Эдельвейс

      Виолончель плачет, музыка доносится до гримерной. Хун-эр слышит её, и сердце от чего-то сжимается. Он ни разу ещё не слышал такую печальную мелодию. Фортепиано вмиг заглушает звуки из тетриса на телефоне. Злой подросток-переросток с пучком на голове любезно предложил ему поиграть в его телефон, чтобы «хоть чем-нибудь занять». Хотя, сказать по правде, Хун-эр не жаловался на скуку. Он тихо сел на стульчике-раскладушке в углу, еле доставая ножками в весенних кедах до паркета, и рассматривал во все глаза декорации, парики, костюмы, блестящие пайетками, маски животных, иногда поглядывая в широкие зеркала, освещенными маленькими лампочками. Всё это походило на какой-то свой волшебный и чарующий мир, сотканный из блёсток, красок, света разного, погруженного в таинственный полумрак.       Тетрис на раскладушке скорее унимал лёгкое волнение и дрожь в руках, и нервы самого Фен Синя, который с полной уверенностью занятости ребёнка, ушёл куда-то «недалеко».       К льющейся мелодии добавляются ещё инструменты, но это не делает её радостней, наоборот, становится грустнее. Но с грустью нельзя не признать, что произведение Сен-Санса не вызывает внутренний трепет. Хун-эр немного мнётся. Ничего же страшного, что он посмотрит, верно? Он же не будет далеко от своего места уходить, да?        Следуя порыву, оставляя телефончик, мальчик идёт на звук. Исследует лабиринт из огромных штор, которые Хун-эр в своей жизни впервые видит. Они плотные, многослойные, лежат частично кучей ткани на полу. Но звуки и свет больших ламп его ведут, и перед ним открывается вид на сцену. Он прячется за большой шторой, хватаясь за край и только чёрная лохматая макушка виднеется, глаза во всю глядят. Он стоит в тени, весь свет направлен на фигуру в белом. Хун-эр заворожено смотрит и вдруг узнает лицо, мимолётно показавшееся, освещенное светом белым. Это цзецзе танцует!       Она кружится, плавно руками взмахивает, как птица, кружит над озером. Хун-эр думает, что вот-вот, и она действительно взлетит, потому как её ноги легко, невесомо касаются пола, бесшумно приземляются при прыжках на сами носочки. Юбка фатиновая еле шелестит, подобно перышкам на ветру развивается. Но в движениях нет печали, о которой музыка твердит. Есть нежность, трепет, и бушующая энергия внутри, которая удерживается струнами виолончели. Это невыразимое чувство достигает Хун-эра в самое сердце, не в силах оторвать свой взгляд, он лишь способен неподвижно смотреть и смотреть на это всю свою жизнь, как ему кажется.       Но тут его надежды разбиваются вдребезги, когда звучит громкий мужской голос, а после музыка утихает. Балерина на сцене плавно останавливается, замерев в движении.        —Стоп! Стоп!              Мужчина средних лет появляется из ниоткуда в похожей обуви, в затянутом костюме, размахивает руками, и мальчик непроизвольно хмурится. По сравнению с цзецзе, это какой-то страус на длинных ногах.        — Се Лянь, у тебя танец «Умирающего лебедя»! Откуда эта энергия, откуда этот восторг в твоих движениях? Где страдания, где печаль? Ты должна играть, будто на последнем издыхании! А ты паришь на паркете, будто вот-вот и вознесëшься на небо!              Мей Няньцин жестикулирует руками, бьёт себя в грудь, возвышаясь над девушкой, и вышагивает, демонстрируя «печаль и тоску». Хун-эр в стороне недоуменно хлопает глазами, не понимая ни слова сказанного, но больше его сердит, что этот страус так громко разговаривает с цзецзе. Его ноги так и несут к сцене, чтобы закрыть девушку своим маленьким тельцем от этого недоразумения в обтягивающих штанах. Но порыв прерывается грубым тиском на предплечье. Словно ворон вцепился когтями, царапая. Его в одно движение разворачивают, и мальчик встречается с острыми и тонкими чертами.        —Что ты здесь делаешь?              