Мёртвые и счастливые

I feel the pain, I barely breathe.

120 год от З.Э.

Она не понимает. Это всё был сон? И война, и смерти, и та нестерпимая боль? Если так, то почему любое прикосновение вызывает резкое отторжение? Почему даже ласковое матушкино поглаживание доводит до тошноты? Почему единственное, чего она хочет после, казалось бы, привычных объятий с братьями, – это стянуть с себя кожу? Итак, если это не сон, тогда что вообще происходит? Её голова трещит от нескончаемых вопросов и сомнений, пока кожа горит от любого прикосновения и брошенного наискось взгляда, пока по ночам она продолжает вскакивать от кошмаров в холодном поту. Она ни слова не проронила с момента пробуждения, пугая тем самым и мать, и отца, в спешке прибывшего со Ступеней. Они смотрят на неё так, словно перед ними не их горячо любимая дочь, а что-то совершенно новое и незнакомое. Рейнира просит её сказать хоть слово. Молит. Со слезами на глазах и потрескавшимися от изнемождения губами, исхудавшая и недосыпающая. Лейнор тоже не знает покоя – вертится вокруг дочери безостановочно с горящими от переживания очами. Дейнис, как бы ей не хотелось, ничего не может с собой поделать, говорить не получается на физическом уровне, смотреть прямо в глаза – тоже. Ей хочется спрятаться, раствориться, исчезнуть, лишь бы не чувствовать весь груз тяжёлых эмоций. Они тяготят её, придавливают к кровати, мраком темничной камеры напоминают о себе во снах. Ей кажется, ей до сих пор кажется, что смерть поможет. Она чурается матери, отца, братьев: воспоминания выбивающей из под ног почву вспышкой проносятся мимо взора из раза в раз, стоит лишь завидеть семью. Матушка из здоровой начинает казаться ей обгоревшей, кожа её свисает толстыми лоскутами, а кровь орошает пространство. Отец, под стать жене, – страшно обуглившимся. Джейс, испорченный не поддающейся контролю фантазией Дейнис, видится ей утопленным, с синей кожей и безцветными губами. Люк – разорванным в клочья. Видения не длятся дольше пары минут, но этого достаточно, чтобы ей начало казаться, словно рассудок покидает её , словно слова о сумасшествии Таргариенов – чистая правда. Она убегает в забытьё, надеясь, что хоть там будет полегче, но и во снах не знает покоя: ей снятся грязные руки, мокрые языки и колючие слова. И это было почти терпимо, уже привычно. Ровно до тех пор, пока ей вместо безликих насильников не стали являться братья и отец. И в какой-то момент под влиянием ослабшего рассудка и отсутствия сна ей кажется, словно её не существует. Ничего не существует: всё – один идиотский сон и галлюцинация, не более, чем шутка Богов. Она шугается любого резкого движения и громкого звука. В последний раз, когда мейстеры, съехавшиеся на Драконий Камень для выявления недуга, собираются осмотреть её, девочка отбивается от них с такой яростью и ледяной ненавистью, что приблизится к ней более никто не пожелает даже под угрозой смерти. Пред взором Рейниры до сих пор стоит взлахмоченная дочь, в глазах которой читается звериный страх вперемешку с обидой, но лицо искажает гримаса отчаянной решимости, чуть ли не готовности рвать и метать. Тогда же, спустя долгую луну с момента пробуждения, она наконец заговаривает. «Не трожь!» Рейнира с облегчением выдыхает, однако за этим пылким «Не трожь!» вновь наступает томительное молчание. Это пугает её, и не остаётся ничего, кроме как срываться на мейстеров, требовать ответа и помощи. Но те лишь разводят руками, приговаривая, что видимых причин для такого состояния нет, что всё это – не имеющее объяснимой причины помутнение рассудка, и что ничего с этим поделать не могут. Рейнира кипит: её дочь страдает, так мучительно и болезненно, а они сидят, сложа руки. Смотреть на Дейнис с выпирающими от недоедания косточками, тёмными кругами под глазами, видеть её отстранённый взгляд равносильно смерти. Она тает на глазах, растворяется в непонятном горе, затухает под бременем несуществующей ноши, от неё почти ничего не