Улыбки и ошибки

      Серые коридоры школы заполнены громкими возгласами детей. Я сижу на старой скамейке обитой бежевым кожзамом и стараюсь сконцентрироваться на пожелтевших страницах библиотечной книги. «Мёртвые души» — чтиво, за которое я бы вряд ли когда-нибудь взялся, если бы не один интриган, странные загадки которого почему-то очень хочется разгадать. Может, так я отвлекаюсь от проблем? Прячу лицо за толстым переплётом и не вижу уставшую маму, которая возвращается с работы почти в ночь; учителей, которые в один голос повторяют мантру о том, что из-за своей глупости я обязательно провалю экзамены; пропущенных звонков от отца, который во время наших редких диалогов не задаёт вопросы, а только вываливает список ожиданий; даже выброшенного кем-то на улицу кота, которого я не могу забрать домой и в ответ на его несчастные глаза лишь ежедневно подкармливаю, стараясь не думать о том, что зима не за горами. Обычно я скрываюсь от всего этого в сигаретном дыме, а тут хоть какое-то разнообразие.       В течении нескольких дней я разве что под микроскопом не изучаю книгу, но так и не могу найти ответ на вопрос о том, что общего у меня и «Мёртвых душ». В это время Арсений Сергеевич, кажется, окончательно превращается в экспонат музея мадам Тюссо. Огоньки в глазах не то, что тушат, ещё и прикапывают сверху сырой землёй. Я ищу «случайных» встреч с учителем, но он, похоже, совершенно не случайно меня избегает. Каждый раз так не вовремя звонит телефон, или нужно куда-то спешить, или меня просто игнорируют, делая вид, что погружены в какие-то очень важные дела. Зато старшеклассницам, которые без стеснения строят молодому и симпатичному преподавателю глазки, в диалоге он не отказывает. Самооценку, видать, поднимает. Может, я всё это выдумал, но свои попытки пересечься с Арсением Сергеевичем где-то, кроме уроков, прекратил. Чего навязываться?       Всё, что мне остаётся — безмолвно наблюдать. Чувствую себя оператором передачи про животных, который подбирается к экзотическому зверьку и боится его спугнуть. «Сегодня, дорогие телезрители, мы наблюдаем за Арсением Сергеевичем Поповым в естественной среде обитания», — произношу я про себя голосом ведущего и тут же задумываюсь о правильности этой формулировки. А точно ли Арсений Сергеевич находится в своей естественной среде или всё это показуха для снимаемого мной телешоу? Вот, выключится запись, а там, вместо хладнокровного хищника, чудно́е травоядное. Да, пожалуй, второе отлично описывает того Арсения Сергеевича, которого я видел в нашу первую встречу этим летом.       Продолжая наблюдение, я замечаю на руке преподавателя зелёный резиновый браслет. Вообще-то молодой человек, кажется, носил его всегда, но эта деталь бросается в глаза только тогда, когда я прослеживаю странную привычку периодически оттягивать украшение, а затем резко отпускать, оставляя тем самым на бледной коже след от удара. Как у него только рука до сих пор не опухла? С другой стороны, покрасневшее запястье — это будто единственное живое место на теле Арсения Сергеевича. Только оно напоминает мне, что он всё ещё человек с чувствами и уязвимостями, потому что в остальном преподаватель старается изображать из себя фарфоровую куклу с идеальным нарисованным личиком и пустыми стеклянными глазами… или я опять всё выдумал. — Это произведение нужно было прочитать летом, — отчитывает меня учитель на очередном уроке, когда я мнусь у доски и вместо хоть сколько-нибудь связного ответа выдаю дурацкие каламбуры. — Шастун, заканчивай клоунаду, — с этими словами он в очередной раз оттягивает браслет. — Садись, два, — слышу удар резинки по коже и вздрагиваю, будто ударили меня.       