Эдельвейс

—Твоя собака чуть мне руку не откусила. Как так можно?        —Согласен. Что он нашёл в твоей костлявой руке?              Хуа Чен стряхивает пепел с сигареты. Затягивается снова. Снег крошиться рядом, темнеет и моментально тает. Благо перчатки защищают кожу от мороза едкого и запаха табака. От запаха табака в основном.       На другом конце страны бурчит себе под нос его товарищ, ругая хозяина за безответственность.        — Мог бы взять его с собой. Насколько мне известно у твоей ненаглядной есть кошка, был бы повод в гости напроситься и, может, твои любовные дела пошли бы куда быстрее.        — К твоему сведению, коты с собаками не ладят, а твои методы такие же паршивые как и твои дела с долгами. И к цзецзе тебе стоит обращаться другим тоном.        —«Цзецзе», как интересно... , — слышится задумчивый голос. И Хуа Чену он не нравится как и весь этот диалог.              С минуты на минуту должна прийти Се Лянь, а он стоит и выслушивает от своего товарища упрёки, какой он ужасный хозяин–оставил собаку. Он действительно был бы ужасным хозяином, если взял Эмина с собой в самолёт на несколько часов в багажном отделении, а потом ходил с ним гулять по морозу и химикатам, которыми щедро посыпают тротуары, и которые мало действуют. А после он сидел бы в номере незнакомом целый день, потому что хозяин вояет скульптуры на каком-то острове. Хуа Чен был бы ужасным хозяином, если бы не оставил Эмина на людях, которым доверяет и которые, он уверен, позаботятся о его верном, хоть иногда надоедливом, псе.        —Ничего интересного, —выдыхает мужчина, и пар искрится печалью на морозе.        —Это очень досадно слышать, однако. Хотя мне теперь ещё больше интересно, кто она такая раз не очаровалась тобой ещё в первую встречу, наверняка ты ходишь вокруг неё, растопырив свой павлиний хвост.              Слышится на фоне лязг металлической миски и шум подающих кусочков корма.        —По крайней мере я не гордый индюк, который всё отрицает.        — У нас с ним ничего нет серьёзного, чтоб ты знал.        — Ммм...              Хуа Чен тянет протяжно, снова делая затяжку. Самообман любимое их занятие, но вот только движутся они в разном векторном направлении.        —А ему это сможешь сказать?              В ответ молчание, как знак нежелания разговаривать на эту тему и своего рода избегание проблемы.       Хуа Чен не любит и не умеет играть в психолога, потому что привык говорить фактами не слишком мягкими, бьющими прямолинейностью. Он просто знает, что если его друг захочет поговорить, он это сделает, поэтому надоев слушать молчание и увидев белый силуэт на противоположной стороне улицы, он выбрасывает сигарету в ближайшую урну, затушив, и быстро сообщает:        —Мне пора. Эмина не забудьте покормить нормальной едой.              Се Лянь приближается, и каждый шаг отмеряет сильные удары сердца мужчины.        —Сань Лан, здравствуй!              Она улыбается, глаза искрятся радостью, на щеках румянец лёгкий от мороза, а на волосах таят кристаллы снежинок.        —Цзецзе, очень рад тебя видеть. Ты не сильно замёрзла? Пойдём скорее внутрь.       У Хуа Чена желание обнять, укрыть своим теплом, отдать свой шарф, взять её руку в свою, согреть дыханием, к щеке приложить. И много-много ещё, что делают в рожденственских романтических фильмах.       У Хуа Чена голос стелится бархатом, несмотря на то, что в горле табак оседает. Многие вещи не хочется показывать. Плохую сторону, хочется спрятать как можно глубже и как можно на дольше.       Хуа Чен–ходячий красный флаг, как это сейчас обычно говорят. Он об прекрасно знает и осведомлён без сухих напоминаний Хе Сюаня. Но предпочитает таким быть для других. Для своей мечты он всегда будет самым добрым, чутким, щедрым, заботливым и так далее в бесконечную перспективу самого лучшего. Он хочет отдавать и отдавать самое лучшее, но пока только имеет право терпеливо угощать эту девушку кофе в обеденный перерыв, и наблюдать как её что-то гложит и оставляет на лице след тоски и сожаления.      