Золотые. Зелёные. Мёртвые

126 г. от З.Э.

Должно быть, из подобных радостей составлялось материнское счастье, о котором толковали матроны: видеть своих детей красивыми, пристойно себя ведущими и не позорящими семью. Тогда королева Алисента могла выдохнуть ненадолго и забыть обо всём, что она не любила в них. Тогда она могла даже отрешиться от оживлённого разговора Визериса с Рейнирой, выплюнувшей из своей утробы ещё одного черноволосого бастарда, подавить негодование и обиду на мужа, и наблюдать за Эймондом с Элинарой умиротворённо и гордо. Душу королевы затопила радость за младшего сына: наконец он не был отвергнут. Положа руку на сердце, она самой себе признавалась в робкой надежде, что всё останется так: куда легче Алисенте станет жить, зная, что старшие дети отлипли таки друг от друга и что ей уже никогда не придётся видеть ту мерзость, свидетельницей которой она была недавно. Какая чёрная кошка пробежала меж ними, королева не знала и знать не хотела. Перед взглядом мелькнули Джейс и Люк, убегавшие от нянек. — …нет-нет-нет! Сначала поднимаешь руку, а потом надо обязательно сказать тост. Ты хоть знаешь, что такое тост? Нет?.. Взволнованная, Алисента посмотрела направо, где десятилетняя Хелейна смущённо внимала Эйгону, наклонившемуся к ней через два стула и, кажется, показывавшего пример здравницы, — но ничего дурного королева в их разговоре не нашла и молчаливо поджала губы. После увиденного с Элинарой она не могла смотреть на старшего сына спокойно. Как это возможно? Как она умудрилась упустить роковой момент? Королева жестоко корила себя. Она была слишком юна и слишком неопытна: ведь это она, когда септа Дирона намекнула, будто уже хорошо бы развести детей по разным спальням и дать им разных учителей, проигнорировала ценный совет. Ведь ей казалось таким милым, что её детки любят друг друга и не рвут друг на друге волосы. И она так не хотела, чтобы её дети плакали. И когда Дирона сказала, что мальчики становятся мужчинами раньше, чем их матери хотят думать, Алисента снисходительно улыбнулась. А теперь при взгляде на Эйгона кровь сворачивалась в жилах: это его первый крик изменил навсегда её судьбу, это его первый осознанный шаг положил начало ни на миг отныне не прекращавшейся борьбе, это он оказался отравлен, испорчен грехом и пороком, сколько бы Алисента не молилась Семерым. Она хотела любить его и не могла. Особенно после смерти Дейрона… Когда — боги, она знала, что то была воля Визериса, но ничего не могла с собой поделать — Эйгон был тем, кто дал команду сжечь тело её драгоценного мальчика, а потом обернулся; и он тоже был ребёнком, и он тоже был её сыном, но в душе перевернулось что-то и оторвалось навсегда. Больше ни разу королева не ласкала своего первенца и не обнимала на ночь. «Мальчик для трона, — сказал Алисенте отец, когда Эйгон родился, и его лицо светилось гордостью, — не вздумай растить его под своей юбкой». Она запомнила. Только теперь, наблюдая за танцами с помоста, не вслушиваясь в музыку и топот ног, может быть из-за вина или гнетущих мыслей о сыне, королева переносилась в один из далёких дней его детства. Тогда солнце робко выглядывало из-за сизых, как голубиное крыло, туч, обрамлявших его. Уже три месяца прошло, как королю и двору стало известно, что Её Милость вновь находилась в тяжести; теперь округлившийся живот её уже порядочно выступал вперёд, тяжёлый и твёрдый. В тот день пятилетний Эйгон так просился на Великий Совет с отцом, что Алисента сжалилась и отправила мальчика в королевские покои. «Разреши ему посидеть с тобой, — молвила она мужу, просительно изогнув брови, и зная, что тот едва ли сможет отказать, — ты же видишь, он так скучает по тебе». Как скучать по тому, кого не знаешь? Она помнила, что произнося те слова, чувствовала острую иглу обиды, пронзившую сердце, за себя и своих детей. Ещё больнее стало, когда Алисента увидела, что Визерис задумался — так, как он никогда не задумался бы, будь это Рейнира; однако король дал своё согласие, и её отпустило, и, наставляя сына сидеть тихонько да не болтать лишнего, королева была радостна и спокойна. Что дурного могло случиться? Она проводила время за вышивкой — час, два, но заседания Совета порой бывали долгими, потому Алисента не волновалась. Фрейлины развлекали её тихой болтовнёй о делах их мужей и отцов, а королева слушала одним ухом, порой кладя ладонь на живот, когда чувствовала шевеление дитя: это было самое нелюбимое ею время, когда внутренности как будто ворочались и передвигались, и казалось, что кости вот-вот хрустнут да переломятся. Недосыпая ночами, королева клялась самой себе: это последний раз. Она сомневалась, что и вовсе сможет вынести больше. Вот бок снова кольнуло, да так, что впору было бы сложиться пополам от боли. Стоило радоваться, что ребёнок жив и движется, но Алисента редко вспоминала об этой радости — лишь когда слышала от кого-то, будто у очередной леди дитя закаменело на раннем сроке да так и не ожило… Наконец, за дверьми солярия королевы послышался шум: зашедшая служанка объявила, что заседание Совета окончилось. «Где Эйгон? Почему ты не привела его?» — спросила тогда Алисента, тяжело поднявшись на ноги (она на миг показалась себе неуклюжей, беспомощной уткой). И сердце пропустило удар, когда девушка вдруг побледнела да забегала