Небесное царство

«Бросились слова на ветер

Много их, но он ответит,

Приберёт и не заметит.

Всё собрал, ключи два фото

На других теперь частотах

Заиграет свои ноты

Искать!

В лучшем случае свой бой

В лучшем случае — найти!

В лучшем случае покой.

В лучшем случае — Писать!

В лучшем случае домой!

В лучшем случае о ней!

В лучшем случае о нём».

В темноте вспыхивает и разгорается небольшой шар синего пламени. Он освещает потусторонним светом невысокую фигуру в плаще, что выходит из-за выступа скалы. Внезапная атака не затронула гостя. Да и была больше для подчеркивания позиции, чем для устрашения – ясно для обоих в круге синего света. Некто ступает, не проваливаясь в глубокий дикий снег, не знавший доселе человеческих ног. Капюшон скрывает черты лица, но Би-Хан весь ощетинивается, воздух выдыхает почти с рыком, так что пар успевает осесть на ресницах, прежде чем остатки уносит ветер. Весь он словно снежное бедствие, форма и волосы покрыты налипшим снегом, нетающим и незнающим что такое тепло, лед блестит в глазах, заменив живой карий цвет. Будто и не человек вовсе, а давно ледяной мертвец. Таким он себя и чувствует. Что-то в нем определенно замерзло и почернело восемь лет назад. Остался только околевший труп, которому не терпится забрать с собой побольше живых, пока не распался окончательно. Вот, уже не чувствует руки, в которой держал кунай напившийся горячей крови. Лучше ренегату издохнуть ночью. Еще раз увидит эти непокорные глаза, себя точно не удержит. Вскроет как лягушонка. Рука так и тянулась закончить сегодня. Да проку от этого? Лю Кан притащит нового щенка, такого же породистого, с упитанными боками и обласканной шкурой. Только такими и кормить его волков, в которых сам выпестовал злобу и голод по своему примеру. Может, приди наставник навестить подопечного, а там только и останется что собирать клочки от шерсти. Пусть Лю Кан не думает, что возьмет его так просто. Бог, ни бог, Лин Куэй не дастся никому, пройди хоть тысяча лет, хоть две, а они вернут все сторицей. Небу и земле приказчик как всегда не боится обжечься об холод Саб-Зиро, встает рядом всего в нескольких шагах и смотрит в слепой горизонт так, будто может что-то видеть сквозь пургу. А вдруг и может, кто этих богов разберет? Стоит, не дрогнет, любой другой на его месте под одним кожаным плащом окочурился бы сразу. Никто владыке бурь не ровня, а его стихии и подавно. Противиться ему может себе позволить только этот старый хранитель пепла и остывающих углей. И зачем только приоделся? — Кажется, похолодало. Такое простое замечание, ощущается пощечиной, заставляет весь всколыхнувшийся гнев тут же опасть. Словно волнам разбиться о берег холодного рассудка несведущей ярости. На профилактический визит Грандмастер напросился сам. Никто ему не виноват. С самого обеда, вслед за его сердечной бурей вторил ветер: задувал во все щели, рвал небо в клочья, заставлял скрипеть ставни и кутаться в шубы илотов. Здесь, в горах, погода, как игривый приставучий пес, повторяла за ним, валилась в ноги, ластилась, стоило дать волю. Только от постоянной хмари и мелкой колкой небесной крупы, Би-Хан свирепел еще больше. И небо вслед за ним хмурилось и выло, как побитая голодная собака. Иногда от этого бесконечного стенания за стенами тоска брала такая, что хотелось напороться на собственный меч, перерезать шею вместе с цепью, что держала амулет. То еще проклятое ярмо, да только сам себя он проклял. Запри амулет хоть во Внешнем царстве, хоть в Преисподней, а снежная буря все равно будет виться вокруг и стонать на ухо, словно шлюха. Вон как бросается в объятья, шальная, того и гляди сбросит со скалы. Пора сворачивать веселье… А то как бы опять не померзли незадачливые туристы в горах, чтоб они провалились. Лю Кан ему еще того раза, наверное, не простил. Вот и сейчас быстро заявился, соколик. Как только узнал? Ближайшего огня на мили кругом с собаками не найти… Хозяин стихии фыркает. Сколько не злись, а смерить ритм дыхания придется все равно. Бог огня только прикидывался ласточкой. Би-Хан же знал на своей шкуре что такое когти балобана. Нужно