Золотые. Зелёные. Мёртвые

126 г. от З.Э.

Ближе к полудню бродящих туда-сюда по Красному Замку становилось меньше. Где-то между утром, состоявшим из наставлений матери и навевавших скуку уроков, и молчаливым обедом, за которым говорили только мать и Эймонд, причём говорили о какой-то ерунде, — это время было лучшей частью дня. Их никто не трогал. Мелкие жёлтые цветки и головки клевера чуть пригибались и мялись под ногами. Когда Элинара лежала головой на его животе, Эйгон старался дышать легче. И ему даже не будет стыдно, если кто-нибудь из сыновей Рейниры увидит, потому что это совсем другое и потому что никому из них такая милость от его сестры даже не светит. Этот час до семейного обеда — привилегия. Листья чардрева тихо говорили сами с собой, а он закрыл глаза и старательно игнорировал то странное, что примешивалось к умиротворению. — …мама велела служанкам вызнать, в каком платье будет сестра. — Зубы в её улыбке сверкнули, как жемчужины в солнечном луче. Уместив ладонь Эйгона у себя на животе, Элинара, как с глиной, игралась с его пальцами; подняв указательный, сестра задумчиво провернула перстень на нём, подаренный матерью в честь недавних пятнадцатых именин. — В аметистовом. Матушка сказала, это чтобы не привлечь лишнего внимания к тому, что родился ещё один бастард… — Да, похоже на их матушку. — Поэтому у меня будет алое. И… это будет взрослое платье. — Что значит «взрослое»? — Когда он вновь открыл глаза, проморгавшись от яркого света, сестра уже повернулась к нему лицом. Фиалковые глаза с карим ободком у самого зрачка смотрели с лукавым прищуром, проскользнули по незавязанной косе, которую она сама же заплела ему, и щёки сестры чуть подёрнулись розовым, и её губы — они выглядели мягко, Эйгон готов был поклясться, они мягче, чем губы шлюх и замковых девок — слегка приоткрылись, как будто Элинара придумывала ответ. Тяжесть её головы на нижней части груди заставила что-то ёкнуть под ложечкой. Эйгон улыбнулся, стараясь не выдать себя, но лицо точно в очаг окунули — так было жарко. — Это значит, — начала Элинара, — такое, как у фрейлин, на которых ты заглядываешься. Ещё жарче. Принц хмыкнул, облизнул губы — ему отчего-то стало неловко, что она знала — и вдруг не смог посмотреть сестре в глаза. Взрослое платье? Его сестре будет четырнадцать, и она уже гораздо больше походила на тех женщин, которых Эйгон трахал, чем на их младшую сестру Хелейну: едва дойдя до этой мысли, принц одёрнул сам себя, и наткнулся на весёлый, сверкающий взгляд. Она что, ждала ответа? Кончики её длинных ресниц выгорели на солнце. Зачем только он заметил? Какая ерунда! Эйгон медленно переместил правую руку и на глазах сестры, с предвкушением глядя на расцветающую улыбку, стащил синюю бархатную ленту с конца тугой косы. Элинара подняла голову — воздух так и дробился предчувствием игры, когда Эйгон завёл руку с трофеем за спину и выжидающе поднял брови: «Попробуй отнять». — Эйгон. — Наигранно сурово позвала Элинара, хотя в её глазах плясали азартные огоньки. Принц повёл головой, как будто он здесь был не при чём. — Отдай. — Забери! Он успел перевернуться, прежде чем сестра кинулась к правой руке, и перехватить ленту. Они покатились под чардрево, как сцепившиеся котята, Эйгон возмущённо охнул, когда Элинара резко дёрнула его плечо, надеясь сбить с толку и выхватить трофей. В мгновение ока они снова перевернулись, шипя и пыхтя. Сестра сделала быстрый рывок вперёд, но Эйгон успел поймать её руку и… Они вдруг упали так, что он навис над ней. И ему пришлось, пришлось стиснуть оба запястья сестры, чтобы та не перехватила инициативу. Они оба раскраснелись, их косы растрепались и они тяжело дышали в лица друг друга. Эйгон невольно подумал, жгло ли его дыхание губы сестры, так, как её жгло его губы? Скулы свело. — Эйгон, — ему в голову сами собой полезли ужасные мысли о том, что они могли бы делать в таком положении (что он обычно делал в подобном положении). — Что? — Шепнул он, почти глотая звуки. — Ты будешь танцевать со мной? Когда я надену моё взрослое платье? Элинара смотрела с надеждой, просительно, её зрачки расширились, так, что Эйгон видел в них своё искажённое отражение; от низа живота вместе с волной тепла поднялся горячий стыд. Она ведь, конечно, не думала о том же самом. Она хотела танцевать с ним, а не трахаться. Она его сестра. Он скрыл всё так, как привык — под улыбкой. Как же её перехитрить? Эйгон прищурился: — Да. И, пока Элинара отвлеклась на свою радость и прикрыла глаза от удовольствия, он выудил момент, чтобы совершить свой трюк. Молниеносным движением Эйгон отпустил руку сестры и зажал ленту зубами, восторженно хохоча своей догадливости. Элинара досадливо вскрикнула; стоило принцу дёрнуться в сторону, она уже вцепилась обеими руками за рукав и потянула обратно. Так он успел проползти шага три, не больше, прежде, чем упал на колени — тогда-то сестра схватила его за голени и дернула на себя. Они рычали, как дикие звери. Рычали и смеялись. — Сдавайся! — Прошипела Элинара, пока Эйгон отбивался ногами, стараясь, конечно, не попасть ей в лицо. Он перевернулся, но не успел вскочить на ноги, как сестра рывком села ему на колени, крепко сжав бёдра. Эйгон мотнул головой, и с азартом принял бой, когда Элинара попыталась добраться до его боков, чтобы щекотать до смерти или пока он не выпустит ленту из зубов. — Ну же… — Пропыхтела она и выплюнула попавшую в рот прядь. Удар. Ещё один. Слева. Справа. Снова справа. Они дрались, пока Элинаре не пришла в голову другая мысль, и она не пересела брату на живот, совсем чуть выше бёдер — тогда Эйгон всего на мгновение замер и пропустил толчок в грудь. Он жестко приземлился головой в траву, короткая