Золотые. Зелёные. Мёртвые

В её мальчике было всё, что должно было быть в наследнике Великого Дома. Он умел говорить мягко, слагать слова гладко и дельно. Он держался ровно, смотрел прямо; её мальчик был ласков, добр, послушен своему долгу и хорош собой — он был, конечно, не столь уж красив, но это лишь добавляло ему достоинства: Лорент не манерничал и не ужимничал, как прочие красивые дети. Он долгих пятнадцать лет был радостью и гордостью своих отца и матери. Алерия Вирвел из Тёмной Лощины не раз благодарила богов за счастливую долю, полученную ею. У кого она выиграла? По молодости она часто думала, у какой бедной женщины она отобрала положенные той драгоценности. Воспитанная в благонравии и смирении, Алерия долгие годы втайне ждала подвоха, но его всё не было: она жила себе счастливая и полная сил; успела походить в фрейлинах у доброй королевы Эйммы, даже стояла под самой её дверью во время очередных родов, и в тот раз Его Милость тоже ожидал вместе со всеми, молодой, светящийся ожиданием — Алерия хорошо запомнила это. Лицо мужчины, жаждущего наследника. Она была горда собой, когда аккурат через девять лун после свадьбы принесла своему возлюбленному супругу, новому лорду Хайгардена, Медвику Тиррелу, сына. Сердце сладко пело, она полюбила своего ребёнка сразу. Она готова была драться за него, отсылала прочь кормилицу, она вилась над ним орлицей. Алерия обожала сады Хайгардена, его фонтаны, его песни и ярмарки, она быстро прониклась к своему мужу и вскоре обнаружила нежную привязанность. Жизнь текла весёлой речушкой, серебристой и звенящей, не спотыкаясь о пороги. Она не знала нежданных потерь, этих несправедливостей женской судьбы: когда Алерия понесла второй раз, спустя одиннадцать лет, искренне жалея, что не могла родить больше детей, она вновь успешно разрешилась от бремени мальчиком. И им повезло снова. «Семеро благоволят нам, муж мой», — часто повторяла Алерия в те годы. «Семеро любят нас. Чем мы так услужили им?» И правда, чем?.. Лорент был славным мальчиком и вырос в славного юношу. Он прилежно учился, был лёгок в танце и разговоре. Когда сыну исполнилось тринадцать, лорд Медвик нарочно приставил к нему молоденькую служанку, чтобы та заправляла постель да меняла свечи — спустя полгода томных взглядов, неожиданных требований поменять простыни средь бела дня да опозданий к завтраку, девушка явилась на порог леди Хайгардена с красными щеками и мокрыми глазами. Всё шло хорошо, всё шло правильно. Своему драгоценному мальчику Алерия желала самого лучшего, и это лучшее она готова была днями и ночами вымаливать в септе и выцарапывать ногтями, если придётся. «Я и забыла роскошь королевского двора», — шепнула она Медвику, когда они, приглашённые на празднования в честь рождения Джоффри Велариона, прибыли в Красный Замок. Материнское сердце дрогнуло при виде растерянности, коротко мелькнувшей в лице Лорента. Ему пятнадцать, он ещё не был здесь. Сопровождаемые присланными королевой слугами, они шли через просторный внутренний двор — Алерии приятно было вновь оказаться там, в сердце королевства, горячо пульсирующем жизнью, смертью и всем, что так быстро течёт между ними. Ей не хотелось, чтобы её мальчик женился на дочке знаменосца, хотя сама именно таковой и была. Лорент был так хорош, что был достоин большего… «Ты видишь её? Это вторая дочь короля, принцесса Элинара… Красива, правда? Да, это её братья, но тебе с ними не нужно заговаривать, только с ней. Лорент?.. Ты должен проявить себя, мой мальчик. Пригласи принцессу танцевать, скажи… Ты скажешь ей, что очарован, что никогда не видел такой красоты… Лорент!» Семеро в тот день вновь проявили благосклонность. Принцесса улыбалась Лоренту, тотчас же выпорхнула с ним для танца, в алом платье похожая на пышный цветок. Алерия знала, что в таких делах упускать время нельзя; она тут же подошла на поклон к королю Визерису и королеве Алисенте и как бы ненароком, говоря о своём первенце, указала на Лорента, в тот миг так удачно приподнявшего принцессу над полом. Крючок был брошен. Медвик быстро нашёл язык с Лионелем Стронгом. Долго ждать не потребовалось. Тайное соглашение было достигнуто скоро. Спустя две недели пребывания в Королевской Гавани, они устремились назад, и, глядя на смущённое лицо сына, Алерия безмолвно благодарила Семерых. Долго благодарить не пришлось. Мейстер сказал, это простуда. Обычное дело. Но жар не спадал, сколько бы примочек не делали и сколько бы вонючих зелий не