Золотые. Зелёные. Мёртвые

Подоспевшие всадники из Хайгардена принесли с собой осевший на губах песок, смущённые взгляды и объяснения, которые, конечно, никто не стал выслушивать: солдаты смотрели и тут же отворачивались, и с резким жестом Десницы короля отъехали подальше, вне слышимости. Вокруг сира Отто и Элинары пыль из-под лошадиных копыт взвилась, а потом улеглась на полы плаща и подол платья. — Это была ошибка, но её можно исправить. — Гладил сир Отто дрожащие плечи внучки. Дорожный камзол его пропитывался слезами и соплями. — Мы должны держаться вместе, особенно теперь. — Доверительно шептал он на ухо Элинаре, горячее и покрасневшее вдоль хряща. — Ты отравила Лорента Тирелла мышьяком и подставила верного нам человека. Она знала, что виновата. Она мелко кивала головой, как болванчик, и так же нелепо хлопала глазами. Сир Отто обхватил лицо внучки ладонями, успокаивающе, по-отечески провёл сухими большими пальцами по мокрой коже: — Но мы решим этот вопрос, как и все остальные: ради вашего блага, которое вы так мало цените. — Увещевал десница короля. — Ты знаешь, что Тирелл хочет лишить Патроллу мейстерской цепи? Возможно, нам придётся убить нашего верного человека… Какие ещё следы ты оставила? Кто знает? Эйгон? Она замотала головой, слёзы потекли ещё пуще — эти до колик надоевшие слёзы — и вновь уткнулась лбом в плечо деда. — Хорошо. Прекрати, девочка. — Сир Отто переместил ладони ей на плечи. — Ты совершила ошибку, но посмотри, разве я ругаю тебя? — В ответ раздался громкий всхлип, а десница наклонил голову, упёршись щекой в макушку. — Ты искупишь свою вину… Девочка сжалась с тихим загнанным воем: в ком другом этот вид вызвал бы сочувственную жалость, да хоть бы в тех солдатах из Хайгардена, отводящих глаза, но Десница короля не в первый раз наблюдал столь тревожащую картину. Он был сосредоточен на своей цели. — Эйгон здесь? — В ткань плаща раздалось глухое «да». — Не нужно ему знать. — Вкрадчиво, спокойно, словно самую банальную обыденность, сказал сир Отто. Он ощутил, как зацепенела Элинара во время этих слов, и понял, что это был тот момент, когда подсекать нужно аккуратно. Сир Отто тяжело провёл ладонью по волосам внучки, даже этим жестом внушая свою правду. — Эйгон никогда не знает, чего хочет. На него нельзя положиться. Это… — Сдержал брезгливость сир Отто. — Это его ребёнок, не так ли? По быстрым истерическим движениям головой и громкому всхлипу десница короля с негодованием понял, что так оно и было. Бастард. Очаровательно. Сир Отто страдальчески возвёл глаза к небу: каждый раз он думал, что дальше некуда, но всякий раз Семеро показывали, что пределов человеческой глупости не бывает. — Ничего. — Вслух произнёс сир Отто. — Твой сын останется в Хайгардене… Его вырастят знающие люди, и он станет Хранителем Простора после смерти Медвика Тирелла. — «И может быть мальчик не вырастет идиотом вроде твоих братьев». Уже предвкушая разговор, который обязательно состоится в Хайгардене, Десница короля искусно выводил словами нужный ему узор. — Семья — всё, что у нас есть… И ты наша единственная активная фигура на доске. Только тебя мы можем отправлять в другие дома без страха мятежа в будущем и новой войны. Ты видишь это? Ты понимаешь свой долг перед семьёй, перед короной, моя девочка? Взяв Элинару за ссутуленные плечи, сир Отто оторвал внучку от своей груди, чтобы твёрдо заглянуть в лицо, подёрнутое тенью отчаяния и страха; та мелко кивнула один раз, а боязнь в её глазах углубилась, потемнела. Лишённая всякого осмысленного выражения, она казалась раскрытой и податливой, словно переспелая груша. — Нам нужны союзники. Вот какое-то понимание мелькнуло и некрасиво искривило ей рот. Элинара дёрнулась, прошептав еле слышное согласие. — Дагмар Грейджой. — Отто по-доброму положил ладони на горячие щёки внучки. Глаза её вновь заволоклись пеленой слёз, но, хотя и поблекшая и понурившаяся, Элинара рвано кивнула, и за это получила высшую награду: — Умница. — Сверкнул взор сира Отто, пригладившего растрепавшиеся девичьи волосы, от осевшей на них пыли похожие на сено. — Хорошая девочка. *** — …а если как приманку, то лучше ловить зелёных лягушек, потому что рыба их лучше ест, это мне так мейстер Ниман говорил. А ещё они должны быть молодыми, потому что тогда рыба… — Ты так громко болтаешь, что все лягушки сейчас разбегутся. «Как же ты похож на своего братца, — с потаённым раздражением думал Эйгон, — тот тоже был любитель поболтать про лягушек, ласточек и навозных жуков». Принц сидел на траве, расстегнув камзол, с мокрым мешком в руках, «потому что у лягушек холодная