Плетусь к своей парте, а настроение заметно портится. Не то из-за двойки, не то из-за сравнения с клоуном, не то из-за того, что мои глупости вдруг начали вызывать у Арсения Сергеевича раздражение, вместо тёплой улыбки. Всё вышеперечисленное кажется слишком незначительным, чтоб всерьёз меня задеть, но что-то же задевает? — Чем вам не нравятся шутки Антона? — как снег на голову сваливается не слишком нужная в данный момент поддержка от Кузнецовой. — Между прочим, он у нас капитан команды КВН.       Звонили испанцы, сказали, что это не их стыд. — Отлично, — устало выдыхает учитель. — Только мы на уроке, а не в клубе комедии.       А чего я, собственно, ожидал? Вполне обычная реакция. Надо сказать «спасибо», что у меня вообще каким-то чудом появились друзья. Я давно привык к не серьёзному отношению. Привык, что быстро надоедаю всем вокруг. Привык быть клоуном. Почему же сейчас на душе так гадко?       Впрочем, слишком долго пребывать в сопливой рефлексии времени нет. Не нужён мне этот ваш Арсений Сергеевич с его ребусами и переменами настроения, понятно? Сегодня есть дела и поважнее.       После уроков мы с ребятами встречаем Позова на пороге школы и отправляемся в актовый зал, любезно предоставленный КВН-щикам директрисой. — Всё, товарищи, — говорит Поз, скрестив руки на груди, — ребячество закончилось. С этого года переходите во взрослую лигу. — Так говоришь, будто в детском КВН было легко, — Журавль покачивается на скрипучем стуле из светлого дерева. — Нет, не легко, — отвечает наставник, — но теперь возьми уровень сложности, с которым мы уже столкнулись, и умножь его на десять. До этого вы соревновались с такими же зелёными детишками, а сейчас придётся выступать наряду со старичками. Так что надо хотя бы попробовать приблизиться к уровню опытных команд. Вы же хотите когда-нибудь в вышку? — ребята кивают. — Поз, давай конкретнее, — вступаю я, — какие планы? — До нового года всё просто: октябрь — лига «Санкт-Петербург», декабрь — «Нева», — отвечает Дима. — А что по весне? — А до весны ещё дожить надо, — разводит руками Позов, — посмотрим, как эти игры пройдут. Но я, конечно, в вас верю. — Понятно, — я достаю телефон и делаю заметки. — Меньше слов, больше дела. Давайте к разогреву, потом над номерами подумаем, как раз покажу наброски.       В работе над выступлениями я отпускаю все тревожившие прежде мысли. Одним словом, пакет с переживаниями и проблемами складываю в пакет с пакетами. Хочется вечно пребывать в этом лёгком, беззаботном состоянии, но два часа проходят слишком быстро. Олеся спешно собирается и прощается с нами со словами о том, что ей нельзя опаздывать к репетитору. — Кстати, а где реквизит? — интересуется Поз. — Мы его ещё летом в подсобку на первом этаже перенесли, — отвечает Журавль. — В следующий раз надо будет разобрать, — констатирует наставник.       Позов пожимает нам руки и вместе с Катей покидает стены школы. Они перешёптываются, хихикают и жмутся друг к другу, как пингвинчики на холоде. Кажется, ребятам так хорошо и спокойно друг с другом, что пакеты с их переживаниями не то, что спрятаны, а давно сожжены и развеяны. Даже завидно немного. Может, мне тоже нужно девчонку найти? Хотя, это, наверное, так не работает. Мне сейчас никто не нравится, а распилить грудную клетку и крикнуть в сердце: «Люби!» — в теории можно, но вряд ли эффективно. — Ну, так ты идёшь? — Журавлёву, кажется, уже не терпится повторить план действий за товарищами и поскорее смыться. — Я бы, если честно, уже сегодня реквизит перебрал, — отвечаю, понимая, что идти домой совершенно не хочется. — Тогда это без меня, — качает головой Дима, — у мамы там очередная перестановка года, я обещал не задерживаться и помочь. — Без проблем, спишемся тогда, — прощаюсь с другом и тот скрывается за дверью.       Ещё в районе часа я провожу за написанием миниатюр. Почему же мне так не хочется покидать школу? Можно подумать, дело в том, что я вернусь в пустую квартиру и почувствую себя одиноко, но ведь и сейчас рядом никого нет. Наверное, в стенах школы я осознаю это не так отчётливо. Словно до тех пор, пока я не зашёл домой, есть призрачное ощущение чьего-то присутствия, и не важно, что это банальный самообман.       