взглядом по полу: «Но я думала, он уже у вас, Ваша Милость…» В голове матери нарисовалось вмиг бесчисленное множество плохих вещей, которые могли бы произойти: Эйгон мог упасть с лестницы и расшибиться, выпасть из окна или с открытой террасы, мог потеряться, споткнуться, сломав руку или ногу, и много чего ещё, — и обо всём этом разом думала Алисента, ища своего сына. С нянями в детской его не было, не было и с Элинарой и Дироной, с разных углов замка служанки возвращались с пустыми руками и напуганными лицами. Поддерживая тяжёлый живот и тяжело дыша, королева спустилась в сад. Дитя внутри, точно боясь отвлечь мать, замерло и не шевелилось, а на глаза Алисенты накатывали слёзы, когда она растерянно смотрела по сторонам. Что, если он умер? Что, если Семеро забрали у неё Эйгона, потому что она была никудышной матерью? Задыхаясь от накатившего ужаса, королева горячо раскаивалась в каждой нехорошей мысли, каждом нехорошем слове в сторону сына. Пусть он плохо слушался, пусть дразнился и корчил рожицы, и прятался от неё! Алисента заглядывала под каждый куст, рассматривала каждый цветок сквозь слёзы, стараясь держать лицо и не выглядеть обезумевшей наседкой. И, когда она остановилась, чтобы зажать ладонями разболевшуюся поясницу и отдышаться, до ушей королевы донеслось сдавленное детское хныканье. Какое редкое облегчение, какое счастье испытала она! — Эйгон! — Звала она на ходу, стараясь быстрее перебирать бестолковыми ногами. От увиденного материнское сердце сжалось: мальчик забился в углубление между кустами шиповника и абрикосовым деревом, вжался всем телом в ствол и тихо плакал, пряча лицо в коленях; гольфики его были грязны, а плечи дрожали. — Эйгон, ты ударился? — Опустилась Алисента на колени так быстро, что голова закружилась; она протянула руки к сыну, но тот заплакал только сильнее. — Ты упал, тебе больно? Поранился? Покажи мне! Она потянула Эйгона плечо, надеясь отвести руку, ведь подумала, будто он действительно упал и повредился — но тот только сильнее сжался, и теперь старался отчаянно проглотить свои слёзы и сопли. Раздалось бульканье — принц закашлялся. — Эйгон… — Встревоженно протянула королева; она положила ладони поверх рук сына. — Эйгон, покажи, что у тебя болит?.. И вдруг он вскинул покрасневшее до ярко-багровых пятен, блестящее от слёз лицо: — Меня никто не любит! — На одном дыхании выкрикнул Эйгон, и тут же по телу его точно прошла судорога. Алисента отшатнулась в ужасе и растерянности. — Н-никто! Никто меня н-не… — Кто сказал тебе это? — Спросила королева, едва собравшись с умом. Она тут же, едва сын произнёс эти слова, ощутила такой едкий, такой травящий вкус вины, что почувствовала тошноту. Это ты. Это ты не любишь его так, как должна бы любить. — Почему ты так решил, Эйгон? Трясущиеся пальцы её обхватили лицо сына, торопливо утирая ему щёки. Бедный мальчик! Глазки у него покраснели, потемнели, сосуды в них полопались, губы дрожали… Наклонившись ближе к ребёнку, Алисента ранено прошептала: — Почему ты так решил? — П-потому что Р-рейнира сказала… Чтобы я ушё-ушёл оттуда, а п-папа согла… согласи… — Договорить Эйгон не смог и опустил голову, а щёки его меж тем покраснели только пуще. Сердце королевы облилось кровью. — О-он не любит меня! Он не… не хочет давать мне дракона… Алисента стиснула зубы. Её маленький Эйгон помешал Рейнире? Она выставила его за дверь, его, первого сына короля, и тот послушно выполнил её волю? О драконах она и сама если не знала, то догадывалась: не требовалось иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, почему у объявленной наследницы есть дракон, а у её брата, настоящего наследника престола — нет. «Может быть, рок Валирии случился потому что у них было слишком много драконов?» — Визерис сказал тогда полную чушь и сам это прекрасно знал. И теперь это ранило не только Алисенту, но и её сына. Если даже пятилетнее дитя смогло сделать выводы, что говорить об остальных? Нет, довольно… Никогда она больше не позволит, не допустит такого унижения. Взволнованная и разгневанная, королева привлекла Эйгона к себе и крепко обняла, гладя его кудрявый взлохмаченный затылок. Ощутив материнскую ласку и тепло, мальчик расплакался пуще прежнего: пальцы его зацепились за платье, голос дрожал и срывался, когда он снова и снова повторял страшные, болезненные слова. Никто меня не любит. Гладя сына по спине, Алисента дождалась, пока тот утихнет, и тогда заговорила мягким, но твёрдым голосом: — Пусть никто больше тебя не любит. — Прижалась она щекой к серебристо-золотой макушке, перед тем как чуть отстранить сына за плечи и посмотреть ему в глаза. Она пригладила растрепанные кудри, вновь вытерла ярко-розовые щёки. Он так похож на неё, похож до смутного отторжения. — Пускай. Я одна буду любить тебя. И Эйгон обнял её сам, повиснув на шее, и уже не плакал. «Эйгон хочет дракона». — Заявила королева мужу тем же вечером, показательно держась за живот. В ней пылал самый настоящий огонь, и она готова была убить, но добиться для своего сына того, что полагалось ему по праву рождения. Визерис рассмеялся, мол, мальчик слишком мал, — Алисента не смеялась вместе с ним. «Он твой сын, но колыбель его не положили яйца, — говорила она без малейшего страха или сомнения, — или есть основания считать иначе?» И тогда король сказал, что