Эдельвейс

      Их находят на полу. Се Лянь не знает сколько гладит ребёнка по голове, шепчет успокаивающие слова, но это помогает унять его слезы. Теперь он сонно моргает красными глазами, вымотавшись морально и физически. Мей Няньцин качает головой, хмуро набирая на своём телефоне номер охраны, чтобы та, в свою очередь, позвонила в полицию. При этом он не забывает приговаривать:        — Ты же понимаешь, Се Лянь, что мне придётся всё рассказать твоим родителям?              Се Лянь слабо кивает, мягко перебирая непослушные прядки волос мальчика. Рядом стоит недовольная Му Цин, явно сдерживает свои комментарии по поводу всей сцены и не сдерживает шипение в сторону Фен Синя, который кружится вокруг, не зная как сделать так, чтобы «мелкий» отцепился от их госпожи.        —Успокойся уже. Так, ты только всех раздражаешь, — говорит черноволосая девушка, закатывая глаза, — можно подумать, они сейчас куда-нибудь сбегут.        —Му Цин, молчала бы уже! Это из-за тебя он расплакался .— Фен Синь говорит громко, смотрит раздражительно.        —Так это я ещё и виновата осталась?! Ты сам допустил эту оплошность и позволил ему здесь остаться. Если бы ты был поответственнее и выполнял свои обязанности как следует, Се Лянь бы вообще его не подобрала!              Му Цин как кошка шипит, специально ставит ударение на «ты». Её острые черты становятся, кажется, ещё острее, готовые в любую минуту, как иглы, проткнуть оппонента.        —Может хватит мне указывать что делать! Ты…        —Хватит.              Се Лянь говорит тихо, но твёрдо. Всегда она относится к этим двоим как к друзьям и общается на равных. Но бывают моменты, когда приходится напоминать, что она здесь госпожа. А они, как бы это не было неприятно, работают на неё и её семью. Се Лянь не нравится это осознавать, ещё больше не нравится вести себя как «госпожа». На таких отношениях невозможно построить дружеские, хоть она и пытается.        —Говорите потише или выйдите. Хун-эр только успокоился.              Девочка оставляет руку на спине, как защищающий жест, успокаивающий, и мальчик, свернувшись клубочком, сидит на её коленях, прижимается ещё ближе. Но приходит момент расставания.              Мужчины в форме усаживают дрожащего мальчика на высокий стул в гримёрке, выпрашивают с пристрастием биографические данные. Кто, откуда, зачем и почему. Записывают в свои блокноты, что-то отвечают по телефону. Мальчик спокойно, немного подрагивая от недавних слез, рассказывает что может, иногда вытерая щипающие от соленной влаги глаза. Он поглядывает на цзецзе, которая стоит рядом и тоже даёт краткие ответы на вопросы полицейских под чутким надзором Фен Синя и Мей Няньцина. Му Цин, облокотившись о стену, стоит недовольно в стороне, сверля взглядом мальчика, будто он может сейчас встать и убежать, натоптав своими грязными кедами. От её колкого взгляда серых глаз, от хмурых чёрных бровей Хун-эр сжимается в стул, но тут же расслабляется, когда видит спокойные черты Се Лянь. Она стоит рядом и как бы своим взглядом уверяет его: «всё хорошо», «доверься им», «ничего плохого не случится».              Ничего плохого не случится— всё плохое уже случилось.              Дяди в форме забирают его, установив адрес проживания и родителей. Хун-эр снова едва не плачет, шмыгая носом, когда его уводят. Мимолетная радость в его жизни и лёгкость грозятся затопиться снова в печали и фиолетово-желтых гематомах. От осознания, что он, скорее всего, больше не увидит цзецзе, на душе скребуться кошки.        —Хун-эр!              Его догоняют на улице. Сухой холод дерет кожу рук, пробирается за одежду. К нему бежит девочка. Позади неё орёт подросток-переросток вместе с остроугольной в чёрном.        —Хун-эр, прости, пожалуйста, что так получилось! Не слушай, что говорят остальные.              Она садится на корточки, становясь с ростом его, может чуть ниже. Берёт холодные ручки в свои тёплые и смотрит в глаза искренне. Жар внезапно поступает к лицу мальчика. Щеки алеют на глазах, губы начинают дрожать, но не от холода.        —Цзецзе, не нужно передо мной извиняться, — он опускает голову так, что глаз не видно. — Прости меня, пожалуйста.              И вот слезы снова просятся…        —Цзецзе, а мы… не увидимся больше?              …От осознания, что это, скорее всего, их последняя встреча. Может, это и правильно. Такой девочке не нужно общаться с таким мальчиком. Но всё же. Если это скажет сама цзецзе, если она сама откажет, то он это примет. Хуа Чен уже тогда знал.       Глаза в удивлении смотрят на него а после красивое лицо озаряет самая радостная улыбка, которая запечатлится в памяти навсегда.        — Мы обязательно ещё увидимся! Приходи сюда вечером, если будет время, — и добавляет, ласково гладя по чёрным волосам, — я буду ждать.              Слезы текут по щекам, жгут глаза, но теперь не от горя, а безграничной радости, благодарности и осознания, что Хун-эру просто рады, просто ждут.              Впервые за долгое время просыпаться в слезах не больно. Хуа Чен поднимает веки и только с левой стороны ощущает влагу, которая льётся из глаза. Он не подрывается, не утирает слезы. Даёт им волю здесь, в темноте, где никто никогда не увидит этого. Приходит облегчение впервые за долгое время.       Когда можно было сказать нет, промолчать, найти причину или вовсе не подбирать его. Из всех вариантов отстраниться Се Лянь выбрала объятия. Тогда и сейчас.              

***

             Субботнее утро стелилось туманном и усталостью. День в голове светился ярко выходным, но выходным не чувствовался толком. Как назло, сильнее только устаёшь. А яркое холодное зимнее солнце высасывало всё силы, ослепляя при этом.              Се Лянь выполняла привычную для себя рутину, не особо акцентируя внимание на это. Руки сами всё делали, ноги сами вели, голова пребывала в каких-то далёких от мира сего мыслях, частично возвращающихся к реальности и планам на день. Внезапно её поток прервала мелодия из телефона. Телефон-раскладушка лежал на тумбочке и жужал как шмель, при этом крутясь вокруг своей оси, намереваясь вот-вот и упасть на пол. Бусинки брелочка в ввиде цветка постукивали в так вибрациям. Се Лянь подходит быстро, читая на дисплее знакомые иероглифы, от которых теплеет в душе и нажимает на кнопку с зеленной трубкой.        —Алë-алë! Меня слышно? Привет, моя дорогая! Как у тебя дела? Как жизнь? Всё ли хорошо? Прости, пожалуйста, что так рано звоню, просто день завален делами и мне было необходимо тебе позвонить, поэтому решил сделать это сейчас. Я тебя не разбудил?               Ши Цинсюань всегда отличался весёлым нравом и громким голосом. Свою жизнь связав с журналистикой, он полностью отдавался поездкам, интервью и блогу. Ещё в детстве их семьи общались и, как бы это сейчас не звучало смешно, планировали свести своих чад. Но десять лет общения, общие воспоминания, секреты и шалости взрастили крепкую дружбу, что проходит сквозь года. Се Лянь была старше братьев Ши. Хоть Уду вёл себя с ней, как с равной, то младший вечно бегал хвостиком и норовился то упасть лицом в пудру, то обмазаться помадой, а один раз и вовсе примерил диадему. Тогда у Ши Уду случился нервный тик. А Се Лянь почувствовала себя старшей сестрой в хорошем смысле. В плохом она себя чувствовала, когда к ним в особняк приезжал на лето её двоюродный брат.        —Всё в порядке. Я уже проснулась давно.        — Сколько лет проходит, а ты себе не изменяешь. Вот это да! Какое облегчение! Уже начал волноваться, что побеспокоил тебя.              Он смеётся радостно и чем-то шелестит на фоне. Любимое дело Цинсюаня, когда он болтает– это валяться на кровати и мотать ногами, либо скручивать фантики от конфет, либо то и другое.        —Цинсюань, как у тебя дела? —Всё замечательно. Сейчас в Пекине, встретился со своим другом. Сегодня поеду к менеджеру тире брату покажу свои записи и сценарий на следующую программу. Кстати, спасибо тебе большое. Ты меня т-а-ак выручила! Всё твои записи были настолько подробные, что я даже не отправлял на редакцию, всё просто идеально!        — Я очень рада, что они пригодились.              Се Лянь поглядывает на наручные часы: ещё есть немного времени. Они редко созваниваются, ещё реже видятся и часто списываются. Поэтому для неё каждая минута ценна.        — Конечно! Но не будем только обо мне. Ты так и не ответила, как сама?        —Ну… Рассказывать особо нечего, всё идёт своим чередом. Занятия в секции и тренировки. Из интересного могу рассказать как научилась не сжигать блинчики совсем!              Се Лянь думает каждый раз завести себе в телефоне заметки, озаглавив: «что интересноно со мной происходит за день», но понимает, что ни чем похвастаться толком не может. Всё дни как один стабильны и одинаковы, но они радуют саму Се Лянь, правда. На другом конце пытается сдержать смех Цинсюань, а после спрашивает:        —Хммм… И совсем ничего не изменилось? — Се Лянь немного не понимает интонацию друга, но и правда больше ничего не может добавить.        —А есть ли, может быть, какие-то новые знакомые?              И тут Се Лянь чувствует, будто в её темечко что-то попадает. Сань Лан, точно! Как она могла забыть. Сегодня она обещала вечером поехать к нему, то есть он её должен забрать. Златоглазая прикладывает руку ко лбу, коря себя за забывчивость. Как она могла о таком забыть? Просто, когда проживаешь один и тот же день одинаково, не успеваешь привыкнуть к изменениям. И тут она замечает как в сердце внезапно становится теплее просто от мысли, что сегодня они увидятся. Это странное чувство, приятное, и она не знает что с ним делать.        —Алë? Алë-ë-ë? Дорогая?        —А! Да!        —Да?        —То есть, в смысле… Ну, в общем кое-что произошло недавно.       Се Лянь рассказывает ситуацию с Хуа Ченом, его предложением, и их «внезапной» встрече на острове, о вечере когда она позировала. Ши Цинсюань слушает внимательно, «удивлённо удивляется», но след улыбки остаётся в голосе.        —Ну ничего себе! И что ты о нём думаешь?        — Думаю, он хороший человек, очень воспитанный и образованный.        —По твоим рассказам я понял, что он ещё и слегка нагловатый.        —Ха-ха, Цинсюань, всё в порядке, правда. Да, бывает, он шутит, но я воспринимаю это как шалости и способ разбавить обстановку. Всё таки, я не очень общительная и часто витаю в облаках, возможно, ему просто не комфортно становится.        —Что за глупости? Ты чудесная! А если этого кто-то не понимает, это лишь их трудности.              Цинсюань на манер взрослого объясняет «очевидные вещи» серьёзным тоном.        —Но он тебе нравится? —чуть тише спрашивает он.        — Нравится…? —Как мужчина.       Цинсюань намеренно делает акцент на этом, прекрасно зная, что для Се Лянь «интересный собеседник, хороший человек, приятная личность и привлекательная внешность» описание почти любого её знакомого. А «главное не внешность, а душа» видимо придумано ею же сто лет назад.        —Ши Цинсюань! Мы просто…друзья…              Се Лянь не знает как назвать этот тип отношений.        — Ха-ха, ты у меня спрашиваешь?        —Трудно сказать, потому что он приехал в Харбин только ради фестиваля, после чего снова уедет в Пекин.        —И вы больше не увидитесь?              Се Лянь кивает сама себе.        —Нет смысла рассматривать кому-то отношения больше чем знакомый или друг. Тем более, я вряд ли интересна Сань Лану. Он известный художник и у него нет смысла обращать внимание на…калеку.              Последнее слово до сих пор даётся с трудом. Но избегать его нет смысла, как и самого факта. Нужно называть вещи своими именами.        —Се Лянь…              Голос Ши Цинсюаня дрожит. Се Лянь стыдно, что она испортила ему настроение. Она не хотела грузить своими проблемами, но факт остаётся фактом:        — Жаба не должна хотеть съесть лебединого мяса.              