disintegration // разрушение

Променад был поместьем, как быстро обнаружил Ремус, в Ист-Хэмптоне, на всем протяжении Лонг-Айленда. Они упаковали самое необходимое — доставить Доркас в безопасное место было более актуально, чем полномасштабный переезд — и поехали втроем: Ремус, Пандора и потерявшая сознание Доркас в его грузовике, Сириус и Марлин в другой машине, а Джеймс в третьей с большей частью их необходимых вещей. Ремус немного нервничал из-за того, что проводил это время (около двух часов без остановок) только в компании ведьмы, но на деле она оказалась такой же прекрасной, как и выглядела; она дружила с Регулусом, как быстро выяснил Ремус в ходе их разговора, и работала в семье Блэков (хотя, если бы это можно было классифицировать как работу, было бы другое дело — для него это больше походило на порабощение). Она тоже не видела Регулуса с момента его исчезновения — Ремус, должно быть, выглядел скептически, потому что она действительно настаивала на том, что была столь же невежественна, как и Сириус в том, что делает — и, после смерти Ориона и Вальбурги, ухватилась за этот шанс и исчезла в глубине Шотландии, где Сириус нашел ее спустя три года. Она отметила, что за те десять лет, что он провел с ними, он был исключительно добр к ней, и именно поэтому она решила доверять ему, и утверждала, что была не его ведьмой, на чем у них с Ремусом был своего рода момент соединения, основанный на утверждении, что ни один из них не был чем-то для Сириуса Блэка, хотя в глубине души Ремус чувствовал, что он, возможно, лжет. (Пандора, похоже, не знала о личном участии Ремуса в поджоге клана Блэков, и Ремус не хотел быть тем, кто скажет ей, поэтому молчал. Он был почти уверен, что их несчастье также унесло жизни нескольких темных ведьм; и так же, как и большинство вампиров, ведьмы связаны с ведьмами.) Однако Пандора выглядела лишь слегка оскорбленной, когда он спросил, была она темной или светлой ведьмой — слегка оскорбленной, будучи такой дружелюбной (Ремус даже не был уверен, стоит ли задавать вопрос, но ее присутствие и предыдущая ассоциация были двумя невероятно запутанными сопоставлениями). Ее ответ после минутного обдумывания был довольно простым — она не была ни той, ни другой. Она была где-то в серой области между темным и светлым, с добрыми намерениями, но сообразительная, искусная в магии, за которую другие ковены наказали бы ее, и —наиболее заметное — страстная экспериментаторка. В мимолетном комментарии, сказанном с напоминающей улыбкой, она упомянула, что Регулус, похоже, всегда говорил ей, что она убьет себя своими экспериментами, и Ремус поймал себя на том, что тоже улыбается. Он почувствовал странное желание очеловечить фигуру Регулуса в своем сознании, возникшую из этого комментария. Он мельком подумал, что было бы интересно встретиться с ним и составить совершенно непредвзятое мнение, основанное на его мировоззрении сейчас. Он чувствовал, что его предубеждения по поводу Сириуса, его мнения, его презрение уже выжжены в клетках; он не мог стереть их сам по себе, но мог просто создать больше, чтобы преодолеть их. Насколько легко это было бы сделать с его загадочным братом? Такие похожие, но в то же время такие разные. Его взгляды сначала были плохими, связанными с ковеном, который разрывал людей на части, но то, с какой нежностью и затаенным остатком надежды Сириус говорил о нем, оставило Ремуса в довольно серой зоне; он внезапно почувствовал, что у него и Пандоры может быть гораздо больше общего, чем они думали. К концу их путешествия разговор рассеялся, как отступающая волна, и Ремус обнаружил, что следует за блестящей черной машиной Сириуса по пасторальному, богатому и травянистому маршруту. Темные дубы нависали над ними, как угроза, и Ремус почувствовал, как мурашки побежали по его руке, когда заходящее солнце выглянуло из-за зазубренных, затененных ветвей, будто борясь за право быть там. Они сделали несколько поворотов, и дом оказался не медленным и устойчивым открытием, а трамплином; он был значительно изолирован, не настолько близко к озеру, чтобы считаться домом у озера, но достаточно, чтобы Ремус мог выглянуть и наблюдать, как янтарные тона заката просачиваются в воду, словно безмятежная старая картина. В общем, у него отвисла челюсть, когда они завернули за угол. Сам дом был красивым, очень уютным и современным. Лужайка была не слишком огромная, но подъездная дорожка могла вместить все три машины, а живые изгороди и кусты роз, которые выглядели чрезвычайно ухоженными, обрамляя дорожки и палисадник, напоминали топиарный лабиринт восемнадцатого века. Дом был огромен: массивный, из твердого кирпича коричневого цвета, с довольно большим количеством окон; интерьер казался чистым, насколько он мог видеть сквозь стекло, и было несколько белых каменных колонн, поддерживающих конструкцию, и балкон прямо посередине, над входной дверью, перекрытый белыми карнизами темной крыши, вероятно, обычно освещенный, но сейчас нет из-за пустоты. Ремус заметил, что там был дымоход, да и дом немного расширялся к концу — должно быть, по крайней мере десять спален. Возможно, даже больше. Это могло быть пансионатом или отелем. Но это было Сириуса. Все это принадлежало ему. — Твою мать, — бесконтрольно сорвалось с губ Ремуса — шепот удивления, — и все же Сириус не смотрел на него. А вот Джеймс, однако, да; он повернулся, вылезая из машины, захлопнул дверцу и поднял брови. — Теперь видишь, почему я пользуюсь его кредиткой? — съязвил он, и хоть Сириус стоял к нему спиной, Ремус почти видел, как тот закатывает глаза. Ремус попытался помочь Пандоре вытащить Доркас из машины, но в итоге именно Марлин подхватила ее, как невесту, и внесла в дом, распахнув дверь крошечным ударом бедра. Ремус последовал за ней, пока она несла ее вверх по лестнице; все трое спутников на буксире следовали за ним и наблюдали, как Марлин осторожно положила ее на кровать. Заходящее солнце заглядывало сквозь открытые шторы и отбрасывало тусклый свет на ее лицо. Она выглядела умиротворенной. Ремус с ужасом осознал, что на самом деле никогда не видел ее такой спокойной. У него было всего около секунды, чтобы полюбоваться этим, прежде чем Сириус встал перед ним и протянул руку, чтобы коснуться ее. — Какого черта ты делаешь? — выпалил Ремус, нахмурившись; Сириус просто медленно повернулся к нему и поднял руку, доставая нож из ее поясной сумки. Он вздрогнул, когда рука Сириуса начала гореть, но Сириус стоял спокойно; он просто протянул его Ремусу, лезвием вперед, рука все еще сжимала рукоять, кожа рвалась, и на ней образовывались волдыри. Ремус осторожно отодвинул его и наблюдал, как рука Сириуса задержалась; наблюдал, как ожоги зажили в течение нескольких секунд, будто их и не было никогда. И он на мгновение задумался, насколько Сириус был старше Джеймса — который не мог прикоснуться к колу, отшатывался в судорожной реакции, подобной человеческой на горячие вещи, — в то время как Сириус мог делать это без особого признания; его терпимость была чем-то, чего Ремус никогда раньше не видел. Он выводил вампиров из строя на несколько минут брызгами святой воды. Сириус же, наверное, мог бы в ней искупаться. — У нее есть еще какие-нибудь спрятанные клинки? — беспечно спросил Сириус, и Ремус моргнул, на мгновение не осознавая, что это было адресовано ему. — Что? — Ты ее друг, думаю, ты знаешь, где она могла бы спрятать их...? Ремус снова моргнул, а затем кивнул. Он действительно знал, но больше всего ему не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь, кроме него, грубо обращался с ней. Похоже, он уже достаточно заставил ее проходить через это. Поэтому он нежно прикоснулся к Доркас, полагая, что она проснется, если он прикоснется слишком сильно, хотя знал, что этого не будет. К обоим ее бедрам были пристегнуты два кинжала. Это была ее подпись — ее двойные клинки со спиральной черной рукоятью и блестящей узорной отделкой на лезвии. Это было первое место, а затем он двинулся вверх и достал три спрятанных лезвия, из тех, которые нужно бросать — размером примерно с ладонь, может, немного больше, — из кармана сбоку на бедре. И, когда он задрал ее рукава, в кобуре на предплечье были маленькие колья, пристегнутые ремнями. Он снял все. Он положил их на царственный комод рядом с кроватью, и Пандора взяла их, не сказав ни слова, исчезнув за дверью. Сириус повернулся к нему, и он не выглядел уверенным. — Что? — Послушай, тебе это не понравится, — нерешительно сказал он. — Мне не понравится что. — Не ссорься со мной. Мое хрупкое старческое восьмисотлетнее сердце не выдержит. — Тебе семьсот девяносто восемь, — пробормотал Ремус, прищурив глаза, когда Сириус повернулся, чтобы открыть ящик. Он вытащил связку веревки. — Нет, — автоматически ответил Ремус, делая шаг вперед; Сириус сделал шаг назад. — Абсолютно нет. — Слушай, это просто из соображений предосторожности... — Мы не будем связывать ее. Она человек, а не... — Вампир? — заполнил Сириус, подняв брови. Ремус закрыл рот; он понял свою ошибку. Однако глаза Сириуса не были злыми. Скорее веселыми. — Она вполне может убить нас. Разве не поэтому ты обычно связывал меня? — Это другое, — сказал Ремус. — Я мучил тебя. Мы не будем причинять ей вреда, Сириус, — слова прозвучали сильно, каждый слог произнесен; почти угроза. Сириус повернулся, чтобы посмотреть на него. — Нет, — осторожно сказал он. — Мы не причиним ей вреда. Но нам нужно держать ее в стабильном положении, пока ты не сможешь повлиять на нее и объяснить, что происходит. Последнее, чего мы хотим, это чтобы она проболталась остальным вашим людям, что она и сделает, если мы ее каким-то образом не удержим. Из-за нее нас всех убьют, и что тогда? Реддл выиграет? Ремус вздохнул. Он был прав. Доркас попытается убить их всех без раздумий — уже пыталась, — и Ремус полностью понимал, почему, но также знал, как это будет выглядеть. Он знал, как ужасно это заставит ее себя чувствовать — еще хуже, чем она уже чувствовала, предполагая его предательство, — и он чувствовал себя, проще говоря, виноватым. — Ладно, хорошо. Сделай это, — пробормотал он, делая шаг назад. — Но не причиняй ей вреда. И