Надежда живет даже среди могил

      После нескольких проведенных дней в Эдинбурге, они вернулись в Лондон первыми. Элизабет хотела подольше пообщаться с ними, порасспрашивать историю знакомства, о планах на будущее. О том, что изменилось между ними, Эстель и Себастьян не говорили, но неизменно ложились спать в странном чувстве близости из-за тесно переплетенных рук. Приоткрытое окно остужало номер. Ладони не потели, хотя Эстель не смог бы придумать ни единой причины, чтобы их разомкнуть: каждый раз выбор делал он, взять за руку или не взять. Каждый раз он выбирал согласиться на предложенную игру без правил и победы, чтобы сократить расстояние между ними еще на дюйм.       Леди Кошка отлично провела время у Никки и наела пару лишних килограмм, вызвав у Себастьяна приступ умиления с легким ужасом. Интернет наградил его познаниями в области ветеринарии, и теперь он переживал, что небольшой избыток веса мог привести к фатальным последствиям для здоровья. Сиэль вернулся на работу. С момента, как начались каникулы в колледже, он работал полный день и почти без выходных, чтобы успеть закончить с приживанием в мире смертных демона и взять короткий отпуск перед поездкой на свадьбу брата. По возвращении стоило нагнать упущенное, отчего Себастьян оказался предоставлен сам себе. К счастью, от недостатка компании он не страдал. Их квартира на отшибе Лондона стала местом притяжения. Если причины, по которым мог заехать Никки, были более чем прозрачны (как-никак, это его квартира), то почему Алоис стал частенько наведываться в его отсутствие вместе с Клодом, оставалось для Эстеля загадкой.       Себастьян нашел себе занятие. Несколько. Много. Временная альтернатива перед тем, как они возьмутся за бизнес с игрушками. Эстель не спрашивал его ни куда он ходит, ни как быстро и сколько зарабатывает. Возможно что-то общее он имел со жнецами, потому что однажды, ближе к концу июля, их дом посетил непрошенный гость.       Грелль к ним заглядывал перед поездкой в Эдинбург. Увидел фотографии в твиттере, у него, оказывается, были активные аккаунты во всех соцсетях со смехотворным количеством подписчиков, на что жнец ругал алгоритмы и строгие правила организации жнецов. Те фотографии с шоппинга. Он узнал Себастьяна, узнал Эстеля, и примчался знакомиться.       — Мадам Рэд все просила меня приглядывать, просила, неуемная женщина, — ворчал жнец. Выглядел он совсем иначе, чем запомнил Эстель в их встречу на кладбище. — А у меня сверхурочных — во! И безвкусица эта ваша… Божечки, знал бы, что это ты та самая демоническая тень, я бы до последнего не отлипал!       В этот раз Грелль вальяжно рассеялся на кухне, закинув ногу на ногу, недовольно цокал языком на Леди Кошку, всегда привыкшую получать львиную дозу внимания ото всех. Сухарь-Клод и тот под свирепую ауру Себастьяна не стеснялся её гладить с непробиваемым видом. Ему не предложили ни чая, ни домашнего песочного печенья, но это уже особенности их взаимоотношений, куда Эстель не лез, ощущая только скол ревности, когда Грелль начинал активно приставать к Себастьяну.       — О, явился, несмышленыш! — Грелль отсалютовал. Его жуткий оскал заостренных зубов будил эффект зловещей долины, отчего становилось не по себе. Кошка тут же побежала его встречать и тереться о ноги. Себастьян выглянул из кухни в коридор.       — Вы сегодня поздно.       — Дорабатываю и пишу заявление, поэтому сейчас привожу все в порядок, — отмахнулся Эстель, глотая на сухую по пути на кухню таблетку от аллергии, в очередной раз забытую выпить заранее.       — А вы уже почти как женатики, — довольно заурчал жнец, улыбаясь еще шире. Эстель решил, что у них это профессиональное, даже если он других жнецов не видел в глаза. — Себастьян-чик, я ревную.       — Это ваши проблемы, — безапелляционно отбрил Себастьян, ставя кипятиться чайник. — Не зовите меня так фривольно. Это мерзко.       — Чудесное имя! Солидное, звучное, а как преображается! Могу звать тебя Себас-тян как аниме-кошко-жена. Хочешь?       — Не хочу. Хочу, чтобы вы сгинули.       — А я хочу от тебя детей, — повисла недоуменная пауза. Себастьян лица не потерял, видимо слышал подобное и не раз, а вот Эстель едва не споткнулся о Леди Кошку. — Но этого не будет, поэтому обломись, Себастьян-чик, к тому же я уже сказал тебе, что пришел не по твою душу.       С Греллем знакомство нельзя назвать обычным. Эстель спросил их обоих, как они встретились, и вышли версии разных ракурсов. Грелль поведал о трагической истории любви, случившейся между убийцей лондонских проституток и ассистентом шерифа Скотланд-Ярда, коим тогда выступал Себастьян под другим именем. Тогдашний контрактор продал душу, чтобы раскрыть два нераскрытых дела. Одно об убийствах в Темзе, а второе легендарное — Джека Потрошителя. Оба, как оказалось, совершил один и тот же человек в паре с обнаглевшим жнецом. «Я не обнаглевший, я трагично обделенный любовью!» — воскликнул Грелль в прошлый раз на краткое резюме Себастьяна. По версии Грелля случилась любовь с первого взгляда. По версии Себастьяна — с первого взгляда возникло разве что желание втоптать размалеванное лицо в брусчатку.       — Граф, а, граф, ну откройте секрет, как вы соблазнили этого зануду? — Грелль заговорщицки говорил ему, повиснув не плече. — Я вот старался, старался, а он спрятался от меня, не вылезал целых сто лет. А как ты появился, так вот на тебе. Нет, я понимаю, ты мальчик особенный, я помню тебя, с тобой же, не с твоим братишкой мы знакомились тогда, да? У Мадам не водилось заурядных племянников.       — Ты пришел меня о чужой личной жизни допрашивать? В таком случае проваливай. Без приглашения вообще приходить моветон.       Себастьян подал чай. Греллю от души соленый. Эстель довольно отпил эрл-грей, смакуя вкус бергамота и васильков на языке. Приятнее наблюдать, как корчится непрошенный гость. Себастьян сел к ним третий. Грелль находился здесь лишний, незваный, ненужный. Они вдвоем это чувствовали, а Грелль словно не замечал.       — Я к тебе, малыш-граф, — повторил цель своего визита жнец. — Слушок пошел, что ты что-то затеваешь.       — Затеваю, — Эстель подался вперед, поставив подбородок на сцепленные руки. — А что? Отговаривать пришел?       — Нет-нет. Просто запрос от организации. Когда демоны гуляют на свободе даже с контрактором, все это отслеживается, — Грелль махнул рукой, чуть не уронил чашку и ойкнул. — Мне для протокола. Я тебя знаю, и я решил взять на себя эту задачу. Так что я хотел бы для проформы задать парочку вопросиков.       — Убивать никого не планирую, значительно менять судьбу человечества не собираюсь. Скармливать Себастьяну души невинных младенцев тоже, ему и меня с головой хватит.       — Э?! Откуда ты знаешь? Себастьян, ты ему рассказал?       — Я и не знал, что у вас теперь напрямую связываются с контракторами, — возразил демон со скучающим видом. Он озаботился Леди Кошкой на его коленях и, сконцентрировавшись, мял её лапки. — Сколько лет этому нововведению?       — Со времен конца второй мировой. Ваших столько на выгул выползло, пришлось ставить всех живых контракторов на учет, — Грелль всплеснул руками и откинулся на спинку стула. — Тьфу. Темные времена. Слава сущему, закончились. А кто, все-таки, тебе сказал?       Грелля удалось выгнать ближе к полуночи. Ушел он также филигранно, как и вошел — через окно, зудя своей громкой гремящей косой смерти. Тот, кто дал ему в руки бензопилу, определенно ошибся адресатом, а отобрать не смог. Оставалось надеяться, что у жнецов достаточно работы, чтобы они не заходили в гости просто так погонять соленые чаи, отбирать его кусок шоколадного торта и делиться ценными советами на поприще постельной жизни.       