Се Лянь поворачивает ключ несколько раз и толкает дверь. Её встречает полумрак, и только редкий свет поступает из высоко расположенных окон. Она клацает по выключателям и электрический ток бежит в круглые лампы. Свет озаряет блестящий паркет, гонит прочь тьму. Девушка проходит в гардеробную, где у неё есть шкафчик со своими вещами. Снимает тёплые ботинки, на которых блестит растаявший снег, и аккуратно вытирает полотенцем, ставит на полку и берёт туфли-лодочки. Се Лянь смотрит на свои ноги. Косточка щиколотки на правой ноге выступает, несимметрично смотрится. Режет взгляд свои отличием. Чуть выше под тонким капроном её огибает чёрный узор– сплетение линий. Татуировка. Се Лянь никогда не задумывалась о таких вещах раньше–не было ни причины, ни желания. Даже сейчас она не может точно сказать, рада ли ей. Скорее безразлично.       Это некий акт неповиновения, бунтарства, проявления характера. Факт того, что её молодость была, она была юна, радостна. Это факт того, что она не идеальна. И Се Лянь только сейчас понимает, что сделала это назло всем. И не жалеет об этом. Это глупо, но храбро.       Кончиком пальца она проводит по узорам, чувствует зазубрины даже сквозь краску, что под кожей. Но тут же надевает туфли, опуская длинную юбку. У Се Лянь нет привычки прятать свою татуировку. Люди, которые её замечают, обычно удивляются по типу «не знал, что у такой как ты, есть тату». Се Лянь не обижается, правда, а вежливо улыбается. В столе, у неё дома лежит конверт, в который она откладывает деньги на второй рисунок— на шее хочет. Чтобы закрыть «ошибку молодости».       Се Лянь стоит перед зеркалом в подсобке, ждёт пока вода наберётся в таз. Зеркало уже старое, древесина на раме вздутая, кое-где отходит от стекла. Её бы поменять, иначе в один день деревяшки просто упадут вместе со стеклом. Девушка делает в голове заметку, что нужно купить какой-нибудь клей для дерева, или лучше для стекла? Лучше то и другое.       Есть одна интересная примета. Если перед выступлением на сцене найти торчащие гвозди или дощечки и их забить, то концерт пройдёт удачно. Се Лянь каждую неделю проверяет эту примету, но не на сцене, а в своей студии. Она старается вовремя чинить дощечки, смазывать их, забивать гвоздики, чтобы не скрипело. Только вот ко вздутию древесины она вновь оказалась не готова. Хорошо что эта неровность не по середине, а в стороне, но всё же. Скрип ужасный, а влага славно разъедает клей. Се Лянь щупает стены рядом и голова задирается к потолку, где блестит небольшое влажное пятно. Это неудивительно. Здание не новое, материалы не шибко качественные, что говорить о подвале?       Субботнее утро стелилось ярким ослепляющим светом и неприятными открытиями.              Лан Цяньцю не умел долго обижаться. Как бы он не злился, дулся, грустил, через несколько часов эндорфин возвращался в голову и бурлил. Только вот сейчас угрюмый вид юноши говорил о противоположном.       Лан Цяньцю пришёл как всегда пораньше, только был тих. Тихо прошёл в раздевалку, тихо переоделся, тихо вышел и тихо разминался. На все вопросы Се Лянь типа «как у тебя дела», «какие планы на выходные» он отвечал сжато и даже неохотно. К сожалению, или к счастью, пришли другие дети и спектр внимания теперь был направлен на них тоже. Сегодня длительные занятия, поэтому нужно выложиться на полную, а после вечером… Щеки как-то странно нагреваются от мыслей о черноволосом мужчине, которому очень идёт красный цвет. Се Лянь прикладывает ладони к лицу и чувствует жар. Странная реакция, странные мысли. Это всего лишь её неумение принимать такие вещи. Это только её проблемы.       Тем не менее, стрелка часов уже гласит об обеде. Лан Цяньцю быстро собирается и, говоря скромное «до свидания», буквально убегает. Се Лянь тяжело вздыхает, закрывая дверь за последним учеником и устало трëт переносицу. Нужно поговорить с мальчиком как можно скорее. Но что сказать? К слову, Цяньцю не знает, что она не может танцевать. Несколько па сделать труда не составит, но большее… Причина по которой никто не знает– не страх быть узнаваемой, а страх того, что Се Лянь является ярким примером той тёмной стороны балета, которую не хочется показывать.              Есть стороны, которые не хочется показывать.       Звон телефона, жужжание, на циферблате иероглифы имени, при прочтении который сердце едва пропускает удар.        —Фен Синь, привет.              Сегодня, видимо, ей захотели позвонить все знакомые. Выходные как никак. И вроде бы даже приятно. Фен Синь был той ещё курочкой-наседкой. Се Лянь уверена, если в будущем у него будет дочь, то он окружит её неловкой заботой и опекой в русле «а что если». Это забавно. Но ей неловко, когда он по прошествию стольких лет продолжает проявлять к ней заботу.        —Мы с Му Цин хотели приехать в Харбин на фестиваль.              Звучит неловко на другом конце. И Се Лянь представляет, как её друг сейчас потирает затылок.        —Очень рада, думаю, вам понравится здесь. Только одевайтесь теплее.              Она идёт в раздевалку, проходя мимо вздувшихся дощечек на полу, смотря на них тягостно.        — Принял. Ещё хотел тебе сказать, — для Фен Синя непривычно мяться или мямлить, только если речь не заходит об неудобной для него теме, как сейчас, — ну… в общем… так получилось… То есть не получилось, а… произошло, ну…              Се Лянь терпеливо слушает его, уже догадываясь примерно о чем речь.        — Мы с Му Цин теперь встречаемся!              Это звучит громко так сильно, что девушка невольно вздрагивает и отстраняет телефон с трескучим динамиком.        —О-Ого-о…! — она пытается быть не наигранно удивлённой, — Поздравляю вас! —и даже радость ей даётся легко, на удивление.              Если бы Се Лянь узнала об этом ещё три года назад, она, наверное, наигранно, старательно начала говорить как рада этому. Три года назад Се Лянь в тайне, глубоко внутри лелеяла надежду. Надежду, за которую ей стыдно сейчас. Что она в один день услышит сильный стук в дверь, что на пороге будет Фен Синь, обнимет её и… будет что-то ещё, что заставит её вернуться в Пекин. Се Лянь хотела быть спасённой и чувствовать ощущение нужности. Но ни Фен Синя, ни объятий ни чего-то ещё, что вернуло бы её в Пекин не произошло. Сейчас ей ужасно стыдно за эти мысли. Ей стыдно, что она надеялась. Ей стыдно, отчасти, что это влюблённость была. Стыдно, что она рассматривала Фень Синя больше, чем просто друга, в то время как сам парень считал её своим товарищем. Но сейчас, отчего-то, ей легко и радостно. Отчего? Се Лянь не знает. Может, она отпустила эту ситуацию? В конце концов ей двигало лишь желание быть нужной.        —Только вот… мужчина снова мнётся, издаёт невнятные звуки, а после всё же собравшись с мыслями, говорит, — мы же сможем увидеться?              Девушка застывает, когда достаёт из шкафчиках ботинки. Сердце действительно пропускает удар, но после её губы трогает улыбка.        —Конечно.              В трубке слышится вздох, а после радостное:        —Будем ждать, увидимся!              Под «будем ждать» Фен Синь наверняка имеет ввиду себя и Му Цин. И хоть Се Лянь рада звонку своего друга, его предложению, радостной реакции и скорой встречи, теперь ей нужно морально подготовить к встрече с его девушкой. Года многое унесли за собой, но многое осталось неизменным.              Се Лянь делает глоток кофе и откусывает кусочек от сендвича. Маньтоу закончились, к сожалению. Она села, по иронии судьбы, на тоже место, где они сидели в самую первую встречу с Хуа Ченом. Делая ещё один глоток, девушка понимает, что ей непривычно сидеть здесь одной. Словно чего-то не хватает. Это странное чувство. Ещё страннее то, что они с Сань Ланом не так долго знакомы и не так часто (как хотелось бы Хуа Чену) обедали вместе. Невольно мысли уносятся, и Се Лянь вдруг думает, а что было бы, если сейчас, вот прямо сейчас, он зашёл в кафе?       Се Лянь тут же поправляет отчего-то волосы и как будто бы садится ровнее. А что бы он ей сказал? Тут же бы заметил или может быть сначала сделал бы заказ? А если бы он зашёл сюда, он бы ей написал или, может, пригласил бы с собой? Сегодня у Хуа Чена дела, поэтому появление здесь маловероятно, но всё же есть процент?       Се Лянь краснеет, понимая абсурдность своих мыслей и ей сейчас действительно стыдно. Стыд не проходит и когда начинаются новые занятия. Только чуть-чуть остывает, но остаётся горячими румянами на щеках.       