Золотые. Зелёные. Мёртвые

Флакон упал под ноги, но хруста стекла никто не заметил: Эйгон жадно прижал к себе сестру, зарываясь испачканными кровью пальцами ей в волосы, млея от прикосновений столь же жарких. Наконец-то. Её слова ещё липли, ещё мешались острыми песчинками на языке. «Это неважно, — внушал себе принц, — это недоразумение». Он больше не хотел ни о чём думать: ни об убийствах, ни о предложениях деда. Ему не терпелось поскорее стащить с неё это дурацкое платье, и Эйгон метался меж тем, чтобы держать Элинару за шею, наслаждаясь ощущением горячей и нежной кожи, и тем, чтобы остервенело дёргать шнуровку на спине. Какое ему дело до всего остального? Когда принц вжал сестру сильнее в край стола, она провела рукой от его бедра до самой шеи, оставив прерывистый кровавый след: Элинара обхватила его лицо ладонями, так аккуратно и нежно, что у Эйгона по спине пробежала дрожь. Он зажмурился, медленно оторвавшись от девичьего рта: меж их влажными разалевшимися губами натянулась тонкая нить слюны. Один лишь этот вид был бы способен расшевелить даже столетнего старика. Распалившийся до тягучей боли внизу живота, сжав подбородок Элинары, принц вновь раскрыл ей рот языком и скользнул глубже. Когда она, поощряя брата, повела ладонями к затылку Эйгона, чтобы притянуть ещё крепче, огненная волна прошла от макушки до пят. Кровавый алый след остался на рубахе — Элинара спустила с плеч брата уже расстёгнутый камзол, и он скатился вниз с вывернутыми наизнанку рукавами; принц пнул камзол в сторону. Быстрее, чем сам Эйгон оторвался от губ сестры, налившихся кровью, та сама опустилась с влажными поцелуями ему на шею — именно так, как ему нравилось больше всего. С глухим стоном он потянул ленту и распустил ей волосы. Железный, пряный привкус повис в воздухе. Элинара была так благодарна, что это чувство вмиг возымело верх надо всеми другими, быстро превратившись в почти щенячью радость. Это оказалось резкое и болезненное ощущение: вдруг понять, как легко она вновь могла остаться совершенно одна после всего, что сказала. Теперь она хотела, чтобы он забыл. Будет ли Эйгон вспоминать об этом каждый раз, как посмотрит на неё? Заглянув брату в глаза, Элинара медленно опустилась на колени, повинуясь страстному порыву. Его рука мигом опустилась ей на плечо, и он приоткрыл рот, но принцесса опередила его, прижавшись щекой к бедру, прямо рядом с обтянутой тканью выпуклостью. По-другому выразить свои чувства она уже не могла. Скулы Эйгона порозовели, когда он запустил обе руки в её растрёпанную причёску. Элинара вытянула язык, прошлась по ткани, пока Эйгон слабо направлял её движения, заставляя опускаться ниже, касаться губами всей длины. По его губам пробежала напряжённая улыбка. Принцесса увидела тень какого-то раздумья — она не желала видеть это, она не хотела, чтобы он задумывался о том, что узнал; когда большой палец Эйгона мягко прошёлся за её ухом, Элинара принялась расстёгивать ремень. Она сжала основание его члена и провела языком по головке, делая это медленней, уверенней, чем в прошлый раз — то было как будто в другой жизни. Эйгон дёрнулся, издав довольный полустон и одной рукой всё же опёрся на край стола. Элинара помнила, как раньше он реагировал на её действия, и потому делала это плавнее, чувствуя, как любые его мрачные мысли переставали иметь значение — слишком невесомые, чтобы не раствориться в обжигающей похоти, чтобы выжить. Элинара чувствовала на себе пылающий взгляд. Она обхватила губами головку, начала посасывать, и Эйгон втянул воздух сквозь зубы. Принцесса прошлась языком по всей длине, чтобы затем распределить слюну влажным углублением между указательным и большим пальцами, и заметила, как живот брата сокращался в нервном дыхании. — Тебе нравится? — Спросила Элинара тихо, посмотрев на него снизу. Эйгон дрожал, и было достаточно посчитать его выдохи, чтобы понимать, что он уже едва ли мог сказать ей остановиться. Его глаза казались почти чёрными, как пылающие угли. — Продолжай, — сипло произнёс он, подталкивая к своему члену. Элинара прижала плоть у основания и насадилась ртом до середины. Головка упиралась ей в гланды, мешая дышать, но она втягивала член, делая всё, чтобы пальцы брата сзади теряли ритм, прямо как сейчас. Она считала короткие вздохи, языком очерчивала венки, проводя рукой снизу вверх и слизывая солоноватую жидкость. — Блять, — принц вздохнул. Элинара сжала член чуть сильнее, подняв глаза. Она смотрела, как тело Эйгона вздрагивало каждый раз, когда она сглатывала выделявшуюся слюну и посасывала верхушку; как он дышал с приоткрытым ртом, пока его глаза жадно наблюдали за её действиями. — Глубже, — сказал Эйгон, кажется, сохраняя последние остатки трезвости. Но она склонила голову, продолжая целовать ствол, чувствуя, как он слегка дёргался после каждого мазка языком. Эйгон выдохнул, потянул за волосы, и сделал это почти силой. Элинара открыла рот, почувствовав, как член вбивался в горло, пока Эйгон держал голову сестры, заставляя вобрать всю длину. Он двигал тазом резче, сжимая волосы Элинары и постанывая. — Да, так, — рвано произносил принц, делая это глубже. Эйгон подался назад, давая ей вздохнуть. Элинара глотала воздух, облизывая губы и смаргивая выступившие слёзы. Он поднял её подбородок, бережно, трясущимися пальцами лаская ей щёки и подбородок, — и когда брат протолкнул ей в рот два пальца, принцесса облизала их, прикрыв глаза. Она ерзала на собственных ногах, пытаясь облегчить вязкое томление; Эйгон оттянул её нижнюю губу с мокрым щелчком и едва ощутимо погладил мокрыми пальцами по щеке. Когда Эйгон вновь скользнул ей в рот, проталкивая головку до начала глотки, Элинара увидела, как дрогнули его веки прежде, чем он запрокинул голову, делая себе её ртом приятно. Он насаживал сестру на стоящую плоть, упираясь в стенки глотки, пока она постанывала, царапая ткань его штанов ногтями, и двигала подбородком. Эйгон смотрел вниз, наблюдая за тем, как она старательно работала головой, облизывая его член, пока он трахал её в рот. Обо всём остальном он забыл: кровь покинула мозг, и сознание сузилось до пределов комнаты. Головка тёрлась о её нёбо, пока не достигала горла. Элинара захныкала, наспех сделала вдох, помогая себе рукой. Он слышал шорох их одежды, её руки, шарившие по ткани штанов, ища опору, но ничего не существовало, кроме ощущений. Эйгон почти видел маленькие вспышки вокруг, пока он превращался в кусок возбуждённого мяса, лишённый разума. Просто натянутая струна из нервов, по которой Элинара водила языком, заставляя его постанывать, когда он смотрел на опухшие губы сестры. Его ни за что не хватило бы надолго. Эйгон мог поклясться, он затрахал бы её до смерти. В голове проносились картинки, одна сочнее, жарче другой, когда он видел, что эти его чувства взаимны, видя, как Элинара жмурилась при каждом толчке, возбуждая его ещё больше. Подталкивая к пику. Создавая эти влажные звуки, привставая, пытаясь сделать ему хорошо. Залитая последними лучами комната расплывалась перед глазами, и Эйгон словно со стороны слышал собственные стоны, пока сестра двигала головой, зная, что он близко. Он предупредительно положил ладонь ей на щёку, и это оказалось всем, на что его хватило. *** Стало странно. Эта странность царапала кожу, задевала ресницы. В полном расцвете, солнце повисло на небе переспелым плодом: желтоватые блики вяло ползли по белому камню Зелёной террасы и скакали по серебряной посуде, они делали застывшее одутловатое лицо лорда Медвика похожим на восковое изображение, унылое и плоское. Скромный ужин для семьи. Интересно, слуги совсем убрали его стул отсюда, или поступили, как всегда, и просто поставили туда, где теперь сидел Эйгон? — Сегодня отстояла прекрасная погода, не правда ли, сир Отто? — Ровным елейным голосом начала леди Алерия, когда на стол опустили последние блюда, в том числе ярко-рыжих вареных с мёдом раков и рагу из бараньих мозгов. — У нас долгое время шли дожди… Мейстеры говорили, буря шла к нам с Королевской Гавани?.. Элинара иронически улыбнулась, глядя на брата, сидевшего напротив: «Видишь? И так здесь всегда.» Тот поддел мыском её ногу, как будто в детстве, когда они сидели за столом рядом, и принцесса, подавив смех, немного лягнула Эйгона в ответ. — Погода хорошая, но день ещё не кончился. — Сир Отто поднял острый взгляд от варёного медового рака в пальцах. Он стрельнул глазами в сторону внуков, но те были слишком увлечены своей тайной борьбой. — Да. — Веско продолжил он. — В Королевской Гавани тоже были некоторые… неудобства. Он говорил ещё о расстройстве королевы и её соболезнованиях, и, наверное, еда в блюде Десницы успела остыть. Спустя совсем недолгую передышку — потому что в учтивостях деда все застыли мухами в закаменевшем янтаре и не знали, что сказать — слово подхватила леди Алерия. Она ласково посмотрела на Эйгона: — Ваше Высочество останется с нами? Неужели она сумела догадаться? Вмиг Элинара ощутила, как пальцы ног поджались от напряжения. Только Эйгон поднял на леди Тирелл глаза и, казалось, хотел что-то сказать, сир Отто ответил за внука: — Нет. — Быстро возразил он, разделываясь с крупным раком. — Принц Эйгон утром вернётся в Красный Замок. — Он сделал такой жест рукой, будто пояснял неразумным детям. — Его мать беспокоится. Он и без того… задержался. Верно, мой мальчик? Щека Эйгона дёрнулась от отвращения. Он знал, что теперь нужно подчиниться и суставы от этого понимания мелко изламывало. — Конечно. — Едко и широко улыбнувшись, он поспешно подтолкнул ногу сестры под столом. Однако когда их взгляды встретились, веселья больше не было ни в одном из них; оба схватились за кубки, чтобы хоть на миг скрыться за ними. Не желая пачкать руки, Элинара вяло жевала мелкие куски бараньих мозгов, чуть сладковатые от корицы. Солнечный блик, отражённый от серебряного кувшина, завис на стене, полукруглый. Внизу какая-то женщина крикнула нечто нечленораздельное, в ответ громыхнул мужской смех: должно быть, это были солдаты, потому что следом зазвенело брошенное наземь оружие. — Кидвелл здесь? — Вдруг рыкнул лорд Медвик, совершенно не к месту. Как бы пробужденная от дремоты, Элинара вздрогнула; за знакомым именем с опозданием пришёл знакомый образ. — Воротит от его нытья. Сначала женятся черте разбери на ком, потом начинают написывать мне, в Цитадель, Великому Септону! Что это, скажи мне? Ещё скажут: глаза не видели, что руки брали! А у меня сын!.. Пытаясь успокоить вновь разбушевавшегося мужа, леди Тирелл взяла того за локоть: — Медвик. — Суда ему подавай… — Милорд говорил так недовольно и так низко, что его голос напоминал мурлыканье огромного кота. — Полгода не прошло, этот уж решил, что она ему сына не родит. Мы ждали два года, и ничего… — Верно. Семеро вознаграждают терпеливых. — Сир Отто деловито отёр пальцы о кремовую салфетку. Элинара не вполне ожидала, что после этого дед посмотрит на неё, и стушевалась под резким взглядом. — Элинара, я приехал не с пустыми руками. Твоя мать подумала, что тебе здесь одиноко — сущий вздор, разумеется — но теперь, учитывая обстоятельства, я согласен с нею: тебе не помешает компания, что-то из родного дома… Чем больше говорил Отто, тем выше поднимались брови его внучки от непонимания. Боги, ну что ещё? Она чувствовала, словно каждое слово деда было толчком глубже в воду, в которой она тонула и без того, и больше всего хотела убежать вон. Десница короля кивнул страже у выходы с террасы, и вскоре раздался шелест ткани по полу, мягкие шаги, которые могли принадлежать только женщине. Или двум. Принцесса круто повернулась, подкинувшись гремучей змеёй с прелой листвы. О, она помнила эти лица. — Кармилла. Крисса. — Сквозь зубы пропела Элинара. Едва увидев их, принцесса поняла: вот вышли надзирательницы для её темницы. — Как славно! Два года назад никто, ни единая живая душа не подумала о том, что ей может быть одиноко, грустно или страшно! Элинара хищно уставилась на служанок, отслеживая всякое, даже самое крохотное движение в лицах и взглядах: улыбки медленно сворачивались, головы опускались ниже, пока Кармилла и Крисса не сконфузились совершенно и не ссутулились. Принцесса вдавила кончики пальцев в стол. Это не матушка прислала их, — вот точно. Это сир Отто затягивал удавку на её шее потуже да покрепче, чтобы не сорвалась и не соскользнула. Что ж, у него вышло хорошо — на несколько мгновений она даже перестала дышать. — Чего вы ждёте? Можете идти и дожидаться приказа. — Ледяно кинула Элинара и отвернулась. Взяв себя в руки, принцесса вспомнила о положенных приличиях: — Благодарю, дедушка. Установилась неловкая тишина, прерываемая лишь звоном приборов да стуком кубков, когда те опускали на стол. Леди Тирелл не любила таких пауз за столом. По короткому нервному движению Алерии принцесса поняла, что теперь наступил её черёд заводить новый виток светской беседы Но что сказать? Почти с облегчением Элинара натолкнулась взглядом на септона, всё это время сидевшего тихо по левую руку от Эйгона. Немного помявшись, она подалась вперёд: — Септон Амавис? — Служитель церкви поднял светлое лицо. — Я прочла ваше последнее сочинение и… нашла его весьма любопытным. — Боги, это было похоже на раздевание догола под тяжёлыми взглядами толпы, зная, что кожа покрыта язвами. Элинара перестала чувствовать свой язык. — Могу я спросить? — Безусловно, — скупо и водянисто улыбнулся он, — принцесса. Смерть Лорента и из него тоже словно вывела оставшиеся краски, бросив почти незаметную тёмную вуаль на лицо. — Вы считаете человеческую природу… несовершенной. — Ей казалось, кожа горела, точно рука у незадачливого вора после кражи. — В таком случае, что вы полагаете идеальным, если не человека? Септон потёр подбородок костяшками пальцев, отвёл слегка туманный взгляд, а по губам его блуждало печальное, задумчивое выражение. Элинара старалась больше ни на кого не смотреть, и так достаточно смущённая, но чувствовала, что все как будто обратились во внимание и ждали ответа. Только Эйгон, которого она видела краем глаза, беззаботно отпил из кубка. — М-м-м… — Протянул Амавис, возведя глаза вверх, как бы нащупывая ответ в своих мыслях. — Скажем, я считаю весьма недурным строение травы. — Травы? — Переспросила Элинара. — Ветры треплют её, а она пригибается ниже. — Напевно, подобно проповеди, произёс септон. — Морозы схватывают её и даже уничтожают то, что лежит на поверхности, но глубокие подземные стебли живут. Неплохо бы людям быть подобными траве, не правда ли? — Да. — Шепнула Элинара, вдруг ощутив, как вся тяжесть вернулась ей на плечи и придавила к стулу. Когда она ощутила лёгкий толчок в ногу, принцесса вздрогнула почти от испуга. Ей показалось, она сделала ещё хуже, но леди Алерия вдруг сжала ладонь принцессы на столе, выражая поддержку и одобрение; от стыда перед этой женщиной Элинаре тут же захотелось смыть прикосновение. Септон окинул сидевших за столом прозрачно-синим взглядом: — Помолимся за душу нашего Лорента. — В последовавшем вздохе леди Тирелл прозвучал трагический присвист. — Он имел большой талант к религиозному знанию. — Оробевшая вконец, Элинара с болью не в сердце, но где-то в уме, вспомнила, что септон был наставником Лоренту, помогал растить его и воспитывать, и теперь это он читал над бездыханным телом заупокойные молитвы. — Пускай же душа его поднимется над бренным миром и обретёт покой. — Лорент был славным юношей, — прозвучал суховатый голос сира Отто, сам же десница короля приподнял чашу в знак уважения, не моргаючи смотря на лорда Тирелла. — Он должен был стать Хранителем Простора после меня. — Рыкнул Медвик, буравивший неподъёмным, тяжёлым взором своё блюдо. — Он был рождён, чтобы править на этой земле. Лорды Тиреллы переглянулись, одинаково потемневшие и осунувшиеся. Затем вступила Алерия: — Лорент был замечательным охотником! — Она вдруг повернулась к невестке, прояснившись лицом, а по шее Элинары пробежал мороз. Принцесса через силу кивнула. — Он был такой трепетный, ласковый мальчик… — Да. — Пока кости не размякли от страха и стыда, Элинара поспешила подхватить и тут же ощутила, как язык пламени ожёг лицо. Это сир Отто и Эйгон разом вскинули головы. — Лорент был… — Она так