мы развяжем ее как можно скорее. Когда я скажу. — Ты знаешь ее лучше, — ответил Сириус и подошел. Довольно скоро оба ее запястья были связаны, и Сириус отступил назад, встретившись взглядом с Пандорой, что, казалось, говорило о целом разговоре. Ремус заметил, что Джеймс и Марлин в какой-то момент молча ушли. Он прислонился к краю кровати и уставился на свою лучшую подругу. — Она возненавидит меня, — прошептал Ремус почти про себя. — Она никогда меня не простит. — Простит, — сказал Сириус. — Я связал ее! — Технически, это я связал ее. Ремус не улыбнулся. Он просто переместился, чтобы сесть на сундук у изножья кровати, не доверяя своим ногам, его глаза не отрывались от спящей фигуры Доркас. — Ты должен уйти, — сказал он и боковым зрением увидел, как Сириус кивнул. — Я знаю, — сказал он. И все же не двигался. Ремус подождал десять, пятнадцать секунд, а затем повернулся, чтобы посмотреть на него. Он пристально смотрел на Ремуса, будто на кончике его языка было что-то, что не могло пробиться сквозь зубы. Будто его слова были бандами преступников. — Ты хочешь что-то сказать? Сириус медленно выдохнул. — Я собираюсь позвонить им, — спокойно сказал он, в его голосе появились нотки, которых Ремус раньше не слышал; было ли это поражением? — Чтобы они помогли. Ремус опустил плечи. — Хорошо. — И мне жаль, — продолжил он, почти слишком собранно. Как будто он держал все внутри себя; как будто его внутренности вывалились бы наружу, если бы он запнулся на секунду. Он снова закрылся — Ремус мог видеть это, — но все же его слова были открыты. Он пытался уравновесить их. — Прости за то, что сказал. — Мы извиняемся, сейчас? — сказал Ремус, возвращаясь взглядом к Доркас. В груди немного полегчало. — Хей. Я извинился тогда по телефону. — Ага, после восьми лет, — сказал Ремус. — Я думал, нам столько придется ждать. Типа, Эдинбург был в 2014. Ты получишь извинения за это через год. Он снова повернулся к Сириусу и обнаружил огромную теплоту в том, что тот мягко улыбался. — За что тебе извиняться за Эдинбург? — Сириус беззлобно усмехнулся. — Я надрал тебе задницу. — Абсолютно нет. — Да! — Убирайся, — сказал Ремус, пытаясь подавить смех и чувствуя себя безмерно виноватым за это, в то время как его лучшая подруга лежала без сознания. Сириус наклонил голову и через секунду исчез; дверь со щелчком закрылась. Ремусу потребовалось целых пять минут, чтобы собраться с духом и разбудить ее. Пандора терпеливо сидела, накручивая волосы на палец, а Ремус просто сидел и смотрел на Доркас. Часть его не хотела нарушать ее покой; другая часть хотела покончить с этим. Часть понятия не имела, что, черт возьми, он мог сказать; другая часть просто хотела сказать правду и надеялась, что Доркас была достаточно непредубежденной, чтобы обдумать это. Как только он набрался храбрости, Пандора положила руку ей на лоб, пробормотала что-то по-латыни и выскользнула из комнаты, прежде чем Доркас проснулась — но не раньше, чем она успокаивающе положила руку на плечо Ремуса. — Удачи. Была доля секунды, когда ее глаза распахнулись, и они были мягкими, смущенными. Она слегка застонала, потягиваясь; ее глаза забегали по сторонам, и она, казалось, заметила Ремуса и мгновенно почувствовала веревку вокруг своих рук. Выражение ее лица стало убийственным. — Ты связал меня? — были ее первые слова, в основном прошипевшие сквозь зубы. Она покачала головой. — О, иди нахуй, Ремус. — Послушай, — сказал он быстро и твердо, не желая, чтобы она перебивала. Не желая больше никаких недоразумений. — Я собираюсь рассказать тебе все. И ты будешь слушать, а я просто надеюсь, что к концу ты поймешь. Не перебивай, Кас... — он поднял руку, чтобы заставить ее замолчать, когда она открыла рот, брови сошлись так резко, что все ее лицо исказилось, миллион вещей легли ей на плечи. — Я серьезно. Пожалуйста, просто послушай. Она поджала губы, но ничего не сказала. Он глубоко вздохнул. — Первое, что мне нужно, это чтобы ты знала, что это не те вампиры, которые напали на Питера. — Откуда тебе знать? — вставила она с жестокой усмешкой. — Вампиры — это ебаные вампиры, они порождают убийства. Мне, блять, все равно, кто был настоящим виновником. Они все ответят за это. — Нет, — подчеркнул Ремус. — Я уверяю тебя, что это не они. Клянусь... половина того, чему нас учили — ложь, Доркас. Бюро — обучение — они привили нам предубеждения, которые просто не соответствуют действительности. Или... соответствуют, но не всегда. Не все вампиры похожи на тех, кого мы ненавидим. Эти люди хорошие... — Сириус Блэк?! — практически взвизгнула Доркас, и Ремус слегка сдулся от собственного нелепого выбора слов. — Хороший?! Ты ненавидел его большую часть десятилетия! — Я ненавидел то, чем он был, — сказал Ремус. — И он ненавидел то, чем был я. Но то, что мы есть, это не то, кто мы есть, Кас. — Что это, блять, вообще значит? — Это значит, — сказал Ремус, глубоко вздохнув, — что... не все вампиры — кровожадные, звериные монстры, не такие, как нас учили. Некоторые из них даже не причиняют вреда людям — даже не пьют человеческую кровь. Нас учили, что они дикие, что ими управляет жажда крови, что у них нет жизни, отношений. Что они больше животные, чем люди... — он покачал головой. — Доркас, это не так. По крайней мере, не для всех. Ковен, который напал на Питера — ужасный, ужасный ковен, но это только они. Отсутствие у них человечности не характерно для всего их вида. Существа, на которых нас учили охотиться, не являются представителями всего их вида. В мире есть не только хорошее и плохое. Это не так просто, как мы обманывали себя, а потом верили в это. — Человечность, — с горечью повторила Доркас, и ее губы скривились в жестокой улыбке. — Боже, что они с тобой сделали, Рем? — Они ничего не делали, — твердо сказал он. — Я обнаружил все это сам. Я провел недели, борясь с собой из-за этого — боже, да я до сих пор борюсь. — Недели? — спросила Доркас, впервые выглядя по-настоящему смущенной. Ремус кивнул. — Помнишь тот ковен в Остине? — она кивнула. — Сириус убил их. За меня. Лицо Доркас не могло бы быть более напряженным, даже если бы она попыталась. — Почему? — Потому что... — начал он и осекся. Они с Сириусом на самом деле никогда не говорили об этом — ни разу, где излагались бы все факты, ни разу, где была бы чистая правда. Они танцевали друг вокруг друга, говорили загадками, но, казалось, всегда знали, что пытается сказать другой. (Ему было не все равно? Это все? Были ли они на том этапе, когда признавали, что заботятся друг о друге, или это будет то, вокруг чего они будут танцевать вечно?) — Они укусили меня, — решил он, что было настолько прямолинейно, насколько он мог. — Они причинили мне боль, поэтому он убил их. — Да потому что ты его маленький ебаный домашний зверек! — практически закричала Доркас, приподнимаясь еще выше; кровать заскрипела, когда она натянула веревки. — Потому что он больной, и садист, и хочет, чтобы ты был весь его, чтобы, блять, мучить и играться. Ты пешка, Ремус, разве не видишь?! Боже, все это время я думала, что ты видел... Я думала, ты понял... — Понял что, — сказал Ремус не столько вопросительно, сколько утверждая. — Ты для него как... как марионетка, — сказала она, дико качая головой. — Или гребаная добыча. Он играет с тобой — бегает за тобой повсюду, прерывает дела. Бросается тебе в лицо, потому что точно знает, как ты отреагируешь, и радуется твоей боли и смущению. Поэтому он флиртует с тобой. Он заставляет тебя хотеть трахнуть его — и ты ведь хочешь, да? Именно так, а? Это сработало. Он держит тебя прямо там, где хочет. Боже, Ремус, я думала, ты сильнее этого... — Хватит, — процедил Ремус сквозь зубы. — Все не так. — Так, — сказала она, и на ее лице отразилось сочувствие, словно он был ребенком. И по какой-то причине именно это подтолкнуло Ремуса к краю пропасти. — Перестань обращаться со мной как с гребаным идиотом, Доркас! — сказал он, вставая и немного расхаживая, обходя вокруг ее кровати. — Боже, да ты же всегда так делаешь, ты знаешь это? Ты обращаешься со мной так, словно я не способен выносить собственные суждения — собственные решения. Будто я не знаю, какой он. Будто меня там не было, когда он ходил за мной, прерывая мои дела; когда он ломал мне пальцы, руки, когда из-за него у меня было сотрясение за сотрясением, — он ткнул пальцем себе в грудь. — Я был там, Доркас. Он делал это со мной. У тебя нет абсолютно никакого, блять, права голоса в том, что я чувствую, или что чувствует он, или каковы наши отношения — даже я не знаю, какие у нас отношения, а ты как будто ты все выяснила... Я не... ты ведешь себя так, будто я сломан... — Ремус, — сказала она медленно, осторожно. Сознательно. — Я не знаю, что он тебе сказал, но это ложь. Ты должен знать, что это ложь. Ремус и впрямь рассмеялся на это. Иронично, серьезно. Потому что это было не так. Каким-то образом он знал, что это не так. И он знал, что с Доркас будет нелегко. Он знал, что ее придется переубедить; знал, что она никогда не будет доверять им, не по-настоящему. И это было нормально, потому что Ремус им тоже не доверял. Чему тут доверять? Чем вообще было доверие, кроме возможности для заразительной лжи? Постоянная неуверенность в себе? Он не доверял многим вещам, но одна вещь была, та, которую они с Доркас восприняли как мотиватор. Потому что он верил, что маленький Питер Петтигрю сейчас на грани смерти в больнице, и что кто-то сделал это, и он верил, что у всех у них была общая цель отомстить. Включая Доркас. Так что он начнет с этого. Он начнет с самого начала — с самого, самого начала, — потому что в прошлом Сириуса были кровь и огонь, как и у Доркас. И ни один из них не хотел вычищать ее, а просто закончить работу. Общие враги. Общие враги. — Я сейчас расскажу тебе историю, — тихо сказал Ремус, пододвигая стул, чтобы сесть у ее кровати. — И ты будешь сидеть и слушать. Доркас выглядела сердитой, но ничего не сказала. Ремус воспринял это как согласие. — Окей, что ж, что ты знаешь о Чистокровных? *** Ремус работал над делами уже почти десять лет. Большую часть времени они были довольно прямолинейны. Мир был значительно больше наводнен