Стоя перед зеркалом, приходится лицезреть неприятную картину. Растрëпанная причёска, чуть вывалившиеся прядки вьются непослушно, и Се Лянь приходится распустить пучок, чтобы собрать заново. Нужно сейчас пойти за расчёской в гардеробную. К слову, она не была любителем каких-то вычурных причёсок и обычно закалывала передние прядки белым крабиком, чтобы не мешались, и редко делала высокий пучок. Излюбленной причёской юности был высокий хвост, но сейчас нет такого количества времени и сил, чтобы его делать без петухов, должным образом. Особенно с волосами её длины. Се Лянь который год думает подстричься, но откладывает это. И как итог, волосы всё длиннее.       Она проходит в раздевалку, минуя протекающий потолок и испорченный пол. Нужно будет на следующей неделе заняться этим вопросом. Наверное даже занятия отменить, чтобы мастера всё починили. Сколько это займёт? Неделя? Две? Се Лянь массирует точку между глаз. Во сколько ей это обойдётся? Хватит ли отложенных денег? Вдруг на глаза ей попадается телефон, одиноко забытый на подоконнике мальчишеской стороны. По иронии судьбы это Лань Цяньцю забыл. Даже не глядя на заставку с тигром на экране, понимает учитель. Потому что это происходит уже не первый раз. Она тяжело вздыхает и уже представляет негодование его родителей. Ей же придётся им звонить. И нет, к самой Се Лянь господин и госпожа Лан относились с уважением и признанием, только вот их сын был причиной новых седых волос на их головах.       Девушка выключает свет везде, смотрит на время и понимает, что ещё есть несколько свободных минут до приезда Сань Лана. К слову, сегодня они даже не списывались.              «Наверное, он очень занят»              «А если бы он был свободен, написал бы? »              «А если бы…»       Крутится в голове множеством вариантов. Они ведь не переписываются даже толком. Так, несколько сообщений, несколько эмодзи. Девушка думает, что сейчас ему как раз напишет, что освободилась пораньше и, возможно, сможет приехать сама. Всё таки она не хочет напрягать итак занятого человека. В голове разум голосом Цинсюаня говорит ей быть увереннее. Но что-то внутри сжимается в маленький клубочек волнения когда она видит Хуа Чена. Хуа Чена стоящего у машины, надевающего чёрные перчатки.       Он равнодушно-задумчиво смотрит на падающий снег, выдыхает пар. Весь такой серьёзный и холодный, подобно зиме. И красивый. Се Лянь признается самой себе, что считает Хуа Чена красивым. Эстетичным с точки зрения профессионализма балетмейстера. И невероятно привлекательным с точки зрения девушки. В английском языке, насколько помнит Се Лянь, есть слово «handsome», описывающее мужскую красоту. Это слово, балерина точно уверена, создали для таких людей как он.        — Цзецзе, здравствуй.              На губах расцветает улыбка, а глаз, неприкрытый вьющейся, чёлкой блестит заревом пожара в свете вечерних оранжевых фонарей. Становится ярче и распахивается отчего-то. Его губы застывают в удивленном отчего-то вздохе.        —Сань Лан, ты так рано приехал?              Девушка убирает ключи в сумку, подходя к мужчине.        —Да, получилось пораньше освободиться, вот и решил приехать. И не прогадал, — он щурится как кот, улыбается загадочно как-то, но в тот же момент отводит почему-то взгляд куда-то, прочищает горло.        — Ты мог бы зайти внутрь, на улице ведь очень холодно.       Се Лянь тоже отчего-то отводит взгляд. В её состоянии появляется неловкость.        —Не хотел беспокоить, цзецзе.               Уже кто кого беспокоит, но явно не Хуа Чен её.        —Ты не беспокоишь.        —В таком случае в следующий раз обязательно зайду.              В следующий раз              В следующий раз              Сколько будет ещё таких следующих разов? Сколько раз они ещё встретятся перед тем, как Хуа Чен покинет Харбин? Повисает странное молчание, усиливающееся падающим снегом, что как губка впитывает все звуки.        —Учитель Фан Синь?              