не хотела лгать или льстить! — Он часто оказывался мудрее меня. Добрее меня. — Её пальцы до боли стиснули резную ножку кубка. — Он… был одним из лучших людей. Ей стало дурно от сверкнувших в глазах леди Алерии слёз. Элинара отвернулась, а когда отпила вина, оно показалось ей похожим на какую-то травянистую вязкую муть прямиком из болота с захороненными там воинами древности. Септон Амавис произнёс молитву, но принцесса уже не слышала слов. …После позднего обеда принц Эйгон неожиданно для слуг запросил себе ванну, горячую настолько, чтобы шёл пар, а после велел всем оставить его; спустя совсем крохотный промежуток времени в покои брата скользнула принцесса Элинара, и тогда они заперлись изнутри. Говорили, оттуда слышались порой совершенно непонятные грохот и скрежет, однако никто не решался зайти без позволения. В конце концов даже Кармилла и Крисса потеряли всякое желание стоять под дверью и удалились прочь, неловко улыбаясь местным слугам, а особенно стеснённо — здешним девушкам принцессы. Некому было сменить и зажечь свечи, а потому тени в углах и на полу уже стали густы и резки. Пройдясь несколько раз из стороны в сторону, Эйгон, потиравший переносицу двумя пальцами, искоса взглянул на сестру. — Ну что? Наверное вода уже остыла… И впрямь, когда принц провёл по поверхности кончиками пальцев, то ощутил лишь тепло, но не жар. Спустившись ниже и прислонив ладонь ко лбу, Элинара издала мрачный смешок. Сорочка налипла к её коже и влажные пряди волос в беспорядке разметались по плечам и груди, а пальцы мелко подрагивали: как она ни старалась скрыть страх, его запах всё-таки витал в воздухе. Покачав головой, Элинара прикусила указательный палец, а выражение её лица заставило Эйгона поёжиться. Ничего не изменилось и спустя час. Когда вода вконец остыла, Эйгон предложил двигать мебель, и они стали, как полоумные, таскать туда-сюда тяжёлый дубовый стол с ящиком, потом пробовали двинуть огромную неподъёмную кровать и наскребли в конце концов с десяток дюймов — на последнем оба были уже мокрые и запыхавшиеся; потом очередь дошла до высокого шкафа. Под конец плечи принца нещадно ныли, а в горле противно першило желчью. Он с надеждой смотрел, как Элинара, оперевшись на потревоженный ими стол, сунула руку под подсохшую юбку нижнего платья; но её губы только разочарованно изогнулись. Опять ничего. От невозможности хоть что-то со всем этим сделать Эйгон злился и недовольно поджимал губы, однако его негодование ничем здесь не могло помочь. Он чувствовал время, вновь утекавшее сквозь пальцы. Он готов был поклясться, что когда Элинара прошла мимо, в глазах её блеснули слёзы. — Давай ещё раз, — прохрипел Эйгон, нервно прочистив горло, — двинем шкаф ещё раз, а потом кровать. До утра есть время. Время было, но как быстро оно уходило! Небо успело почернеть до гари и вскоре начнёт светлеть вновь. Он хотел сказать ещё что-нибудь, но чувствовал, что получится плохо и промолчал, кусая щёки изнутри: если ничего не выйдет… От желания сейчас же напиться, чтобы всё забыть и приглушить тревогу, принца уже начало слегка потряхивать. Насколько легче было бы плавать в хмельном тумане! Эйгон всегда бежал от трудностей, а теперь трудностей стало так много, что он устал от них и хотел глотнуть свежего воздуха. Виновато принц выглянул на согбенную сестру: её невидящий взгляд блуждал по полу. Элинара подняла глаза, и в горле у Эйгона совсем пересохло. Он должен был остановиться. Или она должна была выпить ту жижу, которую пьют, чтобы выкинуть плод из чрева. Они оба думали, что это будет просто. Плёвое дело! Женщины так часто и легко теряют детей, что это, наверное, не должно составить большого труда — иначе к чему все эти мейстерские предупреждения да ограничения? Рывком, точно надумав что-то, со всей силы Элинара упёрлась ладонями в шкаф, так, что плечи зажгло болью, и принялась давить, крепко сжав зубы; тёплые слёзы встали у неё в глазах от напряжения. Локти дрогнули, руки подогнулись, и принцесса завалилась вперёд, прислонившись лбом о стенку шкафа. Она попыталась удержать истерический вопль, но тот прорвался сквозь мелко затрясшиеся губы коротким писком. — Я всегда подвожу. Всегда подвожу нас всех. — Выдохнула Элинара с надрывом, больше самой себе, чем кому бы то ни было. Обрадовавшийся было, что всё вышло, Эйгон устало провёл ладонью по лицу, буркнув: «Что за бред?» Стоило принцессе это услышать, как внутри неё словно плотину прорвало: сердце сжалось в тугой кулак, и она заговорила неконтролируемо и нервно, и вовсе не о том, что происходило сейчас. — Я… Если бы я на Дрифтмарке сразу рассказала матери, — бесслёзно всхлипнула она, — может, Эймонд не лишился бы глаза!.. — Да, зато лишился бы своей единственной подружки? — Эйгон отмахнулся, вновь принявшись ходить по комнате кругами. — Брось, он не… — И… И если бы, — Элинара чуть было не задохнулась, хватив воздух ртом, но легче дышать ей не стало, — может, если бы я не сказала тогда… Не сказала тогда Рейне, что Вхагар это память её матери и что она навсегда останется с ней!.. Принц остановился. Брови его поползли наверх в гримасе искреннего изумления. — А ты что, вправду это сказала? Эйгон удивлённо покачал головой, наблюдая, как тяжело Элинара сглотнула и вновь упёрлась лбом в стенку шкафа. Он-то думал, Веларионши тогда соврали… Это было совсем не то, о чём стоило задумываться хоть на миг теперь, но оказалось приятно допустить мысль о чём-то кроме того, что всё плохо. Что всё выходило просто отвратительно. — Я думала, что помогаю. — Ровно произнесла Элинара. Это становился какой-то уже совершенно бестолковый разговор. — Помогла так помогла… — Совершенно забывшись, саркастично протянул Эйгон. От раненого, больного взгляда сестры он опомнился и поторопился бросить: — Уже неважно. Он должен был улететь утром и он хотел улететь с ней, и чтобы всё стало легко, как раньше. Смутное, неприятное понимание впервые тенью проскользнуло в его душу, когда Эйгон вновь посмотрел на Элинару, уже прислонившуюся к шкафу спиной и обречённо глядевшую на холодную ванну. Никогда между ними не будет того, что было раньше. Ещё мокрые светлые змеи волос лежали на её груди. Принцу стало холодно от этого вида. Он молча глянул в окно: вдалеке то поднимался высоко вверх, то выныривал из облаков Солнечный Огонь. Когда Эйгон обернулся к сестре, то обнаружил, что та тоже смотрела на игравшего в воздухе дракона. — Они не позволят мне покинуть Хайгарден, только не теперь. — Она говорила тихо, но совсем не так, как пару лет назад, в ночь перед своей свадьбой. Отвратительный тогда был день, даже похуже этого, хотя Эйгон весьма смутно помнил всё, что было после полудня. — Наш дед, я уверена это его идея, оставит около меня Кармиллу с Криссой. Леди Алерия, сир Рой. Пальцы принца сами собой нервно отстучали по стене сбивчивый ритм. Что-то из таверны на Шёлковой улице, кажется, про рыбацкую дочь, жадную до членов. Эйгон прижался виском к стене; шаги Элинары были почти бесшумны, когда она подошла к окну и встала почти точно так же с другой стороны. — И… — Он споткнулся об эту мысль. — Что теперь? Тебе придётся родить? Эйгон прижался крепче к приятному холодку камня. Это был первый раз, когда допущенная ошибка грозила обрести плоть. Он бросил на Элинару опасливый взгляд, наблюдая, как зрачки её двигались вслед за движениями Солнечного Огня над холмами. — Наверное. — В её глазах мелькнул дикий, резкий страх, вмиг передавшийся самому принцу да так, что в нём кровь как будто потекла в обратную сторону. Почему-то он сразу подумал о смерти. — Как только ты уедешь, они не оставят меня одну. — Замолкнув, Элинара долго перебирала свои пальцы, а потом решительно вздохнула. — Пускай. Отто получит себе лорда Хайгардена, и этим мы откупимся от него. Может, будет легче просто… Отвернуться и забыть? Удивительно, как они, не сговариваясь, не называли ребёнка ребёнком, заранее отрёкшись от него. Его ещё не было, а они уже оказались замкнуты в клетке из-за него, — Эйгон невольно покосился на живот сестры, ещё не изменивший формы. — Да. — Почти неслышно согласился