волна боли на миг затуманила взгляд, а сестра, улучив момент, стиснула его запястья и заломила руки за голову. Они оба так запыхались, что их плечи рвано двигались вниз и вверх. Эйгон торопливо сглотнул скопившуюся слюну; дёрнулся, проверяя, крепко ли Элинара сидела на нём — она тут же исправила чуть было не допущенную ошибку и крепко стиснула его талию бёдрами. Её лицо полыхало превосходством, серебряно-золотые волосы растрепались, кудрявые пряди упали вдоль щёк. Это не первый раз. Это уже не первый раз, когда Эйгон проклинает своё богатое воображение. Эти мысли, эти соблазнительные картинки настигали его вновь и вновь, как гончие — свою жертву. Эйгон прикрыл глаза, как бы признавая своё поражение, а когда открыл снова, увидел, как Элинара взволнованно облизнула припухлые губы. Она посмотрела на свою ленту с задумчивым, растерянным выражением. Вдруг сестра глянула ему в глаза — в горле перехватило. Почти с ужасом Эйгон наблюдал, как она медленно наклонялась к его лицу — как будто боялась, не скинет ли он её или не укусит — хотя внизу живота очень знакомо и однозначно потянуло. Он уже знал, куда пойдёт этой ночью. Жаль только, что облегчение будет недолгим. Элинара остановилась в паре дюймов от его лица так, что их носы почти соприкоснулись. Она немного наклоняла голову то в одну, то в другую сторону, как бы прикидывая, откуда будет лучше вытащить ленту. Не дёрнуться, не податься навстречу, ничем не выдать своего напряжения — на это уходила вся сосредоточенность. Сестра почему-то перестала улыбаться, когда меж их губами остался всего лишь дюйм. Семеро. Эйгон чувствовал её вес на зажатых запястьях, на своём торсе, травянисто-медовый запах её волос он чувствовал всюду вокруг себя, и он чувствовал её горячие губы, когда Элинара аккуратно дотронулась ими, чтобы зубами захватить край ленты. Как бы просто было сейчас поцеловать её. Нет, это и так слишком похоже на поцелуй. Сестра почему-то медлила. Это, конечно, чтобы перехватить поудобнее. Её дыхание перетекало Эйгону в рот, как какой-нибудь чудесный яд. Он уже ощутил губами её торжествующую улыбку, когда яростный крик заставил их обоих мгновенно отпрянуть и вскочить: — Эйгон! — Мать направлялась к ним широким, яростным шагом, подхватив подол и полыхая от гнева. У принца внутри всё онемело, опало к ногам: если она увидела… Он представлял — нет, он наверняка знал, что она решит. Краем глаза Эйгон видел, что Элинара смяла ленту в кулаке и стояла с опущенной головой. Мать всё ближе. Теперь стало видно, что её глаза сверкали, а рот от ярости перекосился. Она остановилась шагах в пяти, чтобы на пределе терпения процедить: — Элинара. — Сестра резко вскинула голову. Её щёки полыхнули языками пламени. — Приведи себя в порядок. Иди и помоги отцу одеться. — Но он… Мелко замотав головой, Эйгон невесело усмехнулся: разве она ещё не поняла, что легче со всем согласиться и промолчать, чем пытаться спорить? — Элинара. — Тон был так строг, что в нём слышался свист стального прута, который иногда приносил учитель танцев. Сестра от страха даже вспомнила про реверанс, перед тем, как уйти с опущенной головой, и, кажется, дважды обернулась, но Эйгон не смотрел. Он знал: матушка ждала, покуда они не останутся наедине. Тишина давила и закладывала уши. Он хотел оказаться в каком угодно другом месте, с кем угодно другим. Сначала она шумно вздохнула, а потом начала говорить: — Неужели, — голос королевы оборвался от возмущения, Эйгон не поднимал взгляда, — неужели твоему бесстыдству нет никакой меры?! Он хотел как-то оправдаться, но слова комкались в горле, и он только дрожал. Всем телом Эйгон чувствовал, как мать подошла ближе, каждый шаг вдавливая в землю, а её серьги тихо, угрожающе брякнули. — Отвечай! — Что мне ответить? — Вот и всё, что Эйгон смог выдавить. — Что тебе ответить?! Что ему ответить! — Мать встала впритык и её пальцы вдруг сжались вокруг его подбородка и щёк, как тиски, как когти. Её красивое лицо исказилось от гнева. — Когда тебе позволено всё, ты смеешь… К своей собственной сестре! — Но я не… — Промычал через силу Эйгон, но всё напрасно. — Я видела! — Её ноздри гневно раздувались. Мать медленно моргнула, точно пытаясь успокоить саму себя. — Она этого не понимает. Она даже не подозревает, о чём ты думаешь, Эйгон! — Ему стало стыдно до слёз, когда мать отпустила его лицо с видом брезгливым и презрительным. — Уже через год ты достигнешь зрелости. Ты должен… — Я ни о чём таком не думаю! — Выпалил Эйгон. Всё, что угодно, лишь бы матушка больше не смотрела на него так. Словно он самый мерзкий человек, которого она видела. — Честно. Правда, матушка. «Ложь, ложь, ложь», — твердил внутренний голос. Но лицо матери самую малость смягчилось, и в этом чудилась надежда на прощение. — Я хочу в это верить. *** Она действительно хотела думать, что не понимала, почему матушка реагировала столь остро, но в глубине души Элинара знала и стыдилась. Стыд всегда приходил на мгновение позже. После короткого взгляда, после обрывистой мысли — через миг стыд догонял, а сердце начинало трепетать и сжиматься, как кулак. Септа Дирона объяснила ей, что значит быть женщиной. И что значит стать женщиной — тоже. Но разве мог сухой рассказ про отдачу супружеского долга сравниться с тем, что было вышито на гобеленах, на которые матушка запрещала долго смотреть? Теперь Элинара часто ощущала то, чего не чувствовала прежде: странные, ноющие боли и какую-то недетскую тоску. Она томилась в ожидании чего-то и просыпалась по ночам, сжимаясь от странной, пульсирующей неги. Вот поэтому им больше нельзя играть с Эйгоном, как раньше. Но как матушка не понимала?.. Их матушка, с их первых ногтей повторявшая, чтобы они