вливали Лоренту в рот. Судороги то и дело заставляли его стискивать зубы, чтобы не застонать в голос. Комната больного вскоре пропахла острым запахом трав, уксуса и рвоты; около жаркой кровати сына стояло ведро. Глотая слёзы, Алерия умоляла своего драгоценного мальчика, своего первенца, съесть хотя бы только бульон — с размером с пол ноготка кусочками варёного лука и того же размера куриными волокнами. Он ел ради матери, но спустя совсем короткое время отдавал всё это услужливому ведру. От воды Лорента тоже тошнило, но без воды было ещё хуже — глаза жгло, горло царапала сухость. Когда леди Алерия склонилась над сыном, она увидела, что тот плачет, — но без слёз, потому что влаги на них не хватало. «Лорент, мой мальчик…» «Мама, — он измученно хныкал, совсем, как маленький, — мама, я больше не могу…» «Всё, всё, — гладила Алерия мокрые, слипшиеся волосы, — скоро всё пройдёт, мой милый, скоро…» Было куда проще считать это наказанием, чем стечением обстоятельств. Наказанием за гордыню, за возникшие амбиции, за самодовольство, за… За долгие годы счастья. Лёжа на боку, прижав руки к груди и подогнув колени, едва дыша от слабости, её мальчик казался стариком. Кожа его пожелтела, под шеей набухли узлы. Прежде удивлявшаяся милости богов, теперь Алерия проклинала их жестокость. А потом благодарила вновь. Билась лбом о мраморную плиту, заламывала руки и шептала горячие молитвы во славу Матери, отобравшей её сыночка из рук Неведомого. Но Лорент прежним уже не был. Мейстеры разводили руками: болезнь откусила дюжую часть его здоровья, она поразила наследника Хайгардена в самое сердце, и никто не знал, когда он сможет жить, как прежде. Он стал слаб, стал быстро утомляться, и пожелтелая кожа Лорента скоро покрывалась испариной. Его взгляд потух. Лорент часто жаловался мейстеру на ломоту в костях и головные боли, на странное ощущение в груди. С щемящей обидой на весь мир за сына, Алерия понимала — хотя материнское сердце отказывалось принять — что её мальчик уже никогда не получит всё, чего он заслуживал. И теперь её мальчик, заслуживавший всего, был мёртв. *** В тот день шёл дождь, Лоренту всегда становилось хуже в плохую погоду, когда чёрные тучи носились над Мандером и холмы неровно причёсывались порывами ветрами. Крупные, тёплые капли дождя падали стеклянными бусинами. С самого утра её сыну было дурно, леди Алерия слышала от служанок, будто накануне они с женой повздорили, а сама принцесса неприкаянно ходила по замку, смертельно бледная. К обеду Элинара призналась, что тоже чувствует себя плохо, и удалилась в свои комнаты, оставив при себе лишь одну служанку, Лиру. Ничего особенного, но леди Алерия ощущала неприятное тревожное покалывание в пальцах. К ужину всем казалось, полегчало, даже Медвику, последнее время страдавшему от боли в коленях, и они разошлись по комнатам в недурном настроении да хорошем отношении. Она ведь уже начала всерьёз верить, что никогда не наденет траурного платья, чтобы хоронить своих детей. Но теперь чёрный подол уныло волочился за ногами, а от сочувственных выражений, летевших со всех сторон, закладывало уши. Что они все знали об её горе? Медвик заперся в своём кабинете, безвременная гибель сына подбила его гордую осанку, как будто ноги подсекли кнутом. Леди Алерия продолжала держать голову высоко: матери непозволительно терять рассудок, когда ещё есть, о ком заботиться. Она любила второго сына ничуть не меньше первого. Дышать стало невыносимо тяжело, но она не могла пасть ниц и рыдать, покуда последний вздох не вырвется из груди; несмотря на то, что лёгкие точно вырвали из тела, раскрыли ножом, а затем окунули в соль и сшили тупой ржавой иглой, леди Алерия должна была дышать. Теперь для Робера. Любовь к Лоренту не покинула её сердца, но превращалась в нечто сродни больной занозе, ранящей при каждой мысли и каждом движении. И никак её уже не вытащить. День был душный, влажный, как перед грозой. Низко нависало налившееся свинцом небо, солнечный свет лишь едва сочился через плотную завесу сизых, густых облаков: в некоторых местах тучи совсем немного расходились, как будто кто проткнул их пальцем, и из этих рваных промежутков струились надрывно-золотые лучи. Чёрное знамя зависло над Хайгарденом. Проклятое чёрное знамя. Леди Алерия прошла мимо главного входа в Септу, чтобы, заметив маячившего неподалёку Роя — посеребрённые сединой усы его скорбно опустились — направиться к тёмной двери, украшенной выкованными из железа