принц, поспешно отведя взор. Он уже испытывал такое мерзостное, тянущее чувство, но не смог бы припомнить, когда именно. — Мать не позволит поженить нас с Хелейной раньше срока. Она только… У неё только… Эйгон неловко оборвался, но увидел, как Элинара понятливо кивнула. Вдруг светлая мысль посетила его: — Напиши ей. — Оживлённый идеей, радостный, что что-то ещё ворочалось в голове, принц придвинулся к сестре ближе. — Напиши, что хочешь попасть на нашу свадьбу, когда будешь здорова. Она наверняка согласится и сможет отсрочить ещё ненадолго, чтобы… Мелкие искры понимания вспыхнули в глазах Элинары, придав уже застывшему было скорбной маской лицу каплю оживления. Тени от ресниц, падавшие ей на щёки, мелко двинулись пару раз. — Хорошо. Руки их, лежавшие на каменном выступе под окном, самую малость двинулись друг другу навстречу, и вскоре пальцы соприкоснулись. Губы принцессы изогнулись в грустной улыбке. Внезапно она схватила ладонь Эйгона и твёрдо сжала, утвердительно посмотрев в лицо: — Напиши мне. — Растерянный, он кивнул. Щёки Элинары вдруг вспыхнули ярко-розовым. — И я не хочу ждать ни днём больше нужного. Не успел принц кивнуть вновь, как сестра подошла вплотную и, привстав на полупальцы, чмокнула его в щёку. И, хотя до дрожи приятное тепло прокатилось по телу, когда Эйгон в ответ поцеловал её, как следует, каменная тяжесть с плеч не сдвинулась ни на дюйм. Всегда голодный до женских ласк, принц с пылом вжал Элинару в стену и закинул её ногу себе на талию; спускаясь ниже, он готов был разорвать идиотскую сорочку. Раздвигая руками бёдра, покрывшиеся дрожью, он хотел больше никогда не думать ни о чём, кроме того, как развратно она выглядела, раскрытая перед ним. Повинуясь острой нужде, он не замечал, что за влага размазывалась меж их щеками и не сдерживался, слыша лишь резкие выдохи и слабые стоны. Приятно было притвориться на остаток ночи, будто ничего не было. Наутро брат и сестра вышли из одних покоев и простились без единого слова. *** День пролетел почти незаметно, а свирепый ветер в вышине кучных облаков вытрепал из головы всё, что ещё можно было назвать мыслями. Чувствуя настрой всадника, Солнечный Огонь вёл себя тихо и только пыхтел, выпуская из ноздрей дым, когда на единственном привале Эйгон, лихо хлебая вино из фляги, то и дело сбиваясь, рассказывал, что случилось. Больше и рассказать было некому. Под конец принц уже пьяно смеялся, приникнув к огненно-горячей драконьей шее. — Gaomagon ao shifang? — Вздёрнул брови Эйгон, заглядывая в золотисто-зелёный глаз Солнечного Огня. Ему показалось, тот кивнул. — Конечно… Конечно понимаешь, да? Хороший мальчик… Потом он валялся в траве и даже задремал ненадолго пару раз, прежде чем вновь сесть в седло и подняться в небо, неприветливо серое. Пока Эйгон старался отгонять всё, что бы ни приходило на ум, тучи сгустились и съёжились, становясь мрачнее, а воздух стал холодным, особенно наверху: там, если лететь долго, на волосах повисали крохотные льдинки-капли, а глазам становилось больно. Тогда только жар дракона грел тело. К ночи, когда растущая луна показала своё унылое лицо, винный дух уже выветрился совершенно, а Эйгон устало завалился вперёд, сложив руки на высокой передней луке седла да опустив на них голову. Он закрывал глаза и слушал свист ветра и шелест деревьев внизу. Солнечный Огонь летел ровно, плавно. И перед зажмуренными веками уже начали подниматься смутные образы, когда громкий раскатистый рёв где-то впереди и сверху заставил Эйгона встрепенуться. Солнечный Огонь встревоженно изогнул шею. Вскоре среди тьмы и туч вырисовалась громадная туша. Встретить Вхагар вот так, в небе, увидеть над собой её разинутую пасть с обколотыми клыками — это было зрелище, пробравшее жутью до глубины души. Совладав с собой, Эйгон хлопнул своего дракона по боку: — Bē! И, сделав мощный взмах крыльями, Солнечный Огонь послушно взмыл вверх. С земли да снизу может и казалось, будто Вхагар едва тащилась, но на самом деле летела она с большой скоростью, поднимая ветер каждым движением. Едва поравнявшись с ней да увидев Эймонда, Эйгон крикнул: — Снижайся! — Но ветер сожрал его голос. Брат наклонил голову и потянул за поводья — но как такая туша могла их почувствовать? Тогда Эйгон постарался изловчиться и направил своего дракона Вхагар под брюхо, а затем, угадав момент между взмахами её дырявых крыльев, вновь нырнул наверх. — Садись! — Ещё раз крикнул он, чувствуя першение в горле и груди, и жестами яростно указал Эймонду на землю. Дождавшись явно неохотного кивка, принц одними губами произнёс: «Вниз», — и, на удивление, Солнечный Огонь, отстав от Вхагар, накренился и, сложив крылья, устремился к земле. Лишь когда до травы осталось не больше пятнадцати футов, дракон выровнял полёт и стал снижаться так плавно, как мог — Эйгона лишь немного тряхнуло в седле, стоило им остановиться. Он огляделся вокруг. Тёмные волны травы блестели влагой, шевелились, точно живые: это была равнина, с обеих сторон заключённая в объятия реками, притоками Мандера, и взятая в кольцо зубастыми вершинами замков. Вхагар зашла на второй круг, чтобы успеть замедлиться и опуститься. Попытавшись прикинуть, где они остановились, Эйгон решил, что это была середина пути: правда, его занесло по правую руку от дороги Роз, хотя он хотел лететь по левую. Шёлковое иссиня-чёрное небо раскинулось над равниной и сонно таращило многочисленные свои глаза. С шумом Вхагар резко вонзила когтистые лапы в почву, повырвав порядочно травы да оставив борозды, похожие на шрамы; Солнечный Огонь ощетинился, оскалился на неё, но почти тут же угомонился. Почти половина бурного травяного моря оказалась между братьями. — Эймонд, брат! — Крикнул Эйгон, и крик прокатился по густой траве и впитался в чернь земли. Он тяжело переступал шелестящие гребни волн, идя навстречу, а Солнечный Огонь крался позади так тихо, как мог. Когда до Эймонда осталось доковылять футов семь, принц задорно продолжил, расставив руки в стороны: — Не может быть! Ты оторвался от материной юбки? Он сжал кулаки? О, он действительно сжал кулаки! Упрямо Эймонд шёл вперёд, чтобы, оказавшись ближе, выкрикнуть: — Что там?.. — Но не успел он договорить, как развеселённый почти до истерики, Эйгон запальчиво воскликнул: — Как же так, надолго? Только младший братец подошёл, принц легко хлопнул его по плечу, разрываясь неудержимым смехом — Эймонд уклонился, а потом оттолкнул от себя ладонь. В глазу его мерцало раздражение. Но жуткий хохот, от которого в ребрах чудилась острая боль, уже нельзя было остановить; Эйгон хлопнул брата по плечу, получив такой же тычок в ответ, и сам не понял, как они уже сцепились, ожесточённо таская друг друга за рукава и волосы, и завалились в траву — драконы тревожно взрычали, перебирая крыльями и лапами, пуская тёплые волны по траве, вянувшей от жара. — Ты… — Вдруг прошипел Эймонд, старательно отбиваясь от хаотичных ударов. — Ты помнишь, как ты хотел утопить меня в детстве? Помнишь? У него покраснело лицо и смешно растрепалась коса. Вспомнил же! И долго он, интересно, обсасывал эту дурость, как собака — кость? — Утопить?! — Хихикнул Эйгон, тут же охнув от боли: на щеке наверняка останется царапина. Он оттолкнул рукой голову Эймонда, почти уронив того в сторону. — Не придумывай, никто тебя не хотел то… Но брат вскинулся ещё злее прежнего и схватил за грудки: — Ты держал мне голову под водой, — между словами он громко дышал, стараясь вернуть самообладание, — когда мы играли в Утонувшего. — Не ври, — замотал головой Эйгон, — ты сам просил! — Я не просил! Принц захохотал, когда Эймонд затряс его, и запрокинул голову: широко раскрыв глаза, он видел усыпанное звёздами небо, расплывавшееся перед взглядом. Младший братец тяжело дышал, и Эйгон улучил момент, чтобы резко податься вперёд и уронить Эймонда на траву рядом с собой. — Ты просил. — Снова повторил он с откровенным удовольствием, стараясь между делом отдышаться. Он хлопнул брата по левой части груди, отправив обратно на землю. — У Элинары спроси, она тоже помнит. — Ты врёшь. Ничего я не просил. «Всё ты просил», — про