Твой мир обречён

Мой бог — это правда, мой бог — это верность,

Мой бог — это лучшее, что в нас есть

Мой бог — это завтра, мой бог — это смелость

сказать «ты нужна мне», пока ты здесь.

— Добро пожаловать, Ранпо-сама. Просим прощения за беспокойство… — Откуда таких молодых, как ты, набирают? — Эдогава тяжело вздыхает, отрывая обёртку от нового леденца и недовольно засовывая его в рот. Гравий громко скрипит под подошвой, пока он быстро идёт мимо стоящих в ряд сине-красных и чёрных машин. Молоденький сержантик с явно только-только вышитыми погонами сглатывает, пытаясь догнать детектива, — Где инспектор Курода? На столь странную парочку оглядываются пару полицейских и несколько судмедэкспертов в белых халатах, но первые, только заметив коричневый плащ и прикрытые хмурые глаза, уважительно кивают, а последние странно смотрят на них, отметив в голове обязательно подойти и спросить про экспрессивного незнакомца, как только его спина скроется за углом. — Он уже ожидает Вас на самом месте. Позвольте, я Вас провожу… Ранпо не дослушивает, уже сам приподнимая красную ленту, которой оцеплена вся территория бывшего бизнес-центра, и чуть нагибается, проходя внутрь. Сержант икает, но быстро берёт себя в руки, следуя за экспертом, хоть и он должен был быть сопровождающим. После прошедшего чуть больше недели назад инцидента, напоминающего стихийное бедствие во все шесть из пяти возможных баллов, Йокогама походила на избитого хулиганами юношу в розовом свитере. Объяснений, очевидно, никто не дал. Разрушения были убийственными. Несколько районов кануло в лету, будто их и не было, а то, что осталось, напоминало полигон после тестирования ядерного оружия. Жилой район за городом на берегу моря был разбит в труху, дороги раскрошились, на несколько дней пол населения остались без света и горячей воды из-за проблем с проводкой и водопроводом. Казалось, на реконструкцию уйдёт не меньше полугода, но благодаря щедрому финансированию из государственной казны, что предоставило Министерство и Комитет по Делам Эсперов, уже к середине месяца всё пришло в божеский вид. Правда, ещё много где велась активная стройка и реставрация отделки жилых кварталов, но город можно было смело перевести в обычную палату из реанимации. Рабочие, которых набирали со всего округа, пахали день и ночь. Вот и этот небоскрёб в сорок пять этажей, являющийся роскошным бизнес-центром с голубым блеском окон, активно отстраивали заново. Был уже готов каркас, краны во всю работали, даже успели привести стёкла лопнувших балконов, но с этой ночи работу снова приостановили. Детективное Агентство отходило всё это время. Фукудзава сдержал своё обещание в полной мере, не только восстановив всем упущенные выходные, но и добавив неделю отпуска на психологическую и физическую реабилитацию, чему все без исключения были безмерно рады, включая даже всегда активного и заряженного Куникиду. Президент понимал, что его сотрудникам понадобится отдых. Удивительно, насколько много могло произойти за одну ночь. Его всерьёз беспокоило состояние Ацуши, который, конечно, в лицо улыбался, разводил руками, говорил, что всё в порядке, но каждый замечал, как при этом у него дёргался левый глаз. Тем более, Накахара ушёл на карантин после порчи. Причин было предостаточно, чтобы на неделю скрыться в тени. Но всё хорошее рано или поздно кончается. А выходные — раньше всего. Так что теперь, в свой первый рабочий день, Эдогава уже был здесь. Сонный, злой и недовольный, к тому же полный решимости как можно быстрее разобраться со своей дидактической частью и вручить это дело в руки своим коллегам. Судя по папкам, которые Кенджи вывалил на его стол утром, за время отсутствия накопилось предостаточно дел, которыми ещё стоит заняться. А это, хоть и было личной просьбой босса, обещало быть нудным. На входе их пытается остановить офицер, перекрыв путь рукой и с хмурым выражением лица выдохнув: "Здесь запрещается быть посторонним, Сэр," — распространив вокруг облако сигаретного дыма. Пока сержант за его спиной махает руками коллеге, в предупредительном жесте неистово мотая головой, Ранпо даже не смотрит на него, тыкнув в лицо значком сотрудника ВДА и уже пройдя мимо. Он слышит, как мужчина средних лет сдержанно откашливается, но не придаёт этому значения, скривив лицо и встряхнув ладонью перед носом от отвратительного запаха. Он цепляет взглядом впереди у балок фундамента плотное столпотворение и сразу понимает, куда направляется. — Инспектор Курода! — вскидывает руку вверх Эдогава, лишь заприметив знакомую спину в синем пиджаке. Мужчина оборачивается, нахмурив брови, но тут же выдыхает, когда видит обладателя невесёлого голоса и плетущегося за ним сержанта. Губы растягиваются в приветственной улыбке, когда он потирает седые усы. — Детектив Ранпо, — восклицает он, чем привлекает внимание стоящего по руку от него светлого офицера, — Доброе утро. Вы сегодня удивительно рано. — Мне вызвали такси, — складывает руки на груди Ранпо, — При других обстоятельствах я бы отказался ехать. Исао хрипло смеётся, перекладывая чёрную папку в другую руку. С ним у Эдогавы с самых первых дел сложились довольно сложные отношения. Поначалу мужчине был совершенно не по нраву непокорный характер прославившегося гениального эксперта, и он часто пренебрежительно отзывался о нём в участках, хоть и признавал необыкновенный талант парня. Но в скором времени, наверное, после трёхдневной работы над одной запутанной серией краж, Курода проникся к детективу сильным уважением, а после и ко всему Детективному Агентству, и теперь их можно было назвать хорошими коллегами. Ранпо всегда приветствовал людей, что ответственно относились к своей должности и говорили в основном по делу, без лишних и скучных деталей, и Курода был именно таким. Несмотря на старомодную закалку, он всегда рассматривал отличное от своего мнение по расследованию, без стеснения прислушивался к советам по следствию, без страха признавал свои ошибки в деле. В целом, мечта, а не инспектор. Эдогава брался за расследования с семидесятью процентной вероятностью, если в бумагах значилось его имя. — А я всё переживал, как бы не проворонить Ваш приезд. Вот, направил к вам Наито-куна. Вы не сильно его отчитали? Сержантик роняет взгляд в землю, прикладывая руку козырьком к виску. — Вам бы поменьше набирать в штат таких вежливых, с них быстро слетает спесь, — морщится Ранпо. — Я просто не успел ввести его в курс дела, кто именно приедет, — произносит Исао, забирая из рук молоденькой ассистентки стаканчик эспрессо, — А так он парень хороший, правда, совсем новенький. Но по лицу вижу, что Вам не терпится уже побыстрее с этим покончить, так что перейду к сути дела. Эдогава бы даже, возможно, улыбнулся от такой правильной мысли, но проспавший четыре часа мозг отказывается подавать команду лицевым мышцам для такого сложного движения, так что он просто обходится кивком головы. — Сегодня рано утром было обнаружено тело, — мужчина открывает папку, быстро пробегая глазами по тексту, — Саё Сисо, тридцать два года. По предварительным данным, она пробралась на стройку примерно в три часа