The Sun Still Rises | Солнце Всё Ещё Восходит

      Ной уставился на большую рождественскую елку, установленную на главной площади. Вена была покрыта слоем пушистого белоснежного снега, хрустящего под ногами. Этот снег был не настолько влажным, чтобы быть тяжелым, но в достаточной мере, чтобы на тротуарах можно было поскользнуться. Изо рта Ноя вырвалось облачко серого дыма, похожее на сигаретный дым. Резкий холодный воздух обжег его щеки и резанул по легким.              Праздники никогда не были чем-то особенным. До побега праздники всегда означали, что отец проводил больше времени дома. Сейчас отмечать праздники было нерационально, ведь они могли вернуться в дорогу в считанные мгновения. Несмотря на это, Ной вспоминал несколько обменов подарками и время изготовления украшений, организованное его школой. В таких праздничных мероприятиях он мог принять участие.              Брат Ноя так и не познал рождественских каникул. Их мать не будет довольна, если Ной попытается показать ему празднества. Она, казалось, была категорически против того, чтобы у ее младшего сына было хоть какое-то подобие нормальной жизни. Беспокоилась, что он привыкнет к подобному. Ной понимал. Иногда.              Ее отвращение к нормальной жизни вылилось в отсутствие имени. Она утверждала, что ребенку не нужно было имя, пока нет надобности в его документах. Документы не требовались, пока они не приближались к самолетам, и приезд в Европу состоялся еще до рождения ребенка. Европа — место, известное своим удобным общественным транспортом. Никто не знал о брате Ноя. «Дав ему имя, — утверждала их мать, — можно нарваться на неприятности». В тайне Ной решил называть его Дэниелом. Он подметил имя в выброшенной газете и подумал, что это лучше, чем ничего.              Нарушив несколько правил, — как городских, так и тех, которые установила мать, — Ной перемахнул через невысокую ограду и подошел к городской рождественской елке. Он отломил кончик сосновой ветки. Стряхнув снег, он обнаружил, что несколько снежинок отказывались отлипать от колючих зеленых иголок. Пахло свежестью и землей.              Ной поспешил отойти от дерева, прежде чем кто-нибудь успел обратить на него внимание. Он сунул сосновую ветку в карман и направился к мотелю, в котором они остановились. Было слишком холодно, чтобы размещаться в заброшенных зданиях, а в общежитии не позволяли оставаться с маленькими детьми. Мотель был далеко не из лучших, но тараканов здесь было не так уж много, а сухие осадки сводили к минимуму протечки через влажные водяные пятна на потолках.              На ходу Ной перебирал пальцами сосновые иголки в кармане. Он поднес руку к носу, чтобы ощутить их запах. На улицах Вены царила суета. До Рождества оставалось два дня, и это проявлялось в поспешных покупках и лихорадочных торгах. Когда Ной проходил мимо церкви, из открытой входной двери донеслись жалобные гимны. Ной взглянул на ее маслянисто-желтый интерьер. Религия его нисколько не привлекала, но теплые, открытые здания были другим делом. Не раз Ной и его мать находили убежище в церквях. Они были печально известны тем, что оставляли свои двери незапертыми.              Ной прошел мимо группы бизнесменов и инстинктивно натянул шапку пониже на лоб. По спине у него побежали мурашки, когда мужчины миновали его. Они даже не удостоили его взглядом, но Ной все равно удивился их принадлежности. Он ускорил шаг и не позволил ничему другому отвлечь его.              Добравшись до мотеля, он трижды постучал в дверь, прежде чем открыть ее. Он заметил, как мать потянулась за пистолетом. Оружие лежало наготове и поблескивало на маленьком круглом столике рядом с мини-кухней мотеля.              — Ной, — поприветствовала она. Она не улыбнулась, но и не нахмурилась. Малыш спокойно дремал на двуспальной кровати мотеля, растянувшись на спине. — Мне нужно пополнить запасы, — уведомила она по-немецки. Теперь они говорили только по-немецки, даже за закрытыми дверями. Отчасти для практики, а отчасти для того, чтобы Ной не оступился на людях. — Посиди с ребенком, ладно?              — Мы скоро уезжаем? — спросил Ной, снимая шапку и верхнюю одежду, но оставаясь в остальных слоях одежды. Батареи в мотеле не справлялись с холодом.              — После Рождества. Начнется поток туристов. Смешаемся с толпой.              — Куда? — перед Веной был Зальцбург, а еще раньше — Гамбург, а до Гамбурга — Штутгарт. После долгого погружения в немецкоговорящую среду Ной начал свободно говорить на этом языке. Он не горел желанием изучать другой, хотя и застал свою мать за изучением нескольких французских и итальянских книг для начинающих.              — Цюрих, — ответила его мать. — Но потом Франция. Начинай практиковаться.              — Ладно.              Его мать поджала губы, услышав его тон, но ничего не сказала. Она кивнула на пистолет.       — Я оставлю тебе. Вернусь до полуночи.              — Возьми с собой, — запротестовал Ной. — Ты идешь к связующим. Тебе нужно что-нибудь для защиты.              — Тебе нужно преодолеть свой иррациональный страх перед оружием, Абрам.              — Я не воспользуюсь. И в любом случае ты будешь в большей опасности.              Взгляд, который она бросила на него, был суровым и непреклонным.       — Пистолет останется здесь. Используй его, если понадобится. Я верю, что ты защитишь своего брата, и надеюсь, что ты отнесешься к этому серьезно.              Ной был достаточно напуган, поэтому он кивнул.       — Да, хорошо.              Его мать встала и подошла к Ною. Она протянула руку, чтобы крепко схватить его за плечо. Ее большой палец надавил как раз на то место, где был шрам от ожога утюгом, но Ной подозревал, что это было сделано непреднамеренно. От нее слегка пахло сигаретами, а ее темные волосы торчали в разные стороны от сухого воздуха. Ной вгляделся в ее лицо и с удовлетворением отметил отсутствие страха. Никто не сидел у них на хвосте. Это было скорее предосторожностью, чем стремительным бегством от уже разгоревшегося пламени.              Она отпустила его плечо и натянула пальто. Не оглядываясь, она вышла. Ключ был вставлен в замочную скважину с другой стороны, и Ной подождал, пока не услышит щелчок замка. Он проверил дверь еще раз, чтобы убедиться.              Вздохнув, Ной достал из кармана сосновую веточку и побрел к кровати. Снег на иголках полностью растаял, но в бежевом с пятнами на стенах номере мотеля все равно стало непривычно празднично. Ной присел на край кровати и укрыл ребенка запасным одеяльцем. Без него было слишком холодно, чтобы спать.              Неожиданной чертой жизни в бегах была бесконечная скука. Когда Ной не изучал новый язык и не спасал свою жизнь бегством, он пытался провести время так, чтобы не сверлить себе мозги от безделья. Ему помогал брат. Ребенок отнимал много времени, иногда больше, чем могли уделить Ной или его мать. Когда его брат спал или ни в чем не нуждался, Ной снова погружался в унылую бездумную скуку.              Он плюхнулся на кровать, свесив ноги с края. Он попытался разглядеть очертания пятен от воды на потолке. Креативность не была его сильной стороной, и он видел только желтые брызги, словно пятна мочи перенесли с пола наверх. Несмотря на холод, ему хотелось пробежаться.              Но еще сильнее он хотел присоединиться к команде по экси. Австрия не была такой фанатичной страной этого спорта, как США или Япония, но команды были и там, и сям. Средняя школа, в которой Ной учился в восьмом классе, предлагала экси. Команда была, в лучшем случае, никудышной, но Ной отчаянно хотел попробовать свои силы. Естественно, его мать положила этому конец. Ей не нравилось его увлечение экси, даже в форме отдаленного восхищения.              В углу мотеля стоял телевизор. Ной достал пульт и включил его. Он прокрутил каналы в поисках повторов игр или новостей. Единственными каналами, которые транслировались по телевизору, были какие-то малоизвестные рождественские фильмы, кулинарные шоу и местные новости о погоде. Удрученный Ной включил рождественский фильм, который когда-то был на английском, но теперь в него добавили немецкий дубляж, который не совпадал с речью персонажей. Он убавил громкость, чтобы заметить любую возможную потасовку снаружи.              Брат Ноя в конце концов проснулся. Ной поерзал на кровати, чтобы посмотреть на его розовые щечки и на то, как он недовольно морщит нос. Было немного забавно, как сильно малыш ненавидел просыпаться. Ной задумался, потому ли это, что хорошие сны заканчиваются, или просто потому, что реальный мир — полный отстой.              — Привет, — поздоровался Ной. Когда матери не было рядом, он разговаривал с братом по-английски. Он беспричинно боялся, что в противном случае ребенок вырастет, говоря только по-немецки.              Малыш медленно открыл глаза, посмотрел на Ноя, а затем снова сморщил личико. Ной нахмурился. Это ощущалось как предательство. Конечно, их мать знала об уходе за детьми больше, чем Ной когда-либо, но он учился. Он думал, что перестал быть тем, с кем ребенку не нравится просыпаться рядом.              Малыш начал тихо плакать. Он всегда плакал негромко. Вероятно, это было как-то связано с тем, что мать затыкала ему рот или вводила микродозы снотворного, когда утихомиривание не помогало. Слезы потекли из его глаз, а шум перешел в хлюпанье носом и икоту. Ной поморщился.              После почти пяти минут безуспешных попыток определить причину, Ной наконец заметил испачканный подгузник. Он почувствовал себя полным идиотом. Его мать догадалась бы проверить сразу.              Он быстро переодел малыша и, посадив его к себе на бедро, отправился на кухню в поисках еды. Шкафы и холодильник были почти пусты, если не считать трех банок куриного супа и буханки хлеба, которые Ной прихватил из продуктового магазина возле церкви. Он взял одну из банок и открыл крышку. Выложив содержимое на тарелку, он разогрел его в микроволновке меньше положенного времени и подал на стол. Ной отложил пистолет в сторону и сел. Он посадил ребенка к себе на колени и потянул за одну из его отрастающих медных прядей. В тусклом свете они казались почти каштановыми.              — Нам, наверное, придется красить тебя так же, как и меня, — хмыкнул Ной. На этот раз его собственные волосы были русыми. Неудивительно, но ребенок не отреагировал. — Просто радуйся, что у тебя карие глаза, — добавил Ной. — Контактные линзы — это настоящая заноза в заднице.              В некоторых местах курица была холодной, а в других — обжигающе горячей. Ной съел большую часть, но оставил несколько менее скользких кусочков для своего брата.              После того, как они оба поели, Ной вернулся обратно в постель. Он сел на пол, спиной к матрасу. Рождественский фильм был на пике эмоций, но Ноя это не очень заинтересовало. Он потянулся за сосновой веткой, лежавшей на кровати.              — С рождественской елки, — сказал Ной, нежно касаясь кончиком ветки щеки брата. Сначала малыш вздрогнул, но потом медленно закрыл глаза. Ной провел тонкими сосновыми иголками по его лбу и носу. — У нас дома никогда не было елок. Они были пустой тратой места, и кто бы стал их наряжать. Не мама и, уж точно, не наш папа. Но думаю, настоящие деревья приятно пахнут.              Его брат протянул руку и сжал ветку в своем маленьком кулачке. Ной отдал ее ему. Он наблюдал, как его брат помахал веткой, прежде чем поднести ее к носу, чтобы понюхать.              — Вкусно пахнет, правда? — спросил Ной, приподняв губу. — Вообще на них вешают украшения. Я подумывал о том, чтобы украсть одно из них, но это было слишком рискованно, — много раз Ной ловил себя на том, что разговаривает со своим братом так, словно это хоть на что-то влияло. Он чувствовал себя глупо: малыш не собирался отвечать и, скорее всего, даже не понимал, что говорит Ной. Но в конце концов что еще оставалось делать? С кем еще говорить?              — На время рождественских праздников игры в экси приостанавливаются, — продолжал рассказывать Ной, протягивая ладонь, чтобы, когда его брат снова начнет размахивать веточкой, он мог развлечься, постучав ею по чужой руке. — В футболе не бывает перерывов. Некоторые футбольные матчи даже приходятся на Рождество. Какая жалость.              Некоторое время они сидели молча, малыш все ловче изворачивал сосновую ветку, а Ной развлекался, наблюдая за ними. В конце концов малыш отшвырнул веточку на метр в сторону, и они оба повернулись, чтобы посмотреть на нее.              — Это напомнило мне, — сказал Ной, поднимаясь на колени, чтобы подползти к сосновой веточке и поднять ее. — У меня есть новая статья, которую я должен тебе показать.              