кровь и им нужно всё холодное и мокрое». В мешок мальчишка нарвал травы, «чтобы они не испугались». Эйгон же мельком подумал, что на месте лягушки он бы обделался со страху, просто увидев над собой такое маниакальное веснушчатое лицо. Теперь Робер тщетно вглядывался в траву, да только смотрел не туда. — Тц! Да вон она, — принц положил пятерню на голову Робера и повернул в нужном направлении. Тот восторженно охнул. — Закидывай свою удочку. На мелкой удочке, явно сделанной специально для такого безудержного веселья, у них висела жирная, только что словленная муха. Загоревшийся азартом, мальчишка всучил Эйгону сачок, а сам пополз ближе. — Если вспугнёшь её, придётся тебя самого в мешок затолкать… Так что смотри! В Королевской Гавани такого веселья уже не будет… Поэтому, довольный возможностью поребячиться, принц откинул полы и тоже приготовился опускать сачок. — Знаешь, что, — прошептал он мальчишке, напряженно наблюдавшему за прыгавшей в направлении мухи крупной лягушкой, — года три назад ты был бы незаменим в Красном Замке… Сколько упущенных возможностей… Лягушка заглотила наживку, и Эйгон ловко накинул её сеткой, не приложив ни малейшего усилия — Робер тут же бросился возиться с добычей, а принц лёг на спину в траве, глядя в прозрачно-голубое небо с тонкими разводами облаков. Бедная лягушка пару раз квакнула, прежде чем оказаться в мешке. Под прикрытыми веками принц видел один из вечеров: как сделавшиеся под вечер мягче и теплее, лучи путались в распущенных кудрях сестры, когда она стояла к нему, растянувшемуся на берегу Мандера, полубоком, зайдя в воду по голень. Глаза её были закрыты, а солнечный свет скользил по сливочной коже. Солнечный Огонь наблюдал за ними с урчанием гигантского кота, свернувшись неподалёку в столь же большой искрящийся клубок. Устав мучиться от откровенных желаний, которые нынче приходилось прятать, Эйгон выплюнул сладковатую травинку; принц хитро улыбнулся сам себе и, сняв сапоги, босиком подкрадывался к Элинаре так тихо, как мог; с удовольствием он глубоко вдыхал воздух, пахнувший пресной водой и цветением. Сложнее всего было незаметно ступить в воду, — раздался чуть слышный плеск, но, казалось, сестра ничего не заметила. Готовясь к броску, Эйгон едва сдерживал хохот. Согнувшись пополам, расставив руки в стороны, принц досчитал до трёх и единым рывком схватил Элинару за талию — она взвизгнула до свиста в ушах! И тогда, в голос рассмеявшись, Эйгон затащил её, яростно отбивавшуюся, глубже в воду: вокруг поднялись волной искры брызг, взмётывавшиеся вновь и вновь от хлёстких движений рук. — Эйгон! — Толкнула Элинара его плечо. А потом вдруг в её глазах прорезалось то дикое и яркое, что он так любил: со всей силы ударив по поверхности воды, сестра окатила Эйгона водой в отместку — да так, что он аж отшатнулся, расхохотавшись ещё громче. Волосы и рубаха тут же налипли к коже. Это было объявление если не войны, то жестокой битвы. Вскоре одежда сделалась мокрой насквозь и тяжёлой, точно каменная, а ноги переставлялись с трудом. И тогда, пытаясь отбежать подальше, Элинара заплелась и чуть было не рухнула в Мандер с головой — Эйгон встрепенулся, схватил сестру за скользкую руку и дёрнул на себя. От резкого удара в грудь сам он чуть не свалился. Хриплый смех застрял в горле. Сдув мокрую прядь, упавшую на глаза, принц смотрел в лицо Элинары, оказавшееся так близко. На покрасневших щеках её блестели капли воды, светясь на солнце, и прозрачно висли с ресниц, падая вниз, как слёзы. Сам дыша тяжело, Эйгон чувствовал, как резко вздымалась и опадала девичья грудь и как гулко, часто билось в ней сердце: пальцы на талии сестры сжались крепче. Волоски на бровях Элинары тоже забавно сбились, направившись в разные стороны. — Эйгон, — вымученно шепнула она. Ладони сестры легли ему на предплечья и мокрая ткань рукавов засочилась водой — ту же пресную воду Эйгон облизнул со своих губ. Он наклонил голову, забыв обо всём: их влажные разгорячённые щёки соприкоснулись, и постыдный сиплый выдох лишь немного споткнулся о зубы. Элинара скребнула ногтями по предплечьям. Дыхание жгло Эйгону ухо и висок, когда она чуть потёрлась о его щёку своей, ласкаясь почти откровенно, почти приглашающе, — а он уже просидел на сухом пайке достаточно, чтобы почти застонать сквозь зубы. Когда Элинара повела головой ещё больше, уголки их губ соприкоснулись, а воздух стал душен и густ. Это был даже не один дюйм — расстояние одного поверхностного вздоха или глотка. — Теперь я должен жениться на леди Элинаре? От неожиданности Эйгон вздрогнул, то ли задремавший, то ли слишком