Второй шанс

Шумная улица, от которой у Антонио при любых других обстоятельствах закружилась бы голова, но сейчас воспринималась абсолютно естественно и нормально. Колесницы без лошадей сновали из стороны в сторону со скоростью света, оминая высокие однотипные дома, увешанные гигантскими картинами. Сальери хотелось оглянуться по сторонам, дабы подробнее рассмотреть окружение, но герой сна, чьими глазами он созерцал мир, не позволял ему это сделать. Тело уверенной походкой направлялось к одной из колесниц, чёрной и блестящей, село внутрь и провернуло ключ, вслед за чем ловкими движениями, которые Антонио не успел рассмотреть, заставило эту махину двигаться. Сальери старался запомнить всё до мелочей. В вещие сны он не верил, но одна мысль о них заставила вспомнить Вольфганга с его святым доверием сонникам «святых видений». Ближе к тому роковому дню, когда его не стало, Моцарт часто писал ему письма, где описывал химерные символы с причудливым трактованием, прося у Антонио то ли совета, то ли утешения. Но капельмейстер никогда не воспринимал его домыслы всерьёз, из раза в раз убеждая в том, что на парня оказывает пагубное влияние ложа масонов. Теперь же, направляясь вместе с всеведущей оболочкой на репетицию, Сальери с горечью подметил, что Вольфганг-то был прав, и зря он придерживался прагматизма аж до смертного одра. Никогда нельзя быть ни в чём уверенным, ровно так же, как нельзя ничего категорически отрицать. Здание с огромным куполом поражало своим величием, но тело будто и вовсе не было в нём заинтересовано, и, наспех выйдя из машины, направилось внутрь. Антонио был огорчён, что во сне был вынужден наблюдать за чужой рутиной, когда мог увидеть свойственные его творческой личности поражающие разум виды и по достоинству оценить современную архитектуру. «Ну ничего», — проскользнула его собственная мысль поверх чужих, озвучиваемых непривычно мягким внутренним голосом. — «Если он прибыл туда, куда мне предстоит добраться сегодня, то я собственными глазами всё рассмотрю. И этот безвкусный дурак мне не помешает». Эпизод резко сменился другим, и вот он уже стоит на сцене с гитарой в руках, печально дёргая струны вдали от группы. Они все что-то активно обсуждали, но тело было слишком увлечено переминанием с ноги на ногу и игрой. Антонио подумалось, что ему безумно повезло с образом. Другое дело, если бы ему досталась роль общительного и «в-каждой-бочке-затычка» человека — с ней бы Сальери наверняка не справился. Одним из таких балаболов был Микеле, что безумно скакал по сцене, раздавая ценные указания другим актёрам и вливая в себя по литру воды чуть ли не каждую секунду. Даже сквозь сон Антонио помнил неприятный разговор, состоявшийся на кануне, но тела он будто бы не касался. Оно то и дело бросало на него взгляды исподлобья, а когда ловило ответные — тот час же предавалось сосредоточенному музицированию. Даже во сне Сальери не хотел пересекаться с Микеле без лишней надобности, но воля героя сна доминировала над его собственной. Откуда-то извне раздалась оглушительная какофония инструментов, которые он со своим слухом с трудом мог идентифицировать и перечислить. Барабаны, клавир, щелчки, хлопки… Неужели в этом спектакле люди использовали в качестве инструментов посуду? На фоне сумбура кто-то начал петь, и актёры, все разом уставившись на растерянного Сальери, вторили завываниям. Он пытался остановить шум, закрыв уши руками и сбегая вниз со сцены, но он становился всё громче, а сон — всё расплывчатее и расплывчатее. Антонио проснулся и спросонья обнаружил, что магическое средство коммуникации жужжит и издаёт те самые звуки, что спроецировались на его сновидение. Звук и вибрация раздражали, но Сальери знать не знал, как их отключить. Он начал нажимать на всевозможные кнопки, молясь, чтобы этот кошмар прекратился, и спустя долгие минуты и приложенные усилия мужчина обрёл покой. «Accidenti*, со слугами было проще!» — мысленно чертыхнулся Сальери. — «Если бы кто-то из моих слуг стал бы будить меня таким образом, я бы скорее обзавёлся домашним петухом и слушал его соловьиные трели». Жена завтрак не готовит, слуги не помогают собраться. Одним словом, Антонио вновь ощутил себя сыном мелкого торговца, которому приходилось делать всё самостоятельно. После всего, чего он добился при жизни, это