В шкуре героя

Очередной тусклый день. Мне всего три и много я едва ли достигла. Ну, разве что после двух лет стенаний Курама сдался и вроде как примирился с мыслью о том, что нам нужно подружиться. Я не питала надежд на то, что смогу быть супер — сильной с пелёнок. Быть младенцем вообще отстой. Быть младенцем, которого все ненавидят — отстой вдвойне. Но были и плюсы (в основном благодаря прошлой жизни и моей профессии) — я знала что нужно делать, чтобы начать ходить или разговаривать, я знала азы гимнастики и то, как нужно тренировать себя. Мне не нравилось быть слабой, бесполезной малявкой, которую большая часть деревни мечтала размазать по стенке за то, что она вообще посмела существовать. Я родилась шиноби — сверхчеловеком по-простому — но кроме двух очагов чакры больше мне это пока ничего не давало. Все потому что система циркуляции чакры (источник сверх-силы) у меня до четырёх лет развиться не должна. На этом хорошее можно было заканчивать. Хотя вру, были ещё плюсы — выносливости у меня было больше, чем у обычных детей, да и развивалась я лучше. За неимением возможности нормально заниматься хотя бы физической подготовкой в реальности, я старательно училась в подсознании — языку, письменности (что было сущим адом для моего математического склада ума) и теории фуиндзюцу. Последнее пришлось вылавливать из тех воспоминаний Кушины, которыми располагал Курама, благо мама в своё время учила отца. Заодно рос и развивался мой резерв посредством медитации. Это так странно, на самом деле. Я видела то, как эти двое — мои родители — умирали. Размытые пятна, потому что зрение у меня, как у младенца, на ту пору было отвратительным, впрочем, как и слух. Но ни то, ни другое не помешало понять и прочувствовать, насколько сильно любили меня эти новые родители. И это было так искренне, что оказалось попросту невозможно остаться равнодушной, как бы я того не желала. Я почти ничего не знала о Минато и Кушине, однако… я действительно бесконечно любила их, как любила и своих прошлых родителей в той жизни. Но, похоже, я проклята, раз оба раза они меня покидают. Я сползла с кровати, пригладив пальцами волосы и расправив одеяло. С тех пор, как ребёнку исполнялось два года, и он мог неплохо говорить и ходить, ему позволялось выходить в город, и даже раз в месяц выделялось немного денег, чтобы приучить их тратить самостоятельно. Я считала это диким. Но на самом деле, чем больший кризис переживает страна, тем меньше, как правило, взрослые волнуются о сохранности детей. По крайней мере, такую теорию я слышала в прошлой жизни. И эта жизнь на самом деле подтверждала её. Коноха (мой новый дом) переживала нелегкие времена, и большинство детей, что приютские, что нет, могли слоняться на улице без присмотра весь день, и никто не следил за ними и не проверял, что они там делают. Странная система приюта оказалась мне на руку. Во-первых, я совершенно не чувствовала себя в безопасности в «своем доме», даже несмотря на личную комнату, отдельную от других детей. Возможность уйти оттуда на весь день воспринималось мной как подарок судьбы. Во-вторых, благодаря накопленным деньгам у меня появлялись личные вещи, по типу тетрадок, альбомов, чернил и кисточек — приходилось долго и кропотливо работать над почерком, чтобы все символы выходили идеальными. Да, я не могла тренироваться открыто, развивая свои силы, а потому ждала, когда сформируется СЦЧ, но мне никто не мешал учиться «писать». Ну и в третьих, я могла посещать библиотеку. Пожалуй, это второе место в городе, которое мне импонировало. Никто там не задирал и не презирал меня, книги были тихими и немного заумными, как и человек, который их охранял — мастер Хан. Приятный старичок, очень строгий, но тем не менее не выражавший никаких эмоций и не мешающий мне баррикадироваться в дальнем углу за стопками книг. Знания — это полезно. К тому же, чтобы понять и принять новый мир с совершенно новыми законами, не только социума, но и природы, мне нужно было много работать. И книги в этом не хило помогали: моя картина мира расширялась. Хотя одно дело — прочитать, и совершенно другое — увидеть собственными глазами. Впрочем, я пришла к выводу, что всему своё время. Но было ещё одно место, куда я могла податься и быть спокойной. Это поминальный мемориал на окраине. Там редко появлялись люди, а если кто и приходил — собственное горе занимало их куда больше, чем красноволосая малявка с тетрадкой в кустах. Именно туда я планировала пойти сегодня. Кормили в приюте отвратительно, но я давно научилась пробираться на кухню незаметно и таскать рисовые булочки, которые поварихи готовили к обеду. Они были постными и не особо вкусными, но питательными и довольно большими. Я давно не ела со всеми. В последний раз это закончилось плачевно — тарелкой супа на моей голове и синяком под глазом. Драку затеяла не я — детей просто взбесило, что их упорно игнорировали. Однако выговор и наказание всё равно впаяли именно мне, как самой виноватой. С тех пор я почти не появляюсь в столовой, встаю раньше всех, ухожу в деревню и возвращаюсь перед самым отбоем. Если воспитателей это и злит, то они ничего не говорят. Хотя, наверное, они и рады — не нужно терпеть моё присутствие и сдерживать себя. Одежды у меня всего два комплекта — шорты и футболки, абсолютно идентичные. Поэтому переодеваться из домашнего в уличное мне попросту не имеет смысла. Одежду могу стирать только я сама, а на то, чтобы постирать белье, у меня пока не хватает силенок. С такими темпами там скоро заведутся какие-нибудь вши или что-то вроде. Так что вся моя утренняя церемония, учитывая все это, состоит в том, чтобы натянуть стандартные сандалии, захватить письменные принадлежности, да умыться в общей ванной, пока никто не встал. Тихо крадусь по коридору, старательно обходя все скрипучие половицы. Здание это очень старое, на самом отшибе, каждая зима здесь, несмотря на довольно теплый климат — то ещё испытание. Особенно в моей коморке на чердаке — вот где рай сквозняков. Я замираю под дверью нужного помещения. Вообще, такие прятки были привычны ещё с той жизни: моя мачеха была женщиной нервной, и я старалась лишний раз на глаза ей не попадаться, так что мастерски научилась красться ещё тогда. А здесь просто отточила все с новым телом. «Ку, есть кто на кухне?» «Сама бы уже начала прощупывать,— ворчит Лис, которого я, видимо, разбудила. Логично, если пол ночи мы учили символы защиты, — для чего тебе сенсорика дана?» «Ну, пожалуйста.» «Нет там никого. Но со второго этажа скоро спустится злобная старуха. Так что не медли». Девятихвостый, судя по ощущениям, снова засыпает, а я приоткрываю дверь, бросаюсь в эту щель и моментально ухватываю себе пропитание на сегодня, пряча его за пазуху под большую футболку. Злобная старуха — это заместитель директора Ариза-сан. Эта женщина была уже довольно немолодая, лет этак пятидесяти, и особенно сильно не любила меня, особенно в сравнении с остальным персоналом. Она, конечно, и других детей не очень жаловала, однако ко мне было «особое» отношение, и это меня совсем не радовало. Я решила не идти тем же путём — с кухни можно было сразу попасть на улицу, чем я и воспользовалась. Что ж, миссия выполнена, можно вздохнуть свободнее. Наверное, я кажусь довольно трусливой со всеми этими политиками избегания других людей. Настоящий Наруто о таком и не задумывался, но я всё же не он и моя сохранность меня волнует. На мой взгляд, лечить переломы не так весело, как их получать. На свой прошлый день рождения я получила тяжкие телесные, перелом двух ребёр и сотрясение мозга. Если бы не АНБУ, приставленные ко мне с рождения, в тот раз я бы умерла. Курама тогда долго ругался на мои куриные