виноградными лозами. Подняться по крутой лестнице, уже чуя тошнотворный аромат благовоний, солей и разложения. Алерия была на сносях, когда её мать умерла. Она не смогла приехать в Тёмную Лощину. От мысли, что вот-вот она увидит своего сына в последний раз, в груди стало тесно и больно. Когда леди Тиррел оказалась у заветной двери, она ещё какое-то время собиралась с мыслями, догадываясь, что застанет именно там вдову Лорента. Так и оказалось. Её голые белые ладони безжизненно лежали поверх скрытых перчаткой пальцев Лорента. Вся она казалась замороженной, застывшей — как будто потрясение заставило душу остаться где-то за пределами тела, и то дожидалось теперь, совершенно полое изнутри. Неаккуратная узорная коса осталась у неё со вчерашнего дня, — догадалась женщина. Леди Алерия всеми силами оттягивала момент, когда придётся взглянуть на тело сына, но и он должен был рано или поздно наступить. Принцесса Элинара была, видно, куда смелее, потому что смотрела на него, не отрываясь. Алерия боялась, что Лорент будет непохож, что грудь его ввалится и… Наверное, она ожидала увидеть трупные пятна и гнилостные язвы. Но, одетый в тёмно-зелёный нарядный камзол с прорезями в рукавах, из которых аккуратно был выправлен чёрный шёлк, сын лежал так, словно ещё мог подняться. Обмершая изнутри, Алерия медленно подошла к нему, слабея на каждом шагу: цвет лица выровняли, щекам придали почти здоровый румянец, волосы Лорента блестели, как никогда не блестели при жизни — леди Тиррел чуть не повело от жути. Шальная мысль, что мейстеры ошиблись, всего лишь ошиблись, осветила на миг душу. Но ошибки быть не могло. Внутренности её сыночка уже были разложены в золотые сосуды. Уже не замечая чужого присутствия, Алерия зачарованно протянула руку к волосам Лорента, гладким, удивительно шелковистым. Невероятно, она не помнила, чтобы… — Я сказала вымыть ему волосы с щёлоком. — Это принцесса подошла ближе. Бледная ладонь её занеслась над головой Лорента, но так и не опустилась. Когда леди Алерия взглянула на Элинару, лицо той было похоже на фарфоровую маску, тени, ложившиеся на бескровные щёки и губы, казались почти синими. — Для блеска. Прежде не решалась посоветовать. — Что у него на лице? — Румяна из дикого шафрана, миледи. — Его ведь вымыли? После?.. — Дважды, миледи. Женщины замолкли. Пытавшаяся побороть давление в грудной клетке, леди Алерия с остротой заметила, что принцесса так и не убрала левую руку с ладони её мальчика, тиская его пальцы. Стала ли его кожа тёплой от этого прикосновения? — Ты давно здесь? — Разбито проговорила леди Тиррел. Неуверенный солнечный луч просочился сквозь решётчатое окно и вероломно ударил в спину Элинары, так, что короткие выбившиеся из косы волоски у её лица засветились ярким серебром. — С самого начала. — Принцесса неровно вздохнула, её взгляд никак не двигался с левой щеки Лорента. — Сюда приходил Робер, я его прогнала. Он очень расстроен, но вы, по крайней мере, сможете найти в нём утешение… Алерия расстроенно скривила губы. Она так много думала о своих драгоценных мальчиках, что говорить о них вслух стало кощунством. Миледи исподволь оглядела невестку, облачившуюся в чёрное глухое платье, которое куда больше подошло бы какой-нибудь отжившей свой век старухе, но не молодой женщине. Бедная девочка… Три дня назад служанка разбудила её воплем лишь для того, чтобы подле себя принцесса обнаружила мужа-мертвеца да простыни, испачканные нечистотами, всегда сопровождавшими смерть даже самых славных людей. Пальцы леди Алерии бестолково скользили по волосам её мертвого сына. «Щёлок, надо же». Они с Элинарой встретились взглядами. — Лорд Медвик не вышел из покоев? — Тихо спросила принцесса, немного наклонив голову. Лорд Медвик упивался горем. Алерия глубоко вздохнула, заметив, что ей уже давно не приходилось так напрягать ум для учтивой беседы. Да и само существование этой беседы над мёртвым телом её сыночка казалось безумием, полночным бредом. — Мужчины могут позволить себе забыться в своём несчастье. Но мы, ради наших детей, должны нести бремя стойко. — Леди Алерия вдруг ощутила потребность выговориться. Слова комкались у неё в горле, чесались на языке и скрипели на зубах — она всегда хотела дочь, хотела учить её и наставлять, но редко решалась делать это со своей невесткой. Потеря как бы натянула меж ними тонкую нить, прямо над той пропастью, которую образовала разница их положений. Конечно, она была здесь одинока, эта девочка. Поэтому