Золотые. Зелёные. Мёртвые

После возвращения из Хайгардена Эйгон пил, не просыхая. Так становилось легче, совсем немного, и мысли о том, что он вновь подвёл, что он бесполезен, что он жалок, укладывались на дно — для того только, чтобы в любой момент вновь быть поднятыми на поверхность. Ещё один. Бокал, графин — без разницы, всё одно. Он всего лишь хотел всё забыть, не чувствовать этого груза, не видеть за собой, оборачиваясь, оставленного следа. Когда Эйгон приник к горлу очередного графина и начал пить, то уже даже не чувствовал вкуса вина в гортани, только горечь да желчь, и он глотал, пока не подавился, и вино не пролилось на грудь, пропитав рубаху и бриджи. Плевать. Они отбирали у него всё. Он делал, что они говорили — а потом они отнимали у него всё, даже то, что сами когда-то обещали отдать. Они начищали его перед отцом, как башмак, а потом швыряли обратно в темноту. И ничего нельзя сделать, ведь так? Что вообще можно сделать? Отшвырнутый графин с треском и звоном разбился о стену и разлетелся градом осколков; по полу разлилось вино, тёмно-красное, как кровь. «Если бы ты был королём, то мог бы лишь приказать — и всё…» Он никогда не получал того, чего по-настоящему хотел в этой жизни. Никогда. Если бы тем вечером Элинара не застала его со своей служанкой. Если бы он повёл себя как брат, а не как идиот, и танцевал бы с ней на том пиру. Если бы он не отнекивался, а прямо попросил бы мать. Если бы Эймонд не зашёл тогда в комнату. Если бы, если бы, если бы. Можно до скончания веков просидеть, вжимаясь лбом в колени, представляя, что было бы, если бы. Теперь он был заперт в своих покоях, в этом проклятом замке тяжёлым, как засов, взглядом Коля — его мать специально оставила здесь. Следить за ним. Доложить ей после. Пускай докладывает — Эйгону не впервой, может быть, пощёчина даже будет слабее обычного, он ведь поступил хорошо, когда прилетел на именины родной сестры. Или здесь тоже найдётся какая-то извращённая логика, согласно которой он станет последним из мерзавцев? Он ведь правда не хотел ничего плохого. Просто сказать… Сказать хоть что-нибудь, только всё вышло, как всегда у него выходило. Зажав лицо ладонями, больно вдавив костяшки пальцев в веки, Эйгон несколько раз со всей силы ударился затылком о стену. Они всегда, всегда решали всё и за всех, и что он? Ему никогда не хватало ни смелости, ни рвения, ни… «Если бы ты был королём, никто не смог бы приказывать нам». Если Рейнира хотела убить его, как изо дня в день твердила мать — пускай бы уже поскорее это сделала. Проглотив слёзы, принц до крови прикусил язык, наслаждаясь вкусом крови. Пусть полусестра заберёт всё. Трон, корону, его жизнь — пускай, он сам положит голову на плаху и укажет, где лучше рубить, если это станет ценой за освобождение. Он знал, что стоит погрузиться в сон, и ему приснится, будто Элинара вернулась, а ему не сказали. И она сядет рядом, положит голову ему на плечо, поцелует в щёку и вниз до шеи, легко и больно; а потом придётся проснуться с ошпаренными глазами и слушать день напролёт пустой комариный зуд. Нет, уж лучше напиться до беспамятства. И вновь не выйти из комнаты. …Очередное утро началось с такой дикой головной боли, что Эйгон застонал в голос — это стало ошибкой, потому что теперь боль толчками ударила в виски несколько раз подряд да ринулась к затылку. Во всём теле бродила тошнота. Не успел он как следует разлепить глаз, как слух прорезал скрежет, от которого уши чуть было в трубочки не свернулись. Страдальчески простонав, Эйгон перевернулся на бок и выглянул на источник звука из-под ресниц: — Коль? — Получилось беззвучно. Во рту у него словно была пустыня, сухая вонючая пустыня. Свет больно брызнул Эйгону в глаза — это прокравшийся через задёрнутые шторы солнечный луч отразился в начищенных доспехах. Принц бы обязательно отвернулся, будь у него на то силы. — Принц Эймонд вернулся. Королева и принцесса Хелейна прибудут завтра. — Он нарочно говорил так громко? Эйгон зажмурился. Он не понимал даже, сколько дней прошло. — Я буду ждать во дворе… Хм. После обеда. Его хватило на кивок, но не на то, чтобы раскрыть глаза и встать. Коль… Надсадный скрежет