Голос пусть и тихий, но пронзительный, он достигает до глубины тела и колится иголками. Глаза раскосые тёмные такие же острые, смотрят то ли с недоверием, то ли уже с ненавистью.        — Кто ты такой?              Звучит уже громче, и мальчик дёргается, пытаясь освободиться из железной хватки. Тело перед ним принадлежит девушке, возможно, чуть старше Се Лянь, но её телосложение тонкое, угловатое, виднеется каждая кость, но тем не менее эти на вид слабые руки, держат железной хваткой, перехватывая сильнее до такой степени, что становиться больно. Невольно с губ мальчика срывается болезненный стон и всеобщее внимание обращено к ним.        —Му Цин! Что ты там делаешь?!              Мей Няньцин моментально находит их силуэты в темноте.        —К нам лазутчик затесался, — девушка вытаскивает мальчишку на свет, и Хун-эр щурится от этого контраста, который будто даёт ему свой поддых, — Стоял в стороне и подглядывал всё это время. Отвечай, — она грубо разворачивает его к себе, теперь беря за плечо, — Откуда ты? С какого театра?              Хун-эр ни слова не понимает, моргая глупо, перед глазами пляшут пятна, слезятся, к лицу ползет жар от какого-то липкого стыда. Казалось бы, за что?        —Что это за ребёнок? — недоверчиво смотрит преподаватель, подходя ближе.              Се Лянь смотрит в сторону голосов, и её глаза моментально округляются, а сердце начинает отбивать чечётку.        —Учитель, постойте, я знаю этого мальчика, — она быстрее подбегает к Хун-эру, закрывая его от колких глаз, обрамлённых небольшими возрастными морщинами, — Мы пришли вместе сюда, он…        —Вы привели его сюда? — Му Цин перебивает, отстраняя мальчика от Се Лянь. Потому что не хочет чтобы этот сомнительный ребёнок не самой приятной наружности испачкал белый комплект её госпожи. Ей потом же отвечать и отстирывать пятна. Ещё и полы теперь здесь надо мыть. Это черноволосое недоразумение додумалось ходить по сценическому паркету в своей уличной обуви.        —Вы хотя бы понимаете, что сейчас у нашего театра бедственное положение. Кругом конкуренты и желающие сорвать постановку, а тут этот, — Му Цин показательно смотрит на мальчишку, — Он может сейчас спокойно выйти и всё рассказать соседнему театру. Да у него с собой точно ещё камера есть. Куда только охрана смотрит!              На слово охрана, как по колокольчику, прибегает парень с пучком и, увидев всю сцену, что развернулась, бьёт себя по лбу.        —Фен Синь, где ты ходишь?! Почему тебя нет поблизости?        —Чë ты орешь, как не в себе?! — он начинает разговаривать с ней на таких же повышенных тонах и спокойный голос Се Лянь, которая всё это время пыталась хоть что-то объяснить, теперь пытается до них докричаться. — Пожалуйста, успокойтесь! Я могу всё объяснить. Хун-эр ни в чем не виноват и ни как не причастен к нашим разборкам. Он просто заблудился, и я хотела ему помочь!        —То есть Вы привели сюда этого оборванца с улицы? Ещё лучше! Да он может быть кем угодно, много нужно что ли, чтобы Вы помогли первому встречному?        —Не разговаривай так, с госпожой!        —А ты где был? Для чего ты нужен, если наша госпожа подвергается такому риску? Он был в гримёрке и мог подсунуть ей всё что угодно. Мало случаев, когда балерину подставляют таким образом? А кто меньше всего вызывает подозрений? Да конечно, ребёнок!              Му Цин дёргает руку мальчика сильно, выпячивая его в центр взрослых. Все глаза устремлёны на него. И эти взгляды полны сомнений, жалости, и…чего-то нехорошего. Хун-эр не знает ещё что это за чувство, но оно уже ему не нравится. Он ищет глазами, только один взгляд, который сейчас ему нужен, только чтобы не видеть эти полные отвращения лица. И мальчик находит золотые блики в ореоле очей, что смотрят с волнением, с сочувствием и глубоким раскаянием. Губы чуть приоткрываются во вздохе, и мальчик боиться услышать, что скажут её слова.        —Хун-эр, — начинает Се Лянь, но мальчик успевает первым.        —Это не я! — кричит он громко, отчего девушка невольно вздрагивает, — Это не я! Не я! Честно! Я не виноват!              Взрослые отшатываются от его криков. Фен Син дёргается в сторону девушки, закрывая её рукой на автомате. Му Цин держит его крепче, пытаясь перехватить второй рукой, но тут мальчик дёргается сильнее, цепляясь зубами за её запястье. Зубы проходятся по тонкой коже, и рука с силой отдергивается, ударяясь костью об молочный зуб сильно. Кажется, он начинает шататься. Но черноволосому всё равно, он рывком мчится в глубь сцены по лабиринтам парчевых штор, рыдая навзрыд и повторяя про себя всё одни и те же слова:        «Это не я!»              Он слышит, что за ним кто-то бежит, наверное, опять будут бить. Опять его прогонят! Нигде ему не рады и отовсюду гонят, как никому ненужного чёрного кота, что приносит лишь несчастья!        «Это не я!»              Звучит набатом в голове, а голос вторит громко.        «Это не ты!»              Вдруг его обхватывают со всех сторон, как кажется, притягивают и… Хун-эр окунается в тёплые объятия. Оказывается притянут к груди, объят со спины, а тонкие нежные руки гладят голову чёрную, спину прижимая к себе ближе.        —Нет, это не ты, я верю тебе, всё хорошо.              Звучат слова снова и снова. Голос Се Лянь ласковый, тихий, но сердце разрывается от боли и вины. Если кто и виноват, то только она.        —Всё хорошо, не слушай, что они говорят, это всё не так, я верю тебе.        —Цзецзе, — мальчик всхлипывает, смотря в глаза с надеждой, вглядываясь в лицо старательно. А после горько плачет, роняя солёные слезы.              Его прижимают к груди, утешая, но он не может перестать громко, навзрыд рыдать. То ли от тоски и несправедливости, то ли от радости и счастья, что наконец хоть кто-то ему поверил, наконец хоть кто-то от него не отвернулся. Слезы полны отчаяния, но после них ему становится будто легче. Душа не так болит и наполняется чем-то новым, нежным, что заставляет его парить, как птица в небе.        —Цзецзе… — звучат слова сорванным голосом тихо.        — Цзецзе… — повторяет он снова и снова.        —Цзецзе… — давно её так никто не звал и Се Лянь на периферии сознания хочет, остаться подольше.        —Цзецзе…              Глаза сонно моргают, открываются тяжело, когда она следует за голосом. Он выводит её в просторную комнату, заставленную материалами художественными.        —Цзецзе, ты устала? — звучит голос бархатный, стелется дрожью по телу. Се Лянь отбрасывает странные ощущения и поворачивает голову, встречаясь с взглядом ласковым, где красные искры плещутся на глубине.              Точно. Она же согласилась на предложение этого чуть странного, но не менее приятного господина. И теперь сидит на высоком стуле, облокотившись на спинку, на фоне белых штор, пока художник держит в сильных руках планшет деревянный. Се Лянь чуть прикрывает глаза, вспоминая, как здесь вообще оказалась.       Она согласилась там, на Лебедином озере, и видела как собеседник сразу повернул голову к ней, как в растерянности смотрел глаз тёмный на неё. А весь остальной путь от озера к несчастной остановке прошёл в настаиваниях о финансовой оплате со стороны мужчины. Но у Се Лянь немного не хватало наглости брать деньги с простого сидения или стояния. И как бы Хуа Чен не использовал свои дипломатические навыки и шарм, ему удалось добиться только того, что он будет угощать её кофе в кафе во время обеденного перерыва. И это, пожалуй, было чуточку лучше, чем могло быть. Чуточку лучше, потому что теперь у него есть повод и полное право видеть её каждый обеденный перерыв каждого дня, кроме выходных.       