Надежда живет даже среди могил

      Телефонный звонок из другой комнаты вынудил нехотя разлепить глаза. Тело вспрело. Жарко. Эстель высунул нос из-под одеяла поверх прижатого к нему обнаженного плеча. Он пощекотал пальцами ног голени Себастьян и завозился, ощущая, как ныло все тело. Горло село напрочь. Немного болела голова и поясница, но лежать в руках демона было уютно и как никогда спокойно. Рингтон с протяжным «Дай мне причину» замолк и через минуту надрывно завыл снова. Эстель вымученно заворочался с новой силой, пытаясь выпутаться из крепких объятий.       — Лежите, — Себастьян поцеловал его в лоб, вставая первым. — Я принесу.       Он чувствовал себя начинкой под толстым слоем теста в духовке из двух одеял и двух подушек. Без Себастьяна стало холодно. Настенные часы показали шесть утра. Уснули они под их мерное тиканье в четыре. Выносливости демона можно завидовать, но не желать на себе опробовать. Всему виной могло сослужить длительное воздержание, и Эстель сделал мысленную зарубку, что, если он не хочет чувствовать себя высосанным досуха после каждого раза, нужно чаще давать ему то, что он хочет. Укутавшись в два слоя, он свесил ноги и сел, тут же пожалев об этом решении вместе с тем, как стрельнуло в спине. Себастьян протянул ему телефон, на дисплее светилось «Сиэль». Странно, что с его предчувствием, Сиэль не позвонил ночью.       — Шесть утра, какого черта? — прохрипел он в трубку, пугаясь собственного низкого и севшего голоса. Если бы не загадочная способность Себастьяна, то разбудил бы их не звонок от его брата, а стук полицейских дубинок во входную дверь с подачи соседей.       — Лиззи рожает, — вещью, способной вывести Сиэля из равновесия, оказались женские роды. — Я не знал кому звонить. Не хотел. Не знаю. Она рожает. Я не смог стоять рядом. Я слышу, как она тужится. Она кричала, Эстель. Кричала.       Эстель отвел телефон в сторону, делая звук из динамика тише прожимом боковой клавиши. Он улегся обратно, сдерживая сонный зевок и пристроился на груди Себастьяна, синхронно с ним зевающего и залипнувшего в тик-ток с кулинарными роликами с кошачьей стилизацией от азиатов.       — Как думаешь, я смогу стрясти с Элизабет за то, что был прав? — прошептал Эстель, вполуха слушая, как голос брата доносится откуда-то далеко с края постели.       — Есть ли предел вашему цинизму?       — Сомневаюсь, — Эстель все-таки подтянул к себе телефон поближе, уложил его на животе Себастьяна и поставил на громкую связь.       — Ты позвонил мне пожаловаться? Ребенка зачал ты, а не я, так что формально, это ты обрел Элизабет на муки материнства. — Эстель оперся на локоть, приподнимаясь и пытаясь устроиться еще удобнее под рукой мужчины. — Сиэль, все с ней будет нормально. Угомонись, сядь и жди.       — Я не могу, — Сиэль заговорил тяжело и с почти мученически, отчего Эстель закатил глаза. — Я боюсь. Ты сказал, что ты меня ненавидишь.       — И дальше что? — логика в сонной голове пока что не укладывалась. — Ненавижу. Терпеть тебя не могу. А Элизабет тут причем?       Сиэль не ответил. В телефоне Себастьяна что-то мяукнуло, и вместе с этим Эстеля осенила истинная причина звонка брата в такой ситуации и в такой час. По ту сторону сотовой связи послышался приглушенный детский плач и рваный выдох. Сиэль, похоже, плакал.       — Поздравляю, хотя не знаю, кто там разродился, — Эстель с силой сжал телефон, сдерживая печальный смешок. — Заруби себе на носу, Сиэль. Передо мной в ответе только ты. И спрашивать я буду с тебя, а не с твоего окружения. Я не настолько мелочен и низок. Даже у дьяволов есть принципы, а я не хуже.       — Эстель, — он не дослушал и сбросил звонок, ставя беззвучный режим. Лениво уронив телефон под кровать, он вернулся обратно в теплоту чужого тела, прижался и закрыл глаза, грезя о скорейшем возвращении дремы.       — Не очень-то вы и честны, — Себастьян наклонился к нему, мурлыкая прямо в ухо и забираясь под одеяло, чтобы обнять и прижать к себе в неотступный кокон. — Вы сами мне говорили, что хотите использовать их связь.       — Я просто дам им выбор. Покажу другую сторону Сиэля. Если они решат остаться с ним, то пожалуйста; за отведенные мне десять лет я наиграюсь в Ви и буду полностью удовлетворен, — Эстель не открыл глаз, слегка нахмурился и шлепнул его по наглым ладоням. — Я не собираюсь вмешиваться в их право на жизнь или на смерть, Себастьян. Это был бы замечательный расклад, с одной стороны, но ни Элизабет, ни ребенок ничего плохого мне не делали. Да в общем-то, если на кого я зол, так это на него и родню. А причинить боль можно тысячью иными способами.       — Возможно вы просто несносный обиженный всеми ребенок, что не смог вырасти из своей обиды? — Себастьян укусил за ухо, ткнулся по-кошачьи носом и отстранился, пытаясь увидеть его лицо. Он заправил прядь волос ему за ухо и усмехнулся. Эстель приоткрыл один глаз и ущипнул его ногтями за щеку.       — Возможно. Но жизнь моя, и делаю, что хочу, тоже я. Кто захочет осудить — всегда осудит. Мне же себя осуждать надоело. И вообще, — Эстель накрылся одеялом с головой. — У меня все болит из-за тебя. Дай поспать.       Себастьян просунул под ним руку, положил ее на голову и обнял, позволяя использовать себя как подушку. Из груди вырвался смешок, ведь Эстель закутался в два одеяла и ни одним не собирался делиться.       — Как прикажете, Ваша Светлость. Я разбужу вас к завтраку.       — Не вздумай будить меня раньше десяти, — пробормотала груда мягкости. — Это приказ.       — Разумеется.       Через пару минут он снова уснул.       В тот день ему пришлось взять выходной не только потому что он не ожидал такого объема демонического напора и телесной жажды, но и из-за родившей утром Элизабет. Вероломно поспать до десяти, как он планировал изначально, не получилось. Не дозвонившись до него, мать позвонила Себастьяну, и комнату наполнил звук скрипок Вивальди. Как порядочный партнер младшего сына семейства Фантомхайв, Себастьян ответил на звонок, и мама по ту сторону восторженно затребовала к трубке Эстеля. Откуда она узнала, что они с Себастьяном живут вместе, Эстель не имел ни малейшего понятия, но подозревал, что неравнодушный отец все-таки воспользовался связями с Ми-6, чтобы проверить, чист ли на руку человек, хобби которого это играть с акциями на брокерской бирже. Завтрак не шел, пусть панкейки Себастьяна как всегда были восхитительны. Леди Кошка, обиженная, что ее бросили спать одну накануне, не давалась никому из них на руки. В ее глазах исчезла вся любовь и сострадание. Она недовольным калачиком лежала на тумбочке в прихожей и отказалась выйти на шорох любимого лакомства.       — Наверное, чувствует себя преданной, — предположил Себастьян, разбавляя себе апельсиновый сок водой: иначе слишком сладко. Эстель вопросительно приподнял брови из-за чашки чая. — Сначала вы принадлежали только ей, и тут появился я. Теперь вы принадлежите мне, и как бы мы с Леди хорошо ни ладили, нам приходится вас делить.       Он поперхнулся, обжег горло. Чашка задрожала в его руках, Эстель суетливо поставил её на стол и схватил салфетку утереться. Себастьян усмехнулся в кулак на его реакцию, пробормотав что-то вроде «Вы очаровательны». Эстель попытался пнуть его ногой, всячески скрывая свой смущенный вид и кашляя в себя, но чертов демон стоял достаточно далеко, чтобы не попасть под удар.       — Я принадлежу только себе. Тебе принадлежит лишь моя душа, — возразил он, щедро поливая кленовым сиропом панкейк и отправляя его к себе в рот, после того как откашлялся. — Заруби себе на носу, то, что произошло вчера, ничего не значит. Вернее, — решив, что это прозвучало слишком жестоко, он тут же поправился, стараясь вновь не подавиться. — это полностью мое решение и желание переночевать с тобой, но это не означает, что у меня к тебе какие-то особые чувства. Не хочу, чтобы твое и без того приличное самомнение выросло еще больше.       — Я вас разочарую, — Себастьян положил лопатку на столешницу и подошел к нему, вклиниваясь у ног и наклоняясь к его лицу. — Мое самомнение уже выросло. Вы так сладко спали в моих объятиях, что я не могу думать ни о чем другом.       — Тебе так важно забрать мое сердце? — Эстель наклонил голову набок, смотря на него снизу вверх. Себастьян с такого ракурса казался слишком уж высоким и большим. Он ткнул пальцем его в живот, но мужчина даже не согнулся. — Что в нем такого? Тело ты получил, душа и так твоя.       — Сердце нельзя ни привязать, ни украсть, ни отобрать. Его можно только подарить. Такой подарок — самый ценный, — Себастьян слегка оскалился, играя с близостью между ними.       — Тебе за твою жизнь наверняка люди не раз дарили свои сердца, я удивлюсь, если нет, — Эстель закатил глаза, снова с силой несколько раз потыкал твердый живот сквозь футболку. Он начинал чувствовать себя немного неловко. — Зачем тебе мое сердце? У тебя дурной вкус.       — Потому что это вы, — Себастьян коротко поцеловал его, видимо догадавшись, что не встретит сопротивления. — Потому что ваше сердце заполучить сложнее всего, тем подобный дар и слаще.       — Я подумаю, посмотрим, насколько хорошо ты будешь себя вести, — сказал Эстель пытаясь его от себя отстранить, с плиты запахло горелым. — Возможно я тебе его отдам. Спросишь меня об этом перед моей смертью.       — Это приказ? — Себастьян вернулся к панкейкам, стараясь не посмеиваться над ним. Эстель пожал плечами.       — Нет. Не приказ. Расценивай, как хочешь.       Днем они съездили в больницу Святого Фомы проведать Элизабет. Себастьян остался снаружи, с новорожденными ему явно становилось некомфортно, а в месте, куда стекалось множество больных, обострялся нюх на всякую мелочную нечисть, прицепившуюся к ним. По крайней мере, он так это объяснял. Эстель согласился с ним, решив, что Элизабет несмотря на все свое радушие вряд ли захочет видеть постороннего в таком состоянии. К тому же где находился деверь в иерархии больничного персонала, а где его партнер. Еще Элизабет обожала всегда выглядеть «миленько» в глазах окружающих: обязательно с минимальным количеством макияжа, улыбающаяся и как минимум с одним бантиком в волосах или на одежде       У них с Сиэлем родилась очаровательная дочка.       — Мы были почему-то уверены, что родился мальчик, и Сиэль сразу зарегистрировал её под именем Сириус, — Элизабет смеялась, когда рассказывала об этом. В проводах, капельницах, с мешками под глазами, она подходила под слово «очарование» на все сто процентов. Эстелю довелось увидеть девочку, перед тем как её увезла медсестра. На краткий миг. Она сопела, сжимая маленькие кулачки. Будет похожа на Элизабет. Возможно с цветом волос Сиэля, может даже с цветом его глаз. Но в целом — Элизабет. В глубине души он боялся, что захочет все-таки использовать ребенка в своих интересах, если в нем будет слишком много брата. Теперь беспокойство отошло на второй план. — Поэтому будем звать Сири. Но не вздумай шутить на эту тему, Эсти. Эдвард уже попытался, и я его огрела капельницей.       — Я всегда знал, что ты опаснее, чем кажешься, — Эстель тоже смеялся. — Но все-таки, Сириус — мужское имя. Может хотя бы «Сирия»?       — Если переназовем так, то кто-нибудь придерется к политической повестке, — вздохнула она, сцепляя руки в замок. — Глупая причина. Лучше вообще выбрать другое имя, но отчего-то Сириус так хорошо подходит ей. Мне хотелось, чтобы было что-то связанное со звездами. Чтобы звучало также красиво, как твое имя.       — Моё имя с кривой этимологией. Если не проследить, то можно и не догадаться, что речь о звезде.       — Но оно правда красивое. Я думала, у вас возникнет связь. С Сири.       — Возникнет, — Эстель положил ладонь поверх ее рук и несильно сжал, словно закрепляя обещание. — Я не был с вами рядом, когда ты вынашивала Сири, но буду хорошим дядей для неё. Я обещаю.       — Спасибо, — на глазах Элизабет выступили бусинки слёз.       Сиэль появился в дверях, пока они обнимались. На выходе Эстель молчал, попрощался только с невесткой. От голубого халата Сиэля пахло дешевым кофе из автомата. Он попытался что-то спросить, но быстро понял, что беседа состоится когда-нибудь в другой раз, если этот день еще наступит. Внизу на тротуаре заждался Себастьян. К счастью, родители обещали приехать ближе к вечеру. От жары на лбу выступил пот на фоне контраста больничного кондиционера и нещадной уличной духоты.       — Девочка, — сказал Эстель, вставая рядом с ним плечом к плечу. Себастьян кивнул.       — Девочка.       — Сири. Леди Сириус Фантомхайв. На мой взгляд немного не звучно. Лучше бы назвали Астрой. Или Вегой. Какие еще звезды есть?       — Но вам все равно нравится?       Себастьян протянул ему запечатанное мороженое, слегка подтаявшее и разваливающееся под шоколадной глазурью. Эстель принял щедрый в тридцатиградусную жару дар и взял за руку.       — Да. Нравится. Пойдем домой.       Звонок Гробовщика и предложение о встрече застали его в деканате. Профессор Ландерс листал его личное дело как полицейский перед допросом. Впрочем, определенная сухость была проблемой профессора Ландерса, имевшего идею фикс очистить мир от скверны и уродства в искусстве. Скульптурные абстракции Эстеля ему никогда не нравились. Или у него были свои счеты с семьей Фантомхайв.       — Ваше решение забрать документы — окончательное? Восстановиться у вас вряд ли получится, вы это понимаете? — профессор Ландерс провел указательным пальцам по строчкам в папке. — Вы так упрашивали руководство пойти вам навстречу, знаете, сколько ваш куратор получила лестных слов от отдела по работе со студентами?       — Я примерный студент без задолженностей с форс-мажорным обстоятельством, так что нет, профессор Ландерс, не знаю. Если они и были, то совершенно несправедливы по отношению к миссис Хоппкинс, — возразил Эстель, подмигивая сидящей по соседству за другим столом в деканате методистке. — Я знаю, что вам не нравлюсь, потому что похож на гея и далеко не свят. Ну или может потому что я — Эстель Фантомхайв?       Профессор Ландерс нахмурился, но с ответом не нашелся. Эстель устало зевнул и откинулся на спинку стула. Завибрировал телефон. На дисплее раскрылся значок входящего сообщения. Себастьян прислал фотографию из мастерской, сфотографировав свои пальцы в жесте «мир». Наверное, пересекся с Алоисом и тот к нему опять пристал. Студенты иногда посещали ее из-за своих работ.       — Ладно вам, я просто хотел узнать, сколько времени это займет и что для этого нужно. Заявление я подписал, тогда мне остается ждать уведомление из отдела кадров, все верно?       — Вы… — профессор Ландерс потер переносицу двумя пальцами и повел руками — Вы порой бываете таким упрямым и нерациональным,       — Только не вздумайте меня поучать, мне хватает одного зануды на это счет, — Эстель поднялся из-за стола. — Тем более и права-то у вас нет. Я больше не ваш студент.       Профессор Ландерс встал вместе с ним и первым протянул руку для рукопожатия. Его лицо казалось все таким же хмурым и недоброжелательным, но все же он проявил остатки вежливости. Эстель принял его жест и ответил на рукопожатие не сильным сжатием руки. Иерархия, статусы, имело ли значение, ведь они взрослые люди.       Покинуть колледж кажется таким правильным.       Себастьян нашелся у мастерской. Алоис ушел с горизонта. Там раньше стояла статуя, там раньше обретал свою форму демон. Что на фотографии, что наяву, теперь мастерская выглядела маленькой и несуразной, чужой. Словно с избавлением от студенческого статуса он утратил связь с местом, в котором провел четыре года своей жизни. Здесь стоял брезент с песком, подложка. Тут он держал инструменты. Прошла от силы пара месяцев, когда он был здесь в последний раз, думая, что вернется. Сейчас он знал точно: назад шагу не ступит.       Да. Покинуть колледж кажется таким правильным. Оказавшись за пределами дверей, Эстель хорошо потянулся и сверился со временем.       — Идем, Себастьян. Гробовщик не любит тех, кто опаздывает. Видите ли, если смерть приходит вовремя, то и люди должны.       Недавно Алоис заказал ему высокую шляпу на амазоне. Теперь он комично носил ее в солнечную погоду, чтобы солнечный свет не слепил глаз. Себастьян подал шляпу.       — Да, — на его губах расцвела улыбка, присущая змею с древа познания. — Милорд.       Обещанный срок когда-нибудь истечет: Эстель не планировал задерживать грядущий час расплаты с Себастьяном. Он уже не узнает, как будет на самом деле, но представит, как алебастровое тело Себастьяна застынет вместо его надгробия в ту самую позу, какую он когда-то вырезал: вежливый прощальный полупоклон, перед тем как хозяин графского поместья уйдет и больше никогда не вернется. Может, Себастьян останется с ним на вечность, пока планета не расколется, жидкое железо ядра не выплеснется наружу, а с небес не обрушится нескончаемый метеоритный дождь. Может, уйдет искать себе нового контрактора, способного достойно его развлечь. Эстель надеялся, что Себастьян хотя бы будет его помнить: данное ему собачье имя, китовое пение на Бичи-Хэд, совместные ночи, голые вёсны и мазки кисти на полотне мемории.       Он не узнает. Но будет надеяться без особой надежды на чудо. Достаточно остаться приятным затертым воспоминанием.       Говорят, надежда живет даже возле могилы. А он, перед трехметровой ямой, не признается Себастьяну в ответ на вопрос, что отдал свое сердце еще давно, однажды, сам этого не поняв, когда потянулся к рукотворной статуе прекрасного мужчины, выточенного из черного алебастра и коснулся ее камня краем губ.       Он же будет жить набатом, частичкой естества, печатью на демоническом сердце.       Это намного лучше всякого ответа или признания.       Это намного лучше глупой надежды.

fin.