пропал. Кажется, он даже задремал, поглощённый тишиной, но тут противные звуки понеслись волной, и Эйгон проснулся окончательно: то двое слуг выдвинули ванну, косясь на постель принца, ещё двое с грохотом и плеском вылили принесённые вёдра с водой, четыре служанки разом прибирали беспорядок, устроенный за… Две недели? Три?.. Под их ногами хрустели черепки. Плевать. Покачнувшись и тут же схватившись за столбик изножья, Эйгон поднялся. Едва он дошёл до ванны, одна из девок подскочила к нему, чтобы помочь снять рубаху и бриджи — кажется, он залепил рубахой прямо ей в лицо. Горячая вода, от резкого движения выплеснувшаяся на пол, принесла хоть какое-то облегчение, правда, соединённое с ужаснейшим головокружением. Задержав дыхание, Эйгон окунулся с головой и прополоскал рот, а когда он протёр глаза, та же служанка с улыбкой подала ему кубок с водой, который принц тут же с жадностью опустошил. Лучше бы это было вино. Однако когда Эйгон, осторожно, стараясь как можно плавнее двигать глазами, огляделся, то не нашёл ни единого кувшина. Коль, будь он проклят… Опять выслуживается перед матерью, чтобы та улыбнулась ему попризнательней. Сознание с болью да тягостью выпутывалось из хмельного тумана. Что он там сказал… Эймонд здесь? Счастье-то какое! Принц зачерпнул воды и брызнул себе в лицо, сразу после лениво откинувшись затылком на край ванны. Интересно, Эймонд хоть раз задумывался, как ему повезло с таким великолепным братом? Кто бы ещё так просто дал ему сверкать на своём фоне? Эйгон невесело хмыкнул сам с собой, заметив, что та служанка так и вилась вокруг. — Чего тебе? — Шла бы она куда подальше. Ему было невмоготу даже в лица их смотреть, и Эйгон скривился, отвернувшись от расстроенной девки. Что уж поделать, у него нынче не было никакого настроения, чтобы их трахать. *** Как только Эйгон увидел лицо матери, стоило той выйти из кареты и найти своего первенца взглядом, он понял: она решила снова взяться за него, как случалось, по обыкновению, примерно каждые полгода, когда очередной его промах доводил королеву до белого каления. В этот раз она действительно взялась со всем рвением. «Больше никакого вина, Эйгон. И никаких ночных вылазок, довольствуйся тем, что может предложить Красный Замок. Ты меня понял? Сир Кристон будет всюду сопровождать тебя». Если Коль и был недоволен, то сумел этого не показать, а Эйгон оказался заперт, как в клетке: выскользнуть тайным ходом, который он нашёл в первый же год, как получил эти комнаты, значило — в случае, если его пропажу обнаружат — навсегда впредь лишить себя этой возможности. Лишённый привычного способа избежать проблем дня, теперь принц страдал от того, как они разом наваливались на него. Волны озноба сменялись волнами жара, а вина не ставили теперь даже на их семейных трапезах. Ни глотка, ни капли. В первую неделю после возвращения матери он думал, что умрёт: или сам, или из окна выпрыгнет. От вида пищи ему становилось плохо, от вкуса воды хотелось блевать. И, самое главное, то, что Эйгон уже знал — он был худшей компанией для себя самого, и теперь он от себя не мог ни сбежать, ни спрятаться. На целый месяц его спутниками стали беспричинный страх, злоба и горечь; он сидел за общим столом, как прибитый, раздражаемый всякой мелочью: то Эймонд посмотрит как-то непонятно, не так, как самому Эйгону хочется, то Хелейна неосторожно двинет локтём и заденет его рукавом, то мать начнёт говорить что-то, что уже было сказано прежде и успело набить оскомину. Только Солнечный Огонь его не раздражал. И только он понимал — и принц каждый день наведывался в Драконье Логово под строгим конвоем, чтобы не видеть опостылевших лиц да не слышать засевших в печёнках слов. Если направить Солнечного Огня в пике, а потом закрыть глаза и отпустить руки, чтобы лишь ремни держали тело, то всё внутри так опасно подхватит, и дыхание встанет в горле, и всё померкнет в сравнении с чувством свободного падения. А потом дракон с оглушительным хлопком расправит крылья над самой Черноводной, коснувшись воды золотым брюхом. Это стоит того, чтобы ехать к Солнечному Огню в окружении стражников и крестьянских возгласов, и того, чтобы возвращаться так