теперь она выслушает всё безропотно. — Я помню похороны твоего брата, принца Дейрона. — Леди Тиррел внимательно следила за лицом Элинары, хотя та всё так же сосредоточенно изучала аккуратно раскрашенную румянами щёку Лорента. — Твоя мать с достоинством переносила потерю, этого не отнять. Но она показалась мне совершенно разбитой горем, а я была в ту пору не слишком умна… Я смотрела на неё, приносила соболезнования, а сама втайне думала: «Королеве так повезло, у неё ведь много детей. Почему она так убивается?» Я была совсем не мудра. Она видела, как взгляд принцессы сдвинулся с этой мёртвой точки и пополз вверх. Леди Тиррел опустила голову, признавая своё поражение перед богами, и печально закончила: — Это была глупая мысль… Ведь дети не мешки с зерном, одного не заменишь на другого. Тут Элинара вскинула лицо так резко, как будто леди Тиррел ткнула пальцем в мягкую, кровоточащую сердцевину открытой раны, да провернула, как следует. Её большие глаза смотрели с таким поражённым выражением, точно в этот самый миг принцесса начала что-то понимать для себя. Маска на её лице расплавилась, оно снова обрело прежнюю подвижность. — Да, — она отвела взгляд от свекрови, рассеянно поправила хвойно-зелёный шейный платок Лорента, провела раскрытой ладонью по его груди, — да, это, пожалуй, так. Она не смогла заменить Дейрона. Бедная девочка. Видать, это было больно. Леди Алерия вновь посмотрела на своего мёртвого мальчика слезившимися глазами; он был так хорошо прибран в свой последний путь, этот шейный платок так подошёл бы его глазам, коли он мог бы ещё их раскрыть… Элинара сама вызвалась подбирать всё это. Может быть, она сама даже надевала кольца ему на пальцы. Леди Алерия видела, что едва ли принцесса смогла полюбить её дорогого Лорента, но она была рядом в его последний час, он уснул, должно быть, счастливым, и теперь она без жалоб и возражений исполняла свой последний долг в качестве его жены. С невысказанной благодарностью леди Тиррел коснулась предплечья невестки. У Элинары стал странный взгляд, умоляющий, опасливый, как у лани, которой охотник попал в ногу и теперь идёт добивать. — Милая, я… Я думаю будет уместно тебе остаться здесь, в Хайгардене, на какое-то время. — Надежда сквозила в голосе Алерии. — На случай, если ты носишь дитя. Щёки принцессы вспыхнули, глаза заблестели. — Миледи, это… — Но она сама оборвала себя. Её лицо было лицом палача, уже занёсшего клинок, но решившего пощадить. И за это леди Тиррел была благодарна. Ей хотелось продлить жизнь своей тайной мечте. — Я желала бы как можно скорее вернуться в Королевскую Гавань. Но Алерия не настолько горда, чтобы убрать руку — вместо этого она ободряюще сжала предплечье Элинары, видя, что девочка смешалась и вновь замкнулась в себе. Её долг здесь вскоре будет исполнен… Леди Тиррел, вдруг охваченная сентиментальностью, подобралась для объявления их общего с Медвиком решения, напрашивавшегося само собой: — Помнится… В тот скорбный день огонь зажигал наследный принц. Два слова натянулись струнами, и обе женщины понимали, что значил их звон. Увидев, что слова достигли цели, Леди Алерия отошла к противоположной стороне алтаря, на котором возлежал Лорент: — Оставь меня, милая. Я хочу попрощаться с моим сыном. Ты уже простилась? Нет? Что ж, у нас ещё много дел: будь так добра, передай на кухни новые рекомендации к подаче блюд, и раздай нужные указания слугам. А потом сменишь меня здесь. — Принцесса неловко шевельнулась, прежде чем с видимым усилием убрать руки с ладони Лорента. Она растерянно кивнула несколько раз, как-то загнанно оглядела комнату, уставленную несколькими высокими шкафами с флаконами, травами, тряпицами и верёвками, и ломанной походкой направилась к выходу. — Элинара?.. Та тут же обернулась, точно только этого и ждала. — Он ещё никогда не выглядел так красиво. Ноздри Элинары затрепетали, на подбородке прорезались крошечные ямки, как будто она сдержала слёзы. Не глядя на леди Тиррел, принцесса рвано кивнула и стремительно покинула комнату. Её бедный мальчик… Оставшаяся одна, Алерия дала волю материнской боли, упав на твёрдую грудь сына. Он должен был жить. ***

Я люблю моего лорда-мужа.

Благодарю. Очень любезно с вашей стороны.

Да, простите мой внешний вид. Мы были заняты приготовлениями.

Я люблю моего лорда-мужа.

Это был приступ. Я выпила на ночь макового молока, плохо помню, как всё происходило… Да, я очень испугалась. Меня разбудили. Он уже был мёртв.