остаётся, – ни жизни, ни смысла, ни взгляда, – когда так же стремительно, как и погружается в это состояние, она вдруг вновь меняется. Словно выныривает из морских глубин, словно наконец начинает дышать. Её движения заторможенны, взгляд отсутствующий, а речь еле внятна, но она больше не бьётся в истерике от малейшего дуновения ветра. Она гасит её внутри, накапливая и бережно храня. Что будет, когда она вырвется наружу? Что будет с ней в миг, когда она позволит себе чувствовать? Лучше бы этому не случаться. *** – Ты слышал? – Что именно? – принц Эймонд скептично глядит на брата, не переставая жевать поданную на обед курятину. Он замечает в глазах, столь похожих на его собственные, блеск, не предвещающий решительно ничего хорошего. С таким блеском в последний раз Эйгон и Дейнис, не допустив до своей небольшой шалости младших, сначала словили, а потом и подбросили главной придворной даме королевы крысу, которых та, признаться честно, до смерти боится. – Старшая сестра возвращается с Драконьего Камня. – Эйгон! – Алисента хмурит брови. – Дай хотя бы поесть спокойно! Та ваша с Дейнис выходка – унижение для королевской семьи. – Лишь небольшая шуточка, матушка, – бесяче тянет он, скрипя по тарелке вилкой. Королева цокает, понимая, что спокойно отобедать не выйдет – не когда её сын жаждет встречи с дражайшими племянниками. Она молчит, не желая заводить спор по новой. – Ну слышал, и что же? – Эймонд остаётся далёким от понимания ситуации и подходящего поведения, ему простительно – он ведь младший. – О! – восклицает Эйгон. – Я столько всего придумал! – блеск лиловых глаз перерастает в заразительное пламя. – Но, конечно же, – украдкой глядит на мать, – это не для матушкиных ушей разговор. Он весело играет бровями, но за столом воцаряется тишина. Почти мёртвая. – Что ты сделал? – королева клонится к нему, а во взгляде её – гром и молнии. Он непроизвольно сглатывает. – Разве это важно? – улыбается он. – Что куда важнее: у моей племянницы появился дракон. Быстрее, чем у тебя, братец. Ты теперь один в дураках! – Эйгон! Перестань насмехаться, он ведь твой брат, – кажется, королева твердит это сыну изо дня в день, но слышит ли он её? Нет. Она беспомощно смотрит на короля, но тому совершенно по боку до семейных расприй, Хелейна, вторя отцу, витает в облаках. Сыновья грызутся, словно бездумные псы, а Алисента упорно пережёвывает овощи. Воистину семейная идиллия. Обед рушится под натиском развязавшейся братской бойни, и Алисента, не выдержав накалившегося терпения, спешно завершает приём пищи и выходит из-за стола. Эйгон смывается оттуда спустя пару минут и в большой радости от разведённого шума спешит в свои покои. Скоро объявится Дейнис, и они закошмарят обитателей замка, не жалея ни матерей, ни кого бы то ни было ещё. Авантюры и приключения, граничащие с откровенным безрассудством – это то, что сдружило отпрысков, казалось бы, двух незримо соперничающих сторон и связало жаждой нести раздор в серых стенах Красного замка. Каково было его разочарование, когда вместо привычно задорной принцессы пред ним стоял её белёсый призрак, начавший сливаться с бесцветием стен королевской обители. *** Они со свитой выдвигаются в Королевскую Гавань так скоро, насколько это возможно, и, преодолев залив Черноводный, пересаживаются в карету. Добираться до замка не более получаса, но находится в душной карете сродни пытке. Дейнис мягко обмахивается, вздыхая, пока родичи ловят каждое её движение. Чрезмерное внимание – одно из последствий её недавнего состояния, природу которого она не может объяснить и симптомы которого ей удаётся гасить с непомерным трудом. Чего ей только стоит держаться ровно и сохранять легко ускользаемое самообладание! Карета трясётся, словно едет не по дороге, а рассекает волны, и Дейнис начинает мутить. Она облокачивается назад, но это лишь усугубляет ситуацию, из-за чего она вновь принимает строго вертикальное положение. Джейс глядит на неё с отвратительной