же, ещё чувствуя в волосах ветер и облачную сырость. Они могли забрать всё, но никогда не смогут отнять Солнечного Огня. Они всегда будут оставлять ему хотя бы это. День катился за днём: каждый был похож на предыдущий, как брат-близнец. Чувствуя себя подмятым под этим непрерывно крутящимся, как жернова, колесом, Эйгон оказался раздавлен им и лежал недвижимо, ожидая, пока ночь сменит день и наоборот. Во всём этом не было никакого смысла. Никакого смысла в речах матери о долге, чести и достоинстве, никакого смысла в неуместных словах отца, никакого смысла в том, чтобы вообще сидеть за столом всем вместе и изображать семью. Он вяло раскладывал овощи в своей тарелке по цвету, не имея никакого желания есть. — Налейте принцу вина. — От слов отца-короля Эйгон дёрнулся. Взгляд его тут же метнулся к матери, а та выжидающе и строго смотрела в упор, как бы проверяя его в очередной раз. Что ж, он не был совсем уж безголовым дурнем. — Не надо, — натянуто бросил Эйгон служанке, накрыв кубок ладонью. — Я теперь живу счастливой… — показательно скривился принц, — и радостной жизнью святого трезвенника, и за примерное поведение вознесусь на небеса. Всё верно, матушка? — Королева настороженно приподняла уголки губ в ответ. — Верно. Глоток воды оказался всё таким же пресным. — М-м… Нет! Я должен сразу стать восьмым богом. А? Эймонд, что скажешь? — Все сидели молча, как выловленные из воды утопленники, а Эйгон прицокнул языком. — Понятно. Он закрыл рот, с косой улыбкой повернулся обратно к матери; настроение за столом было ещё то. Только король бестолково качал головой и знай себе жевал, как будто когда он не смотрел на них в упор, они переставали существовать. Он уже совсем старик. Выглядит, как старик; причмокивает, как старик. Сосуды, проступившие на его правой щеке, казались чёрными, а сама щека — мраморно-белой. Пообещав себе при первой же возможности напиться до пляшущих карликов перед глазами, Эйгон продолжил возиться со своим блюдом; вскоре эта пытка кончится и можно будет, закрыв глаза, лежать на кровати. — Эйгон, — вдруг раздался нежный голос справа, — хочешь посмотреть на моих новых гусениц? Чего это она? Принц выразительно, стараясь каждым дюймом лица выразить отвращение, глянул на Хелейну; на неё же поражённо вытаращился Эймонд с таким видом, как будто ему нож под ребро всадили. Хелейна, уже покончив с ужином, тихо улыбалась, сложив руки на краю стола. — Конечно, — ядовито ответил Эйгон, — целый день об этом мечтал. — Эйгон. — Мать поджала губы и сдвинула брови, являя высшую степень недовольства, так что не осталось ничего другого, как исправиться (он, к тому же сообразил, что так быстрее выйдет из-за стола): — Конечно, сестрица! — Чуть было не пересластил, даже Эймонд едва подавил улыбку. — Пойдём смотреть твоих ползучих тварей… *** Что ж, она хотя бы не читала ему нотации, как мать, не косилась и не пыталась несмешно шутить, как Эймонд, не хмурилась и не давала наставления, как Отто и не отравляла воздух сладковатым гнилостным запахом, как отец. Так что, развалившись на подушках около камина да с почти не наигранным интересом рассматривая насекомых, Эйгон даже получал удовольствие. Кристон Коль маячил у двери. — Расскажи хоть, как ты оседлала Пламенную Мечту. — Рука затекла, поэтому принц перекатился на спину. Это когда-то была комната Элинары, он знал здесь каждый дюйм, и каждый дюйм цветочной росписи на потолке — тоже. — Хорошо седлать дракона, когда рядом нет стронговских бастардов, правда? Все глаза целы… По губам Хелейны проскользнула призрачная улыбка, хотя нельзя было быть уверенным, что она не улыбалась перебегавшей по пальцам гусенице. «Мерзость», — решил Эйгон и вновь уставился в потолок. Надо говорить хоть о чём-то, чтобы ему в голову не полезли воспоминания. Раньше комната выглядела иначе. Ну вот. Уже началось. — Я думаю, она соскучилась по людям, — зазвучали слова сестры, подобно песне, — по кому-то, кто стал бы ей другом… Она замолчала, и Эйгон недоумённо приподнял голову, ожидая продолжения, но казалось, его уже не будет. Она была странная. Она была не с ними, где-то выше их всех, и все попытки дотянуться неизменно заканчивались неловким