сконцентрироваться. Да только не найти центр спокойствия, когда ты НЕ спокоен. Эта буря – вся правда, что мог себе позволить Грандмастер Лин Куэй и ту с ним разлучают... И на кой черт кому сдались эти вершины?! Сам он их век бы в глаза не видел. Таких глупцов, что забрались сюда и не жалко, пусть бы и померзли, как рябчики под снегом. Но Лю Кану каждую захудалую душонку жалко. А своего вот родимого птенца не пожалел. Куда привел его? Да еще банкет просил, вот идиот. Что тут праздновать? Как бы хоронить кого не пришлось. Глазки-то под ним сегодня много всякого пообещали. Наругав покровителя хотя бы про себя, Саб-Зиро отвлек внимание своего вечно неутолимого гнева. Опускает руки ладонями вниз и тщательно следит за своим потоком Ци. Тоже мне Бог-отец, мозгами не вышел, а всех учить рвется! Может и заперся от других Царств, потому что боится натиска других богов, что посправнее, не удержать? Если бы не Лин Куэй да Хранитель песков, давно бы братец-Шао закусил этой головешкой и всем Земным царством. Держать голову в холоде учился годами. А все одно под божественным приглядом пар из ушей идет. Уйдет он или нет? Неужели не понимает, что при нем никакого покоя не соберешь? Саб-Зиро любит всех убеждать в том, что никто и ничто над ним не властно. Приказчик своей стихии так же, как и своему сердцу. Если бы это было так, Лю Кан не стоял бы здесь, свидетель этого позора, выпиющей душевной слабости. Споткнуться об какого-то щенка с большими глазами! Да что бы он еще хоть раз в его сторону посмотрел!.. Тоже мне, претор самой смертоносной армии, хозяин непреступной крепости, владыка бурь! А перед Лю Каном остается вечным покаянным мальчишкой. Тому только в радость щелкнуть по носу, укорить за недостатки как добродушный наставник. У самого рыльце то не в пушку? Украденный из гнезда еще несмышленышем, убийца с девяти лет, он и ребенком-то не был никогда… Злость, разочарование, страхи — всему улечься на дне ущелья вместе со снегом. Гудение атмосферных слоев вторит за глубоким медленным дыханием и теряет силу вместе с последним глубоким выдохом. Би-Хан открывает глаза и выпрямляется, Лю Кан встречает его улыбкой. От этих преисполненных пониманием глаз хочется отвернуться. — Ты же знаешь, что за все, что мы сделали, мы можем попросить прощения? Теплая рука касается плеча, но усмиритель стихии тут же сбрасывает ее, не настроенный на благодушные беседы. Будто бы у них была хоть одна за столько лет. Бог огня не выказал разочарования или неодобрения, всегда смиренно принимающий глупость смертных. Посмотрим, какое у него будет лицо, когда он увидит своего маленького послушника в следующий раз. От этой картины Саб-Зиро довольно осклабился. На Скорпионе теперь навсегда его метка. Лю Кан может быть и царь над царями, но своего огненного легата лишился. Спустя столько веков ничего на этой горе больше не принадлежит ему. И Куай Лян теперь тоже. — На этом все? Не дожидаясь ответа, Би-Хан пятиться спиной вперед, оставляя глубокие борозды в снегу, и исчезает в ледяной стене, что отправит его назад в замок. Ветер без дирижера захлебнулся собственным натиском и замолчал, обиженный. Огненный бог остается в одиночестве наблюдать, как кружиться сбитый с толку снег, внезапно потерявший хозяина. Владыка снежных бурь и сам был бурлив и скор на расправу. Словно назло всем огненным заветам, противился теплу и свету. А слученная против воли стихия за ним вторила. Элемент, дарующий жизнь, теперь не нес ничего кроме смерти. Непролитые живые слезы умерли не рожденными. Жестокое холодное сердце кует только лед. И было этому сердцу невдомек, что не нужен вовсе огонь Богу-хранителю. Мерцание пламени другого рода привело его сюда. Внутри каждого смертного человека в Земном царстве живет такое пламя. Пламя, которое Бог огня вдохнул в него на заре времен. На протяжении эпох, одни огни горели, чтобы сжигать, другие чтобы светить. Такова судьба Хранителя огня, судьба, которую он для себя выбрал – следить, дабы не остывали угли в вечном костре жизни. Пришел сюда в этот темный час не из-за пурги, не из-за стужи. За человека у него болело сердце. Но