Ангелам и Демонам вместе не быть.

«Пожалуйста, не заставляй меня ждать.

Пожалуйста, не влюбляйся в кого-то другого.

Смотря в твои пустые глаза в последний раз,

Я скажу: «Встретить тебя — это было чудесно» — записки сумасшедшего.

Enchanted Taylor Swift.

— УЧИТЕЛЬ! ЁНБОК! ВЕРНУЛСЯ ПОТЕРЯННЫЙ АНГЕЛ ТАНПУНАМУ ИЗ СЕМЬИ БАН! Он, он сейчас в госпитуме и… всё хорошо, но ранен он очень сильно, а ещё там его семья! Они… — Чимин, ради Дэуса, почему ты не на уроке? – перебивает Сынмин. — Учитель, Феликс ведь столько за него переживал, как я мог? В-вы меня накажете? — ангел с розовыми волосами дует губы, а Сынмин уже знает его предназначение. — Разве можно наказывать ангела, что приносит хорошие вести, Чимин-а? Иди на урок. — Я вас люблю, учитель! — слышится на последок мелодичный голос старшеклассника. Такая же мелодия начинает играть в душе у Феликса: медленно звучат струны гитары, а потом и подключаются барабаны, создавая светлые чувства и с каждым вдохом звучат всё громче и громче, а стуки сердца слышатся чаще. По венам у молодого ангела растекается тепло, которое превращаясь в огонь собирается в области груди, что он просто хватает правой рукой это место и слегка сжимает. Улыбается как безумец. Банчан вернулся. Банчан жив. В ноздри словно бьёт приятный запах цветов, выпечки и комнаты Чана, перед глазами его широкие плечи, сильные крылья и спокойный взгляд, заведённые за спину руки. Феликс Банчана всего знает. Он его всего за эти годы выучил. Каждую черту лица, каждый элемент одежды, каждую искру его поведения. Феликс может предсказать его настроение. Феликс хохочет, а Сынмин, смотря на него, вздрагивает в очередной раз, прежде чем помахать головой из стороны в сторону и дать своему сияющему ученику очередной жизненный совет. — Ёнбок-а, береги своё сердце. Оно у тебя чистое и хрупкое. Легко разобьётся… — Банчан… Банчан верн… А? Вы что-то сказали, учитель Ким? — он поднимает непонимающий взгляд на учителя, но тот ему лишь улыбается: — О, Дэус… — хватает своего ненаглядного бело… Уже фиолетово-белого ученика за запястья и направляется к выходу. У того сердце с места выпрыгивает с каждым шагом, ведь Банчан вернулся. Вернулся тот, кого он годами так сильно любил… — Может полетим, учитель? В коридоре ведь никого нет? — и приятно удивляет то, что учитель расправляет свои белые, с виду обычные крылья, и намекает Феликсу, чтоб он сделал тоже самое, а при виде внутренних узоров крыльев Ликса тот добавляет: — Князь Демонов должно быть художник, раз проделал такую изящную работу над тобой, Ёнбоки. — учитель предпоследнее слово как-то особо подчёркивает, вызывая слишком яркие воспоминания, что ангел краснеет. — Ах, эти крылья… — Полетели! — по команде Сынмина они летят на балкон для полетов, откуда взлетают в небо и на госпитум. Всю дорогу Сынмин любуется таким радостным ребёнком, при виде которого в душе будто бы тает лёд. Иногда Сынмину тоже хочется быть таким же счастливым. Отправится в прошлое и изменить кое какие вещи…

✨✨✨

      С неба виден весь Рай. Такой белый, золотистый, что сейчас весь снегом покрыт и такой прекрасный. Рай очень похож на Ад своими горами, реками и строением земли, но во всём остальном они противоположны, будто два близнеца, которые пытаются одеваться настолько по-разному, насколько им позволяет мир, чтобы каждый выделился по-своему. Чтобы ни одна душа не посмела сказать им, что они близнецы. Однако, тот, кто видел Ад и Рай так близко – снизу и так высоко с неба, точно скажет — они похожи. Так бы сказал Сынмин… А сейчас он лишь скажет, что Феликса редко видят по-настоящему счастливым. Он либо всегда улыбается без причин, делая вид, что всё в его жизни прекрасно, либо ходит как раздражённый призрак. Родившись с таким недугом в семье и вообще в поднебесном, где абсолютно все здоровы, Феликс привык всю жизнь себя сравнивать, бояться будущего и всегда думать о самом