ночи, каким-то невероятным образом не попавшись на глаза строителям, работающим в это время здесь. Возможно, дождалась пересменки, а может, специально проскочила мимо. В любом случае, она спрыгнула с каркаса на высоте сорок третьего этажа и, очевидно, умерла на месте. — А с каких пор Вы стали заниматься самоубийствами, Курода-сан? — недовольно произносит Ранпо. Серьёзно, и он тащился сюда так рано только потому, что какая-то девушка спрыгнула с крыши? — В данном случае — да, — кивает с улыбкой инспектор. Ни он, ни детектив не обращают внимания на то, как странно переглядываются рядом светлый офицер и ассистентка, видимо, возмущённые таким тоном приглашённого эксперта, на присутствии которого так настаивал Исао, — Дело в том, что почившая — не просто обычная девушка. Саё Сисо является президентом организации под названием "Кимигори". Думаю, Вы слышали о ней. И у неё не было никаких причин совершать самоубийство, ещё и в таком месте. А учитывая ещё и то, что труп был обнаружен в туфлях на каблуках, я, пользуясь Вашей методикой, имею подозрения насчёт того, как она могла сама залезть на активную стройку и не только остаться незамеченной, но и добраться до такого высокого этажа по каркасу. Ранпо быстро кивает, вдруг растормошившись, и уже тянется к очкам, сложенным в нагрудном кармане плаща. — Где она? Я надеюсь, тело никто не трогал? Мужчина качает головой и делает шаг в сторону, открыв проход в центр столпотворения. — Если бы Вам не вызвали такси и Вы бы не приехали так рано, мне бы было труднее уговорить их убрать руки. Прошу. Он пропускает унёсшегося внутрь Эдогаву и лишь строго смотрит на уже открывшего было рот офицера. Тот сразу теряет свой боевой настрой напомнить начальнику, что он тут начальник, а не какой-то малец из Детективного Агентства, и несмело откашливается, дав какую-то команду отрешённо стоящему сержантику. — Все замерли! — вскрикивает Ранпо так громко, что эхо его голоса отражается между балок в полом фундаменте и зависает над туманным пустырём, — Никто не двигается, руки подняли на уровень лица! Вспышка фотоаппарата мерцает последний раз, и полицейский испуганно замирает, подняв взгляд на подошедшего незнакомца. Девушка в белом халате и медицинских синих перчатках, до этого аккуратно рассматривающая повреждения чужого черепа среди длинных блондинистых прядей, поворачивает голову, снимая маску с лица. Бродящие вокруг полицейские, переговаривающиеся между собой, останавливаются в одной позе. Юноша подходит ближе, быстрым взглядом пробегаясь по всему телу, а затем бесцеремонно присаживается на корточки рядом с девушкой, даже не посмотрев на неё. Та в изумлении уставилась на его спину, тут же поднявшись на ноги. — Кто Вы такой и что себе позволяете? — Синохара-кун, — привлекает её внимание Курода, — Дайте ему взглянуть. Судмедэксперт строго поджимает губы, уязвлённо крутанувшись на пятках, и стягивает с рук перчатки, отходя в сторону других полицейских. Теперь все взгляды обращены только в самый центр столпотворения, на тело блондинки и присевшего у него детектива. Ранпо совершенно не волнует вдруг ставшая напряжённой тишина, когда он надевает очки, придвинув пальцем их ближе к переносице, и осматривает тело. Саё Сисо, тридцать два года, президент Кимигори, одной из самых влиятельных на данный момент логистических компаний, исключая чёрный рынок Портовой Мафии. Конечно, он знал о ней из-за Фукудзавы, но вживую никогда не встречался, да и нужды не было. По предварительным данным, спрыгнула с сорок третьего этажа на стройке, очевидно, не имея на это ни одной внятной причины. Зачем совершать такое грязное самоубийство посреди ночи такой успешной и сильной женщине? Строгий синий брючный костюм запылился, руки раскинуты в стороны, ноги лежат в неестественном положении, на них действительно чёрные туфли на шпильке. Правда, одна улетела в сторону и валяется в нескольких метрах от девушки. Позвоночник сломан, рёбра тоже, внутренние органы взорвались в полости тела при ударе, передняя часть черепа в труху, с лица на землю продолжает стекать и впитываться в землю кровь. На левой руке блестят серебряные часы, на правой — золото обручального кольца. Детей, скорее всего, нет. Эдогава сразу отмечает то, что лицо блондинки смотрит вниз. Когда он аккуратно без перчаток поворачивает голову Саё, слышит за спиной злой выдох Синохары, но не обращает на него внимания, осматривая кровавое месиво сзади. А после, что-то прикинув в голове, сдвигается чуть правее и растёгивает манжеты пиджака, оголяя кожу предплечья. На белом полотне с уже появившимися фиолетовыми пятнами чёрными чернилами изображена расписная роза с длинными шипами, огромными лепестками и острыми листками. Юноша придирчиво осматривает татуировку, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, а затем вдруг усмехается и тут же вскакивает обратно на ноги. Все изумлённо переглядываются, когда он уже отходит в сторону инспектора, более не оборачиваясь к месту гибели. И это всё? Даже минуты не пошло. Вот тебе и детектив. Сразу было ясно, что ничего путного не выдаст. — Ну что? — улыбается Курода, наверное, единственный из всех присутствующих восхищённо. — Убийство, — не церемонясь, заявляет Ранпо. Офицер за спиной Исао громко прыскает. — И Вы это поняли из того, что три секунды посмотрели на её затылок? Или по татуировке на запястье, которую Вам нельзя было трогать голыми руками? — По положению тела, — с острой ухмылкой обращается Эдогава на него, — Большинство самоубийц падают с любой высоты головой вниз, ведь так больше шанс разбиться, и всегда, по законам физики, падают на бок и только потом переворачиваются на спину. Наша клиентка, как Вы могли заметить, лежит лицом вниз, что определённо указывает на то, что с каркаса скинули уже мёртвое тело. В воздухе было некому переворачиваться. Вас что, совершенно не учили этому в Вашем училище? Лицо офицера быстро сменяется с самодовольного на возмущённое, а затем на испуганное, когда он понимает, что напыщенный детектив говорит абсолютно логичные вещи, и отворачивается, предпочёв сделать вид, что он вообще ничего не говорил, чтобы ещё больше не позориться. — На ней официальный рабочий костюм и Вы правильно заметили, Сэр, что она была на шпильках, поэтому, скорее всего, её подкараулили вечером после работы, — теряет к нему интерес Ранпо, снова смотря на серьёзного инспектора, — Травма черепа при ударе, конечно, не даёт полностью увидеть всю картину, но я уверен, что, когда ваши судмедэксперты проведут экспертизу, они незамедлительно найдут тупую травму головы. Её ударили чем-то тяжёлым, поэтому она, может, и не была мертва, но точно находилась без сознания во время подстроенного самоубийства. — У тебя же есть догадки, кто это мог сделать? — Исао расправляет широкие плечи, снова улыбнувшись и перейдя на более расслабленный тон. Сержант, до этого переводящий дикий взгляд с одного на другого и находящийся под огромным впечатлением, становится по струнке ровно и вдруг понимает, почему именно к этому детективу у инспектора такое отношение. Эдогава снимает с переносицы очки и весело забирает у него из рук чёрную