погрузившийся в воспоминание. — С чего это? — Он прищурился и приставил ладонь над глазами, чтобы глянуть на мальчишку. — Я читал, что вдовы часто выходят за брата мужа. Сорвав ещё одну травинку, Эйгон усмехнулся мальчонке, действительно произносившему эту глупость с видом серьёзным и решительным: — Сначала встань в очередь. — Фыркнул принц. Он выпучил глаза, передразнивая удивленного Робера, и, едва сунув в рот тонкий стебелёк, тут же выплюнул его, оказавшийся невкусным. Беспечно дожидаясь возвращения Элинары, Эйгон вновь расслабленно запрокинул голову, не особо вслушиваясь в лепет мальчика, вернувшегося к своим лягушкам. Но время шло, а Элинары не было. Неприятная тревога подняла голову: что у них там могло случиться? Но вмиг успокоив себя тем, что бывшая свекровь наверняка попросту усадила невестку заниматься с собой всякой женской ерундой вроде вышивания, принц успокоился, хотя нетерпение ослабло в нём лишь немного. Но где-то под ухом трещал жук, в мешке возились и квакали лягушки, — словом, складывалось впечатление, что ничего плохого случиться не могло. И всё было спокойно, пока Эйгон не уловил сквозь полудрёму какой-то посторонний звук, а потом Робер Тирелл вскрикнул: «Мама!» Принц встрепенулся, ведь подумал, что вместе с леди Тирелл пришла Элинара, и сел, щурясь на приближавшуюся фигуру. Но Алерия Тирелл шла одна. И опять точно взвизгнула тревожная струна: женщина шла пружинисто, мягко, чёрный траурный платок взвивался за её спиной, — странным Эйгону показался этот вид и обещавшим что-то недоброе. Он настороженно встал, походя стряхнув приставшие травинки. — Ваша Светлость… — Где моя сестра? — Прервал он журчание речи леди Алерии. Солнце било в глаза, и, раздражённый собственным непониманием, Эйгон решил высказать то, что давно уже хотел. — Мы скоро улетаем. Элинара у себя? Я скажу ей собирать вещи… Не успел Эйгон пройти мимо леди Алерии, как она остановила его, сжав локоть. — О, вы… — Она вдруг улыбнулась, как девчонка. — Вы, верно, ещё не знаете. Какие надоедливые эти кузнечики со своим стрекотанием! Заткнулись бы они все разом. — Не знаю что? — Высвободил свою руку Эйгон, поглядывая на замок, как будто из любого окна могла выглянуть Элинара. Но Алерия снова схватила его, в этот раз за ладонь, от радости на её лице стало жутко. — Не думаю, что принцессе Элинаре будут разрешены полёты в ближайшие полгода… Придётся потерпеть. — В ужасе и смятении принц разглядывал движение тонких морщин у её рта, когда женщина застенчиво улыбнулась. Она приблизилась к Эйгону так, словно вот-вот поведает секрет, самый прекрасный на свете. — Боги послали нам своё благословение. Они послали Лоренту дитя. В первый миг Эйгон не сдержал истерического смешка. «Игрушка твоего Лорента не работала, окстись, женщина», — крутилось у него на языке вместе с язвительным смехом, потому что он не сразу понял, о чём шла речь. Но как только понял, кровь отхлынула от лица. — Чудесная весть в такой чудесный день, не правда ли? Он моргнул, как бы пытаясь развеять ужасную картину улыбающегося лица перед собой — ничего не вышло. — У меня что, появится брат? — Племянник, мой милый. У тебя будет племянник… Ему нужно было срочно найти сестру и… Дальше Эйгон не придумал. Он выдернул руку и поспешил в замок, чуть не спотыкаясь о свои же ноги и не чувствуя земли, взбежал по ступеням, перескакивая по три, по четыре за раз, по памяти пытался найти нужный поворот. Это ведь ещё можно исправить? Как-то ведь женщины это делают? Иначе шлюхи в борделе были бы вечно пузатые и раздувшиеся. Не в силах контролировать свои мысли, принц суматошно дёргал одну дверь за другой, пока, наконец, не наткнулся на нужную: но за распахнутыми створками оказалось пусто, только полупрозрачный полог взметнулся. Куда Элинара могла деться? Шальная догадка, что сестра пряталась в шкафу, как в детстве, тут же была отметена. Где все её лупоглазые девки? Ни одна не встретилась ни на пути сюда, ни когда Эйгон устремился в обратную сторону, бешено заглядывая за каждый поворот. Он не заметил, как оказался перед парадной залой, а откуда-то сбоку выплыла леди Алерия. — Где Элинара? — Вновь взвился принц так, точно думал, будто его сестру могли убить и прятать или приковать цепями в каком-нибудь подземелье. Впрочем, разве не именно это с ней случится? Разве теперь её не прикуют вечными цепями к Хайгардену, если только всё не исправить? — О, — всё та же сладкая любезная улыбка — улыбались бы ему так в таверне, стёр бы кулаком, — принцесса выехала на встречу сиру Отто. Вы желаете отправиться следом?.. У Эйгона перехватило дыхание, точно