Двадцать пять минут восьмого. Пора бы уже сбегать за реквизитом и закругляться. Я оставляю рюкзак с вещами в актовом зале и направляюсь к охраннику. Прошу ключ от подсобки, но Иван Петрович говорит, что она должна быть сейчас открыта. Без лишних вопросов отправляюсь в правое крыло и быстро преодолеваю длинный коридор. Дёргаю скрипучую ручку и захожу в подсобное помещение, где меня ждёт совершенно неожиданная картина. На старом частично разорванном жёлтом диване вальяжно восседает Арсений Сергеевич. На его лице вдруг появляется что-то похожее на радость и он вскакивает на ноги. В следующую секунду слышу, как за спиной захлопывается дверь и учитель тут же выдаёт: — Твою ж налево, Шастун! — он обречённо плюхается обратно на диван. — Ну, почему ты… — преподаватель осекается. — Что «я»? — пытаюсь понять причину очередного биполярного приступа, но это слишком сложно. — Почему ты дверь не придержал? — Арсений Сергеевич снимает очки, зажмуривается и сжимает пальцами переносицу. — В чём дело-то? — Ручка сломалась. Изнутри дверь не открыть — клинит. Я тут уже около часа кукую, — тяжело вздыхает молодой человек и обратно надевает очки. — Телефон в учительской. Твой хоть у тебя? — Чёрт, — вспоминаю, что оставил мобильник в рюкзаке, — нет.       Я судорожно дергаю дверь в безуспешной попытке её открыть под едкое замечание классного руководителя: «Бесполезно». Да, засада. — Может, попробуем выбить? — идея так себе, но придумать что-то получше не получается. — Ага, а потом Иван Петрович нам зубы выбьет, — это предположение меня даже немного веселит. — Ладно, я всё равно уже смирился с тем, что придётся тут часов до девяти сидеть. — Почему именно до девяти? — я всё еще стою у входа, не решаясь шагнуть вперёд. — Потому что как раз примерно в это время у уборщицы заканчивается смена, и она относит сюда всю свою рабочую утварь, — Арсений Сергеевич наконец переводит взгляд на меня. — Так и будешь там полтора часа стоять?       Я мотаю головой. Неуверенно шагаю в глубь плохо освещённой подсобки и сажусь на противоположный от учителя край дивана. Машинально начинаю крутить кольца на пальцах и тайком поглядываю на силуэт слева от меня. — Понимаю, что вам не слишком приятна моя компания, — осторожно начинаю разговор, — но я не специально. Не знал, что с дверью проблемы. Извините, — последние слова произношу совсем тихо.       Арсений Сергеевич шумно вздыхает и отвечает: — Глупости говоришь, — мне хочется возразить, но он продолжает, — кто сказал, что твоя компания мне неприятна? Это ты меня прости. — За что? — поднимаю голову и наши взгляды сталкиваются, я тщетно пытаюсь понять, что за эмоция скрывается в его глазах.       Молодой человек медлит, делает ещё один глубокий вдох и отворачивается. — За то, что повёл себя слишком эксцентрично. Ты действительно не виноват в том, что не знал о сломанной ручке, как и в том, что мы оказались взаперти. Не переживай. Это я всё испортил. Нужно было вовремя тебя остановить, чтоб дверь не закрылась, но теперь уже поздно.       Как драматично. Мы точно всё ещё о подсобке говорим? Пожалуй, произносить этот вопрос вслух не стоит, поэтому вместо него озвучиваю другой: — А вы зачем вообще здесь? — Алёна Николаевна попросила коробку со старьем из лаборантской перенести сюда, — упоминает классный руководитель учительницу по химии. — Понятно. А я за реквизитом пришёл, — отвечаю на незаданный вопрос.       В воздухе повисает неприятная тишина, которую хочется незамедлительно чем-нибудь заполнить. — Давайте, в «правду или действие» сыграем? Всё равно делать нечего, — да уж, Антон, одна идея замечательней другой. — Может, лучше в города? — Арсений Сергеевич издаёт нервный смешок.       