Твой мир обречён

— Купала? Ты серьёзно? — Хватит так на меня смотреть! И улыбку эту идиотскую спрячь, я могу переквалифицироваться в стоматолога на пару часиков. Хоть Чуя и вправду старается изменить своё выражение лица на что-то более хмурое и сосредоточенное: всё-таки, они тут серьёзные вещи обсуждают — религиозные секты и массовые помешательства на убийствах, — как только юноша замечает, что на острых скулах девушки блеснул еле заметный сдержанный румянец, уголки губ просто отказываются опускаться. Нет, серьёзно? — Не ожидал… — Ты глухой или тупой? — снова огрызается Йосано, чуть ли не зубами клацнув, и теперь уже Накахара поднимает руки ладонями кверху от греха подальше. Акико откашливается, видимо, поняв, что своей резкой реакцией спровоцировала ещё больше обязательно чуть позже произнесённых вопросов и растеряла всю свою репутацию, и отворачивается в своём кресле, изображая глубокую заинтересованность стоящей рядом банкой с таблетками. Как будто, пока её не было, кто-то забрался в самый опасный кабинет Агентства и, конечно, всё перепутал. Воспользовавшись тем, что девушка предпочла не видеть ухмылки друга, Чуя вдоволь расслабляет лицевые мышцы в самопроизвольной улыбке. Утро понедельника выдалось тяжёлым не только потому, что это утро понедельника, а ещё и потому, что это был день возвращения Куникиды на работу. И, конечно, за время его отсутствия «никто не работал, вы тут что, днями чаи в кафе гоняли? Что с ведомостью, Дазай, почему заполнен только один день? Где отчёты о вашем деле? Йосано, нам нужно тоже написать рапорт. У вас лежит приглашение на встречу и вы молчите? Вы что, совсем с дуба рухнули?! Ничего не готово! Кенджи, ты хоть цветы поливал?» Всем доброго утра, называется. Осаму был готов рвать волосы на голове ещё у входа в здание, а на пороге офиса, когда ещё из коридора услышал громогласный голос, которым уважаемый заместитель директора отчитывал "бесполезного" Ацуши, резко развернулся на девяносто градусов по направлению обратно. Правда, тут же был пойман за ворот и повёрнут обратно в правильном направлении. Мало того, что все были сонные, как мухи, так теперь, после длительного промывания мозгов, ещё и злые, как собаки. Даже Фукудзава решил не испытывать судьбу и не заглянул к любимым подчинённым, предпочёв скрыться в кабинете и не отсвечивать. Не ясно, в какой момент, но вскоре за ним последовал и Ранпо. К нему претензий и так было минимум, но "повышенные децибелы выводят из строя работу мозга". Очевидно, идти за ним к президенту Доппо, всё-таки, не решился. Как Чуя спасся? Вопрос очень хороший. Его спасение явилось в виде прекрасной девушки с каре по плечи, которая сказала, что ей необходимо забрать его на десять минут на перевязку. Куникида, на удивление, фыркнул, но промолчал, и тогда Накахара окончательно понял, что совместная работа очень пошла им на пользу. И Чуя, и Акико понимали, что нагло напиздели коллеге про десять минут (как минимум, на данный момент прошло уже около семидесяти пяти), понимали это и другие работники ВДА, завистливо глядя в их спины, понимал это, может, даже Доппо. Но да ладно. Он обещал выделить ей время в понедельник? Он выделил. Правда, немного — очень растяжимое понятие, когда дело касается таких новостей. — Не смей меня осуждать, — выставляет палец вперёд Йосано, сверкнув сиреневыми глазами, когда наизусть уже выучила состав несчастных таблеток. Чуя поднимает руки ещё выше, вскинув брови. — Я? Что это за предъявы? Я тебя вообще никогда не осуждал. Я просто в ахуе от того, как ты столько успела за несчастные четыре дня. Ну, и, может, я всё-таки удивлён, что твоя установка об взаимоотношениях с мужским полом дала такую внушительную трещину… — Никакую трещину ничего не дало, — морщится Акико, — Я же говорю, что это было с одной стороны… — Он целый! — громко прыскает Накахара, — У него ничего не сломано и он всё ещё не хромает, как его дружок. — Это… — И это Купала, блять. Белорус и Исполнитель Мафии. Девушка тяжело вздыхает, уронив лицо в ладони на столе. — Всё, хватит, — мычит она в руки, крепко зажмурившись. Не понятно, что побудило её рассказать Чуе о столь неоднозначных изречениях в свою сторону от мафиозника, но теперь уже в любом случае поздно. Просто надо было этим с кем-то поделиться, ладно? Тем более, в Накахаре она была уверена на сто процентов. Скажи она кому-то другому — и всё, репутация потеряна, от лживых слухов уже не отмоешься. А он точно никому не растреплет, конечно, не считая одного человека, — Всё обо мне и обо мне. Ты там что успел за эти четыре дня? В жизни не поверю, что у вас тут было тихо-мирно. Юноша, может, и не хотел бы сворачивать такую интересную тему на полуслове, но проглатывает все остроумные шутки, способные отправить его на койку в медкрыле на неопределённый срок, и умолкает, почесав затылок. Йосано сначала хотела придерживаться условленного уговора о неразглашении в пределах своих организаций, но потом быстро поняла из короткого диалога Куникиды и Ранпо, что второй уже и так всё понял. «И что, правда сами со всем справились? И вход в катакомбы сами нашли, и Нэо по базе пробили, и с сумасшедшими разобрались? Мне даже ни разу не дошёл звонок с жалостливыми просьбами рассказать про библейские сюжеты». — «Ну да. А что тебя не устраивает?» — «Меня и не устраивает? Вы что, я только рад, что работаю с такими смышлёными коллегами. Вы прямо выросли в моих глазах. Ай, ну и молодцы!» Если бы не эта знакомая провокационная улыбка, Акико, наверное, не уловила бы в этих речах очевидного сарказма. Только вот она знает Эдогаву далеко не первый год. Ну, раз один знает, то второй же не считается? Тем более, Чуя только на половину детектив, а про то, можно ли ей рассказывать бывшей мафии такие секреты, никакой договорённости не было. Она оценивающие глядит на Накахару, ожидая, пока он вдоволь насмотрится в потолок, наверное, что-то вспоминая. — Да нет вроде, ничего такого, — в конце концов безразлично пожимает плечами, незаметно сплетя пальцы в замок на коленях. Акико удивлённо распахивает глаза, подставив по подбородок ладонь. — Да ты что? А о чём же ты тогда так долго думал? Я уже сказала, что ни за что не поверю в то, что в отсутствии Куникиды всё преспокойно выполняли свои рабочие обязанности. Девушка сужает веки, просверливая дыру в черепе в поисках ответов, но до самого интересного просверлить не успевает, потому что юноша снова вскидывает руки. — Точно! У нас же кафе какие-то придурки разнесли. Ну, это не важно в целом, про это тебе пусть кто-то другой расскажет, там скучно. Но ты не поверишь, кого взяли на должность новой официантки. Йосано тут же подсобирается, напрочь забыв о той странной заминке вначале. — Удиви. — Люси из Гильдии, — усмехается Чуя, видя, как глаза напротив чуть не вышли из орбит. — Ахуеть, и это называется "ничего такого"? Там Ацуши вообще живой? Как он это пережил? — Вроде ходит, всё с ним в порядке. Я не знаю, что там и как, видел её всего один раз, но наш тигрёнок был достаточно взвинченным, когда вернулся оттуда в первый раз. Акико молчит с минуту, методично накручивая локон на палец и прислушиваясь к шуму за стеной. Кажется, громче всех там прослеживается голос Куникиды, но громкость Дазая вполне может скоро догнать коллегу. Спелись обратно в дуэт, называется. Она со спокойной улыбкой вслушивается в монотонный по сравнению с её рассказом голос, которым Чуя пытался перечислить всё, что произошло, лишь бы утолить её жажду новостей. Вот только мыслями, кажется, она была очень далеко отсюда. Почему-то только сейчас ей вспомнился инцидент, может, трёхнедельной давности в этом самом кабинете. Тогда она не задавала никаких вопросов, счёв это личной темой, в которую она этично не будет лезть. Не задавала она вопросов и тогда, когда дуэт Накахары и Дазая с треском развалился. Личная междоусобица после порчи её действительно не волновала. Но вот про работу, кажется, можно и узнать. Поэтому Йосано обрывает юношу на полуслове, сведя брови к переносице. — Прекрасно, спасибо, всё, что мне было нужно, я узнала. Теперь вернёмся к насущным проблемам. Что у вас там с Дазаем? Чуя зависает, откидываясь спиной обратно в кресло, но прямого взгляда не отводит, каким бы провокационным девушка ни пыталась сделать свой. — Про что ты? — невинно спрашивает он. — Хотя бы про тот концерт после твоего пробуждения. Мне показалось это странным. А ещё страннее показалось то, что вы так просто разбежались. Ничего не хочешь мне рассказать? Это, конечно, был больше дружеский вопрос, никак не похожий на допрос с пристрастием. Ничего такого Акико в него вкладывала. Ей просто было интересно, что такого могло произойти, что Чуя вдруг решил отказаться от работы со своим напарником. Но Накахара, на её взгляд, реагирует достаточно интересно: в упор смотрит на неё, изогнув тонкий шрам на брови. — Да там не важно. Сейчас уже всё нормально. Ого. Очевидно, больше Йосано никогда не поверит в эту чепуху про «вроде ничего такого». — Уже нормально? Насколько я помню, когда я уезжала, ты даже не смотрел в его сторону. Я не успеваю следить за вашими взаимоотношениями. — А следить и не нужно, спасибо, — усмехается Чуя более расслабленно, чем раньше, — Всё в порядке. Девушка удивлённо смотрит на него несколько секунд, но затем громко выдыхает, закатив глаза. — Ну и хорошо. Будем считать, что я рада. — Ты нагло обманываешь. — Я знаю. Ну, может, не до конца она и обманывает. Выуживать какие-то секреты она из него точно не будет. Нормально — значит, нормально. Может, ей действительно спокойней, когда всё ясно и понятно. — И что, вы сейчас обратно в пару встанете? — Не думаю. По крайней мере, точно не сейчас. Может, Йосано хотела вставить что-то ещё, но теперь Чуя тоже слышит набирающий обороты голос Дазая из офиса, и они оба одновременно вздыхают, поднимаясь с места. Ладно, что-то они действительно засиделись. Не дай бог Куникида узнает о том, что никакой перевязки на самом деле не понадобилось, потому что рана уже два дня как затянулась. — Только никому не слова, — оборачивается уже у двери Акико, сложив руки на груди. Накахара насмешливо вскидывает брови, опираясь локтем на стеллаж. — О том, что к тебе подкатывал Купала, а ты, судя по всему, была не против? Только уловив опасно блеснувший огонёк ярости в сиреневых глазах, он уже в примирительном жесте выставляет обе руки вперёд с громким смехом. — Всё-всё! Я понял, что ты имела в виду. Но только не говори мне, что ты правда надеялась, что подобные шутки обойдут тебя стороной после такого. — Ой, иди на хуй, Накахара, — брезгливо толкает дверь Йосано, с новой силой закатив глаза, и Чуя уже хочет последовать за ней следом, как вдруг опять врезается в узкую спину, — Кстати, почему ты в водолазке? Я, конечно, не спорю с тем, что она тебе идёт, но ты погоду на улице видел? Боишься простудиться? Юноша не меняется в лице, но девушка успела заметить, как он быстро сглотнул перед тем, как с такой же улыбкой ответить: — Мне не жарко, можешь не беспокоиться. Но прости, что тоже не хожу в льняной рубахе нараспашку. Съехал мастерски. Ещё один насмешливый комментарий в сторону сатанисткой истории, и девушка уже забывает, о чём там спрашивала, раздражённо встряхнув волосами, когда наконец-то ступает в коридор. Правда, тут же морщится, поняв, что теперь адские крики из офиса стали ещё громче, но с готовностью шагает к двери. Йосано не замечает, как Чуя, идущий чуть позади неё, незаметно выдыхает, оттянув чокер на шее, чтобы дать себе больше кислорода. Вроде проехали. — Я. Просил. Тебя. Составить. Отчёт, — выдыхает через нос Куникида, прижимая к груди свой блокнот так, будто защищает ребёнка от убийцы с ножом. Голос уже сел от слишком длительного диалога на повышенных тонах, поэтому рычащие обрывы между словами звучат ещё более угрожающе. — Я. Его. Составил, — нахально передразнивает Дазай, крутанувшись в кресле. В карих глазах явно виден огонь раздражения, хоть и сильно подавляемый. Наоми с Кёкой предпочитают отсиживаться молча, выглядывая из-за столов в сторону конфликтующих сторон. Как только дверь тихо скрипит, а на пороге появляются две фигуры, только вышедшие из медкрыла, в них сразу врезается с десяток умоляющих взглядов со всех сторон: несчастные парни и девушки с огромными стопками какой-то макулатуры, с дрожащими от перенапряжения руками, которыми они пытаются за пятнадцать минут выполнить всю работу на ближайшие несколько лет, с ясно читающейся в глазах мольбой смотрят настолько жалостливо, будто думают, что они могут сделать хоть что-то. Но Йосано, только зайдя в помещение и увидев столь прискорбную картину, в центре которой — уже расслабленно сидящий на стуле Дазай и нависший над ним напарник, кидает на Чую очень многозначительный взгляд и высоко поднимает руки, ретируясь к выходу. Вдруг появились очень важные дела, с кем не бывает. Надежда в глазах парней и девушек тухнет с удручающим скрипом двери, когда спасительница уходит. Сам Накахара в который раз тяжело вздыхает, потерев переносицу, и медленным шагом направляется к своему столу. Кенджи склоняет голову к плечу, начиная стараться ещё более усерднее, будто собирается стереть листья деревца в труху, а не вытереть пыль. — Тогда где он? Ты понимаешь, что мне будет нечего предоставлять полиции? — Ничего, большим идиотом, чем ты есть, ты уже не покажешься. Я понятия не имею, где рапорт. Моя задача была написать, а не следить за ним. — Хватит врать! Если бы он был, то он бы был сейчас у меня. — Отчёт был, — решает встрять Чуя, с незаинтересованным лицом присаживаясь напротив. Распалённый Куникида кидает на него злой взгляд, нахмурившись ещё больше, — Я лично писал его вместе с ним. Раз его нет, значит, его потеряли. Дазай с победной улыбкой разводит руками, ещё вальяжней разлёгшись на спинке кресла. — А почему, когда я здесь, никто ничего не теряет и всё делается вовремя? — Доппо сдувает с лица прядь и предпочитает смотреть теперь на другого коллегу, который решил принять удар на себя. Зато, кажется, юноша совсем потерялся в своём конфликте, потому что даже забыл предъявить за час, проведённый не на рабочем месте. — Потому что ты всех пугаешь, а если нет, то сам за всем следишь. Так уж исторически сложилось. Успокаивать его Чуя даже не пытается. Всё равно ровным счётом нихуя не выйдет, зато на него внезапно может свалиться какое-нибудь унизительное дело с пропажей сумки какой-то старушки. Пусть уж лучше поорёт. Может, легче станет. Чуя по себе знает, что, если бы его в таком состоянии хоть одна живая душа тронула, закончилось бы всё бытовой поножовщиной, а в случае Куникиды — отсутствием выходных на месяц. Зато теперь вспыльчивый заместитель директора может не сомневаться в своей важности: наглядный пример того, что никто бы никогда не работал, если бы не его строгая сильная рука. — А я смотрю, вы снова спелись, — раздражённо язвит Доппо, — Что на этот раз? Натыкается он, к своему удивлению, на два одинаковых ледяных взгляда с обеих сторон, а бровь Чуи вдруг медленно изгибается. Столь неожиданная реакция заставляет Куникиду зависнуть ровно на три секунды, и, хвала богам, этого хватает, чтобы Ацуши выбежал из подсобки с прилипшими ко лбу светлыми волосами, довольной улыбкой на лице и большой чёрной папкой в руках. — Я нашёл его! — на ходу выкрикивает он, заставляя всех троих обернуться. Конечно, ещё секунда — и началась бы настоящая драка, где всем было бы плевать, что двое на одного — нечестно, — Кто-то что-то перепутал и унёс его вместе с остальными рапортами в архив. Вот… Наоми, только услышав о том, что кто-то перепутал папки, роняет взгляд в столешницу и нервно прочищает горло. Юноша тормозит на пятках, выставляя находку вперёд на вытянутых ладонях. Доппо сначала неверяще сводит брови к переносице, с размаху открывая первую страницу, но, пробежавшись глазами по тексту и поняв, что это действительно тот самый вполне написанный рапорт, который был ему так нужен, закусывает губу. Накаджима улыбается ещё более довольно, выдохнув и отойдя обратно к своему месту. — Предположим, — бубнит Куникида, запихивая отчёт под мышку, и решает абсолютно проигнорировать многозначительную переглядку коллег. — Ты, кажется, опаздываешь, — подставляет кулак под подбородок Осаму, и огонь раздражения в глазах блеснул с новой силой. Чуя решает воздержаться от комментариев, просто сложив руки на груди. Доппо, только услышав однокоренное "опоздать", резко моргает, оглянувшись на часы, и в последний раз награждает напарника полным ненависти взглядом, направляясь к выходу. Такое ощущение, что перед глазами он уже видит улицу, по которой должен был уже идти согласно графику, поэтому почти сбивает с ног Кёку, которой пришлось быстро сделать шаг в сторону. — Там уведомление пришло новое, — своим спокойным и тихим голосом говорит девочка в его спину, — Парень собирается взорвать полный чемодан взрывчатки посреди улицы. — Я занят, передай это кому-нибудь другому, — отзывается Куникида уже у двери. Идзуми выдаёт первую эмоцию за день, озадаченно склонив голову к плечу, а Кенджи удивлённо переглядывается с Наоми. — Когда ты поймёшь, что не можешь контролировать всё с точностью до секунды, взорвётся солнце, — кричит Дазай, но дверь уже ударилась об косяк, скрыв ответственного коллегу от глаз. Приличная половина офиса облегчённо выдохнули, а остальные просто удержались от звукового сопровождения, радостно разминая руки. Кенджи наконец замечает, что листка, который он так старательно тёр, уже практически нет, и испуганно икает, отбрасывая тряпку в сторону. На самом деле, пыли с самого начала не было, таковым показались капли воды из пульверизатора, которой он опрыскивал растения утром, но спорить с Доппо не хотелось больше, чем заниматься бесполезным занятием. Осаму раздражённо закатывает глаза, откинув голову на спинку кресла. — И куда он так унёсся? — спрашивает Накахара, чуть согнувшись над столом. Дазай очень редко матерился даже у себя в голове, но после такого утра так и хотелось сказать: «надеюсь, на хуй». — По неотложным делам, которые мы, как некомпетентные детективы, откладывали. Понастроил себе планов на день таких, что лишней секунды нет. Но на то, чтобы поорать, конечно, выделил. — А рапорт наш ему нахера? — Антитеррористическая встреча с полицией, — фальцетом передразнивает юноша, тряхнув