ему нанесли удар под ложечку. Отто?.. Отрешенно он мотнул головой, развернулся, проделав несколько бессмысленных шагов в никуда и чуть было не простонал в голос: из всего, что ещё можно было сделать, Элинара выбрала худшее. *** Она ехала в седле, выпрямившись до боли и молясь, чтобы ребёнок в утробе не вынес этой короткой поездки. «Пусть он будет слаб, — молила богов Элинара, глядя на небо сквозь пелену застывших слёз, но даже так видела всё слишком ясно, — пусть он будет немощен и умрёт как можно скорее». Думала она, будто станет легче, а на деле на душе только пуще потяжелело. Глядя на белоснежный Хайгарден, Элинара представляла себя узницей, возвращавшейся в клетку для новых пыток: от страха того, что ждало её теперь, ей казалось, что-то уже шевелилось внутри, билось, как рыба хвостом. Она со стыдом и ужасом ждала, когда придётся посмотреть в глаза Эйгону. Она совершила ошибку и должна заплатить за неё. Но меж тем внутренний голос, тот противный, похожий на шипение змеи, нашёптывал: «Почему полусестра никогда не платит за свои ошибки, а ты должна страдать?» Никогда Элинара не хотела лишнего разу подумать о Рейнире, а теперь думала и ёжилась в седле, поджимая ноги. — Тебе не нужно ничего говорить ему, — заботливо молвил дедушка, но исподлобья глядел внушающе и с тяжестью, когда они въезжали в ворота внешней крепости, — я скажу всё, а ты молчи. Надломленная до самой сердцевины, Элинара смогла лишь беспомощно кивнуть. Она навредила семье. Она должна принести пользу и всё исправить. Когда принцесса сходила с коня, на миг голова у неё закружилась из-за переживаний, и стало до безумия тесно и плохо — она всем весом опёрлась на руку одного из пажей, даже побелевшего от натуги, прежде чем двинуться самостоятельно. «Эйгон никогда не знает, чего хочет. На него нельзя положиться», — эти слова, может быть, приносили боли поболе, чем прочие, потому что как бы Элинара не хотела признавать, но даже теперь, когда Эйгон прилетел к ней и остался рядом, она не была уверена до конца, не сбежит ли он. Но разве могла она даже самой себе сознаться, что всякое утро из тех, что брат был здесь, её посещала безобразная, взращенная глубинными опасениями мысль: не оставил ли он её снова? Элинаре казалось, она шла вслед за дедом пустой куклой, а вместо крови по венам бежал яд его слов. Семеро свидетели, она не думала, что это случится так скоро… Но издалека принцесса увидела своего брата, выжидающего рядом с леди Алерией с лицом посеревшим и осунувшимся. Она не могла смотреть и опустила глаза. «А сама-то ты всегда знаешь, чего хочешь?» — пронеслось внутри шумом сквозного ветра. Пока сир Отто проговаривал приветствие и слова утешения для леди Алерии, не забыв упомянуть про благословенное дитя, на себе Элинара чувствовала долгий, полный укора взгляд Эйгона, но сама не смела поднять головы. Лишь тогда занемело дёрнулась она, когда звучный голос деда произнёс: — Иди за мной, Эйгон. Нам нужно тщательно обсудить вопрос твоего дальнейшего нахождения здесь. И, вышагивавшие по обе стороны от деда, они подавленно молчали, не смея перекинуться ни жестом, ни словом: порой, впрочем, Элинара косилась на брата, и тогда Эйгон смотрел себе под ноги, точно специально, а порой происходило с точностью да наоборот, и ни разу они не смогли пересечься. Покои сиру Отто выделили те же самые, что и в прошлый раз, поэтому сопровождение Деснице короля не потребовалось; скрип стула, пододвигаемого к письменному столу, заставил Элинару до боли стиснуть зубы. Опасливо подняв глаза на деда, она увидела его приглашающий жест и, как каменная, рухнула в указанное кресло. Эйгон опустился по левую руку, принцесса заметила, как он тут же схватился за фигурные наконечники подлокотников. Сир Отто всегда знал, что будет лучше для их семьи. Он прав. Он всегда оказывался прав… Воцарилась гнетущая тишина. Держалась она тонкой паутиной, пока сир Отто не разрушил её: он соединил кончики пальцев треугольником перед собой, пристально глядя на внуков. — Не стану лукавить, была совершена ошибка, могущая оказаться для нас весьма… болезненной. — Сухо констатировал он. — Однако отрадно, что за прошедшее время не была сделана ещё большая глупость. В точности как дракон начинает пускать струи пламени, когда блюстители загоняют его вглубь пещер, так Эйгон встрепенулся: казалось ему, точно петлю, которую, он думал, что уже сорвал с шеи, надевают вновь. Но что покоробило его больше прежнего, это та странная нотка в голосе деда — презрение, вот что это было. Презрение к слабости. Быстрая и яркая, как молния, эта догадка пронзила Эйгона, и