ужасном. Годами ложась в постель, Феликс представляет, как однажды утром просыпается с огромными красивыми крыльями, как его выбирают на самые сложные задания, как он с Банчаном идёт спасать Землю от какого-то недуга, где они сталкиваются со сложностями. Банчана ранят, а Феликс спасает ему жизнь: это сближает их, они влюбляются, а потом их первый поцелуй под лунным светом и их тайная клятва, что никому они об этом не скажут… Типичные фантазии подростка, скажете вы? Да, но Феликс этим и живёт. А ещё он очень боится проснуться и перестать чувствовать крылья, как это с ним часто бывает… Феликса любит весь Рай, потому что он такой славный малой, чудесный, необычайно-красивый. Ведь нет ни одного Ангела во всём небе, кто имел бы такие снежно белые волосы, ресницы, бровя и такие кристально чистые, голубые глаза, словно Дэус при создании этого своего дитяти использовал ради него свои самые любимые алмазы. Но Феликс очень желает, чтоб его любили больше, дольше и не разлюбили в какой-то момент, если он облажается… Феликс хочет, чтобы его признали. Признали его одарённым ангелом, ведь не имея никакого ранга, он владеет одной особенной магией. Магией пения. Учителя говорят, что если немножко отточить его навыки и добавить в пение заклятия, Феликс мог бы творить чудеса. Ведь был случай, когда десятилетний он просто пел о дожде, сидя на подоконнике, и средь яркого солнечного дня пошёл проливной дождь, а вслед за ней расцвела и радуга. Тоже самое случилось и в этом году на Хэллоуинской ярмарке, где Феликс пел о невзаимной любви и все, кто слышали его пение, немедленно признались в своих чувствах своим возлюбленным. Каждый раз, когда пел Феликс, происходило что-то волшебное, и пусть не всегда такое уж и грандиозное, но всё равно не менее загадочное. Но Феликс очень желает, чтоб его признали больше, дольше и не отвернулись в какой-то момент, когда он облажается… Ради этого он готов вести себя как клоун, говорить и делать непонятные вещи, ведь больше всего он жаждит получить внимание одного определённого ангела, что ни о чём, кроме погибшей сестры своей, думать не умеет. А пока жажда признания в душе его растёт день за днём, покрывая ещё чистое и юное сердце туманом, и Сынмин это видел. И Сынмин знал наверняка о том, что продолжай этот его любимый ученик копить в себе свои обиды, когда-нибудь он возможно напишет целую книгу о том, как ненавидит весь мир и жалеет самого себя. А пока Феликс просто уходит от реальности… А пока Феликс, просто ложась в постель, представляет, как однажды утром просыпается с огромными красивыми крыльями, как его выбирают на самые сложные задания, как он с Банчаном идёт спасать Землю от какого-то недуга, но они сталкиваются со сложностями, где Банчана ранят, а Феликс спасает ему жизнь: это сближает их, они влюбляются, а потом и первый поцелуй под лунным светом и их тайная клятва, что никому они об этом не скажут… Типичные фантазии подростка, скажете вы? Да, но Феликс этим живёт. Этим дышит. На другое он, как считает, не способен, а учитель это, к сожалению или к счатью, видит, слышит… — Ёнбока, пожалуйста, будь счастлив. Будь счастлив по-настоящему и не для других, не снаружи, а для себя. Будь счастлив в душе и живи здесь и сейчас. Тебя любят таким, какой ты есть. — говорит учитель на небе, а ученик, не понимая значения его слов, глупенько отвечает: — Я счастлив, учитель, ведь он вернулся! Как я могу быть несчастным? — Сейчас Феликс действительно счастлив, ведь он может летать не думая, что в один момент крылья откажут. Сейчас Феликс счастлив, ведь Банчан вернулся живым, значит и Джисон с нунами скоро вернутся? Всё налаживается ведь? Всё возвращается на круги своя, и если Феликс сможет оставить себе эти красивые уже излюбленные крылья, может он действительно станет настолько сильным, что сможет ходить на задания с Чаном после совершеннолетия? Раз Князь Демонов сам