Автобус заполнялся неспеша людьми. Они сели почти в самый конец, и мужчина, любезно оплатив проезд за двоих, сел с краю от Се Лянь, не смея её задевать своими широкими плечами или коленками. Хоть автобус был теснее кабины канатной дороги.       Джентельменское поведение не заканчивалось, даже когда они оказались на главной улице, напротив отеля. Здание больше походило на театр своими колоннами и большими дверями у которых стояли швейцары в случае помощи с багажом. Вопросительный взгляд девушки и немой вопрос был удовлетворен заверением, что здесь Хуа Чен снимает номер со студией для работы. Это подвердилось, когда хостесс поприветствовала улыбчиво «господина Хуа», а лифт по воле пластиковой карточки поднял их на верхний этаж.       От порога гостиницы до порога комнаты-студии Се Лянь находилась в пространстве. Хуа Чен кружился около неё, как делала обычно Жое, когда хозяйка возвращалась с долгого рабочего дня. Он то извинялся за беспорядок, то спрашивал не холодно ли ей, не жарко ли, то предлагал чай, кофе или меню в глянцевом обрамлении, чтобы что-то заказать. Се Лянь бы отказалась от неловкости, попросив лишь стакан воды, но пустой желудок был против, а меню дребежало как и блюдами, так и ценнами за них.        — Госпожа Се, не стесняйтесь выбирать, — мягко сказал хозяин номера, вешая на стену белую ткань и подготавливая рабочее место, — Вы моя гостья, поэтому я хочу угостить как тот, кто пригласил.              Сердце как-то непривычно стучит, что-то внутри разливается мягко. Щеки готовы то загореться пламенем, то ли холодеют сильно, когда девушка садится на высокий стул, Хуа Чен любезно подаёт руку и делает небольшие «правки» в её образе при этом прося прощение ещё: заправляет выбившиеся пряди из причёски, чуть краешком пальцев подбородок её тонкий поднимает и поворачивает лицо. Се Лянь впервые так близко, лицом к лицу с ним находится и замечает как за чёрной занавесой волос, что опускается на плечи волнами, блестит в ухе зарево огня– красная серьга. Смутно она кажется ей знакомой, но раздумья прерываются лёгким касанием её рук. Их мягко перекладывают, проверяя положения каждого пальчика, не смея будто касаться выше или больше. Эти чуткие, несмелые, мягкие проявления внимания и тактичности заставляют девушку покрываться лёгкой дрожью от чего-то. Нет неприязни, прикосновения успокаивают, вид длинных пальцев и рук, с виднеюмищися суставами, завораживает.       Ногтевая пластина длинная, красивой овальной формы, любая девушка бы позавидовала. А на длинных пальцах с выраженными суставами, переходящими в сильные бледные руки, где под кожей мелькают мышцы, смотрятся ещё более… И при близком нахождении, от них исходит аромат чего-то пряного и приятного. Се Лянь ругает себя за свою неуместную внимательность. Но не менее внимательные глаза узучают саму девушку, голос ровный спрашивает, удобно ли ей и получив положительный ответ, мужчина занимает место у станка.       Время идёт на удивление быстро. Голова Се Лянь пуста и в тоже время наполнена шумными мыслями, которые движутся быстро, как машины несутся по трассе. Она не замечает, что проваливается в сон, а художник не смеет её потревожить, останавливая карандаш и несколько мгновений просто смотря на расслабленную позу и приоткрытые чуть персиковые губы, на спадающие волосы.       Тяжёлый вздох срывается, дыхание прерывается. Быстро находится блокнот и делаются быстрые этюды, чтобы запечатлить этот момент со всех сторон.              Се Лянь слышит как её зовут. Она заснула, очень неловко. Но тело чувствует себя отдохнувшим.        —Прошу прощения, — тихо говорит она, пытаясь вернуться в прежнее положение.        —Цзецзе, тебе не за что извиняться. Ты устала за день, после работы и поездки.              Хуа Чен вытерает руки белым полотенцем, и Се Лянь сдерживает порыв любопытства, спросить можно ли посмотреть, но её мысли снова словно читают.        —Цзецзе, можешь посмотреть, что получилось. Но это пока только наброски.              Под «это только наброски» он имел ввиду полноценный портрет и несколько зарисовок углем на большом формате в разных стилях, с разных ракурсов. У Се Лянь пропадает дар речи, насколько всё детализировано, насколько продумана каждая линия. Создаётся даже ощущение, что художник рисует её не первый раз. Но это лишь мысли. Конечно, картины такие красивые, ведь он же художник, он скульптор, у него отработаны годами линии непрерывные и сила при нажиме.        —Это прекрасно, — срывается с губ, лёгким вздохом, обращая внимание Хуа Чена, — То есть, работы очень красивые, постановка и детализация, а ещё игра света с тенью…              Се Лянь вспоминает терминологию в живописи, чтобы правильно описать свои эмоции, но ничто так не описывает их как слово «прекрасно».        —Спасибо. Но здесь не только моя заслуга. Лишь благодаря прекрасной модели, получились эти эскизы.              Хуа Чен с профессионализмом выученных движений, не глядя, раскладывает инструменты по местам.        —Хуа Чен, Вы слишком мне льстите, — говорит девушка, опуская взгляд снова на работы.        — Цзецзе может называть меня Сан Ланом.              Непренужленная улыбка, лёгкие движения, небрежность некая, но в то же время щемящая в груди внимательность к деталям. Это всё завораживает, не даёт отвести взгляд. Се Лянь должна себя ругать за это. Но вид сильных рук, виднеющихся из-под закатанных рукавов, не даёт отвести взгляда. Се Лянь, как бывшая прима, сразу видит телосложение насквозь. Это уже вжившаяся способность. Наверное поэтому её привлекли плавные правильные линии и гармоничное телосложение. Лишь эстетика, лишь избытки профессии. Больше ничего.        —А почему Сань Лан называет меня «цзецзе»? — вдруг спрашивает девушка, отвечая вопросом на вопрос. На что мужчина улыбается, прикрывая глаз.        — Вам не нравится?        — Дело не в этом, просто, — Се Лянь пытается правильно подобрать слова, — «цзецзе» — это больше обращение как старшему, а я вряд ли старше Вас. Мне бы стоило называть Вас тогда «гэгэ»?              Хуа Чен смотрит на неё с неким замешательством, примесью чего-то ещё. Се Лянь не понимает.        — Ох, я не хотел оскорбить Вас, таким образом делая акцент на возраст. Вы выглядите очень молодо, но дело в том, что я выгляжу старше своих лет, но, к сожалению, младше Вас.              «К сожалению» Се Лянь пропускает, хотя эти слова её немного интересуют.        —Мне не ненравится, просто хотела уточнить у Вас. Если вам так удобнее, то я не против, — девушка качает головой, улыбается. Она действительно совсем не против такого обращения.        —В таком случае, цзецзе, можешь называть меня Сань Ланом и обращаться на «ты».              Се Лянь медленно кивает, а после нескольких минут раздаётся звонок в дверь, где стоит официант с их поздним ужином.              Се Лянь должна была себя ругать. Этот мужчина рядом мог оказаться маньком-убийцей, сталкером и так далее. Странные совпадения происходили в последнее время. От их случайной встречи в кафе, до неожиданной на Острове Солнца. То как он прекрасно её заманил в дорогой отель, то как поселил в ней чувство безопасности, некой лёгкости в общении, а теперь угощает ужином. И ужин очень вкусный. Се Лянь могла бы предположить, что туда подсыпали снотворное или что-то типа того, как это делают в фильмах. И усталость появляется, но от долго дня скорее.        Вкусный ужин, приятная температура в комнате, любезный мужчина, который ухаживает за ней на протяжении всего вечера, это всё приятно обволакивает и даже мысли о маньяке-потрошителе не пугают Се Лянь как-то, когда она пьёт заваренный Сань Ланом чай.        —Я забыла предупредить тебя, Сань Лан, — девушка ставит кружку на стол, оставляя руки на теплом фарфоре, — По вечерам у меня занятия в секции, поэтому в следующий раз получится только на выходных.        —Цзецзе, тебе не стоит переживать, я подстроюсь под твой график, — Хуа Чен улыбаясь, кивает, смотрит на девушку и до конца не верит во всё происходящее, — Тем более мы будем видиться каждый обед.        —Но это не совсем правильно. Я имею ввиду, что я буду позировать намного меньше.        —Мой глаз прекрасно намëтан. Я могу запомнить образ, увидив лишь раз и не забывать годами.              Что в его словах трогает тонкие струны души, Се Лянь не знает, но разливается тепло, и она улыбаясь, кивает. Отчасти ей льстит, что о ней будут помнить. Что о ней не забудет Сань Лан.              Хуа Чен настаивает проводить домой девушку, пусть её квартира находится в сорока минутах на автобусе. Но после проверки расписания выясняется, что последний автобус ушёл как час назад. В этот момент мужчина жалеет, что его машина осталась на парковке в Пекине и делает себе заметку решить проблему со своим транспортом завтра. А пока он звонит на ресепшен и просит подать такси.              Се Лянь неловко до ужаса, а Хуа Чен и слышать ничего не хочет про «вернуть деньги или хотя бы часть». Её проводят вплоть до машины, открывают галантно дверь и…        —Цзецзе, ты напишешь как доедешь?              Се Лянь, прибывая в своих мыслях и волнениях, на автомате качает головой. Что-то внутри переворачивается каждый раз, когда этот мужчина так мягко и осторожно проявляет к ней, казалось бы, воспитанное поведение. Будто обволакивает вниманием, почтением, немыми заверениями, что тебя слушают, что тебе рады, что ты можешь не переживать.        «Глупая, это просто нормы поведения, правила этикета».              Говорит себе Се Лянь, отгоняя волнение где-то в груди и образ длинных пальцев, что держат жёлтую дверь такси, а после острожно закрывают. Тембр голоса тихо, говорит:        —До завтра, цзецзе. Хороших снов.              И девушка не успевает ничего ответить. Жёлтое такси трогается.       Весь путь, вплоть до дома, девушка крутится в своих мыслях, как белка в колесе. Замкнутый круг. И так глубоко, что не сразу замечает, как они доехали. Пока она поднимается по лестнице, картинки вечера сменяются. Жое её встречает встревоженным мурчанием, и только тогда Се Лянь приходит в себя.       Она приходит в себя и вспоминает, что обещала написать и тут же понимает. Что у неё нет номера Сань Лана. Как же так? Они весь вечер мило беседовали, строили планы на завтра, и Се Лянь даже не задумалась об этом. Даже фраза Хуа Чена, написать, как доедет, её совершенно не смутила. Но постойте? Сань Лан тоже должен был знать, что не обменивался с ней номерами. Тогда сказал это не иначе как на автомате? То есть он часто так проводит вечера в компании кого-то? Се Лянь не единственная?       Девушка бьёт кулаком себя по лбу. Что это за мысли сейчас были? Что это с ней? Ей так стыдно, что она уже не знает какой круг наматывает по комнате, сколько раз подошла к кактусам и сколько раз их полила. Жое смотрит слепо на свою хозяйку своими разноцветными глазами, а после начинает ходить за ней, думая, что это интересно.        —Ох, Жое, я такая глупая, как можно было забыть? Его номера наверняка нет даже в справочнике.              И тут до Се Лянь приходит озарение. Номер Сань Лана–номер Хуа Чена, серебром по красному написан на визитной карточке, что мужчина дал в первую встречу.       Се Лянь вводит номер телефона и пишет короткую смс, несколько раз стирая и начиная заново. Пальцы от чего-то подрагивают, и девушка себя уверяет, что это лишь воспитанное поведение.       Сообщение отправляется адресату, после десяти раз перечитываний. И через несколько секунд приходит ответ.        «Цзецзе, я очень рад, что ты сохранила мою визитку) »        —И правда, он как лис, — Се Лянь улыбается сообщению, после которого приходят ещё. Но сил уже нет отвечать, и она желает добрых снов обладателю чёрных волос на другом конце города.              