принц враждебно заявил: — Откуда ты знаешь, что она не была сделана? — Полагаю, если бы она была сделана, ты не сидел бы здесь. — Чуть развёл руками сир Отто. — Ты бы вернулся в Королевскую Гавань с женой, чтобы щёлкнуть по носу тех немногих людей, которые заботятся о тебе и твоих правах… Но что не сделано, то не сделано. — Прислонившись натруженной за всё то долгое время скачки спиной к мягкой спинке, он расположил руки на подлокотниках, снисходительно глядя на старшего внука, чьи глаза полыхнули от злобы. — Не стоит злиться, мой мальчик. Ты ничего не приобрёл и ничего не потерял. Как бы ставя точку на этой части разговора, Десница хлопнул ладонями по краю столешницы и подался ближе. Хоть того и не было заметно, но он чутко следил за Элинарой, совершенно повесившей нос и никаким образом не реагировавшей на чужие слова: она была неподвижная и мрачная, как тень. — Не волнуйся, Эйгон, — в бессловном ругательстве принц повёл челюстью, — ты не будешь иметь к этому ребёнку никакого отношения. Ты допустил оплошность, однако она не возымеет власти над твоей жизнью. — Выговаривал сир Отто спокойным, но всё-таки чеканным железным тоном, не подразумевавшим ни возражений, ни оправданий. — Твой бастард будет воспитываться здесь, в Хайгардене, и он никогда не будет призван ко двору, поэтому никогда не смутит лишнего взгляда… Напоминание о бастарде причинило больной укол стыда: тут совершенно случайно и неудачно Эйгон столкнулся мимолётным взглядом с Элинарой — такие глаза впору было показывать для устрашения, до того они были пустые и лишённые всякой воли. Короткий укол стыда превратился в болезненное давление изнутри. — Не будет призван ко двору? — Дёрнулся принц, вторя словам деда, и только теперь осознал их смысл. — А бастарды Рейниры? Не помню, чтобы их выкидывали вон, это… «Это собачья брехня, всё, что ты сейчас говоришь», — рвалось у Эйгона. Ему точно показывали какую-то идиотскую сценку, в которой он зачем-то принимал участие. «Я говорил, я говорил тебе!» — хотелось крикнуть Элинаре и встряхнуть её, чтобы ожила и сказала хоть что-нибудь, наконец! А ведь он знал, что нужно сразу убираться отсюда, но кто и когда его послушал!.. — Ты не должен повторять её ошибок. — Пресёк дальнейшие возражения сир Отто. — Ты вернёшься в Красный Замок, и… — Нет. — Ты. Вернёшься. В Красный замок. — От напора лицо деда стало белым, как латунь, — даже в этом он не походил на обычного, вменяемого человека, обязательно покрасневшего бы от раздражения и гнева. — И как можно скорее женишься на Хелейне. Ты слышал меня, Эйгон? Но принц затряс головой с тихим кашляющим смехом, оттого, что ему казалось, он слышал этот пустой разговор уже в сотый раз, — и его ответ был неизменен. «Нет», — нахально повторил Эйгон, дёргая старого кота за хвост. Кончики пальцев Отто упёрлись в край столешницы, показался край зубов, как будто губа у него дёрнулась вверх, точно у бешеного пса. Одно из лучших явлений, когда либо виденное принцем, в особенности потому, что теперь рядом не было матери, готовой занять сторону Десницы. — М, нет! — Лукаво усмехнулся он, хотя на языке покалывало от раздражения. — Допустим, даже если соглашусь — хотя я никогда не соглашусь. Что с Элинарой? — Повернулся Эйгон к сестре, глядя совершенно шальными и пустыми глазами. — Он уже сказал, что с тобой будет, а? — Элинара подарит нам новый союз. — Щёки свело слабой дрожью, улыбка запоздало покинула лицо принца, теперь с ужасом пытавшегося ещё раз словить мимолётный взгляд сестры и в этот раз попытаться понять. Ничего у него не получалось. — Нам нужен сильный флот, чтобы противопоставить его Веларионской армаде, и я давно настаивал на этой партии. После разрешения от бремени Элинара укрепит твои позиции и выйдет за Дагмара Грейджоя. Бред сумасшедшего! Даже пьянь в белой горячке говорит вещи поосмысленней! Всё таки не удержавшись, принц издал высокий нервный смешок, а пальцы его меж тем до острой боли в недавней царапине сжали навершия подлокотников: — Дагмар Грейджой? — Он смотрел то на деда, то на сестру так, словно услышал нелепую шутку, а те почему-то не смеялись. — Жирный старик с засранных скал? Ведь это не серьёзно? Что они там вообще жрали, эти Грейджои, чаек и камни? С усмешкой Эйгон, сходу отмётший слова деда, как нелепицу, повернулся к Элинаре, но спустя несколько мгновений неверяще наклонил голову. — Не может быть, — натянуто рассмеялся принц. Тут же дед воткнул в него взгляд, острый, как нож: — Твоя сестра согласна. — Согласна?! — Пролаял Эйгон и подался вперёд, тиская набалдашники подлокотников: от обиды и ярости его