вампирами и оборотнями, чем другими монстрами. Он приложил руку к тому, чтобы помочь Бенджи ассимилировать статистику за год, два года назад: из всех отчетов, представленных в бюро, 41% были дела с вампирами, 29% — оборотни. (Оставшиеся 30% были ассимиляцией; раздел «призраки/упыри широкого спектра» составил 16%, а остальные — второстепенные категории.) Таким образом, Ремус убил достаточно бестий, молодых вампиров, так что теперь он мог сделать это во сне; с оборотнями то же самое. И их было легко выследить, этих оборотней: огромные отпечатки лап и полное безразличие насчет того, кого они привлекают или какие следы оставляют. В волчьей форме их мозг просто вперед, вперед, вперед; и в отличие от вампиров, чьи навыки оттачиваются с возрастом, оборотни в волчьей форме статистически не обретают больше разума, независимо от того, двадцать им лет или двести (довольно грустно, на самом деле, учитывая, как медленно стареют эти ублюдки). И это легко. Просто. Вампиры немного более скользкие, но у них всегда — по крайней мере, у менее стратегических, не чистокровных вампиров, на которых Ремус привык охотиться — был своего рода шаблон, след, который они тоже оставляли. Менее открытый, чем у волков — они-то, конечно, по-человечески разумны и, следовательно, умеют убирать за собой беспорядок, — но годы практики научили Ремуса довольно уверенно знать, где искать, что замечать. Более сложные случаи — перевертыши, злые упыри (не путать с беспокойными упырями или духами, привязанными к одному месту — нет, эти ублюдки могли пойти куда угодно), арахниды (гигантские разумные люди-пауки, которые питались человеческой плотью, как комары. Абсолютно убийственные ублюдки — Ремусу это удалось только один раз, и им пришлось собрать команду из семи охотников, чтобы уничтожить все гнездо), василиски (его и Доркас «опус магнум», если спросите их — она никогда не устанет рассказывать историю о том, как они убили одного вместе на берегах Греции пару лет назад) — им нужна точность. Им нужны были этапы, списки и планы действий, а также храброе запертое сердце, готовое быть выброшенным в реальный мир. И если бы вы спросили Сириуса, Ремус был неуклюжим идиотом, который ничего не знал о реальном мире. Ремус не зашел бы так далеко, но в целом он готов был смириться с отсутствием у него более глубоких знаний о вампирах, не желая углубляться дальше, чтобы это не разрушило все, что, как он думал, он знал в течение десятилетия. Потому что да, его жизнь сейчас разваливалась, как сломанная кассета, но с вампирами справиться он мог. (И нет (он будет повторять себе снова и снова), это не просто из-за сильного влечения (или.. очарования) к своему (никогда) смертному (поддавшемуся драматичности Сириуса Блэка) врагу.) (Возможно, он был просто единственной знакомой вещью, которую Ремус смог найти в обломках.) (Он не особо зацикливается на этом.) (Определенно зацикливается, да.) Несмотря на это, он работал как над легкими делами, так и над сложными; он был довольно ловок в чувствах и жизни и был функциональным человеком, но был хорош в том, что делал. Безмозглым, кроме как на поле боя. Он, блять, знал, что делает. И этот случай, очевидно, отличался от того периода, когда Сириус просто решил не разглашать все, что они знали (господи, этот парень был эгоистом, хуевый выбор, Ремус), но теперь у него были факты, у него была история, у него были нервы; сложно от и до. Итак, Ремус, будучи Ремусом, как и с каждым сложным делом, составил гребаный список. Потому что так он делал всегда. Белая доска к концу их первой недели на Променаде выглядела примерно так: Что Мы Знаем: • Реддл — пробужден с 2014 — семь лет (сириус: вау, ты умеешь считать, молодец, Люпин) • 18 ковенов были убиты в 2013–21 • Количество убийств неуклонно и положительно коррелирует с ростом с 2016 года. См. таблицу (напечатана Джеймсом ☺) • становятся небрежными — новые обращенные?** • или им просто все равно • или все вместе • Пропавшие без вести — как правило, молодые (в среднем 20–29 лет) • характерны проблемы с психическим здоровьем (не уверен, что коррелирует) • 77% найдены в течение 3 недель и 4–5 кварталов после убийства. • лили: совпадение? • сириус: с томом реддлом никаких совпадений • ПОДОЗРЕВАЕМЫЕ/ЗАЦЕПКИ: • Убийства, прикрываемые хосп. — на Лили • [может быть правительством, а не вампирами] • [стоит проверить — потенциальный подозреваемый ???] • ЛМ (Люциус Малфой) — С уловил запах в Квинсе, 16/2 — почему он здесь? Чего Мы Не Знаем: • Местоположение/Статус Регулуса Блэка • Источник силы Тома Реддла • Местонахождение Дафны Гринграсс [?] • Местонахождение Тома Реддла (анализ — см.: адреса) • Что скрывают Малфои (см.: адреса) Адреса: • Поместье Малфоев! Мэнсфилд, штат Вермонт — три особняка в треугольнике, охрана значительно возросла примерно в 2017 году — подозрительно • сириус находит планы домов от «андромеды»?? • пошлите кого-нибудь, чтобы проверить их • Поместье Розье — пятьдесят акров частной земли — подозрительно — на севере штата, координаты уточняются • НЙ — 3 ранее заселенные конспиративные квартиры • КООРДИНАТЫ: • 40.794560, -73.923466 • 40.796139, -73.812611 • 40.771867, -73.952469 • пошлите кого-нибудь, чтобы проверить их • джеймса и сириуса • джеймс: партнеры по борьбе с преступностью и предупреждению преступности! <3 • марлин: заткнись, неудачник • три сцены убийства двухдневной давности — три молодые девушки — тела двигались, но запах присутствовал • (ОБНОВЛЕНИЕ) сириус отследил — след резко идет на север, а затем пропадает где-то в районе Хартфорда, штат Коннектикут — запаха нет • сивилла и офелия (вампиры с отеля) следят Статус (обновляется ежедневно): • Сириус: Коммуникации [!!!], отслеживание — лучшее обоняние (он говорит с гордостью) • Джеймс: Проверка поместья Малфоев • Марлин: Дежурство у Доркас • Лили: Исследовние больницы • Пандора: Связь с ведьмами • Ремус: Все остальное И так, в таком же порядке, был составлен список проблем Ремуса. Номер 1: Сириус. В их первый день на Променаде Ремус провел по меньшей мере четыре часа в маленькой спальне Доркас, наблюдая, как кожа на ее запястьях становится все грубее и краснее, пока она ерзает; рассказывал историю так хорошо, как только мог, а затем и свою собственную. Опуская все улики, которые Доркас могла использовать против него за всю идею «домашнего питомца», которую она сформулировала в своей голове — и дело в том, что Ремус даже не мог винить ее за это. Это было вполне правдоподобно. Ремус был не лучшим человеком, чтобы обсуждать ее предубеждения с вампирами — и именно здесь появляется Марлин, но это проблема номер три; на данный момент в центре внимания была не ее кровососущая часть. Сириус, проще говоря, избегал его. И это не должно быть чем-то важным. Не должно было. Вообще. И не было — у них были дела поважнее, чем катаклизм их падений друг в друга. Катаклизм конца света, к примеру, если они не сосредоточены на отслеживании ковена, Тома Реддла и его чертового шабаша приспешников, что является гораздо более актуальным. Но Сириус не говорил ему больше десяти слов в день. Он прятался, поддерживая связь, и это не работало вместе, это работало рядом друг с другом — они метались друг вокруг друга, а Сириус Блэк никогда раньше не метался вокруг чего-либо. Жизнь с Сириусом, преследующим его по пятам, всегда была либо волной, угрожающей утопить, либо кругом святого огня, окружающим его так, что выхода не оставалось, и он задыхался от дыма. Сегодня он дышал легко. И, возможно, тот факт, что это было тревожно, был просто признаком того факта, что Ремус был слишком настроен на повреждение и уничтожение, и, возможно, это бы и погубило его; но он уже давно смирился со своей гибелью. Никто не идет на эту работу с намерением прожить долгую счастливую жизнь. Никто не идет на эту работу с намерением жить вообще. Но он жил последние восемь лет. Не в обычном человеческом смысле, но в любом случае, что такое человечность для Ремуса? Мирская жизнь обошла его; проскользнула сквозь пальцы, призрак человечества превратился в упыря, который угрожал вывести его из строя желтушным глазом и миллионом лет лжи, распутывающейся в свете немертвых глаз Сириуса Блэка, в мягком свете проникающего солнца над его бледной кожей в безвкусной спальне мотеля; самая красивая вещь в Теннесси. Самая опасная. И Ремус уже давно знал, что он был насыщенным «все или ничего» человеком; его откровением за последние четыре дня стало то, что Сириус тоже был таким. Все или ничего. Все — когда красные пятна смерти все еще затуманивают зрение, жжение горящего дерева вызывает зуд в глубине черепа. Ничего — когда пятна рассеиваются, и все, что остается — это тяжесть миллиона дел об убийствах, мир на плечах и человек, которого ты ненавидишь больше всего, за спиной; за исключением того, что к позвоночнику больше не прижимается холодное дуло пистолета. Больше ничего нет. Ничего, и ничего. Все — слово на вишневых губах Сириуса в тусклом, освещенном свечами углу библиотеки, запястья, прикованные к облупившимся твердым обложкам, — засунутое в коробку с надписью «ничего». Фарс. И Ремус понял это. Они были мириадами сложностей, миллиардами чувств, которые он не мог объяснить; цветами, которые может видеть паук, звуками, которые может слышать собака. Уединенные, особенные. Он и Сириус, одни, на какой-то странной радиочастоте, похожей на ту, на которой были он и два его родителя, но не совсем — что-то особенное, что-то, что было их, что-то беспорядочное и совершенно испорченное, и что-то, что, честно говоря, может либо помочь, либо сломать их в ситуации, когда даже скол на чашке может быть катастрофическим; когда трещина под большим пальцем на гребаной керамической миске может привести к концу для них обоих. Итак, он понял это. Это не остановило его от желания. Это не мешало ему задаваться вопросом, чего именно он хотел. В главном предложении на данный момент, казалось, мелькнуло только одно слово: ответы. Чтобы Сириус взял на себя ответственность за тот богом забытый беспорядок, что устроил им обоим в ту ночь, когда впервые прижал свою холодную руку к еще более холодному горлу Ремуса. И, боже, Ремус