Неужто воск опять начал таять? В таком случае останавливаться нельзя. Азартное желание выводить учителя на эмоции никуда не делось, а лишь выжидало подходящего момента, который, видимо, наступил прямо сейчас. Мы взаперти, Арсений Сергеевич, так что вам теперь никуда от меня не деться. — Не-е, у меня по географии тройка, — нахожу совершенно честную отмазку. — Ну, давайте, будет весело. — Ладно, но если что — ты сам виноват, — неожиданно бодро говорит учитель, разворачивается, подгибает одну ногу под себя и облокачивается на спинку дивана, усаживаясь лицом ко мне. — Правда или действие? — я не могу не радоваться такому энтузиазму и зеркалю позу собеседника. — Правда, — откуда-то внутри появляется неумолимая уверенность. — Какой у тебя любимый цвет?       И чего он хорохорился? Вопрос какой-то уж слишком простецкий. — Синий или голубой, — отвечаю без задней мысли, а во взгляде напротив вновь медленно разжигается игривость. В этот момент приходит осознание: а глаза-то у него моего любимого цвета. Интересное совпадение. — Правда или действие? — Чёрт с тобой, золотая рыбка, — цитирует Арсений Сергеевич бородатый анекдот, — правда. — Вы ведь узнали меня первого сентября? — вот так сразу достаю тяжелую артиллерию. — Узнал, — односложно отвечает учитель.       Я решаю не допытывать его дальнейшими расспросами. Вижу, что молодой человек немного ёжится, а прогонять лёгкость, воцарившуюся минуту назад, совсем не хочется. — Моя очередь, — перевожу тему и в глазах напротив вижу благодарность, — действие. — Напиши мне к понедельнику сочинение по теме: «Как к Болконскому приходит понимание настоящей любви?» — тут же находится Арсений Сергеевич, озвучивая вопрос, на который я не смог ответить на уроке. — Нет, так не честно, — я мотаю головой, — действие должно быть осуществлено здесь и сейчас. — Ничего не знаю, — поднимает руки преподаватель и ехидно улыбается, — ты такого в правилах не озвучивал. Я же предупреждал: сам виноват. — Ну, Арсений Сергеевич, — обиженно протягиваю я, — за что? — За то, что я сегодня поставил тебе двойку только карандашом, — снисходительно поясняет он. — Напишешь сочинение — на её месте материализуется пятёрка. — Ладно, — мне приходится смириться с читерскими уловками учителя, — ваша взяла, — я отмахиваюсь и, наверное, похожу сейчас на мышь, которая дуется на крупу. — Не кукся, Антош, — Арсений Сергеевич хихикает и вдруг тычет указательным пальцем мне в щёку, от чего я ещё больше наигранно хмурюсь, а учитель ещё сильнее смеётся. — Можешь мне как-нибудь отомстить. Действие, — он убирает руку от моего лица и мне от этого почему-то хочется нахмуриться уже по-настоящему. — Я не злопамятный, поэтому просто разрешите во внеурочное время обращаться на «ты», — говорю через минуту размышлений, так и не придумав ничего лучше, и тут же немного настораживаюсь от собственных слов: может, это перебор? — Допустим, разрешаю, — пожимает плечами классный руководитель, и я облегченно выдыхаю. — Спасибо, Сеня, — пытаюсь спародировать тон, каким преподаватель обычно произносит моё имя.       Судя по изменившемуся выражению лица напротив, теперь точно перебор. — А вот так не надо, терпеть не могу это сокращение, — кривится он. — Если хочешь фамильярничать по полной программе, то лучше уж называй меня Арс. — Ладно, у всех свои причуды, — говорю я и про себя добавляю: а ты, Арс, только из них и состоишь.       Мы уже не продолжаем игру, а просто задаём друг другу вопросы и делимся какими-то фактами из жизни. Арсений вроде бы немногословен, но мне всё же удается узнать, что он любит горький шоколад, кофе в картонных стаканчиках, запах новых книг, «The Prodigy» и яркую одежду; а ненавидит — рыбу, жаркую погоду, нарушителей личных границ, большие толпы народа и духи с резким запахом. Я же без стеснения вываливаю на парня мешок деталей о себе и своей жизни: о нашей команде КВН и грядущих выступлениях; о коллекции дурацких открыток и карточек с забавными рисунками; о том, как однажды мама подарила мне кольцо, с которого и началась фанатичная тяга к металлическим украшениям; об аллергии на крупы, из-за которой я могу стать похожим на надутую жабу.       