мозги, а я не могла не признать его правоту — не нужно дразнить чудовище, если не в состоянии дать ему отпор. С воспоминаниями о прошлом, к несчастью, комплектом шли и старые комплексы, а также то страстное желание доказать всем, что я небесполезна и что меня нужно признать. Но этот мир был местом, где детей отправляли на войну, и здесь признавали сильнейших — тех, кто побеждал или защищал. Меня никогда не тянуло к бессмысленной и беспощадной жестокости, так что в великие завоеватели я не стремилась. Но показать людям, что я не представляю угрозы, можно было и другим способом: я могла стать достаточно сильной, чтобы их защитить. У канонного Наруто это сработало, вполне могло сработать и у меня. Ко всему прочему, мне всё равно нужно было тренироваться как проклятой, чтобы этот мир не погиб. И большую часть работы я должна завершить до того, как стану генином, потому что после этого Мудрец начнёт забирать мои воспоминания о грядущем. Самое паршивое то, что я не могу написать об этом, да даже рассказать хоть какие-то подробности Кураме. Рикудо, перестраховщик, лишил меня такой возможности. Мои знания о прошлом остались лишь для того, чтобы я не скатилась во тьму ненависти, учитывая отношение в деревне к моей скромной персоне. Покуда жевала булку, размышляя о том, как много надо сделать и как мало времени у меня на это есть, не заметила, как дошла до места. Вздохнув, залезла на дерево напротив мемориала, раскрыла тетрадь и принялась выписывать изученные за ночь символы — сначала правой рукой, а потом левой. Курама говорит, что боевой мастер фуиндзюцу должен уметь работать обеими руками и на максимальной скорости. Конечно, есть два способа нанесения фуина, но этот является начальным и основным, а второй полагается на развитую СЦЧ и идеальный контроль, чего у меня пока нет. Работа была монотонной, но увлекательной и успокаивающей. В условиях, когда мир тебя недолюбливает, отключиться от него было довольно просто, так что я и не заметила, когда у меня появился сосед в этом тихом месте. Это был парень лет семнадцати-девятнадцати, судя по телосложению. На нём была форму АНБУ, но форменной маски я не заметила, хотя лицо закрывала тканевая. А ещё серебристые волосы торчком красноречиво дали понять, кто стоит перед моими очами. Стоит ли заговорить с этим несчастным человеком? Он стоит, не двигаясь, и я почти уверена, что перед ним разверзлась бездна, которая долгое время будет губить и отравлять его душу. Да и мне самой пригодился бы кто-то, кто относился бы ко мне как к ребёнку, а не как к монстру. Но стоит ли оно того? Ладно, человек все же существо социальное, я не железная, да и его мне по человечески жаль, так что… — Тут имена ваших друзей или родственников? — спросила я скучающе, перелистывая очередную страницу с фуином. Главное — сделать максимально незаинтересованный вид. Те, кто за мной следят, знают, что я не стремлюсь заводить друзей, так что резкий скачок социализации станет подозрительным. Какаши вздрогнул, медленно переводя взгляд на дерево, на котором я зависла. Я постаралась не корчить подозрительную моську. Не мог он настолько уйти в себя, чтобы не заметить моего присутствия. — Это довольно личный вопрос, — отзывается джоунин и, конечно же, переводит тему, — что ты здесь делаешь? Это не место для детей. — Остальные тоже так думают, поэтому тут спокойно, — пожимаю я плечами и подтягиваюсь на ветке. На ком-то, кто действительно моего возраста, это сработало бы, но у меня внимание было получше. — Но менять тему разговора не честно. Я на ваш вопрос ответила. — Хм, — многозначительно выдаёт Хатаке и уходит шуншином. — Ну очень вежливо, — ворчу я, чувствуя укус разочарования. Впрочем, не очень-то и хотелось. Вздохнув, возвращаюсь к работе. Мда уж, похоже, я растеряла последние навыки социализации. Это даже как-то печально.