Люпин не понимал ничего, кроме повреждения и уничтожения, его родной язык намыливался только от угрозы гибели; и теперь, когда он был на полпути, он не знал, что собирается делать с собой, кроме как снова уничтожить все это. Это была первая проблема Ремуса. Первая проблема Ремуса с того рокового дня восемь лет назад, в темном переулке, когда Сириус посмотрел на него своими пьянящими глазами и впервые назвал его «красавчиком». Проблема Ремуса была в нем; всегда, всегда в нем. Второй проблемой Ремуса был резкий стук в дверь на следующий день после их приезда. Было уже около сумерек, и Сириус был в утренней комнате — почему у современного поместья на Лонг-Айленде были викторианские названия комнат, Ремус, блять, понятия не имел (можно вывести человека из аристократии, но нельзя вывести аристократию из человека, предположил он). Он знал из прочитанных книг, что «утренняя комната» одновременно служила «комнатой связи», и часто он слышал, как Сириус тихо и нежно разговаривал по телефону с любым знакомым, которого завел за свои восемьсот лет, терроризируя планету. Марлин приносила Доркас ужин, а Джеймс был в саду за домом — так что Ремус открыл дверь. И там стояли трое молодых вампиров, которых Ремус встретил (встретил в самом широком смысле) в первый день прибытия в отель «Трансильвания». Астория Гринграсс стояла между двумя мальчиками, ее длинные черные волосы ниспадали на торс — в одном из них он узнал стоически выглядящего рыжего по имени Перси, которого видел несколько дней назад, а имя другого он вообще не мог вспомнить. Тот был довольно крепким, с короткими каштановыми волосами и четкими чертами; какое-то круглое лицо и губы, что казались совершенно нейтральными, в отличие от Сириуса, чьи были либо подняты, либо опущены — никогда не отдыхали. Ни на секунду. Сириус, как всегда, был первой темой разговора. — Мистер Блэк здесь? — неуверенно спросила Астория, выглядя значительно менее похожей на ту, что хотела оторвать Ремусу голову; но она отпрянула, когда он открыл дверь, так что определенно это все еще было в ней. И через секунду Сириус появился рядом с ним — ближе, чем когда-либо, с тех пор как их лбы соприкоснулись. — Нет, — сказал он без предисловий. Ремус сделал шаг назад, когда трое вампиров попытались войти, и заметил Марлин, спускающуюся по лестнице — она не издавала ни звука, он видел ее краем глаза. — Нет. — Мы хотим помочь! — сказал крепкий мальчик с сильным шотландским акцентом. Сириус нахмурился. — Абсолютно нет, — сказал он, уходя в гостиную, оставив, однако, дверь открытой. Видимо, он знал, что они так легко не сдадутся, так как мальчики бросились в атаку, и Астория у них на хвосте — не двигаясь изящно, но атакуя так же яростно. Ремус и Марлин последовали за ними. — Мы полезны, — говорил Перси, входя; Сириус рухнул на футон и довольно раздраженно смотрел на них. Все трое столпились вокруг него. — Вы — дети. — Мне двадцать один! — А выглядишь на семнадцать, значит тебе семнадцать, — небрежно сказал Сириус. — И вы оба, — сказал он, указывая на Асторию, у которой не было защиты. — Нет. — Нам же не обязательно участвовать в битве, — сказал здоровяк. — Мы можем вынюхивать следы. Мы можем устраивать засады и все такое. Сириус застонал. — Тебе нужно перестать смотреть полицейские телешоу, твою-то мать, Оливер. — Мои родители сказали, что ты снова собираешь Орден Феникса, — выпалила Астория, сразу же выглядя так, словно она не собиралась это говорить. Сириус приподнял бровь. — И что ты знаешь об Ордене Феникса? — Достаточно, — сказала она вызывающе. Она выпятила грудь и откинула волосы за спину. — Мы просто хотим быть полезными, — сказал Перси. — Да, — эхом отозвался Оливер. — Нет, — строго повторил Сириус; и внезапно его голос прозвучал так мудро, как и положено при его годах. — Нам не нужна ваша помощь. И вам не нужно вовлекать себя во что-то большее, чем вы сами, — он провел рукой по волосам и вздохнул, а когда заговорил снова, в его голосе прозвучала более мягкая угроза. — Вы бросаетесь в драку, которую не понимаете, вас убивают; слышите меня? А если вы умрете? Это будет на моей совести. Так что нет. Вы не можете помочь. — Я понимаю драку, — тихо сказал Перси. — Я как никто другой понимаю драку. Сириус усмехнулся. — Не разыгрывай передо мной карту отречения, клубничный пирожочек. Я изобрел эту карту. — Да это даже не будет дракой, — сказал Оливер, настаивая — Сириус застонал и повернулся, готовый прервать, но тот заговорил достаточно быстро, чтобы взять над ним верх. — Мы, черт возьми, не просим обезглавить Тома Реддла самим, мы просто хотим быть хоть как-то полезными. — Ты что, издеваешься надо мной, Вуд? — сказал он, широко раскрыв глаза. Он сделал шаг вперед, и Марлин потянула его назад за плечо. — Послушай, Сириус, может, они в чем-то и правы, — высказалась Марлин; он повернулся к ней и поднял брови. Но выслушал. — Я знаю их лучше, чем ты. Они не просто тупые новообращенные, они стратеги. — То, что ты обучаешь их математике, не дает им навыков, необходимых для борьбы с орудиями убийства восьмисотлетней давности, Марлин. — Они бы ни против кого не пошли. Это просто шесть лишних глаз, и, видит бог, они нужны нам прямо сейчас. — А на кой черт я прячусь в той комнате? — выстрелил в ответ Сириус, неопределенно указывая вверх, в сторону комнаты, в которой, как он утверждал, начал набирать их старых друзей и восстанавливать старые союзы. — Вот наши глаза. Но не эти дети. — Эти дети не идиоты, — сказала Марлин, и Ремус понял, что она начинает раздражаться на него. — Я думала, ты преодолел свою абсурдную тактику избегания, Сириус. Если ты позволишь им помогать, это не значит, что они умрут, хватит уже со своей драмой. Тебе восемьсот лет, отрасти хребет. У Сириуса слегка отвисла челюсть; почти весело, но он ничего не сказал. Просто пошевелил челюстью и сделал глубокий вдох. Она заставила его подчиниться, и он знал, что она была права. Последовала долгая напряженная пауза, а затем Астория сделала шаг вперед. Ее невинные глаза блеснули под пристальным взглядом Сириуса. — Я тоже понимаю драку, — сказала она тихонько. Сдержанно. Для Сириуса, и только для Сириуса. — У них моя старшая сестра. Я хочу вернуть ее. Она сорвала джекпот. Возможно, она никогда и не узнает это, но Ремус мгновенно понял. Знал, что это было то, что могло подтолкнуть Сириуса к краю пропасти, знал, что она была для него другой стороной медали. Старший и младший брат, так же как старшая и младшая сестра. Ее волосы были похожи на черный шелк, глаза широко раскрыты, у нее было детское личико, и Ремус сразу понял, что она напоминает ему Регулуса. И боже, если бы у Ремуса была фотография Сириуса, которую можно было бы повесить на ту чертову доску и представить его как потенциального врага, родственные узы шли бы прямо под его слабостями. Регулус Блэк. Два слова и все, что напоминало ему о них, могли полностью вывести его из строя. Это была гамартия, ахиллесова пята, как он ее называл. В игре, когда он поджал губы и прочистил горло. Глаза метались между ними тремя, разрабатывая стратегию, когда он переступил черту принятия. Последовала долгая, долгая пауза. — Ты ничего не будешь делать, — сказал он в конце концов Астории. — Ты еще ребенок. Том Реддл может прибегнуть к использованию детей в своей армии, но я — нет. Он встал. Перси и Оливер выпрямились вместе с ним. — Люпин, — сказал Сириус, не глядя на него; Ремус подпрыгнул. — Что у нас есть? Какие планы? — Э-э... — заикаясь, пробормотал Ремус, напрягая мозг в поисках образа списка. — Больница, но там уже Лили... конспиративные квартиры, но вы с Джеймсом обработали три... Поместье Малфоев? Сириус поднял руку, заставляя его замолчать. Он, казалось, на мгновение задумался, а затем повернулся туда, где стояли Ремус и Марлин. — Верно, — осторожно сказал он. А затем развел руки в каком-то джазовом жесте. — Кто хочет сопровождать детей в засаде на поместье Малфоев? — Чур не я, — немедленно сказала Марлин, и Ремус инстинктивно последовал ее примеру. Сириус улыбнулся, и это послало чистое тепло, пробежавшее по нервам Ремуса до кончиков его пальцев. — Джейми! — позвал Сириус — недостаточно громко, чтобы человек мог услышать с такого расстояния, но Джеймс и не был человеком. Он появился максимум через три секунды. На его рубашке была грязь. — Да, любовь моя? — прихорошился тот, и Сириус просто посмотрел на него, а затем указал на троицу. — Ты везешь детей в поместье Малфоев. Лицо Джеймса тут же вытянулось. — Почему я?! — пожаловался он, с презрением глядя на всех в комнате. Ремус сжал губы. Марлин просто пожала плечами, изображая невинность. — На распределение не пришел, — просто сказал Сириус и одарил его злобной улыбкой. Джеймс поджал губы и зарычал на него, мгновенно превратившись в вампира, и Сириус зарычал в ответ. Перси даже слегка отступил назад от вспышки Сириуса, и лицо Джеймса сразу прояснилось. Он надул губы. Это было почти комично. — Прекрасно, — раздраженно сказал он, переводя взгляд с одного молодого вампира на другого. — Всех? — Кроме Астории, — сказал Сириус; он повернулся и указал на нее. — У меня завтра встреча с твоими родителями. Ты можешь прийти, — его рука указала вверх. — Один раз. Не привыкай. Она выглядела довольной. Джеймс фыркнул, отряхнулся и посмотрел между двумя подростками, уперев руки в бока. — Ладушки, — сказал он устало. — Пошлите тогда, Уизли, Вуд. Я буду вашим суррогатным отцом на неделю. — Две недели, — сказал Сириус. Джеймс пихнул его, Сириус пихнул его в ответ. Ремус моргнул, и внезапно на него навалилась тяжесть того, что он только что услышал. — Погоди, Уизли? — сказал он, переводя взгляд с Сириуса на Перси. Мальчик вдруг стал выглядеть очень робко. — Сын самих Молли и Артура, — беспечно сказал Сириус, и Ремус ахнул. Билл и Чарли Уизли были охотниками, всего на несколько лет моложе его; однажды они втроем работали над делом о вампирах, и Ремус однажды помог приручить дикого дракона в Румынии вместе с Чарли. — Перси, — тихо произнес Ремус, и это имя что-то всколыхнуло в нем. Перси... Перси был стажером. Ремус слышал его имя несколько лет назад. Он понятия не имел, когда перестал слышать его имя — только когда вместо этого начал слышать имена младших, второй набор имен близнецов. — Я знаю твою семью. Твоих братьев. Твоих дядь. Губы Перси сжались. Оливер сделал защитный шаг ближе к нему. — Да, ну, — сказал он через мгновение. Очень сдержанно. — Теперь ты, наверное, знаешь их лучше, чем я. Это был невысказанный конец разговора. Потрясение оставалось на лице Ремуса даже после того, как они вышли из комнаты. Сириус мягко посмотрел на него. — От него отреклись после того, как он обратился, — сказал он тихо, просто. — Ему было семнадцать. Они убили вампира, что укусил его, и оставили его там. Ремус не мог говорить. Он не мог говорить, пока Марлин не вышла из комнаты. Он не мог говорить, пока Сириус не подошел к нему, не положил руку ему на плечо, не вдохнул в него немного жизни. — Нам нужно поговорить, — прошептал Ремус, ухватившись за возможность, пока он рядом. — Мы должны поговорить об этом. Сириус просто смотрел на него; не сквозь него, не поверх. Он просто смотрел. Поверхностно наблюдал. — Поговорим, — сказал он, его рука, словно пылающий кинжал, пронзила одежду Ремуса. — Позже. Позже не наступило. А Джеймс ушел. А Перси Уизли был вампиром, а его семья вела себя так, словно он был мертв. Ремус предположил, что все три эти составляющие были проблемой номер два. А дальше идет Доркас. Номер 3: Доркас. И Марлин. ...