А Хуа Чен не имеет права, и вряд ли будет иметь в дальнейшем, вмешиваться в её жизнь. Но просто узнать, как у неё дела, не считается ведь правда?        —Цзецзе, как проходит твой день? Ты не сильно устала после вчера?              Девушка задумчиво рисовала ложечкой на пене понятные только ей узоры, и вопрос заставил её остановиться. Вымученно улыбнуться.        —Всё в порядке, Сань Лан. Как у тебя дела?              Переводить тему с себя Се Лянь умеет прекрасно. Также ей прекрасно известно, что любому человеку приятно больше говорить о себе, чем спрашивать о других. И Хуа Чен делает вид, что ведётся на это.        —Работа идёт своим чередом. Сегодня вновь был на Острове Солнца. Нужно было "заложить фундамент" будущей работе.        — Ты уже начал? —Да. К слову, цзецзе. В первую нашу встречу, ты рассказывала, что ставишь детям "Лебединое озеро". Как проходят репетиции?              Беседа напоминает игру в шахматы. Нужен правильный подход, правильная формулировка вопроса, нужно уметь иногда сдавать позиции, чтобы потом загнать в кольцо. Это привычка и Хуа Чен бесстыдно ей пользуется, при этом являясь полностью готовым к капитуляции.        —Ох... Это...              И его чутьё не подводит никогда. Балет– есть и остаётся вещью, что тревожит Се Лянь. Хотя мужчине лезут в голову и другие предположения. Но он не хочет надумывать себе лишнего. Хотя специализируется на этом прекрасно.        —В целом, всё очень хорошо. Дети очень радостно приняли постановку. Я боялась, что они сочтут её скучной, но ребята с радостью учат новые движения.              Се Лянь рассказывает искренне, её глаза светятся восторгом и нежными бликами. А былая тревожность частично уходит. Ненадолго.        — Сань Лан, а что будешь делать ты, если это не секрет?              Имеется ввиду скульптура, конечно же. Но лелеять надежду, что в вопросе содержится нечто больше, мужчина не перестанет.        — К сожалению, цзецзе, информация секретная, так как я подписал тонну бумаг о неразглашении. Но, я думаю, тебе можно рассказать. —Что ты. Не нужно ради меня делать таких исключений. Тем более, если всё так серьёзно. Не хочу, чтобы ты из-за моего любопытства нарушал правила.              Ради Се Лянь нужно и хочется всё что угодно делать. И нарушать правила и контракты, пойти на глупый, но смелый поступок. Просто так. Просто чтобы дать понять: «ради тебя я пойду на всё что угодно». — Разве правила не созданны, чтобы их нарушать?              Хуа Чен подмигивает и ребячится. В изгибе улыбки виднеется очаровательные клыки. Это дикая красота завораживает и всё, что остаётся погрузиться взглядом в кружку с горячим кофе, чтобы кофеин собрал мысли в кучу.        —Сань Лан, не дразнись.        —Хаха, — смех бархом переливается, кажется обволакивает, —Хорошо цзецзе, я сохраню это в тайне до конца. Но мне бы очень хотелось, чтобы ты сама увидела, что я сделаю.        —Ты имеешь ввиду на открытии?              На губах блестит пена от молока, лопается неслышно. Девушка едва заметно проводит языком по нижней губе.                   Незаметно, но не для Хуа Чена. В горле ком стоит, губы сжимаются в полоску, как бы от нервов. И от беспомощности. Колются мнимым прикосновением, дрожат от желания. Хуа Чен себя ненавидит из-за этого. Но жить без хотя бы призрачного представления не может. Представления, желания до одури коснуться этих губ своими. И не раз. И не два. И даже не три. Желания превышают все уровни наглости и приличия. Сил хватает чтобы их сдержать и ответить сдержанно:        —Да. Ты не была бы против?              Мысли скачут безразборчиво от мечт о персиковых губах и о случайном, но таком желанном внимании в его скромную персону и немного заинтересованности.        —Конечно, только за! Я с радостью приду.              Се Лянь понятия не имеет. Не имеет и малейшего представления, что происходит в голове у мужчины напротив. Это к лучшему. Плохие стороны хочется спрятать....        — Я очень рад, цзецзе.       

