Золотые. Зелёные. Мёртвые

121 г. от З. Э.

Ветры несли дурные вести из города, над которым нависал Красный Замок. Одно и то же слово уже начало, как докучливая блоха, прыгать с одних уст на другие: потница. Кажется, впервые оно прозвучало ещё с неделю тому назад, но тогда никто не забегал и даже не засуетился — теперь напряжение возросло лишь немного, и обещало оставаться на том же уровне, покуда не случится страшное. Так бывало всегда. По крайней мере, непонятная потница не владела умом Элинары ни на одну пятую. — Даже странно, что нас не ищут. — А ты хочешь, чтобы нашли? Страшно представить, сколько страниц из «Семиконечной Звезды» им придётся пересказывать после этого… Лёжа на спине, Элинара отвлеклась от разглядывания неба и, прищурившись, повернула голову к брату — тот развалился на боку, подперев рукой голову, и пожёвывал травинку. Солнце играло в его кудрях золотыми и серебряными искрами. Обратив внимание на доску, где вместо шашек они расставили миндаль в жжёном сахаре, Элинара с подозрением прищурилась. — Две, четыре, шесть, восемь, де… Эйгон! Тот нагло ухмыльнулся, беззвучно изобразив губами «что?». Чтобы отомстить как подобает, Элинара съела своей «шашкой» сразу три «шашки» противника и разом закинула их в рот — братец успел только возмущённо цокнуть. Нет, всё-таки плохо, что они убежали с занятия… Хотя Элинара терпеть не могла то, что мама называла «воспитанием нравственности», ей не нравилось заучивать молитвы — девочка не понимала их смысла — не нравилось становиться на колени, не нравилось признаваться в проступках септону, смотревшему строго. Когда их вместе с Эйгоном отправляли на урок, это было ещё не так плохо. Хуже всего для Элинары было остаться наедине с талмудом веры и заучивать строку за строкой, пока те не станут отпечатываться на обратной стороне век, едва те успеют сомкнуться. Эйгон сделал ответный ход на доске, лишив сестру ещё одного орешка. Какая досадная оплошность. — Но всё-таки… — Элинара завела старую песню. — Что мы скажем, когда нас найдут? Но, услышав в голосе сестры страх, Эйгон только рассмеялся и перевернулся на живот. Падавшие от листьев чардрева тени легли на его лоб, подобно венцу. — Ты ещё не поняла разве? — Посмотрел он на сестру с глухим раздражением. В ярком солнечном луче фиалково-голубой цвет глаз Эйгона казался ещё насыщенней, а зрачки сделались маленькими, как игольное ушко. — Всем плевать. В это время дня они заняты Дейроном. Потом няньки положат его спать, — Эйгон нервно выдернул из земли несколько травинок и стал методично рвать их на части, — а мать сначала будет сидеть с Хелейной, ни слова от неё не получит, и будет рада выслушать очередное нытьё нашего среднего брата. А вот потом… — А потом дело дойдёт до нас. — Продолжила Элинара. Они замерли, глядя друг на друга, пока одновременно не прыснули: — К вечеру. Но до вечера время было. Поэтому они сперва докончили первую партию, потом начали вторую: орехи Эйгон взял в кухнях, но как именно, Элинара не знала — мать запрещала им есть вне общего стола. Со своих, чтобы обозначить белую сторону, девочка предварительно обгрызала светло-коричневый сахарный слой, но Эйгон был не из брезгливых, и только так норовил украсть лишнюю шашку. — И? Что потом? На сегодня им нужно было прочитать два жизнеописания из «Книги жизнеописаний Верховных Септонов», но они уже давно договорились подобные задания делить пополам, а потом пересказывать друг другу. Элинара задумалась, крутя в пальцах засахаренный орешек. — Он… Подожди, первое искушение похотью уже было? Эйгон утвердительно промычал в ответ, и, пользуясь рассеянностью сестры, лишил её двух шашек. — Значит, второе. Так вот, когда Святой Уорик понял, что женщина обманом пришла к нему, чтобы столкнуть с праведного пути и… В общем, он почувствовал, что не может сопротивляться желанию. И тогда святой Уорик, — Элинара разочарованно наблюдала, как ещё один её орешек пал жертвой Эйгона, — топором отрубил себе палец. Брат скривился от удивления. — Только палец? Я-то думал, рубить надо ниже… Его взгляд, казалось, немного потяжелел, когда он вновь поднял его на сестру, Элинара же старалась детально припомнить продолжение. Она возобновила рассказ, постоянно перебиваемый ироническими предположениями и смехом, но не успела дойти до конца, как Эйгон вдруг встрепенулся и сел. Элинара проследила за направлением его взгляда: из чертога к ним спешили септа Дирона, старая няня Оллейн и две служанки. — Почему их так много… — Прошептал Эйгон, и его сестра тут же с ним согласилась. Элинара тихо села рядом с братом, готовясь встречать упрёки и обещания сурового наказания, но что-то было не так. Это было лицо септы Дироны, вот что. Белое, как пергамент, оно всё как будто дрожало при беге — вид этот вызвал неясную, ноющую тревогу. Другие, приподняв юбки, торопливо шагали с той же ужасной озабоченностью в движениях; когда карательная, как думали брат с сестрой, процессия приблизилась на расстояние десяти шагов, уже можно было рассмотреть, сколь красны были их глаза и жалобно изогнуты брови. Испуганная и закостеневшая от этого испуга, Элинара положила ладонь поверх руки брата. Но чем ближе Дирона подходила, тем яснее становилось: тут дело не в их прогуле. И вот она, заламывая руки, запричитала скороговоркой: — Слава Семерым, мы вас нашли здесь! — Элинара и Эйгон