молчанием, как сейчас. Рядом с ней только Эймонд ошивался, вот и всё. Они были такой милой семейкой: одноглазый братец, сумасшедшая сестрица и их матушка, — Эйгон в этот мироточивый портрет не вписывался ни пьяным, ни, уж тем более, на трезвую голову. Раньше он этого не чувствовал. Раньше у него тоже было что-то своё. — Я видела Тессарион. — Хелейна вдруг подняла голову и посмотрела куда-то Эйгону в подбородок. — Ей очень одиноко. Мне кажется, она бы обрадовалась, если бы Элинара пришла к ней. Она моргнула и переместила пальцы так, чтобы зелёная гусеница с плоской головой проползла по ним, как по лестнице; в горле у Эйгона запершило, но он сглотнул вязкую слюну и досчитал до десяти, потому что ничего уже не изменить. Возможно, Элинара навсегда останется в Хайгардене со своим непутёвым Розовым лордом, и они с ней будут гнить в разных замках. На ком мать женит его? Год тому назад Отто обмолвился, что Эйгон всё ещё не связан по рукам и ногам лишь потому, что это даёт Великим Домам надежду на союз. Что, возможно, они так и оставят это до смерти Визериса и до… До начала войны. Думать об этом на трезвую голову оказалось невыносимо. — Элинара подарила мне гусеницу. — Неловко промолвила сестра, наклонив голову и смущённо протянула ладонь с гусеницей чуть ближе к лицу брата, как будто он и так не видел её. — Как мило. — Смог выдать Эйгон. Он отвернулся, явно показывая своё нежелание говорить обо всём этом дальше, но Хелейна или не поняла, или не хотела понять. — Это неправильно. — Снова сказала она так отрывисто, что принцу захотелось взять сестру за плечи да встряхнуть. — Что мне отдают всё, что принадлежало ей… Ведь будет нехорошо, когда она вернётся? «С чего ты взяла, что она вернётся?» Он не нашёл, что ответить. Устало глядя в пляшущие языки пламени, Эйгон в пол-уха слушал сестру, которая, наклонившись к гусенице и прикрыв её второй ладонью, на грани слышимости пробормотала: — Я видела, как она летит на драконе. *** Ужины всегда хуже всего. Так у них заведено. К вечеру матери обязательно находится, что им сказать, и хорошо, если их не заставляют садиться за стол с отцом — потому что тогда нельзя вздохнуть невпопад, не заработав предупредительного взгляда, ведь в глазах отца они должны быть идеальны, чтобы хоть немного затмить Рейниру. Эйгон давно уже подозревал, что для отца они были не больше, чем пустым местом. Даже идеальные. Даже демонстрирующие свои лучшие манеры и самые ровные осанки, даже подающие голос в строго отведённом порядке, даже гладко причёсанные и аккуратно одетые. Он хоть помнил, что раньше их было больше за этим столом? До того, как Элинара уехала? До того, как Дейрон умер? Хорошо, в этот раз хоть отца не было. И без того паршиво. Слушать его никчёмные пустые вопросы про успехи в учении — хуже, чем жрать пресную крысятину в Блошином Конце. Три пары глаз проследили за движением руки Эйгона к графину с водой. За окном накрапывал тихий дождь, но вдалеке грохотал гром. Уже в который раз с начала ужина мать как-то нервно переглянулась с Отто, и, заметивший это, Эйгон с брезгливым интересом ждал, покуда они развяжут языки и скажут, что хотели. Наверняка это что-нибудь гадкое. Неужели ещё один брат или сестра? С их-то папашей… Уголки рта сами собой поползли вниз от отвращения. Наконец, королева передёрнула плечами и сложила пальцы в замок — тогда Эйгон, Эймонд и Хелейна отложили приборы. Тревожный взгляд матери прошёлся по очереди по каждому из них, так, что под ним захотелось стать меньше. — Дети. — Вымолвила она, это не предвещало ничего хорошего. Едва слышно Эйгон присвистнул себе под нос, чуя надвигающиеся неприятности. — Вы… Вы все достигли брачного возраста. — Даже Эймонд удивлённо округлил единственный глаз, переглянувшись со старшим братом. — Как бы я не хотела это признавать. — Быстро добавила матушка, украдкой глянув на Отто. — И теперь все вы стали драконьими всадниками. Каждый из вас. Столько переглядок, чтобы поздравить Хелейну? Могли бы ещё пир собрать… Расслабившись, Эйгон откинулся на спинку стула, горячо жалея, что не мог обратить воду в своём кубке в вино — насколько веселее стало бы тогда! Он не сразу заметил, что