В какой-то момент я понимаю, что смотрю на настоящего, живого Арсения, на котором уже практически не осталось ни воска, ни фарфора, смотрю в сверкающие глаза своего любимого цвета, на тёплую и совсем не нарисованную улыбку, и мой пакет с пакетами медленно растворяется. Внутри появляется странное чувство дежавю, но я не успеваю понять, о чём оно, потому что отвлекаюсь на жест учителя. Он снова оттягивает резиновый браслет, а я останавливаю это движение, хватая Арса за запястье. — Не надо, — наверное, стоит пояснить свой внезапный порыв, — смотреть больно. Зачем ты вообще это делаешь? — Привычка, — Арсений вроде удивляется, но не отдергивает руку, только неотрывно смотрит на мою хватку, — изначально это был мой антистресс. Знаешь, психологи говорят, что зелёный цвет успокаивает. — Как-то неправильно ты понял психологов, — я немного посмеиваюсь, а пульс учащается. — На зелёный цвет надо смотреть, а не бить им себя.       Арс не смеется в ответ, а всё еще в недоумении пялится на наши руки, шумно вздыхая. Тут мои три извилины в черепной коробке пронзает тревожная мысль: ему некомфортно, а, может, даже неприятно — поэтому я, наконец, разжимаю пальцы и убираю ладонь. Чувствую себя тем самым ненавистным нарушителем личных границ, которому вот-вот скажут: «Перебор с фамильярностью, Шастун». Зачем я вообще это сделал? Забылся. Мы ведь даже не друзья, хотя в последний час появилось стойкое ощущение обратного. Хочется как-то разрядить обстановку, и мне в голову приходит, на первый взгляд, забавная шутка: — В следующий раз, когда нужен будет антистресс, можешь мне в глаза посмотреть — они тоже зелёные, хотя бы больно не будет, — произношу и понимаю, что в моей голове фраза звучала лучше и смешнее. Позорище. — Обязательно, Антош, — наконец начинает смеяться Арс, но не думаю, что из-за шутки, скорее от нелепости сказанных мной слов. — А ты мне свою фотографию подаришь, чтоб антистресс всегда под рукой был? — ну вот, теперь не я один чушь сморозил — от этого осознания становится легче и меня тоже пробивает на смех. — Без проблем, сделаю кулон со своим изображением, — весело отвечаю я, доводя ситуацию до абсурда.       В этот момент мы слышим звук открывающейся двери, и из-за неё показывается уборщица с железным ведром в руке и старой деревянной шваброй под мышкой. — Дверь! — хором кричим мы и резко протягиваем руки вперёд, будто пытаясь удержать женщину на месте силой мысли.       От неожиданности уборщица замирает, с грохотом роняет ведро и перекрещивается, а мы ещё больше заливаемся смехом.       Я выхожу из заточения и нехотя прощаюсь с учителем, пожимая ему руку. Удивительно, но на свободе я чувствую себя более скованным, чем в маленькой душной подсобке, где чуть больше часа назад вместо призрачного присутствия, нашёл человека из плоти и крови. Да, простит меня Арсений за тавтологию, но в своём побеге от одиночества я был не одинок — эта мысль греет лучше любой чугунной батареи.       Так и не разобранный реквизит я переношу в актовый зал, забираю свои вещи и покидаю школу. На телефоне новых сообщений нет, но меня это нисколько не расстраивает. До дома иду в приподнятом настроении и, как обычно, встречаю у входа рыжего кота, который начал ошиваться тут ещё летом. — Ну, привет, друг, — достаю из рюкзака купленный в начале недели корм и накладываю его в пластиковую тарелку, которую быстро начинают опустошать. — Не торопись ты так, чудик, — вести диалог с котом — для меня уже привычное дело, правда, он в ответ лишь мурлычет и ласково трётся о ноги, и то только после того, как заканчивает с ужином. — Может, мне Арса тоже начать подкармливать, чтоб он почаще был таким, как сегодня?       