***

После шести часов неподвижного сидения на месте я все же позволила себе немного физкультуры на пару часов, а потом окольными путями направилась в приют. Что не говори, но детское тело утомляется быстро. Мне всего три и, несмотря на потомственную выносливость Узумаки, тяжело обходиться без дневного сна. Так что утомляюсь даже я довольно быстро. Но все же я слишком сегодня устала и совсем потеряла бдительность — как иначе объяснить тот факт, что ничего не замечая, я позволила себе войти в душевые до отбоя. — Так, так, так, — тянет чей-то звонкий противный голос, а я замираю поднимая глаза на полную душевую девчонок, — смотрите-ка кто снизошел до нас. Её Помидорное Высочество. Так, если сейчас выйду отсюда, успею добежать до комнаты и запереться там. Пару дней попрячусь особенно тщательно и они снова обо мне забудут. Я делаю осторожный шаг назад, но неожиданно меня со всего маху толкают в спину, заставляя упасть на пол. Дерьмище. Я приподнимаюсь на руках, поджимая губы, решив хотя бы сесть, чтобы защититься как можно от большего количества тумаков. Если дам сдачи — они взбесятся и изобьют меня сильнее. Жертва, которая не сопротивляется — мало интересна. Но черт, как же мне будет больно. — Кто разрешал тебе вставать, демон?! — меня пинают по рукам, на которые я опиралась, обламывая все планы, и тут же с боку прилетает удар по рёбрам. — Ты поганый гнилой помидор, думаешь, что лучше нас, раз гуляешь где попало? Да всем просто плевать на твоё существование! Злобные крики сопровождались ударами. Я закрыла руками голову, чтобы её особо не травмировали и постаралась абстрагироваться от боли и ругани. Дети не знают меры и не умеют рассчитывать силу. И тормоза у них работают редко. Но это все ничего, это все мелочи. Регенерация исправит дело быстро, я вряд ли так легко умру, а если смерть мне не грозит, то все остальное сделает меня только сильнее. И переживу, и перестрадаю. В конце концов, могло быть хуже. Кому-то в этом поганом мире может быть сейчас куда хуже меня, я просто не могу жаловаться. — Хм, так не интересно, — говорит неожиданно главная заводила, а удары прекращаются, — ты ведь совсем не усваиваешь своего поганого урока. Но я знаю, как это исправить. Найра, одолжи мне свой нож. Я распахиваю глаза, понимая, что вот сейчас уже пахнет жаренным. Мало ли, что придёт в голову этим малолетним курицам, нож — это уже не игрушки. «Что у тебя происходит?» — лениво спрашивает Курама, когда я резко пытаюсь подняться, чтобы отбиться, но все тело сковывает приступ боли. Я не успеваю ему ответить, я даже мысль сформировать не могу, до того больно. Меня хватают за подбородок, выставляя лицо на свет. Я не могу разглядеть их, потому что слёзы застилаю глаза. — Слишком чистое личико, люди могут обмануться, глядя на тебя, Помидор, — тянет заводила и холодная сталь утыкается ко мне в щёку. — Нужно показать им сразу, кто ты такая. Демоническая лиса. Я спахиваю глаза, дернувшись, но мне прицельно со всей дури бьют по виску. Сознание плывёт и я проваливаюсь к Кураме, жалкая, трясущаяся и испуганная. — Какого черта, Наруто? — рычит лис, когда я поднимаю на него полные слёз глаза. Он злится, я знаю это, но я не хочу, чтобы он злился на кого-либо. Он так много вынес, ему не нужно губить себя в этой ярости ещё больше. Но боже, как же я ненавижу. Как же я ненавижу себя. — Все как обычно, — сохраняя ровный голос и яростно утирая слезы, говорю я, поднимаясь на ноги и бредя к решётке, — все хорошо. Я рассказывала тебе уже о Мальчике-который-выжил? — Наруто…- рычит биджу, но я нахожу в себе силы улыбнуться для него и приземляюсь на огромную морду, обнимая, насколько хватает рук. — Эта история началась в один непримечательный день на одной совершенно непримечательной улице в доме у совершенно непримечательных людей, — глухо говорю я, вдыхая запах шерсти единственного живого существа, которое обо мне беспокоится. Хотя он никогда этого не признает. В себя я прихожу тогда, когда все уже кончено. Я промерзла и все мышцы онемели. Не знаю, прошёл ли час или десять минут, но это занимает меня меньше всего. Встать получается не сразу. Но сил у этих детишек не достаточно, чтобы сломать мне кости. И слава Богу, что это пока так. Я дрожу всем телом, утирая слезы. Раны на щеках щиплет неимоверно, но я напоминаю себе, что это не идет в сравнение с переломанными костями на прошлый праздник победы над Кьюби. В мой новый день рождения. Натягиваю улыбку на лицо, прикрываю глаза. Не важно это. Подумаешь, шрамы. У меня их уже сотни. Теперь будут и на лице. Хах, а канон же. Поднимаюсь на ноги, плитка скользкая, но я продолжаю идти. Черт с ним, с этими озлобленными детьми. Они вырастут и когда-нибудь поумнеют. Не имеет смысла ненавидеть их за то, что они со мной сделали. Да и кого волнует эта чертова внешность? Ноги подводят у самой двери. Я падаю на равнодушный кафель и понимаю, что сдержаться уже не могу — рыдания хватают за горло и я плачу, тихо уткнувшись лбом в пол и подавляя всхлипы. Я не хотела, я не просила. Мне не нужна была такая судьба. Курама не вмешивается и не утешает. Возможно, потому что не умеет или просто не хочет, потому что моя слабость ему противна. Я не могу его винить. Мне самой от себя тошно. — Ты что тут валяешься? — слышится грозный голос злобной старухи. Ну что ж, умереть мне сегодня не дадут.