молчание затянулось. И никто больше не улыбался, как будто все извлекли из слов матери нечто большее. — Это решение не далось нам просто. Однако… Следуя традициям Таргариенов и ради укрепления позиций нашей семьи, ради сохранения чистоты крови… — У неё было такое лицо, точно мать сама не верила в то, что говорила. — В течение полугода Хелейна и, — «Эймонд», — Эйгон соединятся… — Нет. — …браком. В звенящей тишине королева встала и подняла кубок, однако в её натянутой улыбке не было ни удовольствия, ни радости. Эйгон так не хотел верить в услышанное, что не сразу смог сопоставить слова с их смыслом: ему что же, действительно приказывали жениться на Хелейне? На Хелейне, говорящей с жуками, бормочущей несуразицы; Хелейне, которая не смотрела никому в глаза; Хелейне, которой недавно исполнилось тринадцать? Он не ослышался? Загнанно обернувшись по сторонам и не найдя ничьих глаз, потому что никто не смотрел на него, Эйгон понял, что всё услышал верно. Кровь хлынула к пяткам. Не больше, чем месяц назад считавший себя ничтожным и раздавленным, теперь-то он понял, что то было всего лишь шуткой. Это сейчас его давили, как мелкую мошку ногтём. Это же… Это ведь безумие. Никто больше не поднял кубка, мать тяжело опустилась на своё место. — Нет. — Ещё раз шепнул Эйгон. Вскинувшись, принц посмотрел на Хелейну — та замерла, безмятежно глядя вперёд, всё ещё сжимая крохотную клетку с какой-то букашкой. На Эймонда — брат потемневшим взглядом буравил стену перед собой. На Отто — и тут же стушевался потому что дед смотрел прямо ему в лицо, выжидающе и с прищуром. — Вы слышали вашу королеву-мать. Решение принято. Он почти начал задыхаться. Но, пытаясь что-то выдавить, какой-то то ли протест, то ли слова возмущения, Эйгон не находил ничего — ему нечего было предложить взамен, совершенно нечего, одни только упрёки. — Я не буду, я не хочу, — забито прошипел он. — Ты член королевской семьи, твои желания — ничто перед лицом долга. — Отчеканил Отто. — Нет… — Да! — Рявкнул десница короля, и даже рука королевы и её умоляющий взгляд не смягчили его. — Не заставляй меня говорить с тобой суровее, чем нужно, мальчик. Ты будешь делать всё, что от тебя потребуется! У тебя было время для увеселений — теперь оно прошло, и ты… Но внезапный грохот хлопнувшей двери прервал речь Отто — сперва в покоях королевы показалась вытянутая рука с зажатым в ней мокрым полу-развёрнутым письмом, а за ней уже вошёл Орвиль: — Ваша Милость! — Выпалил он, остановившись у края стола и протягивая письмо. — Ваша Милость… Письмо. Из Хайгардена. В висках шумело, а ноги и руки от бессилия стали ватными: от осознания, что его так или иначе подчинят, заставят, вынудят, каждую кость в теле Эйгона словно наизнанку выворачивало. Когда он смотрел, как мать разворачивала обмякший пергамент, он хотел вскочить и скинуть все эти тарелки, блюда, бокалы со стола, чтобы их звон и треск оглушили хоть на миг. Чтобы дед Отто вытаращился с ужасом. Хотелось бросить в стену стул, швырнуть в гобелен нож, проораться матери в лицо, как следует. А потом выбежать из замка в ночь, сесть на Солнечного Огня и сделать так, чтобы никто его больше никогда не нашёл. Нет, лучше сперва наведаться к Элинаре, сжечь ненавистного Тиррела, а потом улететь вместе с ней. Вынырнув из пропитанных обидой и злостью фантазий, Эйгон увидел, как глаза матери снова и снова перемещались от одной строки к предыдущей, и с каждым таким разом её лицо неуловимо светлело. Когда она оторвалась от чтения, то посмотрела не на Отто, не на кого-то ещё, а прямо на него: — Лорент Тиррел мёртв. Он сперва не понял, что это значило. — …в таком случае, лучше выехать утром, на рассвете. Оно к лучшему. За неделю… «Лорент Тиррел мёртв». Какого бога благодарить? Он бы даже с упоением захлебнулся водой во славу Утонувшему, если бы это тот приложил руку. Как очнувшийся ото сна, Эйгон ощутил прилив сил. Он был освобождённым рабом, горбуном, избавившимся от горба, пленником, с ног которого сняли кандалы: он был утопавшим и теперь вдруг ощутил в пальцах конец милостиво сброшенной верёвки. Хватит с него. Он больше не будет смотреть, как у него забирают хоть что-то — нет, он крепко