Малар и Вирам

      — Твое лицо полно недовольства и скуки, муж мой. Кто посмел рассердить тебя на сей раз? Смертные? Боги? Демоны?       Кадали спускается в небесный сад по радужной арке, угасающей с каждом ее шагом. Там, где подол кроваво-красного сари скользит по грозовым тучам, драгоценным золотом вспыхивают искры, а землю в этот миг орошает благословенный дождь.       Кадали довольна: в праздник ее имени она успевает обойти все свои храмы, и везде ей рады, и везде славят. Смертные женщины исступленно танцуют, не зная усталости, смертные мужчины неистово ласкают их, не помня себя от страсти, мир расцветает, наполненный любовью, и каждое живое сердце трепещет в этом чувстве…       Губы трогает легкая улыбка — не веселая, не широкая, но таящая в себе печаль. Страсть человеческая — прекрасна; она яркая, словно редкая бабочка, и — столь же мало живущая… Праздник пройдет — и вновь с улиц послышатся мольбы, стоны голодных, плач детей и вдов…       Это случится потом, когда солнце скроется в ночи и снова взойдет над миром, а сейчас… сейчас праздник все еще длится, и рубиновый бинди посреди белого лба торжественно сверкает каплей крови, отраженной в жертвенной лампадке.       Анирудха, Раджа Раджей, Отец Кшатриев и Первый Меч Создателя Мира — невесел. В праздник Кадали он всегда таков: смурной и насупившийся, будто тигр, потерявший разом и полоски, и зубы, и когти. Он таков потому, что в праздник его жены никому не дозволено проливать кровь — только лишь ту, что делает храмовую девочку-танцовщицу женщиной. В праздник Кадали даже самые свирепые цари останавливают войны и три солнца восхваляют жизнь, данную смертным лишь раз…       Жизнь, что они отдают в сражениях так бездумно. Даже многорукий Дпали, танцующий в пустоте, не знает, как повернется Мировое Колесо, родится ли вновь отлетевшая душа, а люди…       Люди с упорством верят брахманам на службе царей; жрецам, что забыли истинный порядок…       Эти мысли омрачают разум Кадали. Едва она подходит к ложу божественного мужа, небесные танцовщицы-апсары, развлекавшие его танцами, музыкой и нагими прелестями, обращаются в тонконогих цапель. С печальными криками тянутся в темнеющее небо. Их страх пред нею всегда смешит ее, хоть он и не напрасен: один лик Кадали — женщина необычайной красоты, другой же, спрятанный за волосами чернее южной ночи — мстительный демон-араккан.       — Что же тебя так расстроило, муж мой? — Кадали в притворной покорности встает на одно колено и касается ступней Анирудхи алыми кончиками пальцев. — Нынче мой праздник, сделай мне подарок: одари своей улыбкой, столь же редкой, как и черный лотос.       — Разве тебе не довольно даров? Смертные расщедрились для тебя в этот год…       — Но только не ты, — улыбается Кадали. — Не будь скупой обезьяной, ты ведь знаешь закон: в свой праздник я могу потребовать все, что захочу, и ты не откажешь…       Тонкие белые пальцы бегут по горячей темно-синей коже Анирудхи, разминают железо мышц, закаленное в сотне тысяч войн. Усевшись подле, Кадали склоняет голову ему на плечо и шепчет:       — Отдай мне душу царевича Вирама. Толкователь Звезд сказал мне, что ему суждено стать лучшим из царей, принести людям мир и процветание… Твоей кровожадности служат многие цари и царевичи, так отдай мне хоть одного… Пусть пройдет по моему пути, устланному цветами, а не трупами.       Анирудха поднимается с ложа так же стремительно, как встает на хвост заприметившая добычу кобра. Лицо его темнеет, становясь почти черным, а глаза наливаются красным, как у взбесившегося быка.       — Ты слишком много просишь! И Толкователь Звезд сказал мне другое! Царевич Вирам станет великим воином, силой своего железа объединит все царства в единый кулак! А ты, жена моя, хочешь, чтобы он не вставал с любовного ложа?!       — Я хочу для него того же, что и ты. — Голос Кадали, когда она поднимается следом, становится твердым, как белый камень, из которого люди строят ее храмы. — Я хочу величия для человека, рожденного стать кем-то большим, чем простой властитель. Он пойдет по моему пути, пути любви к своему народу, а не ненависти к остальным. Я не сказала, что он никогда не возьмет в руки меч, но до поры… меч его будет лежать в ножнах, и он пустит его в ход, чтобы защитить свою землю, а не обращать в рабов людей из других царств. Он будет мудрецом и поэтом, мирным воином и хорошим царем — если его душа будет моей.       Анирудха смеется — так громко, что смех его люди слышат раскатами грома.       — Кровь — тот раствор, что скрепляет людские царства. Без нее они развалились бы — как и твои храмы, если бы их возвели только из дикого камня. Я не стану нарушать порядок, заведенный меж богами великим Дпали — да продлится его танец вечно… но у меня есть условие, драгоценнейшая жена.       — Какое же?       — Я отдам тебе душу и судьбу своего любимца, моя прекрасная Кадали… если ты обыграешь меня в чатурангу.       — И только?.. Хорошо! Повели принести фигуры, кости и доску!..       