пораженно переглянулись. — Нянюшка принца Дейрона свалилась в коридоре, три кухонных девки уже померло… У принца Дейрона жар… Скорее, поднимайтесь! Королева приказала мейстеру вас осмотреть. *** Мейстер Орвиль осмотрел их по очереди, в его усталом лице от этого ничего не изменилось, а на вопрос, поправится ли Дейрон, он ответил, что несомненно поправится. Разве что глаза закатить не посмел. А потом пришёл черёд идти к матери. Нынче это значило то же самое, что направить свой шаг прямо в львиное логово, перед тем обмазавшись с ног до головы ланьей кровью. И, следуя за септой, они шли, как на заклание. Мысль о том, что они будут принимать обвинения матери вместе, а значит, всё равно, что поделят их на два, немного успокаивала Элинару. Мимо пробежала, сверкая чулками, одна служанка, за ней — другая. Ещё две прошмыгнули мимо, нагруженные постельным бельём. И всюду, всюду кто-то ходил, стучал каблуками, слышался шорох одежд, словно замок наводнили крысы: звуки бежали по самым стенам, карабкались пауками по углам и падали вниз камнями. Страх вил гнездо в душе Элинары. Не обыкновенный страх наказания или упрёков, другой — такой, который появляется в предчувствии чего-то большего и непонятного. Они не успели дойти до покоев королевы, как Эйгон вдруг остановился. — Я не пойду. — У него стал совершенно пустой взгляд. От удивления Элинара даже не могла придумать, что сказать в опровержение. — Но мы должны! Ты же слышал, мама… — И что? Тебе не терпится поскорее начать высл… — Эйгон, нет! — Элинара схватила брата за запястье, но тот тут же выдернул руку. Септа недовольно обернулась, и девочка заговорила тише, чуть не хныча. — Куда ты пойдёшь? Мы же должны прийти, если нам приказали! Пойдём, пожалуйста… На ходу окинув взглядом коридор в поисках ходов отступления, Эйгон вновь отдёрнул руку от пальцев сестры. — Я сказал, что не пойду. — Он холодно посмотрел на младшую сестру, вновь дёрнул плечом, когда та потянулась было схватить брата за плечо. — Оставайся, раз такая правильная! Я… Мне вообще уже надоело! Хватит везде ходить со мной! Я тебе не септа. Понимание не сразу достигло разума. — Эйгон!.. — Поражённым шёпотом окликнула Элинара. Но тот уже не смотрел на неё. — Не ходи за мной! — Брат скривил губы в пренебрежительной гримасе, а после нарочно отстал на несколько шагов; его красивое лицо светилось жестокой насмешкой перед тем, как Эйгон ускользнул на очередном повороте. Элинара почти задохнулась от обиды, сделавшей воздух горячим и бросившей саму её в холод. Септа Дирона даже не обернулась, а принцесса за её спиной шла, чувствуя себя сосудом, полным слёз — если неровно шагнуть, они перельются за край. Как он мог?.. Так легко слетевшие с дурного языка, слова не прекращали жалить даже после того, как прозвучали. И хуже всего, Элинара видела. Она не мальчик, она не могла играть с ним в мальчишеские игры, драться и всё остальное, что бы там ни любили мальчишки. И чем старше они становились, тем больше Эйгона тянуло к сыновьям принцессы Рейниры. Они были мальчики, и у них были драконы. Только успела закрыться дверь, королева Алисента подлетела к дочери. Причёска её была растрепана, лицо перекошено от смеси облегчения и возмущения. Странное состояние матери посеяло в душе Элинары семена молчаливого страха и напряжения. — Где вы были? Где ты была? — С надрывом вопрошала королева, схватив дочь за плечи. — Почему вас нужно было искать по всему замку?! «Это всё идея Эйгона, — хотелось сказать Элинаре, — это всё он виноват!» — Я была с Эйгоном. — Сухо, чтобы матушка не переживала ещё больше, и потупя взгляд, выговорила Элинара вместо этого. — В Богороще. Мы пропустили урок религии и играли в шашки. Силой девочка заставляла себя говорить спокойно, хотя её так и подмывало пожаловаться матери на брата. — И где он? — Требовательный тон матери заставил Элинару поднять голову. Большие глаза королевы Алисенты горели огнём. — Где твой брат, Элинара? Вас искали битый час, где он теперь? — Я… — «Он всё придумал сам! Он улизнул в поворот около твоих покоев!» — Я не знаю. Увидев, что ответ матушку разозлил, Элинара стала вновь разглядывать вышивку на своих рукавах. Хватка пропала с её плеч, раздался полный отчаяния и досады вздох, а королева Алисента, словно пытаясь саму себя успокоить, сделала широкий круг по комнате, прежде чем вновь подойти к дочери. — Тогда что толку от твоего хождения с ним? — Продавливала она каждое слово, каждый звук, и они крепко впивались в память. Слёзы начали собираться в глазах Элинары, она не понимала, отчего матушка вдруг стала так жестоко её распекать. — Если ты даже не можешь наставить брата на верный путь? Не можешь остановить? Голос матери хрупко дрогнул. Девочка опасливо глянула на мать: по левой щеке её стекла прозрачная слезинка, оставив поблескивающий след. — Да, мама. Она разочаровала матушку. Но чем? Разве она должна следить за Эйгоном, как за ними обоими и без того следит септа? Она ведь просто… Просто… — Твоему брату Дейрону плохо, Элинара. — Разбито произнесла королева Алисента. — Мы… Мы все должны молиться за его здоровье. — Было слышно, как плач постепенно завладевал ею. Элинаре хотелось убежать и спрятаться от этих слёз. — Ч-чтобы эта мерзкая болезнь не унесла… Не унесла его жизнь. — Мама… — Девочка шагнула было к матери, но та отвернулась, зажав ладонями