***

       —По поводу выходных, Сань Лан...              Они выходят из теплого помещения и Хуа Чен галантно придерживает дверь, следует аккуратно сзади. В случае чего подстраховать девушку, если сцепление её каблуков с гололёдом окажется ненадёжным.        —Можешь не переживать, цзецзе. Я целый день свободен, поэтому можешь прийти в любое время. У тебя же сохранился мой номер?              Хуа Чен хитрым прищуром и улыбкой напоминает об "этой детали", и Се Лянь не понимая от чего, краснеет. Наверное от мороза резкого и воспоминаний сколько она кругов намотала, пока отправляла несчастное сообщение прошлым вечером.        —Да...        —Цзецзе, а давай, я тебя заберу завтра из секции?              Вопрос порождает ещё больше вопросов, сомнений и сразу рисует в голове варианты отказа. Без особой причины. Это от неловкости и некого неосознанного желания прочертить между ними грань, как мелом на паркете. "Не нужно, всё в прядке, я сама", " я не знаю во сколько освобожусь ", " мне по пути нужно в одно место " –это всё крутится в голове как отговорки. Причины не быть в будущем чём-то обязанной и, возможно, не давать лишнюю надежду на... что?              Между ними ничего не может быть даже в перспективе, верно? Тогда почему Се Лянь сейчас старается от чего-то себя защитить? Ведь жест Сань Лана не более чем по доброте душевной.        —Эм... Не обязательно, правда. Я могу приехать сама.        —Мне будет по пути и я тем более буду на машине.        —Сань Лан, но разве ты сюда не на самолёте прилетел?        —Цзецзе, к счастью, каршеринг добрался и досюда.        —Точно...              Се Лянь чувствует себя максимально глупо и её теперь беспокоит мысль, что Сань Лан тоже так считает. Если волнуешься, что о тебе подумает человек, значит, он кем-то для тебя является. Значит, он тебе важен. Почему? Се Лянь убегает от этого вопроса и диалога с самой с собой. Пусть лучше сразу в ней разочаруется. Она же прекрасно умеет разочаровывать людей, верно? И с этим справиться без сложностей.        —Поэтому, мне будет удобно подвести тебя и прямо сейчас. Как раз увижу куда завтра ехать. И это намного быстрее, и экономит время.              Шах и мат. Нет аргументов "за" или "против". Есть только машина, кожаный салон и снова галантный жест–поддерживание двери, а ещё... эти руки на руле.       Се Лянь теряется, куда ей смотреть, о чем говорить, после того, как она назвала адрес студии, находящейся между прочим не так далеко. Пятнадцать-двадцать минут пешком. Пять минут на машине, без пробок. Пять минут ещё побыть рядом для Хуа Чена драгоценны.        —Цзецзе, ты сегодня задумчивая. Всё в порядке?              Се Лянь поворачивает голову к нему, не зная, что сказать или что спросить. Свои проблемы на кого-то вешать, она не хочет и не будет. Делиться переживаниями тоже нет желания.        —Да, просто мысли разные в голове крутятся.              А знает ли он? Случайно в голове бежит строчка тревожная, как в самолёте мигает табличка пристегнуть ремни при турбулентности. По глупости она сказала имя своё настоящее. Хуа Чен не глупый мужчина, она так думает. Он сможет, возможно, сложить два и два и... И что? Что он сделает? К чему приведёт и какие будут последствия. Какие могут быть последствия? Никаких– отвечает себе Се Лянь и в то же врямя раскрытие её личности, возможно сенсация, которая будет свистеть ото всюду месяц, если Сань Лан сообщит куда нужно. А после чемодан, поезд и неизвестно куда. Се Лянь плохо.        —У тебя секция в которой занимаются только дети?        — По утрам и днём дети с подростками, а по вечерам обычно все желающие.              Эти вопросы из разряда самых частозадаваемых и ответы уже подготовленные, выученные. Не требующие внимания.        —По твоим наблюдениям, кого больше, мужчин или женщин?              