Се Лянь дёргается, оборачивается, встречаясь с лимонным взглядом. Лан Цяньцю в растëгнутой куртке, как всегда, на плече висит рюкзак, руки в карманах, и он тяжело дышит. Бежал видимо.        —Лань Цяньцю, как хорошо, что ты вернулся!       Се Лянь видит его и вспоминает о потеряшке, доставая из кармана смартфон. Как она успела позабыла об этом?        — Я уже собиралась звонить твоим родителям.       Облегченно говорит девушка. Как хорошо, что она не успела.              Юноша заторможенно немного принимает свой несчастный телефон, чуть касаясь замерзшими пальцами тёплой ладони. Но мысли и взгляд устремлены далеко не на гаджет. Лань Цяньцю смотрит на Хуа Чена как на инородный странный неопознанный объект, а после переводит взгляд на свою наставницу, которая… он впервые её видит с распущенными волосами. И ему нравится. Только на языке вертится вопрос и через мгновение вырывается полуосознанно:        —Учитель Фань Синь, кто этот мужчина?       Се Лянь чувствует в его интонации нотки недоверия. Возможно её ученик что-то неправильно понял.        — Это мой знакомый. Лан Цяньцю, это господин Хуа Чен. Хуа Чен, это мой ученик Лан Цяньцю.              Следует пауза. Молчание и взгляды. Оба изучают друг друга, оценивают. От взгляда Хуа Чена, безразличного, холодного и природно-высокомерного всё сжимается внутри у юноши. С таким превосходством обычно смотрят сытые коты на мышей, что маячат перед глазами. Ему это не нравится. Ему он не нравится.       Первым молчание прерывает мужчина, он, улыбаясь, лёгкой походкой приближается ближе, протягивает руку.        —Рад познакомиться.       Лань Цяньцю, заторможено жмёт ладонь, замечая сумбурно, что она больше его. И сам Хуа Чен выше его на голову точно. Это колкое чувство. Ему не нравится эти факты. Он смотрит в лицо незнакомца и всё меньше и меньше его что-то радует. Неосознанно ему не нравится это всё. Это раздражает. Этот высокий привлекательный мужчина, который воспринимает его как ученика своей… Постойте, а кто они вообще друг другу? Знакомый? Но почему тогда он впервые его видит и вообще слышит о нём? Или же…        —Лан Цяньцю, всё в порядке?              Нет ничего не в порядке. Не в порядке. Сердце бьëтся как у воробья, которого поймала кошка, в голове всё перемешивается.        —Цзецзе, на улице холодно, думаю нам пора ехать. Если нужно, я могу подвезти твоего ученика.       Последнее звучит громче и уже обращено к нему. У юноши мысли сменяют друг друга будто вихрем.       

«Цзецзе»

      

«Нам пора»

       —Нет, не нужно, я сам.       Хуа Чен ничего не отвечает.        — Прошу прощения, что доставил неудобства, я пойду.       Он опускает голову, не хотя смотреть на это. Не хотя что-либо принимать.        — Цяньцю, тебе не за что извиняться.       Мягко отвечает Се Лянь и хочет подойти по ближе– по привычке потрепать по голове. Но Лан Цяньцю быстро разворачивается и ещё быстрее уходит, оставляя после себя брешь в пространстве и на душе девушки.        —Цзецзе, ты замёрзла.       Се Лянь только сейчас замечает как дрожит, и это не от холода или снега, что не тает на её волосах. Она дрожит от осознания что что-то рушится. Вновь. Но вместо того, чтобы провалиться в это ощущение, размазаться в месиво от сожаления, её крепко держат тёплые руки. Се Лянь чувствует даже сквозь пальто и свитер их тепло, надёжность, силу, но в то же время осторожность с какой держат хрупкую фарфоровую чашку, что осталась последняя из разбитого сервиза.       Двигатель заводится, дворники активно чистят лобовое стекло. За пару механических движений включаются все возможные обогреватели в машине. Хуа Чен хочет увезти её далеко. Ему претит разбираться с малолеткой, тем более, если это ученик Се Лянь. Но руки чешутся от желания дать ему смачный подзатыльник. Поэтому сейчас на лице Хуа Чена играют желваки. Он не оскорбился, нет. С чего бы? Но, видя как расстроена уже несколько дней Се Лянь, и теперь узрев эту «причину», хочется вмешаться. Однако он не имеет право на это. Всё что может Хуа Чен–отдавать своё тепло бескорыстно.