В основном Марлин. Она загнала его в угол в тот самый вечер, когда они приехали, до каких-либо выходок вампиренышей — около 10 вечера, примерно через час после того, как Ремус закончил говорить с Доркас (или, точнее, просто говорить). Он торжественно восседал за кухонным столом с чашкой чая. Пандора сидела с ним, но ей пришлось уйти, и поэтому десять минут он пребывал в абсолютной тишине. Он подскочил, когда открылась дверь. Марлин не заметила. — У нас проблема, — сказала она без приветствия или преамбулы, с ужасным скрипом отодвигая стул напротив него и рухнув телом на стол, обхватив голову руками. — Большая проблема. Огромная такая. — Что такое? Марлин снова подняла голову. Ее волосы волнами падали на лицо, как занавес, но сквозь просветы Ремус видел, что она выглядит увядшей. Она провела пальцами по волосам, чтобы откинуть их назад, и сделала глубокий вдох, надув щеки, прежде чем поморщиться и сказать что-то, что определенно показалось Ремусу очень похожим на... — Ты спала с Доркас?! — недоверчиво повторил он, и Марлин зажмурилась в ужасной судороге. Ремус разинул рот. — Что? Когда? Я же только час назад от нее ушел! — Да не сейчас! — прошипела Марлин, широко раскрыв глаза. — Господи Иисусе, ты что, думаешь, я шлюха? Ремус продолжал сидеть с открытым против его воли ртом и проглотил замечание, достоверность которого он в целом не знал, учитывая, что они встретились три дня назад. Он зажмурил глаза и пошел на то, что, очевидно, было гораздо более красноречивым ответом. — Ты... я имею в виду, ты... что? Когда и почему... как... — Техас, — просто сказала Марлин, затаив дыхание. — Я поехала на выходные встретиться с Сириусом. Мы ходили в клуб... И «О» вырвалось у Ремуса изо рта прежде, чем он успел это осознать — в животе образовалась лужа страха. Той ночью. Той ночью. Он точно знал, какую ночь она имела в виду; он все еще чувствовал ее на своей шее. — О боже, — выдохнул он, — я видел тебя там. Ты была... Горячая блондинка, к которой присосалась его лучшая подруга. — Откровенная шлюха, которая трахнула твою подругу в гостиничном номере, — сказала Марлин. — Да, это я. Что ж. Так тоже можно. — О, да ну боже, — простонал Ремус, уронив голову на руки. — Ага. Я тоже. Я дам тебе минутку, — и момент спустя: — Может, десять. Он определенно использовал ближе к десяти, чем к одной. — Погоди, — наконец сказал Ремус, поднимая голову; Марлин внимательно посмотрела на него. — Погоди, как она не заметила, что ты вампирша? Марлин вздохнула. — Ну... она была реально пьяна. А я, возможно, немного под кайфом. — Окей, — сказал Ремус, полагая, что это имеет смысл. Находя совершенно истерически забавным, что их выходной не был выходным ни для одного из них. Вампиры, вампиры и снова вампиры. — Фантастика. То есть абсолютно блестяще. — Она с меня кожу заживо снимет, — простонала Марлин. — Она обвинит меня в том, что я темная соблазнительница, и вонзит клинок в мое сердце, пока пристально смотрит мне в глаза — и я даже не буду злиться из-за этого. — Нет, послушай, — сказал Ремус, и в голове у него внезапно зашумело. Как будто путь впереди только что преградил падающий валун, и ему оставили лопату, чтобы выкопать новый. — Слушай. Может, это оно, типа... это сработает. — Что? — Я имею в виду, я видел Сириуса той ночью. И видеть его там, выглядящего таким... человеком, — он съежился от собственного выбора слов, но продолжил. — Ну, это была одна из вещей, которая заставила меня действительно начать... переосмысливать все, понимаешь? Марлин моргнула, глядя на него. — Ладно, круто, но я не Сириус Греческий-Бог Блэк. Ты сильно переоцениваешь мой уровень сексуальной привлекательности, Ремус. — Это не было сексуальной привлекательностью! — запротестовал Ремус, и Марлин склонила голову набок и поджала губы. — Пожалуйста. Я его лучшая подруга. Мы с тобой оба знаем, что было. — Прекрати, — заскулил он, зажмурив глаза и глядя в потолок; она хихикнула, и он обнаружил, что тоже улыбается. Он встряхнулся, чтобы прийти в себя. — Смотри, несмотря на все это, секс с кем-то типа как интимная вещь, да? Может, она даст тебе поблажку, потому что она... знала тебя. В этом смысле. Марлин моргнула. — Слушай, я знаю, что ты пытаешься сказать, правда, но это выходит очень никакого-секса-до-брака-только-если-называть-это-«заниматься»-«любовью»; ты ведь понимаешь, да? Ремус чуть не подавился, пытаясь сдержать смех и одновременно стон. Марлин усмехнулась. — Я тут вообще нужен для чего-то, кроме как быть предметом нападений вампиров? В этот самый момент дверь распахнулась и вошел Джеймс Поттер в неоново-зеленой рубашке и шортах. — Неа, — беспечно сказал он, направляясь к шкафу и доставая коробку хлопьев. Он сунул туда руку и съел их прямо из упаковки. — Ты — свежее мясо. Над тобой весело шутить. Когда проводишь триста лет с одними и теми же двумя людьми, оскорбления заканчиваются, — сказал он приглушенно, пока жевал. Ремус усмехнулся. — Я вдруг вспомнил, почему ненавидел вас десять лет, — пробормотал он, истекая сарказмом. Джеймс открыл свой (мерзкий) рот, чтобы возразить в ответ, но Марлин повернулась к нему, обхватив голову одной рукой, волосы переброшены через плечо. Она прищурила глаза. — Ты слушал все это время? — осторожно спросила она, и ответ Джеймса снова был прерван дверью, из которой он только что вышел, и через которую вошел не кто иной, как Сириус Блэк. — Нет, — протянул он, беззвучно развернув стул рядом с Марлин и усевшись на него задом наперед. — А вот я да. — О боже, — простонала Марлин. Джеймс приподнял бровь. — А что такое? Что я пропустил? — Марлин трахнула Доркас, — небрежно сказал Сириус, а затем, — передай мне немного первой отрицательной, хорошо? У Джеймса отвисла челюсть. — Марлин сделала что? — выдохнул он, направляясь к холодильнику, как на автопилоте — он вытащил пакет с кровью и швырнул его через всю комнату. Сириус легко поймал его. Улыбка Джеймса стала шире. — Так ее, Марлс! — Джеймс, — одновременно упрекнули Марлин и Ремус. Сириус нахмурился в свою кровь. — Тут трубочки нет, — сказал он, снова глядя на Джеймса. — Я что, должен пить из угла, как язычник? Передай мне металлическую трубочку. Джеймс сделал детское насмешливое лицо и повторил «Передай мне металлическую трубочку» высоким голосом, а когда повернулся, чтобы открыть ящик со столовыми приборами, Сириус бросил яблоко из вазы с фруктами ему в голову. — О, ты такая пизда, — вскипел Джеймс, поворачиваясь и кидая трубочку через всю комнату, как камень по воде; Сириус увернулся, и она попала Марлин прямо в шею. Ремус наблюдал, как ее кожа покрылась синяком, как персик, а затем почти мгновенно прояснилась, и она закашлялась. — Значит, — сказал Джеймс, подходя, чтобы сесть рядом с Ремусом. — Сумасшедшая охотница, а? Марлин уставилась на него, все еще кашляя. Сириус протянул кулак и несколько раз постучал ей по спине. — Пошел ты, Поттер, — задохнулась она, и Сириус мелодично рассмеялся. — Пошла ты, Марлс, — сказал он, улыбаясь все шире. Лицо Сириуса вытянулось. — Если ты это скажешь... — О, погодь! Дор... Смехотворно предсказуемый ответ Джеймса был перехвачен удивленным визгом, когда за долю секунды Ремус выхватил свой клинок, повертел его вокруг пальцев и без колебаний вонзил в тыльную сторону руки Джеймса, лениво лежащей на столе. Сириус расхохотался. И он посмотрел на Ремуса, впервые за шесть часов. И улыбнулся. — Ты, — сказал он, убирая руку со спины Марлин. — Чертовски великолепен, Ремус Люпин. — Снимите комнату, — пробормотала Марлин. Джеймс снова закричал, и Ремус вытащил нож. — Королева драмы, — усмехнулся Сириус, когда Джеймс взялся за руку, и, пока Джеймс пристально смотрел на него из-за своих поддельных очков, он повернулся к Марлин. — Ты должна использовать это в своих интересах, ты же знаешь, так? Чтобы повлиять на нее. Делай то, что говорил Ремус — интимность и вся эта чопорная хрень, — сказал он, и Марлин застонала. — Но я не хочу. — Так ты все равно собиралась, — сказал Джеймс; рука зажила, только немного кровила — он протянул ее и поднял бровь, глядя на девушку. — Разве мы все не единодушно согласились, что Марлин — единственная терпимая из нас троих? — Да мы даже не говорили об этом. — Окей, — продолжил он. — Кто считает, что Марлин — единственная терпимая из нас троих? Джеймс, Ремус и Сириус подняли руки вверх. Марлин, казалось, бросила смертельные взгляды на всех троих одновременно. Это было довольно впечатляюще. — Если хочешь подлизаться к ней, — предложил Ремус, — сделай ей тостик с ветчиной и сыром. Она их обожает. Джеймс наморщил нос. — Британские деликатесы поражают меня. — Ты только что ел хлопья из коробки! — почти закричал Сириус, смеясь, и Марлин застонала, как ей показалось, в миллионный раз, и пошла вытаскивать хлеб из