вцепится в это что-то, чтобы это могли отнять, только выдрав вместе с руками. Он не будет медлить в этот раз. Не будет никаких обещаний, никакого Эймонда, невовремя зашедшего в комнату, никаких болтливых служанок и никаких колебаний. Ни у кого не спросив разрешения, принц вышел из-за стола и не слышал ни окликов, ни недовольств: то ли от того, что не желал больше ничего слышать, то ли от того, что их попросту не было. *** — Jikagon ilagon, Vēsperzys! — Наклонившись вперёд, чтобы провести по чешуйчатому боку, скомандовал Эйгон, и, едва он успел договорить, Солнечный Огонь подался вниз, издав весёлый рычащий свист. Даже сейчас, среди ночной темноты, он сверкал золотом. Крупные тёплые капли дождя висли на ресницах и врезались в щёки. Они остановились днём лишь один раз, у одной из деревень, чтобы Солнечный Огонь мог передохнуть, хотя тот летел резво, чувствуя нетерпение хозяина. А Эйгону казалось, он может искры высекать пальцами. Всё будет так, как должно было быть. В этот раз он сможет быть лучше. Когда дракон опустился у замковой стены, издав весёлый рычащий свист, принц чуть не навернулся, спеша поскорее слезть с седла; мокрая трава скользила у него под пятками, в сапогах вскоре начала хлюпать вода, но он почти того не замечал. Взвинченный до предела своей великолепной идеей, Эйгон бежал через сады, сбивая листья, словно за ним неслись гончие: он не успел в прошлый раз, он боялся не успеть в этот. Один сад, лестница, другой, лестницы вновь и вновь, и сплошные кусты, стеклянные верхушки теплиц, розы, лилии, круглоголовые скелеты беседок — редкие силуэты людей казались призраками. Эйгон не замечал ни сиротливой пустоты, ни тягостного уныния: когда сам он был счастлив, он не замечал ничего, что могло бы это счастье испортить. Достигнув широкой лестницы, вёдшей к дверям в Чертог, принц сбавил шаг. Какая-то массивная тёмная фигура стояла там, а подойдя ближе, Эйгон узнал Хранителя Простора, папашу Лорента, и нервно сжал кулаки: встреча была неизбежна. А он и не подумал об этом… Растерявшийся, Эйгон медленно шёл к лорду, невольно пряча взгляд. Вблизи Тиррел показался ему стариком, хотя и высоким, и широкоплечим — принц мало помнил его с их прошлой встречи, и не мог определить, было ли тогда меньше седых волос в его бороде. Когда Эйгон остановился в шаге от хозяина замка, то сумел только кивнуть; на его удачу, Хранитель Простора истолковал в этом жест уважения и кивнул в ответ, после чего молча пропустил принца внутрь. Оказалось, дождь всё-таки приносил неудобство, потому что оказавшись под сводами пиршественного зала, Эйгон выдохнул с облегчением. — Ваше Высочество! — Встав напротив, лорд Тиррел, бледный и осунувшийся, покачал головой, как будто получил подтверждение некой мысли, доставлявшей ему если не удовольствие, то удовлетворение. Увидев, что расставлявшие приборы слуги застыли в полупоклоне, Эйгон выпрямил спину. Тиррел хлопнул себя по бокам да рассеянно огляделся: — Мы… Сара, поставь вина. — Темноволосая служанка с кривым носом поторопилась исполнить приказ. — Мы признательны вашему приезду. В такую погоду… Погода отвратительна, правда? — Он повёл Эйгона за широкий стол с вырезанным узором розовых сплетений. Надо ему ответить? Принц закивал, а сам крутил головой по сторонам, ненароком высматривая Элинару, как будто она в любой момент могла выйти из теней. Он не собирался засиживаться, он слышал голос Солнечного Огня снаружи. — Лоренту в дождь всегда становится хуже. Он был крепким мальчиком в детстве, да! Да… Прошу. Тиррел указал широкой мясистой ладонью на стул рядом с хозяйским местом, грузно опустился сам и выжидающе уставился на Эйгона, хотя тот не имел никакого желания промедлять. Как это там называлось? Визит вежливости? Так вот этими самыми визитами всегда занимался кто-то другой, и теперь он, непривыкший выказывать учтивости, выглядел полным лопухом. Стиснув зубы, Эйгон всё-таки сел. С сапог его уже успела натечь небольшая лужица, а его следы влажно сверкали на полу, складываясь в дорожку. Лорд сам наливал вина ему в кубок — принц всеми силами отводил взгляд. Надо что-то сказать. — Я… Э-э… — Стушевавшись, Эйгон запутался в том, что