играли друг с другом, смотрели друг за другом, чтобы не приближали детей придворных и, уж тем более, не водились с детьми принцессы Рейниры. Элинара знала: матушка и теперь говорила это Эйгону, но мальчишки сами липли к нему, к их старшему дяде, потому что он улыбался им и смеялся с ними (пускай и в пику Эймонду), и матушка говорила, что Рейнира делает это специально, и что она сама толкает своих детей к дружбе с Эйгоном, чтобы он потом не посмел поднять знамёна против неё. Матушка во всём видела какие-то скрытые течения. Но, глядя на Джейса и Люка, Элинара никогда не замечала в них чего-то затаённого. Они говорили одинаково что Эйгону в лицо, что за его спиной. Они чуть не заглядывали ему в рот, а он косился и щурился от удовольствия. По крайней мере, это не Джейс прибежал доложить матери, где они были. — Я знаю, что это был Эймонд. Ничего не сказав в ответ, Пайси, её любимая служанка, с красивыми туманно-серыми глазами и блестящими каштановыми волосами, расшнуровывала платье Элинары. Пайси сегодня опять была бледная и рассеянная, и это уже не первый раз. А главное, что больше всего Элинару обижало, это её таинственное молчание. И ещё небрежность! Вот только вчера Пайси так жёстко расчесала ей кудри, что принцессе показалось, она вовсе лишится волос, да ещё и накануне праздника. А теперь, задержав на Элинаре долгий взгляд, служанка молча помогла ей раздеться и, отвлекшись на раскладывание одежды, забыла подать руку, чтобы помочь опуститься в ванну. Перед тем, как лечь в воду — такую горячую, что хочется зашипеть, подобно кошке, и выгнуться — Элинара подозрительно прищурилась, наблюдая за Пайси. Кажется, она о ней всё знала, о своей служанке. Отец у неё — солдат замкового гарнизона, его часто ставят в ночной караул, потому что он надёжный и не имеет страсти ни к играм, ни к выпивке, ни к веселью вообще; мать её вышивальщица, но золотых или серебряных нитей ей не дают: она работница средней руки, обычная ремесленница. А что же сама Пайси? Она была на два года старше, умела петь тоненьким голоском, как соловей. И у неё уже был жених, но с ним что-то стряслось, он как будто бы заразился лиссенийской болезнью. Элинара не знала, что это, а Эйгон только начал доставать её расспросами в ответ, вместо того, чтобы объяснить. Что-то дурное, вот уж точно. Медленно опустившись на низкую скамейку, Пайси пододвинула к себе только снятую слугами с очага железную кадку с водой. Может, она влюбилась? Убрав волосы со спины, Элинара отвернулась, и поэтому не заметила, как служанка зачерпнула серебряным ковшом неразбавленную воду. Но уже через миг она вскрикнула и выгнулась от боли: — С ума сошла?! — Как же больно! Элинара зажмурилась, яростно сжимая пальцами края ванны. — Горячо! — Вы просто подмёрзли, пока раздевались… Ещё один ковш как будто ошпарил кожу вплоть до ожога, так, что Элинара до крови прикусила язык. — Горячо — значит горячо! Да что с ней такое? Пайси спрятала взгляд и с таким видом разбавила воду, словно это была вовсе не её обязанность, а сама она желала быть где-то в другом месте — принцесса нахмурилась да заранее съёжилась от боли, глядя, как служанка взяла щётку. Она поджала колени к груди, тоскливо упершись в них подбородком. Когда Элинара закрыла глаза, то увидела в памяти влажное, расплывчатое жёлто-розовое пятно на повязке отца: она тогда отвернулась, чтобы не смотреть, но уловила настойчивый сладковатый запах. Окруженная помощниками мейстера, она не могла сморщиться. Но, наверное, это был единственный способ заставить отца уделить кому-то из них своё бесценное время, которое он куда охотней тратил на сборку очередного дворца своей маленькой ручной Валирии. Мысли сбились: Пайси принялась так рьяно натирать ошпаренную спину, что Элинара тут же отскочила вперёд, подняв снопы брызг. — Что с тобой?! — Возмущённо повернулась принцесса. От такой боли её не смущала ни зябкая дрожь на плечах. — Ты решила содрать с меня кожу? Служанка одарила её каким-то непонятным, почти злобным выражением — таким, что принцесса испуганно вжалась в противоположный край ванны. — И-иди, — запинаясь, велела она, — уходи. С ней что-то было не так. Когда Пайси вскочила, её пальцы до побеления сжимали щётку, капли с которой падали на серую юбку, растекаясь тёмными пятнышками; глаза Пайси метали молнии, когда она присела в поклоне, хотя сама походила на кошку, готовую вцепиться в глаза когтями. — Простите, принцесса. После неё в комнате осталась неприятная тишина. *** «Всё-таки нехорошо, что матушка отругала только Эйгона», — решила Элинара, уже расплетённая, переодетая ко сну и лежавшая поперёк постели. Она вообще-то подозревала, что уже смертельно ему надоела, и поэтому всё чаще старалась говорить тише и спокойнее, когда видела, как на лицо брата в очередной раз находила туча. Но она же придёт извиниться? Она брела по коридорам, сказав стражникам, что только навестит Эймонда, благо, покои братьев рядом, и сочиняла про себя фразы, пока подступала близко-близко к двери. Элинара выдохнула. Уже хотела постучать, но смазанный, неясный звук остановил ее руку на полпути. Эйгон занят? Уши загорелись: там сейчас что-то, не предназначенное для чужих глаз, — поняла принцесса, но почему-то не смогла сдвинуться с места. Сердце застучало так часто, что даже дыхание сбилось, а шею как бы сдавило стальным обручем. Надо было уйти. Но словно под действием заклятья, вместо того, чтобы убежать, она подошла вплотную к двери и наклонилась к крупной замочной скважине, изнемогая от любопытства. Дверь в покои Эйгона находилась прямо напротив кровати, поэтому ей было видно всё. Как он смеялся с какой-то девушкой, когда словил её, обнажённую, за талию: они оба