О сексе Эстель думал и без Грелля. Эти мысли захватывали его все чаще, тело, мертвое много лет, ожило и стало беспокоить его утренними эрекциями и влажными снами, за которые Себастьян если и нес ответственность, то крайне косвенную. Он ощущал себя подростком в расцвет пубертата, хотя в то время он чувствовал себя мерзотнее всего. После пары проведенных вместе ночей в Эдинбурге, возможная близость с Себастьяном перестала пугать. Липкий страх, напряжение в теле от одной мысли о сексе, скованность и осознание себя равнодушным фригидным существом ушли. Его застала врасплох первая утренняя эрекция впервые за много лет. «То что мертво, умереть снова может только если это либидо», отличная фраза, услышанная им то ли от профессора в подпитии, то ли от какого-то из сокурсников. Эстель считал себя не просто сторонником, а адептом этой философии. До той самой первой эрекции, на которую он смотрел и спрашивал, с каких пор тело так непринужденно предает собственного хозяина. Если у Себастьяна и возникли вопросы относительно пулей пролетевшего утром парня в сторону ванной, то он, к его чести, не озвучил ни один из них.       В конечном итоге Эстель поймал себя на мысли, что Себастьян — лицедей, прохиндей и беспардонная сволочь. Потому что нельзя людей с расшатанной психикой и нормально не сформировавшейся сексуальной ориентацией вовлекать в смертный грех похоти. Нельзя навязывать творцу тело, достойное упоминание в летописях. Нельзя будить похороненные низменные желания. Нельзя. Одно за другим нельзя. Эстель винил Себастьяна в его привлекательности и считал, что очнувшаяся жажда близости — не более чем демоническая придурь. Вот только Себастьян ничего для этого не делал, кроме как был собой. И Эстель, может и нехотя, но подобную правду осознавал и принимал.       Не то, чтобы он влюбился в Себастьяна. Я не мог, я не мог, Себастьян не тот, в кого следует влюбляться, я же не идиот. Он со мной так долго, что я попросту привык к нему. Я ему нравлюсь. Не знаю почему, но определенно нравлюсь. Дурацкий демон, привязавшийся к человеку. Может, он меня даже хочет. Может, я хочу его в ответ. Но это не любовь. Любви вообще не существует, это голое влечение. И, может быть, комфорт. Себастьян просто забирается под мою кожу, селится в моих внутренностях, вжигает надписи на тыльных сторонах моих костей. Я не мог, я не мог влюбиться, разве не слишком ли подобное глупо, разве не дурость.       Я не влюблен, я не влюблен, это невозможно, нас связывает, стоит признаться, обоюдное желание и контракт на крови, на душе.       Выйдя вечером в магазин за сигаретами в свой первый за последние дни выходной, Эстель долго стоял без зонта под проливным июльским дождем и остужал красное и трепещущее лицо под россыпью безостановочных капель, сыпящихся с низкого темного неба.       Я не влюблен, но, похоже, кажется, влюбляюсь.       — Сегодня ночью я сплю у тебя, — заявил Эстель, держа в руках одеяло и подушку. Слегка тушуясь, он стоял в дверях. Последний день июля. Ничего важного, просто календарная дата, но для Эстеля она имела большое значение: Гробовщик обещал дать ответ в начале августа, и этот срок приближался. Заканчивались студенческие каникулы. Множество немыслимых и мыслимых идей, чтобы оправдать его сегодняшний поход в сексшоп; крайне неловкий разговор с девушкой продавцом-консультантом по-имени Мейлин на тему правильно подобранного лубриканта и гипоаллергенного латекса в презервативах.       Себастьян читал какую-то заумную книгу, Эстель не разглядел корешок в свете ночной лампы у тумбы. Парень не переступал порог, переживая, что от чужого молчания собранная разом вся смелость улетучится и он закроется у себя до утра. Демон зажал пальцами страницу, как будто делая вид, что чужое присутствие ему не мешает.       — Что-то произошло? — спокойно осведомился Себастьян, не поднимая взгляда от испещренных печатными буквами латиницей страниц. Даже ресницы не дрогнули. Эстель пусть и стоял на расстоянии, в футболке, спальных шортах, с подушкой и одеялом в обнимку, растрепанный и с мерцающей в глазу печатью. Дома он повязку не носил, смысла не было. А еще ему казалось, что Себастьяну нравилось на нее смотреть.       — Поругался с Леди Кошкой. Она меня выгнала, — спонтанная выдумка сорвалась с губ. Сердце забилось чаще, как у какой-нибудь девушки из сёдзё-манги. Тудум. Тудум. Тудум. Отвратительный сценарий дорамы, где из него вышла плохая современная Золушка, а Себастьян не дотянул до чеболя. Но правила игры, легенду, образующую сеттинг в живой настолке, принял. Мужчина, все также, подвинулся ближе к краю постели и похлопал по месту рядом с собой, все также не отрываясь от книги.       — Располагайтесь.       Эстель колебался всего секунду. Шаг, еще один, шарканье носка о маленький коврик на пути. Одеяло тяжело свалилось с рук, а подушку он все также прижимал к груди. В ней хранилось стратегически важное оружие, стоившее ему неловкого знакомства, пары десятков поднятых на мини-складе разного рода и формы фаллосов, неуклюже уроненных мисс Мейлин. Вряд ли демон, даже такой любопытный, успел добраться до чудес человеческого само- и взаимо- удовлетворения.       Себастьян, наконец, взглянул на него. Отчего-то он старался выглядеть отстраненным. После поездки в Эдинбург их взаимоотношения почти не изменились. Несколько поцелуев подтолкнули их сблизиться, провести пару ночей в гостинице бок о бок, и Эстель, как следствие, начал думать о сексе впервые за много лет. По сравнению с тем, с чего они начинали, это прогресс, но он спрашивал себя, не решаясь узнать у Себастьяна несмотря на новомодную догму в мире «Нужно решать все проблемы разговором. Через рот». Спрашивал себя, не в природе ли демонов, как полагается сложенному в культуре образу, добиваться желаемого. А Себастьян определенно хотел его.       Это было видно невооруженным взглядом. В повседневной рутине, во взглядах, брошенных украдкой, в их общем прошлом из сплетения сознаний, когда тьма дьявола обволакивала его и принимала в свою рассеянную утробу без пуповины. Себастьян всегда рядом. Даже когда его рядом нет, частица выжжена в глазнице Эстеля, и Себастьян сможет найти его в любом уголке планеты меньше, чем за пять минут. Демон не торопил его, не осуждал и не просил больше, чем Эстель мог дать. Так ведут себя не все люди. Но так вел себя он. И желание, замеченное Эстелем, подкожно горело. В чужих карих глазах он видел отражение захваченной мысли: поймать, обнять, поцеловать, взять и не отпускать до полного истощения.       Кровать оказалась мягче, чем он думал. Эта комната долгое время была закрыта, пока Себастьяну не понадобилось личное пространство. Бывал Эстель здесь нечасто, обычно останавливался в дверях, чуть реже проходил вглубь, если в чем-то нуждался. Принести ноутбук, телефон, взять пару полотенец. Как Себастьян уважал его границы, так и Эстель старался давать свободы, но не больше, чем предполагал их контракт, к которому не то, чтобы они вообще прибегали.       В последние дни Эстель ловил себя на мысли, что все чаще испытывает ревность. Волновал Клод, потому что сородич. Волновал вульгарный Алоис, распускающий руки ко всему, до чего дотягивался. Волновал пошлый Грелль, называющий Себастьяна за глаза «моя детка», словно между ними было что-то в прошлом.       Когда Эстель обронил свое раздражение в разговоре с Никки, то услышал, что это нормальное явление. Сначала подобная характеристика не понравилась. Затем прошли все пять стадий принятия, и тогда он смирился с головой правдой: да, ревновал. Не желал делиться тем, что попало в его руки; он передал Себастьяну душу в пользование, поэтому считал, что имеет особое право претендовать на демона и не делить его ни с кем иным. Однако, вопреки возникшей ревности, подстегивало его все же желание.       