так и распирало, но ещё больше — от бросившего в крупную дрожь отвращения к деду: даже бордельные мамаши порой обходились со своими шлюхами милосердней. — Согласна на что? Ложиться под каждого лорда в Семи Королевствах по твоей команде, так что ли? Пока не сотрётся, как кусок мыла?! — Эйгон, прекращай. — Угрожающе понизил голос сир Отто, но это уже не возымело на Эйгона никакого эффекта. — Ты пугаешь её. — Чт… Что? Я пугаю? — Ему казалось, он в каком-то непонятном сне и вот-вот должен проснуться. Принц с неровной улыбкой на устах повернулся вновь к Элинаре, так и просидевшей всё это время с опущенной головой и послушно соединёнными на коленях руками. — Я пугаю тебя? Она только моргнула в ответ, не издав ни звука. Её тут вообще как будто уже не было. — Что? Что это значит? — Вопрошал разъярённый, ничего не понимающий принц в окружении бездыханной тишины. Точно холодный шёлковый платок соскользнул с его шеи, прокатился по груди и упал лужей к ногам. — Это «да»? Что ты молчишь? Он язык тебе вырвал что ли? И вновь слова упали камнями на дно глубокого недвижимого озера. Но вот Эйгон перевёл взгляд с Элинары на Отто и обратно: — Что здесь происходит? — Голос у него упал от пронзительной догадки. Он потерянно, побито уставился на безмолвную сестру. — Ты… Ты что, сговорилась с ним? — Перестань вести себя, как неразумное дитя, Эйгон. — Сурово произнёс дед тоном, каким отдают команды собакам. — Элинара поняла, что будет лучше для семьи. Ты тоже должен понять. Снова. Снова те же самые слова — в прошлый раз они так легко запали в разум, но только не теперь. Проиграть деду опять, доказать ему, что он прав своём презрении, прав, что считает его, Эйгона, слабым и трусливым? Может быть, Элинара и отшибла себе мозги — ничего страшного, у неё будет время отрастить новые. — Нет, — опомнился принц. — Нет. Мой дракон здесь, мы улетим отсюда, и… — Здесь? — Сухо рассмеялся сир Отто и выгнул бровь. — И где же он? Прячется за занавеской? Принц стушевался, а Десница видел, что силы для сопротивления у мальчишки на исходе, — Отто не терпелось покончить с этими юношескими глупостями. Посчитав Элинару отработанным материалом, глиной, покорившейся ловким пальцам гончара, на неё он больше не обращал внимания. — Ты не сможешь держать нас вечно в этой комнате. Мы улетим, и… — Куда? — Устремил Отто на внука хищный взор. — Куда вы полетите? Может быть, на Драконий Камень, кланяться в ноги Рейнире и Деймону? — В Эссос. — Парировал Эйгон с таким горделивым видом, будто подловил деда на глупости. В ответ Отто только снисходительно покачал головой: — Хорошо! Дальше. Дальше, мой мальчик. — Он сделал подгоняющий жест рукой. — На что ты будешь жить, кем ты будешь работать?.. Ты хоть знаешь, что такое «работать»? Гнуть спину в полях или махать кувалдой? Что значит, голодать, носить грязную, вонючую и неудобную одежду, побираться, жить в изгнании? — Желваки заходили на бледных скулах принца, немигающе, с ядовитой и беззвучной яростью смотревшего в грудь деду. Его щёки с каждым словом становились розовее. С тяжёлым вздохом сир Отто подпёр лоб ладонью, утерев оставшийся с дороги слой пыли: мечталось ему о тёплой ванне и спокойном ужине безо всяких эксцессов. Он вновь посмотрел на внука сквозь пальцы: — Самые лучшие условия были созданы для тебя. Чего тебе не хватает, Эйгон? Сир Отто обвёл рукой комнату, приглашая к ответу. Тот только дёрнул уголком рта и тряхнул головой — непробиваемый упрямый мальчишка, и всегда таким был. Для короля, впрочем, не самое дурное качество. — Тебе нет никакой нужды оставаться здесь. — Принялся мягче подбираться к Эйгону сир Отто, полностью захватив внимание внука и говоря устало да спокойно. — Вернись в Королевскую Гавань. Женись на Хелейне. Необязательно навещать её часто: мейстер сделает необходимые расчёты, это не потребует много времени. Женись на Хелейне, и твоя жизнь не изменится — ты будешь волен делать всё, что делал прежде, никто не остановит тебя, никто не помешает. Женщины, выпивка, — всё, что угодно. Но вы оба исполните свой долг и послужите нашей семье и королевству, а эта небольшая ошибка, — снова сделал указательный жест сир Отто, — потеряется среди всех верных решений, которые вы примете. Но, хотя и могло со стороны показаться иначе, Эйгон даже не прислушался к увещеваниям деда, угнетённый и полностью поглощённым вопросом, что и когда он упустил? Почему Элинара ни слова не вымолвила в свою защиту и сидела тут с ними так, точно всё уже решено? Принцу хотелось думать, будто он знал свою сестру достаточно, чтобы не верить происходящему ни на йоту. — Скажи