нагие, покрывало валялось под кроватью. Когда они сели боком к двери, Элинара гневно стиснула зубы — это была Пайси. Её любимица Пайси. Это её подбородок держал Эйгон, когда они сплетались языками, это она водила ладонями по его плечам, это её он вжал в спинку изножья. Элинара отшатнулась. В лицо ей ударило жаром и она даже почти развернулась прочь, но потом, стыдясь самой себя, приникла вновь к шершавому дереву. Позор, какой же позор. К неприятному зуду где-то в горле прибавилось прежде незнакомое, скребущее внутренности чувство. Пайси запрокинула голову — Эйгон, по рукам которого жадно скользили серебряные и жёлтые отблески света, и чьи влажные волосы подвивались крутыми кольцами на концах, алчуще наклонился к её полной груди. Её щёки красны, красна её шея и верх груди, и Элинара видела, как от движений Эйгона тело Пайси двигалось вверх-вниз. Она простонала громче. Тогда Эйгон схватился рукой за спинку, чтобы опереться. Почти завороженная, зачем-то вспомнила, как сир Кристон однажды в шутку сказал, будто его пальцы сделаны «не под меч» — сейчас они, наверное, они так напряглись, что костяшки побелели, а Вены выступили четче. Глаза Эйгона были закрыты, но когда Пайси прижалась к нему и поцеловала шею, снова и снова, как будто хотела оторвать себе зубами кусочек, Элинара поклялась бы, что услышала его низкий сдавленный стон. В этот миг она с ужасом и стыдом ощутила: что-то внутри приятно сжалось. Наяву возник запах влажных после ванны волос Эйгона, наверняка промытых душистой пеной, представилось, как жарко сейчас находиться рядом, потому что кожа его ещё дышала паром. Боги, нет. Матушка умела читать мысли по лицу, и она убьёт её, когда увидит там это. Когда Элинара спросила септу Дирону, почему мама стала так следить за ними, та ответила, что ей лучше спросить об этом у своего брата, ибо мужчины с колыбели знают всё о грехах. Лучше септе Дироне никогда не знать, о чём она думает сейчас. Нужно уйти, убежать, пока никто не увидел, чем она занимается! Элинара оборвала морок, силой оттащила себя саму от двери и поскорее развернулась: ей не должно было быть никакого дела, но… Она остановилась, не пройдя и десятка шагов. Это что же, её служанка — только её, её личная служанка! — вылила ей на спину кипятка, чуть кожу не содрала, а потом пошла мыть волосы Эйгону? И, небось, никаких звериных взоров на него не кидала. И, наверное, говорила с ним своим тоненьким голосочком, нарядившись в то хорошенькое платьице, которое Элинара, как добрая и щедрая леди, подарила ей. И, наверное, она целовала его, пока водила щёткой по лопаткам. И, скорее всего, потом он целовал Пайси, держа за эти блестящие каштановые локоны. Дойдя до комнаты с щемящими глазами, Элинара уже кипела изнутри от обиды: она чувствовала себя преданной, променянной на собственного брата. И тот, между прочим, не лучше! Ну зачем ему брать всё, что принадлежало ей?! Он как будто показывал, что… Нет, Элинара даже думать не хотела, что он этим показывал. Она знала одно: Эйгон развлекался с её служанками у неё за спиной, держал это в каком-то мерзком секрете, а потом улыбался в лицо. И эта глупая предательница… Хорошо же. Пускай Пайси любит Эйгона тоже, пускай. Вот только вскоре бедолажка Пайси поймёт, что в их семье можно любить только кого-то одного, иначе тебя разорвут на части. *** В преддверии завтрашнего пира помощницы швеи работали руками в два раза быстрее обычного — это была последняя примерка, а оказалось вдруг, что юбка длинновата, а вышитый лиф нужно подложить шёлком с изнанки, чтобы кожу не кололо. Насыщенно-красный цвет приятно оттенял рдевший на щеках румянец, изящная золотая вышивка украшала рукава и ворот, не слишком навязчивая, похожая на случайно рассыпанные драгоценности, нежное, невесомое кружево нижнего платья виднелся в вырезе, опущенном ниже, чем на всех предыдущих платьях. Элинаре так и хотелось крутиться перед этим зеркалом в пол, но она держала себя в руках. Две сестры-служанки, Кармилла и Крисса, закончив причёску Элинары которую должны будут повторить завтра, довольно разглядывали свою работу со стороны да тихо обсуждали, не будет ли лучше убрать под сетку больше волос, чтобы принцессе не сделалось жарко после танцев. Пайси тоже должна была быть здесь. Но её не было. И Элинара, сжигаемая ревностью и обидой, ждала её запоздалого прихода, чуть не светясь от предвкушения: она целую ночь придумывала, что скажет, выписывала на листок, зачёркивала и выписывала снова. Когда Кармилла и Крисса в очередной раз принялись спорить, где запропастилась их товарка, та мышка проскользнула в комнату — но её легкие движения Элинара увидела в зеркале и цепко отслеживала, как коршуница. Сладко улыбаясь Кармилле и Криссе, она ответила на вопрос, который они задавали не ей: — Где Пайси, вы говорите? Разве вы не знаете?.. Она теперь прислуживает принцу Эйгону. Бедняжка. Она ещё не ведает, что милость, которую он столь щедро расточает, похожа на морской бриз. — Через отражение она устремила взгляд прямо на Пайси, застывшую с видом испуганным и бледным. — Так же меняет направление дважды в день. Она со значением улыбнулась, чувствуя острый привкус слов на языке, а Кармилла и Крисса, и помощницы швеи прыснули, угодливо и желчно смеясь над бывшей подругой. Униженная, Пайси поражённо спрятала глаза да ссутулилась. И лучше бы Кармилле и Криссе крепко-накрепко запомнить этот момент. — Но я не сержусь на тебя! Вовсе нет. — Фальшиво оскалилась Элинара. Когда она втянула носом воздух, тот показался сладок и приятен. — Ведь… Что остаётся делать мелкой мошке, когда её настигает ветер, если не лететь туда, куда он несёт её?.. — Пристыженное выражение служанки заставило Элинару