Надежда живет даже среди могил

      Сиэль тяжело и часто оборачивался на удаляющиеся фигуры. Они вместе прошли вперед вдоль пляжа, пока людей, гуляющих неподалеку, совсем не осталось. Молчали. Эстель ждал, а Сиэль никак не начинал этот тягостный разговор. Раньше находиться рядом с близнецом было невыносимо. Грязь, въевшаяся в кожу, вечная память о прикосновениях, о неопытном юношеском сексе без презерватива, о совместном сне на одной кровати, о мелких подставах вроде «Эстель еще кашляет, он присоединится к нам в следующий раз, да, Эстель?». Сейчас время наедине не чувствовалось мучительным. Наоборот, оно выглядело приятным на первый взгляд и радовало душу тем, что теперь брат замучен тревогой.       — Так чем тебе не понравился Себастьян? — Эстель больше не ждал, сделал свой ход первым. Они ушли достаточно далеко, чтобы песчаная полоса закончилась и начался склон из барбарисов, можжевельника и редких берез. Он забрался на валун, держась за ветки потолще, не боясь испачкать костюм. Им следовало одеться попроще, раз они праздновали почти на природе. — Я думал, вы знакомы. Я бы иначе и не стал использовать его как модель.       Сиэль вынырнул из своих тяжелых мыслей. Они слишком давно не разговаривали как прежде, без какого-либо напряжения между ними. Эстель протянул ему руку, предлагая забраться к деревьям следом. Ощутить себя беззаботными детьми, между которыми нет пересудов и разладов. Вернуться в то время, когда дорога под ногами была ровной и прямой, без кочек и ямок жизненных взлетов и падений и не присоединились посторонние тропинки в другие точки невозврата.       — Я бы не назвал нас близкими знакомыми, — Сиэль ухватился за его ладонь, с напряжением оттолкнулся от земли и забрался выше. В их играх вел всегда он. Выбирал направление для побега тоже он. Тайные убежища из простыней и подушек строил он. Эстель больше был стратегом и оценивал предложенный план, внося свои коррективы. Как ни крути, но команда из них вышла замечательная. — Он… Опасный человек, Эстель. И не такой хороший, как ты мог подумать. Когда я увидел как вы целуетесь, я испугался за тебя.       — Но ты ничего не говорил, когда я взял его за прототип для диплома, — Эстель нашел поваленное бревно и постелил пиджак, чтобы на него сесть. Кора цеплялась за ткань, Себастьян будет ворчать в стороне за вынужденную неряшливость. Все же, он был весьма педантичен и чистоплотен. — Но, будем честны, не то, чтобы я хотел с тобой общаться в то время. Так что я бы все равно тебя не послушал.       — Вы давно… вместе? — осторожно уточнил Сиэль, присаживаясь рядом.       — Он ухаживал за мной последние полгода, но я как-то не думал об отношениях, — Эстель подпер щеки расслабленными кулаками, поставив локти на колени. — Ты знаешь, я все-таки больше одиночка. Я не могу, как ты, взять и жениться на нареченной еще с детства. Да и не то, чтобы мне хотелось. Меня всегда больше волновало искусство, учеба, вопрос, как жить дальше. А сегодня Себастьян что-то вошел в раж. Выразил твердые намерения перед родителями, потом еще мы поговорили наедине. Может, ты ошибаешься и не такой он уж и «опасный». Кто знает, если бы не он, то я бы здесь не сидел.       Сиэль не округлил глаза, только побелевшие от напряжения костяшки на руках выдали его внутреннее напряжение. Эстель не стал скрывать своей улыбки. Как тебе, братец, нравится слушать, как кто-то другой починил разбитое тобою сердце?       — Что ты имеешь в виду? — Сиэль немного наклонился вперед. — Когда говоришь, что этот… этот…       — «Демон»? — услужливо подсказал Эстель, позволяя улыбке расползтись на лице еще шире. — О, ну, последние несколько лет я находился в своего рода депрессии. Доктор Абберлайн описывал это как посттравматическое расстройство. Уже потом, когда подозрение на шизофрению не подтвердилось. Себастьян не дал мне покончить с собой, когда я собирался. А сейчас мне с ним даже весело. Он смешно дергается от маленьких собачек.       