головой. Чуя вскидывает брови, постучав пальцем по столешнице. — Пиздец. Ну, может, хоть голову остудит. Справедливости ради, у нас давно не было чего-то запланированного, а это его отдушина. Пусть порадуется. — Для того, чтобы радоваться, не обязательно выводить меня из себя. — Без этого радость не будет полноценной. Дазай громко выдыхает, но, кажется, вместе с этим выдохом выталкивает наружу всё раздражение. Они молчат пару минут, пытаясь прийти в себя (Осаму для этого требуется больше времени, потому что если Чуя был под ударом минуты три, по истечению которых уже хотел придушить товарища, то он пробыл в горячей точке больше часа) и наблюдая за мельтешащей обстановкой в помещении как при последствиях после прошедшего торнадо. — Там Кёка что-то про теракт говорила, — вдруг вспоминает Накахара, глядя на него. — Об этом можешь не волноваться, — отмахивается Дазай уже намного более спокойным голосом, чем раньше, — Этим, считай, уже занимается Куникида-кун, — он задумывается на мгновение, тоже о чём-то вспомнив, и кивает подбородком в сторону медкрыла: — Как прошло? Чуя проглатывает очевидный вопрос о том, почему этим занимается Куникида, если он достаточно ясно дал понять, что в его расписании подобное не прописано, и вдруг усмехается, говоря на тон ниже: — Об этом можешь не волноваться, если ты имеешь в виду то, о чём я думаю. А если ты в общем... мне запретили распространяться, но ты бы всё равно мне не поверил. *** Ацуши стирает со лба испарину и довольно улыбается сам себе. Вроде, всё, что нужно было, он перетащил. Осталось только отчитаться Наоми, и можно полноценно отдыхать. Хотя, может, есть резон помочь Кенджи с той кражей, но об этом лучше узнать у самого юноши. В любом случае, сейчас нужно вернуться в офис и хотя бы на пять минут дать себе выдохнуть, чтобы выпить воды. Конечно, сейчас он бы предпочёл спуститься в кафе на свой заслуженный обед, но с их новым составом официантов как-то не очень хочется. Ничего, он и водой обойдётся. Но если бы кто-то дал ему молока… — Ты уже закончил? — слышит он вдруг застенчивый тихий голос за своей спиной и, удивлённо развернувшись на пятках, коротко выдыхает. В него сразу же врезается два маленьких серых сверлица. Кёка сцепила руки в замок за спиной, и ей приходится чуть поднять голову, чтобы заглянуть в его лицо. Новая тёмно-синяя верёвочка для телефона, которую девочке подарил Кенджи, стоит признать, смотрится достаточно уместно в сочетании с красным кимоно. Накаджима не знает, что именно напрягло его в этой фразе. То, насколько странным голосом она была сказана, или то, с насколько искусно изучающим взглядом она на него сейчас смотрит. — Да. А ты что-то хотела? Раньше он бы, конечно, такого никогда не сказал. Если Идзуми хотела поговорить (что случалось с ней крайне редко, ведь вообще-то именно он был зачинщиком диалогов), то она просто подходила и начинала говорить. Никаких вопросов о том, есть ли какое-то дело, из-за которого она вдруг решила начать коммуницировать, не было. Но раньше было по-другому, справедливости ради. Девочка закусывает губу, и теперь Ацуши замечает, как чёрная заколка с рисунком бантика, придерживающая непослушную чёлку, чуть съехала в сторону. Раньше он бы, конечно, её поправил либо ненавязчиво указал, но теперь просто смотрит, чуть сузив веки. В горле всё ещё першит от сухости, он бы сейчас с таким удовольствием выпил стакан воды. — Тебя Ранпо-сан попросил подойти в переговорную. Какое-то новое убийство. Танидзаки там с самого утра торчит. Как всегда. Немногословно, коротко, точно и по делу. Тот стиль речи, которым обладал каждый уважающий себя мафиози. Иногда Накаджима замечал подобный тон и у Дазая, а про Накахару можно вообще промолчать: если дело было серьёзным, по нему можно было невооружённым взглядом заметить, как меняется позиция подчинённого на позицию лидера. Единственное, что Ацуши до сих пор не понимает, так это то, почему руки, явно желающие в привычном движении начать теребить верёвочку на шее от волнения, теперь крепко сцеплены в замок, чтобы это скрыть, а серые сверлица продолжают насквозь буравить его, что-то выискивая. Юноша искренне не понимает, что могло её так взволновать и что она может искать в его глазах. Он же всегда был и будет словно на открытой ладони — все чувства, намерения, эмоции. Скрывать что-то у него не получалось ещё с приюта, когда за любое враньё отхватываешь заключение в подвале на несколько тёмных суток. А если и получалось, то, по крайней мере, Ацуши этого не знал. Он как-то странно почёсывает затылок, коротко кивнув. Значит, перерыв на глоток воды придётся перенести до лучших времён. Может, он сможет набрать в кулере, а выпить уже по дороге? — Хорошо, спасибо большое. Более стоять так нет смысла. У него есть поручение, а значит, он пойдёт и выполнит его. Расследовать убийство с его минимальной компетенцией не хотелось, но нагнетать и так не очень спокойный сегодня нрав Куникиды не хотелось больше, а спорить с Ранпо тем более. Юноша разворачивается, попутно отряхивая руки, чтобы пройти в сторону переговорной, но вдруг чувствует, что что-то ему мешает, будто одежда за что-то зацепилась. Когда Ацуши поворачивает голову с заинтересованным выражением лица, он снова натыкается на два серых буравчика и тонкую руку, охватившую его за край ремня. Идзуми ничего не говорит. Просто пристально смотрит и продолжает держать. Накаджима зависает, моргнув один раз, а затем вскидывает светлую бровь: — Что такое? Дыхание Кёки очень резкое и быстрое, словно ей не хватает кислорода, но, тем не менее, она продолжает молчать. Но Накаджима не собирается её торопить, поэтому терпеливо ждёт ответа на свой вопрос. — Я обидела тебя. Девочка облизывает сухие губы и говорит это практически шёпотом, поэтому, наверное, не будь у него тигриного слуха, он бы, может, и не разобрал бы что-то целесообразное в этом бубнеже. Но у него есть слух тигра, поэтому он удивлённо распахивает глаза. — О чём ты? Если быть честным, то он и вправду не понимает, что она подразумевала под этой фразой. Хватка на ремне становится крепче, будто Идзуми боится, что он юноша может сбежать, или будто она пытается скрыть нервную дрожь. — Я обидела тебя, — так же, но более настойчиво повторяет Кёка, — Мне жаль. — О чём ты говоришь? Да Ацуши бы с удовольствием обговорил то, что он на неё обижен. Если бы был действительно обижен или хотя бы понимал, в чём его уличают. — О той ночи, — девочка нервно сглатывает, наконец опустив пронзительный взгляд в пол, — Тогда ты сказал, что всё хорошо. Но я же вижу, что ничего не хорошо. Сбивчивая и даже грустная интонация снова сбивает Накаджиму с толку, и он полностью обращается в слух, уставившись на тёмную макушку. — Я не хочу чувствовать себя виноватой постоянно. Мне нужен чёткий ответ, — Идзуми шмыгает носом, помолчав пару секунд, а затем снова вскидывает голову, явив сухие, но абсолютно осознанные взрослые глаза, — Я уже говорила, что пойму, если ты больше не захочешь знать меня. Ничего не изменилось. Просто скажи, что не хочешь меня видеть и мы больше не... ты не хочешь быть моим другом. Я хочу знать. И приму любой ответ, потому что осознаю, насколько ужасно поступила тогда. Она замолкает, строго смотря на Ацуши, и теперь он вообще не знает, как себя вести. Если быть честным, он не особо понимает, что она имеет в виду. С чего она взяла, что спустя три недели он до сих пор обижен? Его учили не жить прошлым, учили забывать плохое, даже если оно возвращается к тебе с каждым ночным кошмаром. Юноша даже забыл, что именно в ту ночь заставило его так обидеться на Кёку. То, что она предпочла Акутагаву? То, что она была готова бросить его два раза, подразумевая то, что он слишком слаб? То, что она ни во что его не ставила до момента, пока он снова не заполучил свою способность? То, что она не поверила в невиновность Дазая? То, что она всегда оставляла его позади? А может, всё вместе? А если он помнит о каждом из этих пунктов, не значит ли это, что он обижен? Накаджима не умеет обижаться. Никогда не умел. Всегда оправдывал каждый плохой поступок в свою сторону. Начиная детьми в приюте, что подставляли его, клеветая на кражу конфет, из-за которой он получал жестокие наказания, — они не общались, за счёт него они могли заработать себе баллы и поесть два раза в день, он просто не мог их осуждать за попытку исправить своё плачевное положение, ведь выживает всегда сильнейший. И заканчивая тем, как Дазай дал ему пощёчину во время истерики на платформе, — она была ему в тот момент нужна, как ведро холодной воды на разгорячённую голову, а сам наставник был на тот момент не в самом лучшем состоянии, чтобы терпеть его приступы жалости к самому себе. Разницы в этих вещах не было, — Кёку можно было бы так же оправдать, ведь идти вперёд в одиночку — базовое правило для любого мафиозника, как ты ни пытайся от него отделаться. Разница была. В другом. Потому что Идзуми он считал своей подругой. И именно поэтому было настолько больно. Ацуши не знает, как ощущается обида, потому что никогда её не испытывал. Быть может, то, что он до сих пор чувствует к Кёке — она и есть? Просто со стороны девочка видит больше, чем он сам, и в состоянии дать характеристику тому, как он стал с ней себя вести. А почему он с ней стал так себя вести? Вывод только один: потому что он и вправду обижен. И как он раньше не сложил такой простой пазл? Новое открытие для него самого. Накаджима Ацуши умеет держать обиду. Но хочет ли он перечеркнуть всё, что чувствует к Идзуми, исключая эту самую обиду, только из-за одного проступка? Точно нет. Особенно теперь, когда смотрит во всё ещё ожидающие глаза. Кажется, она говорила, что спокойно примет любой ответ. Кажется, она и вправду в этом уверена. Тогда у Накаджимы тоже есть для неё открытие: он видит в чёрных зрачках блик страха. Облегчённая улыбка сама срывается с губ, когда он присаживается на одно колено перед ней, а тонкие пальцы наконец отпускают злосчастный ремень. — Ты права, — кивает Ацуши, — Я был обижен. Но из-за того, что ты сделала, я не перестал считать тебя своей подругой и уже точно не перестал быть твоим другом. Просто... Всё, что ты видела, что бы ты там ни замечала, я делал бессознательно. Наверное, мне всё ещё трудно после прошедшего общаться с тобой так, как раньше. Но, поверь, я уверен, что это пройдёт. Я уже понял, что ты жалеешь о том, что сделала, и, возможно, не думала в тот момент. Кёка было открывает рот, чтобы что-то сказать, но юноша склоняет голову к плечу, предупреждая, что он не закончил, и девочка хмурит брови, снова замолкнув. — Дело тут совершенно не в извинениях. Простреленную ногу не залечить пластырем. К сожалению, нужно подождать, пока пуля выпадет сама, а кожа срастётся. Вот и мне тоже нужно время. Это ничего не меняет, ни в наших отношениях, ни на работе. Просто подожди ещё немного, пока я отойду, хорошо? Он видит, как Идзуми изумлённо хлопает ресницами, совершенно не зная, что сказать, и опускает взгляд обратно на свои туфли. Торопить он её не будет, всё же, ему понадобилось три недели, чтобы осознать контекст своего чувства, и он не будет требовать этого от неё за жалкие пару минут. Но всё равно с улыбкой поднимает руку, всё-таки поправляя придерживающую непослушную чёлку заколку с чёрным бантиком. Девочка моргает один раз, дёрнувшись от неожиданного действия, и теперь на месте страха в зрачках засиял огонь надежды, который Ацуши так привык в них видеть. — То есть... — бормочет она, сосредоточенно сведя брови к переносице, — Мне нужно быть подальше от тебя, пока ты не остынешь? — Это не обязательно, — качает головой Накаджима, — друзья не должны ходить далеко друг от друга. На щеках расцветает бледный румянец, почти такой же незаметный и редкий, как проявившиеся с приходом солнца веснушки на носу, и Кёка впервые за долгие недели облегчённо выдыхает, отражая его улыбку. На секунду ей показалось, что она говорит с кем-то очень взрослым. На секунду ей подумалось, насколько смелым нужно быть, чтобы напрямую говорить о таком. И как она могла не заметить то, насколько он изменился? *** «Внимание! Поезд прибывает». Куникида в последний раз сверяется с часами, закрепив в голове абсолютную точность в расчётах, и ещё ускоряет шаг, выглядывая на платформу. Нужный состав подъезжает ровно так, как должен. Ни одной загвоздки. Как будто самому Доппо нравилось носиться по городу с этими грёбаными делами и папками. Если для других детективов это был секрет, то он может его раскрыть: нет, не нравится. Не нравится их несамостоятельность, неорганизованность, непунктуальность и дерзость. Ему никогда не нравилось справляться со всем в одиночку — просто приходилось, ведь юноша прекрасно понимал: если не он, то идеального результата он не получит, а если и в этом случае результат будет не идеальным, то он может обвинить в этом только себя. Фраза "хочешь сделать хорошо — сделай это сам" — первая строчка в его блокноте. Но ему не нравилось то, что ему приходится делать самому, а не быть уверенным в своих коллегах. Хотя, если для них это секрет, то пусть он таковым и остаётся. Нечего распространяться о том, что может подорвать твой авторитет в чужих глазах. Да, даже последние четыре дня достаточно подкосили его установки с полным соответствием правилам и таймеру. Чрезвычайные ситуации были и будут происходить всегда, всё не может всегда складываться так, как он хочет, и вся остальная чушь. Но... график же не считается? Особенно, если он делает его только для себя. Просто так было привычнее и спокойнее — точно знать, что произойдет в следующую секунду. Но даже теперь он просчитывается в расчётах, потому что в следующую секунду звонит телефон. Куникида недовольно цокает языком, оборвавшись в мыслях на полуслове, и краем глаза следит за тем, как постепенно останавливается состав нужного поезда. Если он не успеет на него, то всё собьётся. А такого допустить нельзя. Сегодня он точно не в ресурсе, чтобы что-то шло не так. Взгляд на экран — напарник. Кто бы сомневался. Сначала проскакивает мысль о том, что что-то могло случиться на работе, а потом и о том, что придурку просто пришло в голову снова продолжить конфликт. В любом случае, на это сейчас нет времени. — Дазай, не беспокой меня по пустякам, — вздыхает Доппо, прикладывая раскладушку к уху. «Ты ж мой мальчик, а ещё что мне не делать не расскажешь? — естественно, пропустив все тонкости этикета телефонных разговоров, как-то слишком тихо для своего обычного тона язвит Осаму. И Куникида, если честно, тоже уже хотел поступить так же беспечно, просто бросив трубку, но тот, будто чувствуя, продолжает: — Хотя не рассказывай, это бесполезно, а у тебя же так мало времени. К сожалению, я звоню тебе не просто так. У нас тут гость... думаю, вы знакомы. Этот человек утверждает, что именно он изготовил твою записную книжку». Куникида останавливается настолько резко, что парень, идущий прямо за ним и тупящий в телефон, врезается в его спину, громко ойкнув и выронив гаджет из рук. Но детектив даже не замечает этого, шокировано распахнув глаза. — Господин Карлайл? Ты серьёзно? Вот это и называется чрезвычайная ситуация, которая может произойти в любой момент. Конечно, Доппо и представить себе не мог подобный расклад. Походит, правда, на плохую шутку от самой абсурдности, ведь мастер как минимум должен сейчас быть в другой стране. Но… «Да-да, сидит тут уже минут пять, Кенджи настойчиво отпаивает его чаем, — голос Дазая в трубке становится ещё тише, будто он заговорщически прикрыл рот ладонью, чтобы посетитель не услышал разговора, — Он решил на обратном пути в Европу заехать, чтобы познакомиться с тобой поближе. Удивительно, и как ты только умудряешься. Я его, конечно, предупредил, что лучше с тобой не связываться, по своему опыту знаю, но он почему-то непреклонен...» — Охренеть! — на лице Куникиды самопроизвольно появляется широкая улыбка, когда он даже не замечает, насколько громко сказал столь несвойственное себе слово. Парень, только поднявший телефон с асфальта и уже надвинувший кепку на глаза, удивлённо оборачивается. Наверное, подумал, что зря мысленно обматерил странного незнакомца, может, ему там сказали, что у него жена родила сына, — Мне ехать в Агентство? Конечно, теперь он абсолютно уверен в том, что Дазай не врёт, потому что тот сказал достаточно проверенной информации, а значит, подобная счастливая случайность действительно возможна. Сам Карлайл заехал по пути, чтобы… «Поезд прибыл к платформе. Пожалуйста, не заходите за ограничительную линию до полной остановки транспорта». Яркая улыбка на лице меркнет в ту же секунду, когда Доппо смотрит, как открываются манящие двери состава. Он не может пропустить этот поезд. У него, вообще-то, были дела, которые он должен сделать сам… — Ты… «Я предоставляю тебе выбор, — теперь слышно, как сильно в голосе Дазая звучит довольная ухмылка, — Работа или этот прекрасный мужчина. Чтобы ты знал, я благословлю любой твой выбор». Чуя крепко зажмуривается, беззвучно выдохнув и протерев глаза ладонью, на что Осаму лишь отмахивается, улыбаясь ещё шире. Куникида сжимает телефон в руке сильнее. Точнее, не сильнее, а настолько сильно, что несчастный пластик жалобно скрипит. Странно, как ещё не отвалилась крышка, а батарея не стукнулась об землю так же громко, как гаджет того самого паренька. Люди плавно затекают внутрь вагона, оставляя место для прохода. Пульс участился до масштабов необыкновенного. «Ну, так что? — забивает последний гвоздь Дазай, — Ты возвращаешься?» «Внимание! Двери закрываются!» Если бы можно было описать то, что происходит сейчас внутри Куникиды, он бы сравнил это со взрывом в Хиросиме. Кажется, даже голова начинает кружится, а температура неожиданно взлетела до сорока градусов. Осаму мечтательно прикрывает глаза, будто слушает лучшую симфонию в своей жизни, когда из динамика доносится громкий рык сквозь зубы. «Передай ему, что я правда восхищаюсь им!» — последнее, что юноша слышит перед тем, как из телефона донёсся свист ветра, будто оппонент резко сорвался с места и сразу перешёл на бег. Тон Куникиды граничит с воем, и Дазай звучно захлопывает телефон, глубже погрузившись в мягкое кресло. Что ж. У нас один-один. — И зачем ты с ним так? — сводит брови к переносице Накахара, строго глядя на него. Очевидно, никакого