приосаниться. Она оглянула девушек вокруг себя с почти королевской заносчивостью. — Подойди, Пайси. Тебе нравится моё платье? В глазах у Пайси стояли слёзы, когда она прошептала: «Очень красивое, принцесса». И она оказалась такой наивной дурой, что приняла от Элинары в подарок серьги и кольцо, причём приняла, когда все другие ушли. Она вылетела из Красного Замка со свистом на следующий день, потому что никто не будет терпеть в своём доме воровку, а уж королева Алисента — тем более. И Элинара улыбалась и тихонько напевала под нос, довольная своей победой, пока её собирали на празднество. И всё казалось ей необычайно весёлым и простым, а самой себе она казалась очень умной и находчивой. Кармилла и Крисса без тени какого-либо недовольства щебетали на все лады про её расцветавшую красоту, про блеск волос и чистоту кожи, аккуратно крепили шпильки к сетке с гранатами и жемчугом и раскладывали по плечам кудри, за ночь с тканевыми лентами ставшие круче и глаже. На шее принцессы посверкивало тонкой работы ожерелье с гранатами и изумрудами, оправленными в золото. Присутствие септы Дироны Элинара смогла заметить, только повнимательней посмотрев зеркало: её наставница стояла у двери, растроганно сложив на груди руки, да с умилением поджимала губы. — Дирона, тебе нравится? — Спросила принцесса, шёпотом заглушив воркованье служанок. — Спросите ещё! Красота, красота… — Махнула рукой септа, словно только для того, чтобы Элинара больше не лезла с глупыми вопросами, но сама тайком утёрла что-то под правым глазом. Женщина, уже близившаяся к тому, чтобы стать старухой, вдруг спохватилась: — В покоях королевы уже вас ждут, — и всё с тем же умильным выражением на круглом лице ждала, пока принцесса сойдёт со своего возвышения, исполненная гордости, и присоединится. У Дироны тоже нынче было новое облачение: отличалось оно от старого лишь более заковыристым теснением на поясе, да серебристой вышивкой на головном платке, а когда они шествовали по коридору, Элинара сумела углядеть тот же узор на мягких воловьей кожи туфлях септы. Когда они подошли к покоям матушки, сир Кристон сказал, что та отправилась помочь Хелейне, а септа Дирона предупредила принцессу, что будет внимательно следить за её осанкой на пиру и тоже удалилась в ту сторону, в качестве поддержки мягко щипнув Элинару за щёку. Та только хихикнула, переглянувшись с сиром Кристоном. Она чувствовала себя такой лёгкой и счастливой, что, казалось Элинаре, любила всех и каждого в этом замке, и в особенности тех, кого считала своей семьёй, — поэтому принцесса уже почти раскрыла рот, чтобы поведать об этом сиру Кристону, но вовремя сумела сдержаться. Они неловко и ласково улыбнулись друг другу, когда рыцарь услужливо открыл для принцессы дверь. — Благодарю, сир Кристон, — присела она так низко, как могла, как присаживались леди перед королём. И птичкой влетела в материнские покои. Чтобы тут же напороться на штык. Эйгон развалился в кресле прямо напротив входа, и, судя, по торопливо захлопнувшему рот Эймонду, здесь только что прервался некий разговор. Во взгляде старшего брата полыхал огонь, да такой, что улыбка увяла на устах Элинары. — Что у вас происходит? — Высоко пропела она, но чуяла, что шею и щёки начало печь. Принцесса, старательно держа пресловутую осанку, прошла к обитой зелёным бархатом кушетке и изящно опустилась на неё, переводя взгляд с одного брата на другого да невинно хлопая ресницами. — Ничего. — Буркнул Эймонд. Он нетерпеливо потёр шею под высоким воротом нарядного камзола: чёрный с зелёными, тёмно-красными и золотыми нитями, узор которых скапливался вдоль передней шнуровки. Как же его уговорили подвить волосы? Потому что принцесса явно видела куда более оформленные локоны, чем прежде. Должно быть, это матушка постаралась. Бархатные тёмно-красные рукава Эймонд всё пытался пригладить да мрачно вздыхал. — Н-да? — Весело хмыкнула Элинара. — И, между нами, милые кудряшки, братик… О, она получила в ответ незабываемый волчий взгляд! Но гораздо хуже смотрел на неё Эйгон, чувствовала принцесса, и боялась повернуться в ту сторону. — У тебя тоже. — Отвесив быстрое подобие комплимента, Эймонд отвернулся, а пальцы его так и теребили расшитую манжету. И Элинара поспешила зацепиться за младшего брата, словно за спасительную ветвь. — Благодарю! Ужасно тяжело было спать с этими лентами на голове, я думала, что уж вовсе не усну! — Бестолково щебетала она. — И служанки копошились так долго… Жаль, что Пайси столь ужасно провинилась — видно, она вконец лишилась разума. Мне очень её не хватает!.. Раздавшийся смех Эйгона заставил Элинару вздрогнуть: — Какая же ты сука!.. — Эйгон! — Не успел Эйгон договорить, как точно на последнем слове в покои вернулась королева Алисента с Хелейной, плывущей позади. Эйгон и Элинара оба к этому моменту вскочили, метая друг в друга пронзительные взгляды, так, что окрика матери ни один из них почти не заметил. Принц дёрнул краем губ, в его глазах гнев плескался с обвинением. Разозлённая мать подошла к своим детям, так громко дыша, что было ясно: она вновь достигла края своего терпения. Тяжёлый шорох зелёного парчового подола звучал громче шагов и сбитого дыхания, а бескровное лицо матери полыхало от негодования; Эймонд в ответ на её требовательное выражение растерянно пожал плечами, Хелейна безмятежно разглядывала свои ногти, а между старшими детьми королевы зависло такое напряжение, что впору было высекать искры. — Может, расскажешь матери? — Проговорил Эйгон одними губами, но достаточно чётко, чтобы Элинара смогла понять. Она испугалась и прикусила язык. — Эйгон. — Повысила голос матушка. — Сейчас же извинись перед сестрой! «Не надо», — в запале гордости