папку с делом, отсалютовав двумя пальцами. — У меня уже есть ответ. *** В тишине пустынного в полдень кафе слышно только тихий скрип, с которым мужчина за барной стойкой протирает стакан белой салфеткой. Он придирчиво осматривает проделанную работу, разглядывая стеклянные грани в солнечном свете, льющемся из окна, а после ставит стакан на подвеску над стойкой и любовно принимается за следующий. Иногда он кидает короткие взгляды на своих посетителей, но в очередной раз поняв, что никому пока ничего повторять не надо, продолжает заниматься своим монотонным делом. Ацуши с Куникидой сидят за столом у входа, и второй что-то сосредоточенно пишет в свой блокнот, наверное, составляя новый график ввиду произошедших в структуре ВДА изменений, а первый прожигает чёрный чай в кружке перед собой невидящим сонным взглядом. Рядом с Накаджимой сидит Танидзаки, уперевшись виском в стену и прикрыв глаза. Его обед уже давно остыл, так и оставшись нетронутым. Наоми вышла на улицу с минут двадцать назад и во всю щебетала там с кем-то по телефону, тоже забыв про свою еду. Они оба знали, что, когда она вернётся, Джуничиро придётся съесть две холодные порции, так как девушка сморщит носик и отодвинет тарелку от себя. Кенджи лежит лицом в столешницу за барной стойкой, неслышно сопя во сне. Он всё равно набивал брюхо целую неделю отпуска, так что теперь, после выхода на работу, не сможет нормально поесть ещё очень долго. Бариста сжалился над мальцом и поставил перед ним новый стакан лимонада в надежде, что, когда тот проснётся, забудет о том, что на самом деле оплаченный уже давно выпит. У окна — самый бодрый на первый взгляд стол. По крайней мере, за ним никто не спит. Чуя перемешивает свой кофе в чашке, склонив голову к плечу и иногда делая небольшие глотки. Йосано рядом доедает вторую порцию мороженого. Все были очень удивлены выбору девушки, обычно не любящей ничего сладкого, но только она и официантка знали, что всё дело в добавленном в шарики коньяке. Напротив них откинулся на спинку дивана Дазай, бессмысленно пялящий в потолок, но его взгляд всё равно иногда падал вниз прямо перед ним, чтобы в очередной раз увидеть на чужом лице полную отрешённость и вернуться на своё место, где-то между пятнадцатой и шестнадцатой дощечкой потолка. Под его рукой, подогнув одну ногу под себя, уместилась Кёка, упорно переводящая офисную бумагу. От безделья она вырезала зайчиков, иногда пихая Осаму в бок, чтобы показать промежуточный результат и внимательно пронаблюдать за его реакцией. А когда дожидалась в восхищении вскинутых бровей или одобрительного кивка головы, возвращалась к своему искусству. Когда детали были слишком мелкие, чтобы их могли взять ножницы, Идзуми незаметно тянулась к клинку в рукаве, чтобы сделать всё быстрее, за что тут же получала недовольный наезд от Куникиды, на который закатывала глаза, когда Доппо отворачивался, чем заставляла Дазая улыбнуться. Не ясно, что выжало их всех больше: не самый приятный опыт одной лишь ночи, с которой прошло уже порядком недели, или непредвиденный отпуск, в который никто, как ни старался, не смог полноценно отдохнуть. Тем не менее, целая неделя, проведённая порознь, требовала несколько часов, чтобы каждый смог снова привыкнуть к компании коллег. Работать ни у кого желания не было. Поэтому коллективно было принято решение слинять на обед в кафе на первом этаже, чтобы проветрить кипятящиеся головы. Фукудзава от предложения отказался, хоть по лицу было видно, что директор был совсем не против, но и уговаривать без Ранпо его никто не стал. Только утратив что-то, начинаешь переосмысливать ценность того, что имел. Это Дазай понял сегодня, тогда, когда на своё утреннее приветствие получил девять одинаковых. Девять. Одно из них — накахарено. Чуя действительно не вёл себя так, будто они неделю назад разошлись на такой отвратительной ноте. Но это было даже хуже, наверное. Он просто вёл себя с Дазаем так, как с тем же Ацуши. Дежурное "доброе утро". И на этом всё. Осаму никогда не задумывался о том, насколько неотъемлемой частью своей жизни он считал коммуникацию с бывшим напарником. Даже при том, что она никогда не выражалась в мирном близком общении. Она выражалась в резкой смене лица на брезгливое, когда Чуя замечал на Дазае криво висящий галстук и либо в резкой манере указывал на это, либо с недовольным видом сам поправлял его; во взгляде, когда тот же Куникида говорил какую-то ересь о работе и Чуя смотрел на Осаму, чтобы удостовериться, что не он один находит это бредом; в раздражённом закатывание глаз, когда по выходу на улицу Дазай протягивал руку в молчаливой просьбе закурить. Ничего этого больше не было. Нет, возможно, если бы сейчас Осаму и попросил, Накахара бы и дал ему сигарету. Он же делает так с той же Йосано, например. Но это был бы просто дежурный жест. Лучше бы они стали врагами, чем "коллегами". Дазаю не нужно было даже всего того, что началось после того внезапного поцелуя в темноте чужой кухни. Ему нужен был хотя бы один знак, что Чуя не абсолютно всё равно. И он продолжал упорно искать его, хоть и знал, что там всё пусто. Он внимательно изучал взглядом бинтовую повязку, явно переделанную после Дазая Акико, под белой лёгкой футболкой, которую юноша надел из-за жары и неприятного ощущения бинтов на коже; завязанные в пучок, а не в хвост волосы, чтобы не потела шея; спокойный взгляд на Йосано, когда она что-то говорила ему; пришедший в норму после реабилитации цвет лица и светлый шрам на брови. И чем больше он смотрел, тем больше понимал, что это пустой лист. Чуя определённо знал, что на него смотрят. Чуе определённо плевать на этот факт. Но его нельзя ни в чём уличить. Да, уже неделя, как они больше не напарники. Да, абсолютно каждый член Агентства был до глубины души поражён спокойным лицом Накахары и, наверное, впервые искренне раздражённым лицом Дазая, когда Фукудзава оглашал этот факт перед отпуском с такой интонацией, будто сам не до конца понимал, какое решение принял. Да, они больше не связаны ничем иным, кроме работы. Но никто же не знает причину, так? Никто же не видел ссоры? Никто же не знает, что на самом деле произошло? Ведь для всех ничего не произошло. Для всех абсолютно ничего не изменилось, кроме возвращения их дуэта с Куникидой: ни в рабочем плане, ни в общении. Для всех всё осталось так, как было, с небольшим нюансом. Для Дазая изменилось всё. За неделю он позвонил ему всего два раза, и, кто бы мог подумать, Чуя не взял трубку. Сидя в комнате общежития, на удивление вскрытой, когда Осаму в первый раз снова туда пришёл; идя по улицам и наблюдая за бесконечной стройкой со всех сторон; сидя на кладбище, укрывшись в зной тени раскидистого дуба и прижавшись спиной к холодному камню могилы, Дазай подумал, что, наверное, будет лучше больше действительно не трогать Накахару. Конечно, у них были ссоры, конфликты, разногласия, у них было три года нахождения в разных организациях на разных сторонах страны. Но никто из них никогда настолько серьёзно не говорил о том, что это всё нужно прекратить. Наверное, Чуя действительно этого хотел. Кто он такой, чтобы идти против