Как не странно, очень скоро обнаруживается, что в прикормке нет необходимости.       На выходных я отправляю Арсу несколько смешных картинок с шутками про «Мёртвые души», на что получаю: «Пиши сочинение, Антош. Двойка сама себя не исправит». Я же вспоминаю вопрос, которым мучился всю последнюю неделю: «Так, и что всё-таки общего между мной и «Мёртвыми душами»?» Арс продолжает строить из себя загадочника: «Контекст знать надо». На это я с гордостью пишу: «Так я уже знаю, на неделе прочитал. Понятнее не стало». Учитель отправляет: «Речь не о сюжетном контексте, но ты молодец». Назревает два вопроса: о каком контексте речь и зачем я всё это тогда прочитал? Нет, книга, конечно, интересная, но всё равно обидно как-то.       В понедельник я сдаю честно выстраданное сочинение и получаю обещанную пятёрку. Арсений Сергеевич всё ещё скрывается от внешнего мира под слоем фарфора, но в наших диалогах начинает выглядывать прежде запертый где-то в недрах души Арс, который умеет искренне улыбаться и по-хорошему чудить.       Друзей совершенно не удивляет новость о том, что мы с классным руководителем сдружились — мол, им и так всё сразу стало ясно (зато меня удивляет их наблюдательность, граничащая с экстрасенсорными способностями). — Конечно, — говорит Журавль, пока мы стоим в коридоре школы на одной из перемен, — он на всех смотрит со вселенской усталостью в глазах, а с тобой — ржёт, как конь. — Странно другое, — размышляет Катя, сидя на подоконнике, — я думала, что, как и у Натальи Васильевны, у него в любимчиках будут Алексеева и Кузнецова. Это ведь они у нас отличницы и любительницы вместо сочинений поэмы писать. — Ничего странного, — машет рукой Журавль, — Поля, как банный лист к нему липнет — зашугала мужика. Там, когда она на него смотрит, вместо зрачков сердечки. Не удивлюсь, если завтра она приворот у Олеськи закажет. — Ну да, а когда Антон на Арсень Сергеича смотрит — там просто зрачки из орбит вылазят, — в своей привычной манере хихикает Иванченко, — вы же слышали, что это признак симпатии? — Олесь, — беззлобно обращаюсь я к однокласснице, — ты когда-нибудь дошутишься до того, что я очень натурально спародирую Раскольникова и на одну новость про питерскую расчленёнку станет больше. — Боже, Антош, — слышу из-за спины знакомый голос, — я, конечно, рад твоим познаниям в области литературы, но за что ты так с подругой? — я оборачиваюсь и вижу Арса.       И давно он тут стоит? Сколько успел услышать? Что это вообще за манера — вечно так подкрадываться? — Я просто сказала очевидное, — начинает объяснять Олеся, — Антон, вроде, юморист, но в последнее время перестал понимать шутки про… — Лесь, заканчивай, — смеётся Катя, а я про себя благодарю её за то, что Добрачёва не дала подружке договорить мысль, — зато Арсений Сергеевич не юморист, вряд ли твои приколы оценит. — Боюсь представить, о чём речь, — притворно испуганно говорит учитель. — Контекст знать надо, — ехидно отвечаю я его же фразой, чем вызываю у преподавателя смех и сам начинаю улыбаться, глядя на него. — Зрачки из орбит, — шепчет Олеся, но я делаю вид, что не слышу её.       Продолжаю всматриваться в оживлённое лицо Арса и задумываюсь: действительно, почему я пялюсь на него, как приворожённый? Впервые я отчётливо замечаю, что в эти моменты меня наполняет какое-то совершенно новое ощущение: грудную клетку обволакивает нежное облако, свежесть которого вызывает приятную внутреннюю дрожь и дыхание становится немного неровным. Когда я впервые это почувствовал? В подсобке? Первого сентября? А, может, той летней ночью? Не помню, но это состояние мне нравится, и я не боюсь признаться себе в том, что действительно по какой-то причине нуждаюсь в дружбе с этим удивительным человеком. Хочет ли он дружить со мной? Хороший вопрос, на который мне ещё предстоит выяснить ответ.