Эстель терпеть не мог диагнозы-названия-пояснения. Глупое оправдание самого себя и своих слабостей. Эти буквы в медицинской карточке — всего лишь его часть, а не определение его как человека. И со многим от доктора Абберлайна, которого он не посещал с момента, как запросил академический отпуск, он так и не смог согласиться. Что для него аббревиатуры ПРЛ, ГТР, ОКР, ПТСР если от наличия или отсутствия каких-то букв английского алфавита в его жизни его самочувствие не улучшится или не ухудшится. Таблетки — лишние деньги, снимающие только симптом, спазм головной боли. Он продал душу дьяволу, пожалуй, для терапии длинною в жизнь этого хватит.       — Даже ты называешь его «демоном», — нервно усмехнулся Сиэль. Эстель выпрямился и придвинулся как можно ближе, наклоняя голову на бок и опуская взгляд на чужие губы. Два молодых человека. Провалиться в яму прошлого — два брата-близнеца, еще подростковые мальчишки, не знающие, как сильно они будут разрушены в будущем. Сиэль колебался. Это день его свадьбы, несколько часов назад он принес клятву верности на священном алтаре перед страдающим взглядом распятого над головой Иисуса.       Стоило Сиэлю потянуться к нему в ответ, Эстель, только этого и выждав, сказал:       — Конечно. А как мне еще его называть? Пусть роза пахнет розой, а Себастьяну я все-таки должен душу благодаря тебе.       Сиэль застыл в миллиметре от его губ, будто его окатили холодной водой и он потерял всякое минутное влечение к нему. На его лице проступила тень страха, смешанная с раздражением и нежеланием признавать свою вину. Эстель знал такое лицо. Видел однажды, когда попытался сказать, что их отношения не могут продолжаться.       — Ну что же ты, братик, не смотри на меня вот так, — Эстель погладил его по щеке, прижался лбом к чужому и прикрыл глаза. Один снаружи, один под повязкой. — Продать душу брата дьяволу не подвиг, конечно, но, наверное, у тебя не было выбора. Я все понимаю.       Чужие ладони больно сжали его плечи и отстранили его. Сиэль опустил голову, восстанавливая дыхание и потерянное самообладание. Эстель ликовал. Это не вся его месть, только начало, потому что он вернет брату все сторицей, но как сладко ощущались первые плоды.       — Я не продавал твою душу, я бы так ни за что не поступил, почему ты так говоришь… — быстро пробормотал Сиэль. У него вырвался короткий пронзительный крик: — Я никогда бы так не поступил!       Себастьян мог солгать ему тогда. Эстель хорошо знал это и намеренно не задавал ему после заключения контракта те же вопросы. Ложь могла сочиться из каждого произнесенного вслух слова, когда они пили горький кофе за невидимым столом переговоров между стулом и кроватью его друга. Себастьян сто тысяч раз мог дать понять, что он солгал после того, как его заклеймили правдой.       — Эстель, я люблю тебя больше жизни, больше, чем кого бы то ни было еще, — Сиэль хорошо встряхнул его за плечи, лицо, всегда уверенное в себе и непоколебимое ни одним жизненным обстоятельством, исказилось в гримасе отчаяния. — Я ни за что, никогда и никому не стал бы обещать твою душу! Это он сказал тебе такое? Затуманил твой разум?       Признание в любви могло бы быть очаровательным, если бы не контекст беременной молодой жены и факта сделки с адским отродьем, не говоря о родственных узах. Эстелю нравилось, как запаниковал Сиэль. Нравилось, как дрожали его руки. Нравилось, каким опустошенным он выглядел.       — Если да, то что с того? Что ты сделаешь? Твой соперник — дьявол, — Эстель по очереди отцепил от себя руки и встал, чтобы подойти к скошенным древесным корням, торчащим из земли, и пнуть их ногой. — Да и, в общем-то, я не хочу освобождаться от него.       — Не хочешь? — тон голоса Сиэля изменился. Зачем оборачиваться, если он и так знал, как выглядит лицо, так похожее на его собственное. Ни младший, ни старший брат не глупцы. И оба это знали. — Ты…       — Быстро сообразил.       — Ты сам продал ему душу.       Эстель не стал разочаровывать Сиэля, что его душа также авансом лежит на счету у демона, и когда-нибудь в далеком после они вдвоем попадут прямиком в ад, если тот существует. Море раскачивалось, волны поднимались немного выше, с горизонта потянулись темные облака, предвещающие ночной шторм. Контраст темно-серого и лазурного голубого неба с перевалившим за долгий полдень солнца отражался вместе с ветром, быстро гнавший облака над головами.       — Себастьян ужасно скрупулезен. Он дотошен и придирчив к мелочам. Не терпит грязи, не любит собак. Он многословен только тогда, когда с ним разговариваешь. Старомоден и консервативен, ему не нравятся соцсети и он часто теряется, если слышит новое для себя сленговое слово, а когда пытается подражать для чего-то, то ему и то становится смешно от самого себя. Он нечасто показывает эмоции, хотя стоит признать, за последнее время он стал на порядок эмоциональнее, чем в те дни, когда он… «жил в моей голове», назовем это так. Он сам продаст свою демоническую душу за то, чтобы подержать на руках котенка. Себастьян действительно демон, я видел парочку его ипостасей, и порой он раздражает до невозможного. Но знаешь, Сиэль, я не жалею о заключенной сделке. Он не мешает мне, выступает моим соратником и пешкой. Я заполучил ценного союзника. Так ли плохо желать прожить свою жизнь счастливо?       — Послушай себя, — Сиэль одернул его на себя, смотря почти гневно. — Я не верю, что ты в здравом рассудке!       — Я ненавижу тебя, — спокойно сказал Эстель, и многолетний тяжелый валун свалился с горы, куда он так долго его закатывал. В отличие от Сизифаничто не держало его. Никакой цепи, никакого божьего слова, чтобы он пытался заново взять на себя прожитую боль.       — Лжешь, ты меня любишь, — возразил Сиэль, пытаясь поймать его лицо для поцелуя, пока никто их не видел и не увидел бы.       — Презираю, мечтаю, чтобы ты умер, — слова скатывались с языка подобно ребенку на санках со снежной горы: также легко, с громким счастливым детским смехом, с адреналином в крови и неподдельной радостью. — Как было бы здорово, если бы родился только я. Если бы ты только не рождался. Тогда я взял бы твое имя и прожил бы счастливую жизнь.       Всегда себе говорил: Лучше бы я не рождался. Всегда винил себя: Это я должен был его оттолкнуть. Шептал себе темными ночами, обнимая за плечи, после пачки выкуренных сигарет: Все это — моя вина. Если бы только я был сильнее.       Если бы он был сильнее, ему не приходилось бы полагаться на пса-дедушку-мадам Рэд. Он не хранил бы чужие сумасшедшие тайны, не мелко дрожал, стоя нагим перед зеркалом и видя наяву, как его обнимают такие же как его собственные руки. Он вырвался бы из симбиоза со своим сиамским близнецом, обязательно стал бы свободным. Но он слабый маленький мальчик, травмированный подростковой похотью и чужой извращенной любовь. Прошло несколько лет, ему понадобилось переродиться в лучшую версию себя, чтобы отпустить то, что так гложило день за днем, заставляя гнить изнутри.       — Я ненавижу тебя, — нараспев, покачиваясь из стороны в сторону, говорил Эстель под жалкое-       — Нет, нет, ты врешь, ты все врешь, — Сиэля, отвергающего такую правду. Да, они оба любили ложь.       — Я принадлежу демону, братец. И это все — твоя заслуга, — Эстель схватился за тонкий ствол дерева. Земля под ногами осыпалась. Он опасно накренился назад, будто у него распростерлись крылья. Сердце так громко билось, что отдавало в уши. — Это все, что я хотел тебе сказать. Поздравляю со свадьбой, Сиэль. Совет тебе, да любовь. Но счастлив ты не будешь. Я заберу его. Все твое счастье.       