(Не)Беззаботная юность

Минхо стоит, прислонившись к забору многоэтажки. Недалеко, буквально в нескольких метрах, Ирон разговаривает с Ынджи. Минхо ее знает с первого курса — начинали танцевать в одной команде, но разбежались по разным группам в итоге (Минхо за главного остался, а Ынджи переманила Ию). Отношения между ними остались вежливыми, раньше даже тусили в одних компаниях. (И как Мия перетащила к себе На Джемина, так и Минхо — Ирон к себе). Все же танцуют за один и тот же вуз, ради одной и той же мечты, а потому и не ссорятся. Он скользит взглядом по Ирон, что вновь в одной тонкой футболке и рваных джинсах. Но ему даже ворчать не хочется из-за этого, все равно прихватил толстовку и для нее. Минхо смотрит на Ирон и думается ему, вот почему бы не влюбиться в нее. Насколько проще бы обстояли его дела — той даже взаимностью отвечать не надо, Минхо рядом с ней все равно хорошо было бы. Вот только его, какую ночь подряд мучают сны, в которых тонкие девичьи пальцы не отпускают рукав его рубашки, темные глаза, насквозь пропитаны печалью, а тонкие губы шепчут «скучаю больше, чем вчера». И что прикажете ему с этим всем делать. Так просто было делать вид, что все в порядке. Легко сыграть, что он, никак не затронут происходящим, вот только врать самому себе, становится все труднее. Будто бы запоздавшее весеннее обострение проявилось и решило за последние две недели мая отыграться по полной программе. Минхо путается в своих извечных мантрах «не смотри на нее», «не говори с ней», «не думай о ней». И смотрит, и говорит, и думает. И болит все еще сильно, не смотря на обещания, данное китайскому ребенку. Ведь если так подумать, то ему и обижаться, то не за что на нее. Они не встречались, ничего друг другу не обещали (Минхо предпочитает не помнить одно в ночи прозвучавшее «оставайся со мной» и отвеченное «всегда»). Но отчего в тот момент, когда Йеджи рассказывала ему, у него сердце будто крошилось и ломалось. И смотреть на Джису тогда не выходило — она стала синонимом к слову «предательство». Сердце болело из-за, рядом и без нее. Не замечать, как она на него смотрит всегда и везде — тоже тяжело. Он ее взгляд среди прочих всегда узнает — Джису на него так с самой первой встречи глядела. До чертиков боязливо было ловить ее взгляды, тем не менее, Минхо быстро развел зависимость от ее присутствия в своей жизни. Как невыносимо хотелось коснуться ее прилюдно, а не только за дверьми (даже тогда он не решался, едва дотрагивался до ее волос и нежной кожи рук, не спрятанной рукавами блузки). Чхве Джису казалась такой недосягаемой, он будто был недостоин даже рядом стоять с ней. Она влилась в компанию с легкостью, но все же ощущалось в некоторые моменты, что совершенно отличается от них всех — помотанных жизнью. Минхо нравилось наблюдать за ней, когда они собирались компанией, но еще больше нравилось — провожать до дома в те редкие минуты, когда Чан отсутствовал. Те длительные пешие прогулки, когда им приходилось разделять одни наушники или один зонтик. Между ними ведь ничего и не было. Всего-то одно прикосновение губ к губам, едва возможное назвать поцелуем. Легкое, почти нереальное, инициируемое ею же, когда они отстали от остальных на фестивале фейерверков. Минхо до сих пор помнит, как от нее пахло жасмином и апельсином, невероятно странным сочетанием ароматов, но которые так идеально подходили его лайму и лаванде. И ее блестящие глаза, в которых отражались красочные взрывы фейерверков, и покрасневшие уши. И как позже у импровизированного костра ее рука безошибочно нашла его руку. И как он позже попросил ее никогда не прекращать петь, даже если она выбрала совсем другое направление для поступления, ведь ему так нравится ее голос (Минхо долго не решался попросить об этом, но ее застенчивая улыбка того стоила). Между ними было столько ничего, отчего болит все еще. Может поэтому Минхо никогда ей не отвечает. Всегда только уходит (и боится, что она однажды попросит остаться — не сможет противиться). И не позволяет себе обвинять, упрекать или сожалеть. Они ведь даже не встречались (только меньше от этого не болит).

Минхо знает, что она начала петь ради него. И ему до эгоистичного желания хочется узнать — если он пригласит на танец, она согласится?

Но это лишь мысли. В его настоящем к нему на встречу летит ярко улыбающаяся Ирон, едва не спотыкаясь. Но вовремя останавливается (как этот человек может обладать невероятными танцевальными навыками, когда даже пройтись без происшествий не может). Ирон так часто улыбается, что Минхо иногда на нее смотреть тяжело (потому что в его жизни тоже был такой яркий и счастливый человек, что под маской улыбок скрывал столько боли, что страшно). Но Минхо терпеливо ожидает, абсолютно уверенный, что ждать осталось не так уж и много. Ирон подходит к нему, и Минхо сразу же кидает ей свою старую толстовку глубокого синего оттенка. Та натягивает ее без лишних слов, только становится еще более довольной, когда буквально тонет в ней. А потом ее глаза загораются, когда она замечает ближайшую лужу. — И о чем это вы так долго шептались с Мией? — интересуется Минхо у довольной Ирон, что снова прыгает по лужам — ей богу, не девятнадцать, а девять. — Онни спрашивала, не встречаюсь ли я с тобой, — Ирон снова смеется так ярко, и Минхо решает оскорбиться. — И что же это? Я не подхожу на роль твоего парня? — пыхтит, как обиженный чайник, даже щеки надувает. Ирон хохочет, оглядываясь на него. Минхо тоже не может долго поддерживать свой фасад, глядя на это китайское чудо. И в очередной раз задумывается — вот почему нельзя было в нее, такую яркую и открытую, влюбиться. — Нет, оппа, ты очень-очень хорош, — и глаза честнее, чем у его кошек. — Просто ты не для меня, Минхо-оппа. И смотрит так серьезно, что Минхо на озноб пробивает. Ирон его своей проницательностью скоро с ума сведет. И ведь ему ничего и говорить не приходится, сама все понимает. Минхо треплет ее по волосам и верещит о том, как ему с ней повезло. Ирон в очередной раз позволяет ему сбежать от разговора. Но это не значит, что Минхо сможет сбежать от самого себя.