найти его за маской зверя было все сложнее. Как и во многие разы до этого, Саб-Зиро лишь недовольно бьет хвостом и уходит, оставляя кровавые следы на снегу. Лю Кана все величали Богом огня, да только не каждый лед ему подвластно растопить. Столько лет зима, увидят ли когда-нибудь весну в эти краях?.. Снег тихо опускался на крыши. Деревянные фонари-коробки перестал трепать ветер, и они смирно висели. В их ненавязчивом мерцании на свежем белоснежном покрывале хорошо виднелись капли крови. Пятнышко здесь и чуть дальше вдоль галереи еще одно. Свежий красный мазок на краешке припорошенной черепицы, темные смазанные отпечатки на ставнях, что скорбно скрипят в безветренной темноте, не запертые чьей-то рукой. Коридор за ними глухой и темный. Вьюга улеглась между гор, оставляя замок спокойно спать. Только полоска света из-под одной из множества дремлющих соседок-дверей тревожит темноту. Кто же не спит в такую ночь? На полу рядом с разворошенной постелью-футоном сидит молодой мужчина. Он склонился над крохотным раздвижным столиком и в свете пузатой лампы, что отбрасывает жуткие тени с пола, тщательно что-то пишет. Его непривычные к кончику металлического пера пальцы покрыты чернилами, а его раненное лицо сосредоточено, темные густые брови нахмурены, обнаженная грудь и шея покрыты розоватыми разводами, что не увидать при таком свете. Вокруг разруха: лежат скомканные предшественники письма, в углу, рядом с пустым кувшином, брошено окровавленное полотенце и такие же бурые бинты. Испорченный верх формы отвергнут и свален там же. Только закончив письмо, мужчина, что даже в мыслях называет себя в честь зверя на своем предплечье, обрел достаточный покой, чтобы позволить утомлению взять над собой верх. Последние несколько часов такими не были. Адреналин после короткого боя, головная боль, что усиливала пульсацию в ране на лице, пережитый страх за глаз – яркий на события вечер не оставлял шансов на столь необходимый отдых. День был тяжел, ночь и того хуже. Все тянулась и тянулась, как охотничья петля, обхватывала вкрадчиво, душила медленно. Так что казалось утро никогда не наступит. А коварный шепот из теней окончательно лишал присутствия духа: «На что ты рассчитывал, глупый?» «И что ты хочешь увидеть в этом завтра?» Отложив тяжелую металлическую ручку, Скорпион закрыл глаза. Терпеть боль – первое чему учатся будущие крадущиеся в тенях. Их еще маленькими связывали жгучими веревками, били палками, заставляли колотить мешки с песком, подвешивали вверх ногами до потери сознания – все это тяжелая часть обучения. Руки и ноги теряли чувствительность быстрее всего. Куай Лян так часто бегал босиком по горячему пеплу возле курящихся сопок Хаконе, что, наверное, смог бы ходить и по углям. С его ладоней и ступней сходила кожа и ногти, его резали и кололи, поджигали и стреляли достаточное количество раз, чтобы боль перестала влиять на него. Еще молодыми юнцами их учили бороться с кровопотерей и обезвоживанием, как дышать, как сглатывать слюну, как терпеть пытки, какие пилюли принимать по часам, как провести тяжелую ночь в укрытии и до утра заставить раны затянуться. Уже с опытом полевой работы убийцы пришло и многое другое. Как смотря в глаза отнимать жизнь, как не забывать за что сражаешься, за что убиваешь. Как не ждать, пока тебя застрелят, пока твоя кровь смешивается с дождевой водицей в грязи под ногами. Боль давно стала привычной частью жизни, такой же, как смерть. Но сегодня Куай Лян лез на стены. Обида тянула и болела сильнее, чем рана или уставшее голодное тело. Подумаешь, лицо, порез чистый, поверхностный, даже глаз цел, обычно на такие не посмотришь дважды. А вот мысль, что признанный и обласканный огнем никогда не был сильнейшим, колола изнутри осколками разбитой гордости, мешала раскрываться легким руинами разрушенных замков. Нужно было погрузиться в лечебную медитацию, очистить мысли, уговорить рану поджить до утра. Но это путь для умных парней. Лю Кан напрасно считал его умницей. Он был грешником, каких поискать. И ум свой терял во всех нужных местах, и не нужных тоже. Вот и клеймо соответствующее теперь