себя вздохнул Эйгон, однако удержался и ничего не ответил. Оба замолкли. Травинки поменьше щекотали разгорячённую кожу щёк, а запах, свежий, лёгкий, так обволакивал, что хотелось врасти тут в землю и больше никогда ничего не делать. Разве не были они ничтожно маленькими в этой толще травы? Может быть и впрямь лучше быть ею, чем всем, чем когда-либо Эйгон мог стать? — Что там? — Наконец, подал голос брат. «Что, успокоился?» Дёрнув попавшийся в пальцы мелкий цветок клевера, Эйгон мрачно улыбнулся: — Ничего хорошего. — Матушка хочет, чтобы Элинара вернулась. — Прошелестел Эймонд. — Ей никто ничего не сообщил за это время, она… Волнуется. — Она злится. — Догадался Эйгон не без удовольствия. Но вдруг брат возразил ему: — Нет, — он наверняка мотнул головой, — в этот раз не так. — Продолжил Эймонд лишь спустя время достаточно долгое, чтобы принц подумал, будто тот уже высказал всё, что хотел. — Почему ты один? И Эйгон не мог придумать, что ответить: он думал было отшутиться, но шутка встала в горле, хотел даже ляпнуть правду, но от неё язык онемел вместе с губами. Он чувствовал застывшую на лице улыбку. И принц уже открыл было рот, но ни слова не сумел вытолкнуть. С ядовитым смешком он сел, сложив руки на коленях. Так много звёзд, а впереди — кромка леса и тёмные кряжи… — Вернёмся вместе? — С наигранной беззаботностью обернулся Эйгон на брата. На лице того подозрение сменилось сомнением, а затем провалилось вглубь взгляда. — А Элинара? — Она не вернётся. Там ещё где-то были Марки, про которые столько рассказывал Коль, когда Эйгон был младше: он ставил принца ногами на стул — где же мать ходила в это время? — чтобы тот видел расстеленную на столе карту, и водил пальцем по изображению гор. Его лицо принимало почти мечтательное выражение. Море травы трепетало, безразличное и холодное. *** Дни цеплялись друг за друга, тяжёлые и холодные, соединялись в гремящую цепь, и та волочилась вслед за ногами, подобно ядовитой змее, всегда готовой вонзить клыки да пустить в кровь яд. Но Элинара чувствовала, что собственного яда в ней хватало с лихвой — он захлёбывалась им по ночам, бессильно воя и да прикусывая угол подушки, как зверь, что попал лапой в капкан и желает, да не может отгрызть её, чтобы освободиться. Одним утром она просыпалась с надеждой, что нынче что-нибудь случится и всё закончится, и она снова станет свободной и лёгкой; другое утро приходило с мрачным страхом: что, если ребёнок уже мёртв? Или хуже… Тогда перед закрытыми глазами представали страшные маленькие грудные дети-уродцы; одно ужасное видение сменялось другим, более ужасным. Элинара слышала о детях, рождавшихся с животами там, где полагается быть лицу, с головами, свёрнутыми назад, с пальцами на месте пяток. И если у ребенка нет рук или ног, если он паралитик, то понятно, мать не чувствует признаков его жизни! Принцесса каждый вечер приходила в септу, чтобы услышать пение с хоров и посмотреть, как разноцветные лучи скользят по каменный статуям и плавают в воздухе, но ни одного просительного слова не могла выдавить из себя. Бывало, она усаживалась близ алтаря, рядом с септоном Амависом и немо слушала молитвенный шёпот. Если ребенок мёртв, это будет её вина. Если он родится уродцем, это будет на её совести. Милостивая Мать, если уж ему суждено родиться, пускай он не расплатится за грехи своих родителей… Днём принцесса вела себя как ни в чём не бывало, заботясь лишь о том, чтобы как можно дольше не выделять своё положение, скрыть хотя бы от собственного взгляда в отражении. Чёрного да тёмно-синего она так и не сняла ни через два месяца, ни через три. Если поначалу Элинара и слышала вокруг себя бестолковые толки желавших развлечь, порадовать будущую мать, то вскоре те смолкли, увяв, как хилые, бледные цветы, под её взглядами да иссеченные жёсткими предупреждающими словами. Ей никого не хотелось видеть и она вздохнула с облегчением, когда из Хайгардена уехали последние из гостей, что прибыли почтить память Лорента. Один только отъезд сира Отто спустя неделю после Эйгона Элинара готова была праздновать пышнее собственных именин, до того гудела под конец её голова от непрестанных увещеваний и поучений, таких убедительных, что она стала бояться вдруг по-настоящему послушать их. — …пару раз, издалека. Похож? Когда принцессе понадобилось напоминание о том, что она ещё жива, и что не только дурное она совершала в своей жизни, Элинара потребовала Аварисс Блаунт к своему двору. Та прибыла спустя месяц в числе сопровождавших путешествие лорда Кидвелла, верхом на пегой кобылице, с собранными смоляными волосами, рассечёнными тут и там седыми нитями, и оказалась на вид совсем не такой, как Элинара представляла. Веки у неё были белые и тяжёлые, кожа бледная до серости, а губы и глаза словно просвечивали. Это было живое напоминание, похожее на призрак. Аварисс Блаунт говорила неторопливо и мало, ходила чуть неуклюже, иногда заваливаясь из стороны в сторону, что, как определила принцесса, стало последствием пережитой в родах травмы. Никогда они не вспоминали тот день. Элинара бесстрастно посмотрела в лицо статуи на надгробии Лорента Тирелла. — Весьма. — Слово прокатилось по начисто подметённому полу крипты и отбилось эхом от стен. — Но его подбородок был не так широк. Пальцы коснулись ледяного мрамора. Каменный Лорент смотрел прямо, нагло, как никогда не смотрел тот, что разлагался под плитой, и полуулыбка на тщательно вытесанных губах не вполне принадлежала ему. Но этого Элинара не стала говорить вслух. Каменщики корпели над статуей три месяца, их привечали, словно почётных гостей, и казалось уже, будто они нарочно оттягивают работу и никогда уже не уберутся вон; увидев результат, леди Алерия пустила слезу. Это был Лорент из далекого прошлого, застывший в мраморной пене. Это, вместе с тем, был тот, кем он уже никогда не смог бы стать. Элинара посмотрела на свою фрейлину, движением головы обозначив желание выйти наружу. Теперь ей стало тяжело подниматься по ступеням, да и вовсе делать быстрые, резкие движения: вся земля начинала кружиться, а в утробе переворачивалось что-то. Элинара ступала медленно, подхватив подол, чуя, как шедшая следом Исса готовилась подхватить её под локоть, случись что. Мейстер Ниман, к которому принцесса прониклась ей самой не вполне ясной, но крепкой неприязнью, утверждал, будто ей осталось ещё четыре месяца, парой дней больше, парой меньше. Принцессе казалось, она сходила с ума. Что её настоящую заперли в этой тошнотворной тяжести, навязали камней к рукам и ногам, и вынудили не жить, но ползти по обочине жизни, вяло поглядывая по сторонам. Розовое, пышущее солнце ласкало стены замка и подмигивало, отсвечиваясь на шлемах солдат, замерших на внешней крепостной стене; блеск его в тысячах капель мелкого моросящего дождя слепил глаза. Свежий воздух был полон влаги и запаха роз. Глубоко вдыхая его, Элинара чувствовала, как прохладные капли скользили по коже, пропитывали муслиновый ворот нижнего платья. Она уже давно не смотрела в зеркало, боясь увидеть нечто отвратительное. Вместе с тем как будто что-то нарывало в сердце, что-то готовилось в нём. — Ваша Светлость, вам нельзя простыть… — Простыть? — Глухо усмехнулась Элинара. — Разве в этом месте можно простыть? Она обернулась и взяла леди Аварисс Блаунт, дочь рыцаря, выглядевшую на десяток лет старше своих восемнадцати, под руку. — Что столица? — Спросила та, когда они прошли под обвитой розовыми лозами аркой. — Мой младший брат повредил пажа в тренировочном бою… Боюсь, вскоре никто кроме сира Кристона не захочет встать с ним в пару. — С волос на лоб скатывались капли, а платок, прикрепленный к сетке на волосах, налип с одной стороны к шее. Элинара подняла руку, что провести пальцами по мокрым листьям кустов: прозрачные брызги полетели в стороны. — Королева желает навестить нас здесь ближе к концу, уж не знаю, зачем это могло ей понадобиться. Говорила она голосом ровным и почти трескучим от сухости, да только сама же чувствовала в нём фальшь: Элинара порой плакала вечерами, ловя за хвост одну единственную