Иногда Эстель, в спокойные минуты, думал о том, что выбрал путь низкий и подлый, и он слишком сильно цепляется за ошибки прошлого. Но вот они один на один, спрятались от посторонних глазах, и Сиэль совершил одну и ту же ошибку. Тогда Эстель осознал, что по крайней мере теперь он сам больше не ошибается.       — Эстель! — крикнул Сиэль, стараясь, бесполезно стараясь его удержать. Эстель уже направился обратно. Шоу должно было продолжаться.       — Прости, брат, но не стоит заставлять демона ждать. Мало ли, что ему вздумается натворить с Элизабет, пока я ослабил поводок.       Он бежал до распаленного горла и до забившегося песка в ботинки и носки. Весь испачкался, на черных лакированных носках рассыпалась в кайме морская соль. Себастьян ждал его у того самого пирса. Демон дышал морем, смотрел на горизонт, должно быть тоже считал невидимых парящих над волнами китов. Им знаком такой пейзаж, им это ближе, чем другим. Это — связующее звено между хозяином и собакой. Между двумя контракторами. Может быть, между без малого любовниками.       Поцеловаться до — просто игра на публику, чтобы его заведенный брат потерял остатки здравого смысла. Поцеловаться сейчас — равносильно признаться чему-то новому, неизведанному и желанному. Безопасность, нет, основополагающий конец. Он проживет сколько-то лет и умрет, и будут сменяться сезоны, возможно, над его могилой заплачет снег. Не то, чтобы в нем взыграла влюбленность в Себастьяна или резкое желание исцелиться сладким воспеваемым чувством. Просто в этих руках — безопасно, просто с этим существом — спокойно, просто здесь ничто не причинит ему вреда и он сможет жить спокойно, пока им обоим не наскучит эта игра.       Сиэль смотрел на него сзади, но уже совсем не так, как когда разлучил их на пирсе. Себастьян если и удивился такому напору, то виду не показал, а просто обнял, все также осторожно, как драгоценный горный хрусталь. Эстель держал его гладкий подбородок без намека на щетину в своих руках и поглаживал большими пальцами. Видел покрасневшие глаза, то, что в Себастьяне всегда выдавало потустороннюю сущность, тонул в них, как в океане крови и ласковой жестокости. Поделиться внутренней жаждой, как дополнение к чужому голоду. Согласие разделить столько времени, сколько получится.       — Они такие милые, — Элизабет держала тарелочку с закусками в ладонях. Протянула шпильку с виноградом мужу, предлагая полакомиться. — Больше не будешь им мешать, Сиэль? Вы все разрешили с Эсти?       — Разрешили, — Эстель слышал, как брат преобразился в заботливого влюбленного мужа. — Похоже, нам правда нужно было просто поговорить.       Свадьба проходила хорошо. Элизабет подбросила букет для своих подружек, целясь в Эстеля, но он предусмотрительно отошел как можно дальше. Ведущий тамада постоянно травил анекдоты и байки, подначиваемый принцем Сомой, желающим сделать торжество незабываемым. Опоздал на один братский разговор. Среди гостей Эстель нашел одного человека, которого не видел с похорон дедушки Танаки. Его он как раз искал сразу после брата.       — Годы идут, а ты все не меняешься, — в нем плавал какой-то по счету бокал шампанского, но он все еще не утратил трезвости. Гробовщик приподнял шляпу-цилиндр в знак приветствия. На свадьбу к своему крестнику он пришел в своем стиле, наплевав на дресс-код. В этом и был весь Гробовщик — человек против формальностей.       — Ты вообще умеешь стареть?       — А вы как не умели, так и не умеете шутить, это меня расстраивает, — Гробовщик принял из его рук бокал и залпом осушил половину. Эстель встал рядом с ним у мягкой стены шатра. Пил мелкими глотками, чтобы не опьянеть больше нужного. Он и так позволил себе слишком многое за сегодня. — Считаю, мы в расчете.       