Карлайла в офисе и в помине не было, максимум из неординарного — какая-то восхитительная девушка прошла мимо их столов, неся три толстых папки в зубах, потому что руки были заняты другой стопкой, доходящей ей до подбородка. Перед ними не столе — раскрытая телефонная книжка Куникиды, которую Дазай нагло позаимствовал в поисках имён тех, кто мог бы заинтересовать коллегу. — За всё хорошее, — непринуждённо заявляет тот, победно закинув телефон в карман, — Пусть помучается, ему полезней. — А если бы он и вправду сорвался и вернулся? — Этот вариант, зная Куникиду-куна, был более чем маловероятным, но, случись такой расклад на самом деле, я бы ему сюда за пять минут самого президента привёз, не то что какого-то Карлайла. — И всё же, это перебор, — качает головой Чуя, отпивая своего кофе. Дазай распахивает глаза, сев в кресле ровно и долго прожигая взглядом бывшего напарника. — Перебор? Ему же лучше будет, если он наконец-то начнёт думать головой! Да ты хоть знаешь, из-за чего он развёл весь этот конфликт? — Хватит вести себя так, будто не скучал по нему больше всех во время его отсутствия. Плохо получается. И почему же? — вскидывает бровь юноша. И вправду, начало ссоры он не застал, узнал всё уже по факту, так что… Осаму решает полностью проигнорировать первую часть высказывания, что уже много о чём говорит, и разводит руки в разные стороны со снова негодующим лицом. — Да потому что его моя личная жизнь не устраивает! Он с порога на меня пялил так, будто я человека убил, хотя мы сегодня не опаздывали, да и смотрел в одно и то же место, но рта открыть боялся, поэтому и начал предъявлять за то, что я дату не в том месте ему поставил! Капал, капал, капал, капал на мозги, а потом давай: «времени на то, чтобы с кем-то кувыркаться, у тебя достаточно, а чтобы отчёт трёхгодичной давности заполнить — нет». Вот и откуда это предвзятое отношение? Срать он хотел на этот отчёт, три года о нём не вспоминал, а тут вдруг решил вспомнить. Да и так ясно, почему. Только вот каким боком это вообще его касается… Накахара скрывает улыбку за ладонью, когда сам понимает, куда так настойчиво смотрел Доппо и что его там так смутило, и делает вид, что очень заинтересован нумерацией договора, пока Дазай продолжает рассыпаться в тонких, но никак не ругательных оскорблениях. Доппо тяжело опирается на поручень, пытаясь отдышаться. Какая-то девушка с сумкой на коленях странно смотрит на него, будто в первый раз видит, как люди опаздывают на поезд. Ну, он успел. С трудом, конечно, но успел. В который раз желание следовать плану победило. Куникида ненавидел делать выбор. Особенно между тем, что нужно, и тем, что ему бы хотелось. А всё потому, что знал, — он всегда выберет первый вариант. Он всегда должен выбирать первый вариант. Юноша чуть поднимает голову кидая последний взгляд на внезапно опустевшую платформу, и уже хочет присесть на свободное место, ведь ехать ему станций пять, но вдруг зависает, обратив внимание на странную картину. Незнакомый парень в удивительно закрытом для столь жаркой погоды пальто с накинутым на голову капюшоном и сложенными в карманы руками стоит возле маленькой девочки, едва доходящей по росту ему до груди. В её руках — большой увесистый чемодан. — Помочь Вам отнести чемодан в офис станции? Это которое бюро находок? О, да, конечно, я помогу! — весело улыбается незнакомка, тряхнув головой. Её голос очень громкий и озорной, как и у всех детей в этом возрасте. На вид ей... не больше одиннадцати. Со спины не видно, какие эмоции играют на лице мужчины, но он в благодарности кивает, медленным шагом уходя прочь. Девочка тоже долго не задерживается на одном месте, обхватив двумя руками ручку и, что удивительно, без особого труда несёт его в нужном направлении, хотя ноша выглядит достаточно тяжёлой. Что-то внутри Куникиды мигает, заставляя сузить веки. Что-то очень странное было в этой сцене. И то, как выглядел парень, и то, что он дал незнакомке найденный чемодан, хотя будка находится недалеко и он бы вполне успел занести его сам, даже если бы куда-то опаздывал. Кстати, он что, не знает, что найденные вещи, особенно, большие сумки, нельзя трогать самому без сапёров? Точно. «Там уведомление новое. Парень собирается взорвать полный чемодан взрывчатки прямо посреди улицы,» — вторит в голове всё такой же спокойный голос Кёки. Чемодан со взрывчаткой. Посреди улицы. И вот он опять должен сделать выбор между тем, что нужно, и тем, что хочется. И, конечно, он выбирает первое. Всегда будет выбирать первое. Чрезвычайные ситуации будет всегда. «Двери закрываются. Следующая станция...» Двери закрываются за его спиной. Уже в следующую секунду детектив срывается с места, за несколько широких шагов настигнув девочку. — Стоять! Эхо его голоса разносится по платформе, сбивая с толку прохожих, мешаясь со стуком колёс убывающего состава, и парень в чёрном капюшоне оборачивается, но только для того, чтобы кинуть на Куникиду полный страха взгляд, а затем сорваться с места, взлетая по эскалатору. Значит, всё правильно. У него точно не было благих намерений. Девочка тоже оборачивается, с негодованием глядя на неадекватного и очень громкого незнакомца, но тот не даёт ей опомниться, уже вырывая из рук злосчастный чемодан. Тонкие бровки сходятся у переносицы в гримасе гнева. — Эй, алло! Но Доппо уже её не слушает. Он одним движением открывает чемодан, откидывая крышку, и проходится строгим взглядом по мигающим лампочкам, разноцветным проводам, блоку питания и электронным часам. — Чёрт, — рычит он сквозь зубы. Действительно бомба. Вот-вот шарахнет в его руках. Попросил, значит, заняться этим кого-то другого. И тут, простите, проебались. Юноша снова срывается на бег, оставляя всё ещё негодующую девчонку позади, и буквально сбивает плечами прохожих, проталкивая себе путь к выходу на лестницу. Куникида понятия не имеет, когда она должна сдетанировать. Но чем быстрее он избавиться от неё, тем лучше. На то, чтобы взбежать вверх по лестнице к свету, уходит что-то около двадцати секунд. На то, чтобы добежать до ограждения на набережной, ещё десять, и ещё две на то, чтобы, с силой замахнувшись, швырнуть чемодан-бомбу в реку. Ничего другого в столь короткий срок придумать не вышло. Неподалёку, к сожалению, нет пустынного полигона — а они всё ещё в самом центре города. Он понятия не имеет, насколько мощная эта бомба, лучше исключить даже малую вероятность того, что кто-то может пострадать. Уже в полёте внутри "троянского коня" что-то щёлкает, и в следующее мгновение раздаётся громкий взрыв, грудь юноши обжигает ударной волной, а глаза ослепляет от яркого света. В ушах застыл звон, быстро убывающий, когда Доппо зажмуривается, но на периферии слуха он улавливает испуганные крики людей. Когда открывает глаза, единственное, что остаётся от бомбы, — расходящаяся кругами вода реки под местом, где произошёл взрыв, и улетающие перепуганные птицы. Куникида оборачивается вокруг себя — все лица шокированные, удивлённые, но никак не скорченные от боли — значит, он успел и пострадавших нет. У него самого, вроде, тоже руки-ноги на месте — значит, результат более чем удовлетворительный. Детектив коротко устало выдыхает и подносит телефон к уху, заранее набрав номер ближайшего участка. Три длинных гудка, и в трубке: — Алло, что у Вас случилось? — Наряд и судмедэкспертов на Сакурагитё, — строго и быстро говорит он в динамик, — И сапёров тоже было бы здорово. Попытка теракта. Скажите им, что говорит Куникида Доппо из Вооружённого Агентства. Больше разглагольствовать он не видит смысла, поэтому звучно захлопывает крышку, проводя рукой по растрепавшимся волосам. Вокруг продолжают с ужасом переговариваться люди, возле набережной уже сформировалась хорошая такая толпа из очевидцев и тех, кто просто услышал взрыв и решил выяснить все подробности в деталях. Другие же, наверное, коренные жители Йокогамы, которые привыкли к такому чуть ли не ежедневно, лишь безразлично пожимают плечами, дальше спеша по своим делам. Сегодня не убило — и на том спасибо. Куникида останавливается на месте, уперев руки в боки. Да, ну и денёк сегодня. И что теперь делать? Дожидаться коллег-полицейских и разбираться? Определённо, по протоколу именно это сделать и нужно. Тот парень в капюшоне всё ещё где-то неподалёку, а он единственный, кто хотя бы примерно сможет его опознать. Но, с другой стороны, у него ещё были сегодня планы. Которые, к сожалению, уже не выстроятся в ту же идеальную линию, как он планировал, но и требовать к себе внимания не перестали. И что ему, сейчас звонить и отменять все встречи? А где, кстати, рапорт Накахары и Дазая? А нет его. Наверное, выронил в суматохе где-то на платформе, а может, кто-то сбил плечом уже на лестнице. Какое-то издевательство, не иначе. Может, позвонить Дазаю и заставить его приехать разбираться за него? Да нихрена, пока Дазая дождёшься, уже стемнеет и не актуально будет. Специально же, придурок, сделает всё, чтобы задержаться. Как же он ненавидит неожиданности, боже. Внезапно взгляд зелёных глаз останавливается на маленькой фигурке, сгорбившейся на первой ступеньке лестницы. Доппо надвигает очки поближе к переносице, узнавая странную бежевую накидку и светлые волосы. Точно, это же та девчонка. Вот и ещё один свидетель, который может поговорить с полицией за него, а он сможет ещё успеть по делам. Хоть что-то хорошее. Он медленным шагом подходит ближе, склоняясь, чтобы увидеть, как детское лицо уткнулось в колени, обтянутые фиолетовыми колготками. Неужели плачет? — Не переживайте, — пытается придать больше мягкости своему голосу Куникида, — Скоро прибудет полиция и Вас могут осмотреть. Вы не могли бы потом дать показания, а я… Договорить Доппо не успевает. Потому что девочка быстро выпрямляется, явив совсем не заплаканное, а скорее красное от гнева лицо, да так резко, что испуганный детектив делает шаг назад, будто кошка шикнув. — Не нужен мне никакой осмотр! Я в полном здравии, — зло сверкает она глазами, — Я не позволю этому мерзавцу уйти! И ждать никого не собираюсь! Я его сама поймаю. Он даже не успевает удивиться такому напору, потому что тонкая, но невероятно сильная для своей обладательницы рука хватает его, кто бы мог подумать, прямо за хвост, чтобы утащить в нужном направлении. Так незнакомке ещё и роста не хватает, Куникиде она дай бог по талию, поэтому ему ещё и приходится согнуться в три погибели, чтобы не остаться без скальпа. Что вообще происходит сегодня? — Отпустите быстро! — теперь уже Доппо пытается звучать строго, но получается крайне плохо, учитывая, что он плетётся за какой-то коротышкой в довольно унизительной позе, зажмурившись от боли. Какой же грязный трюк, его даже враги особо за волосы не тягают. — Вы же из Детективного Агентства, — вдруг останавливается девчонка, и юноша резко вырывает из её ладони свой несчастный хвост, выпрямившись и потерев затылок рукой, — Вы должны преподать этому парню урок. Она говорит настолько настойчиво и прямо, будто заставляет первоклассника принести ей из буфета на перемене булочку. Что за наглость? — Чего? — кое-как сдерживаясь, шипит Куникида, — Вы жертва, а у меня есть дела. Поимкой занимается полиция, юная леди, единственное, чем Вы можете помочь, — это дать показания. — Единственное, что я хочу сделать, — это дать ему по затылку! — восклицает она, — Мистер, Вы, кажется, не понимаете. Вроде всё как по бумажке читаете, но очень не вовремя. — Не Вам решать, вовремя я говорю или не вовремя. Главное, что я говорю факты. Доппо тяжело дышит, наконец оглядывая девчонку перед собой полностью. Аккуратно уложенное каре, заколотое с двух сторон разноцветными заколками, рыжие волосы, отливающие на солнце золотом, но не столь яркие, как у Накахары. Пронзительные ярко-голубые глаза, смотрящие на него ну совсем не как на старшего, даже с каким-то вызовом и будто оценивая. Вздёрнутый маленький носик с россыпью веснушек и крепко поджатые губы. Накинутый на плечи дафлкот с блестящей застёжкой, под ним летнее жёлтое платье, сложенные на груди руки и школьные туфли на ногах, которыми она чуть ли не топает от возмущения. Да уж, вот это достойный противник. — Но только я видела преступника, — сужает взгляд девочка, высоко задрав голову, чтобы смотреть прямо в его лицо, — Если не догнать его сейчас, то он уйдёт! Куникида тяжело вздыхает, протерев лицо ладонью. Только этого ещё не хватало: ссориться посреди улицы с каким-то ребёнком. — Вот именно, поэтому Вы останетесь здесь, дождётесь полиции и дадите свои показания, а они уже займутся своей работой. В Вашем возрасте рано лезть в такие дела. Незнакомка возмущённо ахает, угрожающе наставив на него указательный палец. Видимо, женщинам в любом возрасте нельзя напоминать про тот самый возраст. — Я практикую боевые искусства каждый день, — высокомерно произносит она, — И я абсолютно готова, не переживайте, Мистер. А вот если он уйдёт, я не прощу себе этого никогда. — Нет, — отрезает Доппо, для убедительности склонившись над ней, — Я спешу по делам, и... Вдруг на тонких розовых губах рождается хитрая улыбка, и девчонка нагло склоняет голову к плечу, проходясь по оппоненту взглядом. — Если так, то я с удовольствием расскажу полиции, когда она прибудет, про то, как плохой парень по имени Куникида напал на меня и облапал. Ах ты… Детектив ахает, делая шаг назад. Откуда в этой малявке столько коварства? Ещё и имя специально подслушала и запомнила. Доппо рычит сквозь зубы, сжав руки в кулаки. Нет, кажется, для полного цирка только обвинения в педофилии не хватало. Его шантажирует какой-то ребёнок, чтобы он пошёл с ней ловить преступника. Его. Заместителя президента ВДА. Шантажирует десятилетка. Потому что хочет, чтобы он пошёл с ней ловить террориста вместо выполнения своих рабочих обязанностей. Количество чрезвычайных ситуаций пробило потолок сегодня. В тот день, когда, он был уверен, всё должно было сложиться хорошо. Десятилетка нагло улыбается, уже развернувшись на пятках. Конечно, она сразу поняла, что в этом конфликте одержала разгромную победу. — Я рада, что мы поняли друг друга. Преступник пошёл туда, не отставайте, Мистер-детектив. Куникида же не любит делать выбор, верно? Оказалось, когда выбора нет вообще, всё только хуже. Девочка останавливается только у входа в подземку, смирив его спокойным взглядом, и вдруг мило усмехается, заправив рыжий локон за ухо. — Меня зовут Ая, кстати. Приятно познакомиться! Ая. Очень приятно. Кажется, Доппо начал сомневаться в том, что хочет детей. *** Времени на то, чтобы выпить свой заслуженный стакан воды, не хватило. — Ацуши! Сюда! Танидзаки весело взмахивает рукой, и Накаджима приобнимает папку в руке крепче, перекидывая красную ленту через голову и ступая внутрь огороженного ей квадрата. На него косится полицейский со сложенными на груди руками, которого, видимо, поставили следить за тем, чтобы на территорию не проник кто-то посторонний. Но мужчина тут же откашливается, когда видит, как к мальцу подходит такой же, но уже показывающий значок детектива. Что за малолеток вообще присылают на убийство? — Доброе, — Джуничиро с приветственной улыбкой хлопает по руке товарища, быстро выдохнув через нос, — А ты сюда какими судьбами? — Меня Ранпо-сан прислал, — пытается отдышаться после долгого бега от метро Ацуши. Танидзаки удивлённо смотрит на него, приподняв бровь. — А сам он где? Юноша многозначительно смотрит на него, и тот понимающе кивает сам себе, цокнув языком. Уточнять о том, какой вкусный десерт Эдогава предпочёл работе, не требуется. — Мда, тут уже ничем не поможешь, — возвращает на лицо улыбку Танидзаки, похлопывая его по плечу, — Ну, в целом, тут всё не так уж и плохо. Он подводит коллегу к центру проезжей части внутри оцепленного прямоугольника. На асфальте, укрытое чёрной медицинской тканью, лежит тело мужчины в костюме. Рядом — большая лужа крови, в руке — обычный ничем не примечательный чемодан. И Ацуши уже было хотел спросить, почему укрыли только верхнюю часть тела, но решает выяснить всё сам и открывает переданную Ранпо папку. Мимо парней проходит несколько полицейских, из раций которых раздаётся треск. — Итак... —бурчит себе под нос Накаджима, пробегаясь глазами по тексту, пока Джуничиро присаживается перед трупом на одно колено, — Жертва — мужчина около сорока лет. В четыре часа утра его сбил грузовик и он погиб на месте. Его лицо было сильно повреждено, поэтому личность в настоящее время не установлена. Теперь понятно, почему укрыта только голова. Юноше и вправду не особо хочется разглядывать кровавое месиво, в горле и так абсолютная сухость, а в желудке пусто, поэтому, если там что-то действительно ужасное, тошнить будет крайне неприятно. Ещё и перед взглядами десятков офицеров, удивительно лояльных к тому, что дело расследуют буквально два подростка. — Это дорожное происшествие? — вскидывает брови Ацуши, обернувшись к коллеге. И почему тогда Ранпо-сан не захотел им заниматься? — Это вполне может быть убийством, — уклончиво отвечает Танидзаки, — По показаниям водителя, жертва сама выбежала на дорогу. — А мы теперь доверяем словам того, кто сбивает? — Он единственный очевидец, — пожимает тот плечами, — Кроме того, при нём был найден особый револьвер. Такие делаются на заказ и на них нет серийного номера. Эта модель была популярна среди мафиозников лет двадцать назад. Жители близлежащих районов говорили, что видели человека, который разыскивал кого-то. Но мы не можем быть уверены, что это именно убитый, потому что в лицо ему особо не смотрели, да и мы посмотреть тоже не можем. Ацуши задумывается, постукивая краем папки по подбородку, как обычно делал Куникида. И почему опять Мафия? — Мы не можем исключать того, что он мог быть киллером? — как-то несмело спрашивает он. Джуничиро почёсывает затылок, оглядывая укрытое тело ещё раз, будто может заглянуть под ткань, собрать кровавое месиво воедино и по портрету понять род деятельности жертвы. — Хотел кого-то убить, но, в конечном счёте, погиб сам? Тогда, возможно, его смерть подстроили как несчастный случай. А ведь сначала он сказал, что тут всё не так уж и плохо. Видимо, нельзя верить людям, которые сорвались с первого урока в школе на место преступления и торчат тут уже несколько часов. Накаджима тоже подходит ближе, и вдруг взгляд падает на руку убитого, в которой бледные окаменелые