хоть что-нибудь. — Шепнул он почти отчаянно. А в следующее мгновение подумал, что, может, лучше бы не шептал: — Мы должны делать, как велит сир Отто. — Ломко выговорила Элинара, концы слов у неё осекались. — Он знает лучше. Пожалуйста, Эйгон. Хватит. И вот оно: долгий взгляд, которым она обменялась с дедом, больной, умоляющий, знаменующий, что что-то не так. Тут с самого начала происходило нечто, от него спрятанное и ему недоступное, — бессловесная вспышка подозрений могла бы и ослепить, будь ещё немного ярче. — Теперь ты видишь, мой мальчик. Элинара сог… — Хорошо. — Поспешил оборвать очередное лживое нытье Эйгон, а сам не отрывал сощурённых глаз от Элинары, скукожившейся ещё больше. Как бы не так. Сейчас он вытянет из неё всё, что она затолкала, как его задание на урок истории — в разрез в перине. Принц издевательски осклабился, метнув в деда горячий взгляд. — Раз сир Отто знает лучше. Я согласен. — Я приятно удивлён твоим здравомыслием, Эйгон. Наконец, ты ведёшь себя подобающе не мальчику, но мужчине. Твоя мать будет довольна. — Серьёзно и торжественно объявил Десница. Он вновь легко хлопнул по столешнице, знаменуя свершившийся договор, и уже ласковей посмотрел на внучку. — Элинара. В твоей рассудительности я не сомневался. Умница, моя девочка. Корона не забудет твоей услуги. Уже почти довольный, сир Отто поднялся, чтобы переложить со стола дорожный плащ и налить воды в кубок — серебряный поднос разместился у окна, ловя белые и красные солнечные блики. Первой поднялась Элинара. Она встала плавно, но как будто не вполне владея собой: — Встретимся за ужином, дедушка? — Прожурчала она, не подняв головы. Тут Эйгон вскочил следом, и, когда после ответного «конечно» от Отто, насквозь пропитанного лживой нежностью, сестра направилась к дверями, пошёл впритык к ней, чуть не дыша в затылок. Стоило двери захлопнуться за его спиной, принц схватил Элинару за запястье со всей силы: — И? — Уставился Эйгон ей в лицо, вытаращив глаза с горячим требованием сьюсекундного ответа. — Что это было? «Сир Отто знает лучше»?! Уже готовый действительно тряхнуть её за плечи, чтобы эта бессмысленная дурь покинула хорошенькую голову сестры, с замешательством увидел в лице Элинары нечто живое и осознанное, и на миг оторопел. Холодные и пустые, теперь глаза её потеплели. Что всё это значило? Она водила его за нос? Опешив вконец, Эйгон не ослабил хватку, а стиснул ещё сильнее, боясь что в ином случае Элинара как-нибудь извернётся и упорхнёт от него. Прикосновение к плечу показалось ему резким, как удар, хотя и было невесомым. — Не здесь, Эйгон. Пойдём. К чему был теперь такой прощально-печальный взгляд? Один в один тот, который он помнил перед тем, как сестра села в карету с Лорентом Тиреллом, — когда Элинара отвернулась, принц выдохнул с облегчением. Эйгон шёл след в след, не отпуская руки; молча дошли они до комнаты сестры, а потом она коротко тронула его пальцы, оставившие на белом запястье красный с фиолетовыми точками след; в сырой, колючей тишине прошла вперёд, к окну, и остановилась, обрамлённая лучами солнца. Нестерпимое желание выпить запершило в пересохшем горле. — Ну? — Слишком громко получилось у Эйгона и сдёрнуло душащее покрывало молчания. — Только не говори, что хочешь раздвигать ноги перед жирными стариками за их пустые обещания. Говорю тебе, они про всё это забудут, как только хорошенько кончат… Хотел бы он развеселиться от своих же слов, но не выходило. Невольно ожидая и боясь чего-то вроде: «Не говори так, нам нужен очередной скользкий лорд», — и прочей чепухи, всегда обязательно шедшей следом, Эйгон напряжённо замер. — И, — он продолжал говорить всё, что в голову приходило, лишь бы не молчать, глядя Элинаре в натянуто прямую спину, не обещавшую совсем ничего хорошего, — вся его речь дерьмом попахивает. Что-то не то он тебе наплёл, вот и всё… Не знаю, что, но… Взмахнув руками, Эйгон оборвался, вдруг нащупав часть истины в своих подозрениях: ведь было что-то странное в том, как с лёгкой руки дед вдруг взялся распоряжаться ими. Было какое-то слово, которое… Но мысли так мешались друг с другом, что разгрести их, особенно теперь, оказалось неимоверно сложно. Вся эта затея с сальными Грейджоями, и… — Я убила Лорента. — Что? — Не расслышав сиплого бормотанья сестры — с Хелейны она что ли пример брала — Эйгон подступил ближе, но Элинара не отвечала, и тогда полураспознанные слоги стали складываться в слова. Конечно, принц подумал, что не так понял. Это Элинара что-то другое сказала, а ему от всего услышанного за сегодня бреда уже мерещиться начало. Покажется ведь тоже! Но