его желания? Сидя сейчас здесь, в залитом солнечными полуденными лучами кафе, прямо перед ним, когда, кажется, нужно просто придвинуть руку на тридцать сантиметров дальше, чтобы коснуться пальцами чужой кожи, смотря на отрешённое пустое лицо Дазай забывает обо всём, что там себе думал, и самозабвенно принимает тот факт, что это невозможно. Он может терпеть ор Куникиды, даже если это растянется на долгие часы; он может терпеть на себе острый взгляд Достоевского в затылок на протяжении двух недель; терпеть это — нет. Оставить всё так не представляется возможным. Он понятия не имеет, что нужно сделать. Он понятие не имеет, как вызвать у него хоть одну эмоцию. Он понятия не имеет, как объяснить всё то, что крутится в голове, словами. Но и как жить в одном пространстве чужими людьми — тоже. Дазай знает наизусть все способы, как заставить напарника выйти из себя. Дазай знает наизусть все темы, которые лучше с ним не затрагивать. Во вселенском масштабе Дазай знает, как остановить бедствие тумана и сингулярности, способной уничтожить весь город. Смешно то, что Дазай не знает, как извиняться. Он никогда не занимался тем, чтобы кого-то возвращать, не говоря уже о том, чтобы возвращать человека, с которым у вас, по сути, ничего и не было, не говоря уже о том, чтобы возвращать человека, с которым у вас ничего не было и которому этого не нужно. Осаму тоже, в целом, никогда не было нужно иметь хоть что-то с кем-то. Но когда абстрактное «с кем-то» принимало форму «с Чуей» , абстрактное «что-то» принимало вполне конкретное значение. Дазай уже давно принял, что бессмысленно от этого бежать. Бежать от вполне логичного, сформированного в ходе наблюдений за своими рассуждениями и поступками вывода: он нуждается в Накахаре больше, чем ему бы хотелось. Понадобится время. Понадобится упорство для того, чтобы признать, что он впервые жалеет о своём поступке. Понадобится хладнокровие, чтобы сформулировать все местоимения и междометия в голове в полноценное двусоставное предложение. Пока нет даже сил, чтобы заставить себя перестать об этом думать. — У меня ощущение, что я вообще не отдыхал, — бурчит вдруг Танидзаки, привлекая внимание всех присутствующих первой полноценной фразой за последние полчаса, — Может, это эмоциональное выгорание? — Ты себе ещё депрессию поставь, — закатывает глаза Йосано, облизывая ложку и откидываясь назад с тяжёлым вздохом, — Это просто следствие продолжительной работы без выходных. Должно пройти в течении трёх дней, ничего серьёзного. — Не знал, что ты ещё и психотерапевт, — поднимает брови Дазай, — Сколько стоит сеанс? По какой методике работаешь? — Шоковой, — Акико хмыкает, показывая ему средний палец. Куникида наконец откладывает ручку, захлопывая блокнот и взлохмачивая волосы. — Нет, это уже ни в какие ворота не лезет, — констатирует он, — Долго мы ещё хернёй страдать будем? Пора браться за что-то уже. Ацуши отвлекается от чаинки, медленно плывущей по поверхности напитка, и широко распахивает глаза, как будто всё это время затишья боялся именно этой фразы. Кенджи что-то мычит со своего места в столешницу, крепко зажмурившись. Дазай морщится, допивая кофе в чашке залпом. — Мисс, — чуть повышает голос он и, когда милая официантка, всё это время разбирающая бутылки у бара, подходит ближе, спокойно улыбается: — повторите, пожалуйста. Брюнетка обворожительно отражает его улыбку, заправив локон за ухо и поправив на голове платок. — Конечно. — Мне ничего в рот не лезет, — жалуется Чуя, когда девушка отходит вглубь помещения, а Дазай мечтательно смотрит ей вслед, и Кёка в согласии кивает, не отрываясь от вырезания двух длинных заячьих ушей. — Надо было на капельницы ходить потому что, — цокает языком Йосано, — Что ты сегодня ел? Пока Накахара закусывает губу, пытаясь выдумать что-то такое, во что бы поверил его строгий доктор, но стараясь не переборщить, Куникида окончательно понимает, что все нагло проигнорировали его реплику, отмахивается и угрюмо качает головой. От того, чтобы ответить уже хоть что-то и определённо получить за враньё по затылку, потому что молчание затянулась до той степени, в которой, что бы он не ответил, Акико уже не поверит, Чую спасает распахнувшая дверь и быстро вошедшая Наоми, по пути захлопывающая телефон. — Там Ранпо-сан сюда несётся, — как ни в чём не бывало садится возле Куникиды она, действительно тут же сморщив носик и отодвинув холодную порцию в сторону брата, — Не знаю, с какой целью, но убегать в любом случае уже поздно. Доппо мгновенно оживляется, а остальные наоборот устало выдыхают, уже предвкушая рабочую неделю, которая начнётся ровно с того момента, как Эдогава сюда зайдёт. Всем ясно, что, судя по выражению Танидзаки-младшей, у него с собой точно какое-то дело. В любом ином случае слово "несётся" к размеренной медленной ходьбе Ранпо ну никак не подошло бы. Официантка ставит перед Дазаем полную кружку американо и вытирает руки фартуком, тоже заинтересованно обернувшись ко входу. Ровно через двадцать секунд дверь действительно открывается снова и внутрь заваливается Эдогава, держась рукой за бок, будто пробежал не от такси с начала улицы, а от самой набережной. — Эх... — протягивает он, бесцеремонно кидая серую папку перед Куникидой и Ацуши, а чёрной хлопнув по барной стойке, когда тяжело падает на один из высоких стульев. Кенджи от этого звука резко подскакивает, даже хрюкнув. На его щеке отпечатался узор деревянной столешницы, — так и знал, что вы тут бездельничаете, пока я один зашиваюсь. Всё! Меняемся ролями! Юноша разворачивается к бариста, и мужчина сразу понимающе кивает, уже зная заказ детектива наизусть, и тянется к витрине с разложенными кусочками тортов. — Это ещё в каком смысле? — опускает очки ниже Доппо, первым потянувшись к папке перед собой. — В прямом: я отдыхаю, вы работаете. Что непонятного? — Над чем работаем хоть? — подпирает кулаком подбородок Йосано, — Или это, в целом, неважно? Главное, чтобы ты отдыхал? Ранпо не спешит с ответом, выхватывая из рук мужчины чайную ложечку и тут же отламывая себе кусок торта, от удовольствия прикрыв глаза. Наоми и Танидзаки переглядываются, а Ацуши делает внушительный глоток чая, решив, что всё-таки готов обжечь себе язык. — У меня для вас дело, — облизывается Эдогава, вдоволь насладившись вкусом, — и информация. Со второй разберётесь сами, там ничего такого, а вот с первым придётся мне потрепать языком. Что ж. Сегодня утром Фукудзава-сан попросил меня разобрать одно дельце. Жертва — директриса Кимигори, Саё Сисо, и президент заподозрил, что кто-то может всерьёз гоняться за головами лидеров. Только приехав на место, я сразу развеял эти опасения, но легче расследование всё равно не стало. — Кимигори? — удивляется Ацуши, — Это какая-то организация? — Крупная логистическая компания, — объясняет Накахара, пальцем оттягивая бинты на затылке, — Главный конкурент Портовой Мафии в сфере торговли. — Какая осведомлённость, — подкалывает Йосано, и Чуя толкает её плечом. — То, что она мертва, никак не относится к её должности. Хотя... ну, косвенно, может быть, — подгибает одну ногу под себя Ранпо, — Полицейские вообще