одолжил силы, так может он сможет его… — Даже не вздумай. — перебивает Сынмин его мысли. — Уч… Учитель, о чём вы? — Твои… н-не сложно, по твоим глазам и по тому, как ты восхищённо смотришь на свои новые крылья, догадаться о чём ты думаешь. Я запрещаю тебе ходить к Князю Демонов, Феликс. Заруби на своём маленьком носу. — Хорошо… — ученик хмурится, и приземляясь на открытую веранду госпитума, оба ангела знают прекрасно, что всё равно каждый поступит по-своему. Открывая двери в помещении, где сидел повернувшись к ним спиной Банчан, который что-то рассказывал родителям, Феликс вдруг вспоминает, что так и не ответил на один вопрос. — Оно вовсе не хрупкое учитель. Моё сердце. Я переживу, даже если его разобьют. Но не попробовав я никогда не узнаю правду. — и Феликс спешит, спешит, спотыкаясь на ровном месте, спешит, забывая поприветствовать родителей своего друга, спешит упасть в объятия Чана со словами. — Ты жив, хённим… Я так скучал! Так боялся! — а Чонин бы наверное его убил за такое обращение? — Феликс, ты так изменился? — Банчан сидел весь в бинтах, одно его крылр было разорвано почти что до середины, так что гипс не снимут как минимум месяц. — Слишком… Шумно. Шумные дети. Ужасно шумные… — это то, что ворчит себе под нос Сынмин, крутя в пальце чёрную поношенную ленту на тонкой красной косичке, которая обычно спрятана под густотой его карамельных волос…

☁️☁️☁️

Опросив Джисона, Феликса, Банчана и ещё парочку выживших ангелов, ангелы Стражи приходят к мнению, что один день в Призрачных Городах равняется семи-восьми дням в Поднебесной. Ёнбок вернулся первым, за ним Танпунаму, а Мармело вернулся двадцать второго декабря. Из их компании не вернулись только Джени и Джису, а Джисону за них было очень обидно, ведь о них никто и не спрашивал кроме Чана с Феликсом, словно всем было наплевать на старших ангелов, которые всё время крылья под огонь подставляли случись что-то странное в Поднебесном… Чувства его смешались в какую-то странную непонятную микстуру. Джисону вроде совестно, что он там обжимался со своим новоиспечённым парнем, пока тут родители умирали от волнения, но уже спустя час прибытия он бесился от количества заданных ему вопросов, как со стороны ангелов Страж, так и со стороны семьи и друзей. С каждой минутой он всё сильнее скучал по тихой комнате Минхо с его бесячей Дори, по госпоже Астра, которая заставила их убраться на кухне до самого последнего момента и плевать ей было, что Джисон завтра с утра домой уходит. Джисон скучал и по горе Кленовой, которая уже была покрыта снегом, но куда они с Минхо так и не успели сходить в этот раз, ведь весь его «останься на один денёчек» был потрачен на восстановление кухни, а потом и на восстановление психики после ухода Хёнджина. В голове как будто был провал памяти или что-то на подобии дыры. Покинул он Рай с целью попасть на Хэллоуин, пережил ряд пиздецки нежеланных и немножко желанных (всё, что связано с Минхо) событий и вернулся накануне Нового Года, которого в этом году не отмечали. Нет, ведь есть риск, что на этот раз появятся уже не Призрачные Города, а возможно сами снеговики решат съесть небожителей. Бесит? Да! Но на этом подростковая агрессия Джисона кипеть не перестала, ведь случилось просто абсурдное, безумное и то, чего он бы не ожидал никогда за всю свою — как выразился Минхо — «ангельскую жизнь»… Тридцатого Декабря, вечером, Джисон, летая к Банчану, смотрит на такие чистые, белые улицы, которые украсили в этом году как-то тускло. Конечно, никому не до праздника, когда твой ребёнок, друг, брат, сестра — не важно кто — взял, исчез и не вернулся. Исчезнувших было около пятидесяти, половину из них нашли, остальных нет. Но Джисона не это взбесило… — Ты меня… Что? — переспрашивает он раз пятый и к сожалению уже знает, что это не шутка и что он всё правильно понял. Ему только что признались в любви. В самой настоящей