Эйгон сможет оседлать любого дракона, какого захочет, когда вырастет. «Когда вырастет?! — Разрывало Алисенту от негодования и обиды за сына. — Рейнира была ненамного старше, когда пришла к Сиракс. Дело не в возрасте, ведь так? Ты боишься, что Эйгон не…» — Рейнире было семь, Алисента! Семь, а не пять! К счастью, он решил сохранить мнимое спокойствие и не углубляться в причины, по которым Лионель Стронг настойчиво рекомендовал запретить детям королевы иметь драконов. Однако это и сделало Визериса дураком. — Тогда Эйгону тоже будет семь. — Впилась королева пальцами в собственный живот. — Семь, и ни днём более. Ничего не оставалось Визерису иного, кроме как кивнуть. Алисента моргнула и вновь оказалась среди празднества лицемерия и притворства: она видела, недовольство двора нарастало, третий бастард — слишком даже для многотерпящего Лейнора Велариона. Это становилось слишком смешно и откровенно, как излишне высоко подоткнутые юбки молодых служанок, и многозначительные улыбки нет-нет, а просачивались на лица. И этот извечный драконий вопрос, от мысли о котором начинала болеть голова, а нервы точно наматывали на раскалённую спицу, вновь вставал в мыслях королевы чрезвычайно остро. Это несправедливо. Её сребровласые, истинно валирийски красивые дети каждый раз должны были довольствоваться смутными обещаниями, в то время, как сыновья Харвина Стронга получали драконьи яйца прямиком в колыбель! Как королева она ещё могла увидеть в том резон, но как мать… Как мать она чувствовала гнев, похожий на ненависть, когда думала о беспечности Визериса. Зорко Алисента наблюдала за Элинарой и Эймондом, да всё ж сумела упустить момент, когда старшая дочь оказалась в компании совсем другого юноши: они прошли в самую сердцевину зала, довольство принцессы было видно издалека, и королева вдруг ощутила какую-то ноющую тоску. Давно ли сама она была светлой и лёгкой?.. Некое чувство навроде зависти появилось вдруг, сильное и значительное, и столь же быстро пропало, словно удар по голове. Она помнила советы отца и внимала им на расстоянии. Она помнила также, что сказала Элинаре, что однажды имела неосторожность пообещать, однако… Однако отец советовал поступить иначе. И Алисента металась в сомнениях. Она готова была принять долг, но это — никогда. — …я начну! — Хлопнул Эйгон ладонью по столу. Но его мать уже вновь погрязла в своих мыслях, не обращая внимания на оставшихся за столом детей. Они никогда не ссорились надолго, может быть, оттого только, что не находилось подходящего повода. Или потому что мысль о том, что тогда не будет больше шуток и смеха за столом, что Элинара больше не будет читать ему вслух по вечерам, что никто не будет с такой нежностью и воодушевлением заплетать ему косы, не будет говорить с ним так свободно и открыто — эта мысль вызывала у Эйгона неприятное чувство пустоты и страха. Может и ну её, эту Пейси или как её там?.. Но всё же гнев, вызванный поступком Элинары, ещё жёгся внутри, словно сгусток тихого пламени, и взвился ярче, стоило про него вспомнить: даже мать не лезла к нему под простыни. Наверное, она попросту не хотела разочароваться еще больше. Небось, она думала, что найдёт там нечто ужасное и отвратительное. — Выпьем, — поднял Эйгон кубок, в котором осталось уже меньше половины. Он лишь мельком глянул на Хелейну, потому что на полпути зацепился, словно занозу поставил, за незнакомого лордика, вившегося вокруг Элинары. Даром, что тот был не один. Вот ещё, выше и с массивной брошью на левой стороне груди — этому приходилось низко нагибаться, чтобы придержать её за талию. Следующий улыбался, сверкая начищенным золотом. Потом Элинара вновь возвращалась к… Кто он вообще такой? Если бы учитель танцев увидел, как этот хлыщ наклонялся к Элинаре и хватал её за руки и талию, то как следует отходил бы идиота стальным прутом. Эйгон со злорадством усмехнулся: — Выпьем за клеща, вцепившегося липкими лапами в нашу сестру!.. — Он высоко поднял кубок и с насмешкой проследил за парой. На уроках они с Элинарой танцевали вместе. — Ну? Теперь надо… Эйгон нетерпеливо толкнул кубком кубок Хелейны, растерянно моргавшей: она отвлеклась, чтобы найти предмет разговора и, по всей видимости, заниматься больше, чем одним делом за раз, не могла, — поэтому рука её тяжело повисла. Это безнадёжно. Принц едко хмыкнул, допив разом остатки. Вот ведь бестолковая… Уж лучше бы тогда побыстрее вернулся Эймонд — тот хоть смешно супился и хохлился, когда долго не мог придумать ответ на шутку, а ещё он совершенно забавно сжимал кулаки, когда шутка оказывалась слишком, но ничего не говорил… Как можно было удержаться? Мазнув взглядом по залу, Эйгон споткнулся об улыбку Элинары, точно, совершенно точно адресованную ему — она что-то ответила своему клещу, а потом сделала короткое движение головой: «Давай, иди сюда». Это продлилось не дольше четверти мига. Но принцу зачем-то вспомнились водянистые глаза Пайси, тяжёлое, неприятное ощущение её рук, хватавших его бёдра и предплечья, её ужасный надрывный голос. Зачем? Это чувствовалось плохо. Кто такая эта Пайси? Всего лишь песчинка, которую так легко и замечательно стряхнуть с сапога или рукава. И всё-таки… «Я люблю тебя!» — оно вдруг возникло в голове, и Эйгон схватил кубок Эймонда, залпом выпив почти до конца; наконец, в висках