сначала подумали, что это самоубийство, но от них другого и ожидать не стоило. В общем, её подкараулили после работы, ударили по голове и скинули с сорок третьего этажа недостроя. Суицид был специально подстроенным и, между прочим, довольно хитро исполненным. — И кто с ней так? — задаёт вполне логичный вопрос Кёка. Эдогава хитро улыбается, подмигивая ей. — Сатанисты. Ацуши давится глотком чая, попутно обжигая всё-таки язык, и заходится в громком кашле. Танидзаки отрешённо похлопывает его по спине, но настолько мягко, что это вряд-ли поможет. Идзуми промахивается ножницами по бумаге, и с пальцев опадает аккуратный овал заячьего уха. Наоми, до этого делающая новый заказ у подошедшей официантки, замолкает, уставившись на коллегу. Кенджи, толком не услышавший последней фразы, но по реакции коллег поняв, что она была довольно шокирующие, в непонимании мотает головой между ними. — Ты угараешь? — хмыкает Чуя. — Мне такое не свойственно, особенно после лишнего часа на месте преступления, я абсолютно серьёзно, — пожимает плечами Ранпо, — Это дело рук православных сатанистов. — Право... чего? — хмурится Куникида. Дазай тяжело вздыхает, закидывая руки за голову. — Это религия такая, очень распространённая в Европе, одно из ответвлений христианства, — протягивает он с видом профессора на лекции, — А как ты, мой друг, понял, что именно они причастны? — Очень просто. У неё на руке набита их символика — древнегреческая буква "пси". Но, судя по тому, что Сисо-сан перебила татуировку давно, да так качественно, что, только если знать, что ищешь, найдёшь среди лепестков розы знакомый трезубец, она состояла в секте, но завязала. Видимо, они решили её убрать, чтобы не оставлять за собой следов. — Очень по-божески, — язвит Йосано. — Вот и я о том же! — в согласии взмахивает ложкой Эдогава, пережёвывая ещё один кусок торта, — Ужас, да и только! Бог знает, кого они ещё так захотят "заткнуть". Япония многоконфессиональная страна, боюсь представить, сколько у них последователей было в лучшие годы. Нужно срочно с ними разбираться, друзья. — Бороться с сатанистами?! — удивляется Накаджима, полностью отдышавшись. Снова видно, как у него мелко дёргается нижнее веко. — Мы правда опустим тот факт, что ты знаешь, как выглядит сатанистская символика? — склоняет голову к плечу Доппо, на что Ранпо лишь отмахивается. — А что, было бы лучше, если бы не знал? Вам бы тоже не помешало просматривать что-то подобное на досуге. В общем, надо выяснить, как Сисо-сан была связана с этой сектой, найти на них улики и, желательно, поймать. Как вы понимаете, таким я заниматься не буду, но дам все наводки тем героям, которые возьмутся за это дело. Желающие? Над кафетерием повисает напряжённая тишина, в которой Чуя безэмоционально пожимает плечами, Йосано непричастно накручивает локон на палец, Кенджи упал обратно головой в стол, Кёка уткнулась носом обратно в своё оригами, Дазай медленно съехал со спинки дивана в лежачее положение, оба Танидзаки играют в гляделки, Ацуши делает вид, что разглядывает помещение, и даже Куникида надвинул очки поближе к переносице, вчитываясь в серую папку перед собой. Официантка и бармен, краем уха подслушивающие разговор, тоже всем видом показывают свою занятость за компанию, как будто Ранпо всерьёз может указать пальцем на них. Эдогава высоко вскидывает брови, разводя руками в негодующем жесте. — Да вы что?! Это же алмаз, а не дело! И сатанизм, и жертвоприношения, и сектантские наркотики, и погони-драки! Официантка протирает крайний стол тряпкой и уходит от греха подальше. Больше никто не издаёт ни звука. Кажется, можно даже услышать, как жужжит муха, кружащаяся под потолком. Ранпо тяжело вздыхает, понимая, что добровольцев не предвидится, а значит… — Куникида и Дазай! — оглашает вердикт он, и, пока младшие с облегчёнными выдохами расслабляются, двое названных юношей с ужасом смотрят на коллегу, — Займитесь вы. Вы же теперь, вроде, снова вместе работаете, я ничего не путаю? Доппо хрипло откашливается, кинув взгляд на Осаму. Тот не выражает ни единой эмоции, внезапно уперевшись глазами в стол. Только этого не хватало. Дазай ещё неделю назад пообещал себе ни за что не принимать новые правила игры. И дело было совершенно не в Куникиде: тот всё ещё оставался прекрасным напарником и другом, и снова сойтись, конечно, им бы не составило никакого труда. Дело было в том, что тогда Дазай пойдёт на поводу у Чуи. А этого ни в коем случае нельзя было допускать. Нельзя было хоть как-то показать, что он согласен и будет делать всё, что ему скажут. Тем более, у него на эту неделю были другие планы. Правда, он пока толком не знает, как их реализовать, но твёрдо уверен, что своим уходом на дело, которое не ясно, на сколько затянется, никак не сдвинет лёд. — Я пас, — вскидывает руку Осаму. — Это почему вдруг? — поднимает бровь Куникида. — По личным обстоятельствам, — твёрдо заявляет тот, блеснув холодом глаз. Кенджи с Танидзаки странно переглядываются, а Кёка, заметив изменившийся тон того, у кого под рукой сидела, поднимает голову. Дазай внимательно следит, как Накахара медленно сглатывает и по привычке тянется к пачке сигарет, которая в этот раз не лежит рядом на столе, потому что официантка строго следит за курящими, и одёргивает руку. Доппо решает больше ни о чём не спрашивать, но и раскладом совершенно не остался доволен. — И что мне, одному с этим разбираться? — разводит он руками. — Накахара? Дазай практически уверен, что Ранпо предложил это специально. Это видно по тому, как он кинул короткий взгляд на Осаму перед тем, как повернуть голову в сторону коллеге. Чуя поднимает глаза, и, увидев, как на его спокойном лице проскочило желание согласиться, Дазай уже хотел было предложить первого пришедшего в голову человека, лишь бы не его, начать изображать пожарную тревогу, лишь бы сбить тему, как вдруг… — Я только после порчи, — качает головой Накахара, чем поражает, кажется, абсолютно всех в помещении. Даже Эдогава в замешательстве дёргает уголком губы. Юноша никогда ранее не говорил напрямую о своём состоянии, да ещё и так откровенно. Обычно он был из тех, кто и со сломанным позвоночником поползёт на работу, лишь бы не показывать своей слабости, — Мне ещё нездоровится. Думаю, мой доктор будет против. Йосано, кажется, только опомнившись от такой внезапной сознательности друга, чересчур резко кивает в подтверждение подбородком. Ранпо обезоружено доедает свой кусок торта, подняв руки в знак капитуляции, пока Дазай отрешённо продолжает прожигать Чую прямым удивлённым взглядом. — Ну... Тогда не знаю, — пожимает Ранпо плечами, — Младшим это дело я не могу дать. Как насчёт Йосано? Ты как, сестрёнка? Акико прыскает, складывая руки на груди. — Ещё чего, только сатанистов мне не хватало. У меня и так дел невпроворот, — она элегантно поднимается с места, — Я врач, а не ищейка. — Вот именно, — в согласии кивает Куникида, — Я не хочу бегать за какими-то психами в чёрных халатах вместе с женщиной. Накахара широко распахивает глаза, заранее поняв, что сейчас будет. Дазай резко оборачивается на своём месте, сразу готовясь разнимать драку. Причём защищать