хлебницы. Она поднялась со своим сэндвичем после хором произнесенного пожелания удачи и шести поднятых больших пальцев, а Сириусу довольно скоро позвонили и ему пришлось уйти, что оставило Джеймса и Ремуса свидетелями результата. Потому что полчаса спустя Марлин вернулась в комнату с горстью керамических осколков и ветчиной в волосах. Она неуверенно выпрямилась. Ремус поджал губы. — Ни слова, мальчики, — сказала она, подойдя вплотную к мусорному ведру и выбросив туда осколки. — Ни. Слова. Они не произнесли ни слова. Однако они издали истерический смех после того, как девушка ушла, чего она технически не запрещала им делать. В основном так и прошла неделя. Семь дней, а Доркас все так же упряма, как всегда. Они говорили ей и говорили, но никогда вместе с ней — она никогда не пропускала их за свои стены. Больше нет. И, конечно, это не будет мгновенным процессом; Ремус знал это. Но ему было больно — ужасно больно, когда он знал, что она там, наверху, что не может уйти, и что это его рук дело. Ее нельзя было связывать, с ней нельзя было обращаться бесчеловечно — это было совершенно ясно. Веревки были просто мерой предосторожности, когда она проснулась — ее развязали почти сразу же, в ту первую ночь. И у нее был доступ к передвижению по восточному крылу, чтобы вбить сообщение (Пандора установила некоторые границы для ее и их безопасности. Доркас Медоуз на кухне вампира была рецептом катастрофы, независимо от предложения Джеймса поставить детские замки на ножи). Это было очень трудное положение; очень тонкая, размытая линия. Попытаться убедить Доркас в их человечности, одновременно удерживая ее в плену? Это не имело смысла, но у них, похоже, не было другого выбора — они просто не могли рисковать тем, что Доркас отправится к охотникам и посадит их на хвост Джеймса, Сириуса и Марлин. Посылать их сюда, особенно теперь, когда туда привезли ее. Неделя Сириуса, как понял Ремус, была полностью забита коммуникациями: звонками, письмами и астральными проекциями как по всему миру, так и в близлежащие регионы. У него была чрезвычайно неловкая стычка со старым вампиром с учтивой козлиной бородкой, который приехал из — как он позже узнал от Джеймса — Ньюарка, чтобы провести личную встречу с Сириусом, которая длилась более двух часов. За неделю Променад превратился в своего рода штаб-квартиру — или, по крайней мере, убежище для винтиков сопротивления, что начинало грохотать, как ржавый трактор, пытающийся снова встать на ноги. Сопротивление было хрупкой вещью на ранних стадиях, и они не могли рисковать разрушить его до того, как оно станет достаточно сильным. Поэтому, несмотря на то, как ужасно Римус себя чувствовал по этому поводу, Доркас оставалась в восточном крыле, пока они не были полностью уверены, что она не проболтается. Ремус пытался быть оптимистом. Возможно, это и не будет полным провалом — она не показывала улучшений, но вчера Марлин принесла ей еду, а она бросила только одну тарелку (даже не в Марлин, в стену). А вчера вовлекла Ремуса в разговор о доме — о бюро в Лондоне, о Мэри, о Прюэттах и Молли Уизли, о том времени, когда им обоим приходилось нянчиться с хаотичными плачущими рыжеволосыми близнецами, а потом двенадцать часов валялись в ее постели, и показалось, что ее гнев на него утих. Медленно и осторожно десять лет любви исцеляли то, что сломалось в ней в тот момент, когда он направил пистолет на ее удаляющуюся фигуру. Ремус знал, что она имела полное право злиться. Он был идиотом, что не позвонил ей. Он был идиотом, что не доверял ей — не доверял ее собственному доверию к нему, и она никогда прямо не говорила, но у него было чувство, что это, вполне возможно, самое большое предательство. Это всегда были он и она, он был глуп, и все это вылилось в одну огромную вспышку, основанную на ее порочной преданности ему, которой он мог бы избежать, если бы не нарушил свою собственную порочную преданность ей. Так что она имела полное право злиться. Но он был совершенно уверен, что тот ужасающий путь, по которому он шел, мог бы быть немного менее ужасающим, если бы рядом была его лучшая подруга, поэтому он сидел у ее кровати, даже когда она отворачивалась. Он знал, что ее окончательная провокация была его виной, поэтому делал все, что мог, чтобы загладить свою вину. Он приносил ей ее любимые закуски, включал ее любимые фильмы на ее ноутбуке и улыбался, когда она притворялась, что не смотрит. Вовлекал ее в извинения и технические подробности и раскрывал свои собственные страхи и свой собственный испорченный мыслительный процесс, потому что если кто-то и мог бы распутать ржавую загадку, которая спиралью проносилась по его крови, так это она, если бы просто смягчила упрямство в своей жизненной ненависти, которую она так близко и любяще держала в своем сердце. И Марлин тоже работала. Она была лучшим примером человечности из них троих — она застонала, когда Джеймс решил, что она самая терпимая, да, но и она, и они знали, что тот был прав. Итак, она боролась с предрассудками. Пыталась развеять их, говорив с Доркас о ее собственной жизни; о ее рождении в Южной Италии в середине 1800-х, о том, как Сириус подружился с ней в девятнадцать и, найдя ее полумертвой после аварии с лошадью и экипажем, обратил в двадцать три. Как она была помолвлена с другом семьи, но влюбилась в женщину, что жила дальше по улице. Как Сириус был первым — единственным — человеком, который сказал ей, что это нормально. Как они оказались в Нью-Йорке, а Эммелина эмигрировала в Соединенные Штаты в 1884 через Золотые ворота. Как сильно, быстро и неудержимо влюбилась Марлин, потому что прожила жизнь. Ибо Марлин Маккиннон прожила горе, печаль, счастье и эйфорию. Она была девушкой по соседству, и, учитывая их историю, их лучшим стрелком. (Марлин вышла из комнаты на шестой день их пребывания в поместье и прошептала: «Сегодня я заставила ее улыбнуться», — когда Ремус проходил мимо нее. Это было, так или иначе, самым ярким событием всей его недели.) (И — надо отдать ему должное — Джеймс тоже несколько раз разговаривал с ней. Но чаще всего он так раздражал Доркас, что она чуть не душила его. Ну, как-то так.) И он также пытался завоевать ее своим рассказом, историей, делом. Она все еще притворялась, что верит в то, что все это полная херня, и что именно вампиры, с которыми связался Ремус, совершали убийства; и, честно говоря, у нее были все основания так думать, учитывая, кем был для нее Сириус Блэк (проще говоря, угрозой); но они с ней просматривали файлы, и он даже поднял доску, на которой были все фотографии, и показал ей. Всех, от Тома Реддла до Дафны Гринграсс и Регулуса Блэка, брата Сириуса. Он видел, как ее заинтриговали знаменитые имена Чистокровных, которые, как предполагалось, вымерли, но на деле живы. Он видел, что она заинтригована этими ссылками. Он мог видеть то, что видел в себе: ее лицо, когда говорили о делах. Охота была для нее таким же волнующим занятием, как и для него, и это был гребаный джекпот. Им просто нужно было немного больше времени. Он рассказал ей о Перси в ту ночь, когда Джеймс уехал. Она лежала на кровати, подбрасывая пульт от телевизора в воздух и периодически ловя его. Через два дня после начала их программы реабилитации (Джеймс придумал — а кто ж, блять, еще?) она все еще была холодной — холоднее, предположил он — и поэтому посмотрела на Ремуса и мгновенно закатила глаза. Продолжила подбрасывать пульт в воздух. Он решил сразу перейти к делу. — Знаешь, что случилось с Перси Уизли? — тихо спросил он, опускаясь на стул рядом с ее кроватью. Она сделала паузу. Это было что-то интересное для нее, понял он. — Перси Уизли... — пробормотала она, сдвинув брови. Она положила пульт рядом с собой. Все еще отказывалась смотреть ему в глаза. — Третий брат? Он же умер, да? — Да ну? — Да, — сказала Доркас, резко кивнув. — Гидеон сказал мне. Умер во время одного из своих первых дел. Ему было всего семнадцать. Они месяцами терзались из-за этого, — она сделала паузу, глядя задумчиво. — До сих пор, наверное. Не могу представить себе ничего хуже, чем потерять такого ребенка. — Он не умер. Голова резко повернулась — она посмотрела на него, глубоко нахмурившись. — Чего? — она медленно села. — Да, умер. Ремус покачал головой. — Его обратили. Он только что приходил. Он живет здесь среди вампирского сообщества уже четыре года. На лице Доркас отразилось сразу около пятидесяти эмоций, и она остановилась на презрении. — Нет, неправда, — сказала она, начиная злиться. — Он умер, Ремус. Он умер невероятно молодым на задании. У них были похороны. Зачем бы им тогда говорить... — ее лицо медленно прояснилось; губы слегка опущены, приоткрытые в легком недоверии. Потому что, конечно, для нее это имело смысл. Потому что, конечно, они предпочли бы принять смерть их семнадцатилетнего сына, чем то, из-за чего они бы презирали его всю жизнь. Конечно, они бы это сделали. — Ты лжешь, — сказала она, качая головой. Ремус покачал головой в тандеме и прочистил горло. — Ему было семнадцать, и они оставили его там. Я тоже узнал об этом только сегодня. На лице Доркас снова отразились эмоции. Ее брови сходились все глубже и глубже, пока она просто не стала выглядеть сердитой. — Не знаю, что ты пытаешься сделать, — холодно сказала она. — Но оставь этого гребаного ребенка в покое. Ему было семнадцать и он умер, Ремус. — Я не лгу! — Да даже если и так, само собой, они бы забрали бы его тело? — Я не знаю логистики, Доркас, но он все еще здесь, так что, очевидно, никто из них никогда не приходил за ним. Да ладно, я знаю, ты видишь, как это хуево. То, что его обратили, не значит, что он перестал быть их семьей. — Он был вампиром... — Он был ребенком, — твердо ответил Ремус. И он не был уверен, чего ожидал дальше, но определенно не разразившуюся смехом Доркас. — А как насчет того ребенка в Остине? — выпалила она, защищаясь. — Маленькая девочка, которую обратил ковен, за которым мы охотились. Ей, должно быть, было... сколько, пятнадцать? Может, шестнадцать? Ремус не ответил — просто выдержал ее пылающий взгляд. Она усмехнулась. — Что, на это нет упрека? Никаких «это другое»? Ты гребаный лицемер, Ремус. — Нет, — просто