гейской (научил Минхо), мать его, любви. — Люблю. Сколько раз ещё повторять, Джисон? — Банчан хён, ты с ума сошёл? Память потерял? Головой ударился в Призрачном Городе? Переел кексов своего чокнутого сталкера? — Да что не так с твоей реакцией? — Джисон стоит по середине комнаты Чана, где они втроём (включая Феликса) договорились собраться и провести типичный весёлый вечер, болтая каждый о своём, ведь так поступают лучшие друзья, нет? А раз Новый Год в этом году, всё-таки отменили, то ближайшая неделя у парней должна была пройти как мини праздник дома у всех троих по очереди. Но Джисон никак не ожидал того, что Феликс будет опаздывать, а их душевный разговор, во время которого он спрашивает нравятся ли ему парни, с целью осторожно рассказать ему о Минхо, оборачивается неожиданным сюрпризом. — А какую ты ожидаешь реакцию вообще? — разводит Джисон руками и очень хочет превратиться в одну из книг Банчана на полке, чтобы раз и навсегда забыть этот… Абсурд, кринж, эту… Глупость? — В… Возможно я был резок, прости, я никому никогда в любви не признавался, да, я всегда вёл себя будто бы ненавижу это всё… Но Джисон, мы же ангелы, для нас это грех, я поэтому боялся сильно, долго скрывал, но понял, что от правды не убежать, а сейчас, когда ты сам начал разговор, я подумал, что ты это обо мне? Когда ты сказал, что осознал кое-что о себе и так далее, я думал ты ответишь мне взаимно… — Хён, Боже правый, прости меня умоляю, но… Это было не о тебе! Я вообще-то, никогда об этом не думал, просто взял и понял, когда увидел Ми… В общем, не важно… Нет… Госпади… Прости? — Джисон чувствует вину. — Значит… Значит, нет? — и в нем в этот момент что-то разбивается. Ему Банчана жаль, он это чувствует сильнее как никогда, но он также на него сейчас злится за его чувства к себе. Зачем? Нахуя? Кому это вообще нужно? Пока по тебе сохнет такой милый горячий и пусть даже стервозный демон, пока в Раю готов тебе отдаться всей душой один маленький прекрасный ангел, о красоте которого чуть ли легенды не ходят, и голос его затмевает любого талантливого певца на Земле, зачем любить Джисон? Зачем? — Чёрт, ты поэтому годами мне сладости таскал? И бесился, когда я тебя старшим братом называл, тоже поэтому? — и чувствует Джисон себя последней тварью, получая в ответ короткое робкое: — Мгм… — Чану должно быть тоже не легко? Вступить в путь, зная, что тот ведёт прямо в Ад… — О Господи… О Боже… — и что обычно говорят в таких ситуациях? «Прости, что я тебя не люблю? Прости что ты проебал нашу дружбу, ведь я больше не смогу посмотреть тебе в глаза со стыда? Прости меня и пиздуй к своему демону, либо к Феликсу, который сохнет по тебе?». Чёрт, Феликс, воспоминания о нём никак не облегчают душу, ведь теперь Джисон слыл главным злодеем этого мира. Влюбил в себя своего лучшего друга, по которому дрожат коленки двух, не совсем то и здоровых (физически и ментально) душ, заполучил внимание местного принца, как в сказках, а сам был отчаянно втрескан в жителя из Ада. Джисон сам с себя смеётся, слова правильные ищет: как бы Чана помягче отшить, чтоб сердце его разбилось, да не так прям сильно? А если серьёзно… Джисону хуёво. Потому что ему всех в эту минуту жалко. Начиная от Чана, заканчивая Феликсом, и пусть даже тем самым несносным демонёнком… Его, пожалуй, жаль чуть больше, потому что Феликса любит весь город, есть кому утешать, а Чонина что? По словам Минхо, у демонов дружба весьма суровая… — Хён… Но я же… Прости пожалуйста, если я тебя обнадёживал всё это время, давал какие-то неправильные знаки, я не хотел! Откуда мне было знать? Я даже сам не знал, что мне парни нравятся... Но честно, я не могу тебе ответить взаимно… Мы можем дружить как раньше и… — Джисон решение находит в том, чтобы извиниться за то, в чём он собственно не провинился, ведь… Что он вообще сделал? Разве много усилий он приложил, чтоб влюбить в себя Чана? Ладно, утешал