сейчас придётся явно не так называемый "слабый" пол. Наоми прикрывает ладошкой рот, Танидзаки вжимается спиной в стену, пытаясь отодвинуться подальше от Доппо, а Ранпо так вообще чертыхается себе под нос, чуть ли не перекрестив болтливого коллегу. Йосано, до этого шагающая к барной стойке, чтобы оплатить счёт, резко останавливается, крутанувшись на каблуках. — Что ты сказал? Куникида, кажется, искренне не понял, какую ересь сморозил и кому, поэтому действительно пугается её натянутой улыбки. — Я не… — Ты считаешь, что я не могу разобраться с какой-то кучкой идиотов? — блестит глазами девушка. Ацуши выставляет обе руки вперёд в оборонительном жесте, а бариста со своего места напряжённо наблюдает за ними, уже прикидывая в голове примерную стоимость побитого имущества. Куникида громко сглатывает. — Я вообще не это имел в виду! Я про то, что ты доктор, и нужна здесь. Тем более, там нужно будет много носиться, их будет много и… — Да я и одна с вашими сатанистами разобраться смогу, — Акико подхватывает со стола чёрную папку с делом, быстро зажав подмышкой, — Ты мне ещё будешь указывать, где моё место и чем мне нужно заниматься. Хочешь ты или нет, родной, но теперь я берусь. Это уже дело принципа. С женщиной он работать не хочет! Вы посмотрите на этого героя! Смотри внимательно, как бы тебя не подстрелили случайно, потому что теперь женщина-доктор вдруг резко вспомнила, что её дело в офисе бумажки перекладывать, а не на поле боя тебя лечить. Йосано горделиво разворачивается, не дав ошарашенному и всё ещё надеющемуся объясниться Куникиде и слова сказать, и громко хлопает дверью кофейни. Как только её спина скрывается в проходе, Ацуши и бариста синхронно облегчённо выдыхают, обрадовавшись относительно мирному завершению конфликта (по крайней мере, все остались живы). Дазай откашливается, взлохматив волосы зависшей с открытым ртом Кёки. — Ну, наверное, решили… Накахара впервые за день смотрит на него, качая головой с осуждающим взглядом, но Осаму зависает уже от одного неожиданного знака внимания, тупо замерев в одной позе. — А что там за информация, кстати, во второй папке? — поворачивается к Ранпо Ацуши. Тот лишь кривится, отмахиваясь. — Да по сравнению с этим вообще не важно. Сами почитаете. Кенджи в один глоток осушает стакан лимонада, кажется, только сейчас окончательно проснувшись, и бариста с улыбкой наливает ему ещё один просто за счёт заведения. *** — В общем, в отчёте военной полиции нет ничего из ряда вон, — захлопывает Наоми серую папку, откинувшись в своё кресло, — Так, сухие факты, которые мы и без этого знали. После падения Гильдии множество иностранных группировок активизировались, чтобы урвать себе лакомый кусочек. Не знаю, как это относится к нам. — Думаю, нужно просто держать ухо востро, — зевает Кенджи, — Тем более сейчас, когда Куникида-сан и Йосано-сан на задании, Накахара-сан только пошёл на поправку, а Дазай-сан работает с ним теперь порознь. Ацуши задумчиво потирает подбородок со своего места на подоконнике. — На самом деле, я видел вчера одну из Гильдии… Танидзаки удивлённо вскидывает брови, зачёрпывая ещё лапши вилкой. — Но она сбежала, — пожимает плечами Накаджима, только заметив внимание к своей персоне. — Это та самая, которая меня украла? — хлопает глазами Миядзава. Наоми с интересом крутит между пальцев ручку, оборачиваясь в кресле то в одну, то в другую сторону. Ацуши молчит пару секунд, видимо, пожалев, что вообще сказал о ней, но вскоре лишь вздыхает, отвечая: — Да. Это была Люси. — Ты же понимаешь, что не ответственен за неё? — хмурится Джуничиро, за что быстро получает по руке от сестры. — Чего ты пристал к нему с этими расспросами? Не видишь, что он не хочет говорить об этом. Может, там более глубокое и интимное чувство, чем ответственность. Ацуши, прекрасно поняв намёк, вмиг краснеет, начав размахивать руками, будто девушка запустила в помещение дыма и он его разгоняет. — Нет, конечно! Это вообще никак не связано! Наоми лишь улыбается, снисходительно кивнув, но юноша понимает, что ни капли её не убедил. Вообще почему-то становится неприятно, что его уличили в симпатии к девушке, с которой он и говорил толком всего два раза, и то в первый она пыталась его убить. Особенно неприятно от того, что это, конечно, неправда, но теперь из-за его реакции ему уже не поверят. Но и тратить время на то, чтобы развеивать представления столь романтичной натуры Танидзаки-младшей он не будет. Пусть считает как хочет. Кёка невесомо усаживается рядом с ним на подоконник, заинтересованно пытаясь вникнуть в диалог и смотря прямо на Ацуши. Но он будто не замечает её, уставившись на спокойный вид пустынной улицы за окном. Девочка ещё пару секунд изучает его профиль, а затем грустно вздыхает, усаживаясь обратно за свой стол. Она определённо видит, что что-то всё-таки изменилось после той роковой ночи. Но что именно — будто за гранью её понимания. Накаджима продолжает делить с ней комнату и утренние завтраки; желать сладких снов перед тем, как закрыть дверцу своей каморки, в которой умещается, чтобы не смущать соседку; спрашивать, как у неё дела на протяжении всего рабочего дня. Но что-то точно изменилось в его взгляде, а именно в его присутствии. Он просто перестал на неё смотреть в один момент. Может, никто другой бы и не заметил со стороны значительной перемены, но проницательные серые глаза подмечали всё. И это, конечно, ранило. Неужели он так и не смог её простить? Или только сделал вид, что простил? Чуя прислушивался к тихим голосам младших на другом конце офиса ровно до момента, когда обсуждение Гильдии перетекло в какую-то мыльную оперу. Сейчас же он, только услышав что-то про "более глубокое и интимное чувство" из уст Наоми, снова склоняется над листом бумаги, закусив губу. Кажется, это растянется на неделю. Юноша достаёт ручку из-за уха, когда, свёв брови к переносице, снова находит нужную мысль, но начать полноценно расписывать в красках его мотивы открытия Врат во время прошедшего ночного инцидента (конечно, полностью сочинённые для отчёта, а не реальные), ему мешает тихий шелест плаща, с которым Дазай опускается в своё кресло напротив. Накахара не поднимает головы, но Осаму прекрасно знает, что тот заметил его присутствие. И снова ощущение этой тяжёлой тишины, которую он так ненавидит. Как назло даже младшие со своей стороны замолкли. Он сглатывает, снова проходясь по расслабленному телу Чуи прямым взглядом, и облизывает сухие губы, чтобы было легче начать говорить. Кажется, он давно не чувствовал такой нервозности перед тем, как завести обычный, пустой диалог хоть с кем-то. А всё потому, что не знает, закончится он, даже не начавшись, фразой "умолкни, я работаю, и тебе бы не мешало", или наконец разрушит ту невыносимую завесу, что невидимой стеной выстроилась между ними. Что сказать первым? «Привет»? «Как себя чувствуешь»? «Как насчёт того, чтобы я снова начал нести какой-то несвязный бред, ненароком пытаясь заглянуть тебе в глаза, чтобы понять, есть ли смысл в этих жалких попытках, а ты послал меня на хуй»? Дазай может прочитать лекцию на тему, в которой не смыслит ни черта, на аудиторию