А на другом конце города мужчина уже выучил номер наизусть, переименовав у себя в контактах, и поставив рядом с символами имени красное сердце на свой страх и риск.       Следущий день Се Лянь встречает с усталостью, апатией, пятью пропущенными сообщениями от Хуа Чена и внезапным пятном кофе на блузке. Сил нет его даже застирывать, а вьюга с мелким снегом, царапает окна с обратной стороны. Может даже лучше. Так думает балерина натягивая большой белый свитер. В нём тепло и мягко, Се Лянь так и хочется уснуть под звуки утренней метели. Хорошо, что завтра уже выходные и первое занятие не с утра пораньше. Жое мурлычит, пока кушает, довольно жмурясь, и девушка кладёт ей побольше, чтобы хватило до вечера. Сама же перекусывает сгоревшими блинчиками.       Такое стыдно готовить кому-то, но себе можно, в конце концов умение приходит с практикой, как говорил её учитель. Только вот с готовкой Се Лянь сколько не старалась, лучше бы она и не старалась вовсе. Хуже и хуже получается, если не также.       Она прощаётся с кошкой и выходит из дома. Глоток холодного воздуха и первые мурашки обозначают начало нового дня.       Тренировка проходит как обычно. Дети прыгают по паркету как горошинки, выполняя сотэ. Се Лянь смотрит, поправляет и по возможности демонстрирует сама. В конце занятий дети уставшие и радостные мчаться в раздевалку, и лишь один остаётся ещё у станка.        —Лан Цяньцю, тренировка уже закончена, ты можешь идти переодеваться, —говорит Се Лянь, убирая виниловые пластинки. Сегодня они с Цяньцю подбирали музыку под его выступление.        —Да, учитель. Хочу ещё раз прогнать, чтобы запомнить последовательность.        —Хорошо, только не опоздай в школу, договорились? Я могу посмотреть пока родители не пришли за ребятами.        —Конечно! Спасибо, наставница.              Се Лянь кладёт пластинку на граммофон, играет музыка. Девушка садится на скамейку напротив, и юноша делает первое па.       От начала до конца всё идеально, нет ни помарки, всё точно до миллиметра, вот только… От начала и до конца Лян Цяньцю пребывает в каких-то мыслях, от чего его брови то хмурится, то поднимаются вверх. Се Лянь знакомо это чувство. Боязнь, что тебе откажут. Но у них с учеником настолько хорошие отношения, что балерина не понимает истоки этих чувств. Девушка никогда не кричала и не оскорбляла своих учеников, в противовес всём другим балетмейстерам. Да, она могла быть серьёзной, собранной, порой холодной, отбивая ритм хлопками и заставлять прогонять один и тот же танец сначала по десять раз, но никогда не проявляла злости или несдержанности. Потому что верила- можно без этого. Поэтому выражение лица Лан Цяньцю и теперь его нервное заикание, вводили её в заблуждение и страх, чем она может так пугать юношу.        —Всё замечательно, Лан Цяньцю. Это была достойная хореография.        —П-правда?        —Да, вот только…        —Что? Что-то всё-таки было не так? Я до чего-то не дотянулся или был лишний прыжок?        —Нет-нет, всё прекрасно, просто ты во время танца был очень взволнованным и потерянным. На самом деле ты сегодня и на занятиях был очень тихим. У тебя всё хорошо?              Юноша не отвечает. Ни да, ни нет. Он опустил голову о чём-то думая старательно, а после заговорил голосом, который девушка слышала впервые. Тихим и… смущенным?        —Наставница, помните Вы говорили, что если я выступлю в паре, то у меня будет больше шансов и всё такое?        —Да, конечно. Ты подобрал себе партнёршу? — Се Лянь уже готова выдохнуть и порадоваться за ученика.        —На самом деле я… , —Лан Цяньцю опускает голову и облизывает губы, загнанно дышит, а после вновь смотрит на девушку, — Наставница, точнее не так… Фан Синь, Вы станцуете со мной па-де-де?