раздался глухой звон. — Вы поругались? — Вдруг пролепетала Хелейна, вновь уставившись прозрачно-лиловым взглядом куда-то мимо глаз Эйгона, примерно в лоб или переносицу. — Не поругались, а поссорились. — Заёрзал на месте принц, а сам схватил в руки пустой кубок, почему-то уж очень заинтересовавшись инкрустацией рубинов и узорами по золоту. — Но ведь это одно и то же… — Это не одно и то же! — Но ведь пору… — И вообще, с чего ты вдруг такой умной стала? — Вспылил Эйгон из-за невинного замечания сестры. — Тебе твои тараканы премудрости рассказывают? Ну вот иди и спроси у них, в чём разница. Лицо пылало. Отбросив остатки приличий, принц сложил руки на груди и откинулся на спинку стула; когда он всё-таки вновь посмотрел на младшую сестру, та сидела, опустив голову и понуро перебирала свои пальцы, — Эйгону даже стало стыдно, так что он снова отвернулся. Отвратительное липкое чувство развёртывалось внутри. Вскоре вернулся Эймонд, запыхавшийся и розовый, плюхнулся на своё место и только что не накинулся на порядком остывшую пряную утку. Он принялся громко жевать — челюсти его сильно и часто двигались, а взгляд бегал по залу. Рука потянулась к кубку. — Ты что, моё выпил?! — Зашипел братец, обнаружив почти пустую чашу. Ноздри его смешно раздулись, совсем, как у матери, и веснушчатые щёки заалели ещё больше. — А что, тебе жалко для старшего брата? — Ехидно ухмыльнулся Эйгон, вздёрнув брови. — Глянь-ка, я даже оставил тебе чуть-чуть… — Ты!.. Он что-то ещё шепнул одними губами, но Эйгону до того никакого дела не было. Грудь его тяжело раздувалась, как кузнечные меха, при взгляде на Элинару, веселившуюся без него, и это острое чувство было чем-то новым и до такой степени противным, что принц морщился против своей воли. Одна из женщин с полосками рыжеватого меха на плечах отделилась от общей многоликой толпы: она прошла прямо к помосту, учтиво присела, встретившись взглядом с королевой, притянув этим внимание обоих принцев, и они оба оглянулись, когда женщина подошла к королеве Алисенте, указала на кого-то кивком головы, а потом матушка дотронулась до плеча Визериса, оповестив об отлучке, и направилась следом. Повеяло чем-то нехорошим. Братья коротко переглянулись, но ничего друг другу не сказали. Они отвернулись почти что в разные стороны. Понять, к кому её вели, оказалось легко: леди с лицом румяным и гладким, как будто светящимся изнутри, — этот свет делал простоватые черты красивыми, почти изящными. Она стояла в светло-зелёном платье с более тёмными бархатными вставками под струившимися отрезными рукавами, — и всюду рассыпался речной жемчуг, в верхней части нашитый так густо, что почти перекрывал цвет ткани. — Леди Тирелл, — величественно пропела королева. — Ваше Величество, — присела леди, ласково улыбаясь, — не знаю, помните ли вы меня по нашим мимолётным прежним встречам… Помнила ли она? Алисента помнила, как в ужасе смотрела на Сиракс и в приятной, смущённой растерянности слушала мечты Рейниры, заранее зная, что сбыться им не суждено. Помнила лицо королевы Эйммы — правда, только общие черты, что-то вроде: «У неё были крупные глаза под тяжёлыми ресницами и мягкий овал», — ни выражения их не осталось уже, ни звука речи. Что говорить об Алерии Тирелл, в девичестве Вирвел? Но королева лишь слегка наклонила голову, тяжёлую от собранных под сетку волос и короны: — Разумеется, леди Алерия. — Она бросила короткий взгляд в постоянно двигавшийся круг танца. — Если я правильно помню, ваш сын не так давно вступил в зрелость? — Лорент, Ваше Величество. — Произнесла леди, делая вид, будто не замечала вдруг возникшего и повисшего намёка, всегда, должно быть, преследовавшего разговоры женщин, владевших сыном и дочерью. — Мой мальчик стал прекрасным мужчиной, Ваше Величество… Хитрый свет озарил глаза леди Тирелл. Она улыбнулась чётче — тогда в углах её рта прорезались ямочки. — И принцесса Элинара оказала ему милость… — Напевно завершила Алерия. И, когда королева Алисента проследила за мягким, мечтательным взором, она вдруг впервые по-настоящему увидела, как выросла её старшая дочь. Больше того, вдруг, словно подсвеченные маяком чудовища из пучины, стали заметны мужские взгляды, тянувшиеся к Элинаре: такие настойчивые и цепкие, как крючки, что могут сорвать платье с девичьих плеч. — О… Я вижу. — Пронзённая своим открытием, промолвила Алисента. — У вас очаровательный сын. — Я готова поручиться, он столь же умён и рассудителен, Ваша Милость… — Словно сквозь толщу воды доносился голос леди Тирелл. Только тогда королева сумела разглядеть того юношу, о котором с ней толковали. Алерия понизила голос. — Простор — край плодородный и богатый, как вы сами знаете, Ваше Величество. Уже? Неужели так скоро? Годы протекли сквозь пальцы, а она и не заметила, занятая делами двора, язвами короля, возможностью получить на одного сторонника больше — елеем, щедростью и милосердием. От тяжести короны шея начала болеть. Может быть, это Семеро посылали ей избавление от тревог и разрешение от сомнений. Простор — хорошая партия. Мальчик юн, свеж, хорош собой, и Элинара улыбалась ему. — Вы делаете предложение, леди Тирелл? — Королева сцепила пальцы у живота, пристально наблюдая за Алерией: изменится ли что в её лице, мелькнёт ли неискренность. — Ваша Милость. — Низко присела леди, сверкая