мысль, — ей хотелось домой, ей хотелось к матушке. И она желала бы, чтобы между ними всё вдруг оказалось так, что она могла бы взять мать за руки и поделиться своими страхами и найти утешение. — Ведь это хорошо, Ваша Светлость, — мягко, точно с ребёнком, говорила Исса, — с матерью рядом вам станет спокойнее. — С королевой? Разве ты не знаешь, что в присутствии королевы не бывает спокойно?.. Они обошли весь Нижний сад и половину Среднего, хотя ходить Элинаре и стало тяжело, — но леди Аварисс помнила о своём времени тягости, и покорно ступала рядом без спешки да взнуздываний; когда женщины вошли в чертог, платья на них намокли и обвисли. Леди Аварисс нравилась Элинаре, а это случалось нечасто, особенно с женщинами: она была вся такая ровная и белая, как свеча, и казалось даже странным, как эта тихая, спокойная женщина могла так неловко ступить в грязь и угодить в столь неприятную ситуацию? Такое возможно, лишь если тихое спокойствие шрамом осталось от раны, нанесённой буйством чувств. Как она поворачивала голову, как застенчиво опускала глаза, как тоскливо поджимались её губы, — всё принцессе казалось очаровательным. Это были месяцы, похожие на тягучие капли смолы, что неохотно друг за другом, на ходу застывая золотыми каплями. Несмотря на страхи принцессы, порой тесно перемешивавшиеся с потаёнными желаниями, дитя в утробе двинулось: в первый раз это случилось, когда Элинара так жестоко отчитывала Кармиллу за какую-то нелепицу, что у неё самой от волнений загудела голова, — она остановилась на полуслове, ощутив изнутри странный толчок. Принцессу пробрало ужасом. Уже нарёкшая ребёнка чудовищем, она поняла, что чудовище живо. Её раздражало беспокойство Алерии и попытки угодить — пару раз Элинара чуть не сдержалась, чтобы не выкрикнуть в слезах: «Я убила твоего сына! Я! Оставь ты меня наконец в покое!» Но только прикусила язык, сглотнув кровь. Это оказалось заточение похуже тех, что были прежде. Когда за два месяца до освобождения принцессе объявили, что теперь ей следует дожидаться разрешения от бремени в отдельных женских покоях, не покидая их, Хайгарден сотрясла истерика такой силы, что ещё с неделю служанки трижды думали, стоит ли им подходить ближе десяти шагов. Теперь-то они топотали вокруг, пока Элинара вяло водила указательным пальцем по краю чана, застеленного белоснежной простынёй; вода была омерзительно тёплая, а Нира уж больно осторожничала, причёсывая концы волос. Кармилла и Крисса немо перестелили постель, взбили подушки, и, не дождавшись иных указаний, зевая, удалились; солнце встало совсем недавно, утренние жаворонки не успели ещё допеть. — Принцесса, — робко подала голос Лира, и он показался принцессе каким-то скрипучим, — лорд Кидвелл уезжает сегодня. — Уезжает ни с чем? Она чуть было не опустила взгляд на свой раздувшийся живот, но быстро исправилась, ощутив болезненный укол в сердце. — Ни с чем, Ваша Светлость. — И поделом. — Ваша Светлость? Королева прислала вам письмо… — Значит, сядь и напиши ей ответ. — Закатила глаза Элинара. — Не для того ли я выучила тебя? Изо всех сил приближая к себе хайгарденских служанок (для того только, чтобы отдалить засланных дедом Кармиллу и Криссу), принцесса нашла для себя новое развлечение и принялась учить их. Из двоих смуглая и темноволосая Лира проявила куда большее рвение, возможно потому, что товарка её была больно занята мыслями о собственной свадьбе. В конце концов Лира смогла овладеть каллиграфией достаточно, чтобы повторять буквы, написанные рукой Элинары. Сколько сил было вложено! Следом оказалось, что леди Блаунт читала не вполне уверенно и только лишь богословские тексты — тогда принцесса обнаружила новую цель для своих упражнений. Чтобы меньше замечать своего нездоровья, она старалась так распределить день, чтобы как можно дольше заниматься хоть чем-нибудь, отвлекающим мысли. Раз в две недели ворон приносил письма из Красного Замка: королева Алисента, по всей видимости, весьма скоро исчерпала запас возможных вопросов и стала задавать одни и те же; Эйгон выдерживал шутливый тон, с одинаковой весёлостью рассказывая об обнаруженной по возвращении высылке его компаньонов и брызнувшем из пальца короля гное. Самые смешные, на его взгляд, события он сопровождал смазанными рисунками, часто оказывавшимися ещё забавнее самого рассказа. Втайне затаив на мать обиду, ведь считала, что одинаковость её писем выдавала отсутствие настоящего интереса, Элинара вскоре поручила написание ответов для королевы Лире, перед тем всучив служанке образец. Вот и теперь Лира тяжко вздохнула, но направилась к столу, чтобы корпеть над письмом. Иногда она смешно высовывала кончик розового языка от усердия. — Хватит, — остановила принцесса Ниру, расчесывавшую ей волосы. Тогда служанка быстро отложила щётку и помогла Элинаре встать и одеться: шёлковая сорочка до пят приятно ласкала кожу, ставшую во сто крат чувствительней. Сверху принцесса накинула тёплый халат, сплошь расшитый красными и розовыми птицами. Ей хотелось выйти в сад позже, к обеду, а до тех пор позвать к себе Аварисс Блаунт и слушать её сбивчивое чтение, тоскуя по тому, как хорошо ей читал Эйгон раньше. До сих пор Элинара помнила, как он прочёл смертельную, трагичную дуэль двух рыцарей так, что живот у неё болел от смеха. Боги, он их обоих сумел сделать такими дураками… Принцесса села завтракать, когда услышала короткий хруст надломленной печати. Почему-то она замерла, невольно прислушиваясь к тому, что будет дальше. — Ваше Высочество… Тут… Как-то сразу она поняла, что там что-то значительное, важное; Элинара медленно подошла к Нире и, заглянув той через плечо, вместо привычного аккуратно свёрнутого пергамента увидела его обрывок. Под рёбрами гулко ухнуло. В утробе завозилось чудовище. — Выйдите. — Ломко повелела принцесса. Ей и в голову не пришло, что она вела себя странно, и с трудом сумела дождаться, покуда служанки не исчезнут. Двумя пальцами, точно боясь, что письмо оживёт и кусит её, Элинара развернула записку. «Началось». Раньше. Раньше, чем они думали. Рваный кусок пергамента, с другой стороны исписанный почерком королевы, смялся в тонких пальцах. Вскоре Хайгарден огласился криком, и началось шевеление, поспешно послали за повитухами и мейстером: находясь в тягости, принцесса оступилась на лестнице и вынуждена разрешиться раньше положенного срока. *** После мучений и ужаса утренних часов Элинара чувствовала себя так, будто она уже прошла через худшие страхи и боль. Повитуха тихонько ходила — Эудфинна её звали, Эудфинна, повторяла принцесса одними губами — тихонько ходила, развешивая у очага детские вещи, чтобы согреть их да помешивала в своих горшках, отчего пряный запах тёк по комнате. В конце концов принцесса засыпала между схватками, и ей казалось, она сейчас у них дома, в Красном Замке, и должна помочь матери и Хелейне вышить большой кусок гобелена. Потом появился мейстер, за ним, точно грибы после дождя, возникли его подмастерья и женщины, и одна Молчаливая сестра — впрочем, принцесса не была уверена, увидела ли её на самом деле. Может быть, это было лишь детское воспоминание, совершенно похоже пропахшее пареной корой и травами. К вечеру Элинара почувствовала, что боли стали невыносимыми. Женщины сказали, что ей надо бы походить по комнате, пока она ещё в силах: у них были румяные и блестящие лица, они расплывались перед мутным взором. Для Элинары это было мучением: светлица уже была полна мейстерских учеников и вспомогательниц, и она должна была выхаживать меж ними, как кобыла, выставленная на продажу. А время от времени принцессе приходилось позволять чужим женщинам щупать и трогать себя руками по всему телу, после чего они принимались болтать все сразу. Наконец к столбикам в изножье постели на манер вожжей привязали прочные полоски ткани, чтобы можно было, уперевшись ногами в спинку, потянуть за них. Мейстер Ниман сказал, что принцесса уже может лечь. — Кричи, — сказала повитуха с влажными юными губами, вытаращив глаза. Она нежно и ласково похлопала её по щеке. — Мы все здесь, чтобы помочь тебе, дитя. Когда она повернулась