ответил Ремус. — Я не лицемер. Конечно, это было другое, потому что мы не были ее родителями, но если бы я мог вернуться сейчас, я бы дал ей шанс на борьбу. Для нее это не должно было плохо закончиться. Мы могли бы помочь ей, но мы были запрограммированы сначала убивать, а потом думать. У нее могло бы быть будущее, но нас учили не рассматривать возможности. И сколько будущих мы убили, Доркас? — Не было у них будущего... — А могло бы быть, — сказал Ремус теперь почти умоляюще, наблюдая, как она впитывает его слова. — Ты знала, что Сириус управляет здесь убежищем для вампиров? То место, которое ты порезала. Это убежище для вампиров, которым больше некуда идти. У них есть свое собственное общество, и оно работает так же, как и наше. Я имею в виду, Астория Гринграсс — чистокровный ребенок, и у нее есть своя жизнь, Доркас. Друзья, семья, хобби. Джеймс живет в квартире на Манхэттене и работает, блять, барменом. Перси Уизли был оставлен умирать своей семьей, а теперь у него есть друзья, которые в одно мгновение встанут на его защиту, и он сделает то же самое для них. Марлин обучает их гребаной математике и водит бегать вверх по рекам и разминать ноги, как какая-то неблагополучная тетушка. А Сириус охраняет их. Присматривает за ними, потому что ему не все равно, Доркас. Хотя он никогда бы в этом не признался. Он заботится о них так же, как ты заботишься обо мне; не на словах, а на деле. Разве это не искупимо? Разве в этом нет ничего человеческого? — Прекрати, Ремус, — слабо сказала Доркас. — Я просто хотел, чтобы ты знала, — просто сказал он. — Я просто хотел, чтобы ты знала, что Перси Уизли может и быть нежитью, но он жив. Я просто... хотел, чтобы ты знала. И с этими словами он встал и вышел из комнаты Доркас. У него больше не было сил думать об остальных своих проблемах. *** Та ночь была первой за долгое время, когда Ремус не мог уснуть. Была середина февраля с пронизывающим ветром — нью-йоркские зимы были очень похожи на лондонские, а Ремус, выросший в Уэльсе, привык к непредсказуемой погоде и холодному-холодному воздуху. Конечно, в его комнате было слегка тепло, но он слышал, как за окном хлестал и свистел ветер, простыни раздражающе липли к коже, а на уме у него чуть ли не миллион вещей, от которых он, казалось, не мог избавиться. Поэтому он встал. Они пробыли там уже неделю, а Ремус едва успел осмотреть дом. Он был чертовски огромным — его спальня примыкала к спальне Джеймса, которая сейчас явно была пуста, но, кроме этого, Ремус совершенно не представлял, что его окружало, кроме ванной. Он натянул толстовку, надел тапочки и открыл дверь — беззвучно. Она закрылась со щелчком, таким тихим, что Ремус едва мог его расслышать. И кто-то оставил свет в холле включенным — это был длинный коридор, ведущий к открытой площадке и главной лестнице, но если Ремус пойдет в другую сторону, он наткнется на другую зону отдыха поменьше — восьмиугольное пространство, почти похожее на башню, с камином, тремя футонами и белым роялем, свечи на подоконниках, что были достаточно большими, чтобы на них можно было сидеть. Он наткнулся на то место несколько дней назад, после того, как попытался подняться по боковой лестнице. Он не знал, куда она вела. Конечно, коридор, в котором он сейчас находился, был темным и знакомым. Дверь слева от Ремуса вела в спальню Джеймса. Дверь справа — в ванную; эта дверь, как правило, оставалась запертой, так как к ней был вход прямо через его спальню, и было принято считать ее ванной только для комнаты. Ремус предположил, что дверь рядом со спальней Джеймса, вторая слева, выполняла ту же функцию. Дверь напротив вела в кабинет. Он был маленьким и, казалось, использовался не очень часто — стол покрыт пылью, а книги хрупкие и твердые, к ним давно не прикасались. Ремус обнаружил его два дня назад. Он нашел его довольно уютным и уже дважды возвращался — стены были темно-коричневыми, а ковер под ногами удобным. В комнате стоял сильный остаточный запах сосны; пахло так, словно он был в лесу в Уэльсе, в кемпинге со своими родителями. Странная боль отозвалась в его груди при мысли о матери. От нее всегда пахло травой и грязью; лесной была Хоуп Люпин, у нее был целый сад ее дурацкого и чудесного творения. В последний раз, когда Ремус был дома, она выращивала тыкву на грядке; это было в августе, как он полагал, и она выращивала их в рамках подготовки к Хэллоуину, чтобы вырезать их и выстроить вдоль своей дорожки. Чтобы дети в деревне знали, что ее дом открыт, что у нее есть сладости для них. Что она была доброй. Это было шесть лет назад. Ему было интересно, выращивает ли она все еще тыквы. Интересно, знал ли его отец вообще, что он жив. Интересно, волнует ли его это. Он прекратил активный контакт со своей матерью после того, как особенно неприятный случай пошел боком, и монстр погнался за ней. Это было для ее же блага — для ее безопасности. Он периодически писал ей пару раз в год по электронной почте. Ему двадцать восемь, и он выбрал работу, на которую не пойдешь, желая жить, но, боже, как же он по ней скучал. В этом конце коридора была еще одна дверь, более изолированная, чем остальные, а затем острый угол, который вел в ранее созданную небольшую зону отдыха. В том конце горел тусклый синий свет, и Ремус направился к нему — он намеревался дойти до конца и повернуть; намеревался пойти полюбоваться роялем, если что, но что-то заставило его остановиться перед закрытой дверью. Что-то заставило его открыть ее. Войдя, он сразу понял, что это комната Сириуса. Это не было явным — вовсе нет, по крайней мере, на первый взгляд. Комната была большой и довольно царственной: кровать с балдахином, с одной стороны гардероб, с другой — ванная. Письменный стол с его ноутбуком, неубранный стул и несколько ящиков; этот комод был довольно старым по сравнению с остальной частью комнаты, и в нем было одно ручное зеркало, которое выглядело так, будто было из викторианской эпохи. Его простыни были смяты, постель не застелена. Единственным признаком того, что это была комната Сириуса, было то, что Ремус узнал его ноутбук, то, что Ремус знал, что у него будет самая большая комната, потому что, ну, само собой, тут даже думать не надо; и запах. Он даже не подозревал, что у Сириуса есть запах, пока не вошел сюда. Сириус пах как старая книга — так пахли страницы, когда пролистываешь их, коричневые, окрашенные каждым пальцем, который их переворачивал, каждым человеком, который прикасался к ним за долгую жизнь. Также от него пахло странно остро — он пах так, будто между страницами книги был засунут тимьян. Каждое слово было посыпано мятой. От него пахло почти как от специи; никакой конкретной, на которую Ремус мог бы указать пальцем. Его собственным изобретением. От него пахло так, как он не мог бы описать, чтобы попасть на все сто; он пах Сириусом, и этого было достаточно. Именно здесь сохранился этот запах. Ремус уже собирался было выйти из комнаты, чувствуя себя ужасно навязчивым, а также странно заинтригованным тем, где был Сириус, если не в комнате, когда заметил фотографию на прикроватном столике. Его охватило любопытство. На ней были Джеймс, Сириус и Марлин; это была старая фотография, Ремус оценил бы ее примерно на девяностые, основываясь на оттенках. Марлин улыбалась, стоя посередине, одетая в белый топ с V-образным вырезом и красной полосой посередине, такую же красную ленту для волос, отбрасывающую назад ее длинные светлые локоны, и джинсы с низкой посадкой и мерцающим поясом. Джеймс был в бомбере слева от нее — на нем были очки в толстой оправе и ослепительная улыбка; он полу-опирался на ее плечо, обнимая за спину. А Сириус справа от нее. В руке он держал стакан с чем-то смутно алкогольным, одет в синие джинсы и черную рубашку, поверх которой была кожаная куртка. Его волосы были собраны сзади в пучок на затылке, и он яростно целовал Марлин в щеку — она слегка извивалась, смеясь, и наклонялась к Джеймсу, — а его собственные губы были слегка приподняты там, где прижимались к ее щеке. Он поднимал бокал в тосте за того, кто стоял за камерой. Свободной рукой он обнимал ее за талию с другой стороны. И Ремус инстинктивно улыбнулся счастью, излучаемому фотографией. Он улыбнулся нормальности; изображению этой фотографии где-то в фотоальбоме, показанному кому-то дорогому, заполненному сотнями точно таких же фотографий, как в «старые добрые времена». Это делало его счастливым. Он не был уверен, почему. Это было слишком далеко — он поспешно отложил фотографию и вышел из комнаты, закрыв дверь с мягким щелчком, инстинктивно пройдя по коридору и повернув налево. Он смутно отметил в глубине сознания, что Сириус сможет уловить его запах там, а также отметил, что ему в общем-то все равно. Он продолжал идти, слегка замедляя шаг, впитывая окружающее: футоны, рояль. Его обдало сквозняком, и он слегка вздрогнул, вжимаясь в свою толстовку. Он сделал еще несколько шагов, завернул за угол и остановился как вкопанный. Он никогда не замечал этого раньше. Наверху боковой лестницы была площадка, а сверху висели огромные белые занавески. Но теперь здесь была пара двойных дверей; они, очевидно, были скрыты за занавесками, а Ремусу не приходило в голову посмотреть. Они были открыты наружу; занавески привязаны к столбам в стенах. Ремус снова вздрогнул. Сделал еще несколько шагов. Там была фигура, стоявшая, упершись руками в каменную стену балкона. И Ремус узнал бы его где угодно. Он обдумывал, каким должен быть его следующий шаг. Должен ли он пойти и присоединиться, не говоря ни слова, как в библиотеке? Должен ли он потрудиться уйти — притвориться, что его там и не было? Сириус узнал, что он там, конечно, узнал — он слышал, как тот приближается. А Ремус в последнее время очень хорошо познакомился с перспективой того, что пути назад нет, и поэтому пошел вперед. Он безмолвно устроился рядом с Сириусом, положив руки на холодный камень; и на мгновение забыл, что он там делал и кто стоял рядом с ним. Это было прекрасно. С этой стороны дома вдалеке открывался вид на озеро: плакучие ивы над журчащей водой только-только отрастили листья в разгар зимы. Небо было затянуто