взглядом из-под ресниц: да, это было предложение, и предложение недурное и выгодное. Быть может, теперь стоило привыкнуть получать их… …Когда королева оставила её, Алерия Тирелл неспешно направилась к своему месту за столом, а по пути искала среди чужих спин своего супруга, и, когда нашла, удовлетворенно кивнула самой себе. Всё шло хорошо, всё шло правильно. Её локоть подтолкнул пробежавший мимо мальчишка, кучерявый и темноволосый — он вскочил на помост и забежал за спину принцессы Рейниры. Удивительно, как славно она держалась. Алерия подумала, что если все толки — правда, то сама она сгорела бы со стыда. Но меж принцессой и длинными языками возведена была стена столь прочная, что позволяла ей взирать с гордостью королевы и поднимать голову высоко. Лорд Медвик говорил с Лионелем Стронгом, десницей короля: он говорил горячо, взмахивая рукой, а хозяин Харренхола внимал с лицом застывшим и напряжённым, словно прикидывал что-то в уме. Алерия дожидалась поодаль. Гости уже привольно разбрелись по залу, похожие на косяки цветных рыб, повинуясь течению музыки и бесед. Уже вынесли медовые, яблочные и инжирные пирожные, и их сладкий аромат примешался к запахам жареного мяса, эля и женских духов. Ощутив движение сбоку, Алерия повернулась, приветственно взглянув на мужа. По лицу его ещё ничего нельзя было понять. Скупо улыбнувшись, Медвик взял жену под руку, чтобы увести подальше от чужих ушей. — Ясно, как день. — Проронил он, весь увлечённый раздумьями. — Они не хотят, чтобы королева набирала влияние… Но у неё четверо детей, однажды даже Стронгу придётся с чем-то поступиться. — Четверо. — Без удовольствия повторила Алерия. Она подняла глаза на королевский стол, как будто мысль её нуждалась в подтверждении. — Два мальчика и две девочки. Ты думаешь?.. Заметив беспокойство на лице жены, Медвик проследил за её взглядом и глубоко вздохнул. — Нет. — Наконец изрёк он, почти довольный сделанным выводом. — Один такой брак будет благословлен Церковью, но два… Это слишком. Даже для Таргариенов. Нам нужно действовать быстро, пока Стронг не сообразил, что Септа — не самое плохое место для воспитания принцессы. Лорд и леди Простора переглянулись. — Что ты хочешь пообещать Стронгу, — заговорщически говорила Алерия на грани слышимости, — чтобы он спел королю нашу песню? Цокнув языком, Медвик повёл головой, как бы ища ответ в случайных лицах. — Я думаю о средствах для восстановления Харренхола. — Лорд Тирелл произнёс эти слова с кажущимся безразличием, но его интонация всегда выдавала подлинный интерес к ответу, что он желал услышать. — Харренхолл — мешок без дна. — Поджала губы Алерия. — Однако мы сможем возместить позже, из королевской казны… Чего не сделаешь для своих детей? Миледи нашла своего милого сына, обласкав того взглядом, и, подчинённая неровному биению сердца, соглашалась: цена невысока. Если её Лорент счастлив, никакая цена не будет достаточно высокой. *** Смущение и юношеская робость вязали Лоренту язык: «Какая она красивая», — билось у него в голове вместе с ударами крови. Какая же она красивая. Никаких изъянов не видел в принцессе сын Хранителя Простора, и такой она казалась ему лёгкой, светящейся и прекрасной, что слюна сохла во рту. Правы те, кто говорил, мол, Таргариены выше всех людей. Потому что разве может обыкновенный человек быть таким? Но всё же принцесса Элинара была человеком: вокруг зрачка у неё расходились каре-золотистые лучики, чуть сбивая магическую фиолетовую дымку. Она смеялась, и её улыбка казалась драгоценней камней на шее и в ушах. Одним днём он женится на достойной девушке, — всегда знал Лорент, — чтобы укрепить свою семью, — и всегда представлял себя около дочери одного из родовитых лордов Простора. Но неужели? Неужели матушка с отцом сумеют договориться с самим королём? Он поклялся Семерым, что тогда будет каждый день возносить им самую горячую из молитв. Переход закончился — они с принцессой вновь оказались лицом к лицу. Подняли руки, коснувшись рукавов друг друга и начали круг, в котором прыжок с поворотом вокруг своей оси следовали после каждого пятого шага. — Вы бывали на соколиной охоте? — Лорент надеялся, что показывал себя приятным и обходительным. Она быстро отвела взгляд и вновь посмотрела с лёгким сверкающим прищуром: — А вы? Подскок, поворот. Лишь бы не навернуться! — У меня есть сокол, — скромно улыбнулся Лорент, вновь встретившись с принцессой взглядом, хотя вообще-то готов был лопнуть от гордости, — если… я получу знак вашего внимания — клянусь, он станет ещё быстрее. Последние слова он скомкал, договорив как можно скорее, чтобы успеть к новому подскоку с поворотом. — Вы всегда договариваетесь с леди заранее, чтобы не опозориться потом? — Щёки припекло, боги, он наверное стал красным, как варёный рак. Лорент поджал губы. Он заметил, что принцесса Элинара лукаво оглядела его, перед тем, как требовательно спросить: — Как зовут вашего сокола? Глубоко вздохнув, Лорент ответил густым голосом: — Андал. Смех её был совсем не такой, как у создания, сотканного из звёздного света: он был заразителен и звонок, и при этом на правой щеке появлялась ямочка. Не забыть бы про подскок и поворот… О, вот и они! Смешинки ещё искрились в глазах принцессы, когда она повернулась лицом к своему партнёру. — О нет, она смеётся… — Как бы