спиной, Элинару пронзил страх и она хотела крикнуть, чтобы женщина не уходила от неё; но она лежала, кусая губы и комкая края одеяла в своих вспотевших руках. В комнате стало уже жарко до духоты, но женщины сказали, так и должно быть. После каждой хватки пот струился ручьями, а принцесса старалась продержаться ещё немного, пока не сдалась и не начала кричать. Эудфинна сидела у очага, следя за горшками с водой — и Элинаре так хотелось, чтобы у неё достало смелости попросить Эудфинну подойти к ней и взять за руку или велеть позвать из-за дверей Иссу. Она не знала, чего бы не отдала за возможность держать в этот момент дружескую руку. Но просить об этом постеснялась. На следующий день над Хайгарденом лежала какая-то растерянная тишина: сменявшие караул на стенах и в коридорах стражники бродили задумчивые и серьёзные, а у служанок всё из рук валилось. Кармилла и Крисса, служившие принцессе значительно дольше остальных, держали друг друга за руки да тревожно, слёзно переглядывались. Нира и Лира, отосланные, как и прочие несведующие, подальше, сидели за людским столом около кухонь, закрыв уши: порой редкие крики долетали и досюда. Леди Аварисс Блаунт простояла ночь недвижимым соляным столбом, поглощённая призраками собственных мук. Дела шли неважно. Принцесса лежала, прикрытая несколькими одеялами: две женщины сидели около неё. В ту самую минуту, как мейстер Ниман зашёл в покои, широко распахнув дверь, Аварисс увидела, как принцесса Элинара вся съёжилась, зарылась лицом в колени одной из женщин и вертела головой из стороны в сторону, но теперь не издавала ни стона. Когда схватки прошли, она приподняла голову и огляделась диким, испуганным взглядом; треснувшие, почерневшие губы ловили воздух. Всякий след молодости и красоты сошёл с этого опухшего, пылавшего багровым пламенем лица, даже волосы сбились в какой-то грязный войлок. Она взглянула на мейстера, словно не узнала его сразу. Ниман присел рядом, протянув небольшой серебряный кубок эля, чтобы немного притупить боль. У него уже стало бледное, ещё немного и скорбное лицо, — Аварисс не смогла на него смотреть; молодая женщина, вспомнив своё, подосадовала, что теперь за жизнь целой принцессы должен отвечать человек, позабывший всякую науку родовспомогания. Элинара сделала глоток из кубка, шепнула что-то, а потом согнулась пополам. Когда мейстер поднялся с постели и вышел вон, быстро перебирая ногами, силы, казалось, оставили принцессу; она не могла больше сдерживаться и громко закричала в диком ужасе, чувствуя приближение схватки, и стала жалобно молить о помощи. Перезвон колоколов в башне Септы вспугнул стаю птиц с ближних деревьев, а потом ещё одну, с кустов: они перемешались в фиолетово-синем небе, а потом вновь разбились надвое, быстрые, вёрткие, вскоре ставшие крохотными, как звёзды. Алтарь у изваяния Матери походил теперь на пламя, столько свеч горело и плавилось там, заваливаясь одна на другую. Оставшись одна после вечерней молитвы, леди Алерия умоляюще посмотрела на септона. — Неужели никто не знает никакого средства? — Прошептал Амавис, наклонив голову. Он бесшумно приблизился к алтарю, чтобы взглянуть на Мать снизу-вверх. — Даже та женщина, что не чтит Семерых, но верует Старым богам? — Не действует, — так же тихо ответила Алерия. — Видно, так уж суждено, что ей не иметь этого ребёнка, — мрачно промолвил септон, — тут ни жертвоприношения не помогут, ни жжёные травы, ни руны. Оба замолкли. Умоляюще Алерия посмотрела на Амависа: «Не говорите так, словно всё уже кончено», — пронеслось у неё в голове. Леди Хайгардена глубоко вздохнула, готовясь простоять всю ночь на коленях, молясь за здоровье дитя, что должно родиться раньше положенного срока. Кто-то вышел с хоров наверху, мальчишка в белой сорочке до пят и жилетке, и сказал: — М’леди, месяц встал. Скоро утро… *** От резкого приземления принца подкинуло в седле. Он не спустился, а скорее скатился по боку Солнечного Огня, на ходу потрепав того по грудине — дракон, вытянув длинную блестящую шею, ответил удовлетворённым рычащим воем. Ворота оказались распахнутыми, как раскрытый рот, и чёрный сад шелестел, как тысячи призраков, шепчущихся о своих смертях. На ходу разматывая платок с шеи, Эйгон вертел головой по сторонам, надеясь обнаружить кого-то, кто мог бы провести его к сестре, но натыкался лишь на пустоту. Чёртовы сады. Кажется, он поотрывал несколько розовых бутонов, срезая себе путь. Под ноги Эйгон не смотрел. Выйдя к расширению вымощенной камнем дорожки, он увидел тёмные фигуры женщин на мраморных ступенях и поспешил к ним: издалека принц сумел угадать служанок Элинары. Только почему бы им быть здесь? Чем ближе он подходил, тем крепче перехватывало и без того сбивавшееся дыхание. Одна рыдала на коленях другой. Ещё две, которых привёз дед из Красного Замка, согнулись и спрятали лица в ладонях. Может быть, Элинара просто вышвырнула их всех разом из своих покоев… Но что-то тревожно взвыло в глубине души. Вот, та, что рыдала, подняла голову и, увидев Эйгона, вскочила, а вслед за нею поднялись другие. Все со склонёнными, как бутоны цветов ночью, головами. Принц подошёл к девушкам в кромешной тишине. Он остановился, не решаясь сделать шаг. — Что? — Просипел он, собравшись с силами. — В-Ваша Све… — Черноволосая девка не смогла договориться и вновь расплакалась, отчаянно зажимая нос и рот ладонью. Жёлтые огни тревожно светились в окнах замка. — Что там?.. Она умерла. Нет, конечно же, нет. Так быть не может… На онемелых ногах принц поднялся по ступеням и перед ним раскрыли двери, захлопнувшиеся, как решётки в темнице, за спиной. Недалеко от зала Эйгон схватил за рукав мальчишку-пажа и велел провести его к принцессе, а вскоре и сам стал узнавать дорогу. Хриплый, надтреснутый вой встретил их, стоило подняться на нужный этаж. Принц остановился и задрожал. Эйгон сам не заметил, как пихнул мальчишку в неопределённом направлении и пошёл к дверям, у которых застыли три коленопреклонённых женщины. Они молились громко и непрерывно, по очереди моля каждого из Семерых помочь: звуки напева напомнили Эйгону что-то траурное и мрачное, и его затошнило от ужаса. Когда принц приблизился к ним, из-за дверей раздался леденящий душу вопль. Он зажмурился, пытаясь набраться храбрости, чтобы открыть двери и взглянуть, и пока стоял, Элинара кричала и кричала, так, что просто слушать стало невозможно. Принц единым рывком толкнул дверь и вошёл внутрь. Он мельком увидел искажённое, неузнаваемое лицо сестры среди кучки плачущих женщин — она стояла на коленях, а те поддерживали её. Две, четыре, шесть — зачем их здесь столько? Мейстер тут же подскочил к Эйгону, схватив того за предплечье, но принц не видя, почти не чувствуя ничего, кроме оцепенения и страха, откинул чужие руки. — Я… — Шепнул он, совершенно заглушённый отчаянным, животным криком. Элинара прислонялась виском к руке какой-то старухи, а другая лезла к её лицу с влажной вонючей тряпкой. — Я — брат… У мейстера было лицо серое, как глина, а глаза завалились. Видно, сил у него ни на что не осталось, и он только покачал головой, мол, будь уже, что будет. И вот после долгого безумного вопля ужаса наступила полнейшая тишина. Только свист дыхания. Торопливо, точно кто хлестнул кнутом, подгоняя, Эйгон скинул плащ и подошёл к сестре, видя, как слабо она зашевелилась, словно пытаясь встать. Он рухнул на колени около Элинары. Ресницы её были влажны и слиплись. Она тяжело подняла голову, не сразу сумев найти брата взглядом. — Эйгон, — тускло выдохнула она. Пальцы её оказались жестки, словно высохшие ветви у дерева, когда Элинара схватила брата за руку. Принц замер, чувствуя боль в горле. Сестра вдруг немного подалась вперёд и умоляюще выдохнула: — Скажи всем уйти, — её красивые глаза были как будто сплошь влага, красные, опухшие, — прикажи им… Они не слушают м-меня… А он от ужаса не то что говорить, моргать не мог. Похожий на деревянную шарнирную куклу, принц вскинул голову — как же душно, точно в Седьмом Пекле — и велел трескучим голосом: — Выйдите все. Пусть останутся только мейстер и эта, — он глянул