пальцы продолжают сжимать какой-то клочок бумаги. Юноша сводит брови к переносице, кивая в сторону находки, и Джуничиро коротко кивает в ответ, разрешая взять возможную улику голыми руками. Клочком бумаги оказывается обрывок какой-то газеты, насколько Ацуши знает, одной из самых читаемых в городе. Дата издания не указана, но по обратной стороне с прогнозом погоды он сразу понимает, что ей не меньше недели. На лицевой стороне, которая была повёрнута в руке так, будто именно её читал мужчина, какая-то статья без заголовка. Так как обрывок совершенно мизерный, невозможно даже разобрать, о чём ведёт речь анонимный журналист. — Самая важная часть ободрана, — выносит вердикт Накаджима, снова поднимаясь на ноги и оглядываясь вокруг себя, всё ещё продолжая сжимать в пальцах газету, — Может, где-то рядом должно быть продолжение? — Скорее всего, унесло ветром, — подпирает подбородок рукой Танидзаки, как-то скучающе подняв глаза в небо с уплывающими в сторону моря облаками, — А вот если бы у меня была такая Супер Логика, как у Ранпо-сана… Если бы да кабы. У них есть только клочок газеты и непонятный револьвер. Мда, "тут всё не так уж и плохо". Кстати об Эдогаве. — Прежде, чем я ушёл, Ранпо-сан почему-то сказал, что, если мы окажемся в тупике, нужно наведаться в цветочный магазин. Это может что-то значить? Может, тут рядом есть что-то такое? — Это побережье принадлежит Портовой Мафии, нет здесь ничего, — ещё более грустно вздыхает Джуничиро, и Накаджима уже тоже было собирался отчаяться до такой степени, чтобы позвонить наставнику и спросить про эту несчастную Мафию, а если и он ничего не скажет, то сразу Ранпо, как вдруг к Танидзаки сзади подходит один из офицеров, что-то сказав и передав в руки лист. Детектив хмурится, проводя рукой по запутавшимся рыжим прядям, и с серьёзным "спасибо" вчитывается в текст, с каждой строчкой распахивая глаза всё больше, — Ты не поверишь… Ацуши во всё бы сейчас поверил, если честно. Даже в Бога. Он всё ещё ничего не пил с самого утра, а на улице жара такая, что хоть в море с разбегу прыгай с открытым заранее ртом, так ещё и торчи на солнцепёке с каким-то непонятным делом. Поэтому в приглашении кивает, поторапливая парня. — Личность жертвы наконец опознали по отпечаткам, — приподнимает уголки губ тот. Видимо, именно этого анализа он дожидался с самого утра. Накаджима облегчённо выдыхает, подходя ближе и заглядывая в протянутый ему лист. Ну, теперь должно пойти намного быстрее. Можно оттолкнуться от убитого, пробить его личность и биографию и дальше уже искать точно не здесь, а потом… А потом — тишина. Потом — звон в ушах, темнота под веками, кровавые пятна перед глазами, а в горле — испуганный крик. Потому что изучающий взгляд падает на фотографию в досье, и замыленное, стёртое временем лицо, которое он так усердно пытался забыть, встаёт на своё место. Безликий образ, бродящий по углам его сознания, тот образ, от которого он так долго бежал, приобретает очертания. Возможно, у него подкосились ноги. Возможно, именно поэтому так прострелило поясницу от удара о твёрдый асфальт. Ацуши не слышит уже даже себя, потому что всё, что сейчас есть в его голове — всё такие же отчуждённые и холодные глаза воспитателя в приюте. Если подумать, тот страх, что он испытал в тот момент, был намного сильнее всех чувств, которые он когда-либо испытывал, борясь с Акутагавой. Почему он здесь? Зачем? Что это значит? Вполне возможно, он говорит это вслух. Потому что Танидзаки присаживается перед ним с испуганным лицом, пытаясь заглянуть в дикие глаза и привести в чувство. Его губы двигаются, значит, он что-то говорит. Рядом с его лицом появляется другое, незнакомое, хмурое и обеспокоенное, в полицейской фуражке. Четыре руки пытаются поднять его с земли, два голоса что-то упорно доказывают, а вскоре подключаются и другие, строгие голоса людей, сбежавшихся на переполох: кажется, одному из детективов стало плохо. Дикие жёлтые глаза видят их только на периферии. Сейчас они смотрят только в холодные, ненастоящие, напечатанные на листе бумаги. Зачем? Лицо проезжается по твёрдым деревянным доскам, губа подгибается и трескается, нос больно колит в том месте, где с переносицы содралась кожа. Горло всё ещё режет от застывшего внутри сиплого крика, лёгкие сводит судорогой от пыли прогнившего пола, и мальчик закашливается, раздирая тонкую слизистую в кровь. На языке — ужасный знакомый вкус железа, подобный тому, когда оближешь перила морозной зимой или пробежишь километр изо всех сил, дыша через рот. Запястье всё ещё крутит от сильной хватки, и мальчик упирается руками в пол, чтобы подняться и сесть на такой же больной от частых швыряний копчик. Кажется, нет ни одной части тела, которая бы не болела. Внутри — самая адская боль. Жгучая обида. Его снова подставили, а воспитатель снова не поверил. — Это не я... —всхлипывает ребёнок практически шёпотом, — Прошу… — От тебя отказались все, — вторит строгий голос, и он слышит, как мужчина идёт куда-то вглубь помещения, к крохотному столу у стены, — От тебя отказались родители, весь мир отказался от тебя. Твоё существование ничтожно, ни на что не годный человек, да и человеком тебя назвать трудно. Слова давно не ранят. Мальчик слышал этого слишком много, чтобы подобные речи трогали его и так уже чёрствое низкое самосознание. Правда, маленькое сердце, которое упорно продолжает биться в маленькой грудной клетке за тощими рёбрами, отказывается черстветь. — Мне жаль, что твоё сердце бьётся и поддерживает жизнь в таком отребье, как ты, — как будто прочитав его мысли, говорит мужчина. Слышен звон металла, будто он что-то ищет в ящике с садовыми инструментами, — Но я просто обязан прилагать как можно больше усилий для твоего воспитания. Почему-то на последней фразе его могучий холодный голос дрогнул, но мальчик, конечно же, этого не заметил. Потому что воспитатель наконец обернулся в его сторону, и ребёнок смог увидеть, как сильно те пальцы, что наносили ему синяки, те пальцы, что стискивали его горло в тиски, те пальцы, что оставляли на щеках с солёными дорожками красные пятна, сжимают ручку молотка. И тогда в жёлтых и практически полностью красных от слёз глазах мелькнул страх, что был на совершенно другом уровне. Теперь это было не опасение, не знание, что случиться в следующую секунду. Это был настоящий животный ужас. Мальчик старается отползти подальше, неуклюже передвигая деревянными конечностями, но понимает, насколько это бесполезно, когда воспитатель заметил то, чего ожидал, и в два шага преодолел расстояние между ними, сжав тонкие детские запястья в хватке и вложив что-то тяжёлое в руку ребёнка. От испуга мальчик зажмуривается, ожидая почувствовать удар в макушку и быструю смерть, но ощущает только тяжесть в своей ладони, а когда открывает глаза, так и замирает в одной позе. Он смотрит на оставленные в бледных, искорёженных рабочими мозолями пальцах огромный хозяйственный гвоздь, которыми дворник чинил забор их приюта неделей ранее, и тот самый увесистый молоток. Испуганные глаза снова смотрят вверх, и там — такое же безразличное, острое, пустое лицо, как и было. Ни намёка на проскочившее волнение в той фразе. — Вбей этот гвоздь в свою ногу. Мальчик молчит. Мальчик медленно сглатывает, смотря на поджатые губы царя своего маленького королевства так, будто подумал, что ему послышалось. Мальчик опускает взгляд на свою бледную кожу лодыжки, выглядывающую из-под разорванной ткани каких-то старых штанов и сжимает гвоздь в руках сильнее, так, что под ногтями остаётся ржавая оранжевая сухость. — Это не наказание, — мужчина знает, что мальчик не смотрит на него, поэтому позволяет взгляду немного смягчиться, а голосу расслабиться — подопечный всё равно не различит перемены из-за шума крови в ушах, — Если такой мусор, как ты, хочет выжить во враждебном мире, он должен научиться переносить любые страдания. В противном случае ты умрёшь. Мальчик снова сглатывает. Он знает, что никогда нельзя говорить ему "нет". Он знает, что это повлечёт ещё худшие последствия. Он просто должен сделать это. Быстро прочувствовать всю боль, подождать, пока она утихнет, и уйти, свернуться калачиком в своей подсобке без окон и дрожать до самого утра от любого шороха в страхе, что это снова он. Всего несколько минут страданий, и он будет свободен. Это всего лишь гвоздь. Это всего лишь нога. Даже не сердце. Она заживёт уже завтра, правда, намного быстрее, чем зажило бы у других детей. — Вперёд, — в грубый голос вернулась власть и угроза. Мальчик приставляет большой садовый гвоздь к своей лодыжке. Мальчик сжимает шапку двумя маленькими пальчиками и чуть заваливается назад под весом молотка, когда заносит руку для удара. Она дрожит. И молоток дрожит так же. Мальчик должен сделать всего один удар, и это всё закончиться. Мальчик знает, что он обязан это сделать. Белая кожа, сливающаяся по цвету с волосами, покрывается мурашками, а место, в которое упирается остриё, покраснело от давления. Вся нога мелко дрожит, а рука с орудием пытки ходит ходуном. Мальчику всего одиннадцать лет. Рука идёт вниз и падает на доску рядом с ногой. Тяжёлый камень с грохотом ударяется о дерево, а ладонь в бессилии падает рядом. Только пересохшие в глазах слёзы полились с удвоенной силой, хотя, казалось, вся жидкость в организме давно кончилась. Ребёнок содрогается в рыданиях, склонившись ниже. Он не может этого сделать. Осознанно причинить себе такую боль самостоятельно. Он знает, что нарушил приказ. Что молча сказал своему воспитателю "нет". Он не хочет видеть, как потемнел холодный взгляд, прожигающий его макушку в отвращении. В повисшем молчании не слышно ничего, кроме ужаснейших рыданий маленького мальчика. —...Неудивительно, что твои родители выбросили тебя в мешке для мусора, — тихо произносит мужчина, когда резко подхватывает упавший рядом молоток и вырывает из обессиленных пальцев гвоздь. У него на замах не уходит и секунды. Он даже особо не прицеливается для рокового удара. Он может это сделать. А мальчик нет. Последняя слеза срывается с дрожащего подбородка в тот момент, когда остриё гвоздя врезается в дерево под ногой мальчика, пробив нежную детскую плоть насквозь. Тишина длится около трёх секунд. А потом с ветвей дерева у здания старого приюта от страха слетают вороны, когда нечеловеческий крик мальчика зазвенел, кажется, даже в подвале. В этом самом подвале другой мальчик, который соврал воспитателю о том, что Ацуши украл конфеты со склада, зажимает уши, подтянув колени к груди. Перед ним — тарелка с едой, которая досталась ему за те баллы, что он получил за свою ложь. Стоила ли она того? Сейчас, когда в горло уже ничего не лезет? Мальчику всего одиннадцать лет. Накаджиме восемнадцать. И он спрятал лицо в коленях, забравшись с ногами на лавку. Рядом сидит Танидзаки с полным сочувствия выражением лица и двумя стаканчиками кофе в руках. Перед ними — набережная, принадлежащая Портовой Мафии. — Я нашёл недостающий клочок газеты через дорогу, — раздаётся приглушённый тканью тихий голос, — Человек, которого искал директор приюта — я. Там была статья о той ночи, кто-то успел заснять нас в Сурибачи и назвать героями. Моя фотография обведена карандашом и подписана всего одним словом: "найти". Джуничиро просто не знает, что сказать. Он поставил напитки на скамейку рядом с собой и с трудом выдохнул, сцепив руки в замок на коленях. Юноша никогда не умел поддерживать кого-то. Тем более, когда у них кто-то умирает. Он даже не знает всей предыстории, но просто видит, насколько товарищу плохо. Хочется уметь приободрять так же, как это умеет делать Кенджи. Но Танидзаки привык показывать поступком то, что на него можно положиться. — Я могу закрыть это дело сам, если ты хочешь. Думаю, тебе стоит отдохнуть, если ты так расстроен… — Расстроен? — Ацуши наконец поднимает голову, и Джуничиро даже пугается выражению его лица. Он-то после той сцены на месте преступления ожидал увидеть слёзы и скорбь, но находит на чужих губах только яркую истеричную улыбку, — Этот тиран умер! Причина всех моих ночных кошмаров наконец исчезла. Я понятия не имею, какое сегодня число, но буду считать этот день своим днём рождения. Я не хочу отдыхать, Танидзаки. Мы должны раскрыть это дело. Накаджима сам берёт свой стакан, наконец-то делая внушительный глоток, а Джуничиро продолжает в изумлении хлопать глазами, непонимающе смотря на него. Может, и слава богу, что поддержка не нужна. Но это всё равно выглядит до ужаса странно. — Ну... А тебя не интересует то, почему он тебя искал? — Я не хочу знать, — утирает губы Ацуши, — но предполагаю, что хотел снова затащить меня в этот ад. Мне абсолютно плевать. Но мы всё ещё должны выяснить, почему он умер там в четыре часа утра. Я предполагаю, что у него могла быть назначена там встреча… Юноша хмурится, тоже подбирая свой стаканчик. — Встреча? — Джуничиро не хочет лезть не в своё дело. Если коллеге проще уйти обратно в работу, то он не будет спорить. Тем более, когда расследование действительно запутанное, — Но через дорогу море, кроме того, побережье принадлежит Мафии. Никто бы не осмелился пойти туда, да ещё и в ночное время. — Это могла быть встреча с членом Мафии, — предлагает Накаджима. Он проводит ещё немного дрожащей рукой по волосам, но с лица уже сошла эта маньячная улыбка, — Если учесть то, что при нём был сделанный на заказ пистолет, возможно, он контактировал с криминальным миром. Танидзаки прикидывает в голове это предположение с минуту, но затем кивает, мысленно соглашаясь с подобной теорией. — Тогда нужно позвонить. Ацуши в последний раз хлюпает носом и выглядит уже практически так же, как всегда, когда выуживает из кармана телефон, ища в контактах номер наставника. Будто ничего не произошло. Будто убитый — совершенно незнакомый ему человек. — Трахал я эту сраную работу, — рычит сквозь зубы Чуя, когда открывает двери автомобиля ключом, — Как какой-то пиздец происходит, то первым рейсом именно нас. Как в офисе сидеть какую-то херню заполнять, так сразу нас, как будто там круглосуточно не сидит Наоми и Кенджи, как будто у нас нет тридцати человек, которые, вообще-то, только этим и занимаются. Зато как нормальное дело дать — получите и распишитесь: у бабушки фамильное украшение украли. Когда я говорил про то, что заебался в офисе штаны просиживать, я точно не это, сука, имел в виду. — Всё, Ацуши-кун, я понял, — говорит Дазай, когда обходит машину вокруг, чтобы пройти к своему пассажирскому сидению, — У заброшенного амбара на набережной в три часа. Юноша захлопывает телефон, тяжело вздыхая. Он гнева бывшего напарника не разделяет. Да, конечно, дело Чуе сегодня дали что ни на есть прекрасное, но спасибо, что не задали вопросов, когда Дазай напросился следом. Наоми, конечно, посмотрела на него, как на идиота, будто он вдруг забыл, что они больше не работают вместе, но потом кинула взгляд на пустующее место Куникиды и передёрнула плечами, больше не задав ни одного вопроса. Осаму в целом вопросы не любил. Особенно идиотские или бесполезные. А этот собрал бы в себя все эти качества разом. Кража украшения — прекрасный предлог, чтобы им обоим не сидеть в траурном молчании, будто они не знают друг друга, под изучающими взглядами пытливых коллег. Стоит ещё спасибо сказать, что Йосано нет сегодня в офисе. Он вдруг останавливается, закинув руку на открытую дверцу, и смотрит через крышу на Накахару, тоже замершего на месте. — И кто звонил? — без особого интереса спрашивает Чуя, закинув локти на чёрное лакированное покрытие. Даже с такого расстояния видно, как у него всё ещё дёргается скула от злости на вселенскую несправедливость к его качествам. Серьёзно, самого сильного эспера и бывшего Исполнителя на кражу бриллиантового ожерелья? Да он и без выезда может сказать, что бабушка перепрятала его в другую шкатулку в третьем ящике комода под телевизором и забыла напрочь. Осаму склоняет голову к плечу, с какой-то странной улыбкой просто смотря на него, и Накахара в ожидании вскидывает бровь, поддерживая зрительный контакт. Не нравится ему это молчание, если признаться честно. — Чуя, дорогой, дай мне свой телефон, — чересчур слащаво произносит Дазай, и тот пугается ещё больше, изогнув шрам на брови. — Боюсь представить, зачем он тебе и как это связано с твоим телефонным разговором. — Мне кажется, я слышу в твоём прекрасном голосе недоверие. — Мне кажется, это вполне естественно после подобной просьбы от тебя. — Тебе не кажется, что тебе показалось? — Если ты пытаешься запутать меня своими своеобразными тавтологиями, то, мне кажется, у тебя нихера не получается. Осаму звучно закатывает глаза, цокнув языком в разочаровании. На Чую это не производит и грамма впечатления, судя по тому, как он продолжает прожигать бывшего напарника насмешливым взглядом. — Зачем тебе мой телефон? — А вдруг ты мне изменяешь? — ухмыляется Дазай. — А если серьёзно? — А если прям серьёзно, то мне позвонил Ацуши и попросил найти информатора из Портовой Мафии по их делу с Танидзаки, — в итоге сдаётся тот, — Я не думаю, что мой информатор возьмёт трубку, если я позвоню ему со своего номера, поэтому вся надежда на тебя. Чуя вскидывает брови ещё выше, в секунду осознавая, о ком говорит Дазай, и решает скрыться в машине, всё-таки упав на своё сидение, но юноша предугадывает этот манёвр, захлопнув свою дверь изнутри даже раньше. — Ну Чуя, — протягивает Осаму, пока Накахара усиленно делает вид, что очень занят поиском ключа зажигая в кармане. Делает вид он очень плохо, потому что даже Дазай знает, в каком именно кармане он его всегда носит, — Я вообще хотел сначала тебя попросить позвонить, потому что он только мой голос услышит и сразу сбросит. — А меня не сбросит? — поворачивается к бывшему напарнику он. — Вот именно, что тебя не сбросит! Тебя он почему-то больше любит. — Я не буду в этом участвовать. — Хорошо, пусть в этом поучаствует твой телефон. — У меня давно другой номер. — Ты правда думаешь, что у всей Мафии поголовно не пробит твой нынешний номер? — Да, потому что твой Анго настраивал мою сим-карту. Этот аргумент Дазаю просто нечем крыть, но сдаваться он не намерен. — Он не возьмёт с моего трубку. — Значит, найди другого информатора для своего Ацуши, — невозмутимо кидает Чуя, заводя машину, — Чем тебе старик не помощник? Можешь ещё белорусам набрать, вдруг они решат