— Я люблю… любила моего лорда-мужа. Благодарю за участие, леди Пик. Леди Пик из Белой Рощи отошла к лорду Пику из Дастонбери, тому, в замке которого произошёл уникальный в своей природе случай с ребёнком, о коем говорили, будто чудом спасённый из матери малыш не похож ни на неё саму, ни на отца. Удивительные вещи. Вереница желающих выразить соболезнования не кончалась. Одни ограничивались светской любезностью, не отягощающей и вполне сносной, другие расщедривались на пару слезинок да одно-другое воспоминание о покойном, третьи же задавали вопросы — это были вопросы такого рода, когда лицу становится жарко, а верные слова никак не подыскиваются. Такие ненавязчивые, аккуратные. Только после них следовали косые, внимательные взгляды: благородные леди становились совершенно похожими на кухарок да поломоек, когда желание вызнать новую сплетню одерживало верх над воспитанием. «Может быть вы хотите пощупать, не пополнела ли я в талии, мама?!» В тот раз матушка ударила её по щеке, той рукой, на которой были кольца. Теперь Элинаре в ответ на очередной намекающий вопрос хотелось подняться с места и объявить всем желающим, что они вместе с мейстером могут прямо сейчас осмотреть её и узнать. Рядом с нею оставили пустое место. А принцесса порой всё ненароком поворачивала голову, как будто могла там встретить взгляд, но только тяжело сглатывала и садилась ещё ровнее, на самом краешке стула. Но все эти разговоры, пожимания рук, душные объятия с тошнотворной вонью духов, пресный хлеб и запечённая с травами баранина и фазаны, беспримесное красное вино, заунывный голос скрипки и пляшущие огоньки свечей — всё это было частью порядка. Ритуала. В его рамках Элинара чувствовала себя покойно, в его пределах ей не было страшно, она знала, что говорить и когда, и как реагировать. А страх в ней поселился жуткий. Неуловимый, он сворачивался комком и гулял в конечностях, холодил низ живота, подступал к горлу и отравлял вкус пищи. Он уже был мёртв, когда я проснулась. В зал выставили ещё три длинных стола за исключением того, за которым восседали скорбящие хозяева, так что посередине образовалось пространство, как на обычном пире; народу казалось много лишь оттого, что для тризны слуг замка тоже пригласили присоединиться. Лорент был их «молодым лордом». Они все сидели за отдельным столом, опустив головы да не смея издавать лишних звуков. Там же был этот человек, мейстер Патролла, что неотрывно наблюдал за Элинарой, и блеск его желтоватых глаз казался ей похожим на блеск рыболовной десны. Почему он так смотрит? Она плавает в странном сне, не таком, как обычно. Здесь ничего нет. Только густая чернота и зловоние. Элинара знает, что спит, и знает, что почему-то просыпаться ей нельзя. Она слышит звуки, но ни двинуться к ним, ни убежать от них никак не может: ей кажется, она бабочка в коконе или славный рыцарь из легенды, попавший в желудок кита. Сначала это просто крик, без слов. Один чистый, яркий, страшный звук. От него под ложечкой ёкает, и Элинара дёргается из-за резкого пробуждения: первые секунды она ещё не в силах ничего сообразить, голова кружится, перед глазами туман. Но крик складывается в слова и режет слух: — …цесса! Ми… Милорд! Стража! Мейстера, позовите мейстера! Скорее!.. Она заторможенно приподнимается, кто-то больно тянет её за плечо. Что стряслось? Элинара опирается на правую руку, пальцами чувствуя что-то влажное. И запах… Она распахивает глаза, пробуждается мигом. — Лорент? У Робера осунулось лицо и траурный наряд ему совершенно не шёл. Он выглядел слегка потрепанным, так что Элинара решила, что это детский камзол Лорента. Крохотные золотистые розы на вороте и вдоль ряда внутренних петель спереди, разумеется… Принцесса заметила, что опустила ладонь на плечо мальчика, лишь когда с недоумением наткнулась взглядом на собственные пальцы, похожие на белые паучьи лапы. — Робер, ты должен съесть что-нибудь. — Услышала Элинара свой голос как бы со стороны. — Почтить память брата. Потому что это тоже часть ритуала. Все должны действовать согласно обычаям. — Не хочу. Он резко посмотрел на Элинару исподлобья: веки красные, опухшие, губы плотно сжаты. Бедный маленький Робер любил старшего брата всей душой и никак не мог прятать свою скорбь под глупыми ритуалами; в конце концов мальчик насупился, воткнул десертную вилку в медовое пирожное, отломил половину и пихнул в рот. Пока Робер остервенело жевал, слёзы блестели на его нижних ресницах. Ощутив себя виноватой, принцесса отвернулась. Тени на украшенных гобеленами стенах были похожи на чудовищ из Пекла, они качались, сливались друг с другом, всё меньше и меньше похожие на своих хозяев, в сравнении с собственными тенями сделавшихся маленькими и слабыми. Элинаре хотелось облокотиться о стол и закрыть лицо руками, чтобы не видеть их, но она не могла. Она должна была сидеть ровно, смотреть прямо и улыбаться печально, но любезно. — …позор… Принцесса настороженно глянула влево, чтобы увидеть, как желваки играли на лице лорда Медвика, а толстые пальцы его, похожие на волосатые свиные сосиски, нервно