он Банчана, когда тот скучал по сестре, ладно, жил у него триста дней в году, а оставшиеся шестьдесят пять проводил у себя дома. Вон даже крылья трогать не позволял, потому что тактильность не любил, хотя сам Чана гладил в знак утишения. Завтракал с ним, обедал, ужинал, ждал его у туалета, уроки делал вместе, ходил в школу, на праздники с ним ходил, спал с ним рядом, обнимал, плакал… Чёрт... Черт... Много же усилий ты всё-таки приложил, Хан Джисон, чтобы влюбить в себя Банчана… Однако извинения свои, вместе со своей истерикой переходного возраста ему приходиться засунуть глубоко кое-куда, когда в комнату врывается другой переходный возраст. Весьма злокачественный, кстати. За секунду Чан толкает Джисона к двери, рявкает: — Сони, беги! — ведь на подоконнике сидит его личный бес. Самый страшных из всех времён. И за все время, что Чан его знал, больше всего он походил на демона именно сейчас. Глаза его красные от слёз переводятсятся от Чана к Джисону, и тихое рычание слышится в его же бедный адрес. Банчан смотрит на висящий на стене календарь. Тридцатое Декабря. Как он мог забыть? Чонин никогда себе не изменяет: посещает своего ангела в последние дни каждого месяца. — Чего? Ааай… — не успевает Джисон понять, что случилось, как Чан толкает его гоняя прочь из комнаты, пока хватает на лету Чонина и пытается… Что-то да он пытается, но всё будет сегодня тщетно, Банчан. У тебя получилось свести этого мальчика с ума и сорвать ему башню, которая и так прочно на месте не сидела. Теперь, что ж, пытайся сколько хочешь, посмотрим когда твоя пыталка сдаст. — Убью! Я его убью! Сначала его убью, потом тебя! Вырву тебе крылья с корнями… Как вы можете так со мной поступать? Сожгу я ваш… — Я… Я… я… — что делать? Сказать им, что он вообще не любит Банчана? Или просто унести ноги? Чонин в руках Чана бесится настолько, что ангел шатается из стороны в сторону по комнате, его левое крыло полностью в гипсе. Чан пока очень слабый, так что сопротивлятся Чонину будет очень сложно. Тот врезаясь то в шкаф, то в стол рабочий, всё хочет к Джисону. Ото всюду что-то падает, разбивается. Вот-вот Демон вырвется и доберётся до Джисона и тогда ему не жить… А Джисон… Как же он заебался от своей бурной жизни. Почему там, где появляется он, непременно кто-то должен появиться с окна и снести к чертям всю комнату? И поскорее бы утихомирить этого суицидника, который ошибается, если думает, что раз родители Чана ушли на задание, то его сцену ревности тут никто не услышит. Рай не без ворот и Стража здесь выполянет свою работу по-настоящему, в отличие от Демонов Страж. — Чонин, перестань рычать, прошу, тебя же Стража заберёт! Давай поговорим, пожалуйста, я не хочу… Ааааах… — Чан попытался зажать ему рот рукой, но руку та ему откусили, а кровь выплюнули на пол. — Не суй мне в рот свои грязные руки! Чтобы возненавидеть любимого достаточно того, чтоб он тебе взаимностью не ответил? Вот как у демонов устроено? Надо будет Минхо об этом спросить, а пока Джисон сообщает Чонину кое что важное, в надежде, что этот чокнутый его расслышит сквозь свою агонию и сделает глубокий вдох, когда узнает, что никто его предмет обожания отобрать не хочет, он сам к нему клеится: — Я встречаюсь с Ли Минхо! Чтоб вы оба знали и запомнили! С демоном улыбки, что раньше с Хёнджином был, а теперь он со мной, ладно? — Чонин больше не брыкается, но дрожать и скрежать зубами не перестаёт. Он прекрасно знает, кто такой Ли Минхо, а раз Джисон знает даже о его прошлом с Князем Демонов, значит они действительно вместе... Значит предал его здесь только Банчан… Дверь за спиной Джисона захлопывается. Он выполнил свою роль, взял себя в руки настолько насколько мог, одному отказал, другому доказал, приоритеты расставил в пользу демона. Не в пользу того, что сейчас кусает Банчана, а в пользу того, что кусал его крылышки в глубине ночи… Хан Джисон оставил за