тебе с барского плеча помочь. Осаму ничего не отвечает, продолжая смотреть на него с самым жалостливым лицом из своего арсенала и полностью развернувшись к нему корпусом. Он изначально знал, как он отреагирует на подобную просьбу. Накахара молчит, выкручивая руль влево, когда выезжает с парковки, и медленно трогается вдоль улицы, полностью заинтересовавшись дорогой и сделав вид, что последней минуты в их жизнях не было. Но спустя минут пять, когда Дазай уже было подумал, что в этот раз ничего не вышло, и собрался продолжить атаку бессмысленными изречениями в надежде на чудо, Чуя вдруг вздыхает, кивнув в сторону своего кармана. — Достань и позвони сам. И не дай бог он догадается, с чьего телефона ты позвонил. Я всё ещё против, но делаю это только потому, что ты уже назначил Ацуши встречу. Пока руки в чёрных перчатках продолжают скользить по гладкой коже руля, а голубые глаза блуждать между улиц, вспоминая, где этот сраный спальный район, Дазай с улыбкой перегибается к нему, забирая свой заслуженный трофей. Конечно, он охотно поверил. *** Куникида ненавидит, что ему просто приходится идти по платформе внутри длинного подземного тоннеля, параллельно контролируя, чтобы девочка не упала с края прямо на контактный рельс. Девочка, если говорить честно, ни падать, ни оступаться не собирается, да и вообще идёт крайне аккуратно, чуть сведя бровки к переносице и вглядываясь в темноту метро. Кажется, она действительно хочет поймать этого террориста. И откуда только в ней такое желание справедливости, причём настолько настойчивое, чтобы заставить уважаемого детектива, который ровно в два раза старше неё, плясать под свою дудку? Хотя, вспоминая самого Доппо в её возрасте, когда ещё не достающий своих сверстников по росту мальчик в круглых очках с толстыми стёклами несётся по тротуару за пятнадцатилетним воришкой, укравшим пакет с продуктами у какой-то бабушки на улице, становится ясно, что Куникида больше причитает в пустоту. Подобное не удивительно, все дети хотят стать героями, и только единицы — злодеями. Но, опять же, это совершенно не повод тащить его сюда против его воли. В десять ловить террориста — далеко не шутки. Ему приходится тащиться медленно: во-первых, потому, что шаг девчонки намного короче его, а ведёт, вообще-то, она, и во-вторых, потому, что он совершенно не хочет этим сейчас заниматься. И вот что он потом скажет офицерам, которые, очевидно, уже приехали на его вызов? Извините, не стал дожидаться, Дон Кихота утащил в жажде подвигов Санчо Панса? Ещё и планы все испорчены, что совершенно не помогает позитивно мыслить: тут даже нет связи, чтобы позвонить и предупредить об отмене всех встреч, а значит, теперь он будет выглядеть несостоятельно в глазах других людей. Не сказать, что его вообще особо беспокоило мнение со стороны (особенно когда он следует своим личным идеалам), но в данном случае, когда ситуация вышла непредсказуемая, а все подумают, что он всего лишь безответственный детективчик, — очень даже. Что за несправедливость? Мигает красная лампочка под арочным потолком. Гравий чуть слышно хрустит под их весом, но в подземной акустике этот звук усиливается в несколько раз, отражаясь многократным эхом. Следующий поезд должен пройти только через двадцать минут согласно расписанию, а значит, можно ничего не опасаться. Может, девчонке хватит этой бессмысленной прогулки, она поймёт, что это бесполезно и негодяй ушёл, томно вздохнёт и повернёт назад. Было бы очень славно. Вот только козявке, которая сначала рассматривала всё вокруг с неприкрытым интересом, ибо в таком возрасте в подобных местах ещё не была, быстро надоедает однообразие бесконечных бетонных серых стен, и она переводит скучающий взгляд на сосредоточенное злое лицо своего спутника. — Да уж, не думала, что детективы Агентства настолько слабы, — как-то строго произносит она, разрезав тишину своим ярким голосом, — А в газетах столько про вас писали. Куникида решает абсолютно абстрагироваться, шагая больше на автопилоте, и ничего не отвечает, тупо смотря перед собой. Ещё не хватало с какой-то малявкой ссориться, с которой они в любом случае разойдутся в конце пути. Но Аю, судя по всему, такой расклад не устраивает. Ей-то просто по-детски скучно, поэтому она хмурится сильнее, говоря на тон громче, чтобы точно привлечь его внимание: — Эй, Куникида, я к Вам обращаюсь. — Зовите меня Куникида-сан, — без какой-либо интонации исправляет Доппо, и девчонка высокомерно хмыкает, задрав нос и вызвав ещё больше раздражения в детективе. — Я Вас совершенно не понимаю, — видно, что она не собирается отказываться от своей попытки поговорить, и на чужую реакцию, в целом, ей глубоко плевать. Этим она очень сильно напомнила ему Дазая, только намного более гордую и маленькую версию его, — Если Ваш так называемый график такой важный, почему Вы тогда вышли из поезда, чтобы спасти меня? Она не отстанет, очевидно. Куникида тяжело вздыхает, потерев переносицу под перегородкой очков. — Потому что я детектив в первую очередь. Моя задача — защищать каждого человека вне зависимости от своих желаний. Я обязан бросить все силы на это, даже жизнь, если это потребуется. И, если отталкиваться от моего представления идеальности, из которого и вышел график, то мир, в котором погибают люди у меня на глазах, не идеален. Это несоизмеримо на чаше весов. Я никогда бы не сделал иного выбора. Девочка присвистывает, чем вырывает Доппо из глубоких раздумий, и он награждает её строгим взглядом, на который та лишь вскидывает руки. — Не надо так на меня смотреть! — усмехается Ая. Она раздражает в той же степени, что и сбивает с толку. Но Куникида тоже не простой юноша, который будет ей подыгрывать. — В конце концов, это Вы меня смутили. Вы, наверное, не очень популярны среди людей. — Не Ваше дело! — зло вскрикивает малявка, надув щёки, и юноша почти победно улыбается, радуясь, что попал в точку (нашёл, чему радоваться. Задел десятилетку, молодец. В своё оправдание можно сказать лишь то, что она совершенно не мыслит и не говорит на десять: какой бы другой ребёнок пригрозил ему обвинением в педофилии, подумать только!), как вдруг переводит взгляд на рельсы перед собой, в моменте замирая и выставляя руку в сторону. Ая ударяется об его ладонь грудью и ахает от неожиданности, уже желая что-то сказать о том, что думает насчёт его заносчивости, как вдруг тоже видит впереди что-то странное. Она тут же хмурится, неосознанно заходя за спину юноши, которого только что, вообще-то, хотела перебрать по косточкам. — Что это? — как-то чересчур тихо говорит она. Из голоса уже пропала яркость и заносчивость. Доппо вглядывается в темноту ещё немного, а затем кидает через плечо короткое «стой здесь» и медленным шагом подходит к странному предмету на шпалах. Девочка только собиралась двинуться за ним следом, показав, что она точно не боится какой-то непонятной штуки в тёмном туннеле, но понимает, что так он может подумать, что она боится оставаться одна, поэтому горделиво заставляет себя замереть на месте, сложив руки на груди. Молчание длится мучительно долго, хотя, на самом деле, вряд-ли прошло больше тридцати секунд, пока Доппо присаживается перед находкой на одно колено, разглядывая. Шесть одинаковых продолговатых палочек, одинаковые блоки питания с маленьким циферблатом. Взгляд вперёд — и абсолютно такие же лежат ещё чуть дальше вдоль рельс. Всего их... боже, около девяти. Куникида хмурится, поджав губы. Мысленно он поблагодарил Аю просто за то, что она такая упёртая, вслух, конечно, он ничего подобного бы своей мучительнице не сказал. Но девочка неосознанно привела его на действительно требующие к себе внимания дело. Безумно важное. И в той же степени пугающее, если это то, о чём он думает. — Ну что там? — сдаётся в своей смелости Ая, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Динамит, — хмуро отвечает он, — Весь железнодорожный путь заминирован. Если поезд поедет по этой колее, он взорвётся, и жертв будет столько, сколько будет в составе в этот момент. Я не знаю, насколько мощный динамит и насколько прочные эти стены, но если взрыв будет достаточной силы, то туннель вполне может провалиться, и тогда вся улица уйдёт под землю, — Доппо склоняется ниже к минам, задумчиво рассматривая их со всех сторон. Без сапёров их лучше не трогать, — Это практически самодельная взрывчатка. У неё ручное управление. В любом случае, где-то поблизости должен быть беспроводной детонатор. Он снова поднимается на ноги, отряхивая руки, и усиленно думает, пытаясь ускоряться. Это становится по-настоящему опасным. Времени мало. Нужно срочно связаться с отрядом, что находится на поверхности. Только не ясно, стоит это делать после того, как он сам попытается найти детонатор, или не играть с судьбой и идти сейчас. Взгляд на наручные часы — по расписанию поезд должен быть здесь через девятнадцать минут. Они шли сюда в спокойном темпе около десяти, бегом четыре, на объяснение около сорока секунд, если они не будут тупить. Пока сюда дойдёт вся орава, пока свяжутся с начальником станции и отдадут приказ составу об экстренной остановке начальнику экипажа, у них есть... нет, нельзя оставаться здесь в любом случае, особенно с этой малявкой, за которую хочешь-не хочешь, а теперь он отвечает головой. Не замедлит ли она его ход? А если на спину, весит она не больше сорока, плюс тридцать лишних секунд к бегу, а если поезд едет раньше… Чёрт, да не важно! Осталось восемнадцать минут и тридцать пять секунд. — Ая, нужно срочно ухо… Её нет. Куникида в непонимании оборачивается вокруг своей оси, вглядывается в смутную темноту подземелья, делает несколько шагов туда, где он её оставил. Но её нет. Почему он не услышал, когда она ушла? Да не уходила бы она, она совершенно не глупая, к тому же прекрасно осознаёт всю опасность. А если она не ушла?... Он резко выуживает пистолет, быстро ступая в обратную сторону. Впереди бы никто проскочить не смог мимо его взгляда, значит, она где-то сзади. Юноша ускоряет шаг. Даже если её забрал террорист, то у Доппо хорошая физическая подготовка, он быстро их нагонит, он быстро… Туфли скрипят о гравий, когда он замирает. Вот он, маленький силуэт, еле достающий ему до талии. Вот он, светлый дафлокот и яркая рыжая копна волос. Вот только… Вот только теперь она выглядит как ребёнок. Маленький беззащитный ребёнок в темноте подземного туннеля. На горловине бежевого дафлкота болтается прикреплённый скотчем динамит, прямо под круглым детским подбородком. Лицо с россыпью веснушек искорёженно в гримасе страха, на щеках блестят холодные капли, а пронзительные взрослые глаза смотрят на него с ужасом. Или не на него. Или за его спину. — Пожалуйста, бросьте пистолет, — как-то насмешливо тихо произносит молодой мужской голос сзади, — Или Вы предпочитаете наблюдать, как я подорву заряды и как далеко может отлететь её голова? Ая сглатывает, и со светлых ресниц падает одинокая слезинка, прокатываясь по румяной мягкой коже. Ей всё ещё приходится вскинуть голову, чтобы посмотреть на оцепеневшего Куникиду и проследить взглядом, как он медленно поднимает руки, выронив из пальцев оружие. Когда оно с лязгом падает на гальку, девчонка быстро моргает. Теперь они в одном положении. И, конечно, она винит в этом себя. Но если винить её, то можно с таким же успехом обвинить потолок в офисе, который не обвалился и который не дал Доппо не уйти на это дело. Юноша резко выдыхает, краем глаза посмотрев на наручные часы, пока поднимает ладони на уровень лица. — Куникида-сан собственной персоной, — всё так же злорадно говорит всё тот же голос за плечом. Почему-то он кажется детективу смутно знакомым. Остаётся семнадцать минут и тринадцать секунд, когда что-то тяжёлое ударяется в его затылок, и юноша с шипением падает на колени, зажмурившись от белых пятен под веками и в бессилии чувствуя, как чужие руки связывают запястья. Ая вскрикивает, и невинный детский взгляд сменяется на всё такой же острый, строгий, рассерженный — взрослый. Семнадцать минут и три секунды. *** Мальчик перестал ощущать время. Оно превратилось для него в бесконечную необъемлемую субстанцию, в которой он плавает, словно мёртвое насекомое на поверхности стакана с водой. Недавно — а может, давно, мальчик ведь не чувствует времени — он помогал садовнику полоть клумбы в наказание за очередной проступок. Мальчик не был против: он любил проводить время с этим стариком. Пусть он и не был с ним добр, но его взгляд всё равно был тёплым, хоть и покрыт плотной коркой чёрствости — дети лучше всего чувствуют такое. Так вот. Он помогал садовнику с прополкой и заметил, что у порога приюта стояла обычная стеклянная банка, а в ней — с десяток мёртвых телец маленьких ос. Когда мальчик спросил у старика, для чего это, тот долго колебался, но ответил, что в банке находится сладкая вода: осы слетаются на лакомство и тонут, погибая, а противные насекомые не тревожат растения. Мальчик тогда долго смотрел вглубь банки, напоминающей кладбище ни в чём не повинных ос. Они же не виноваты, что родились такими. Зачем же с ними так безжалостно? Вот и сейчас мальчик ощущает себя той самой осой, только попавшей в банку и медленно тонущей в густой сладкой субстанции. Она ещё дрыгает лапками, ещё дышит, но уже понимает, что это её конец. Мальчик тоже не виноват, что родился таковым. Маленьким ни на что не годным отребьем. Он уже давно не понимает, кто он. Он даже смутно помнит, где он. Поэтому ему приходится чуть пошевелить руками, чтобы напомнить себе, как больно это холодное соприкосновение с металлом. Железные кандалы натирают уже стёртые в кровь раны, и мальчик тихо шипит, уложив руки обратно на холодный бетон. Глаза давно адаптировались к тьме, и он открывает их, разглядывая наизусть выученное переплетение решётки его крохотной тесной камеры. Он в подвале. Снова. Каждый раз, когда он открывает глаза, он снова находится в подвале. Поэтому мальчик опять опускает тяжёлые веки со смутной надеждой, что, когда он откроет их потом, его будут окружать запахи внутреннего двора и цветов, а не сырости и гнили; руки будут измазаны не кровью, а землёй; под ногтями будут не камни, а засохшая грязь от прополки; в ушах будет стоять не вакуум, а недовольный бубнёж садовника; в светлый затылок будет палить солнце, а не дуть противный сквозняк; а перед ним вместо решётки вдруг окажется стеклянная банка с мёртвыми насекомыми, и плакать он будет не от боли, а от наивной жалости к несчастным осам. А может, тогда он больше не будет плакать. Тяжёлая дверь тихо скрипит, поддаваясь сильному толчку, и открывается, пустив в темницу луч света с лестницы. Мальчик не поднимает головы. Разумом мальчик не здесь. Он плавает в сладкой убийственной субстанции. Тяжёлые шаги медленно следуют внутрь и затихают с другой стороны решётки, а в глаза бьёт яркий свет керосиновой лампы, которой мужчина освещает себе путь. Он склоняется, заглядывая в лицо мальчика. Белые пряди отрасли после прошлой насильной стрижки, из-за которой у него ещё целые два дня заживал край отсечённого ножницами уха, и теперь ниспадают вниз. Мысленно воспитатель напоминает себе побрить его налысо когда-нибудь. — Сегодня третий день заточения, — отражается от старых кирпичных стен грубый мужской голос, — Ты знаешь, почему ты здесь? Мальчик наконец поднимает голову, затуманенным взглядом блуждая по ненавистному лицу. Воспитатель ловит этот взгляд, чего-то пугаясь внутри сузившихся до размеров пылинки чёрных зрачках. —Потому что Вы не любите меня, — максимально честно отвечает мальчик. Его учили всегда говорить правду, и он всегда говорил правду. Мужчина коротко кивает, поставив лампу на пол и потянувшись к своему карману. — Всё верно. Толстые пальцы в мозолях выуживают из складки ткани небольшой шприц и постукивают по краю. Жёлтые глаза распахиваются в страхе. Он знает, что это значит, поэтому подтягивает ноги ещё ближе к груди, свернувшись в позу эмбриона. — Ты мне не нравишься, ты прав. Как бы он ни пытался отползти подальше, цепи держат крепко, а камера слишком тесная. Поэтому, когда сильная мужская рука ныряет в дырку, обхватив щиколотку и с силой потянув на себя, мальчик не может сопротивляться. Но он всё равно старается, встряхивая ногой, брыкаясь, хватаясь пальцами за бетон и стирая и так обломанные ногти в труху. Всё это тщетно. — Не трать силы понапрасну, — тихо, но строго говорит воспитатель, когда ставит большой палец на поршень, а после с одного замаха вводит иглу в дёргающуюся детскую ногу, сразу вводя содержимое шприца в мышцу. Мальчик впивается зубами в крошащийся пол, словно кошка в мышь, но это не помогает сдержать громкий вопль боли, растянувшийся в долгие рыдания и слабый вой. Конечность сводит болью. Всё тело пробивает болью. И мальчик снова находится не здесь, не в этом подвале, не с этим человеком. Мальчик в бесконечной сладкой смертельной субстанции. Кажется, только это помогает ему не сойти с ума. Мужчина безэмоционально наблюдает, как корчится тощее бледное тело в обносках, слушает, как разносятся по всему подвалу страшные крики, просто сидит там, всё ещё сжимая тонкую щиколотку и не давая изо всех сил в судороге удариться об пол. — Ты... ненавидишь меня? Его шёпот сливается с криком, и мужчина уверен, что мальчик его не услышал. Но мальчик слышит всё. Даже то, как снова дрогнул всегда холодный и полный ненависти голос. Мальчик не ненавидит воспитателя. Мальчик не знает, как ненавидеть. Мальчику одиннадцать. Ацуши восемнадцать. И Ацуши, конечно же, ненавидит его. Слышен шум моря и лязг высоких кранов, что-то грузящих в огромные корабли в гавани. Это — территория Портовой Мафии. Здесь свои правила. По-хорошему Накаджиме нельзя здесь находиться: организация может счесть подобную выходку актом агрессии. Как говорил Мори-сан, "войны между крупными организациями мало чем отличаются от войн государств". Если войска одной страны окажутся за границей другой, та, на чью землю позарились, имеет основания для начала открытого конфликта. Так же отреагировал бы сам Ацуши, если бы увидел того же Тачихару под зданием Агентства. Вот только сегодня у юноши есть основания сюда зайти и быть уверенным, что его не тронут. Видно, что этот амбар заброшен совсем недавно. Может, около трёх лет назад отсюда вынесли всё, что здесь хранилось. Когда-то было бетонный пол потрескался, и