глаза. — Иди к себе. Дирона, отведи принцессу в её комнату. *** К вечеру стало ясно, что состояние принца Дейрона ухудшилось: мальчика ударило в пот, его одолевали жажда и бред. Всё это Элинара слушала, приникнув щекой к запертой двери, когда уже перестала давиться слезами и обидой пополам. Она никогда не жила в мире, где у неё не было братьев и сестёр — такого мира никогда не существовало. Порой Элинара даже думала, каково это — быть единственной дочерью? Она не была даже у своей матери единственной дочерью. Помнил ли Эйгон своё разочарование, когда появился ещё один мальчик? Или вовсе его не испытывал? Отсутствие собственной ценности — они все были в какой-то степени погребены под ним. Элинара сползла вниз, прижавшись спиной к двери. Она помнила ночь, когда Дейрон родился. Это было, может, не первое воспоминание, но одно из самых ярких, уж точно. Они оба ещё не спят, а скучные няньки уже вышли, потому что Эйгон убедил её притвориться, будто они успокоились и спят. Положив голову поперёк на живот брата, Элинара глядит в потолок, и ей кажется, что от дыхания Эйгона весь мир колышется, как лошадиный бок. — Мейстер сказал, это боги решают, кто будет. Мальчик или девочка. — Я не хочу сестру, — тихо признаётся Элинара. Ей стыдно, что она так часто об этом думает. Ей не нравится, что их так много. Иногда она думает, что в чём-то виновата перед мамой, раз та больше не берёт её на руки и не садит рядом с собой на тахту, как Хелейну. Эйгон согласно что-то мычит. Когда она родилась, Эйгон уже был. Он был в каждом дне на протяжении всей её жизни. — Я вообще никого не хочу. — Его живот под головой сестры при этом как-то странно дёргается, и Элинара садится, непонимающе улыбаясь. Эйгон смотрит наверх и усиленно моргает, но всё равно видно, как глаза его блестят от слёз, как стеклянные. Самой девочке тоже вдруг хочется плакать. — Я х-хочу, чтобы и… и их не было. — Выдавливает Эйгон как бы через силу и так сжимается, как будто не ждёт понимания. Их — это значило Эймонда и Хелейны, но Элинара не уверена. Она подползает чуть ближе к лицу брата, чтобы попасть в пределы его взгляда. — А меня? Поджатые, покрасневшие губы Эйгона дрожат. Он всё ещё смотрит в потолок, пытаясь не плакать. Так длится, на взгляд Элинары, нестерпимо долго. — Лучше бы мы остались вдвоём. — Сдавленно, почти не слышно, наконец, произносит Эйгон. Короткий взгляд. Стараясь не быть глупой девчонкой и казаться старше, в благодарность Элинара обхватывает брата руками и ногами, и так они, кажется, и засыпают. Но в ту глубокую ночь, иссиня-чёрную и беззвёздную, произошло куда большее, чем разговор глупых детей друг с другом; спустя несколько часов в коридоре около спальни принца послышались торопливые шаги, а потом няня поспешно разбудила детей. Родился ещё один принц. — Дейрон. Король улыбается, уставшая королева пытается изобразить улыбку, повитуха с мейстером одобрительно поглядывают друг на друга, и помогавшие королеве девушки светятся от радости и облегчения: всё кончилось хорошо. Новорождённый, ещё красновато-фиолетовый и сморщенный, как чернослив, кряхтит в золотом расшитых пелёнках на руках своего отца. Когда разбуженных и немного прибранных детей, державшихся за руки, заводят в покои, король Визерис поворачивается к ним полубоком: — Сегодня у вас появился брат. — Переглянувшись с королевой Алисентой, он передаёт сына ей на руки. — Подойдите, поздоровайтесь с Дейроном. Они оба слишком малы, чтобы осознать, что за обида комом встала в горле. Эйгон идёт первым, повинуясь взгляду отца, и останавливается у материнской постели, молча опустив голову. Элинара подходит следом за старшим братом. Ей любопытно, она думала, младенцы должны быть светло-розовыми и красивыми, но, вытянув шею, Элинара видит нечто, напоминавшее скорее уродливую куклу. Почти противное. Она чуть не ойкает от того, как сильно Эйгон сжимает её ладошку. Все молчат и чего-то ждут, а они просто хотят спать. — Теперь Дейрон тоже будет играть с вами. — Можно мы будем играть одни? Кто-то смеётся, кто-то цокает языком, кто-то тихо возмущается. Взгляд королевы мрачнеет, а ребёнок в её руках, точно уловив настроение матери, начинает хныкать и возиться. Она сидела, уткнувшись лбом в колени, и юбка платья медленно, но верно пропитывалась горячими слезами. В замке раздался скрежет механизма — Элинара вздрогнула, только тогда поняв, что сумела задремать. Это вернулась септа Дирона с ужином на серебряном подносе: принцесса вмиг вскочила со своего места, но всё не решалась задать вопрос — ни когда септа ставила поднос на стол, ни когда звенела приборами и блюдами. — Принцесса? — Обернулась Дирона. Лицо её как-то скорбно вытянулось. Та мяла пальцы, не зная, как лучше спросить, а главное — что делать, когда узнает ответ. Но все же Элинара решилась и прошептала: — Септа Дирона, Дейрон умрёт? Септа так и застыла с чашей в руке, полунагнувшись над столом. — Что вы, принцесса! Конечно, не умрёт… Нет, нет, конечно! Нет… — Сбивчивая речь походила на куриное кудахтанье. — Садитесь, — Дирона бросила исподлобья влажный взгляд, утерев украдкой что-то с щеки. У Элинары заныло под ложечкой, но вовсе не от голода, а от нового, пугающего ощущения беды. — Садитесь, королева наказала мне отужинать с вами и проследить, чтобы вы… — Где Эйгон? Его нашли? Ей не хотелось верить в ссору так же, как