Вложив сосну обратно в руку малыша, Ной передвинул их обоих поближе к своей сумке, лежавшей рядом с маминой. Он опустил ребенка на пол и расстегнул молнию, доставая папку. Малыш с любопытством наблюдал за происходящим, прижимая сосну к щеке.              — Вот, — показал Ной, растянувшись на животе. Малыш начал тыкать сосной в его плечо. — Кевин Дэй и Рико Морияма выиграли турнир младшей лиги. Неудивительно, но посмотри на их статистику. Уже подтверждено, что они присоединятся к Воронам после окончания средней школы. Для их возраста это мировой рекорд. Дэю всего шестнадцать, а он уже тренируется с игроками колледжа.              Ной указал на фотографию, на которой Морияма и Дэй стояли спина к спине. Номер Первый и номер Второй. Вкратце, Ной предался своему самому трогательному времяпрепровождению: представил себя Номером Третьим. Это уже не казалось ему недостижимой мечтой, а, скорее, ужасно упущенной возможностью. Если он чувствовал себя особенно жалким, он позволял себе переживать несправедливость своей жизни, пока жалость к себе не перерастала в нечто более жестокое и гневное.              Было опасно зацикливаться на этом. Чем больше он злился, тем больше неприятностей доставлял. Только в Вене он чуть не затеял три драки. Прежде чем все становилось плохо, ему всегда удавалось заткнуться и сбежать из школы. Предполагалось, что Ной Когл будет застенчивым и вежливым мальчиком, который достаточно часто переезжал с места на место, чтобы не заводить друзей, и это объясняло его странный акцент. После каждого промаха Ной пробегал от пяти до восьми километров и, возвращаясь в мотель, получал подзатыльники.              Когда Ной выходил из себя в присутствии матери, она предоставляла ему специально отведенное для тренировок время, когда он мог отсутствовать по нескольку часов бегая. Обычно они не были постоянно рядом, но ей нравилось всегда знать точное местонахождение Ноя. Впервые за две недели он получил такую возможность и наконец почувствовал себя свободным, словно сбросил гирю в десять килограммов с груди. Иногда ему приходила в голову мысль попросить взять ребенка с собой, но он знал, что это глупо и безнадежно.              Как бы то ни было, теперь он лучше справлялся со своим темпераментом. Даже лучше подавлял приступы жалости к себе. Они были ничтожными и, что более важно, бесполезными.              Ной начал просматривать свои старые статьи; все собранные, тщательно отсортированные фрагменты фанатизма по экси, которые, как ни странно, допускала его мать. В конце концов, его брату надоело, что его игнорируют, и он снова бросил сосну. Ной закрыл папку и вытянул руку, чтобы схватить веточку.              Ной выпрямился и вернул ее. Малыш прижимал сосну к груди, как будто боялся, что ее отнимут, что было нелепо, поскольку он был тем, кто выбрасывал ее. Ной ткнул его в щеку. Малыш скорчил рожицу, сморщив нос. Ной снова ткнул его пальцем, на этот раз в центр лба. Было немного забавно наблюдать за выражением его лица.              — Дэниел, — повторил он. Это все равно было неправильное имя. Оно не было похоже на «Абрам», которое было бы приземленным и настоящим. Ребенку нужно было имя, данное матерью. Она, вероятно, выбрала бы что-нибудь, что звучало бы лучше, чем то, что Ной прочитал в статье обозревателя австрийской газеты.              Ной подозревал, что у ребенка не будет стабильного второго имени, а первое и фамилия будут постоянно меняться. Это, вероятно, приведет к путанице. Ной мог свыкнуться с постоянно меняющимися именами, но он был достаточно взрослым, чтобы понимать, что поставлено на кону.              Было уже поздно, когда их мать вернулась в мотель. Ною пришлось вырвать сосну из рук малыша, чтобы спрятать ее, прежде чем она заметила. Это была всего лишь ветка, но мать была достаточно умна, чтобы понять, почему Ной решил принести ее с собой. Он встал, оставив ребенка, завернутого в одеяло, на полу. Их мать закрыла за собой дверь и заперла ее на ключ, накинув цепочку. Под мышкой у нее был толстый конверт из плотной бумаги, который она бросила на кухонный стол рядом с пистолетом. Она постучала по бумаге.              