из щелей полезли раскидистые кустарники и сорняки, нашедшие своё место в тени под крышей. Сама крыша прогнила и прогнулась вниз, у края виден отвалившийся кусок металла, и через образовавшуюся дырку проглядывает голубое покрывало неба. Ацуши ступает осторожно, постоянно оглядываясь вокруг себя. Назначенное время наступило минуты три назад, но он всё ещё никого не заметил. Он даже не знает, как должен выглядеть тот самый информатор и уж тем более не знает, чего от него ожидать. Юноша откидывает крышку телефона, смотря на время на дисплее, и прочищает горло, нахмурившись ещё больше. Не знал, что Портовая Мафия славится непунктуальностью. Ему всегда казалось, что должно быть как раз наоборот. Раз никого нет, может, стоит ещё раз позвонить Дазай-сану? Или ещё немного подождать, пока не… — Тебе не идёт это до ужаса серьёзное лицо. С ним ты выглядишь ещё тупее, чем обычно, хотя хочешь казаться умнее. Накаджима дёргается от неожиданности, по инерции чуть не выпустив когти, и резко разворачивается к тёмной арке, которая раньше, наверное, была входом. У прогнившей колонны в самой тени, оказывается, всё время стояла фигура в чёрном плаще, мастерски сливаясь с обстановкой. Акутагава в презрении выгнул уголок губы, держа руки сложенными на груди, а в них — большой бежевый конверт. Если бы Накаджима не думал всё это время о другом, слишком занятый собственными переживаниями и размышлениями, возможно, он бы отреагировал ярче. А так он просто столбенеет на месте, впилив взгляд в закатившего глаза юношу. — Ты что, реально стоял здесь всё это время? — А что мне надо было делать? — вскидывает брови Рюноске, — Сказать "кис-кис-кис"? Я думал, тебе мозгов хватит самому догадаться. Но, когда понял, что слишком тебя переоценил и ты скорее сейчас тут начнёшь в классики играть в ожидании чуда, решил не тратить зря времени. Вот ублюдок. Но, стоит отдать должное, стоит Накаджиме снова погрузиться в раздражение поведением портового пса, и он сразу забывает о смертоносной субстанции и ненависти к другому человеку. — Ты, что-ли, информатор? — скептически хмыкает юноша, — А я-то надеялся, что ты занятой Исполнитель и у тебя нет времени на подобные прогулки. Глаз Рюноске дёргается ровно один раз, но потом он звучно выдыхает, снова надев беспечную холодную маску, и медленным шагом подходит ближе. — А я надеялся, что тебя после инцидента с туманом посадят на карантин, как кошку, больную бешенством. Но я не в настроении вступать в эту бессмысленную перепалку сегодня. Я здесь точно не ради твоей шкуры. Он каким-то странным взглядом обводит старый амбар, задерживая его в том месте, где в бетонном полу особенно сильно пошли трещины, будто сюда упало что-то тяжёлое, и незаметно сглатывает, швыряя конверт вперёд так, что он проезжается по земле и останавливается ровно у ног Накаджимы. — Передай Накахаре-сану, чтобы он сменил номер, а Дазай-сану, что это дорожно-транспортное происшествие. Ацуши пропускает мимо ушей первую часть фразы, заострив внимание на второй, и снова хмурится, ожидая дальнейших объяснений. Акутагава, видимо, уже собирался уходить, но приходиться снова откашляться, продолжив: — Человек из одной маленькой преступной группировки согласился встретиться с этим мужчиной. Жертва хотела продать свой пистолет. Этот торговец видел, что это был несчастный случай. Человек на фотографии хотел продать оружие и за эти деньги что-то купить. — Что-то купить? — тупо переспрашивает Накаджима, зависнув. — Я даю тебе информацию, а что с ней делать — решать уже тебе, — закатывает глаза Рюноске, горделиво вскинув подбородок, — Пораскинь мозгами сам. Я и так не предупредил из-за тебя Коласа-сана, что опоздаю на совещание. С этими словами он уже разворачивается, отряхнув полы бессменного плаща, и направляется к выходу, безжалостно наступая на траву, проросшую из глубоких трещин в том самом месте. Надо же, как удачно подобрано место встречи. Ацуши задумывается, смотря ему вслед. Воспитатель согласился встретиться с покупателем, чтобы продать ему пистолет и на вырученные деньги что-то купить. Это не отвечает на вопрос о том, откуда у него вообще револьвер подобной модели, но даёт хорошую пищу для размышлений. Если ему нужно было купить что-то так срочно, что он был готов продать подобный артефакт прямо перед встречей с воспитанником, то, может, его цель заключалась в другом? Может, он хотел найти его не для того, чтобы убить? Приторный сладкий запах заполняет ноздри, и Ацуши рвано выдыхает, сведя брови к переносице. — И ты действительно просто так уйдёшь? — кричит он в спину мафиози за секунду до того, как тёмная фигура утонет в глубокой тени крыши, — Сдаётся мне, ты планировал меня убить. Что ж, следующая среда прошла. Акутагава замирает, нехотя оборачиваясь через плечо, и проходится по оппоненту слишком странным взглядом. На секунду Накаджиме показалось, что перманентная ненависть, конечно, никуда не делось, но ушла куда-то на второй план. А вот что промелькнуло на первом, он так и не понял за ту долю секунды, что серые глаза пересеклись с жёлтыми — он не смог отличить эту эмоцию, потому что никогда ещё не видел её раньше. — Я всё ещё опаздываю, и моя должность в данный момент для меня важнее, чем начистить твою до странного кислую морду. Кроме того, Дазай-сан — мой учитель, но никак не твой, — юноша специально выделяет это предложение, уже распаляя раздражение в Ацуши с новой силой, но следующая фраза остужает, будто лавина накрыла лыжника с головой: — Твой учитель — человек на фотографии. И сегодня день смерти твоего наставника. Только поэтому и только сегодня я пощажу тебя, котёнок. Он не даёт Накаджиме опомниться — да даже если бы и дал, у юноши ушло бы на это очень много времени перед тем, как ответить что-то внятное, — и уже в следующую секунду ускользает из поля зрения, как и всегда не прощаясь. Детектив стоит там ещё долго. Он не знает, сколько длился этот диалог с Акутагавой, но, в любом случае, когда Ацуши опустил взгляд на дисплей телефона, там уже было "15:34". Птицы тихо щебечут у самой крыши, а краны стали разгружать только подплывший корабль, напоминая о том, что это вражеская территория и лучше бы было отсюда поскорее убраться. Приторный сладкий запах щиплет нос, а густая смола сковывает движения, когда он на негнущихся ногах присаживается, чтобы поднять портовый конверт со всей кропотливо собранной Рюноске информацией. Бумажный лист ощущается как металлический, нагретый солнцем, и подушечки пальцев обжигает. *** Осталось семь минут и девять секунд. Юноша постукивает пальцем по стальному куску трубы, пока шелестит страницами отнятого блокнота. Ая сглатывает, забившись ещё дальше к стенке какого-то ящика и передёрнув натёртыми от плотной верёвки запястьями. Бомба, всё ещё закреплённая на горловине кофты, хоть и была относительно лёгкой, но ощущалась как гиря, привязанная к шее человека, брошенного в воду. Девочка опасалась делать лишние движения и не опускала подбородок, чтобы не задеть разноцветные проводки от греха подальше. Колготки порвались, явив красные разбитые о твёрдый бетон коленки. Конечно, ей было страшно. Она ужасно боялась, честно признаться. Легко быть смелой на словах, легко быть смелой в тренировочном зале, легко быть смелой на светлой улице, когда тащишь за собой взрослого, способного в случае опасности тебя защитить. Ей, в целом, его защита и не была нужна, но лучше не рубить сгоряча и положиться на проверенного человека. Нелегко быть смелой сейчас, сидя связанной в темноте заброшенной подземной станции, выход на платформу которой закрыли ещё до её рождения. Нелегко быть смелой с динамитом у сердца, способным убить тебя в одно мгновение, разглядывая спину парня в чёрном костюме, от которого не знаешь, что ожидать. Нелегко быть смелой, смотря, как скрючился от боли Куникида, привязанный к станционной колонне, нелегко было быть смелой, когда на её глазах арматура в руке парня выбивала из её потенциального защитника все соки. Но Ая старается, с ненавистью смотря в тёмный затылок ублюдка. Ох, если бы только её руки были развязаны, он бы получил по заслугам в должной мере. — Занятный блокнотик, — выносит вердикт террорист, опуская взгляд на своего пленника. Девчонка его не особо интересует, а вот этот детектив... Он так жаждет увидеть на его лице страх или мольбу. До дрожи в мышцах. Но Доппо лишь тяжело вздыхает, уже не глядя, как кровавая слюна капает с разбитых губ. Очки улетели ещё после первого замаха куда-то на край платформы, поэтому зрение плывёт не только от ужасных травм головы и уже образовавшихся отёков на лице, но и просто из-за значительного минуса в глазах. Он низко повесил голову, крепко зажмурившись, и тяжело дышит, то ли от злости, то ли от боли, но точно не из-за страха. И это раздражает темноволосого ещё сильнее. — Так Вам нужно только написать что-то в нём, и всё исполнится? — хмыкает он, проводя пальцем в перчатке по корешку, — Но стоит только забрать его, и Вы совсем безоружны. — Какая наблюдательность, — на выдохе язвит Куникида, подняв взгляд. В помутневшей зелени глаз блеснул признак того, что он о чём-то думает, — учитывая, что ты отобрал у меня пистолет. Подготовился? — Ох, — ещё шире улыбается юноша, — для того, чтобы добраться до такого, как Вы, мне пришлось очень тщательно распланировать эту операцию за несколько лет. И спасибо, кстати, за то, что именно Вы наградили меня таким количеством свободного времени. Ая в шоке переводит взгляд с одного на другого, сжимая и разжимая пальцы руки, чтобы контролировать приток крови к кисти. Она поворачивается к экрану открытого ноутбука у ног террориста, мысленно считая время. Шесть минут и двадцать секунд. В глазах Куникиды пронеслось понимание, когда картинка сошлась в одной точке в туманном разуме и он наконец смог получше разглядеть чужое лицо. Ого, значит, всё-таки узнал. — Ты… — Да, — юноша определённо рад, что до детектива дошло. Он упивается его поражённостью, разведя руки в разные стороны, — Кацура Шосаку. Ну же, вспоминайте, Куникида-сама. — Два года назад я арестовал тебя, — хлюпает кровью в носу Доппо, сведя брови к переносице, — когда ты хотел подорвать школу. Наверное, ты захотел отомстить и отправил дезинформацию в Агентство, чтобы привлечь моё внимание? Кацура усмехается шире, и Ая снова сглатывает, подтянув колени к груди. Редкое дыхание через нос опаляет повреждённую кожу, и по телу бегут мурашки. Значит, это всё из-за него? — Месть? — на тон ниже переспрашивает юноша, — Нет. Я просто хочу уничтожить те слова, что Вы мне сказали в тот день. Куникида сводит брови у переносицы, поведя подбородком и смотря на Шосаку снизу вверх. — Когда меня арестовали, Вы неоднократно повторяли мне: «Борись с проблемами, будь мужественным! Ты должен понести наказание ради справедливости!» — улыбка исчезла, лицо перекосило в гримасе гнева, когда он коверкает чужие фразы, буквально сплёвывая с языка, — Ваше представление "идеальности" так и укоренилось во мне. И Ая, и Куникида, абсолютно потерявшись в недоумении, что всё это произошло только из-за каких-то слов, что столько людей могут погибнуть из-за каких-то слов, пропускают момент, когда арматура вновь заносится назад, а затем со всей дури впечатывается в скулу Доппо. Девчонка вскрикивает, дёрнувшись вперёд и почему-то забыв об опасной бомбе, когда голова качается назад, а кровавые капли орошают серость бетона и чистый брючный костюм. Детектив снова сплёвывет, ощущая, как посинела больная щека, а челюсть хрустнула. — Быть мужественным?! — орёт Кацура, замахиваясь снова, и тот зажмуривается, покорно приготовившись к последующим ударам. Видно, что парень не в адеквате. Бежать некуда: руки перевязаны достаточно плотно, а то пространство, что он успел растянуть пальцами, пока слишком мало, чтобы высвободиться. Ещё немного, ещё пара сантиметров. Четыре минуты и пятьдесят две секунды. — Да как Вы вообще могли такое произнести?! Зачем Вы вообще со мной заговорили? Думаете, люди остаются за бортом жизни, потому что они ничтожны и слабы?! Град обращается на лицо, в живот, по рукам, туловищу, — по всему телу, доступному в его положении. Куникиду мотает из стороны в сторону, как тряпичную куклу, взбалтывая растянувшиеся мышцы, образовывая гематомы, взбивая все мысли в кучу, когда голова снова разворачивается на сто градусов. Возможно, пару раз он терял сознание. Он не уверен, как это должно ощущается. Единственное, что он чувствует, — это боль. Но лишь стискивает зубы, не издав ни звука. Видимо, мальчишке нужно выместить злость, а Доппо нужно подождать, пока верёвка на запястьях ослабнет. Нет времени думать о чём-то другом: ни о себе, ни о боли, ни о том, какую ошибку он совершил. — Как Вы думаете, слабые хотят быть бесполезными?! — голос Шосаку хрипнет на последнем слове, и эхо вглуби тоннеля слабнет, когда он заносит трубу высоко над головой для последнего удара, как вдруг… — Остановись, подонок! Хватит! Куникида! Юноша замирает, резко обернувшись через плечо, и пересекается взглядом с другим, острым, полным ненависти. В ярко-голубых глазах застыли капли слёз, и Ая снова пытается бросится вперёд, но лишь снова падает на колени, клацнув зубами от гнева. Первым делом хочется одним ударом вырубить её, чтобы наконец-то заткнулась, но спустя мгновение Кацура понимает, что действительно переборщил. Ещё не конец. Нельзя оставлять всё так. Он не должен умереть до определённого момента. Окровавленная арматура со звоном падает на бетон, и Куникида резко выдыхает, со стоном склонившись вниз. С линии роста волос к подбородку стекают красные дорожки, нос и ещё три ребра, скорее всего, сломаны, насчёт ключицы он не уверен, пока руки связаны. Он пробует пошевелить рукой, и запястье свободно идёт в сторону, будто, пока его бросало в разные стороны, верёвка достаточно ослабла. Но даже если бы захотел, Доппо не смог бы показать радости: всё снова кружится перед глазами, как бы он ни жмурился, а причина, по которой его всё ещё не вырвало, остаётся неизвестной. Сейчас он как никогда жалеет о том, что потолок в Агентстве не обвалился утром. Жалеет, что не послушал Дазая и вообще куда-то пошёл. Жалеет, что не вернулся в офис по первому звонку. Жалеть бессмысленно, и детектив лучше всех знает об этом. Но лучше жалеть о том, что ты не сделал, чем жалеть в таком состоянии самого себя. Ая выдыхает, из последних сил рисуя на лице ярость, но подбородок предательски дрожит, а взгляд сам возвращается к ужасным повреждениям на теле заносчивого детектива. Он всё ещё ни разу не закричал. Вряд-ли до сегодняшнего дня она встречала более сильного человека. Шосаку это замечает, тихо хмыкнув про себя. — По расписанию поезд прибудет через три минуты и пятнадцать секунд, — строгим голосом парирует он, — а затем — взрыв. Остановить его могу только я, а Вы, очевидно, нет. И сотни людей погибнут. Ваши идеалы и Ваше упрямство в качестве члена Вооружённого Детективного Агентства — всему этому придёт конец. Он с упоением наблюдает, как быстро поднимается и опускается грудная клетка, с такой гордостью, будто совершил подвиг. А составить этот план действительно было подвигом. На который он пошёл и о котором ни за что не пожалеет. Здесь не будет никаких промахов, что он допустил при подрыве школы. Вот только… — Я знал, что так будет, — хрип Доппо настолько тихий, что помогает его расслышать только полная тишина тоннеля, громкое эхо и хорошая акустика, — Я знал, что ты придёшь за этим. Кацура склоняет голову к плечу, нахмурившись. О чём он говорит? Или это бред от сотрясения? — Поэтому оставил кое-что для тебя... — Куникида втягивает соль собственной крови носом, чувствуя, как она скатывается по горлу, но продолжает: — Открой восемьдесят девятую страницу. Это очень похоже на блеф. Но у них же осталось так много времени? К тому же, блокнот в его руках, что может пойти не так? Шосаку не спускает бдительного взгляда с детектива, пока шелестит страницами, но всё равно не замечает, как ловко за широкой спиной выскальзывают из смоченных кровью верёвок тонкие запястья. Не замечает, как Ая за его спиной с вопросом в глазах выгнулась, закусив губу, чтобы не издать ни звука. К сожалению, предусмотреть совершенно всё невозможно. Так и разворот воспламеняется без его участия, из кучки пепла собираясь в небольшую дымовую гранату, а Доппо делает первый рывок вперёд, скидывая путы. *** Ветер обдаёт лёгкой прохладой, растрёпывая и так непослушные волосы. На голубом куполе неба ни облачка. Эта жара невыносима. В горле сухо, будто на язык насыпали песка. Ацуши в который раз тяжело сглатывает, перекладывая рядом с собой очередной лист. Если присмотреться, то пальцы чуть заметно дрожат на самых кончиках. Значит, воспитатель действительно прошёл через такое? Откуда только Акутагаве удалось найти столько информации за какие-то жалкие два часа? Абсолютно вся биография мужчины сейчас лежит в его руках. Настолько огромна и всесильна информационная паутина Мафии? Тогда Накаджиме действительно страшно. Директор детского дома вырос в таком же детском доме. Его тоже постигла адская участь. По сравнению с тем насилием, с которым ему пришлось столкнуться, жизнь Ацуши вполне можно считать счастливым розовым безоблачным детством. После окончания детского дома он и ещё пять человек из того же выпуска вместе работали в криминальном мире. Этот период как раз выпал на время войны. Всё было в дефиците, а трупы детей могли спокойно валяться у обочины и всем было бы плевать. Его пятеро друзей впали в отчаяние. И умирали один за другим. Только воспитатель смог выжить. «Ты должен сделать это, чтобы научиться переносить любые страдания». Так он постоянно говорил тогда, когда думал, что Ацуши его не слышит. Так он говорил тогда, когда колол в его уже посиневшую от уколов ногу очередной шприц, хотя сам запирал его в подвале. Юношу долго мучал вопрос, что бы это могло быть, и всё детство он был уверен, что мужчина просто неправильно рассчитывает дозу яда и только поэтому мальчик в очередной раз открывает глаза в одном и том же месте. Но зачем же ему что-то колоть, если бы он мог просто не приходить в подвал и мальчик бы умер сам? Юноша долго искал ответ на вопрос, как он смог выжить в этом аду, сутками проживая без еды и практически без воды, без солнечного света и коммуникации с людьми? В своём возрасте он