не хотелось верить в грамкинов и снарков. — Не знаю. Садитесь, принцесса. — Сама Дирона уже уселась и расправляла отделанную кружевом салфетку на коленях. — Ваша матушка очень расстроилась, когда вас и принца Эйгона не могли найти. Бедная королева Алисента так переживала!.. — Она разозлилась, а не расстроилась. — В собственном голосе Элинара с горечью узнала интонации старшего брата. Принцесса подошла к столу, но вид фаршированного яблочными дольками гуся ничуть не вдохновил её; девочка вцепилась в край столешницы, совершенно не понимая, как ей надлежало вести себя. — Дейрону очень плохо, септа Дирона? — Твоя мать молится, чтобы он пережил эту ночь, девочка. — Септа метнула в Элинару пронзительный, как стрела, взгляд. — Не хочешь ещё больше её расстраивать — сядь и ешь. Но она не хотела есть. Она хотела, чтобы всё вернулось назад, чтобы колесо обернулось вспять, а оно неслось неостановимо. Слёзы заблестели на нижних ресницах, Элинара упрямо зыркнула на септу, с мрачным удовольствием пережёвывавшую гуся, и сорвалась в коридор, вон из покоев. *** Страшные, похожие на огромных, потерявших свой путь птиц служанки бегали по этажу, подолы их платьев развевались, как крылья. Шёпот — не громче, чем шуршание ткани — слышался всюду; то был дурной шёпот, которым принято передавать дурные вести. Элинара пробралась к комнате, выделенной совсем недавно младшему брату, откуда только что вышла Талия, служанка матери, и оставила дверь незакрытой. Талия не заметила притаившейся в закутке Элинары, а та подкралась к самой двери. Казалось, мальчик уже распростёрт на простынях, как мертвец. Но он громко и непрерывно стонал, а мать, склонившись над ним, утешала его и гладила, обезумев от горя, так как ничем не могла ему помочь. Уколотая страданием матери в самое сердце, Элинара тихо вошла в комнату, и никто её не заметил. Здесь терпко пахло травяными снадобьями и примочками, и ещё хуже воняло отчаянием. Здесь воцарилось бессилие, от которого хотелось плакать. Элинара хотела было подойти к самой постели брата, но не решалась; так она и стояла, и, слушая надсадные всхлипывания матери, сама ревела беззвучно. Ей вскоре стала видеться её собственная вина в болезни брата. Лучше бы сама она заболела! И Элинара со жгучей обидой и принятием подумала, что если бы заболела она, мать расстроилась бы меньше. В комнату вошёл мейстер Орвиль, направившись прямиком к королеве; после того, как он проговорил что-то ей на ухо, оба поспешно вышли из помещения, не заметив Элинару, спрятавшуюся за высоким шкафом. Полупрозрачный белый полог неподвижной туманной пеленой отделял больного от остального мира. Он чуть колыхался от едва уловимого сквозняка, словно призрак. Дейрону было всего четыре года. Элинара осторожно подошла к самой постели, отчаянно борясь со страхом. Всё лицо маленького принца покрылось испариной, капли пота текли по его вискам, похожие на слёзы, светлые, прежде блестевшие серебром волосы сбились и, влажные, стали похожи на прокисшее сено. Дейрон мотал головой по подушке, глаза его иногда самую малость приоткрывались, но, как будто ресницы были слишком тяжелы, закрывались вновь. — Пи… — Бессильно простонал мальчик. До этого онемевшая от ужаса, Элинара встрепенулась и кинулась к маленькому столу. Она трясущейся рукой налила воду в чашу, порядочно расплескав мимо, и поспешно села рядом с больным братом. — Пить, Дейрон? Вот, я… я принесла… Она попыталась сжать пальцы брата на чаше, но в его руках не оказалось силы. Элинара всхлипнула от испуга. Тогда девочка догадалась поднести питьё к губам Дейрона, другой рукой чуть приподняв его голову — с волос на затылке только что не капало. Принц сумел сделать несколько крупных глотков, прежде чем глаза его закатились и, простонав, он упал обратно в ворох подушек. — Дейрон, брат!.. — Содрогнулась Элинара. Как горячо в тот миг она раскаивалась в своём равнодушии к брату! Как яростно обещала Семерым впредь всегда играть с ним и не убегать от него, и быть с ним терпеливой и доброй — только бы он поправился! Охваченная виной и жалостью, принцесса повернула чашу к себе той стороной, с которой пил больной брат, и, уверившись, что дотронется губами ровно до того же места, допила остатки воды. *** Сперва был жуткий озноб. Каждую часть тела словно обложили льдом, и кости ломало от холода, а в мышцы впивались тысячи иголок; Элинара с трудом дотерпела до утра, к приходу же служанок озноб сменился горячкой. Руки, всё время порхавшие то над головой, то переворачивавшие подушки, то переодевавшие да утиравшие пот, казались похожими на щупальца — они хватали со всех сторон и лезли отовсюду. Перед глазами плыло. Под закрытыми веками возникали картинки, похожие на узоры из битого стекла, оживали знакомые гобелены из замка, только люди на них оборачивались зверями, а те — чудовищами. Теперь Элинара чувствовала, что её словно бросили в огонь. Она слышала голоса. Свой? Нет, хотя в горле порой возникало ощущение стона, отдававшего болью. Другие? Они смешивались друг с другом, перетекали друг в друга, как ручьи, и гудели колоколами в больной голове. Чувство времени потерялось в мучительном жаре. В какой-то момент Элинара смогла выплыть из моря лавы, чтобы распознать голос матери и ощутить мягкость её рук, сжимавших ладонь дочери. Веки оказались тяжелы, как будто налитые свинцом — раскрыть