тучами, но не настолько, чтобы скрыть все звезды — они были там, время от времени мерцая, выставленные напоказ тому, кто их жаждал. Луна висела толстым серпом, почти стереотипно красивая. Здесь было тихо — странно тихо для Нью-Йорка, но Променад был довольно изолирован от остальной части города, и, несмотря на это, все равно не был таким шумным, как Манхэттен. На мгновение показалось, что они были единственными людьми в мире. Сириус молчал долгое, долгое мгновение. — Красиво, не правда ли? — были его первые слова; шепот, донесенный ветром, когда его волосы мягко коснулись линии подбородка. Ремус кивнул. — Потрясающе, — прошептал он, цепляясь за самую яркую звезду, которую мог видеть в небе, наблюдая, как она мерцает всеми цветами радуги в электромагнитной дымке. — Не мог уснуть? — настаивал Ремус, стараясь быть непринужденным. Сириус тихо выдохнул. — И не пытался, — сказал он, барабаня пальцами по стене. — Ты? Ремус покачал головой. — Неа. Сириус хмыкнул, выпуская еще один резкий вдох, который проявился перед его лицом холодным дымом. — У нас не было ни минуты наедине за неделю, — пробормотал Ремус, пробуя воду. Сириус не напрягся, хотя и не обернулся. — Нет, — сказал он в подтверждение. — Было так... занято. — Джеймс думает, что что-то нашел, — сказал Ремус. — Хоть и не говорит мне, что. И Лили приедет завтра. Ей удалось убедить своего босса временно перевести ее на какой-то ускоренный курс, который проводит Колумбия, так что она сможет немного разобраться. Сириус снова хмыкнул, кивая. — Я рад, — сказал он, сосредоточив внимание на какой-то пылинке на каменной стене. — Как все с твоей стороны? — Нормально, — сказал он, кивая. — У меня есть несколько человек из отеля, которые осматривают различные места преступлений, проверяя, есть ли какой-то связующий запах. Большая часть первого Ордена разбросана по Европе и Азии, поэтому я использовал все возможные способы связи, чтобы попытаться. Некоторые из них вернулись ко мне. Думаю, несколько человек должны прибыть в ближайшие несколько дней. Ремус кивнул. Разговор затих. Удивительно, но все же не совсем; Сириус был тем, кто сломал лед. — Но это не то, о чем мы должны сейчас говорить, — осторожно сказал он, и Ремус повернулся всем телом, чтобы посмотреть на него, не позволяя ему отступить. — Нет, — выдохнул он. — Даже не близко. Сириус натянуто улыбнулся, все еще глядя вниз, а затем с долгим вздохом повернулся всем телом к Ремусу. Его глаза мерцали теми же цветами, что и та сверкающая звезда. Вероятно, это была его тезка. Он облизнул губы. — Ты и я... мы нечто. — Мы враги. — Мы больше, чем враги, — решительно сказал Сириус. Никакой лжи. Уже нет. — Я просто... не знаю, что именно. Ремус вздохнул. — Ну, если ты ищешь ответы, могу заверить тебя, что тоже понятия не имею. — Не ищу, — быстро сказал Сириус, а затем осторожно: — Я не думаю, что есть ответ для тебя. Ремус приподнял бровь. — Что это значит? — Это значит, — сказал он, все еще ритмично постукивая рукой по камню, — что я пытался понять тебя восемь лет, и все еще не стал ближе. — ...И? — И я не думаю, что ты тот, кого мне суждено понять, — сказал он, глядя прямо в глаза Ремусу. Вонзаясь в него, как свинец. — Я думаю, что ты тот, кто... кто просто всегда будет рядом. И мы... формируемся друг вокруг друга. Но однажды твоя приливная волна утопит меня. Или мое пламя сожжет тебя. — Я обожжен, — сказал Ремус, затаив дыхание. — Я был обожжен, сколько себя помню. — А я задыхаюсь, — печально сказал Сириус. Он повернул голову, затем посмотрел на озеро. Будто издеваясь над ним. — Мои легкие выносят только тебя. Ремус ждал этого «но». Всегда должно было быть «но». — Мы погубим друг друга, — прошептал Сириус, и в какой-то момент рука Ремуса переместилась, потянулась к Сириусу. Он просунул свои пальцы между чужими; они были холодными, но мягкими. Они согрелись под его пальцами, как всегда. — Мы погубим все. — Может, все заслуживает гибели. Глаза Сириуса метнулись к Ремусу, и он ухмыльнулся. — Очень пессимистично. — Учусь у лучших. Его улыбка погасла, но взгляд не дрогнул. Ремус тоже был достаточно упрям, чтобы оставаться неподвижным. — Ты не можешь, — сказал Сириус, и внезапно его лицо исказилось, он выглядел так, будто вот-вот заплачет. — Мы... не можем. Не сейчас. Не посреди всего этого. — Я знаю, — сказал Ремус, потому что он знал. Правда знал. Но боже, как это было больно. — Я не должен был игнорировать тебя, — сказал Сириус, все еще нахмурив брови. Их руки плавно двигались по каменной стене; их пальцы теперь полностью переплелись, понимая друг друга. — Это было грубо с моей стороны. Прости. — Нам нужно работать вместе, а не по отдельности. — Знаю. Прости. — Перестань извиняться, — сказал Ремус, наморщив нос. — Мне это не нравится. Ты продолжаешь это делать, и это странно. Сириус улыбнулся. — Учусь у лучших. Ремус сделал маленький шажок вперед; такой крошечный шаг. Ветер развевал его волосы и резал кожу Сириуса. Его губы пухлые, слегка приподнятые. Ремусу это не нравилось. — Я думаю, — медленно произнес Ремус. — Нам нужно найти золотую середину. Как... не враги, но и не... больше. Чтобы иметь возможность вести эту битву вместе должным образом. Губы Сириуса дрогнули. — Полагаю, это называется «друзья», — сказал он, и Ремус не смог подавить собственную улыбку; он слегка сжал ладонь Сириуса. — Друзья, — повторил он, слово слетело с его языка, ощущаясь почти слишком большим для его рта. — Друзья. Мы можем быть друзьями. — Мы можем быть друзьями, — прошептал Сириус, слегка кивнув. Ветер насвистывал тихую печальную мелодию. Бурлящее озеро хихикало на ветру. — Мы можем быть друзьями. Это хорошо. Золотая середина, — круг священного огня, казалось, приближался к ним. Ремус не мог смотреть ни на кого, кроме него. — Я должен... — сказал Сириус, глядя вниз и разрушая чары. Ремус мог бы даже сказать, что он выглядел взволнованным. — У меня завтра встреча с родителями Гринграссов. Ремус попытался проглотить разочарование, подступившее к горлу; почему, он даже не знал. Он кивнул. — Да, — хрипло сказал он; ветер душил его голосовые связки. — Да, я просто... Он повернулся направо, оторвал взгляд от Сириуса и посмотрел вниз, и в своем смущенном состоянии даже не помнил, как их пальцы сцепились; ему потребовалась секунда, чтобы почувствовать, как они скользят между его пальцами, когда он отрывал их руки от каменной стены, и, может, половина секунды, чтобы заметить, как Сириус схватил и потянул его назад, слегка кружа, будто они танцевали вальс. А затем одним быстрым движением он обхватил его другой рукой за талию, притянул к груди и яростно поцеловал. Ремус отреагировал вздохом, и все его тело содрогнулось от блаженства; его свободная рука скользнула вверх, ранее зажатая между его грудью и грудью Сириуса, вверх и вокруг его щеки, к задней части шеи. Он зарылся в волосы, другой рукой обхватил пальцы Сириуса, наслаждаясь теплом пяти пальцев, прижатых к его талии, и опьянением языка Сириуса во рту; он целовал его, словно хотел пить, а Ремус был водой, Ремус был кровью, Ремус был всем. В конце концов их руки расцепились; возможно, из-за общего голода, когда Ремус двинулся к своей противоположной руке и прижал Сириуса за затылок так сильно, как только мог, их зубы беспорядочно стучали вместе, когда они толкались взад и вперед, а Сириус двинулся, чтобы соответствовать своей, вниз на талию, только теперь хватка усилилась — в акте, который одновременно вызвал непристойные звуки из Ремуса и не мог не оставить синяков на мягкой коже его таза; он обнаружил, что ему все равно. Язык Сириуса скользнул по его нижней губе, один из его острых клыков впился в нее и потянул, вырвав за этим скулеж; вызвав сдавленный звук, а Ремус даже не знал, что может издать его; руки забрались дальше в волосы Сириуса и потянули, все больше и больше, и больше, и больше. Сириус отстранился и мгновенно вернулся, проведя губами по лицу и челюсти Ремуса, и каким-то образом он повернул его так, что Ремус оказался прижатый спиной к каменной стене, слегка согнувшись, когда Сириус целовал каждый дюйм кожи, который только мог достать, прорезав колено между его бедрами и сжимая все сильнее и сильнее, холодные пальцы теребили подол его толстовки и прижимались к животу, заставляя его содрогаться. Ремус слегка застонал от ощущения, как Сириус невинно посасывает его шею, без зубов, направляясь прямо к шраму, будто был рожден, чтобы быть там, проводя пальцами по другому шраму на голой спине Ремуса, который, он был почти уверен, получил от Гоблина. Сириус двинулся, чтобы коснуться смехотворно чувствительного участка кожи сразу за мочкой уха Ремуса, где челюсть соединялась с черепом; его спина слегка выгнулась, и он захныкал, перемещая руки, используя последние остатки энергии, которые только мог собрать, чтобы схватить Сириуса за лицо, притягивая его к себе, сталкиваясь лбами, вдыхая воздух друг друга. — Это несправедливо, — дрожащим голосом выдохнул Ремус, и Сириус нежно поцеловал его в губы. — Это несправедливо. Ты не можешь... не можешь говорить, что мы будем друзьями, а потом делать это со мной. — Прости, — прошептал Сириус, целуя его в уголок рта. — Перестань извиняться! — Я должен был, — прошептал Сириус, водя руками вверх и вниз по бокам Ремуса. — Должен был, один раз, когда я еще не сошел с ума от шока, а ты еще не злишься на меня. — Я всегда злюсь на тебя. Я постоянно злюсь на тебя. — Знаю. — Пошел ты, — захныкал он, притягивая его к себе, ногти на затылке, холодная кожа на губах. — Пошел ты. Пошел ты. — Знаю. — Я говорил тебе, что вампиры могут испытывать шок. Говорил. — Говорил, — сказал Сириус, улыбаясь. — Мой красавчик. — Я ненавижу тебя, — выдохнул Ремус, чувствуя, что совершенно не в состоянии переварить что-либо еще. Целовать его, целовать, целовать. — Я чертовски ненавижу тебя. — Я ненавижу тебя еще больше, — сказал Сириус сквозь смех, поцелуи и все, что нехарактерно для любой ненависти, которую только можно вообразить. Он целовал его, и целовал, и целовал, пока они оба не решили притвориться, что этого было достаточно для чего-то, чем было невозможно насытиться. Друзья. Друзья. Друзья.