спиной двух молодых небожителей самих разобраться со своими проблемами, ведь так говорил отец: «В чужие проблемы не лезь, сын, никому спасатель не нужен. Если тебя о чём-то спрашивают, намекают, говори сразу «да» или «нет». Колебаться можно только при выборе мороженого, одежды и всякой ерунды, но никак не в случае жизни. Жизнь, дитя моё, она тебя за крылышки вот эти вот жёлтенькие схватит и как швырнёт в сторону помойки, пока ты будешь колебаться…» И Джисон каждое слово семьи запоминает, на практике применяет и матерится, сука, мать вашу, чтоб пропало оно всё нахуй, когда носом сталкивается с заплаканным лицом Феликса. И время застывает на месте, и шум и гам за спиной больше не слышится. Какого хуя сегодня все так вовремя? — Феликс, бляяять… Как давно ты тут стоишь? — Джисон сжимает его плечи смотрит прямо в глаза. — Что там… Что там вообще происходит? Они дерутся? Демон ведь его убьёт, нужно их разнять… — шмыгая носом и бросаясь к двери, вовсе не сдерживая поток слёз, этот беленький всё ещё думает о Банчане и о его безопасности... — Феликс, стой, мы там сейчас лишние! Банчан сильный, никто его не убьёт, ты бы убил того, кого любишь? — Я не Демон! Прочь с дороги! — прав ведь. Демоны привыкли брать всё чего хотят, а не терять… — Феликс, не заходи туда ради, Дэуса! Я побуду тут у двери, на случай если Чонин всё-таки перегнёт палку, а ты… Ох Феликс… — Джисон пытается его обнять, но тот отталкивает. — Не трогай меня! Он тебя… — Он меня, но я его нет, Ликс, это сейчас важно? — а тому сейчас всё важно. Ему бы откуда-то с вышки бросится, чтобы не чувствовать эту боль невзаимности первой любви… Джисон сползает по стене на пол. Феликс остается на место, но дрожит как никогда. А спустя минуту молчания, спрашивает не своим голосом: — Ответь мне честно, как ты думаешь, с кем он будет в итоге? — Феликс пытается держать себя в руках, не хочет показать слёзы Джисону, ведь друга в нём он уже не видит. Лишь предмет зависти, который смог заполучить то внимание, за которое Ликс готов был душу дьяволу продать… — Вопрос не к месту, но уж точно не со мной, я уже занят. — И уж точно не со мной… — Феликс, иди домой, ладно? Я приду к тебе, как только тут всё налажу, мы с тобой поговорим, поплачем и обзовём этот долбаный мир на чём свет стоит… — Не приходи ко мне, не нужно… — и Феликс, казалось бы уже не такой уж и тусклый, как раньше, ведь прибавили же ему такой тёмный фиолетовый оттенок, гаснет как спичка на глазах, враждебно скалится на Джисона и направляется к двери, шмыгая носом. Сейчас его разбитое сердечко немножко на втором плане, потому что Банчан там с Чонином дерётся, Джисону нужно его защищать… Быть рядом… Как этот чёртов ангел всегда и был. Он всегда был с ним рядом, потому Чан его и выбрал? Нужно было ближе к Чану быть? Нужно было на втором ранге, как Джисон быть? Иметь коричневые волосы и желтые глаза? Становится даже обидно, что Феликс опять на втором плане, возможно даже на третьем? Он опять лишний… Для всех, кроме сестёр… Слёзы Феликса душат, но сильнее душит вопрос о том, с кем в итоге будет Чан, раз Джисон отказал, а на Феликса он даже смотреть не хочет? Чонин ведь выглядит крайне настойчивым… Неужели он его к себе заберёт? А Феликс как слабак просто так отдаст? Отдаст того, кого знает и любит больше и дольше этому гаду, который обливал Банчана и Джисона грязью и угрожал убить только что? Феликс, уходя всё дальше от дома Чана, чувствует, как в груди тяжелеет, словно вырвали кусок сердца и кости рёбер торчат. Где он так облажался? Что он неправильно понял? Ведь это именно Банчан со своей излишней добротой ко всем обнадёживал больше всех именно маленького Феликса, когда так близко его к себе подпускал, обнимал, крылья гладил и в щёки до четырнадцати лет целовал. А потом вдруг перестал, мол повзрослели, неприлично. И спать с собой больше не разрешал или… разрешал только Джисону? Банчан