***

Раны были обработаны, я оставлена в медпункте до частичного выздоровления и уже почти вернула себе душевный покой. Очень помогала в этом старая песенка, которую любил напевать отец на своём родном языке, когда я была маленькой: …Если в сердце чужом Не найду ответа Неприятность эту Мы переживём… Однако, покой мне сегодня очевидно только снился. Вырубалась я не такой уж и большой срок, здесь лежала от силы часа два, за это время успела перекусить и оценить на трезвую голову своё состояние. И в этот момент явился Хокаге. Этого старика с тех пор, как меня забрали из больницы, где учили ходить и самостоятельно одеваться, я ни разу и не видела. Он не вызывал у меня особо положительных эмоций, но и злиться на него мне было особо не с чего. — Здравствуй, Наруто-чан, — хрипло произносит Хирузен, садясь рядом и доставая трубку, собираясь её раскурить. Эх, в той жизни я и сама дымила. А у отца была такая вот трубка, он с ней походил на настоящего пирата, особенно, когда долго не брился и черная борода покрывала его щёки кучерявым колючим лесом, — позволишь, я тут с тобой рядом присяду? — Я не думаю, что вправе что-либо запрещать главе деревни, — тихо отзываюсь я, приподнявшись на подушках, но все ещё слишком слабая, чтобы нормально сесть. — Ну, я тут скорее как друг, — добродушно смеётся Хокаге, но я знаю, что смех этот наигран, — ты знаешь кто такие шиноби? — Да, — раздражаюсь я от того, что меня держат за совсем уж тупого ребёнка. Нужно слепой блин быть, чтобы не знать о шиноби, — воины-защитники деревни. Я видела их, когда гуляла. — Неплохо, — кивает старик, — а знаешь, что ты можешь стать одним из них? — Мне позволят? — подскакиваю я, игнорируя боль в рёбрах. Нужно играть ребенка-неумеху, так никому в голову не придет считать меня угрозой. — Разве этому не со младенчества учат в кланах? Я правда могу стать защитником? — Если ты того желаешь, — сощурился довольно Хирузен, — и нет, не только в кланах. Есть специальная академия. Когда тебе исполнится пять — ты сможешь туда попасть. Только есть несколько условий. — И каких? — приподнимаю я бровь, сложив руки на груди и демонстративно надув губы. — Во-первых, ответь на мой вопрос, — неторопливо говорит Сарутоби. — Для чего ты хочешь быть шиноби? — Для того, чтобы доказать в деревне, что я не пустое место и не угроза для них, — честно, но очень тихо говорю я, решив, что для вранья у меня не тот уровень. Этот старый интриган читать меня на раз-два сможет, если пожелает. Да и нет ничего страшного в моём стремлении. Наоборот, оно показывает мою косвенную преданность деревне и старик это оценит. — Очень хорошо, — довольно кивает Хокаге. — Тогда второе: драки недопустимы, Наруто. А вот сейчас я впала в ступор. Подождите-ка, он что сейчас пытается вывернуть меня виноватой в ситуации? — Хокаге-сама! — возмущаюсь я, сжав в ладонях одеяло и подскочив. — Драки не допустимы, — проговаривает размеренно Третий ещё раз, — и девочке они ни к лицу. — Вы говорите так, словно бы я намеренно провоцирую их, — тихо проговариваю я, — но я не знаю, почему они меня так ненавидят. Если бы я знала, что делаю не так, то постаралась бы исправиться, честно! — Довольно! — сурово обрывает старик, складывая руки за спиной. — Ты должна избегать конфликтов. Если я узнаю о том, что ты снова ввязалась в драку, тебя будет ждать наказание. — Постойте, Хокаге-сама! — дернулась я. — Вы ведь тоже меня не любите. Пожалуйста, скажите за что! — Разговор окончен. Он поднимается и выходит за дверь. Ну что ж, откровений не получилось, но я заставила его нервничать, хоть как-то отыгралась. Старый интриган. Зато теперь я могу заняться тренировками более активно. Мол, смотрите как хочу попасть в академию и стать полезной деревне — одно загляденье. Ладно, день был долгий, и то ли ещё будет.