Ной знал, что к чему. Он открыл конверт, чтобы достать новые документы, чтобы ознакомиться с тем, кем станет через несколько дней. Пока он разбирался с бумагами, его мать сняла пальто и отправилась доставать из шкафчиков ужин. Документов хватило только на двоих: Клару и Бена Элертов. Они использовали фотографии, удостоверяющие личность, что означало, что ему не придется покупать новую краску для волос или контактные линзы. Официальными языками Цюриха были французский и немецкий, но в основном они говорили на швейцарском немецком, в котором Ной не практиковался. Притворяясь немцами, они смогут объяснить свой акцент и языковые трудности. Ной предположил, что Цюрих также может стать отправной точкой для практики языка перед переездом во Францию.              — Школа? — спросил Ной. Обернувшись, он увидел, что его мать наблюдает за тем, как пища разогревается в микроволновой печи. Ребенок сбросил одеяло, хотя он никак не мог перегреться.              — Нет, — ответила его мать. — Мы пробудем в Цюрихе недолго, и ты будешь слишком выделяться как иностранец. Я также не хочу, чтобы это удостоверение отсканировали и сохранили где-нибудь. Вместо школы ты можешь потратить время на то, чтобы попрактиковаться разговаривать по-французски.              Ной не любил школу, но она была спасением. В городах всегда было хуже, когда у него не было возможности хотя бы немного отвлечься и притвориться нормальным с другими детьми его возраста. Сидеть взаперти изо дня в день с матерью и учебниками языка было в равной степени отупляюще и болезненно. По крайней мере, на этот раз у него был брат, который составлял ему компанию.              — Не делай такое лицо, — пожурила его мать. — Я позволяю тебе посещать школу чаще, чем следовало бы. В этом есть смысл. Это то, что помогает нам выжить.              — Я знаю, — кивнул Ной. Они говорили об этом не раз.              Мать окинула его строгим взглядом. Ной не сводил с нее глаз, пока она не отвела взор, чтобы взять свою тарелку из микроволновки. В изножье кровати малыш пытался протиснуться к Ною. Если Ной в ближайшее время ничего не предпримет, он, вероятно, начнет шуметь, чтобы привлечь к себе внимание.              — Убери, — приказала мать. Ной положил бумаги и удостоверения личности обратно в конверт. — Повтори, — потребовала она.              Ной перечислил их имена, возраст, даты рождения и предыдущее место жительства. Его мать заставила его проговорить это дважды, прежде чем наконец взяла инициативу в свои руки и объяснила, почему они переехали. Она как раз объясняла, в чем будет заключаться ее «работа», когда ребенок начал хныкать. Ной в мгновение ока вскочил со стула, чтобы поднять его с пола.              Ной прижал его к груди, и шум немедленно прекратился. Мать пригвоздила его строгим взглядом.              — Он перестал, — оправдывал его Ной.              — Ты же знаешь, что проблема не в этом, — холодно парировала она. — Мы не можем ожидать, что всегда будем рядом, чтобы помочь ему. Он должен учиться сейчас, если мы хотим продолжать жить.              Ной не знал, что на это возразить, но он также не мог вынести строгого выговора, который мать хотела, чтобы он сделал ребенку. Вместо этого он присел на край кровати, умостив ребенка к себе на колени.              — Абрам, — укоризненно протянула его мать. Если Ной будет настаивать еще больше, он может ожидать синяков.              — Я сделаю это в следующий раз, — пообещал Ной. — Ты сама это сказала. В этом возрасте наказание нельзя откладывать, иначе он даже не поймет, за что его наказывают.              Ной не ожидал, что эти доводы сработают, но его мать была в достаточно хорошем настроении, чтобы поджать губы и промолчать.       — Он сыт? — спросила она, и это прозвучало как предложение о перемирии.              — Да.              — Переодет?              — Да.              Она доела и вымыла тарелку в раковине. Затем взяла пистолет, чтобы положить его под подушку в изголовье кровати. Вместо того, чтобы лечь спать, она присоединилась к Ною у изножья матраса. Ной передал ребенка, когда она протянула руки. Он внимательно наблюдал за тем, как она с естественной легкостью держала малыша на руках. Ной так и не смог понять, держала ли она его с какой-то определенной целью или же просто так, для удобства обеих сторон.              — Что это? — спросила его мать. Ной проследил за ее взглядом, устремленным на экран телевизора. Предыдущий рождественский фильм закончился, меняясь на другой, такой же праздничный.              — Я включил для маскировки звуком.              — Хорошо, — кивнула она. Они вместе смотрели на экран, когда у Рудольфа загорелся нос. Ной украдкой поглядывал на свою мать. В ее глазах было что-то отстраненное, означавшее, что она погружена в свои мысли. Казалось, она даже не возражала, когда малыш прижался щекой к ее ключице. Ее внимание привлекли только звуки за дверью.              Ной встал раньше, чем мать успела ему приказать. Он бесшумно направился к двери. Часть его внимания была сосредоточена на матери, которая прижала ребенка к груди и потянулась за пистолетом, спрятанным под подушкой. Плотные жалюзи полностью закрывали окно, поэтому Ной приподнял крошечную створку, чтобы посмотреть сквозь них. Сколько бы раз они ни проделывали это, стук сердца всегда отдавался в ушах.              Ночное небо было затянуто угольно-серыми облаками, и на парковку падал густой снег. Большинство машин было занесено достаточным количеством снега, чтобы исключить возможность появления вновь прибывших. Ной услышал шарканье чьих-то ботинок по гравию и шорох, когда кто-то возился с дверной ручкой. За его спиной щелкнул предохранитель пистолета его матери.              Из-за угла обзора было невозможно разглядеть, кто стоит у двери. Ной отполз от окна, чтобы посмотреть в дверной глазок. Если бы кто-нибудь решил вышибить дверь, она врезалась бы ему в лицо и сломала нос.              На другой стороне стояла женщина, закутанная в пальто и шарф. В руках у нее были маленькие венки и бумажные вешалки для дверей. Она закончила вешать одну из них на дверь, прежде чем перейти к следующей. Ной тяжело вздохнул. Облегчение мигом замедлило его сердцебиение и успокоило нервы. Он жестом показал матери «все хорошо» и подождал, пока не убедился, что женщина ушла, прежде чем приоткрыть дверь, чтобы забрать вещи, которые она повесила на ручку. Высунув голову, он оглядел другие ряды дверей, чтобы увидеть на них соответствующие украшения.              Ной закрыл и запер дверь. Он повертел в руках бумажку. На одной стороне была фотография улыбающегося персонала мотеля, одетого в праздничные свитера, а на другой — расписание проповедей в нескольких близлежащих церквях. Ной выбросил ее вместе с мини-венком в мусорное ведро. К тому времени, когда он вернулся к кровати, его мать уже спрятала пистолет обратно, чтобы его не было видно.       Малыш заерзал у нее на руках, пытаясь заставить ее ослабить хватку.              — После Цюриха перекрасимся в более темный, — объявила мать, не сводя глаз с его волос. — И я поговорила кое с кем, кто может достать нам контактные линзы зеленого цвета.              — Хорошо, — кивнул он. Было легко вести себя так, как будто ничего не случилось. В месяц случалась дюжина ложных тревог, но те несколько раз, когда люди отца обнаруживали их, были всем, что нужно Ною, чтобы быть постоянно настороже. Переживания из-за паники имели такой же КПД, как и жалость к себе.              — Давай поспим.              Она передала ребенка Ною, и тот своей осторожной хваткой дал малышу спокойно вдохнуть после этого удушающего испытания. Ребенок уткнулся лицом в кофту Ноя, пыхтя и чувствуя себя неуютно. Ной молча умолял его перестать. Удача была на его стороне, потому что через несколько мгновений ребенок перестал суетиться.              Они всегда спали одинаково: спина к спине, его мать лицом к двери, а малыш баюкался у Ноя на руках. Они выключили телевизор и погасили лампу. Уличного фонаря было достаточно, чтобы комната была освещена тусклым светом. Ной подождал, пока мама уснет, и только потом достал из кармана сосновую веточку. Он положил ее под подбородок ребенка, так что несколько иголочек защекотали кожу. Он понял свою ошибку в тот самый момент, когда малыш тихонько захихикал. Ной инстинктивно зажал рот ребенку рукой. Шум стих, но он все равно подождал, чтобы проверить, не проснется ли его мать. Когда он убедился, что она все еще спит, он убрал руку. Извиняться было слишком рискованно, поэтому он вложил сосну в руку ребенка. Малыш обхватил ее пальчиками, но не попытался поиграть, как раньше. Ной сказал себе, что не стоит из-за этого испытывать чувство вины. Он не в первый раз сдерживал смех брата и знал, что не в последний.