Феликса с самого детства знает, ведь его как старшеклассника назначили наставником Феликсу и Джисону, чтобы помогал разобраться в школьной жизни. А знали они друг друга до этого благодаря дружбе их семей. Семья Ли очень тесно дружила с семьёй Хан, так как уважала их за честность и за ценные советы, а семья Бан пришла к ним благодаря дружбе их дочери Ханны с сёстрами, тогда ещё не родившегося Феликса, с Оливией и Рейчел. Но дружба семьи Бан с семьёй Хан и Ли долго не продержалась, ведь те отличались своей лояльностью к Демонам, а семья Банчана их ненавидели всем родом и началась эта ненависть ещё до смерти Ханны, которая в принципе сблизилась с демонами в тайне от всех, кроме мелкого Криса. Однако дружбе детей мешать они не стали, лишь поучая, что Банчан должен исправить этих бедных детишек, чтоб они не мыслили глупо, как свои родители. Оливия и Рейчел знали Чана дольше чем Феликс, но после смерти Ханны они стали меньше контактировать и не только потому, что сложно им было вспоминать былые счастливые дни, а ещё потому, что двойняшки Оливия и Рейчел головой ушли в изучение медицины, чтобы вылечить младшего брата. А для Феликса, который с малых лет знал, кто такой Банчан и слышал его печальную историю от сестёр, и который не смотря ни на что остаётся таким сильным, добрым и вообще ахуенным во всём, был чуть ли не Богом Поднебесного. Джисону и Феликсу пришлось уже познакомиться с разбитым и замкнутым Чаном, который от потери не поправился, жил одержимым идеей стать лучше и отомстить, а к двум своим новым «друзьям» он проникся и душил их заботой, пытаясь стать для них таким же хорошим старшим, какой для него когда-то была его сестра. Только если Джисона его забота реально душила и тот спешил убегать в свой мирок, то Феликс тонул в такой заботе с радостью, позволяя душить себя сколько угодно, пока окончательно не отдал ему своё ненужное сердце. И вот сейчас, рыдая по середине улицы, Феликс не замечает как к нему подходит ангел Стража и спрашивает всё ли с ним в порядке, не стряслось ли чего-нибудь. И вот сейчас, Феликс, когда его так сильно одолевает злость, обида и ревность, не понимает как и зачем говорит Страже о том, что увидел, как один демон в дом семьи Бан проник… А придя домой он конечно же жалеет о том, что сделал, но уже поздно ведь?

💔💔💔

Джисон стоит за дверью в надежде, что они там внутри успокоятся и как следует поговорят, пока Чонин там зубами впивается Чану в горло. — Аааах… Чонин, Чон… Отпу… Кха… — демон рычит как дикий, что Чану приходиться ударить его в живот, спасая свою… Жизнь? — Я убью тебя! Думаешь, не смогу? — Остынь, позволь мне объясн… — в горло, там где кровила рана от зубов впиваются нереально крепкие руки: вот она, настоящая сила демона Похоти, которую он обещал никогда не использовать. Кто же мог знать, что ему придётся использовать самое ненавистное, против самого любимого? Всем телом Чан чувствует боль и хруст костей, когда его опрокидывают на книжный шкаф, который тут же сваливается на него. Но ему не позволяют там лежать, вытаскивают за крылья, прижимают к стене и душат. — Если не мой, то ни чей больше, господин Танпунаму, Бан Кристофер Чан, Чадже, кем бы ты там не был! — Чон… Нина… — Банчан смотрит в глаза, в которых видит конец света. Там горят острова, рушатся горы, осушаются моря, умирает надежда и разбивается сердце… И сердце это оказывается куда хрупче, чем сердце того, что смог произнести «Демон проник в дом семьи Бан» и пойти домой в муках совести. Чонин ослабляет хватку, не в силах даже убить, ведь, как это? Как это убить того, кто стал смыслом твоей жизни, и пусть он быть им никогда и не хотел. Демон приближается лицом к Банчану, смотрит в глаза, губы его дрожат, по ним текут солёные капли, глаза перемещаются на гипс на крыльях, губы вздрагивают от осознания, что он ему сделал очень больно... Поток слёз усиливается, а пальцы его теперь