в несколько тысяч человек, причём так, чтобы все они поверили в его компетентность, слушали с открытыми ртами и по окончании выстроились в очередь, лишь бы посоветоваться со знающим человеком. Дазай может выплюнуть разом несколько скороговорок в минуту, ни разу не споткнувшись или запнувшись. Дазай совершенно забывает, как пользоваться собственным языком и как связать мысли в кучу, когда Чуя появляется в радиусе метра. Что за издевательство? — Ты не видел ведомость? Боже, что он несёт? Накахара поднимает вполне обычный взгляд, не выражающий абсолютно ничего, кроме задумчивости, но по телу всё равно проходит резкий табун мурашек. Класс, теперь мы и тело своё контролировать не в состоянии. Юноша тем временем сводит брови к переносице, замерев с ручкой над листом. — Ты о чём? Дазай натягивает на лицо усталость, будто он действительно долго искал нужную бумажку и заговорить с бывшим напарником — верх отчаяния. Он не может оценить, насколько криво это получилось со стороны, но Чуя, кажется, не заметил изменений. — Ну, график посещения, — он прочищает горло, кладя руки на стол, — Куникида попросил заполнить сегодняшний день за него для учёта часов. Пальцы самопроизвольно сцепляются в замок, начиная нервно крутится. Накахара моргает, а затем поджимает губы, перемещая взгляд на свой стол. — Где-то была... — он проводит рукой по стопке документов на краю столешницы, заглядывает в большую чёрную папку перед собой, перебирает сборище другой непонятной макулатуры, в которой каким-то образом разбирается. Лично у Дазая при одном её виде случается приступ неосознанного отвращения к бренности бытия и своей обожаемой работе. Удивляет то, насколько спокойно Чуя при этом выглядит. Будто к нему только что подошёл Кенджи и попросил дать пишущую ручку. Осаму не знает, как относи́ться к этому факту. А было бы лучше, если бы Накахара просто его избегал? Определённо нет. Но и такой расклад дел кажется, возможно, даже хуже. А всё потому, насколько подобное поведение несвойственно для их обычного общения. «А самому поискать слабо? Я, в отличие от некоторых, на работе работаю, как видишь». Именно так бы он сказала раньше. Но Чуя ясно дал понять, что как раньше уже не будет. — Держи. Погрузившись обратно в омут с мутной холодной водой, Дазай почти проворонивает момент, когда рука в чёрной перчатке протягивает ему белый лист, который только что вытянула из третьей стопки отсортированных документов, но вовремя берёт себя в руки, с невозмутимым видом принимая. — Спасибо. — Пожалуйста. Накахара снова опускает взгляд в рапорт перед собой и берётся за ручку, подперев подбородок кулаком. И что, они и вправду будут теперь общаться именно так? Это действительно похоже на пытку. Правда, кажется, коллегу это ни капли не смущает. Отлично, бумажку мы получили, и что дальше? Всё? Конец фантазии? Дазай пробегается глазами по написанному тексту, быстрыми движениями маркера ставя тем, кто остался в офисе, полный рабочий день, Йосано и Куникиде отмечает задание с последующим приложением отчёта, чёркает Ранпо выезд с быстрыми пометками о делах. Пока он делает это, в голове продолжают усиленно крутиться шестерёнки, потому что потерять сейчас нить диалога просто нельзя. Иначе потом он никогда её не найдёт снова. А не будет ли слишком нагло, если он?.. — Видел, что нам единственным поставили с девятого на десятое мероприятие с Шибусавой? — вскидывает голову он. Чуя ведёт бровью, закинув ногу на ногу. «Нет, блять, мне порча осложнение на зрительный нерв дала». — Да, видел. Дазай откидывается спиной в кресло, придавая голосу больше расслабленности. — Следовательно, рапорт у нас должен быть один. — Я знаю, — спокойно пожимает плечами Накахара, — Сейчас как раз занимаюсь тем, что прописываю свою часть. — А меня ты уведомить не хотел? «Да пошёл ты на хуй со своими уведомлениями, кто бы вообще про это говорил». — Ну, ты обычно не отличаешься особой продуктивностью в этом плане, а Куникида мне мозги начал проедать ещё на середине отпуска, — Чуя с тяжёлым вздохом откладывает ручку, понимая, что продолжить ему не дадут, а если и дадут, то мысль всё равно уже потеряна, — Я решил закончить свою часть и оставить твою, когда захочешь, тогда и напишешь, а я буду свободен. Ты против? Только сейчас, кажется, Дазай понимает, куда себя загнал. В совместное написание отчёта о ночи, которая и стала причиной их разлада. То есть, он сейчас на полном серьёзе собрался вместе с Накахарой прописывать всё, что творил на протяжении двух недель в тайне от него лично? Молодец, десять из десяти идея. Но и давать заднюю уже поздно. — Я как раз сейчас свободен. Чем больше буду откладывать, тем больше вероятность лишиться половины зарплаты. А ты против? Либо Дазаю кажется, либо он себе это навязал, либо по лицу Чуи на мгновение проползла тень раздражения. И это была первая эмоция за полторы недели, которую он увидел на перманентно отрешённом лице. Первая эмоция, посвящённая ему. И теперь уже не важно, отрицательная она или положительная. Главное, что она вообще есть. Накахара опирается на локти, когда долго смотрит на него уничтожающим взглядом. С одной стороны видно, как ему хочется прямо сейчас развернуться и выйти, ничего не объяснив, но с другой стороны речь Дазая вполне нейтральная. Это действительно совместный рапорт, он действительно говорит с ним только о рабочих вопросах, никуда не сворачивая, и со стороны коллеги будет очень невежливо сейчас отказать. Идеально подобрал слова, сука. — Нет, — голубые глаза провокационно сверкают, когда он быстро вскидывает свой недописанный лист и кладёт перед Осаму, — Я только за. Заполни, пожалуйста, вот это поле с сингулярностью и своей смертью. А то я всё никак не могу придумать, как объяснить необходимость обращения ко мне Анго. Вот, значит, как. Кажется, их конфликт станет первой и единственной причиной, по которой Дазаю действительно придётся работать. Следующие два часа ему даже не приходится особо играть придурка — Осаму натурально не понимает абсолютно ничего в документации. За всю его жизнь он, возможно, заполнил максимум один отчёт. Наверное, то самое первое дело после вступительного экзамена в ВДА. И то Куникида, прочитав всю эту писанину глазами по пять копеек, не жалея перевода бумаги порвал тот несчастный лист со словами: "Я понял, справлюсь сам". В Мафии его пытались научить этому обычному делу два раза: однажды Мори попросил заняться этим Хироцу, и старик честно и добросовестно целые шесть часов провёл в кабинете Дазая, в конце получив вполне достойный отчёт. Правда, написан он был чисто рукой Рюро. Ещё единожды, окончательно заебавшись от некомпетентности напарника, Чуя приложил его пару раз об стол твёрдой папкой совместного задания. Нужного результата он так и не добился: Дазаю не пришло озарение, зато к бинтовой повязке на глазу добавилась ещё одна вокруг головы. Накахара всю их общую работу заполнял отчёты сам и даже особо не жаловался. Когда юноша работал в ювелирной сфере, его этому научил Липпман. Осаму мог максимум помочь с содержанием и деталями плана, сидя на подоконнике и болтая ногами в разные стороны. Разобраться