полагалось и не полагалось говорить. — Очень жаль. Кхм. Мои… Мои соболезнования?.. — Да. Конечно. — Лицо Тиррела как будто опало, все морщины прорезались глубже. — Конечно. Благодарим вас. Толстые пальцы схватили блюдо с чем-то, похожим на запечённую с овощами птицу, потом ещё одно и ещё, и вскоре блюдо перед Эйгоном оказалось целым; когда лорд указал кивком головы, чтобы его гость ел, принц нехотя взялся за вилку. Где Элинара? Неужели ему придётся торчать здесь до утра, пока она не проснётся? Но лучше выполнить тут всё, что требуется, чтобы матери потом не в чем было упрекнуть его, ведь верно? Его вывернет наизнанку, если он в ближайшие сутки ещё раз услышит слово «долг». Эйгон подцепил кружок моркови и положил в рот, запив куда большим количеством вина, чем могло бы потребоваться: назвал это своей наградой за долгие два месяца терпения. Видят боги, они тянулись, как годы. Некоторое время был слышен только стук его зубов и звон вилки, да тихий треск горящих фитилей. Принц уже не знал куда деться, когда Тиррел вдруг заговорил напряжённым, сдавленным голосом: — Всё неожиданно вышло. — Он невидяще смотрел на таявшую свечу. — Ему ведь лучше стало. Стало, да? Вилка с куском оленины остановилась на полпути. Неловко кашлянув, Эйгон положил её обратно. — Я… — Начал он, но Тиррел даже внимания не обратил: — Мы все так думали! — «…приехал за сестрой, где она?» — проглотил принц, отодвинув блюдо. — Патролла говорит, «приступ». Херня всё это. — Эйгон смятённо уставился на двух стражников у боковой двери, не понимая, что ему делать, а лорд побагровел и пальцы его мелко затряслись. — Собачья херня все его слова! Это он… Это он убил его. Своими блядскими травами! Своими блядскими травами, блядскими упражнениями и своими… блядскими советами! Кулак приземлился на стол так, что тарелки подпрыгнули, канделябр со звоном упал на пол: свечи потухли, испустив струйки дыма, покатились прочь, — Тиррел ударил ещё раз и ещё, а Эйгон замер, выпучив глаза. Рыдания вырывались из мужчины толчками, сотрясая плечи, и он всё бормотал и бормотал, повторяя нечто вроде: «Он был ещё жив». Принц тревожно сглотнул, выразительно глянув по сторонам, но, как назло, двое стражников у дверей опустили головы, спрятав лица. И что ему теперь делать? Чужая скорбь была как бьющий в окна ураган, неудержимый и страшный. — Жив… Я видел! Видел!.. Я видел… Несмело поднявшись, Эйгон занёс было руку, чтобы хлопнуть Тиррела по плечу, да так и остался стоять: боковая дверь раскрылась, впустив вихрь рыжеватого факельного света с лестницы, в его ореоле появилась девичья фигура. Чёрный цвет заставлял её выглядеть старше. Элинара увидела его. Увидела, это точно, потому что Эйгон жадно словил мимолетный взгляд; ему тут же полегчало, и принц всё-таки опустил руку на плечо лорда Тиррела, нелепо потрепав. — Вашему лорду плохо, что вы стоите? — Обратилась Элинара к завозившимся стражникам. — Отведите лорда Медвика в покои. И ты, — Элинара мотнула головой в сторону девки, шедшей тенью за ней, — помоги им. Те несколько невыносимо долгих минут, в течение которых три пары рук поднимали обессилевшего, почти осевшего на пол Хранителя Простора и неторопливо уводили его, показались Эйгону худшими за весь день. Они были проникнуты натянутой недосказанностью и ожиданием. Элинара на него не смотрела. Лицо сестры сделалось неподвижным и ровным, как стоячая озёрная вода. «Я скучал». Кажется, он ещё тогда, в септе прошептал это. А может, и нет. Крохотный червячок сомнения принялся изнутри точить принца, чьи приготовленные слова вдруг рассыпались бисером. — Эли… — Начав говорить, Эйгон двинулся навстречу. — Час поздний. — Шелестом перебила Элинара и опустила голову. Что это? Что это за лицо, что это за голос? Принц так оторопел, что мог только недоумённо моргнуть. — Я думала, что прилетел Эймонд. Тебе приготовили покои, в которых он жил после моих именин. Пойдём, я по… Отгоняя от себя ненужные мысли, Эйгон затряс головой и ринулся к сестре: — Нет! — Он схватил Элинару за локти. Заговорщически наклонил голову, снова ловя мимолётный взгляд. — Отто едет сюда, нам надо улетать. Сейчас же. Собирайся! — Эйгон коротко сдавил руки