хотелось сказать Элинаре, которая, не понимая, чем сумела до такой степени разозлить брата, становилась всё злее от обиды и непонимания. Из-за Пайси? Он обозвал её из-за глупой замковой девки, не способной выполнять свои обязанности? В костёр разгоревшихся чувств сухим поленцем упала болезненная ревность, и его языки достигли заалевших щёк. Эйгон широко ухмыльнулся, наклонив набок голову: — Дорогая сестра, прости, что назвал тебя сукой. Ах, так? — Эйгон! — Попыталась королева одёрнуть сына, но Элинара уже схватила его руку обеими ладонями, не дав ни единого шанса вырваться: — Ничего страшного, дорогой брат. Ты не выспался, я понимаю. — Говорила она нежно, но окончания слов получались остры и жёстки. Не без удовольствия наблюдая растерянное недовольство в глазах брата, сменившееся откровенным непониманием, Элинара приблизилась и клюнула Эйгона в холодную щёку. — Но теперь-то, надеюсь, ничто не помешает тебе крепко спать по ночам. Этот ход остался за нею, и Элинара справедливо для самой себя порешила, что на этом их стычка окончена. Она отпустила ладонь Эйгона и только смешливо хмыкнула, заметив, как он нарочито показушно стал вытирать её о чёрный бархатный дублет. На плечах его были золотом вышиты два дракона с редким добавлением красных нитей, часть волос убрана от лица, за исключением двух коротких прядей. Когда матушка в который раз приступила к нравоучениям, в который раз взявшись объяснять, как именно они должны вести себя, Эйгон закатил глаза. Нехорошее ощущение возникло у Элинары, но она уже вновь была слишком занята мыслью о предстоящем пире. *** Пайси прискакала к нему утром, когда Эйгон не успел даже умыться, как следует, и упала прямо в ноги, хватаясь за колени и бёдра и рыдая навзрыд. Как только в ней помещалось столько слёз? Принц не переносил женских слёз — они внушали ему и страх, и неприязнь. Сначала Пайси больше выла и скулила, чем говорила, и Эйгон ничего не мог понять, особенно спросонья, только пытался отцепить от себя её настойчивые руки, неловко скрывая это под поглаживаниями. Но вот девица утихла, отрывистые звуки, наконец, начали формироваться в слова. «Королева вы-выгоняет меня из замка! О-о-она выгоняет меня!» И что он с этим мог сделать? Так Эйгон и ответил Пайси, пожав плечами. И тогда та схватилась за края его рубахи, чуть не намотав ткань на кулаки, подтянулась выше, и, глядя полубезумными мокрыми глазами, стала рассказывать всё по порядку: «Э-это принцесса Элинара сделала! Из-за вас! Это из-за вас… Она… Злобу н-на меня затаила, она дала мне серьги и кольцо, н-но в-ведь в-вы знаете… т-ты знаешь, она мне и платье дарила прежде, и я приняла! Я дура, т-такая дура! А потом… Оказалось, это вещи были королевы Алисенты, и я в-воровка оказалась! Но я не воровка! Это не я!» С каждым словом в принце разгоралось негодование. Он застыл напряжённый и безмолвный, а сбитые объяснения и заверения в служанкиной любви превратились в какой-то докучливый писк. Раздражённо Эйгон отдёрнул от себя девичьи руки: — Перестань реветь! — Тихо бросил он. — Если мать так решила, ничего не сделать. Он пытался говорить спокойно. — Но Эйгон! Ведь это такой позор! Мою мать выгонят из замка вслед за мной! — Вскинулась Пайси. Растрепанные волосы делали её похожей на сумасшедшую; принц же мелко вздрогнул, когда любовница обратилась к нему по имени. Он смотрел на её мокрое лицо невидящим взглядом, желая, чтобы всё это поскорее кончилось. — Прошу, скажи королеве, что это была не я!.. Ты ведь знаешь, ты знаешь, это она сделала… Она? Принц мрачно посмотрел на служанку, теперь взявшую его за грудки и отчаянно комкавшую ворот рубахи в пальцах. «Семья дороже всего, Эйгон», — повторял голос матери в его голове, старательно заглушая всё остальное. Он косо усмехнулся, и жестокие слова легко соскочили с языка: — Ты что, думаешь, умение широко раздвинуть ноги сделало тебя в моих глазах выше родной крови? — Желание как следует наподдать дорогой сестрице, влезшей не в своё дело, кипело в крови, но Эйгон высокомерно прищурился, положив руки поверх напряженных ладоней Пайси. Та неверяще замотала головой. Не такой уж она была и красивой, на самом-то деле. — Н-но я… Я люблю тебя! — Пискнула она, а слёзы полились из вытаращенных глаз с новой силой. От этого вида на душе Эйгона потяжелело, но что он мог сделать? Подставить сестру перед матерью, рассказать про её хитрый обман? Но не настолько Элинара разозлила его, чтобы смотреть, как матушка отвесит ей тяжёлую пощёчину за враньё. Эйгона передёрнуло, стоило ему представить эту картину. — И я думала… Голос Пайси угас, когда она, наконец, разглядела твёрдость во взгляде принца. Очевидно, то, что она произнесла дальше, было совсем не тем, что она на самом деле собиралась сказать: — Ты целовал меня… С наигранной лёгкостью — потому что сердце у него всё-таки было — Эйгон пожал плечами: — Я трахал тебя. — Он чувствовал, как губы растянулись в мерзкой улыбке, и добавил. — Целуют и трахают не только от большой любви. Что-то в серых, как воды горного озера в грозу, глазах служанки раскололось. Пальцы её медленно, онемело разжались, а сама Пайси немного пошатнулась. Она опустила голову и передвигая ногами так, точно теперь на них оказались колодки, опозоренная и униженная поковыляла к выходу. Она походила на сломанную куклу. Эйгон не мог дождаться, пока она уйдёт и избавит его от необходимости смотреть. Дойдя до двери, Пайси остановилась и поклонилась: — Ваше Высочество. — Раздробленно проскрипела она, и это было последнее, что принц услышал от Пайси. Оставшись один, он понуро опустился на смятую постель, а потом со всей дури ударил по перине ладонью: ещё и ещё, пока всю руку не охватило болью