не душат кровавую шею Ангела. Наоборот, мягко поглаживают нанесённые собой раны и в такой разрушительной тишине еле слышно звучит вопрос разрушенного юного сердца: — Почему не я? — Чонин… — Перестань вот так вот произносить моё имя, как будто я для тебя значу целый мир, ладно? — Чонин… — Я так… Чонин так Устал, хён... веришь? Я так устал... тебя любить… Тебя так сложно оказалось любить… Я готов был ждать, но не тогда, когда ты пускаешь в своё сердце других, зачем? Чем я хуже? Что я не так делаю? Ты скажи и я исправлюсь! — Демон опускается на колени и обнимает Чана поперёк спины лицом утыкается ему куда-то в бедро. — Ты не понимаешь... — Чего же не понимает этот глупый демон, а? Напиши же мне целую книгу кем стать и я стану для тебя всем! Или же я такой бесполезный во всём? Я знаю, что я вообще родился не таким… — Не говори о себе гадости прошу, бесполезный здесь только я… я не надеюсь на твоё прощение, но Чонин, ты самый лучших из всех демонов, что я когда либо видел и… не трать свою жизнь на такого труса как я… Я никогда не смогу дать тебе то счастье, которого ты заслуживаешь... — это всё, что может сказать Чан. А Демон напротив садится на пол, обнимает коленки двумя руками и рыдает как маленький ребёнок. Сквозь слёзы вопит: — Ты делаешь мне больно, Крис, вот здесь! – он сжимает грудь. – Но скажи, разве я тебе делал больно когда-либо? Ты же говорил, что ангелы справедливы во всём и отвечают на добро добром, на любовь любовью, почему же ты мне врал? Чонину больно! А Чонин не любит боль, он любит тебя, а ты любишь Джисона… И продолжаешь говорить «никогда»… Лучше просто убей меня и… Зачем ты меня так в Призрачном Городе обнимал? Сказал идти к тебе, когда мне больно, а каждый раз, когда я прихожу к тебе, ты делаешь ещё хуже… За… — Демону не дают закончить, а Банчану даже удивиться, ведь влетают в окно ангелы Стражи. — Нет! — Банчан закрывает Чонина собой, прижимает крепко, дрожит, пытается защитить, а тот обмяк, как тряпичная кукла, не двигается и аккуратно оставляет на крыле ангела поцелуй, возможно последний… — Нет? Вы его знаете? Вы намеренно впустили его в Рай? — задаёт один из ангелов вопрос. — Нет… — всё, что может ответить Чан. Нет — это всё, что должен ответить Чан, если не хочет опозорить свою семью. Нет — это всё, что должен ответить Чан, если не хочет в глазах общества стать преступником нарушившим закон и пустивший в Рай демона. Нет — это всё, что он должен ответить Чонину, если не хочет более грешить и вредить этому ребёнку своей нерешительностью… Банчану ведь не сладко совсем, когда он отстраняется, переставая ощущать тепло Эджона. Банчану горько, когда он, теряя последние капли самоуважения, твёрдо повторяет «нет», и, сидя на коленях перед Чонином, шепчет одними губами «прости», получая в ответ безумную улыбку и такой же шёпот. Такое жгучее. Страшное: «никогда» — Вот и славно. И так, молодой демон, вы арестованы за проникновение в Рай и за нападение на ангела Танпунаму из семьи Бан. — Он пришёл забрать книгу, которую уронил на ярмарке, я забыл ему её отдать. Нападения не было, мы немножко поругались. Все разрушения сделал я. — это всё, что может сделать Чан, чтоб смягчить его наказание. Демон на такую защиту лишь фыркает, пока его связывают золотой нитью. — Ясно, значит вы обвиняетесь лишь в том, что проникли в Рай без разрешения. Остаётся лишь взгляд. Такой разбитый из карих глаз, что выглядели точно так же разбито год назад, когда его вытащили с ледяной реки. Остаётся лишь взгляд, который смотрит вслед демону, что имеет белые, почти что Ангельские пёрышки на кончиках и Чан невольно думает, что он их никогда почему-то не трогал. А так хотелось… И витают в воздухе шёпоты, что были сказаны и услашны лишь ангелом с бело-красными крыльями и единственным демонёнком в этом Раю. Такое отчаянное и никому не нужное: «Прости» И такое безумное, злое, обиженное: «Никогда»