сжимались и разжимались. Его тень на стене расплылась, похожая на медведя. — …мой сын был зятем короля, но я не вижу здесь, — лорд Медвик выплёвывал слова достаточно громко, чтобы Элинара услышала каждое, — ни единого представителя королевской семьи! Что за неуважение, что за стыдоба!.. — Медвик. Леди Алерия обеими руками схватила мужа за локоть, чтобы унять, покуда гневную его тираду услышал ещё не весь зал. — Визерис плюёт мне в лицо! Мой отец заседал в совете Джейхейриса, я отдал свой голос на!.. — Мой лорд… Ворон, должно быть, прилетел только нынешним утром, они не могли никого прислать! — Сосредоточенно вслушиваясь в уговоры леди Алерии, Элинара тискала в пальцах серебряную вилку. Она то и дело косилась на зал, побаиваясь, как бы этот шум не перерос в настоящую бурю. — Усмири ярость, Медвик. Смотри, здесь твои знаменосцы. Не порочь память сына… — Память моего сына порочит только это блядское молчание! Как будто Лорент им никто! — От удара мясистой ладони по столу полупустые тарелки со звоном подпрыгнули. — Он должен быть отпет в присутствии короля, королевы, всего этого драконьего выводка. Его зять должен был выразить нам сочувствие! Его дочь здесь! Её мать должна была приехать сюда и уважить её! Мой сын, мой мальчик… И он вдруг поблек, сник: лорд Медвик сгорбился, прижав подбородок к груди, на его лысине плясали отблески свеч, а плечи чуть дёргались. Элинара не знала, куда ей деться. Когда она оглянулась на Робера, то увидела, как тот, обливаясь слезами, продолжал наказывать себя поглощением одного кушанья за другим, давясь ими и кашляя. Ей хотелось выйти вон, скрыться в жарком склепе своих покоев. Но принцесса видела, как леди Алерия, приложив видимое усилие, взяла себя в руки, шепнула что-то на ухо мужу, и продолжила исполнять свой долг скорбящей матери. Поэтому Элинара повторила за ней и сделала также. Надо просто… Просто делать то, что положено. Простыни в крови, следах рвоты и нечистотах. Она дрожит. Тело осматривает мейстер Патролла, зачем-то щупает ногти на руках Лорента, сухим тоном объясняет: — Его убила сердечная болезнь. Кровяное давление на сосуды упало, это вызвало приступ рвоты и носовое кровотечение. Сердце не выдержало. Мои соболезнования, милорд… миледи. Леди Алерия даже не моргает, позволяя слезам свободно капать с подбородка на ночной халат из парчи. Служанки замерли в дверях, как громом поражённые. Лорд Медвик сжимает кулаки, держится из последних сил, приобняв жену за плечи, не то она вновь кинется к дурно пахнувшей горячей постели. А Патролла вдруг смотрит на Элинару, так пронзительно, что у неё леденеет в груди. — Бред, это какой-то бред… — Бормочет лорд Тиррел, глаза его бегают, пытаются зацепиться за что-то. — Почему он не проснулся? Почему не почувствовал, что… Что… Что-то скребётся у Элинары на краю сознания. Сердечная болезнь. От шока она ещё не может всё осознать, понять, что это тело с желтоватыми засохшими ручейками у рта и алыми разводами у носа — Лорент. Его рот раззявлен. От него разит смрадом. Почему он не проснулся? Почему сама она не проснулась? Элинара припоминает, как лила в чарки мутную белую жидкость, и подаёт голос, искренне желая помочь: — Мы оба выпили макового молока на ночь. Для… Для сна. Но Патролла смотрит странно, пока не отводит взгляд. — Это многое объясняет. — Это не объясняет ничего — ничего! Это ничего не объясняет… Проверь ещё раз! Сейчас же проверь ещё раз, я приказываю тебе! Он может быть жив… Ты ошибся. Ошибся! Смотри, идиот, он же дышит! В мгновение ока лорд Медвик оказывается у тела сына, обезумевший, он хватает его за голову, трясёт, от чего остатки рвоты, которой Лорент захлебнулся во сне, летят на испачканные подушки. Леди Алерия со стоном опадает в руки Роя. В ужасе Элинара пятится назад, пока больно не натыкается на угол стола: она видит, как лорд Медвик запихивает толстые пальцы в рот сына — слышен хруст суставов — и выковыривает желтоватую с остатками вчерашнего ужина кашицу, едко, остро воняющую. Как будто если он освободит его горло, Лорент очнётся. Но он мёртв. Проводы такие же долгие, как приветствия. К концу Элинара уже едва могла стоять на ногах, её единственным желанием стало упасть на мягкие перины где-нибудь подальше от этого места, этих людей, этих рук и глаз, и беспрерывно что-то бормочущих губ. Она продолжала держаться лишь силой того, что леди Алерия всё ещё стояла прямо, а вернуться придётся в ту кровать, где было совершено так много попыток хоть что-то исправить. Снаружи шёл дождь, унылый и отвратительно тёплый. Элинара уж лучше предпочла бы ледяные порывы ветра и колющие иглы в лицо, чем эту противную умеренность. — …ещё раз. Я знала мальчика с самого его детства… Несмотря на все невзгоды, судьба подарила ему такую красивую и добрую жену, принцесса. — Брошь в виде трёх дубовых листов на левой стороне груди. Вуаль на пол лица, покатые плечи под искрящейся чёрной парчой. Это старая леди Окхарт. Слава Семерым, Элинара смогла вспомнить. «Наши корни глубоки». — Хотя бы этим он может утешиться в посмертии. Принцесса с положенной