глаз принцесса не смогла. Кто-то плакал, но звук раздваивался и бился об опустевшие стенки черепа, а потом вовсе потерялся в оглушительной, но бессонной тишине. Ты любишь своих братьев? Тогда представь, что они мертвы… Это был старый кошмар. Внутри сна Элинара поняла, что проснулась. На неё вновь смотрела мать, но лицо её постепенно раздувалось, как дохлая рыбина, покрываясь фиолетовыми пятнами, вены вздыбились. Ты хочешь, чтобы они были мертвы? Лицо матери лопнуло. Вместо крови брызнуло что-то прозрачное, жидкое и пахнувшее розами. Почему ты не играешь со мной? Хнычущий Эймонд дёргал сестру за рукава, а сам всё уменьшался и уменьшался, пока не стал совершенно крошечным — теперь слышался только писк. Писк этот разъедал уши, посылал волны боли по всему телу. Поплыли какие-то странные облака с огромными птицами, обладавшими медными когтями и стальными клювами, только шеи их вместо перьев оказались покрыты лезвиями ножей. Вспышка. Склизкие лягушки начали падать с потолка. Дыхание прерывисто вырывалось из груди Элинары, пальцы её напрасно скребли по простыням — каждый сустав точно крошился от жара — уши то и дело простреливало болью. Зачем нам ещё один брат? После новой вспышки ярко-жёлтого цвета Элинара увидела один из тёмных коридоров Красного Замка, только маленький свечной огонёк горел в самом его конце, а вокруг бился о камни ливень. Подхватив юбки, девочка побежала вперёд, но что-то удерживало её шаг, оттягивая ноги назад. Молния. Чей-то крик. Огонёк потух. Она не поняла, проснулась или нет, но дышать стало самую малость легче. Дыхание, не принадлежавшее самой Элинаре, показалось ей слева. Она с трудом повернула голову. Сложно сказать, открыла ли она глаза или всё ещё плавала в своём мутном нескончаемом бреду; на неё смотрело лицо брата, немного расплывчатое по краям, словно тоже было одним из видений. Она начала ждать, когда оно разбухнет и лопнет. Но оно только медленно моргало. Дрожь жути пробежала по предплечьям. Лицо Эйгона подёрнулось рябью. — У тебя лицо дрожит… — Сумела едва слышно прохрипеть Элинара. Лицо исказилось, но разбухать не стало. — Ты заболел тоже? Она не ощущала моргания, поэтому, наверное, то был сон. Волосы вокруг головы Эйгона шевелились, как серебряные змеи или щупальца медузы. — Нет… я — нет. Элинара попыталась кивнуть, но сил не хватило. Она вновь закрыла глаза, ей снова слышались чьи-то рыдания и голос, и какие-то обещания, и загорались вспышки. — Те-тебе очень плохо? Ты умираешь? Голос брата слышался, словно из бочки. — Нет… Я думаю, что нет… — Элинара, — позвал голос и вдруг оборвался. Девочка последним усилием воли открыла свинцовые веки: лицо брата перед ней приняло страшное выражение. — Дейрон умер. То, что она считала видением, обрело плоть и прижалось к ней, дрожа, а сама Элинара никак не могла сопоставить между собой два произнесённых слова. Как это, «Дейрон» и «умер»? Не выдержав умственного напряжения, она провалилась обратно в сон, слева придавленная тяжестью другого тела. Но ночь никогда не бывает бесконечной, и, когда забрезжил солнечный свет, Элинара с трудом приоткрыла глаза. Блёклый луч гладил лицо мягкой кошачьей лапой. Девочка тяжело сглотнула; от ночной лихорадки остался лишь холодный пот да пудовая тяжесть в каждом дюйме тела, во рту было сухо и кисло, в воздухе витал странный запах. Элинаре плохо помнилась ночь, наутро превратившаяся в один сплошной поток мутных образов и слов. Там было что-то важное… Она не могла понять, что. Повернув голову, Элинара увидела рядом примятую подушку. Каждое движение давалось огромным трудом, так что из её груди вырвался невольный болезненный стон, неожиданно громкий в тишине, полной тайного ожидания. Тут же тишина растворилась. Из-за полупрозрачной ткани, задрапированной наподобие полога в изножье кровати и по бокам, Элинара не могла видеть, кто вдруг вскочил с кресла, но слышала торопливые шаги. Ткань колыхнулась, из-за неё появилось заплаканное лицо септы Дироны. — Слава Семерым! — Женщина всплеснула руками, голос у неё дребезжал. Элинара же, исчерпав запас сил, вновь закрыла глаза. — Слава… Слава Семерым… И, провалившись в полусон, принцесса с трудом понимала, кто ходил вокруг неё, щупал лоб и давил за ушами, вливал в рот горькие снадобья и воду, менял ночную рубашку и простыни с подушками. Послышалось дуновение ветра — это раскрыли окна. Всё время кто-то говорил, шептал, шипел, как вода на раскалённых камнях. — Мама, — выдавила через силу Элинара, пытаясь в подсвеченных солнцем тенях разглядеть свою королеву-мать. Но её там не было. От мгновенно запавшей в душу обиды сердце точно сжали чьи-то жёсткие руки. — Выпейте, принцесса. Мейстер приподнял ей голову и поднёс холодную серебряную чашу к губам Элинары, и, всему покорная, она выпила всё, что ей дали; ночная тьма вновь смежила ей веки. *** Неужели боги прокляли её? Вторые сутки королева сидела недвижима, только слёзы катились по смертельно побледневшим щекам. Напрасно служанки старались убедить её покинуть комнату принца Дейрона, напрасно приходил со словами утешения король Визерис — всё рухнуло. Она проклята. Что она сделала дурного? Кроме того, что всегда следовала своему долгу, блюла честь? Она дарила династии наследников, одного за другим, и каждый из них был одинок и никому не нужен, а теперь… Когда её милый, прелестный