имеется, всем на загляденье: «Дурак образцовый». Скорпион отпихивает ногой столик, ручка скатывается на ковер, оставляя за собой капли чернил. Чего он теперь стоил? Его вера? Его позывной, что имя заменил, что выбит на коже? Куда деть себя? Куда деть эти чернила под кожей? Взять и срезать? Да только от сердца не отрежешь! Хотя Саб-Зиро, кажется, попытался сделать именно это. Как смотрел… Жить не хотелось. Как он себе в зеркало в такие глаза смотрит? Ренегат поднимает руку и смотрит на глубокий порез на ладони. О костяшках он и думать забыл. В ранах сверху до низу, только вторая ночь. Хорош боец. Проиграл, так легко проиграл. И кому? Претору Лин Куэй, кровожадному тирану. Века назад пути их предков разошлись и вот теперь позорит кровь, что проливалась, дабы обрести свободу, склонив голову. Защите от ему подобных, поставил всю жизнь на службу. И что теперь? Теперь другая служба у него. Вверяет власть над собою кровавому сапогу. Победить Саб-Зиро в честном поединке – пламенеющая мечта осыпавшаяся пеплом, остался лишь жалкий уголек, повсюду только горькая сажа… Устав бороться с собой и соскальзывающими в одно русло разочаровывающими мыслям, Куай Лян и взялся за письмо домой. Писал не вдумываясь, под вой души, что грызла ребра и бросалась, глупая, как на прутья клетки. Какой тут сон. Описывал долгий подъем, море золота как в старых сказках, виды с крыш, захватывающие дух, прекрасную резьбу, лампы, что горели без керосина, смешного дракона на козырьке лекаря, беззубого смешного старичка в архиве. Какие ковры, какие стены, братья! С таким изложением ему и самому стало казаться все не таким очерствевшим и холодным, что тело мертвеца. Попал словно в страшную сказку. Писал лаконично, никаких скрытых намеков, ничего значимого, даже зная, что письмо никогда не попадет в руки родного клана. Хоть бы и сам Лорд Лю Кан предложит помощь, вставший под чужие стяги не стал бы действовать за спиной нового хозяина. И так тайны караулят отравленными клинками из каждого темного угла, пятнами застарелой крови выглядывают из-под ковров. На Востоке скорпиона считали справедливым жнецом. Зверь, что прячется под камнями, в песке да соломе не плел интриг, не искал обходных путей, не боялся быть раздавленным сапогом. Яд на кончике хвоста приберегал только для подлого, жестокого сердцем. Письмо было готово, но не готов был Куай Лян разжать сомкнутые зубы. Другим занята голова: «Зря ты не убил меня сразу». Он переписывал, снова и снова, пока родные иероглифы не стали уплывать от него. Когда он закончил, все вокруг и он сам оказалось перемазано в чернилах. Что Лин Куэй имели против шариковых ручек? Листок пах, как и все остальное, холодом, однако написанное семье неведомым образом источало родное тепло. Аккуратно сложенный, он прячется, как детский секрет, под подушку, холодную и неприветливую. Без сил заползая под одеяло, ренегат неосторожно задевает пузатую лампу и замирает, наблюдая как отсветы пляшут на стенах. За эти две ночи он еще ни разу не помолился огню. Такого не бывало даже на миссиях в тылу противника. Достаточно язычка спички и ритуал будет соблюден. Мысли об этом сейчас такие же горькие, как и все предыдущие. Он отворачивается от света, утыкается лбом в подушку, сжимает кулаки на простынях. Как может он обратиться к божественному покровителю в таком виде? И разве он больше не легат огня? Не предает ли своего нового хозяина, просто думая об этом? Еще одна часть жизни отнята жадной рукой, сгинула втуне. Но не сам ли он вступил в зияющую пасть капкана? Скорпиону ведь неведом страх. Ему все по плечу. В такой поздний час мысли распухшие и неповоротливые, а все равно лезут, скребутся маленькими коготками. И когда успокоятся? Изнутри уже нет живого места. Рана дергает, потревоженная. Приходится перевернуться на левый бок, слепо надеясь, что она не загноиться позже. Потому что к лекарю он не собирался ни завтра, ни когда-либо еще. Последнее, что приходит перед тем как все забирает сон – это образ синего бойкого огонька Лю Кана в чаше факела, который дрожал под порывами метели, на подступах к крепости, но не потухал.