объяснял это тем, что тигр был сильнее. Но теперь Ацуши знает: Он колол ему витамины, чтобы он продолжал жить, чтобы продолжал сидеть в подвале, чтобы продолжал испытывать себя. — Ты знаешь, почему ты здесь? Мальчик, конечно, не знает. Мальчику одиннадцать, вокруг его шеи закреплён плотный металлический ошейник, и он чувствует себя собакой, посаженной на цепь. Обиженной жизнью и людьми собакой. Ацуши восемнадцать. И Ацуши, кажется, понял. Потому что мальчик, чувствующий себя собакой, на самом деле дикая кошка, которая ещё не умеет обращаться со своими когтями и может кого-то поранить, а стричь их не даёт. — Ацуши, ты ненавидишь меня? Снова дрожь на последнем слове. Мальчик снова ловит её в чужом голосе, когда сильная рука тянет его за волосы сильнее, а помутневшие жёлтые глаза встречаются с пустыми, чёрными, холодными. Тяжёлый вздох. — Похоже, бессмысленно спрашивать. Тогда это хорошо. Ненавидь меня. Запомни моё лицо в мельчайших деталях, запомни, как выглядит лицо человека, который использует насилие, чтобы мучить слабых. Снаружи тебя ждут намного более жестокие демоны, чем я. И когда ты выйдешь во внешний мир, когда настанет этот момент, ты должен будешь ненавидеть меня лютой ненавистью. Ненавидеть меня, а не себя. Мальчику одиннадцать. Мальчику больно, ему плохо, он не ел последние трое суток. Мальчик устал бороться. Через несколько секунд он потеряет сознание, но сильные холодные руки подхватят его летящую об камень белобрысую голову и мягко уложат, положив под неё ладонь. Когда мальчик откроет глаза, он не будет помнить этого диалога, потому что пространство снова наполнится сладкой субстанцией, в которой каждый новый день ничем не отличается от прошлого. Ацуши восемнадцать. Ацуши моргает один раз, откладывая последний лист к остальным уже полноценно дрожащей рукой и уперевшись взглядом в ступени лестницы, на которой сидел. И теперь Ацуши помнит этот диалог, теперь он помнит, что чёрные глаза никогда не были пустыми, а сильные руки — никогда холодными. Ацуши будто ударили по той самой белобрысой голове, и теперь он сцепляет руки между коленей, пытаясь переосмыслить всю свою жизнь с самого начала. Жара уже не ощущается. Быстрый ветер омывает разгорячённое тело, и юноше кажется, что его оставили в морозильной камере. Быстрый ветер подхватывает листы с делом директора приюта и те разлетаются вокруг, кружась в диком танце. У него звонит телефон. Он дёргается всем телом от испуга, будто находясь в какой-то прострации. Всё так же дрожащая рука медленно открывает крышку, но до Накаджимы не сразу доходит, кто именно звонит. — Да… На той стороне какой-то треск, чужой голос на заднем плане стихает, в динамике шуршание. — Ацуши-кун? С тобой всё в порядке? — как-то странно спрашивает Чуя, и пусть юноша не видит его лица, он уверен, что тот в озадаченности свёл брови к переносице. — Да... Да, всё хорошо. Вы что-то хотели? Опять молчание, и оно говорит немного больше всякий слов. Накахара ни разу не поверил, но переспрашивать не стал. — Вам, кстати, просили передать, чтобы Вы сменили номер, — вдруг невинно вспоминает Ацуши. В динамике длинный тяжёлый вздох, но Чуя ничего не отвечает, откашлявшись. — Опустим. У этого идиота сел телефон. Но он говорит, что нашёл причину, по которой какой-то директор приехал в Йокогаму. Ему не нужно уточнять, чтобы Накаджима понял, что за идиот. Не нужно уточнять, чтобы он понял, какой директор. Теперь он не может ничего выдавить в ответ, потому что сердцебиение разогналось до масштабов невероятного. Он не знает, хочет ли это слушать. Но выбора нет. Потому что, на самом деле, ему нужно это послушать. — Он пришёл в Йокогаму после просмотра статьи о тебе. Какие-то суки слили информацию в СМИ, и этот мужчина узнал о твоём участии в этой операции… Треск, глоток, выдох, стук сердца, шум в ушах. А затем в трубке сомнительное: «и хотел похвалить тебя». И сердце пропускает следующий удар. Оса в первый раз взмахивает крыльями, вырываясь из приторной смолы. На языке вместо сладости горечь. Короткие гудки. Чуя снова тяжело вздыхает, захлопывая телефон и странным взглядом уперевшись в поцарапанный чёрный пластик. — Ты уверен, что нормально отпускать его в таком состоянии? — тихо и будто действительно озабочено спрашивает он в пустоту. Дазай молчит несколько секунд, закинув руки за голову. На губах тоже больше нет улыбки. На лице привычная задумчивость. — Да, — в итоге отвечает он, — Он должен пройти через это сам. Шелест ветра. Гудки автомобилей. Напряжение в воздухе от больного яркого солнца. — Мне сказали сменить номер. Я тебя предупреждал? — ...Не помню такого. *** На платформе начались напряжённые перешёптывания и резкий кашель, когда изнутри тоннеля прямо на станцию повалил белый удушливый дым. Кто-то зажмурился, пытаясь прочистить горло, кто-то в страхе прикрывал ладонями рот, боясь, что начался пожар и это угарный газ, кто-то более сообразительный нахмурился, вглядываясь в темноту подземки. Начальник станции вышел из своей будки, остановил проходящего на своё место молоденького машиниста, что-то спросил и, получив скомканный ответ, постоял на платформе ещё немного, тупо оглядываясь рококо своей оси, но в конце концов пожал плечами, зайдя обратно и захлопнув дверь. Такой же белый пар валил из его кружки с чаем, а в чём причина столь странного явления в метро — его волновать не должно. В это время Куникида уже перевязывает запястья Кацуры по другой технике, зажимая изо всех сил и чудом не ломая кости от бурлящего в венах адреналина. Он всё ещё плохо видит, а обзору никак не помогает стекающая на глаза, словно капли дождя, кровь. Юноша рычит, пытаясь вырваться, но сильные, хоть и травмированные руки детектива держат крепче. Всё-таки перехитрил. А кто знал, что Поэзия Доппо может работать на расстоянии? — Урод, — шипит Шосаку от боли в челюсти, куда несколько секунд назад прилетел тяжёлый кулак. — Спасибо, что не ублюдок, как ты, — огрызается Доппо, но на то, чтобы разглагольствовать, не осталось времени. Времени не осталось даже на то, чтобы сориентироваться, не говоря уж и том, чтобы посмотреть на часы. Впервые он не хочет знать точных цифр. Нужно просто действовать. Ая, только увидев, как Куникида выпутался из своих пут, начала ещё более активно ёрзать стёртыми запястьями, пытаясь ослабить верёвку, но тот уже через секунду оказывается у её ног, развязывая. — Ты в порядке? — резко выдыхает он, и сейчас стало заметно, как его немного клонит в сторону от тумана в голове. Серьёзно? Она? Это не её били железной арматурой на протяжении десяти минут. По сравнению с этим телом, она — эталон здоровья и бодрости. — Очевидно, что да, — девчонка хотела произнести это стервозно, чтобы показать, как она может не бояться, но получается как-то сдавленно и опасливо, — Быстрее! Деактивируйте бомбы на путях. Детектив кидает напряжённый взгляд на динамит на её шее, но Ая прикладывает все усилия, чтобы изобразить в глазах скептицизм. Получается у неё на удивление неплохо, и тот быстро кивает, бросаясь в сторону ноутбука. Разминировать железную дорогу можно только с него, верно? Но как, чёрт побери, это сделать? Как назло взгляд сам падает на таймер. Минута и пятьдесят шесть секунд. Мысли собираются в кучу. Нужная кнопка найдена. Нужно просто на неё нажать, и весь этот кошмар закончится. Нужно просто… Он слышит за своей спиной сдавленный смех. Хриплый, гнусавый, противный, и когда оборачивается через плечо, видит, как перекосило в гримасе злорадства и самодовольства лицо Кацуры. — Жаль, что ты не знаешь всего, — кроваво широко ухмыляется он, сев на коленях. Что-то внутри Доппо обрывается с этой фразой, — А теперь слушай, насколько все твои старания были зря: обезвредив взрывчатку на рельсах, ты сам активируешь её заряд. Ая, только поднявшаяся на ноги и отряхнувшая грязный дафлкот, с порванными на коленях фиолетовыми колготками и поднятыми к ужасающему "колье" тонкими ручками, замирает, широко распахнув глаза. Она медленно переводит взгляд вниз, на мигающие лампочки, на разноцветные провода, на красные палки динамита. Девчонка сглатывает, и пусть её глаза опущены, видно, как сильно дрожит в них влага. Почти так же сильно, как задрожали пальцы. Она больше не притворяется смелой. Потому что теперь в этом нет смысла. Только теперь видно, как ей до ужаса страшно. Куникида не слышит ничего, кроме гула в ушах. Не чувствует ничего, кроме отчаяния, когда в несколько шагов достигает её, приподнимая круглый подбородок, как вдруг… — Если ты попытаешься снять насильно, заряд детонирует. Так что выбирай: девчонка или пассажиры поезда. Круглый подбородок дрожит. Его рука безвольно падает, а из груди вырывается утробный рык. Продумал всё до самых мелочей. И снова выбор. Он снова должен выбрать из того, что хочется, и того, что нужно. Только теперь ему нужны оба варианта. И ему хочется оба варианта. Доппо ненавидит выбирать. Это распространяется на выбор еды в кафе, на выбор между работой и отдыхом, на выбор слов и действий. Доппо ненавидит выбирать между жизнями. Не ему решать, кто умрёт, а кто нет. Хотя это как посмотреть. Сейчас ему решать, кто умрёт. Платформа дрожит, а где-то далеко в туннеле звучит гудок поезда. Минута и три секунды. Точно по расписанию. Идеально по графику. — Ты… — Не дать людям погибнуть у себя на глазах, — взгляд Шосаку безжалостен, безумен, остр. На губах — такая же безумная улыбка, — Чего стоит твой идеальный мир? Что такое одна жизнь по сравнению с сотней других? Солёные дорожки стекают к подбородку, капля срывается с него, падая на мигающую лампочку. Ярко-голубые глаза стали прозрачными. В них нет мольбы или грусти, злости или страха. Теперь в них просто пустота. Ая даже не смотрит на него, чтобы не мешать делать выбор. Она давно соотнесла один к тысячи. Она же хотела стать героем? Не все герои остаются в живых. Некоторых нужно наградить посмертно. Пятьдесят одна секунда. — Убей девчонку! — вскрикивает Кацура, склонившись грудью к коленям, — И пойми наконец, что твои идеалы — сраная утопия. Ты ничем не отличаешься от такого, как я. — Всё в порядке, — она хотела сказать это ободряюще. Тонкий детский голос дрогнул, как у подбитой птицы, — Это будет правильно… Правильно. Одно из самых приятных слов, что когда-либо слышал Куникида. Почему же сейчас на розовых устах оно прозвучало настолько омерзительно? Тридцать восемь секунд. Доппо должен притвориться смелым. Так, как это делает она. Но сейчас ему тоже ужасно страшно. Страшно нести ответственность за чужие жизни. Страшно признать, что его идеальный карточный домик неизбежно рухнет рано или поздно. Страшно, что эта заносчивая и наглая девчонка — один из самых сильных людей, которых ему приходилось встречать. Независимо от того, сколько сил детектив сможет приложить, от того, как отчаянно он будет бороться, люди всё равно будут умирать. Эта жестокая и беспощадная тень всегда будет ограничивать идеал. Так устроен внешний мир. И его неоднократно предупреждали об этом. Дазай говорит, что он просто идиот, не видящий дальше носа из-за этих дурацких очков. Куникида, конечно, знает о том, что тот действительно имел в виду. Йосано говорит, что мир не рухнет от того, если он однажды поступит неправильно. Но если всё вокруг субъективно, то что тогда правильно? Для Куникиды правильно только то, что он сам считает верным. Даже если впереди будет только боль, обременённая смертями. Даже если он живёт в своей личной утопии. Даже если он и вправду не видит дальше собственного носа, он всё равно будет стремится к своему верному вектору. А он только один. Никто невинный никогда не умрёт на его глазах. Особенно такой смелый и сильный. Тринадцать секунд. Колёса стучат по рельсам, слышен громкий свист. Платформа под ногами задрожала сильнее, с арочного потолка посыпались камни, улыбка на лице Кацуры растянулась шире. А Доппо нажал на кнопку. В ярко-голубых глазах нет страха. И она даже рисует на губах полуулыбку, шмыгнув маленьким носиком с россыпью солнечных веснушек. Лампочка на динамите моргнула один раз. — Прости меня, — шепчет Доппо. Лампочка на динамите моргнула второй раз. — Это не твоя вина, — так же тихо заявляет Ая, забыв об этой несчастной официальности. Лампочка мигает в третий раз. Она всё ещё еле достаёт ему до талии. Поэтому приходится встать на одно колено, чтобы обхватить её тело руками. Куникида чувствует, как она оторопело выдыхает, но уже через секунду из последних сил ухватывается пальцами за его рубашку, впервые показав слабость. Куникида чувствует, как к его груди прижалась тяжесть динамита, как быстро бьётся её сердце. Его, если быть честным, не уступает в ритме. Поезд проносится мимо заброшенной подземной станции за какие-то жалкие несколько секунд, которые показались им обоим вечностью. Из окна вагонов нельзя было разглядеть три фигуры, замершие на тёмной платформе. Но зато в последнем вагоне ещё можно было почувствовать ту волну жара, что хлынула ему вслед, когда бомба взорвалась. Яркая вспышка, плотный дым, звон в ушах, а после — тишина. Шосаку открывает зажмуренные глаза, в неверии вглядываясь в густой дым. Умер вместе с девчонкой? Неужели он выбрал именно такой конец? Юноша не знает, смешно ему от этого или ещё более обидно. Смешно, потому что несчастный детектив, судя по всему, настолько отчаялся, что отказался пойти против своих утопических идей, выбрав столь глупую развязку. Обидно, потому что идеалы, которые так хотел сломить Кацура, не потерпели краха, не рухнули, как он планировал, даже в подобных обстоятельствах. И это может значить только одно: он заблуждался в своих жалких рассуждениях слабого человека. Да, возможно, устройство мира, которое зрел детектив, выглядит смешно в новых и жестоких реалиях. Но они живы внутри него, чтобы ни произошло. И теперь это выглядит... всё так же глупо. В той же степени, как и благородно. Между крахом своих устоев и смертью он выбрал второе. Вопрос о том, поступок ли этого сильного или слабого человека, субъективен. Для каждого он верен по-своему. Можно сказать, что это слабость, так как он отказался признать свою ошибку. Можно сказать, что это сила, так отстаивать то, чему верен. Отстаивал ли он их на самом деле? Или же просто делал так, как ему хотелось? Перед лицом смерти открывается вся подноготная личности. И если она не изменится, значит, перед вами действительно сильный человек. Так думает Кацура, поджав губы и сидя на холодном бетоне со связанными руками. У него было два года времени, в котором он бесконечно думал о тех словах, но пришёл лишь к тому, чтобы устроить сегодняшний день. Какая ирония, что настоящее осознание ему пришло только сейчас, когда уже ничего изменить нельзя. Только сейчас. За несколько секунд до того, как плотный удушливый дым развеется, и сквозь чёрную дымку воспрянут два силуэта в порванных и обожжённых одеждах. Один — высокий, статный, другой — еле достающий ему до талии, уцепившийся за край его штанины. Шосаку думает, что его жизнь тоже унёс взрыв. А может, всего лишь контузило. Потому что так быть не может. Зелёные глаза прищурены, раны на лице затянулись, и единственное напоминание о страшных избиениях — запёкшаяся кровь, что стекала с линии роста волос. Ярко-голубые глаза вновь распахнуты со всей строгостью, взрослостью, и если бы не оборванный дафлкот, фиолетовые колготки и столь смешной рост в контрасте с другой фигурой, юноша бы подумал, что перед ним кто-то старший. Поразительно. — Как?.. — единственное, что может выдавить из себя раскаявшийся террорист, открывая и закрывая рот, будто рыба. Ая хмыкает, перекинув волосы через плечо. На самом деле, она пока тоже ничего особо не понимала. Только что умирала, а сейчас — бац! Но ублюдку об этом знать не положено, особенно в таком положении, когда он стоит перед ней на коленях после всего, что совершил. — За два года можно было подготовиться и получше, — просто отвечает Доппо, пожав плечами, — Как минимум, изучить состав Агентства, способности и выяснить, с кем я дружу. Девушка с аккуратно уложенным каре и чёрным галстуком интеллигентно рассматривает свои руки в тонких чёрных перчатках с одного из ящиков, будто через ткань может видеть свои ногти. Длинная стройная нога плавно качается, когда незнакомка наконец переводит взгляд на оторопевшего юношу, одним этим действием смирив весь его пыл. — Мне очень приятно, что в участке я у тебя записана как доверенное лицо, — цокает языком Йосано, — но было бы славно, если бы ты записал туда своего напарника, а не хрупкого доктора. Если бы это не была ближайшая станция метро, я бы не пошла на каблуках за тобой бегать. Особенно после утреннего. Ая восхищённо хлопает глазами, приоткрыв рот от шока. Кажется, у неё наконец-то появился образ того, как она представляла себя в будущем. Умение осаждать заместителя директора ВДА уже имеется, а остальное накопится как снежный ком. — Дазай тоже записан, — закатывает глаза Куникида, — Но я более чем уверен, что он не взял трубку. Кстати, как раз из-за утреннего. Пока Кацура недоумённо пытается осознать всё, что произошло, он даже не замечает, как всю платформу берёт в плотное кольцо полицейский отряд, как его хватает под перевязанные руки, приставив пистолет к спине. Он не сопротивляется, пребывая всё ещё будто не здесь. Доппо изначально, звоня в полицейский участок, знал, что они могут набрать доверенным лицам в случае какой-то чрезвычайной ситуации. И доверенным лицом детектива оказалась девушка, способная исцелять полуживых своей способностью, и она уже сообразила всё на месте, прихватив с собой всю ораву. Он не был уверен в том, что подмога успеет. Он не был уверен в том, что Акико поступит именно так, что всё закончиться так благополучно. Просто не мог этого знать, вслепую положившись на коллегу. И, тем не менее, он пошёл на верную смерть. Он действительно сделал этот выбор осознанно: если подмога не придёт, то всё равно умереть за свои идеалы. «Я не позволю никому умереть на моих глазах». На губах Шосаку играет смиренная улыбка, пока его заковывают в наручники, когда его поднимают с земли и, держа под прицелом, ведут к выходу, когда Ая показывает ему язык, еле сдерживаясь от того, чтобы сказать что-то нецензурное, и даже когда Куникида показательно отворачивается, проходя мимо, о чём-то споря с Йосано. Это всё не важно. Главное, что