её положению печальной, но признательной улыбкой, сжала пальцы леди Окхарт в ответ. — Благодарю, леди Окхарт. Я могу утешиться любовью, которую питала к моему лорду-супругу, и которую он испытывал ко мне. Прозрачно-зелёные, как свежие почки на хайгарденских кустарниках, глаза леди Окхарт сощурились — с внешней стороны век побежали тонкие морщинки, похожие на гусиные лапки. — Мужей заменить легче, чем детей. Бедная леди Алерия… — Старая женщина двинула вытянутым, крепким, как у всех Окхартов, подбородком. — Пойду, подойду к ней… Всё тело потянуло книзу от усталости. От подступившего солёного уныния Элинара вскоре перестала соображать, кто перед ней, и прикладывать всякие усилия, чтобы угадать это по опознавательным знакам вроде фибул, вышивки, ожерелий да серёг. Кому из них было по-настоящему не плевать хоть на что-то, кроме приличий? Она слышала, один из лордов уже пробовал подлезть к Хранителю Простора с каким-то «крошечным дельцем», но леди Алерия лихо его отбрила на полуслове. Другие, откровенно наплевав на тщательно подобранную рассадку, уселись рядом и весь вечер шептались о чём-то, словно только ждали повода собраться вместе да напиться вдоволь вина из чужого кармана. Знатных леди, конечно, волновал вопрос о наследнике, особенно, та его часть, где вдова умершего уже находится в тяжести, и, может быть, даже не от покойного. «Месяц назад, вы слышали? Тут была королева с сыновьями…» «Таргариены — этим всё сказано!» «Ни слезинки не проронила. Сука. Не сердце — скала.» А потом они подходили к ней, умасливали своими лживыми сожалениями. Элинара каждую запомнила: и Малиссу Грейсфорд с бородавкой на переносице, и Лидию Фоссовей, на чьём лице навсегда остались рытвины от девических прыщей, и Кларин Эшфорд, имевшую от природы нехороший запах тела, который лишь едва перебивали отвратительные эссоские духи с пряностями, и остальных. Когда Элинаре было четырнадцать, безмозглая Катрин Марбранд, племянница королевского гвардейца, сира Лорента, вдруг поверила в себя и принялась пускать слух, будто принцесса подкладывает чулки в свой корсет, чтобы выглядеть привлекательней. Это было неприятно, а глупая Катрин была помолвлена и безмерно тем гордилась: её женихом стал Ромунд Дарквиль. Но гнилой язык Катрин не знал меры… Что ж, Эйгону оказалось несложно очаровать эту набитую дуру. А Элинара тоже умела открывать рот в нужном месте да при нужных слушателях. Бедняжка Катрин… Представляя, какие развлечения она могла бы устроить себе в других обстоятельствах, знатно пощипав всех этих куриц, Элинара сквозь зубы, с кривой улыбкой, цедила слова благодарности за участие. Воротник под самый подбородок так неприятно давил на шею, что вызывал тошноту. Жизненные силы принцессы были на исходе, когда последний лорд в чёрном с тёмно-лиловыми выточками камзоле, наконец, повернулся к выходу; слуги забегали меж столами, торопливо прибирая остатки трапезы. Вот и всё. Элинара едва дождалась благодарного взгляда леди Алерии, прежде чем уйти. Никто не боялся, что она решит случайно выпасть из окна или вроде того. Она и не собиралась, конечно, её служанки могли быть спокойны — никто не выпорет и не выгонит их на улицу за недосмотр за своей госпожой. Но и Нира, и Лира поджидали принцессу в покоях, а уходить не спешили, даже когда уже помогли Элинаре переодеться ко сну и умыться, и расплели волосы: обе всё переглядывались да безо всякого смысла то одёргивали занавеси на окнах, то поправляли свечи в канделябрах. — Можете идти. — Недоумённо повторила Элинара. Девушки посмотрели на неё с тревогой. — Что? Оставьте меня, я устала. — Но, принцесса… — Мягко начала светловолосая Нира, видимо, чувствуя, будто принцесса из них двоих её привечала больше. Неправда, конечно же. Она одинаково не могла терпеть их обоих. — Миледи приказала не оставлять вас этой ночью… Хоть кто-нибудь в этом мире мог пощадить её и избавить от ненужных разглагольствований? Испустив протяжный вздох, Элинара упала на тахту. — Не нужно. — Она постаралась сделать холодное, внушающее лицо, но видела, что Нира и Лира ей ни капли не верили. — Я здорова. И я в себе. У них сделались совершенно одинаковые бестолковые выражения, и тогда, не выдерживая ни единой секундой больше этого бреда и фарса, Элинара гневно крикнула: — Вон! Сейчас же! — Девушек как волной смыло, только дверь хлопнула. О чем же она хотела вспомнить? Элинара уже забыла. Так мечтавшей об избавлении от всех этих голосов, теперь тишина стала ей противна: в тишине что-то всё равно шуршало и сдвигалось, намекало и звало, но принцесса неспособна была разобраться в играх натруженного ума. Все эти дни она так цеплялась за установленный порядок, что теперь, когда он был исполнен, осталась в совершенном смятении и ужасе. Когда ритуал закончен, что следует делать? В голову полезли одна за другой неприятные, бросающие в дрожь картинки: вот мёртвое лицо Лорента с закаченными от предсмертной судороги глазами на соседней подушке, вот сжатая в кулак ладонь, вот Молчаливые сёстры разгибают пальцы, вот они разрезают его от ключиц до паха, огибая