на старуху, гладившую Элинару по дрожащей спине. — Я… Я приказываю. Сейчас же. Всё в той же невыносимой тишине, остатки которой истекали вместе с выдохами принцессы, всё более судорожными и быстрыми, измотанные женщины стали выплывать из комнаты. Никто из них уже не понимал, какой теперь мог быть час ночи. Но серый рассвет уже заглядывал через дымовую отдушину. Как только люди ушли, стало легче дышать. — Ты тоже уходи. — Прошипела старуха. — Это тебе не… — Нет! — Тут Элинара вцепилась в руку Эйгона уже обеими руками, из её глаз брызнули слёзы, а пальцы сжались на его предплечье так крепко, что наверняка оставили синяки и царапины от ногтей. — Н-нет, пожалуйста! Я боюсь, я б-бо… Она согнулась с диким визгом; вновь задрожав от испуга, Эйгон сначала кинулся вперёд, подхватив сестру за плечи, а потом в отчаянии обернулся на мейстера. Тот кивнул на сбитую постель и поспешил помочь, закатывая рукава. Принц видел, как Элинара прикусила губу, чтобы не кричать, как струйки крови тут же скатились по подбородку: он подумал, что никогда уже не сможет забыть этой картины. Он потянул сестру за руки, плотно перехватив их. Вчетвером они кое-как доковыляли до кровати и уложили туда принцессу — боясь отпустить её влажные ладони, принц сел позади, так, чтобы голова Элинары была у него на плече. Левой рукой она слепо схватилась за полоску ткани, привязанную к изголовью, а другой так стиснула его пальцы, что казалось, они вот-вот переломятся. Тонкий подол, вымокший и испачканный кровью и пролитым отваром, задрали, а старуха взяла правое колено, держа так, чтобы роженица не смогла свести ноги. Тут Элинара опять закричала — громким, диким и жалобным криком, который совершенно не походил на сумасшедшие, нечеловеческие вопли, раздававшиеся раньше. Эйгон видел, как непроизвольно подёргивались её потрескавшиеся губы, как от напряжения щёки дрожали и вены вздыбливались на висках и одна — на лбу. Как её шея напряглась. А потом всё тело сестры обмякло так, точно она умерла; протяжный выдох с присвистом вырвался из её рта. Она сползла ниже по его груди и, не открывая глаз, измученно приподняла голову, чтобы шепнуть: — Это всё? — Вновь судорога боли перетряхнула её, замычавшую сквозь зубы. — Это всё?.. Разве? Ему казалось, эта пытка будет длиться вечно. Живот её никуда не делся, и Эйгон опасливо глянул вперёд, страшась, что увидит нечто, подсказывающее: это ещё не всё. — Не знаю, — глухо ответил он. Тут принц увидел, как Элинара в смертельной жути уставилась на что-то, что старуха держала в овечьей шкуре. Сырая и тёмно-красная масса походила на потроха убитой скотины. Ни один из них, прижавшихся друг к другу, ничего не успел сказать или спросить, как в покои тихо ступила леди Алерия с септоном; Эйгон положил ладонь на мокрую щёку сестры, пытаясь отвернуть её голову от того, что, как, всем казалось, было мёртвым телом. Он почувствовал, как горячие слёзы полились по его пальцам. Принц прикрыл глаза. Им надо как можно скорее убираться отсюда. Отвернуться и забыть, только побыстрее. И вдруг женский смех заставил его дёрнуться. Совсем рехнулась, видать… — Моя милая! — Воскликнула леди Тирелл и обернулась, вмиг просветлевшая и как бы помолодевшая на пяток лет. — Это мальчик! И он дышит… Он дышит. Бесформенный кусок мяса — плод — зашевелился… Подал голос… Потянулся и превратился в крошечного винно-красного ребёнка, у него были руки и ноги с настоящими пальчиками; он барахтался и тихо попискивал. Не чувствовавшая больше ни своего тела, ничего вообще, кроме хватки Эйгона, всё такой же сильной, принцесса слабо улыбнулась от облегчения. Ей было уже всё равно и хотелось спать. Тягучие объятия тумана и темноты медленно поглощали её, когда из-под головы и спины пропала опора; следом Элинара ощутила горячий поцелуй на тыльной стороне ладони, а потом, почти обжигающий, на колене, — у неё уже не было сил испугаться, что все это видели. Свежую подушку подложили под голову, кто-то снял с неё отвратительную пропитавшуюся потом одежду, и теплота и блаженство охватили так чудесно её тело… На неё положили мешочки с горячей крапивной кашицей и укутали в нагретые одеяла. Словно сквозь толщу воды Элинара услышала тихий разговор мужского и женского голосов: — …имя? — Я… Я не знаю. — Знакомый голос замолчал. Принцесса почти удивилась, что у неё не возникло никаких мыслей и ей не захотелось сейчас открыть глаза и вставить своё слово. — Пусть… Пусть будет Дейрон. Дейрон… Она слышала сквозь дрёму, как другой мужской голос напевно и тихо просил Отца уберечь от дурных поступков и зла, Матерь — защитить от невзгод, молил Кузнеца о благих делах, Воина о силе и мудрости, Старицу о свете и покое для души, заклинал Деву направить путём праведным. Дейрон. Самую малость подняв свинцовые веки, Элинара увидела в руках септона свёрток из шкур и белых пелёнок, из которого на миг высунулся розовый кулачок ребёнка. Это был мальчик. Мальчик, не чудовище из её снов. Принцесса закрыла глаза, и сознание окончательно оставило её. *** Должно быть, ей напоследок дали что-то вроде сонного вина или макового молока, потому что очнулась она лишь когда за окном вновь потемнело и только жёлтые пятна от свечей чуть подрагивали на полу и стенах. Она попробовала пошевелить пальцами ног и расслабленно выдохнула, обнаружив, что всё прекрасно чувствует. Мышцы в теле гудели. Сколько же она пролежала тут? Элинаре казалось, из её жизни вырвали годы… Она нащупала обеими ладонями свой живот, с досадой обнаружив, что тот не втянулся обратно тотчас же после родов; всякие глупые, разрозненные мысли витали у принцессы в голове, пока она слепо глядела на гобелен на соседней стене. Наконец, одна из мыслей ужалила её: что же с ребёнком? Элинаре вспомнилось всё, что она успела надумать о нём, и к тому же обстоятельства его рождения… Она только смутно видела дитя, может статься, у него что-нибудь с лицом или ногами, или у него ужасное волосатое пятно в половину головы, или… Задохнувшись от испуга, она сползла вниз по подушкам. Тогда с тихим стоном из угла спальни что-то заскреблось. — Ваша Светлость? — Подало оно голос. Держа в руках подсвечник, к ней вышла Лира, и при том светилась, точно начищенный медяк. — Ваша Светлость, мы все так рады! Так… У вас такой хорошенький мальчик!.. — Лира, — протянула принцесса и постаралась приподняться на горе подушек, — сколько времени прошло? Служанка поставила подсвечник на окно, и один из трёх огоньков, венчавших его, погас. Лира поспешила к постели, чтобы помочь своей госпоже. — День, миледи, один день всего лишь! — Закурлыкала она. — Вы только этим утром разрешились… А теперь вы, наверное, надолго с нами останетесь, да? Вопрос этот оказался ледяной водой, плеснутой в лицо. Элинара замерла, чувствуя, как сопротивление во всём теле налило мышцы кровью. В голове послышались удары сердца, точно оно там и билось вместо мозгов. Она сделала уже, что требовалось от неё. Разве нет? — Лира, — нежно позвала она и сложила брови домиком, — будь добра, позови ко мне Эйгона. Ведь он здесь? — Конечно. Конечно здесь! — Та, не заметив подвоха, подскочила да подобрала подол, надеясь получше услужить принцессе, к тому же чуть не отдавшей Неведомому жизнь. — Я мигом! Миг показался Элинаре дольше часа. Она чувствовала, что ждать больше не могла, что, если позволит себе ещё хоть одну слабость — даже если слабостью окажется новорождённый сын — ещё хоть одно промедление — даже если это будет промедление, чтобы взять его на руки — она вновь застрянет, погрязнет в болоте своих опасений и сомнений. Когда Нира привела Эйгона, принцесса уже исполнилась решимости докончить начатое однажды. В её душе уже не осталось страха или стыда — Элинара слабо протянула руки, чтобы крепко обнять брата, тяжело опустившегося рядом. Она нежно провела ладонью по его волосам, жадно прижимаясь щекой к его шее. — Ты можешь встать? — Шёпот обжег кожу за ухом. И в груди Элинары разлилось долгожданное торжество: — Да. …Лишь один раз она обернулась, когда высокие ворота Хайгардена уже были за спиной, раззявленные в немом младенческом крике.