Желание оказаться близко-близко, позволить забраться под свою кожу, глубже, в мышцы, обнять скелет, заставить его расцвести от касаний изнутри.       Себастьян ничего не предпринимал. Бессовестно читал, приближаясь к трехсотой странице. Эстель валялся рядом, пытаясь задремать: демон приглушил свет, оставив его только с лампы на тумбочке. Как донести до него, зачем именно пришел Эстель не представлял. Погладить по бедру, забраться под одеяло, схватиться за член — по меньшей мере странно. С Сиэлем все происходило как-то само собой без лишнего напряжения. И инициатором всегда был Сиэль: приходил, обнимал в кровати, целовал и дальше все по накатанной, протоптанной дорожке.       — Скажи, — терпение кончилось. Уходить — удар по гордости, слишком много он вложил сил, чтобы собраться с духом и прийти первым. Оба взрослые люди, ну или почти. Целомудрие — удел добродетельных и святых. Был ли кто-то из них таким — определенно нет. — Демоны по своей натуре… какие они?       Себастьян прикрыл книгу, скосил на него нечитаемый взгляд. Эстель лежал на боку, обнимая в руках подушку и смотрел на него почти что робко. Приглушенный голос показался совсем тихим. Вопрос глупый для демона, но вполне закономерный для человека, тянущегося ко всему новому.       — В вас проснулся интерес к дьявольщине? — Себастьян отложил книгу на тумбочку, сменив нарочитое равнодушие на любопытство. — С чего бы?       — Я проведу с тобой остаток своей жизни. Вполне естественно желать узнать тебя получше, — насупился Эстель, прижимая драгоценную подушку к себе крепче. Разговор становился страннее с каждым сказанным словом. Не так он представлял себе вечер соблазнений. В сериалах, в кино все начиналось с одного поцелуя. Их поцелуи случились в Эдинбурге: ничего не произошло. Теперь же нельзя подобраться к поцелую. Жизнь — ужасно неловкая и пугающая, особенно когда делаешь неосторожный шаг в сторону постели с кем-то без подходящего повода вроде брачной ночи или же пары литров распитого на двоих алкоголя.       — Звучит как предложение, так принято у людей? Вы вдохновились свадьбой вашего брата?       — Заткнись, господи, ты невыносим, — огрызнулся Эстель, желая подняться с кровати и все-таки уйти после брошенной в него насмешки, заставившей его покраснеть. — Я просто спросил, а ты мелешь такую чушь.       — Вы очень мило оправдываетесь, — Себастьян перестал его мучить лукавым тоном, потому что склонился и все-таки поцеловал первым. Сухие губы прижались к нему в неопошленном жесте, надавили на его искусанные и надтреснутые и шевельнулись ближе к влажной от слюны кайме.       — Я не оправдываюсь, — прошипел Эстель, оскорбленный до глубины души и застанный врасплох, отстраняясь и отводя взгляд. — Это ты начал нести пургу.       — Разве? Должно быть, я ошибся, — Себастьян опустил руку ниже и протолкнул ее в наволочку к пуху подушки. Кровь прилила к лицу, Эстелю очень сильно захотелось отвернуться, а еще лучше — сбежать. Все этот демон знал. Всегда и все, особенно если это касалось их обоих. — А это, полагаю, вообще не ваше.       — Ты до сих пор ничего не предпринимал, — он закусил губу, пытаясь понять, откуда взялся этот безумный прилив смущения. Ему подобное не свойственно, он все это знает, он спал с другим человеком, не в первый раз, не в первый раз, но как будто наоборот. — Ломаешься как кисейная барышня.       — Не все демоны рабы своей похоти, — Себастьян поцеловал его в бровь, придерживая за лицо и ненавязчиво заигрывая неспешными поцелуями. — Особенно старые. За годы бессмертия всё это приедается. Остается только голод и одиночество.       — Получается, ты стар? Застал райский сад?       — Стар. Возможно застал, — он целовал его медленно, словно знакомясь с границами дозволенного. Эстель чувствовал прикосновения к своему лицу так, как будто бабочка трепетала крыльями над его кожей. Множество бабочек садилось на его лицо, шевелило усиками и от них сладко пахло пыльцой. Брови, лоб, скулы, веки, нос, губы, подбородок, уши. Себастьян по очереди метил каждый дюйм.       — Я хочу вас целиком. Вашу пьянящую душу, — он провел рукой снизу вверх по футболке, задержал ладонь на шее и забрался за ворот. — Ваше хрупкое тело, — ногтями надавил на косточку ключицы, нашептывая на ухо и едва касаясь губами мочки. Его ладонь легла на его грудь. — Ваше такое независимое сердце.       — Сердце? — из груди вырвался томный вздох, от таких прикосновений от ног до живота поднимались стайки мурашек. Дрожь застряла над пупком, лицо Себастьяна расплывалось перед глазами. Легкое возбуждение облизало тазовые кости. — Только не говори ерунды по типу любви или чего-то подобного. Подобные тебе вообще умеют любить?       — Что для человека одержимость и абьюз, для демона — высшее проявление любви. Не совсем по заповедям Творца, но по-своему любить умеет каждый. Другой вопрос, воспримет ли объект этой любви такую любовь любовью.       — То есть, все в принципе как у людей, — усмехнулся Эстель, подставляя шею под новый поцелуй. То, что он считал знакомым и когда-то даже привычным, отзывалось в нем ощущением неизведанного и совершенно нового. Сиэль вел себя совсем иначе. Учился и отрабатывал все свои сексуальные познания на нем, всегда куда-то торопился, боялся, что их застанут родители и разразится нешуточный скандал. Всегда урывками, в спешке, по необходимости, тогда приходилось порой замолкать и терпеть. Если он просил остановиться, Сиэль делал жалобные глаза и спрашивал, неужели он его не любит. Эстель тогда не мог отказать. Слово «нет» вставало костью поперек горла и…       — Ваша Светлость, — вкрадчивый шепот вытащил его из глубокого омута воспоминаний. — Должно быть, я недостаточно стараюсь, раз вы продолжаете думать о чем-то еще кроме меня.       — Откуда ты нахватался таких фразочек? — Эстель приподнялся на локтях и сел, держась за чужие плечи, крепко вцепившись пальцами. Он отодвинулся назад, к изголовью и лопатками уперся в стену, смотря на Себастьяна, оставшегося у его согнутых ног. — Я отрублю тебе интернет.       — Мы вроде бы решили, что я старый, Ваша Светлость. Я нахватался разного и без этого рассадника всевозможной информации, — кокетливо протянул демон, поднимаясь над ним и останавливаясь на расстоянии считанных дюймов до поцелуя. — Я так терпеливо ждал, когда вы сами придете ко мне, не для того, чтобы вы сравнивали меня и вашего брата.       — Ты… правда ждал?       Казалось странным, что Себастьян не вовлекает его в постель и не проявляет инициативы. Эстель не знал, чем это объяснить и принимал как раздражающую данность, что беспокоила в совокупности с очевидностью «желания». Стоило озвучить вопрос, как внутри все почему-то засвербило и жар опалил щеки. Опалит за ночь еще не раз.       Себастьян позволил себе не отвечать и вовлечь в долгий глубокий поцелуй. Эстель не сопротивлялся. Все мысли о Сиэле отошли на второй план. Потянувшись вперед, он закинул руки ему на шею и прижался сам, приоткрывая рот. Язык гибкий, теплый, мокрый от слюны и не такой удушающий, как случилось один раз в их встречу в подсознании. Вспомнив об этом, Эстель захотел спросить, неужели тогда это голодное и звериное являлось поцелуем, но Себастьян не отступил, будто предчувствовал лейтмотив новой ненужной сейчас беседы.       Демон никуда не торопился. Не выключил последний источник света, но уже запустил руки под футболку. Дыхание от долгого поцелуя сбилось: в какой-то момент он забыл, что можно дышать носом. У Себастьяна покраснели радужки глаз. Алчущий. Жадный. Сдерживающийся. Терпение должно вознаградиться, потому что только сейчас Эстель начал понимать, насколько сильно Себастьян держал себя в руках, чтобы не наброситься на него и не испугать. Глупо звучало. Глупо и притягательно: «Я ждал, когда ты захочешь прийти ко мне. Когда выберешь меня. Когда возжелаешь меня».       — Есть что-то, что вы хотите, чтобы я сделал? Или у вас есть особые предпочтения… — тихо спросил Себастьян, собираясь снять с него футболку. Эстель схватился за края слишком быстро, даже не успев осознать насколько нелепо это выглядит.       — У меня ничего подобного нет. Только… Не раздевайся. И меня не раздевай.       — Верха будет достаточно? То, что внизу нужно будет снять, вы ведь понимаете. — он прислонил палец к губам в соблазнительном жесте. У Эстеля раздраженно дернулась бровь. Он шлепнул мужчину по руке и потянул на себя, стукаясь с ним своим лбом.       — Это звучит мерзко.       Себастьян коротко усмехнулся и поцеловал его коротким чмоком в губы. Его нахальный голос полнился незыблемой нежностью.       — Как и у вас, у меня давно никого не было, и я не хотел бы случайно причинить вам вред или как-то сплоховать. Поэтому я хотел узнать о ваших предпочтениях на берегу.       — Ты демон, разве ты можешь облажаться в сексе? — усомнился Эстель, пропуская руки к себе подмышки и позволяя ласкать его спину, когда медленное хитрое объятие стало теснее. Ткань футболки натянулась. Позвонками он чувствовал подушечки пальцев и острые черные ногти.       — Вы возлагаете слишком много надежд на слово «демон», Ваша Светлость, — Себастьян укусил его за плечо, выпустил зубы, подобно игривой собаке. Эстелю ужасно захотелось съездить к родителям и забрать старый намордник Себастьяна-борзой, наверняка валялся где-то на чердаке. — Или сегодня я могу говорить «Моя светлость»?       Эстель глухо простонал, зубы на плече сомкнулись до следа. Ноги свело легкой судорогой. Закусив губу и впутав пальцы в его волосы, он прерывисто выдохнул:       — Можешь.       Себастьян старался быть нежным. Насколько мог тот, кто скрылся за человеческим лицом. Он был одновременно везде, лаская его руками и ртом. Иногда нетерпеливо проводил языком по чувствительной коже. Не раздевал до конца, но беспардонно задирал футболку каждый раз, за что получал по рукам дрожащими пальцами. Когда он попытался спросить, какую роль хочет занять Эстель, тот лягнул его в живот, положив конец бесполезным разговорам и вызвав довольную усмешку.       Эстель цеплялся за его спину как за спасительный канат, утонув в пучине эмоций и ощущений. Инородные прикосновения изнутри не причиняли неудобства. Он тратил столько времени при подготовке, сколько считал нужным, ведь его оказалось в избытке. Себастьян обращался с ним как с драгоценностью. Как с настоящим сокровищем, заслуживающим королевского к себе отношения.       Постель смялась и он, кажется, раза два успел кончить от бесстыжего рта и шаловливых рук, прежде чем Себастьян вошел в него. Лежать на животе и отдаваться проникновению, не испытывая при этом отвращения, сладкое чувство. Почти как массаж. Себастьян давал время привыкнуть и всегда целовал его в спину под задранную футболку, успокаивая от любого намека на боль. Что-то шептал. Эстель не разбирал шепота, потому что ему хватало звука его голоса.       Себастьян взял его за руку, крепко сжал и не отпускал до самого конца их невероятного единения.       — Моя Светлость, — повторял он раз за разом, придерживая его лицо и целуя в безудержном слиянии. — Моя Светлость, вы мой. Целиком и полностью мой.       Из него выбивали дух и доводили до пика экстаза. Горячо, жарко, мокро. Себастьян чуть позже вертел им как хотел, утратив всякий самоконтроль. Целовал до исступления, кусал, ставил засосы, всячески метил, прижимая к груди. Объятия, словно море, баюкающее, как материнская колыбель. Близость, ставшая родной и наполняющей смыслом, пока не превратилось в гонку с нечеловеческой эмоцией. Зваться чьей-то светлостью так льстило.       Стать смыслом для демона… Может в прошлом ему следовало надеяться на это.       На то, что дьявол протянет ему свои руки.