почему-то под ложечкой неприятно засосало, когда принц вытолкнул из груди повторный вопрос: — Что ты сказала? Она повернулась, девичье лицо оказалось в тени. Было оно ярко-белым, как хайгарденский мрамор, так что глаза казались ужасно, непривычно тёмными, — одно это выражение говорило: «Ты всё услышал правильно, не заставляй повторять». Вот и оно, — понял с ужасом Эйгон, — то, о чём он отказался знать. Вот оно, стояло напротив с кривой безобразной улыбкой. Чужое, пугающее и отвратительное. Чудовище. Чудовище, способное убить и притвориться человеком, дышащее запахом крови и лжи, чьи руки не дрогнут, чья совесть спит. Но вдруг оно моргнуло, и перед Эйгоном вновь была его сестра. Обескровленная и замершая в ожидании вердикта, готовая рассыпаться на части. Принц сумел только тяжело сглотнуть; но, когда Элинара осторожно, как кошка на мягких лапах, подошла к нему, Эйгон не дрогнул и не отступил назад. Видел он, как слабое, тихое дыхание вырывалось из приоткрытых сухих губ. И видел своё отражение в широких зрачках сестры: оно смотрело растерянно и ошарашенно. — Я убила Лорента Тирелла. Понимаешь? — Пылко шепнула Элинара, вдоль её нижних ресниц сверкнула влага. Она вдруг схватила Эйгона за безвольно опущенные руки, взяв запястья так, как недавно он брал её: девичьи полубезумные глаза то загорались, то потухали до стылых углей. Когда она вновь открыла в рот, сложилось впечатление, будто это случилось неосознанно, а потом она уже не смогла остановиться. — Я отравила его, думала, что он спал. Я влила отравленное вино ему в рот, а потом душила подушкой, Эйгон. — На его имени Элинара задохнулась. — Вот, что я сделала. Вот и ты знаешь. Она почти совсем разжала пальцы на его запястьях: охотник, отпускающий добычу, — и замолчала, глядя жалкими, долгими, бесконечно печальными глазами. — Я… — Споткнулась она на первом же слове. — Ты… — Споткнулась и на втором, и выдавила неловкую измученную улыбку. — Можешь ничего не говорить, я понимаю. Лучше тебе, наверное, улететь отсюда. Боги должны наказать меня, а ты свободен. Лицо её обескровилось вконец, когда Эйгон вновь приоткрыл губы, но тут же сомкнул, не сумев ничего сказать. Когда принц немного двинул руками, Элинара так отдёрнула ладони, как будто он отбросил их со всей силы; совершенно потерянный, как бы ударенный этим признанием в самое темя, Эйгон отошёл от сестры. Отвернулся, взлохматил волосы, прошёл по комнате круг, второй, пытаясь осознать то, что понимать о ней ему не хотелось. И, стоило Эйгону обернуться на Элинару, в груди у него ёкнуло: вновь опустившая голову, обратившая помертвелый, бесцветный взгляд себе под ноги, — это всё ещё была его сестра. Ничего в ней не изменилось. Всё ещё его сестра, перед которой он провинился тогда в Септе, не сумев остановиться вовремя; его сестра, которая всегда занимала его сторону. Кто ещё у него остался? Шлюхи с притворными ласками и наигранными, выученными, как алфавит, стонами? Или Эймонд, тайно лелеющий надуманные обиды? Хелейна? Мать, упрёки которой въелись в кожу, как соль? Безразличный отец-король? Может быть, Отто? Дохлый Лорент Тирелл против живой Элинары, — если выбор состоял в этом, то выбор был до смешного прост. Эйгон такие задачки лет в семь научился решать. Твёрдый комок меж рёбрами повис тяжело, и то новое знание, полученное только что, ещё не успело пустить корни и зависло где-то между разумом и сердцем — тем легче было засыпать его камнями, как мертвеца. Спохватившись кое о чём, Эйгон сунулся недвижными пальцами во внутренний карман расстёгнутого камзола, чтобы вытащить обитый красный флакон. — Твоё? — Мрачно проскрипел он. Крутя флакон в ладони, принц медленно приближался к сестре — та сперва просто посмотрела напугано да влажно, а потом мелко попятилась назад. Но Элинара почти сразу натолкнулась на стол, замерев в ожидании. — Эйгон… — Выдохнула она. Даже страшно, какое незначительное усилие потребовалось приложить. — Плевать. — Решительно отрезал Эйгон, и, взяв ладонь сестры, переложил в неё флакон — она быстро глянула вниз, на их руки. — Плевать мне на Лорента Тирелла. Лицо Элинары робко прояснилось, с нижних ресниц всё-таки капнули слёзы — принц ощутил, как сильно её пальцы сжали флакон; чувствуя предвкушённое, вязкое буханье в груди, Эйгон последним шагом уничтожил расстояние меж ними с сестрой. Сильный выдох обжёг ему губы. Не отрывая жаркого взгляда, Элинара двинула головой вперёд — на пальцах, сжимавших её ладонь поверх флакона, принц ощутил липкость крови, и разум вконец затуманился: он впился в податливый рот сестры, встреченный восторженным стоном.