сестры, улыбка на его губах так и тряслась от напряжения. Нельзя облажаться в этот раз. — Мы полетим в Королевскую Гавань. Сначала в Драконье Логово, м? Чтобы ты оседлала Тессарион, и тогда у матери не появится ни слова против того, чтобы поженить нас. Гениально! Давай, одевайся и!.. И она, наконец, встретилась с ним взглядом. Таким мутным, отражавшим некую внутреннюю борьбу, в которой Эйгон надеялся на единоличную победу — им ведь больше ничего не мешало, не так ли? Принц насмешливо фыркнул, перехватив локти сестры: — Ты даже не представляешь, Элинара! — Рассмеялся он и неверяще покачал головой. — Они там совсем рехнулись, совсем головами тронулись! Они хотели женить меня на Хелейне, как тебе? У неё теперь есть Пламенная Мечта, так что ты сейчас оседлаешь Тессарион, и тогда мы все… — Эйгон сообразил, что сказал что-то не то, когда Элинара понимающе улыбнулась — её глаза при этом сделались мрачны и жёстки. Как будто заслонка упала. — Ты поэтому прилетел так скоро? Потому что нужно побыстрее спастись от нежеланного брака? — Я… Что? Нет, я… — Эйгон отошёл на шаг и приблизился снова, жалея, что не мог себе самому хорошенько врезать кулаком по морде. Ему хотелось взвыть от того, как это всё невовремя. Он не понимал, к чему это упрямство теперь, когда всё стало так ясно и просто? — Послушай, если… Глаза Элинары обиженно сверкнули, когда она, перебив, наотмашь бросила: — Потому что ты не был так прыток, когда нужно было спасти меня. Нет, нет — всё было не так! «Если бы ты не побежала к матери и не бухнулась перед ней на колени, если бы мы вместо этого пришли к ней вместе, — скреблось в горле, — то всё уже тогда решилось бы, если бы не твоя…» — Я… — Но Эйгон прикусил язык. Принц разжал пальцы и хотел было отпустить сестру, но тут Элинара подняла руки, стиснув его предплечья в ответ; то странное закрытое выражение оползало с неё, как фальшивая позолота. Всеми силами Эйгон пытался вытолкнуть из себя что-то, похожее на «прости», но не мог, не умел, и это слово жгло ему язык и шпарило глаза. Всё снова выходило не так, как он хотел. Пауза затянулась, в ней зависли все те месяцы, что их не было рядом друг с другом, и тогда Эйгон впервые допустил мысль, что за это время всё успело измениться. Её глаза стали строже и печальнее, она выросла и всё лицо сестры тоже теперь выглядело неуловимо незнакомым. В септе ему казалось, будто не изменилось ничего, а теперь всё словно перевернулось вверх тормашками. Неужели она видела то же самое сейчас, когда смотрела на него? — Я почти два года не видела тебя, Эйгон. — Это был разговор, которого он страшился, которого он не хотел, разговор-пытка. Но он уже не мог никуда сбежать, потому что Элинара сжимала его предплечья так сильно, что казалось, из-под ногтей вот-вот брызнет кровь. — И… И я скучаю по тебе, но не знаю, как мне теперь с тобой. Мне кажется, когда я сейчас увидела тебя, я захотела убежать и спрятаться, и сделать вид, будто занята или сплю, а потом я бы корила себя и глотала слёзы. Она мотнула головой, быстро облизнула губы; Эйгон знал наверняка, что и его лицо приняло то же страдальческое выражение. Каждое новое слово вставало костью у него в горле. — Я скучаю по тебе, — но я не знаю, кто ты сейчас и нужен ли ты мне такой. Если хочешь, останься со мной до приезда сира Отто. — По краям её нижних век заблестели слёзы, грозя вмиг перелиться через край. Уничтожив расстояние между ними до пепла, Элинара несдержанно всхлипнула: — Как брат, Эйгон. — Она с чувством провела вверх по его плечам. — Как мой единственный старший брат. Ударенный под дых, Эйгон нервно сглотнул. Чуйка, выработанная на учебных тренировках и в драках Блошиного Конца подсказывала, что нужно улетать сейчас же: переубедить, увезти силой, но не оставаться. Однако он мало, что мог сделать, когда Элинара смотрела на него так. Как будто он ей всё ещё нужен. И, замявшись лишь на мгновение, они обнялись, как в детстве. Крепко, хватаясь руками друг за друга, комкая одежду на плечах, как будто воды течения вот-вот могли унести одного из них прочь; как в детстве, когда никто из них ещё не знал гнёта вожделения и тяжести бегства от него. Как брат и сестра.