Гробовщик стал их крестным отцом по просьбе родителей. Сначала он долго отнекивался, но по какой-то причине пошел Винсенту Фантомхайву навстречу. Фамилия Фантомхайв вообще была для него ахиллесовой пятой. Близнецы в детстве — так вообще многолетняя головная боль, порой вполне буквальная, если им разрешалось приукрасить волосы «дяди Гробби». Эстель в детстве боялся этого мрачного человека, работающего и танатопрактиком, и посмертным консультантом. Больше всего пугал его загадочный магазин, часто наполненный черепами, колбами и образцами древесины для гробов.       — Кто знает, может научился, а ты мне шанса проявить себя не даешь, — Эстель взболтал шампанское в бокале, смотря, как прилипли пузырьки газа к стеклу. — На самом деле, у меня к тебе дело и один вопрос.       — Вам было мало светской беседы со старшеньким? Кстати спасибо за повязку, теперь я вас хотя бы различаю, — захихикал Гробовщик. Эстель улыбнулся, не смущенный его елейным растянутым тоном.       — Мало. Ты мне тоже нужен, — пригубив напиток, он продолжил: — Я хочу арендовать твой магазин под свое дело.       Гробовщик разразился настолько громким смехом, что на них заозирались гости. Эстель спокойно стоял рядом, давая ему отсмеяться столько, сколько потребуется. Мужчина схватился за живот как от резкой боли. С уголка губ потекла слюна, все его тело трясло в конвульсиях. Цилиндр съехал на лоб, придавив густую серую челку, из-за которой никогда не виднелись его глаза и большая часть шрама, невесть как полученного. Заикаясь от приступа хохота, Гробовщик стал шариться рукой по воздуху вокруг себя. Эстель сунул ему свой бокал шампанского, за неимением ничего другого. Гробовщик без раздумий выпил, закашлялся и снова засмеялся.       — Беру свои слова назад, вы меня знатно насмешили, такой смех дорогого стоит, — заулыбался он, придя немного в себя. — Правда, если бы это была шутка, то было бы не так смешно. Отчего же такой интерес к моей скромной лачуге?       — Хорошая локация, проходимость, слава. Я тебя не пытаюсь выгнать, ты вполне можешь остаться. Твое костлявое печенье можно использовать как задел на целую линейку дизайнерских сладостей. Я все равно планирую взять готический и мрачный стиль. Это модно, — Эстель прикрыл рот ладонью, сдерживая зевок. — К тому же, я не планирую надолго лишать тебя твоей святыни. Скажем… Лет на десять? И если захочешь, можешь работать со мной. Но, насколько помню, тебя деньги никогда не интересовали.       — Если бы вы могли пообещать мне, что я буду каждый день смеяться так, как смеялся сейчас, я бы согласился без раздумий.       — Я не даю пустых обещаний, но не думаю, что мои следующие десять лет будут скучными.       — У вас демон на поводке, не мне корить вас за подобное. Но, право слово, это действительно забавно.       Эстель скосил на него короткий настороженный взгляд, но очень быстро вернулся к расслабленному состоянию. Так они плавно подошли к его не озвученному вопросу, на который он уже получил утвердительный ответ.       — Вы давно знакомы?       — С демоном?       — Сейчас его зовут Себастьян.       — Как вашу собаку, да?       Последовал еще один громкий долгий приступ смеха, но на этот раз никто не стал обращать внимания. Эстель стойко вынес и его. Себастьян ловко окучивал его родителей и подначивал Сиэля своим существованием, не давая ему ни шанса забыть о ответном признании в ненависти. Элизабет счастливо большим пингвином вышагивала то танцевать, то за соком.       — Вы оплатили огромное количество информации, я до смерти доволен.       — Для самой смерти ты хорошо выглядишь. Где коса, Лебовски?       — Хватит меня смешить, я и так вам все расскажу. Только скажите мне, как вы догадались?       — Я не догадывался, — покачал головой Эстель. — Просто ткнул пальцем в небо. Себастьян обмолвился, что в моем окружении есть два жнеца. Один из них — Грелль Сатклифф, о нем рассказывала тётушка. Я виделся с ним зимой, когда навещал ее, и он заглядывал не так давно. Какой же он шумный… Второй — ты. А то складно получается. У простого человека гробовая лавка, где два маленьких дурных мальчика с удивительной легкостью засвидетельствовали клятву перед настоящим демоном. Ты не стареешь, ты себе на уме, тебя не интересуют деньги, но не потому, что ты богат. Подойдет в качестве аргументации?       — Слабовато, — Гробовщик сделал вид, что оскорблен. — Но угадать вы угадали, отрицать не стану. С оговоркой, что я в отставке. Моему бывшему начальству это не понравилось. Но, знаете, когда вы считаетесь легендой среди себе подобных, у вас появляются некоторые привилегии.       — История с демоном тоже твоих рук дело? — Эстель не верил каждому слову, не в случае с Гробовщиком. Он — тот еще плут и кукловод, с ним стоило считаться и быть осторожным.       — Вы пришли к этому той же логикой?       — Просто предполагаю.       Несмотря на задумчивое выражение лица Гробовщика, Эстель не сомневался в своей правоте. Не понимал мотивов, потому что Гробовщик никак не выигрывал от потенциальной трагедии в семье Фантомхайв.       — Это не ошибка, но и от правды недалеко, — Гробовщик усмехнулся. А затем просто без утайки рассказал то, как было для него. Выслушав его версию истории, Эстель пообещал себе, что спросит Себастьяна об этом. И тогда первое условие контракта заиграет новыми красками. Странным казалось то, что даже после услышанного внутренняя тяга к демону не погасла. Наоборот, стало тянуть еще сильнее. Все потому, что запретный плод имеет более сладкий вкус?       — Насчет лавки я дам вам ответ в следующий раз. Зайдите ко мне в Лондоне, — Гробовщик отсалютовал двумя пальцами от виска. Почти подмигнул, если так можно было расценить выражение его скрытого наполовину лица. — А пока, время танцевать! Он вытянул его в центр шатра за руку и покружил маленьким торнадо. Раньше Гробовщик крутил его так сильно и высоко, держа за руки, что Эстель буквально улетал куда-то в потолок. Хотя Эстель, будучи ребенком, боялся Гробовщика, новости о поездке в Лондон в его лавку воспринимались с улыбкой и радостным предвкушением. Его много что пугало. Но ровно столько же и привлекало, пусть он и не мог найти в себе сил признаться в этом.       Элизабет успела поймать его до того, как поехать отдыхать. Беременность не мешала ей во всю праздновать день своего замужества, но Сиэль настоял, чтобы она вместе с матерью отправилась отдыхать в забронированный отель. Эстель напросился вместе с ней, все равно им было по пути. Небольшое расстояние на девятом месяце преодолеть на внедорожнике в разы легче, чем на своих двоих. Себастьян поехал вместе с ним, но сел на переднее сидение к тёте Френсис. Демону оставалось посочувствовать. За сегодня — в очередной раз. Элизабет щебетала и щебетала. Она заставила его положить на свой живот ладонь. Эстель чувствовал, как маленькая ручка или ножка пнула изнутри, ощутил отвращение. Сказал мысленное спасибо матери, что он не женщина и муки деторождения обойдут стороной. Для невестки вместо неприятных слов улыбнулся, спросил:       — Вы уже знаете, кто у вас будет?       Элизабет с нежностью погладила живот, опустила взгляд на него. Большой, тяжелый и неповоротливый шар, закрывающий за мягкими стенами младенца. Для ребенка этот живот — весь его крошечный мир, за пределами которого лежит что-то необъятное. Он красный. Усеянный мелкими сосудами и околоплодными водами. Заглянуть в этот мир можно с помощью ультразвука, и то, это никогда не будет похоже на то, как не запомнит малыш.       — Сиэль хотел близнецов, — машина подпрыгнула на кочке. Тётя Френсис не пила ни капли и ловко лавировала на ухабистой дороге. — Я попросила врача не говорить пол ребенка. Вроде как должен быть один, но живот слишком большой, и на скринингах каждый раз какая-то суета. Мы думали насчет гендер-пати, но в итоге я решила дождаться родов.       — Ты будешь рожать сама?       — Надеюсь, что да, но страшно очень, — Элизабет смахнула пряди волос из прически назад за плечи. — Сиэль вызвался со мной пойти на парные роды. Эстель не сдержал смешка на выходе и от очередной кочки ударился головой о потолок.       — Прости, Элизабет, но он струсит.       — Не говори так! — Элизабет обиженно надулась. Тётя Френсис подала спереди голос.       — Мужчинам нечего делать на родах, Лиззи. Мужчины слишком хрупкие. Так что струсить твоему мужу вполне простительно.       — Не простительно, но он все равно струсит, — Эстель приоткрыл окно, впуская прохладный ночной воздух. Дорога стала ровнее, и через несколько минут они вот-вот окажутся у гостиницы. — Он храбрится, когда может. И редко дает заднюю, это правда. Но он тот еще трус.       — Красочная оценка моего зятя, — тётя Френсис бросила на него нечитаемый взгляд из зеркала заднего вида. — Я думала, вы дружны.       — Я просто кристально честен, когда речь заходит о нем, — Эстель заметил, как Себастьян отвернулся к окну, а его плечи дрогнули. Мог бы и сдержаться. — А так, у нас есть парочка разногласий, но мы все-таки братья. Семья превыше всего, тётя Френсис.       Френсис была удовлетворена таким ответом. Эстель пнул Себастьяна вперед под кресло, но он не ответил больше, чем подмигиванием в отражение от оконного стекла. Элизабет, надутая как мышь на крупу, сжала на коленях руки в кулаки и, покраснев, выпалила на духу:       — Сиэль для меня самый лучший! Вот увидите, он ни за что не струсит!       Расставшись в лобби отеля, Эстель первым делом отправился купить бутылку чего-нибудь из бара. Попросил записать на счет брата. Маленькая пакость. Себастьян терпеливо дожидался его у лифта. В номере, куда их нога за сегодня ступила впервые, их ждала одна кровать на двоих. Эстель не удивился такому раскладу: он не предупреждал, что приедет с компанией, не удивительно, что никто не озаботился второй постелью. Рядом с чайником он нашел два невысоких стакана. Готовая бутылка пиммса холодила руки. Он разлил им на три пальца и закупорил бутылку, чтобы убрать в мини-бар. С балкона открывался замечательный вид. В морских волнах отражался редкий лунный свет, выглядывающий из полосок облаков, идущих с моря.       Звезды потерялись в ночной мгле. Если знать куда смотреть, можно было увидеть точку другой планеты. Венера, Марс, Юпитер. Меркурий прячется за солнцем.       Эстель закурил. Дым поднимался вверх под крышу; их номер располагался выше всего. Сбоку вдоль береговой линии столпы света продолжающейся вечеринки отражались от облаков. Покачивались деревья, шум листвы, дороги, улицы, разговоры людей, все убаюкивало. Эстель положил голову на руки поверх холодных балконных перил. Себастьян остановился рядом и стрельнул у него из кармана сигарету, не прикасаясь к нему.       Им стоило ввалиться в номер вслепую, не прекращая целоваться, прямо из лифта, как в малобюджетном ситкоме. Терять один за другим каждый элемент одежды, оставляя за собой дорожку из смятых дорогих тряпок. Упасть на постель, сцепив руки до самого утра, прижимаясь друг к другу телами. Закон жанра оттачивали годами в кинематографе, театре и литературе. Эстель чувствовал себя странно от того, что не последовал ему, будто неполноценность нашептывала: они должны переспать, чтобы завершить преображение.       — Вы так представляли себе месть? — спросил Себастьян, стряхивая пепел вниз на чью-нибудь голову. — Вы удовлетворены?       — Месть — это что-то жестокое, — Эстель заглотнул сигаретный дым поглубже, позволяя легким шире раскрыться яду. — А оказалось, достаточно пары слов.       — Что вы планируете делать дальше? — дотошен, как и всегда, но Эстель не винил демона за его желание спланировать свой досуг. Никому не нравится работать в неизвестность и отсутствие четких ориентиров.       — Если Гробовщик согласится, то по-настоящему начну свое дело. Для начала я отниму у Сиэля все по очереди. Его ребенок будет любить своего дядю больше, чем родного отца. Его статус «Цепного пса», которым он так гордится среди тех, кто знает, тоже будет моим. Моё имя заслонит его, — Эстель повел рукой, рисуя в воздухе дымом. Себастьян наклонился, немного согнулся и положил голову на его плечо, ластясь как большая собака под руку. — Шаг за шагом я лишу его земли под ногами. И под конец причиню самую большую боль наравне с облегчением, за которое он будет до самой смерти чувствовать стыд. Я умру молодым, раньше него. Незамысловатый план, согласен?       Себастьян потерся щекой и прикрыл глаза, напрашиваясь на ласку. Возомнил о себе слишком много, хотелось подумать Эстелю, но после того, как он сам его поцеловал, он не стал. Он почесал его за щеку, просунул два пальца под подбородок и погладил. Ласковый демон в его руках. Инквизиторы и святые папы бы не поверили.       — Я порчу тебе блюдо? — усмешка вырвалась против воли, когда руки обняли его со спины и сцепились в замок на его животе.       — Нет, вы делаете его вкуснее, — Себастьян втянул носом воздух и сморщился. Табак. — Мне нравится ваша концепция мести.       — Не врешь?       — Не смог бы.       Эстель откинул голову назад, подтянул к губам сигарету. Теплый. Живой. У него не каменное сердце и сам он не камень. Себастьян его поддерживал. Сам по себе. Не только в рамках контракта. Ложь это или правда — никакой разницы, ведь важен результат и то, что демон на его стороне.       — Потерпи меня десять лет, Себастьян, — пробормотал он, выпуская дым клочьями. — Даю слово. Через десять лет ты получишь мою душу. Я не заставлю тебя ждать слишком долго.       — Лучше бы заставили.       Искры июльских пегасид рассыпались вниз к беспокойному водному горизонту. Пять метеоров в час, и все пять — специально для них, как утешительный приз вместо китовьей игрушки. Ольберес облетит свою орбиту, повернется к солнцу спиной и его длинный хвост растянется совсем как в «Твоем имени», не расколовшись пополам и не ворвавшись на Землю стихийным бедствием, уничтожившим динозавров шестьдесят пять миллионов лет назад. Легкие поцелуи на шее — как те самые спрятанные в ночи мириады звезд, планет и галактик. Объятие на животе окрепло, Себастьян уткнулся в его плечо лбом, ничего не говоря.       Наверное, он и сам не ожидал, что так легко привяжется к человеку.       В эту ночь им следовало переспать. Эстель мучил себя этой мыслью. Они делили одну постель, лежа совершенно одинаково. Крохотное расстояние между ними не сужалось до трепетного касания. Себастьян повернул руку тыльной стороной ладони вверх, как бы приглашая, и Эстель ответил на этот призыв, накрыв её своей. Где-то там, за приоткрытым окном, летела комета вместе с редкими падающими звездами.       Задать вопрос, нарушить благословенную тишину. Сейчас Эстель хотел воспользоваться правом на правду, но язык не поворачивался, а горло пересохло и онемело. Даже дурацкий вопрос «Как ты сумел так быстро заработать пятьдесят тысяч фунтов?» потонул в невысказанных словах. Однажды узнает, что всему вдохновением фильм «Области тьмы», который они посмотрели накануне поездки, пока занимались своими делами, и Себастьян решил попробовать себя в брокерстве акциями. Ему не понравилось.       Сон не шел. Тепло, что он ощутил на балконе, не исчезло. Он чувствовал все: продавленную половину постели под чужим весом, почти настоящее живое дыхание из искусственных каменных легких, как механически кончик ногтя царапал его большой палец. К щекам то и дело приливал румянец.       Никогда и ни с кем, даже с Сиэлем в свое время, он не был настолько близок.