казалось сущим кошмаром. Потраченных усилий и времени было бы жаль, если бы он умер окончательно, но теперь ощущение собственной незначительности кололо ножом в сердце. Лист, с которого он начал, даже не был чистым: судьба не оставила ему иного выбора, кроме как плыть по чужому течению, что изначально текло по неглубокой канавке с сотней камней на дне. Планы на день Сальери понял. Хоть он и был растерян, он ни при каких обстоятельствах не позволял себе терять контроль над жизнью. Он оделся самостоятельно в первое, что нашёл в гардеробе и что не выглядело слишком абсурдно, точно так же, благодаря вчерашним открытиям, позавтракал. Шока как такового не было, пока он впервые не взглянул на себя в зеркало. Конечно, он ощущал растительность на своём лице, когда касался лица, но видеть себя с бородой, как человеку, в жизни её не носившему, было странно. — Это сейчас мода такая? — растерянно пробормотал он. Антонио покружился немного вокруг зеркала, поражаясь тому, что ему удалось вернуть себе молодость, но долго акцентировать внимание на своей внешности не стал: всё же, она никогда не имела для него особого значения. Особенно это подкрепилось наличием в его кругу человека, который, казалось поначалу, одной лишь внешностью и харизмой добился признания. Но, разумеется, так казалось лишь первое время. Следующим препятствием оказалось абсолютное отсутствие понимания того, что следует брать с собой на репетицию. Выбор Сальери остановился на причудливом коммуникаторе. Что-то ему подсказывало, что он очень уж важен в этом мире, раз умеет и соединять с бестелесным голосом на расстоянии, и будить, и причудливо жужжать. Антонио был безумно горд собой: он делал всё правильно, как делал бы тот человек из сна, и привыкал к местным порядкам. Даже дверь закрыл, на два замка! Правда, пришлось потратить некоторое время на поиск нужных ключей. Отчего-то мышечная память перестала работать, как назло. Дальше всё было просто: найти чёрный экипаж, нажать на пару-тройку кнопок (и обязательно провертеть ключ), доехать до большого купола, а дальше он как-нибудь разберётся. Увы, не разобрался он с самого начала. Чёрных экипажей вокруг было слишком много, и Сальери пустым взглядом таращился на каждый из них, раздумывая: тот, или не тот? Он подёргал за ручку первого попавшегося, но впоследствии этого безрассудного решения изнутри что-то запищало, и раздался чужой крик из открытого балкона. Антонио быстрым шагом ушёл как можно дальше от места преступления. Сердце его колотилось как бешеное, а когда он вышел на тротуар подле проезжей части — и вовсе едва-ли не вылетело из груди. Всё что он видел перед собой, за исключением домов, мчалось с оглушающим рокотом, и Сальери впервые ощутил себя беспомощным. — Эй, подвезти? — желтая карета остановилась около него, вырывая из размышлений о том, что же ему делать дальше. Антонио не спешил отвечать, ибо не знал, как принято поступать в таких ситуациях. — У тебя машина сломалась, или что? Ехать будешь? — извозчик звучал добродушно, как для человека, которому приходится работать в такую рань. — Буду, — Антонио дёрнул за ручку дверцы, чуть не вырвав её с корнем, что знатно вывело из себя извозчика. — Тебе захотелось за поломку доплатить? Вниз и на себя, — мужчина звучал взволновано. Видимо, это был первый подобный случай за всё время его работы. Сальери последовал указаниям, и — о чудо! — дверь отворилась, и он сел внутрь, осторожно захлопывая дверцу. Махины здесь какие-то уж слишком деликатные. — Сильнее, — скомандовал извозчик. Нет, он явно издевался над бедным Антонио, которому и так уже хватило унижений за это утро! То нежнее, то сильнее — почему всё не может работать по одному принципу? Но мягкость сидения быстро остудила его пыл, хоть он и сидел на нём, как на иголках, в страхе снова сделать что-то не так. — Пожалуйста, довезите меня до Дворца спорта, — вежливо попросил Антонио, копошась в карманах в поисках бумажника. И как он не додумался проверить его наличие ещё дома! — Понял, мсье, — извозчик совершил действия, похожие на те, что Сальери наблюдал во сне, и экипаж тронулся. — Повезло тебе, что я тебя заметил и остановился. Через минут двадцать обычно начинаются жуткие пробки. А ты, гляди, и к десяти успеешь к Дворцу добраться, — на удивление общительным был незнакомец, а