Хуа Чен профессионально ведёт автомобиль, но его вальяжно лежащие на руле руки, то постукивающие еле слышно длинные пальцы, притягивают невольно внимание, не раздражают и не оставляют равнодушными. Проглядываются жилки и суставы, чувствуются в то же время сила. Другая рука локтем облокотилась на подлокотник и... поглаживает иногда острый подбородок, то останавливается на губах, прочерчивает линию улыбки, поглаживает подушечками пальцев, будто дразня. Так обычно ойран завликали клиентов, но Хуа Чен выглядит как гейша, в чьих движениях заключена красота и смысл. Какой– Се Лянь безпонятия.        —На самом деле трудно сказать. Казалось бы девушек должно быть больше. Но чаще по вечерам приходят в парах.        —В парах? Цзецзе, ты можешь ставить танец в паре?              Светофор горит красным это позволяет отвести взгляд от дороги на секунду, поднять бровь и удивлённо посмотреть на девушку. Пальцы замирают в воздухе, что ранее покоились на губах.        — Да.        —Цзецзе, а ты когда-нибудь танцевала в паре?              Зеленый загорается, они снова трогаются. Хуа Чен поступает нагло, очень нагло, но эту наглость он списывает на внимательность на дороге, неторопливость и чтение законов дорожной безопасности. Иначе не объяснить тот факт, что они едут уже шесть минут. Шесть драгоценных минут.       Дрожь проходит по телу, Се Лянь дрожит от озноба, дрожит от рук астральных. Бледность и дрожащие губы не скрываются от Хуа Чена. Он видит и у него пропадают слова.        —Цзецзе?        —Нет.... Не приходилось.              Вдох выдох вдох выдох вдохвыдох. Всё в прошлом, всё в прошлом, всё в прошлом. Только вот обжигает рисунок на ноге.        —Прости,— звучит тихо раскаяние, обращая на себя медовый взгляд, — ты не хочешь об этом говорить.       Се Лянь видит на его лице сожаление и неизвестную печаль. Она уже её встречала ранее на Лебедином Озере. Эта печаль несёт в себе горе и боль. И у девушки сжимается сердце.        — Нет, Сань Лан. Всё в порядке, просто..., — просто танцевать больно, а с кем-то ещё больнее. — Мне вдруг стало интересно, почему ты спрашиваешь.       Хуа Чен медлит с ответом, но после тихо говорит: —Для меня всегда было загадкой, какого это танцевать в паре...              Задумчиво тянет мужчина, паркуясь и заглушая двигатель. В его интонации что-то как будто бы спряталось, скрипучее, немного колкое– тчательная скрываемая ревность.        — Сань Лан, если хочешь, я могу тебя научить. Главное, нужно найти партнершу для па-де-де.              Се Лянь в этот момент просто думает, а почему нет? В конце концов она понимает это как намёк и, учитывая как Хуа Чен с ней добр, она предлагает свою помощь. Доверчиво и наивно. Как всегда.        —Боюсь, у меня нет таких знакомых, но если сама цзецзе будет меня учить, то и партнёрши не понадобится.        —Что ты имеешь ввиду?        —Я буду представлять, что танцую с тобой, и мне этого будет достаточно.              Хитрая улыбка, за которой блестят клыки и прищур. Около глаз залегают морщинки. Очаровательно и мило. Сань Лан со стороны не похож на Дон Кихота и вполне бы мог им стать. Однако вместо ожидаемого смущения или неловкости, Се Лянь умиляется, как на шалости ребёнка. И... Пусть так, стоит признать, это всё таки вызвало на её ранее бледных щеках румянец и улыбку. Тревога ушла без следа, стало легче.        —Сань Ла-а-ан, опять ты шутишь.        Се Лянь смеётся, застегивая пальто, и собирается уже выпорхнуть из машины, но слова серьёзные её останавливают. Искренние слова и взгляд полный уверенности и верности, какая бывает, когда дают клятву навсегда-навечно.        —Цзецзе, клянусь, тебе на всем белом свете не найти человека искреннее меня.              И от этих слов сердце уже дёргается.       

***

       —Учитель Фан Синь, кто это?              Се Лянь поворачивает голову, встречаясь с позолотой глаз, где мелькают искры непонимания с примесью колкой ревности, которая начинает брать свои истоки и ещё непонятна самому юному сердцу.