мальчик!.. Рыдание прорвалось вырвавшейся из плотины горной рекой. Её любимый мальчик!.. Ужаснувшись самой себе, Алисента содрогнулась и вцепилась в платье на груди, как если бы хотела выдрать собственное сердце и избавиться, наконец, от боли. На месте её любимого мальчика разверзалась зияющая, сосущая пустота. Его серебристые кудри, его чудесные, ласковые глаза, его ручки, которыми он так часто брал материнскую ладонь — всё обратится в пепел. Королева, согнувшись, зарыдала в голос. Это невозможно. Это несправедливо. Сердце матери, потерявшей дорогое дитя, истекало кровью, изрезанное в клочья. Ничто не могло утешить её. Боль так крепко впилась ядовитой змеёй в самую душу, что Алисенте казалось, она никогда уже не сможет оправиться от неё. Она ненавидела себя, не сразу принявшую третьего сына, ненавидела Орвиля, не сумевшего спасти Дейрона, ненавидела богов и самое мироздание. Ещё почти три дня назад её мальчик был весел, улыбался ей, говорил, как он любит «мамочку» и дарил своего маленького дракончика… Больше никто из детей не звал её мамочкой. Новый приступ рыданий захватил королеву, как сильнейшая буря замыкает в себе попавшее в её гущу судно. Стук заставил её утихнуть, рукой закрыв рот. Королева должна вести себя соответствующе. Даже в скорби. Это её долг. Она… Она должна исполнять долг, в этом её предназначение. Алисента заставила своё неутихающее горе спрятаться под давящей плитой приличий: пускай волны бьются в гранит. Гранит всё равно сильней. — Войдите. Голос её стал надтреснутым, что-то надломилось глубоко внутри. — Ваша Милость… — Осторожно начал Орвиль. Она не могла… Не могла не смотреть на пустую кровать, на поверхности которой не было теперь ни единой складки и все подушки были составлены в строгом порядке. — Ваша Милость, принцесса Элинара, слава богам, идёт на поправку. И принц Эйгон, несм… — Хорошо. Дракон сожжёт её милого мальчика. Дотла. Он будет лежать там, на этих носилках, совсем один, и дракон сожжёт его… Всё, о чём она могла думать — то, как осунулось личико Дейрона, как веки его стали лиловыми, а линия рта скорбно изогнулась. — Ваша Милость, вы жел… Он был таким славным ребёнком, здоровым, милым, весёлым и тихим. — Можете идти. — Грудную клетку скрутило, как выжатое бельё. Она больше ничего не желала. Оставшись одна, Алисента спрятала лицо в ладонях и плакала уже бесслёзно и беззвучно, иссушенная и охладевшая ко всему. *** Элинара стояла перед зеркалом, вяло наблюдая, как две служанки одновременно шнуровали узкие рукава траурного платья. Всё оказалось вовсе не бредом, а жестокой правдой. Противоположные друг другу чувства боролись в ней: стыд за отсутствие слёз, гнев из-за отсутствия матери, скорбь по умершему брату, — всё разом казалось так много, что Элинара чувствовала саму себя необыкновенно тяжёлой. Теперь все ходили притихшие, придавленные трагедией. Нахлынув, как волна, унёсшая с берега вместе с серыми камешками величайшую драгоценность, болезнь покинула Красный Замок. Уже уставшая стоять, Элинара нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Петлицы едва уловимо скрипнули, и в отражении принцесса увидела за своей спиной тёмную фигуру старшего брата. Чувство облегчения, которое она испытала при этом, было приятно и удивительно чистым: мелкая ссора больше ничего не значила. Не выдержав, Элинара отдёрнула руки от служанок и повернулась к Эйгону — тот стоял молча, как будто тоже не знал, как вести себя теперь. Почему всё не может быть, как раньше? Губы принцессы опасно задрожали. Беспомощность и скорбь витали в воздухе, отравляя его. Ещё так недавно был обычный день, один из многих, в котором было место шуткам и засахаренному миндалю, в котором она, как каждым утром на протяжении всей своей жизни, сидела рядом со всеми братьями и сестрой — и вот как будто разорили и рассеяли по ветру гнездо, а сама Элинара осталась без убежища, вышвырнутая из-под крыльев, которые всегда прикрывали её. Но на протяжении всей своей жизни она не была одна. Элинара не поняла, кто из них подошёл первым к другому. Но кончилось всё тем, что они с Эйгоном стояли посреди комнаты, крепко обнявшись, и оба притом старались не хныкать — только отзвуки плача чувствовались в судорожных движениях рук. — Я… Я думал, ты тоже умрёшь, как Дейрон. — Гнусаво прошептал мальчик, впервые осознавший ценность жизни и ужас смерти. Вот теперь слёзы встали у Элинары в горле. Она обняла брата крепче. — Хорошо, что ты не умерла. *** …Запах горелой плоти, похожий на запах, порой нёсшийся от кухонь, когда там что-то шло не так, ещё долго невесомо преследовал его. Солнечный Огонь, гордость принца Эйгона, парил в небе над всеми собравшимися проводить Дейрона в последний путь, и чешуя его сверкала золотом в бледных солнечных лучах. Это был промозглый, сырой, серый день. Эйгон стоял рядом с матерью, но матери с ним не было. Подняв голову, мальчик увидел лишь её побледневший профиль и устремлённый в пустоту взгляд глаз, казавшихся ещё темнее и больше из-за синяков под ними. Отец произносил речь, но едва ли хоть кто-то вслушивался в его слова. Принц нащупал левой рукой холодную ладонь сестры и крепко сжал, не глядя на саму Элинару. — …Kostagon zȳhon gīs vilagon isse lyks. — В повысившемся тоне послышалось нечто, напоминавшее отчаяние. Король Визерис оглянулся, словно желая найти что-то в полуопущенных