с такими Сальери дело иметь не любил, но в силу профессии умел. — К десяти? Я должен был быть там в девять, — пробормотал Антонио невнятно. — Значит, нужно было пораньше выходить, сударь. Такси работает круглосуточно, так что милости просим, — извозчик, или же, вернее, водитель такси, оставил широкую улыбку на зеркале заднего вида. — Мгм, — промычал многословный Антонио. Заводить разговор о том, как он позорно не смог найти свою личную карету, ему не хотелось, поэтому он принял решение не придавать праздным разговорам, а попытаться разобраться в коммуникаторе. Цифры «9:20, 07.18.2009» должны были означать год. В таком случае, увиденное не казалось удивительным: за почти что триста лет кареты должны были сделать летающими, а людей — металлическими. По крайней мере, в XVIII веке прогнозы были именно такими. На замену восхищению и любопытству пришло разочарование в прогрессе человечества. К тому времени, как они прибыли к Дворцу, Антонио уже разобрался, как читать входящие сообщения, но отвечать на них пока не мог: кто придумал на одну кнопку помещать целых три буквы?! — Ну вот, мы на месте, — выдохнул таксист. — 15 евро. «Евро… Это как Европа?» — Сальери уставился в бумажник, чудом оказавшийся в кармане штанов, и протянул купюру в 50 евро. — Остальное — это чаевые? — хотел было пошутить таксист, но Сальери уже ломился в дверь машины, не понимая, отчего она не открывается. — Выпустите меня, и верните остаток, если я дал Вам слишком много, — процедил он сквозь зубы, не в силах больше терпеть издёвки. — Ишь, какой нахал. Хорошего тебе дня, что-ли, — таксист чудом открыл дверь и бросил 35 евро ему чуть-ли не в лицо. Машина уехала, а Сальери остановился рядом со зданием, чарующим своим величием. Как для простого театра было слишком вычурно, и по строению своему оно не было похожим на хотя бы один известный ему стиль архитектуры. — Эй, Фло, тоже опаздываешь? Так на тебя не похоже! — к мужчине подбежала запыхавшаяся девушка с короткими чёрными волосами. — Доброе утро, Клэр. Была проблема с каретой*, я хотел взять другую, но она тоже не давалась. Пришлось сесть в… такси, да, такси, — по неизвестной причине, эту девушку он знал, но впечатление о ней было слишком размытым, точно так же, как это было с Микеле. — Не знала, что у тебя много машин. Раз такой богатый, то мог бы и не за гроши работать, — Клэр пожала плечами и направилась ко входу. Флоран же поспешил её опередить, чтобы придержать дверь, как и полагалось порядочному мужчине. — Насколько я знаю, она у меня одна. Та вторая была не моей, — серьёзно ответил Мот, пропуская вперёд девушку и направляясь за ней следом, ликуя от того, что ему не придётся самостоятельно искать нужное место в этом огромном павильоне самостоятельно. — А ты шутник, — Клэр рассмеялась и ускорила шаг. — Будем надеяться, что остальные пришли вовремя, и пока мы тут прохлаждаемся, они репетируют что-то из своих ролей. — К слову о репетиции. Я не нашёл утром свой сценарий. Нет ли у нашего импресарио копий на такие случаи? — девушка внушала доверие, поэтому Флоран воспользовался возможностью поподробнее расспросить, чтобы быстрее войти в курс дела. — М-да, здорово ты вчера приложился, Фло. Совсем с пустыми руками пришёл. Ни гитары, ни сценария… Я лично тебя прощу, если ты хотя бы сигареты не забыл. Я тоже впопыхах собиралась. Сальери хотел было ответить, что он не курил, но то что не курил он, не значило, что не курил Флоран. Поэтому, засунув руку в другой карман, он молча вытащил оттуда пачку с соответствующей надписью и протянул Клэр. — Мне сейчас не надо, но перед Довом я тебя, так уж и быть, отмажу. Меня он больше любит, я же девочка, — девушка постучала в дверь и заглянула внутрь. — Микеле, я не просто так сказал, что нужно прийти пораньше. Мелиссе нужно будет уйти в два, и у нас в планах прогнать пару ваших совместных сцен, — начал было браниться импресарио, как заметил, что вошедшими оказались совершенно другие люди. Клэр в шуточной форме, при этом дыша с особой тяжестью, чтобы создать впечатление, что она ужасно спешила, принялась отчитываться и за себя, и за Мота. Их оправдания, казалось, не особо волновали режиссёра — так, Антонио услышал, нынче назывались импресарио — и он без лишних упрёков позволил им присесть в огромном зале, предварительно сказав, какие