вплоть до плеча. Кто просил её вмешиваться?! Кто просил лезть?! Вне себя от ярости на сестру, разрушившую по своей прихоти такой удобный тайный мирок и поставившую его в это мерзкое положение, Эйгон метнул в стену подушку — мелкие перья с хлопком взмыли в воздух. Заметив на рубахе тёмные следы слёз, принц тут же сдёрнул её с себя, но кожа чесалась, как будто противная влага успела въесться в него самого, и он морщился и всё пытался отряхнуться от чего-то незнакомого и гадкого, налипшего к нему. *** Самое смешное — это любезное выражение лица матери, за несколько дней жизни Джоффри Велариона успевшей презреть бастарда с десяток сотен раз во многих вариациях. Следом шли заискивающие рожи её подхалимов при дворе, так же сладко скалящихся Рейнире в лицо и хвалящих здоровье и красоту её третьего бастарда. Но, несомненно, лучше всего выглядели они, её братья и сёстры, идущие в строго очерченном матерью порядке: сначала Эйгон, на полшага позади Элинара, потом Эймонд и Хелейна, — все с сахаром и ложью на устах. Лейнор Веларион застыл подле жены с совершенно невозмутимым видом, похожий на носовую фигуру одного из кораблей Корлиса; однако, как «будущий консорт» не старался держаться, взгляд его вблизи оказался туманным и потерянным. Рейнира наблюдала за подходившим к ней братом, как хищница, даром, что любезно улыбалась. Тот, в свою очередь, не счёл нужным потрудиться над выражением своего лица. — Сестра, — бесстрастно произнёс Эйгон, остановившись в условленных трёх шагах, — поздравляю. «О да, поздравляю! Спасибо, что не перестаёшь радовать мою мать своей глупостью». Под взглядами сотен придворных, отца, гордо наблюдавшего за любимой старшей дочерью, королевы, чей взгляд напряженно скользил по детям, принц преодолел оставшееся расстояние, чтобы коснуться щеки сестры в имитации поцелуя. Наверное, если бы он действительно поцеловал ей щёку, Рейнира воспламенилась бы от отвращения и праведного гнева. Было бы забавно. Может, стоит в следующий раз попробовать? — Благодарю, Эйгон. — Имя его полусестра вытолкнула с подчёркнутой сладостью, так что оно прозвучало как какое-то изощрённое ругательство, которое кроме неё никто не в силах был оценить. Какой отвратительно сыгранный спектакль! Даже в Блошином конце найдутся постановки получше. Но поставленная сцена сорвала аплодисменты: хлопки наполнили залу, король радостно поднял кубок, светясь от счастья похлеще собственной короны. Дождавшись кивка матери, Эйгон отступил на прежнее место, а Элинара вышла вперёд с лёгкостью лани. — Дорогая сестра! — Она отвесила короткий реверанс, подхватив гладкий атласный подол, а потом выпрямилась, держа спину до смешного ровно — видать, уже получила нагоняй от своей старухи-септы. — Мы так рады нашему новому племяннику! Надеюсь, он вырастет столь же разумным и храбрым, как его отец и братья. По рядам придворных пробежал неуловимый шепоток, а улыбка Рейниры неуловимо дрогнула. Сзади Эймонд не удержался и фыркнул. Выждав какое-то время — видимо, насладившись реакцией — Элинара точно так же, как до этого Эйгон, приблизилась к сестре, и звучно поцеловала ей щёку, присовокупив к этому половину объятья: вышло трогательно аж до слёз. Поднялась новая волна бессмысленного ликования; брат и сестра отошли к назначенным им местам за отдельным столом, не перекинувшись ни единым словом и оставив следующую часть представления Эймонду и Хелейне. …Элинара так боялась случайно испачкать подол или рукав, что предпочла не притрагиваться к еде вовсе; кроме того, принцесса страшилась, что лишний кусочек пряной утки сможет сделать её щёки слишком пухлыми, и она уже не так прелестно будет смотреться в своём платье. Полусестра действительно явилась на праздник в аметистовом, и, ещё не вполне восстановившаяся после родов, казалась трогательно-нежной и даже уязвимой. Смех Рейниры долетал до их стола, над которым словно мрачная туча нависла, так было тихо. Когда закончились бесчисленные приветствия, король объявил начало пира. «В честь рождения Джоффри Велариона, сына моей наследницы, принцессы Рейниры, и сира Лейнора, будущего короля-консорта», — так он и сказал, и Элинара увидела не только как матушка тяжело переглянулась с Ларисом Стронгом, но и как Эйгон молчаливо качнул головой. Она видела, как лица в зале обращались друг к другу, как шевелились рты, прикрытые ладонями. Мать готовила их к этому пиру все те последние месяцы, когда живот полусестры, казалось, вот-вот полезет той на лоб. Вскоре раздалась барабанная дробь, придворный карлик-шут с каким-то забавным именем, которого Элинара не помнила, выкрикнул о начале танцев, добавив к объявлению скабрезную шутку, долетевшую до помоста в обрывочном виде. Музыканты вступили в полную силу, леди принялись шептать в уши мужьям да тянуть тех за локти, юнцов подбадривали отцы, девицы на выданье опускали взоры, но тайком всё же посматривали по сторонам. Без особой надежды принцесса покосилась влево: Эйгон поигрывал пальцами по столу, глядя в пустоту перед собой. Уже великодушно простившая брата, Элинара решила первой протянуть ему руку: — Эйгон, — он нехотя промычал что-то на её зов, — ты потанцуешь со мной? О, он тут же оживился. Зелёные камни у ворота дублета сверкнули, словно глаза змеи в темноте леса, когда Эйгон наклонился в сторону сестры, чтобы с мрачным наслаждением произнести: — Нет. — Но ты обещал! — Да? — Брат изобразил недоверие, высоко вздёрнув брови и округлив губы. — Не припомню такого… Я так и сказал, «обещаю»? Плотоядно усмехнувшись, Эйгон схватил свой кубок, но матушка ясно выразилась, что каждый из них этим вечером выпьет лишь одну чашу, поэтому брату пришлось остановиться на полпути: красноватый след остался