лицах, задержал взгляд на скорбящей королеве-жене, и нервно облизнул губы. Наконец, отец обратился к своему первому сыну: — Эйгон. Мать сказала, таков порядок. В тот момент, когда покрасневшие глаза её вновь затуманились слезами, Эйгон понял: как только драконий огонь охватит Дейрона, мать возненавидит его. Элинара коротко сжала его ладонь. Мать всхлипнула и опустила голову, черная вуаль волнами пошла на её щеках, самый ветер, казалось, мог снести королеву с ног. Послушный всякой команде, подросший до размеров хорошего боевого коня, не считая крыльев, Солнечный Огонь опустился на возвышенность, но блеск его словно померк; собравшись с силами, Эйгон отпустил руку сестры, поплёлся ближе к возложенному на помост телу младшего брата. Он оглянулся в поисках поддержки, но на него уже никто не смотрел. Солнечный Огонь издал клокочущий звук. В горле у Эйгона как будто кость встала. Может, лучше бы им с Дейроном махнуться местами. Слово никак не желало облечься в звук, затянутое сухой ноющей тоской, ещё более неприятной от того, что Эйгон понимал: это не по брату тоска, а по миру, который навсегда изменился с его смертью. Его тело… При жизни Дейрон казался больше, а теперь… Глаза защипало. Незаметно прокашлявшись, Эйгон приказал: — Дракарис, — и вихрь пламени объял маленькое тело. Ведь не он убил его? Не он? Принц ощутил сьюминутный порыв подбежать и проверить, не жив ли брат, не ошибся ли мейстер — вдруг он?.. Жар огня достиг лиц, запах жжёного мяса забился в ноздри. Дети принцессы Рейниры прижались к матери, вцепившись в подол её платья, глаза младшего, Люка, она прикрыла рукой, потому что даже не видя, как в потоке драконьего пламени опадал помост и таяло завёрнутое в саван тело, тот начал плакать. И, идя обратно на своё место, Эйгон увидел, как король — король, его отец! — положил руку на плечо этого хнычущего мальчика. Горчивший на языке вкус предательства Эйгон посчитал гарью и всё пытался проглотить. Мать говорила ему о наследии, которого нет. Она называла его наследником, но он встал обратно, и никто не сказал ни слова. Открытие поразило Эйгона, как удар молнии. Мать лгала. Он никогда не будет королём. Вскоре от помоста и Дейрона остался только пепел. Солнечный Огонь, чувствуя настроение своего всадника, не поднялся обратно в небо, но остался на холме, притаившись, как кот. Небо оставалось всё таким же серым, только теперь казалось, что в воздухе стали парить частицы пепла, недостаточно крупные, чтобы увидеть, но достаточно заметные, чтобы ощутить их на коже и губах. Слуги, гвардейцы, лорды и леди зашевелились, тут и там вспыхнули разговоры. Семилетний Эймонд подошёл к матери, взяв ту за руку. Эйгон в ответ на это только тихо фыркнул и посмотрел на сестру: по лицу той бродили тени мыслей, в задумчивом взгляде отражался блеск Солнечного Огня. Она жевала губы, явно над чем-то размышляя. — Ты чего? — С опаской спросил Эйгон. — Ничего, — поспешно ответила Элинара, но выражение её лица ничего хорошего не предвещало. И ощущение Эйгона вмиг оправдалось, когда сестра медленно, явно осторожничая, подошла к матери. — Мама? До того гладившая Эймонда по плечу, королева чуть дёрнулась, как будто голос дочери вывел её из забытья. Элинара же вдруг замялась, но потом выдала практически скороговоркой: — Матушка, у Дейрона остался дракон. Можно я возьму Тессарион себе? Нашла же время! Отчаянно борясь с неловкостью за сестру, Эйгон кашлянул себе под нос. Он старательно делал вид, будто его вообще здесь не было, но из-под ресниц поглядывал с невольным напряжением и ожиданием. У сестры не было дракона… Это несправедливо. Будет хорошо, если Элинаре позволят взять Тессарион себе. Они с ней тогда станут равны. Но рот матери неуловимо дёрнулся. Гнев пронёсся в её глазах. Грудь стала вздыматься так высоко и тяжело, словно королева пыталась задержать внутри крик. — Нет. — Отчеканила мать. Она бросила слово, как камень, и Эйгон почти увидел, как тот попал в цель. Щёки Элинары пошли пунцовыми пятнами. — Никто не возьмёт Тессарион. Никто. — Н-но мама… Сестра оглянулась, ища кого-нибудь, кто встал бы на её сторону, но Эйгон только спрятал глаза. Мать всё равно уже всё решила. — Эйгон, — он вздрогнул и вскинул голову, — уведи сестру. Это было несправедливо. Прежде незнакомое чувство обиды не только за себя, но и за сестру, вспыхнуло в душе Эйгона. Дейрон уже мёртв, а они живы, так почему мать всё ещё куда больше с ним, чем с другими своими детьми? Мокрыми от слёз, горевшими от негодования глазами Элинара смотрела в лицо матери, но её усилия были напрасны; Эйгон потянул сестру за локоть, но не преуспел. — Пойдём, — он настойчиво дёрнул Элинару за руку. Спустя ещё пару мгновений, так и не добившись своего, девочка поддалась и чуть не споткнулась о собственные ноги. Пускай у неё нет дракона. Они могут… Загоревшись внезапной идеей, Эйгон потащил сестру к Солнечному Огню. — Не проси больше. — С напускной строгостью, которую подсмотрел у взрослых, бросил Эйгон. — Это выглядит… глупо. Он покосился на сестру, проверяя, не обиделась ли она, но Элинара была слишком охвачена своим поражением. — Но Тессарион всё равно осталась без всадника! Я… Я… — Не замечая, куда они шли, жаловалась Элинара. — Забудь про Тессарион! — Вновь вскинулся Эйгон, они остановились, и он, собравшись с мыслями, кивнул сам себе. Если бы умерла