***

      Когда мудрецы играют в чатурангу, они упражняют свой ум. В игре царей на кону — богатые земли, а когда играют боги… они играют на судьбы людские, и в каждой фигуре на небесной доске заключен чей-то смертный дух: великого аскета, царя, военачальника…       Слоны и колесницы на этой доске из света и тьмы оживают и бьются друг с другом, беспощадно раня деревянные и каменные тела. Раджи и советники указывают своим воинствам путь, а проигравшие, зажатые в угол, бросаются на собственные мечи, не желая признавать пораженье. Чатуранга — битва четырех армий и четырех игроков, но и двоим в нее можно сыграть.       Тихо позвякивают золотые браслеты на изящных запястьях Кадали. Гремят стальные перстни на пальцах Анирудхи. Стучат о доску кости, выточенные из рогов Первой Коровы, и нацарапанные на них знаки вспыхивают белым огнем, определяя, какой из фигур надлежит вступить в битву и куда двинуться.       — Если я проиграю, то отдам тебе душу того царевича… а если проиграешь ты — что я получу? Твои храмовые танцовщицы мне ни к чему, красота смертных женщин — ничто перед красотой апсар… жертвы тебе приносят цветочными гирляндами и фруктами… Они бесполезны для меня!.. Что же такого у тебя попросить, жена моя?..       — Если я проиграю тебе, муж мой, ты будешь свободен на сто лет от подарков в мой праздник. Я ничего — и никого — у тебя не попрошу.       — Быть посему!..       Анирудха соединяет кончики пальцев, принимая ее обещанье, скрепляя устную клятву своею силой. Один из раджей Кадали уже повержен, второй тоже вот-вот падет… Не стоит затевать такую игру с Первым Мечом Создателя, если ничего не смыслишь в искусстве войны!..       — Не хочешь ли отступиться, муж мой? — улыбается Кадали, перебирая кроваво-красные капли гранатов в своем ожерелье.       — Никогда! Я никогда не бегу с поля боя, не показываю спину врагу!       — Разве я, названная женою тебе, — твой враг?.. Ты ранишь мое сердце этими словами, о мой жестокий муж!..       Последний боевой слон Кадали топчет раджу Анирудхи. Бросок костей, слетевших с тонкой ладони — и второго раджу сминает колесница, перелетевшая через строй пешек-пайгалов.       — Как?! Как ты могла выиграть у меня?! У меня?!       Кадали смеется, вертит в пальцах лазуритовую фигурку последнего поверженного раджи. Человеческий дух, заключенный внутри нее, мечется, прикосновение богини жжет его, и Кадали ставит фигурку к другим, на пеструю подушку пред собою.       — Ты мой муж. Я знаю, как ты сражаешься, знаю, что ты приказываешь небесному воинству. Я обернула это знание против тебя — только и всего. Я могла бы приказать апсарам вернуться, и они отвлекли бы тебя вечноюными прелестями и сладкоголосым пением, но мне хотелось честной победы. Без… женских уловок, как ты их зовешь.       — Ты коварна, жена моя, — гневится Анирудха. Фигура, стиснутая меж его пальцев, рассыпается в пыль, а человеческая душа, освобожденная из вместилища, сгорает малым огоньком. — Ты коварна… но все же ты победила. Душа и судьба царевича Вирама — твои. Играй с этим человечком, пока забава тебе не наскучит, но вот тебе мое слово: ни одна женщина не сумеет толкнуть его на твой путь! Ни одна! Ни смертная, ни апсара, ни богиня, ни демоница!..       — Благодарю тебя за такие слова, муж мой. — Кадали поднимается с ложа и оправляет складки сари — все с той же улыбкою. — Ты сам вложил в мои ладони ключ от судьбы царевича. Ни одна женщина не сумеет толкнуть его на мой путь?.. Хорошо. Тогда я сотворю мужчину.