сам себе пробормотал Лорент, а исподлобья поглядывал на принцессу. — Вам смешно. — Смущённо констатировал он. — Как бы назвали сокола вы? Повинуясь рисунку танца, они сделали шаг навстречу друг другу и два — прочь. — Morghagon. — Она лукаво улыбнулась. Лицо Лорента вытянулось, отразив раздумья. Подскок, поворот. Он почти совсем не знал валирийского — только то, что цитировалось в текстах священных книг. — Смерть? — Наугад спросил юноша. Принцесса издала удивлённый звук. — Смертоносный. — Поправила она Лорента, тут же закивавшего так, словно нужное слово попросту вылетело из головы. Он сверкнул улыбкой, стараясь польстить принцессе: — Больше подходит для дракона, Ваша Светлость! — О, у неё нет дракона. — Вдруг раздался голос справа от Лорента. Он недоуменно обернулся и увидел юношу, который, как нетрудно было догадаться, был принцем Эйгоном. Та же линия рта, те же волосы и разлёт бровей. Как это он так встрял сюда, не сбив всех вокруг с толку? Лорент не был уверен, следует ли ему кивнуть или выразить своё уважение. Принц лишь мельком взглянул на него — видать, ему ни то, ни другое не было нужно. — Может, потому что она змея, а не дракон? Взгляды брата и сестры скрестились, накалённые. Должен ли он защищать честь принцессы? Растерянно Лорент открывал и закрывал рот, ворочая на языке неловкие слова. — Что ты делаешь? — Шикнула принцесса брату. С удивительной ловкостью Элинара встала между ними, схватила их за запястья и подняла вверх, чтобы совершить поворот вместе с остальными под три ритмичных удара барабана. Напрасно Лорент пытался ухватить её взгляд. — Что? Ничего. — Сухо рассмеялся принц. Втроём они сделали три шага вперёд: следом принцесса должна была бы повернуться к Лоренту лицом, но теперь этого, конечно, не выходило. — О, а ты уже рассказала, как… — Эйгон! — Её лицо сделалось алым, как язык пламени. — Прекрати! Боги, нужно было повернуться… Лоренту казалось, все глазели на их мелкую потасовку, и сгорал от стыда; он, однако, считал ниже своего достоинства оставить принцессу одну. «Как можно? — Не понимал он. — Как можно говорить с нею столь грубо?» — Ваша Светлость, — спокойно начал Лорент, но слова остались незамечены. — Да? — Усмешка принца была кривая и пьяная. — Что прекратить? Ты уже не рада! — Он вдруг хлестнул Лорента жёстким неприязненным взглядом и развёл руками. — Клянусь, совсем недавно она другое говорила — такая вот непостоянная… Даже шл… Элинара прервала речь брата, воскликнув: «Хватит!». Всем троим пришлось остановиться, и шедшая следом пара едва не столкнулась с ними. Лорент, ничего не понимая, переводил взгляд с принца на принцессу и обратно: короткий испуг мелькнул в глазах Эйгона, как будто тот успел хотя бы самую малость пожалеть о том, что чуть было не сорвалось с языка. Шаги танца окончательно сбились. Как всегда в таких случаях, музыка стала казаться отвратительной, не подходящей друг другу кучей визжащих, колотящихся звуков. Грудь принцессы, приподнятая над краем лифа, тяжело вздымалась, тронутая краснотой. — Знаешь, что? — Прошипела она, подойдя к брату почти впритык, и тогда и впрямь уподобилась змее. Нужно ли было встрять между ними? Лорент застыл недоумённой статуей. — Я тебя ненавижу. Она сказала это быстрее, чем успела подумать! И пожалела сразу, как увидела, как игривый блеск поблек в глазах Эйгона: они сделались матовыми, как будто припылёнными. Элинара онемела. Она пожелала тут же взять слова обратно: это был тот миг, когда принцесса увидела, как непроницаемая завеса упала на лицо брата. — О, — округлил он губы и наигранно моргнул пару раз. — Знаешь что? — В ответ спросил Эйгон, и он совсем не дразнился: в его голосе, звучавшем тускло и ровно, не было ни капли веселья. — Я тебя тоже. Словно горло на миг зажало стальной хваткой, от которой всё тело приподнялось, а потом с грохот рухнуло вниз. Вот так. Когда карету заносит на повороте, так легко выпасть и упасть лицом в острые камни. «Я совсем не это имела ввиду!», — хотела исправиться Элинара, но почему-то слова застряли у неё в горле, встали поперёк, словно кость. Бывают такие слова, которых не вернуть назад, они вылетают вольготно и летят далеко, и навсегда остаются отчеканенными в чужой памяти. Лорент Тирелл подступил ближе к ней — взгляд, которым Эйгон сопроводил это движение, был похож на ведро ледяной воды, вылитое на головы. Только когда брат отвернулся с мрачной улыбкой на лице, Элинара ощутила, как сильно всё это время она стискивала кулак — так, что на ладони остались багровые следы от ногтей. — Ваше Высочество? — Робко подал голос Лорент. Принцесса с трудом нашла силы, чтобы не говорить упавшим, разбитым тоном: — Благодарю за компанию, — не глядя на юношу, проронила она, — лорд Лорент. Она ведь не хотела этого говорить, не хотела! Но почему тогда сказала? Всё раздражение, какое только было, вмиг ушло, стоило последнему слову из тех трёх повиснуть в воздухе; его место заняла пугающая, сосущая пустота. Вернувшись за стол, принцесса вздрагивала всякий раз, как приходилось повернуться в сторону старшего брата; она видела его мрачный бледный профиль и поспешно отводила глаза. Надо же, как просто оказалось в один короткий миг стать невидимой… Если поначалу Элинара ещё пыталась улыбнуться, то теперь помрачнела окончательно. Это было слишком. Она не