на его нижней губе, тут же стёртый языком. Он был прав. Он не говорил «обещаю» — Элинара обиженно надула губы, но только начала придумывать что-нибудь достойное в ответ, как справа подал голос Эймонд: — Хочешь, я с тобой потанцую? Младший братец вопросительно заглянул ей в глаза, меж тем в лице его светилась почти радость от их с Эйгоном размолвки. Первым порывом Элинары было рассмеяться и как-нибудь витиевато щёлкнуть по носу, чтобы не придумывал таких глупостей, но потом… Принцесса оценивающе присмотрелась к Эймонду: — А ты не отдавишь мне платье? Эймонд мотнул головой в решительном «нет». Между прочим, она сказала совершенную правду: эти кучеряшки на нём смотрелись очаровательно. — М-м… — Якобы задумчиво Элинара снова обернулась к Эйгону, который сидел с такой напускной невозмутимостью, что это было почти смешно. Что ж, раз он хотел продолжить страдать этой ерундой… — Хорошо! Конечно же я потанцую с моим новым любимым братом… — Ласково пропела принцесса. Победоносно ухмыльнувшийся, Эймонд встал со своего места с видом серьёзным и важным, и Элинара, поймавшая вдохновение за хвост, продолжила: — И, Эймонд, — торжественно объявила она, уже расправляя платье, — мне жаль, что я назвала тебя подкидышем лесной ведьмы… Потому что теперь совершенно очевидно, что это всё-таки Эйгон. Одержавший победу над братом, прежде имевшим неоспоримый приоритет в глазах Элинары, Эймонд весело фыркнул, и, как настоящий галантный сир, предложил ей руку. Словив спиной какой-то неясный звук со стороны Эйгона, но не обратив ни малейшего внимания, Элинара невозмутимо вышагивала бок о бок с младшим братом ближе к центру выстраивавшейся линии и лучезарно улыбнулась ему, встав напротив. Она чувствовала, это было нечто вроде триумфа. Бывали времена, когда на уроках танцев она казалась себе ужасно тяжёлой и неповоротливой, но нынче был совершенно не такой день. Ни у кого больше не было красного платья, и Элинара, догадавшись, что то было работой матушки, исполнилась к ней горячей благодарностью. Среди всех леди принцесса кружилась раскрывшейся свежей розой, драгоценности на ней искрились, её блестящие серебристые кудри подпрыгивали в такт шагам: она чувствовала сотни взглядов на себе и купалась в них. Один из лордов, с которым Элинара случайно встретилась при смене партнёров, позабыл шаги и едва не упал, и она снисходительно рассмеялась. Принцесса видела, что и Эймонду не приходилось оставаться неприметным, и попадавшие в танец с ним леди счастливо улыбались мальчику и наверняка хвалили его. В медленной части танца проходя мимо помоста и столов королевской семьи, Элинара хотела словить на себе гордый, одобрительный взгляд отца, которым король Визерис так часто награждал Рейниру, но он и теперь говорил и смеялся о чём-то со своей старшей дочерью. Это был острый укол ревности. Зато матушка, заметив внимание принцессы, улыбнулась и отсалютовала кубком. Это было точно мягкое поглаживание по голове. Из-за полагавшегося в этом месте поворота Элинара только мельком успела посмотреть на Эйгона. Но вот танец напоследок понёсся с новой силой, и любую неприятную мысль напрочь выбило из головы принцессы. … — Ваше Высочество, — в завершение низко поклонился ей некий лорд с поблескивавшей лысиной, в которой отражались даже пляшущие огоньки свечей. Совершенно запыхавшаяся, но не утратившая запала, Элинара отступила чуть назад: вокруг неё засновали придворные и слуги, а сама принцесса приложила ладонь к низу груди, стараясь выровнять дыхание. Она неконтролируемо улыбалась и почти готова была рассмеяться от удовольствия. Блестящими глазами Элинара наблюдала за передвижениями гостей по залу: вот вычурно одетый старик подвёл одетую в те же цвета девицу к лорду Лионелю, — наверняка предлагал партию для сира Харвина, болезный; три совсем молоденькие, может быть, младше самой Элинары, девчушки облепили сладкоголосого барда, наперебой прося его спеть то одну, то другую песню; виночерпий призывно поглядывал на сира Лейнора, умудряясь проделывать это аж с другого конца зала, — всё казалось принцессе упоительно интересным. — Советую обратить внимание на правый угол: там старая паучиха запутывает в сети бедного комара. — Раздался вдруг мягкий голос у правого уха Элинары. — Это леди Шермер, известная тем, что заставляет служанок так туго натягивать волосы с висков, что её лицо походит на восковую маску… Присмотритесь. Послушная внезапному совету, Элинара прищурилась, разглядывая указанную женщину: она облачилась в совершенно девичий голубой цвет, и её высокая причёска, сложенная из смоляного цвета волос, действительно казалась невообразимо тугой. Более того, принцесса сдавленно хихикнула, углядев, что леди Шермер и впрямь загнала какого-то юного лорда в угол между собой и столом. Элинара оглянулась на нового компаньона, но то оказалось излишним, ведь он уже встал вровень с нею. Это был юноша, по виду ровесник Эйгону, с волнистыми каштановыми волосами, уложенными на две стороны, сердцевидной формы лицом и тёмно-зелёными глазами. Одна бровь у него была чуть выше другой и имела немного иной изгиб. Камзол зелёный с золотой отделкой — наверное, это… — Лорент Тирелл, Ваша Светлость. — Приложив правую руку к груди, Лорент Тиррел немного поклонился. Мельком глянув на помост, где Эйгон явно старался заставить оставшуюся с ним Хелейну стукнуться кубками, Элинара всё же подала ладонь, и юноша изобразил поцелуй, не коснувшись кожи в знак уважения. Он выпрямился, довольный и гордый. — Позволите ли вы танцевать с вами? Польщённая, Элинара тут же несдержанно кивнула, совсем позабыв про правила хорошего тона. — Конечно. — Опомнилась она. — Но я хочу танцевать в середине, Лорент Тиррел.