вопрос, мучающий его так долго, наконец закрыт. Теперь он понял свою ошибку. Девчонка окликает его уже на улице, когда остаются формальности с инспекторами и участковыми. Она обходится простым «Куникида», но он не говорит ничего против и даже не исправляет, сказав Йосано, что сейчас вернётся. Он подходит к ней, с каким-то вопросом в глазах склонив голову к плечу, показывая, что он слушает. Ая, вроде как, должна сейчас смущаться, но... Сейчас она почему-то чувствует себя смелее, чем когда-либо раньше. Кажется, после двадцати минут сплошного ада в тьме подземного царства с бомбой наперевес, уже ничего не сможет её смутить или испугать. Правда, на метро, наверное, она пока ездить не будет. — Могу смело предположить, что у такого придурка, гоняющегося за идеалами, нет жены или подружки? — она абсолютно игнорирует его перекосившееся в обычном раздражении лицо, элегантно заправляя рыжий локон за ухо, — Так что, если ты не против, я бы не отказалась… Куникида смотрит на неё долгую минуту, вскинув брови, но сдерживает вырывающуюся улыбку, откашливаясь. Боже, как тут вспомнишь, что это правда десятилетка? — У придурка, гоняющегося за идеалами, есть список с требованиями к будущему партнёру, который содержит пятьдесят восемь пунктов — строго замечает он, — А ты не соответствуешь тридцати одному из них. Ая распахивает глаза, пройдясь по нему очень красноречивым взглядом снизу вверх, обозначающим что-то между: «ты себя видел?» и «почему он не упал мне в ноги?» — Да ладно, просто признай, что ты опять придираешься к моему возрасту. Доппо как-то загадочно молчит, всё-таки приподняв уголок губы, и треплет её по волосам, несмотря на то, что девочка в процессе кривиться и делает вид, что ей не нравится. В целом, как и всегда, она попала в точку. Кажется, план с тем, что их пути разойдутся после этого дела, также терпит изменения. Куникида ненавидит изменения в планах. Но что-то ему подсказывает, что они встретятся ещё не раз. А как может быть по-другому с таким-то характером? Кацуру Шосаку грузят в машину прямо посреди улицы. Йосано вскрикивает, что сейчас начистит ему рожу, если он сейчас же не подойдёт и не поговорит с этим идиотом офицером сам. Ярко-голубые глаза, в которых обладательница пытается спрятать уважение, сияют отвагой. Из подземки только что выскочил какой-то сержантик, говоря, что при осмотре платформы нашёл чёрную папку с каким-то отчётом, а значит, Доппо ещё успеет перенести все встречи на завтра. Правда, в этот раз он определённо возьмёт рабочую машину. Почему-то сейчас Куникида чувствует себя свободнее, чем когда-либо раньше. *** — Господи наш милостивый, пожалуйста, прими эту душу, что достигла конца своего жизненного пути. Вокруг гроба — ничтожно маленькое количество людей. Несколько незнакомцев, воспитателей, которых Ацуши смутно помнил, и всего шестеро старших детей, которые совсем скоро вылетят из-под тяжёлого крыла детского дома, чтобы построить другую, лучшую жизнь. Оно и ясно: никто не будет брать маленьких детей на подобное мероприятие. А кроме приюта у директора не было ничего. Лица людей хмурые, напряжённые, сосредоточенные, но никак не грустные. Никто не плачет. Все поголовно оторопело глядят в землю, собрав руки в скромный замок впереди, и из всех выделяется только приглашённый священник, что раскрыл книгу, читая речь. Быстрый ветер шелестит листвой деревьев на маленьком кладбище где-то у края города. Кажется, в этом месте даже птицы не решаются щебетать, столь странная тишина зависла над равниной, усеянной сотнями крестов и памятников. Ацуши ненавидит кладбища. — Этот человек считал детский дом, в котором работал, своим домом. А этих обездоленных детей — своими детьми. Мы молимся о том, чтобы ваша благодарность и печаль достигли его. Мы молимся о том, чтобы он получил спасение Божье и покоился с миром. Грязная ложь. Ацуши никому не молится. Ацуши, кажется, даже не видит ничего перед собой, кроме большого деревянного гроба. Он не стал дожидаться, когда люди начнут возлагать цветы, когда на лакированное тёмное покрытие начнут падать комья сухой земли, когда священник перекрестится последний раз и все разойдутся, скрывшись в стенах знакомого приюта. Он знает, что никто не скорбит. Но ловит себя на мысли, что ничем не лучше них. Он отрывается от дерева, за которым стоял, и пятится назад, ещё какое-то время наблюдая за процессией, а после резко разворачивается, уходя оттуда быстрым шагом. Он не знает, почему решил придти сюда. Он не знает даже того, куда направляется сейчас. Ноги сами несут его подальше отсюда. Подальше от безразличных лиц, перевязанных чёрными лентами пышных букетов лилий, от запаха земли и замшелых памятников. В ушах почему-то стоит звон, а сердце как сорвалось с ритма час назад, так и продолжало бешено колотиться в груди, будто он совершил что-то страшное и теперь боится, что его преследуют нужные органы. Ацуши чувствует себя песчинкой в огромной пустыне Африки. Почему-то так ему спокойнее. Мимо ресторанов, домов, переулков, баров, банков. Вряд-ли он помнит, о чём думал в этот момент. Ноги просто сами вели его, будто по заученному маршруту. Он не помнит даже того, как пришёл в Агентство. Кажется, сейчас он существует в какой-то прострации. Крохотный электрон, сорвавшийся с орбиты своего атома и бешено несущийся внутри системы. В мыслях — броуновское движение, хотя кажется, будто весь мир замер. Накаджима поднимается в офис на деревянных ногах, действуя больше на автомате, чем осмысленно. Наверное, он должен оставить папку с делом на своём столе, чтобы потом не забыть написать отчёт. Наверное, в этом была его мотивация, по которой он должен был вернуться. Юноша до конца не уверен. У порога его встречает Кенджи с весёлой улыбкой от уха до уха. Сегодня он занимался каким-то делом в одном из ресторанов, так что смог позволить себе небольшой перекус за счёт заведения, чему был невероятно рад и, казалось, хотел раздавать свою радость бескорыстно, как раздавал домашние яблоки, возвращаясь из родной деревни. — О, Ацуши-кун! Поздравляю тебя с раскрытым делом! Ты большой-большой молодец! Тёплый взгляд толкает электрон к нужной орбите, пытаясь растормошить внутри мёртвое настроение, но дружеская улыбка вызывает только недоумение. Кажется, Ацуши кивнул, попытавшись изобразить на лице что-то тоже отдалённо похожее на улыбку. — Да... спасибо большое. Миядзава пожимает плечами в жесте "не за что" и, кажется, предлагает выпить чего-то холодного в такую жару. Горло Ацуши сводит судорогой, поэтому он учтиво качает головой, пытаясь как можно быстрее проникнуть к своему столу и скрыться за монитором компьютера. Он ни с кем не здоровается, потому что, по-моему, сделал это утром. Танидзаки, только заметив его присутствие, откладывает ручку и двигается следом. Накаджима только сделал вид, что не заметил. — Ты в порядке? Чем в итоге закончилось дело? — спрашивает Джуничиро, наблюдая, как юноша запихивает бежевый конверт с папкой в ящик своего стола. — Там... В общем, это несчастный случай, — Ацуши прочищает горло, протерев рукой мокрый затылок. Почему-то все вопросы отдаются в его голове эхом, будто коллега стоит сейчас где-то в другом конце большого зала, а не напротив. На первый вопрос он отвечать не стал: не любил врать, — Он случайно попал под автомобиль, водитель сказал правду. Ничего интересного. Накаджима не знает, куда себя деть. Всё тело кажется неправильным, неуклюжим, будто у него ни с того ни с сего выросла третья нога, и сейчас все с интересом рассматривают его, как экзотическую зверюшку. Все взгляды кажутся острыми. Все глаза — холодными, словно лёд. Поэтому Ацуши смотрит на свои руки, пытаясь найти тот ритм, в котором его сердце будет биться правильно. Кажется, Кёка его окликнула. Ну конечно, кто бы ещё мог заметить в нём это "что-то не так". Серые сверлица врезаются в его низко опущенную голову, сразу находя в ней то, что нужно. — Прекрасно, я рад, что всё так хорошо закончилось, — ободряюще улыбается Джуничиро, — Эй, ты же нормально по этому поводу? — Нормально. Он отвечает на автомате. Кёка окликает его ещё раз и, кажется, тихо встаёт со своего места, чтобы подойти. Звуков вокруг становится чересчур. — Скоро конец рабочего дня, а Куникида-сан так и не вернулся. Как думаешь, он всё-таки справился со всеми словами планами? Сюда недавно звонил кто-то из полиции, искали директора, а у нас нет ни директора, ни заместителя, и мы не знали, кому дать трубку… — Танидзаки, — строго произносит Идзуми, нахмурившись, — ты не можешь немного сбавить фонтан напора? Юноша обрывается на полуслове, переведя вопросительный взгляд на Ацуши, пока девочка обходит его по кругу, и тогда Накаджима понимает, что это, кажется, его предел. Под кожей ползёт электрический острый ток. — Я отойду, — быстро бормочет он, вскакивая с места так быстро, будто всё это время сидел на чём-то очень горячем. Кёка останавливается на своём месте, сведя брови к переносице и одёрнув руку, уже занесённую для того, чтобы сжать его предплечье, — ненадолго... Я сейчас. Он мигом проносится мимо стола Наоми, и у неё, кажется, от встречного ветра даже качнулись в сторону волосы, мимо озадаченного Кенджи, мимо девушки с огромной стопкой бумаги на руках. Ему кажется, что его вот-вот вырвет, если он не успеет. Голова идёт кругом. Наверное, ему всё-таки нехорошо. Но тигриная регенерация никак не поможет в этом состоянии. Дверь громко хлопает, оставив Танидзаки оторопело хлопать глазами, пытаясь понять, что он сказал не так, а Кёку хмуриться ещё сильнее, что-то решая в голове. Чуя задумчиво склоняет голову, прожигая взглядом дерево двери, и уже подрывается встать и пойти следом, как вдруг его останавливает Дазай одним жестом руки, приказывающим сидеть. Накахара в изумлении распахивает глаза, награждая его выражением лица что-то между «ты мне будешь приказывать?» и «что, отцовский инстинкт проснулся?», но тот лишь отмахивается от него, застегнув вторую пуговицу на рубашке и направившись к выходу. Может, и вправду отцовский инстинкт проснулся, а может, наконец-то наступил момент, когда его больше действительно нельзя оставлять в таком состоянии. Дазай знает, что логичней всего будет искать подопечного где-то на улице, а учитывая его скорость и медленный прогулочный шаг самого Осаму, то можно сразу направляться к общежитию. Но ноги почему-то несут его на крышу. И не прогадали. Ацуши обхватывает колени, прислонившись спиной к электрической будке и шмыгнув носом. Он с силой вдыхает быстрый ветер, будто желая заполнить лёгкие кислородом до предела, и сжимает пальцы руки на разогретом солнцем покрытии крыши. Кричат птицы, но тишина приятно обволакивает разгорячённое до пределов тело, не давая обладателю расплавиться в своих переживаниях, словно мороженому на горячем асфальте. Его лицо безразлично. Но внутри что-то продолжает стучать, носиться, биться о хрупкие стенки, словно соловей в оконное прозрачное стекло. Солнце катится на убыль, но до заката ещё далеко. Совсем скоро конец рабочего дня. Внизу бродят туда-сюда люди. Высота значительна, но Ацуши всё равно видит каждое лицо в подробных деталях. Маленькую девочку за ручку с бабушкой, молодую студентку в короткой юбке, четверо смеющихся парней, мужчину с телефоном в руке, дедушку с тростью, что идёт в сторону парка. Каждый человек — ещё одна песчинка в огромной пустыне Африки. Каждый человек — отдельный организм, отдельный мир, существующий по своим правилам, отдельная система координат, отдельный атом, и если собрать их все вместе, получится одно огромное вещество. Но каждому из них суждено однажды умереть. И тогда погибнет организм, рухнет мир, развалится система координат. А вещество продолжит существовать. Вещество не изменит своего состава. Он слышит, как тихо скрипит тяжёлая металлическая дверь, как лёгкие шаги медленно подходят к краю крыши, как Дазай с удивлением хмыкает, когда замечает его скрючившийся силуэт в тени будки, но не задаёт вопросов, просто присев рядом и откинув голову назад, устремив взгляд в небо. Ацуши не чувствует себя некомфортно по отношению к этому факту. Ему, наверное, по большей части всё равно. Девятый вал внутри утих, оставив лишь мелкие волны на ровной глади моря. — О чём так глубоко задумался, м? — произносит спустя какое-то время Дазай, подогнув одно колено под себя. Накаджима пожимает плечами, безразлично проводя взглядом вдоль длинных телефонных проводов. — Не знаю. О ценности человеческой жизни, наверное. Юноша не видит чужого лица, но ему кажется, что наставник вскинул брови. — Довольно сложная тема. И к какому же выводу ты пришёл? — Если взять человека как отдельную личность, то это, безусловно, огромная трагедия именно для той среды, в которой он жил и которая его окружала. А если взять человека как муравья в огромном царстве, то его смерть ничего не значит. Она ничего не меняет в устрое царства. Дазай усмехается, поразившись такой интересной логической цепочке от, казалось, одного из самых добродушных людей, что ему пришлось знать. — Но не в том случае, если муравей был королём этого царства, — всё же добавляет он. Накаджима сглатывает, понурив голову. Он понял, какого короля и какое царство Осаму имел в виду. Юноша жуёт губу какое-то время, решая, стоит ли делиться подобным, если поклялся самому себе больше никогда не жалеть себя, думая над тем, как описать всё то, что творится в светлой белобрысой голове одиннадцатилетнего мальчика, словами. Но Дазай не торопит. Он терпеливо ждёт, прикрыв глаза и вдыхая свежий воздух полной грудью. —...Я не понимаю, что чувствую по этому поводу, — всё же разрушает тишину Ацуши тихим дрожащим голосом, — Узнав все его мотивы, узнав его историю я, кажется, должен понять его. Но я, кажется, никогда не смогу понять. Я не могу простить этого человека. Ветер шелестит зелёной листовой. Солнце всё ещё болезненно-яркое. Воздух стал спёртым. В горле снова сухость. Дазай молчит долго. Возможно, чуть дольше, чем нужно было. Но в конце концов облизывает сухие губы, тогда, когда Накаджима уже думал, что он оставит это без ответа, и наконец-то поворачивается к подопечному. — Послушай, Ацуши. Ты не обязан прощать его. И не важно, чем он руководствовался, его бесчеловечные действия по отношению к тебе непростительны. Может, после всего, что с ним произошло, он решил, что в момент, когда погибли пятеро его друзей, его спас только гнев и неоправданно жалкая жизнь. Может, как человек, выросший в адских условиях, он не умел проявлять какие-то тёплые чувства и подумал, что максимум, который он может тебе дать, — это научить жить так, как, он считал, единственный способ выжить. Но это не оправдывает его. Не оправдывает того насилия, что ты пережил. Накаджима не замечает, как в глазах Дазая проскочило осознание того, что он понимает этого человека лучше, чем хотел бы. Осознание того, что он понял это слишком поздно. Не тогда и не с тем человеком. Но, к сожалению, уже ничего не вернуть назад. Трещины уже разошлись в сером сухом бетоне. — С другой стороны, если бы он не привил тебе волю к жизни, если бы ты знал, что ты человек-тигр, ты мог покончить с собой, стоя там у реки. По крайней мере, я так думаю. Но после всего случившегося ты знаешь, каковы человеческие страдания и как противостоять насилию и злу. Да, ты был в аду. Но именно этот ад сделал тебя тем, кем ты сейчас являешься. Он хотел, чтобы ты ненавидел его. В целом, у него получилось. Ты имеешь на это полное право. И не обязан быть благодарным ему за сломанную часть себя. Он и не хотел этого, я уверен. Ацуши слушает его с открытым ртом, но тяжело сглатывает, когда на последней фразе на чужих губах расцвела болезненная улыбка. Такая же болезненная, как палящее июньское солнце. Дазай громко выдыхает, вернув взгляд к крышам домов напротив. — Сказать, что я думаю? Накаджима скомкано кивает, продолжая сверлить глазами его профиль. — Я думаю, что его можно понять, но нельзя оправдать. Это твоя жизнь, которую создал только ты своими руками. Он — всего лишь система, в которой ты существовал раньше. Ты имеешь право на любые эмоции по отношению к нему. Не важно, какими они будут казаться со стороны: правильными или неправильными. Ничего правильного, на самом деле, не существует. Правильное выдумали люди, чтобы обозначить то, что было бы у большинства. Но если брать человека как отдельную личность, то это его сепарированный от других мир, где другая система координат. Он медленно поднимается с места, размеренным шагом подходя к краю крыши и наблюдая за людьми снизу. Ветер разметает тёмные завитки, а руки с закатанными до локтя рукавами меланхолично опущены в карманы брюк. Ацуши глядит в его спину, сглатывая ком в горле. Он вспоминает всё, что так долго противоречит внутри него: портовый револьвер и букет цветов, что воспитатель хотел купить для него; тупой ржавый гвоздь и пятеро друзей; сладкую тягучую субстанцию и дрогнувший на последней фразе голос; крик в разорванной гортани, граничащий с воем, и руки, заботливо укладывающие его голову на холодный бетон. На чаше весов они всё равно не равны. И Накаджима сглатывает, пряча глаза от ветра. — Но... Что было бы правильным в такой ситуации? Что бы испытывало большинство? Как я должен пережить это в глазах людей, если я не понимаю, как это пережить внутри себя? Осаму оборачивается через плечо, усмехнувшись ещё шире. — Ты хочешь узнать у меня, что тебе испытывать? Боюсь, ты выбрал последнего человека, который в этом деле был бы тебе хорошим советчиком. Я могу лишь сказать тебе, как диктуют общественные нормы. А по ним... Если у кого-то умирает отец, он обязательно плачет. Но ты же помнишь, что это лишь то, как сделало бы большинство? В нашем мире единица победила сумму. Накаджиме восемнадцать. И ему всегда будет столько, сколько показывают цифры в паспорте. Одиннадцать ему уже не будет никогда. Он смотрит на фигуру человека, который только что произнёс то, что ему так нужно было услышать, и не может не отразить его улыбку, несмотря на то, что в жёлтых глазах застыла влага. Наверное, только сейчас лёгкие действительно покинула сладкая густая смола. Общество говорит, что надо уметь прощать. Но Ацуши кажется, что сегодня он впервые научился не прощать. Электрон, сорвавшийся с орбиты, врезается в свой родной атом, сменяя очевидный минус в его статусе на нуль.