должна была говорить этого, вот только это уже нельзя затолкать обратно: слова были приговором, брошенным в лицо, а на вкус — как железо. Казалось, даже воздух вокруг сделался горьким и холодным. В глубине души Элинара надеялась, что всё окажется сном и станет, как раньше — но, как ни старалась принцесса побольнее ущипнуть себя, ничего не выходило, и тошнотворное неудобство не рассасывалось. Когда слуги забегали меж столами — а стояла уже глубокая ночь — королева велела детям проследовать за ней; Элинара шла, как деревянная кукла на скрепленных колёсиками ногах. Какой чистой, свежей показалась тишина покоев после праздничного гомона! Матушка медленно прошла к окну, за которым звезды поблескивали в тёмно-синем небе, рассыпанные, словно крошки по постели. Решив, что их будут отчитывать, Элинара неприязненно поёжилась. Однако стоило ей поднять глаза, как в душу проник страх более острый, потому что матушка смотрела на них с совершенно непонятным выражением, одновременно ласковым и мрачным. — Я хочу, чтобы вы помнили, — как-то нервно начала она, обласканная рыжими отблесками света, — всё, что я делаю — я делаю ради вас. Кажется, Эйгон тонко хмыкнул. Элинара не была уверена, что ей не почудилось. А королева задержала взгляд на старшем сыне, ведь по сложившейся традиции он считался матерью самым неблагодарным из них. — Ради нашей семьи. — К чему это было? Растерянная, Элинара слушала невыносимо громкий шорох материнского платья, когда та шла к своим детям: вот королева остановилась около Хелейны и лишь обозначила прикосновение к щеке, не тронув кожи. — Скоро Рейниры не будет здесь… — Сказала она так, словно хотела этим успокоить саму себя. — Ни Рейниры, ни её мальчишек. Лицо королевы как бы подёрнулось дымкой, незначительно исказилось от какой-то затаённой боли: она приподняла двумя пальцами подбородок Эймонда и наклонилась, бесшумно поцеловав того в лоб. Когда Элинара поняла, что вот-вот настанет её черёд, то не испытала радости. Раньше она могла бы взять Эйгона за рукав: «Что это с ней?», — но теперь стояла совершенно одна. Улыбка дёрнулась на губах принцессы. Какие у матушки были глаза! Сам Неведомый упал бы на колени, посмотри она на него, и сделался бы верным слугой. От напряжения у Элинары свело живот. Когда матушка положила ладонь ей на плечо, принцесса едва не пошатнулась, и застыла с широко распахнутыми глазами, ощутив прохладное прикосновение губ к виску. Ей стало стыдно от желания стереть невидимый след. Дышать рядом с Эйгоном, который теперь уж точно ненавидел её, было тяжело. — Элинара, — не убирая ладони, позвала матушка, — ты должна пойти к отцу. Помоги ему, может быть, он попросит почитать вслух… Как будто не могло стать ещё хуже. — Хорошо. — С трудом вытолкнула Элинара. Когда матушка сделала шаг от неё, принцесса ощутила невыносимую усталость и почти готовность расплакаться. Она хотела было подтолкнуть Эймонда и спросить, не пойдёт ли он с ней, но сил не нашлось; тайком глянув вправо, принцесса тяжело сглотнула. Эйгон старательно рассматривал узор на стене, полуопустив голову и спрятав руки за спиной. — Эйгон, — позвала королева шёпотом. Подглядывая искоса, Элинара пробовала представить, о чём он думал, когда матушка точно так же взяла его за плечи и коротко, сухо поцеловала в лоб. А о чём думала матушка? Но голова у принцессы загудела. Быстрее бы всё уже закончилось. *** В покоях короля витал густой, забивающий ноздри запах восточных благовоний, которые, как верил старый мейстер, оказывали благоприятное воздействие на душу и плоть. Всё это вздор, — думала Элинара, — они ведь всего лишь притупляли, поглощали собой сладковатую гнилостную нотку, ощущавшуюся тем сильнее, чем ближе подойдешь к Его Милости, так что она становилась лишь частью общего ансамбля. Помощники мейстера услужливо подступили к королю с обеих сторон, готовые подхватить под локти, но тот ещё крепко держался на ногах. Делая глубокие вдохи, один за другим, Элинара отвлекалась разглядыванием искусно расписанных стен: Древняя Валирия, пропахшая пряностью трав, казалась извилистой и душной. Дверь закрылась — путь в коридор с его почти свежим воздухом закрылся тоже. Почему бы Рейнире не помочь любимому отцу? Выжимая улыбку, Элинара подступила к королю: она ловко расстегнула десяток мелких обтянутых атласом пуговиц на левом предплечье, — на миг тошнотворный запах разложения взял верх над остальными. С другой то же самое проделал помощник мейстера, Бейро. Она совсем не думала, что отец смотрел на неё, и вздрогнула, когда обнаружила, что это было так. Визерис смотрел на среднюю дочь — смотрел, как посторонний, как смотрят с вершины холма на извилины дорог и кучки домов. Вот и с рукавом было покончено. Смущенная, не знавшая, что сказать и надо ли вовсе что-нибудь говорить, Элинара потянула верхний кафтан и помогла высунуть больную руку. Другой слуга подхватил тяжелое одеяние. Ещё один вылил в теплую ванну что-то из розоватого флакона. Пряча глаза, Элинара протянула руку, чтобы отец смог опереться на неё, и ей вдруг стало больно от внезапно настойчивой, пульсирующей мысли: она любила его. Знала отца не больше, чем корону на его голове или трон, на котором он сидел, и все равно любила. За что? — Ты выросла. — Пророкотал голос короля, как камни под колесами кареты. Наверное, так. Элинара