пупок, и в разрезе видны слои кожи, жира, мяса. Вот она поднимается с выбранной для церемонии одеждой, хотя могла бы приказать служанкам всё отнести, но ей нужно что-то делать, чтобы не задумываться и не начать вспоминать. Вот она приказывает Молчаливым Сёстрам приготовить раствор щёлока. Она сама споласкивает им волосы Лорента. Это её руки кладут белила ему на лицо, наносят полупрозрачный слой румян, самую малость окрашивают недвижные губы. Почему она чувствует себя такой виноватой? Почему всё это похоже на последнее… «Прости меня!.. Я люблю тебя.» Она надевает перчатки ему на руки, чтобы скрыть окоченение пальцев и изменившийся цвет ногтей с белыми поперечными полосками — это некрасиво, это слишком откровенно. Кольца — поверх плотного шёлка. Это даже успокаивает. Ей хорошо здесь, особенно, когда Сёстры вышли. Она может цепляться за его руку, сколько хочет, потому что как бы она ни хотела всё изменить, перемены установившегося порядка так страшны, что Элинара не хочет покидать этой кельи. Она думает, что на своём смертном ложе Лорент удивительно красив. Ей снова хочется встать перед скачущим по ухабам колесом жизни и своим телом остановить его. Бурный поток разрозненных мыслей вдруг оказался прерван стуком в дверь — Элинары не оказалось сил даже на то, чтобы закатить глаза от досады. — Да? — Она даже не была уверена, что произнесла это вслух, а не только в своём воображении. Это оказалась Нира, конечно же. Она потупила взгляд, выпаливая единым махом: — Принцесса, в небе дракон. К лорду Медвику уже отправили слугу, но я подумала, вы захотите… Дракон. «И что? Нам надо вытащить баллисты и подстрелить его?» Но принцесса сумела придержать язык: ещё один церемониал, она радовалась ему на том же поверхностном уровне души, который заставлял радоваться чему-то вроде своевременно поданного обеда. — Хорошо. Лорд Медвик успокоится: королева послала сына почтить память моего мужа. Хорошо. Это правильно, да… — Элинара зажала виски пальцами, пытаясь сосредоточиться. Нужно оказать ему приём, для этого достаточно просто вспомнить порядок. Большего ведь Эймонду и не требуется. — Леди Алерия отошла ко сну? Хорошо, славно… Где милорд? В Трапезной Зале? Пускай принесут туда ужин и приберутся в покоях, которые были выделены Эймонду прежде. Он должен следовать правилам приличия и остаться хотя бы на день, да, это верно… Она опустилась обратно на тахту, расфокусированно глядя перед собой. — Принцесса? О, какое пугливое недоумение послышалось в вопросе Ниры! Элинара попыталась встрепенуться, но почему-то не смогла. — Принцесса, вы не присоединитесь? Вспышка боли пронзила макушку и градом упала к ногам: принцесса прикрыла глаза, в путанном сознании её всё начало причудливо смешиваться, только теперь она вспомнила, что не спала уже вторые сутки. Почему? Какая-то мысль билась в ней, стучала назойливым молоточком, серебряным по золотому, с ужасающим звоном — но стоило Элинаре попытаться схватить мысль за хвост, как та ускользала, растворялась в десятках других отрывков. Вот и теперь. Это каждый раз было мучительно больно… — Принцесса? Я приберу вам волосы, хорошо? Нет, не хорошо… Поймала! Элинаре показалось, она подошла так близко, как могла. Это та ночь. Которую она закрашивала, как ошибку в переписанном тексте Семиконечной Звезды, зачёркивала, ломала об неё перо и пачкала пальцы чернилами. Они лежат с Лорентом на расстоянии трёх футов в этой огромной кровати, где при желании за всю ночь можно не коснуться друг друга и кончиком ногтя. Слышно только дыхание. Оба не спят. Ей почему-то неспокойно. Как будто она решается на что-то или хочет высказать то, о чём долго думала. Они оба стараются дышать так, чтобы их вдохи и выдохи не совпадали, как будто это могло бы их сделать ближе. Элинара разглядывает роспись с птицами и цветочными кущами на потолке. — Ты когда-нибудь думал, лёжа ночью в постели и глядя в потолок, — она обдумывает каждое слово, потому говорит медленно, — что создан для чего-то… получше? Ты когда-нибудь чувствовал это? В её ногах какое-то ожидание, как будто она хочет вскочить и начать прохаживаться по спальне. Облизнув губы, Элинара поворачивает голову: Лорент криво усмехается в ответ на её слова, не отрицая, но и не соглашаясь. — Я вижу, к чему ты клонишь, жена. Не дури мне голову… — Всё дело лишь в том, сколько ты можешь выдержать, прежде чем сломаться. Не так ли? — Какая-то неведомая сила словно тянет её за ниточки, привязанные к плечам, шее и рёбрам, и Элинара резко садится на постели. Перины немного прогибаются под тяжестью тела. Она не знает, что видно в её глазах, когда оборачивается на Лорента, но лицо его немного вытягивается. Или это уже один из многих снов? — Сколько ты можешь выдержать, Лорент? Внезапно между ними — ничего. Тлеющие угли охладели окончательно, сказать больше нечего, можно дотронуться до его руки, но к чему, если муж отдёрнет её с отвращением? Их шаткий мир не стоит и ломаного гроша. Как и их брак. — Я хочу выпить. И принять маковое молоко для сна. Ты будешь?.. Но важная мысль ускользает снова.