Элинара… Сестра смотрела на него, следы болезни ещё не оставили её лица, но она была жива. Смущенный новым, непонятным и обострённым чувством, Эйгон порывисто закончил, не успев толком подумать над решением: — У тебя будет Солнечный Огонь. Пойдём. Мы будем оба летать на нём. *** Элинара представляла Горе уродцем с заячьей губою, слепыми текущими глазками, длинными когтями и раздвоённым языком: оно бродило теперь по Красному Замку, заглядывая во все углы, его зловонное дыхание неслось вместе со сквозняками. Уроки возобновились. Смерть принца Дейрона обсуждали неделю, а потом стали, как водится, находиться другие поводы для обсуждений. Одна дама кольнула другую отравленной шпилькой, Бракен и Блэквуд влюбились в одну и ту же леди — впрочем, была ли это леди, оказалось вопросом отдельным. Ах, конечно, бедная королева Алисента… как ей не повезло. Девочка медленно поднималась по лестнице, на каждой ступени совершая поворот вокруг себя. Эйгон был на уроке валирийского, и Элинара маялась от одиночества и неприятного ощущения покинутости. Чёрный подол мелькал на поворотах, как галочье крыло. Принцесса проскочила последние две ступени и нехотя поплелась по галерее, стараясь припомнить какую-нибудь интересную стихотворную загадку; она так увлеклась, что не заметила возникшую словно из неоткуда принцессу Рейниру. Чуть не врезавшись в неё — какой позор! — Элинара поспешно отскочила в сторону да присела в реверансе. — Принцесса, — пролепетала девочка. Она чувствовала, что её одарили улыбкой. Она не привыкла даже в мыслях называть Рейниру сестрой. Сестрой была Хелейна, только Хелейна, а Рейнира — это… это полусестра. — Здравствуй, Элинара. — Спокойный, мягкий голос принцессы ласкал слух. Она всегда была такая гордая, прямая, как клинок! Элинара робко посмотрела на полусестру, с сыновьями которой так любила играть в раннем детстве. — Ты идёшь к матери? Не чёрное, но тёмно-красное платье делало её похожей на королеву. Элинара кивнула. — Как она? — Она… Мама очень горюет, принцесса. Та издала какой-то непонятный сдавленный звук. Принцесса Рейнира подошла к Элинаре ближе и мягко дотронулась до плеча девочки, затянутого чёрным бархатом. — Принеси ей мои искренние соболезнования, хорошо? Дейрон был так мал… Нам всем очень жаль, что так случилось. С глубочайшим удивлением Элинара следила краем глаза, как принцесса Рейнира, всё так же задумчиво улыбаясь, переложила несколько локонов на её плечо. В её лице отразилась некая мечтательность, девочке показалось, ей скажут что-то ещё, но полусестра лишь вопросительно посмотрела на неё. Тогда Элинара ещё раз присела в поклоне: — Я передам. Благодарю, принцесса. Тёплые пальцы ещё раз невесомо коснулись её волос, прежде чем Рейнира признательно кивнула. Почему мама так злилась на неё? С недоумением девочка провожала взглядом принцессу, и, польщённая оказанным ей добрым вниманием, находила ту и удивительно красивой, и милой, и доброй, и справедливой. Ей в голову пришла горячечная мысль — осветлённая ею, Элинара помчалась к матери. Это было её первое серьёзное, осознанное желание! Она вдруг в воображении увидела жизнь, о которой хотелось мечтать. — Матушка… — Сразу направившись к матери, Элинара уселась на подушку у её ног и сложила руки у той на коленях. Королева, сидевшая с вышивкой, тут же отодвинула пяльцы, и недоумённо взглянула на дочь. Элинара умоляюще сжала руки на её коленях: — Когда я вырасту… Можно я стану придворной дамой принцессы Рейниры, пожалуйста? Это был взгляд, полный нехорошего удивления и чего-то острого, засверкавшего из глубины. Как будто в мирной стоячей воде показались пираньи зубы. Или крыло дракона — в мутно-сером небе. — Что? Лицо матери сперва окаменело, а потом будто посыпалось крошкой. Напуганная реакцией, Элинара все же повторила, стараясь в речь вложить всё своё желание: — Можно я стану придворной дамой принцессы Рейниры? Пока… Пока вы не выдадите меня замуж? Королева боролась с негодованием, но губы её дрожали в этой борьбе. Она смотрела в лицо дочери со странным твердым выражением, которое Элинара ещё не умела распознать и сомневалась в том, не сказала ли случайно что-то обидное. Мать прикрыла глаза, сделав глубокий вдох. Она наклонилась, обдав приятным мягким ароматом, так близко, что Элинара могла разглядеть зеленые крапинки в её глазах. Девочка замерла, когда матушка обхватила обеими руками ее лицо, но как-то твердо, как створки моллюска обхватывают жемчужину. — Элинара. — Начала Алисента таким образом, что казалось, она хотела каждый звук как бы ввернуть в самое нутро, вдавить в чужое сознание. — Послушай меня. Ты не будешь придворной дамой Рейниры. — Но… — Ты будешь королевой. Элинара вытаращила глаза, неверяще уставясь на мать. Она? Королевой? Но разве все эти леди, обсуждавшие Бракена и Блэквуда, не звали будущей королевой Рейниру? Разве сама матушка не.? Девочка не понимала ровным счётом ничего. Ей медленно открывалась тревожащая, щекочущая разум мысль — первая из многих: за спокойным, привычным обличьем всего сущего скрывалось нечто другое. Клокочущее, готовое вонзить зубы и разорвать это сущее на части. — Я… — А взгляд матери стал твёрдым, как железо. — Я стану женой Джейкериса? — Нет. Элинара видела, как королеву оставляло терпение. — Но как тогда?.. — Королем станет твой брат Эйгон. А ты… будешь его королевой.