жалостью. На неё все так смотрят, если быть точнее, но это не значит, что она привыкла – лишь перестала обращать на них внимание. Рейнира дотрагивается до плеча старшего сына, всё прекрасно понимая, но не имея возможности подавить в себе сожаления. Она до сих пор не понимает, что происходит с её дочерью, что служит причиной её странного поведения. Сколько не думает, прийти к ответу так и не удаётся, из-за чего остаётся довольствоваться лишь зыбкой стабильностью детского состояния. Девчонка тянется к окошку и отодвигает лёгкую занавесь. Улицы Гавани кишат людьми, словно муравейник, они расступаются перед королевской каретой, чуть ли не благоговейно глядя вслед. Она смотрит на это с пренебрежением, понимая, что напускное величие Таргариенов – не более, чем страх перед драконами, уважение и трепетная вера – дрожь простолюдинов за собственную жизнь, а сумасшествие драконьей крови – правда. Иначе она не видит другого объяснения своему «перерождению»? «Возвращению»? Впрочем, это не имеет значения. Что имеет значение, так это громогласное «Для драконов противоестественно сходиться в пляске!» набатом бившее по ушам во время пережитой горячки. Её роль ясна, предназначение тоже: никакой войны. Но каким образом ей нужно исхитриться, чтобы предотвратить кровавую бойню? Эйгон уже родился, Отто уже выносил в себе желание перехватить власть, Алисента уже пала под его влиянием. Кажется, безжалостно поздно что-то менять. Но ведь если тот кошмар повторится вновь, она попросту не переживёт. Не переживёт смерти их с Джейсом детей, не переживёт потерю братьев, не переживёт смерть Вермитора, не переживёт плен. По коже от одной мысли бегут мурашки, а дыхание перехватывает. Девочка, словно беспомощная рыбёшка, штормом выброшенная на сушу, раскрывает рот, пытаясь сделать вдох. Глаза застилает мрак, разрезаемый шипящим шёпотом. «Принцесса Де-е-ейнис...» Берётся за грудь, когда лёгкие начинает жечь, и старается хотя бы вдохнуть. Уши заполняет отвратительное хлюпанье, разум сковывают воспоминания. Снова. Ей казалось, что она наконец-то заставила себя привыкнуть ко всему этому, но с этим попросту невозможно свыкнуться. Не в этой жизни. Быстро-быстро моргает, желая согнать наваждение, но оно лишь глубже врастает в неё, пускает корни в сердце, сжимает горло. – Дей... ни... Кто-то хватает её за руку, и она прикладывает всю имеющуюся силу, чтобы вырваться. Касание разъедает кожу, удушливым дымом сквозит внутрь, вызывая тошноту. Кажется, она начинает умолять, чтобы её отпустили. Кажется, по её щекам текут слёзы. Кажется, она задыхается. Тонет в ощущении спёртости воздуха, и становится жарко. Хочется снять с себя одежду, хочется счесать с себя горящую кожу, хочется исчезнуть. – Дейнис! – глаза матери оказываются близко-близко, а её руки пролетают перед взором. – Дейнис! Она приходит в себя, и в карете становится невыносимо душно. В глазах Рейниры плещется переживание и беспомощность, в глазах Лейнора за спиной – то же волнение. Дейнис отодвигается от женщины, затылком стукаясь о стенку, и тупит взгляд. – Простите меня. Пытается улыбнуться, но, Боги тому свидетели, получается до ужаса натужно. Глядит куда угодно, лишь бы не на них, но испуганный Люцерис сам бросается в глаза, заставляя Дейнис пристыженно опустить взор. Добираются до замка в давящей тишине, пока в пространстве разливается звенящее, почти щёлкающее напряжение. Карета замедляется и наконец перестаёт трястись. Ветер остужает пыл прицессы, и становится немного полегче. Воздух Королевской Гавани пропитан острым запахом моря и жирными испарениями земли, незадолго до их прибытия обильно смоченной дождём. Ещё и теперь по небу бродят обрывки туч – мягкие, как клубы дыма, сизые и пепельно-голубые, там – резкие, как обломки скал, матово-чёрные или коричневые. Между ними ласково блестят светло-голубые клочки неба. Всё это – звуки и запахи, тучи и люди Красного замка – странно красиво и грустно, кажется началом чудной небылицы.