сцены сегодня в планах для них обоих. Девушка, к тому же, великодушно отдала Флорану листы с текстом, которые он должен был повторить перед репетицией. Антонио безумно настораживал тот факт, что он играл роль Сальери. То есть, себя самого. По такой же логике, Моцарта должен был играть тоже кто-то другой, а не настоящий Вольфганг, что безумно огорчало. Но Антонио питал надежды на то, что с Моцартом после смерти случилось то же, что и с ним, и в этом далёком временном промежутке застряли они оба. Осталось только разузнать, кем был этот человек, а уж в том, что он догадается, настоящий это Вольфганг, или же нет, Сальери не сомневался. Уж слишком хорошо он этого парня знал. В то же время, Антонио совершенно не нравилось то, насколько чёрствым и бездушным его изобразили. Разумеется, он был тем, кто дал Розенбергу добро на то, чтобы тот загубил карьеру юного таланта. Но осознание того, что спустя столько веков он отпечатался в истории как завистник и злодей, огорчало. Ему хотелось выйти на сцену и говорить то, что он думал, а не то, что от него требовалось. Чёрт побери, он лучше знает, что в той или иной ситуации сделал бы Сальери! Мнение окружающих всегда было его болевой точкой, поэтому он попросту не мог позволить, чтобы на премьере его видели как Розенберга, но с клавиром, который вдавливало в пол своим весом раздутое эго. — Фло и Ямин, на монолог второго акта, — раздался громогласный голос Аттьи, только закончившего одобрять работу танцоров. Пожав руку Ямину, он, как и было указано в сценарии, отошёл на край сцены и принялся выслушивать уничижительную речь в свою сторону. «Розенберг» всё верно подметил: пьеса Моцарта должна была произвести фурор, на императора и его окружение по крайней мере, музыка его была без единого изъяна, а Антонио — просто идиот, ломающий стебли цветов, принимая их за сорняки. — Мсье Розенберг, — последнее слово он протянул, наклоняясь назад и пародируя директора театра. — Ваши слова тронули меня за живое — так сказал бы я, если бы во мне осталась хоть толика живого после того, как я давеча услышал «Свадьбу Фигаро». Пускай играет — исход решит судьба, а я над его судьбой не властен ровно как и Вы, мсье Розенберг. От того, что он сыграет свою музыку, капельмейстером его не заделают, мне бояться нечего, ровно как и Вам. — И что это было? — после минутного молчания спросил Дов, хмурясь. — Клэр, ты ему сценарий дала, или Шекспира? — Так бы сказал Сальери. Я… Изучил его биографию, и уверен, что он бы так и сказал. То, каким его изобразили в сценарии — это домыслы современников, решивших опорочить честь Антонио Сальери, — у Фло, до этого не говорившего не по делу, внезапно прорезался голос. Быть может, его целью в этом спектакле было не принести извинения Моцарту, а обелить себя пред новыми поколениями? — Я очень не люблю спорить. Ты меня знаешь, Флоран. Но при всём моём уважении к тебе и твоему герою, написанием сценария занимаются другие люди, и менять его за два месяца перед премьерой никто не станет. Мы изучали историю явно глубже тебя, уж поверь, и там не было ни слова о благотворительности Сальери по отношению к Моцарту. Если тебе хочется играть в постановке, где Сальери помогает Вольфгангу выбиться в люди и получить заслуженное признание — вот тебе ручка и бумага, сиди и пиши, — с этими словами возмущённый Дов поднял вверх упомянутые предметы и замахал им. Впервые за его карьеру кто-то фривольничал и менял сценарий без предупреждений. Историю уже не изменить. В умах и сердцах людей он будет коварным чудовищем, прикрывающимся успехом и статусом. Как бы Антонио себя не обманывал, прошлое необратимо, и никто вот так запросто не поверит в то, что он не желал Моцарту зла, ведь в действительности он как раз таки и желал, но понял свою ошибку, когда было уже слишком поздно. Флоран хотел было извиниться перед всеми, что сорвал репетицию, и свалить помутнение рассудка на вчерашний обморок, как дверь в зал отворилась, и всё внимание присутствующих переместилось на неё. Мот смог немного выдохнуть и снова отступить на край сцены, давая понять, что готов переиграть всё по правилам. Опоздавшим, последнего из которых так дожидались, оказался Микеле. Он залетел внутрь вихрём и картинно откланялся в пол, чтобы разрядить остановку: — Вольфганг Амадей Моцарт, к Вашим услугам!