слабо улыбнулась, проводя отца к ванне. Король опустился на край. Бейро помог ему снять нижнее платье, а потом стал разворачивать повязки со спины, перехватывавшие грудь поперек. Запах резко усилился. Принцесса знала свою роль при этом процессе: всего лишь подать чистые отрезы ткани, обозначив свое присутствие. Король искоса выглянул на неё и коротко указал рукой, чтобы встала в зоне видимости. — Эти… Лорды уже пишут мне по поводу тебя, не думай, что не пишут. — Отец усмехнулся, и гусиные лапки с внешней стороны глаз стали отчетливей. Он посмотрел на Элинару почти горделиво, почти нежно, — так показалось ей, и принцесса опустила голову, пряча тихую радость. — Конечно, не так, как с Рейнирой. Какой красивый у неё получился мальчик, да? Ей показалось, надели на голову венец — и тут же сняли, выдрав впридачу несколько волосинок. Ком застыл в груди, противно мягкий и холодный. — Да, Ваша Милость. Король на время замолчал: он зажмурился, когда мейстер начал капать что-то ему на рану, — Элинара смотрела туда, ничего на самом деле не видя. Белый гной копился в середине, а вокруг островком разрасталось розовое воспаление. Сама язва как бы возвышалась на красноватом бугорке кожи. — Что с твоей мамой? — Присвистывая, вопросил отец. Принцесса дернулась от какого-то неуловимого пренебрежения, причудившегося ей: она вдруг почувствовала в себе яростную готовность тотчас же защитить матушку от любой нападки. — А что с ней? Элинара вся напряглась, как зверь перед броском. — Она недовольна… — Произнес тогда король, как бы сам с собою. — Недовольна, да… Что ей надо? Драгоценности, ткани? Пусть привезут побольше… — Махнул он двумя пальцами здоровой руки невидимым казначеям. — Не люблю, когда она злится. Она похожа на дракона, правда, когда злится? Бронзовая Ярость. — Смех прозвучал в словах короля и, когда он снова взглянул на дочь, отразился в его глазах. — Какой, ты думаешь, ей подошел бы дракон? Помощник мейстера кивнул Элинаре — она зашла отцу за спину, чтобы помочь поддержать свежую повязку. Посомневавшись пару мгновений, принцесса собралась с духом: когда ещё подвернется удачный момент? — Хорошо бы мне своего дракона иметь, отец. — Единым выдохом пролепетала она. Остановилась, вспомнив о брате, и все же решилась упомянуть и его. — И Эймонду тоже. — У Эйгона есть дракон! — С растерянным возмущением король отклонился назад. — «Самый великолепный из летавших», или как там они говорят?.. «Самый великолепный дракон, из когда либо поднимавшихся в небо над Королевской Гаванью», — вот так говорили. — Я сказала, «Эймонду», а не Эйгону, отец. Язык у Элинары от расстройства и разочарования уже почти не ворочался. Больше всего ей хотелось выскочить вон: из платья, из кожи, — и птичкой улететь в небо и выклевать с подушек облаков все крупицы звёзд. — А… Эймонду. Ну… — Речь прервалась коротким шипением, потому что мейстер слишком придавил рану. — Если он не трус, то получит когда-нибудь одного из наших. Я ведь тоже… Не сразу дракона получил, зато летал на Балерионе Черном Ужасе… Во рту стало горько, но Элинара всё-так спросила: — А что до меня? — А зачем тебе? — Какое искреннее удивление было в его тоне! Взгляд принцессы затуманился слезами, защипавшими ещё больше от обжигающей мысли: теперь Эйгон будет смеяться над ней тоже. Она знала, как жестоко он умел смеяться, как резки и грубы бывали его слова, прежде так редко обращённые остриями против неё самой. — Моя Рейнира предложила Вас с Джейсом поженить, знаешь? Но твоя мама не хочет, уж не знаю, почему… Где она? Почему не зашла? Джейс? Даже слёзы на веках пересохли. Напрягшаяся, Элинара буравила взглядом неравномерно лысеющий, поблескивающий от пота затылок отца. — Матушка помогает Хелейне. — Резко произнесла она. Когда же всё закончится? Слушая тяжелое дыхание короля, принцесса мерно отсчитывала секунду за секундой. Пускай этот день закончится! Платье стало тяжёлым, от волос сделалось жарко, а ноги заныли в икрах и бёдрах — что уж говорить о буре в душе, вздымавшей одну разрушительную волну за другой. — Девочка странная, да? — Элинара увидела, как дёрнулся уголок его рта, и такое отвращение пронзило её, что сделалось дурно. Девочка? Неужели ему так сложно назвать по имени, неужели они даже имён не заслужили? — Хелейна не странная. — Процедила принцесса, подав Орвилю последнюю чистую полоску ткани. Ноги несли её прочь, сердце гулко ухало меж ребёр: Элинара чувствовала, что ей нужно было как следует выплакаться, зарыться лицом в подушки и хотя бы на время сна забыть обо всём, что случилось. Может быть, с утра всё окажется не больше, чем игрой воображения. Наплевав на положенный — установленный матушкой — поцелуй в отцовскую щёку, принцесса скользнула к дверям. — Элинара? — Остановленная, она едва сумела сдержать страдальческий стон. — Подойди. Почитай мне ту свою поэму… Элинара прикусила губу, заставляя себя не плакать. Потому что это ещё не самое плохое. Виноватый, но почти безразличный взгляд короля Визериса — вот, что было худшим. Он лишь шёл на поводу их матери — отец не желал по-настоящему слушать её чтение, как бы хорошо оно ни было. Лишь Рейниру он желал бы видеть подле себя днём и ночью, и лишь её голос принёс бы ему облегчение; но Рейниры здесь не было. — Да, отец. «Как же я ненавижу вас, отец».