в этом для него не было проблемой, сложного там, по факту, ничего и нет. Он просто не хотел из принципа. Поэтому сейчас, сам напросившись заполнять рапорт с человеком, который всю жизнь этим занимается за них двоих, вёл себя как только научившийся читать ребёнок, которому в руки дали энциклопедию по астрофизике. Однако Накахара спокойно отвечал ему на все тупые вопросы, вплоть до того, какую дату ставить на полях и где ставить подпись, объяснял все тонкости оформления, тяжело вздыхая, когда Дазай с огромным вопросом в глазах поднимал взгляд, указывал рукой на нужные графы, и даже встал со своего места, чтобы обойти их столы и склониться над листом, сам там что-то чёркнув и исправив полнейший бред коллеги. Осаму, и так через раз приходящий в адекватное состояние (к середине у него уже дёргался глаз от собственной чуши), завис на полные три минуты, пока Чуя, оперевшись на спинку его кресла локтем и спокойно забрав из чужих пальцев ручку, что-то писал. Зато когда они дошли до плана с Достоевским, Дазай замолк, сам расписывая все подробности своих брожений по городу, а Накахара лишь вскинул бровь, завершая свой договор с Анго сочинённой "силой дружбы", из-за которой он ему помог. — Знаешь, а Шибусава, на самом деле, хороший парень, — вдруг произносит Осаму, устало отложив новый лист на край стола. — Правда? — поднимает взгляд Чуя, — Не заметил. — Ещё какой, — Дазай сейчас готов нести абсолютно любой бред, лишь бы не потерять эту тонкую грань внимания, — У него, вообще-то, история очень грустная. И воспоминания потерял, и умер два раза, и обманут был столько же. И размышления у него весёлые. Ты бы слышал, что он нёс в Цитадели. "Все люди машины из плоти и крови, я вижу каждого насквозь, и друзья мне не нужны, потому что все мне понятны. Единственный, кого я не могу понять, это я сам" и далее по списку. — Интересно, — подпирает подбородок кулаком Накахара, — Был у меня один знакомый с похожими мыслями. — Да? — удивляется Осаму, одновременно радуясь, что смог зацепить на диалог, — Это какой? — Ты его не знаешь. Дазай хмурится, внезапно понимая, о ком говорит юноша, но тут же забывает и обидеться, и предъявить, когда видит, как Чуя вдруг улыбается, тихо хмыкнув себе под нос. Неужели сработало? Плана даже как такого не было. Чистая импровизация, спровоцированная неправильными решениями. И это первая действительно положительная эмоция Накахары, посвящённая ему. — Я, вообще-то, так никогда не говорил, — наигранно обиженно говорит он, слишком выдаваемый собственным скользнувшим вверх уголком губы. — Конечно, — быстро соглашается Чуя, скрыв улыбку за рукой и снова склонившись к документу перед собой. Дазай не знает, можно ли считать это тронувшимся льдом. Но маленькой победой уж точно. По крайней мере, тишина теперь не кажется настолько напряжённой. Поэтому довольно возвращается к своей собственной части, уже не особо понимая, что там пишет. Даже Кенджи, прошедший мимо со стопкой своей писанины, оборачивается на них, заметив явное изменение в обстановке. Следующие полчаса проходят в намного более приемлемой атмосфере, и Осаму даже умудряется между делом аккуратно узнать, как проходит восстановление. Накахара уклончиво отвечает, что сейчас намного лучше, а бинты Йосано приказала снять завтра, чтобы зажившая рана могла подышать. В целом, и на том спасибо. Теперь Дазай не чувствует себя раком, опущенным в кипящую воду. — Тебе кофе взять? — уже более смело спрашивает он, поднявшись с места и размяв ноющие от долгого сидения в одной позе мышцы. Он не забывает, что пока рано предпринимать хоть какие-то действия, но такой вопрос кажется вполне уместен между коллегами. Чуя качает головой, не отрываясь от своего занятия. — Нет, спасибо. — Да ладно, — усмехается Осаму, накидывая желет на рубашку, — Мне не трудно. Накахара поднимает взгляд только тогда, когда его спина уже скрывается за дверью, и в задумчивости стучит ручкой по столу, когда смотрит на часы. Когда Дазай возвращается, ни его, ни ключей от машины, ни сигарет на подоконнике уже нет. Весь готовый отчёт сложен в однотонную чёрную папку, кресло задвинуто. И тогда он понимает, что зря дал себе ложные надежды. Ничего не изменилось. Он снова ясно дал понять, что у него ничего не выйдет. Осаму ставит вторую кружку кофе на чужой стол, закусив губу. Битва закончилась очевидным поражением. Под рёбрами снова заскребло от знакомого укола холода. «Всё, начиная с нашего последнего разговора, было вынужденной мерой. Спасибо за помощь, коллега». *** Слышно, как хлопают крылья, когда два голубя, потревоженные непрошенными гостями, взлетают с балок под потолком и уносятся в выбитое окно. Каблуки отбивают спокойный ритм, когда Йосано медленно проходит вдоль расставленных у стены скамеек, проводя по спинкам рукой. На чёрной шёлковой ткани перчаток тут же остаются серые полосы пыли. Фиалковые глаза пробегается по площади храма. Куникида закрывает за ними огромную увесистую дверь и отряхивает руки от грязи, тоже проходя внутрь. — Странно, что ещё не успели ничего разграбить, раз вход, в принципе, открыт, — тихо произносит он, и его голос отражается от бетонных толстых стен, зависая в купольном потолке свистом. — Если это действительно место сатанистов, то ничего удивительного, — отвечает Акико с ещё ощутимой раздражённой интонацией, — Они тщательно следили за своим добром. Будь я на месте воришек, решивших своровать дорогие иконы, ни за что бы не полезла в логово неадекватов. Они не сговариваются, когда одновременно расходятся в разные стороны, чтобы оценить обстановку. И так ясно, что кроме них здесь никого нет, но Доппо всё равно достаёт из кармана пистолет, щёлкая предохранителем. Йосано никогда ранее не была в православном храме. Их в принципе на территории Йокогамы можно по пальцам пересчитать, а именно этот закрылся что-то около пяти лет назад после пожара в заднем прихожанском крыле. Видимо, он являлся базой для сатанисткой группы достаточно давно, чуть ли не с самого момента закрытия, потому что всё здесь выглядело вполне себе сносно, даже, можно сказать, в своём первозданном виде. Заметно, что за убранством тщательно следили. Пол из кроваво-красной плитки хоть и не был чистым, но всё же сиял в лучах солнца, падающих из голубоватых запыленных витражей. Кандила стояли ровно на своих местах по обе стороны от алтаря, и в некоторых из них даже можно было увидеть торчащие соломинки восковых тонких свечей. Девушка с интересом проходит к престолу, осматривая его атрибутику: деревянные стенки украшены окладками с изображениями каких-то священных сюжетов и надписями на неизвестном ей языке; на столешнице лежит оставленная запыленная книжка с золотым переплётом и большим золотым крестом, но открывать её она не стала; рядом с ней — большой напрестольный крест с распятым на нём мужчиной, исполненный явно профессиональным ювелиром. Йосано постаралась прикинуть в уме, сколько он один мог бы стоить, и про себя ужаснулись: неужели сатанисты были настолько страшными, что простые прихожане так боялись сюда проникнуть? С алтаря открывается прекрасный вид на всё убранство храма. На огромную икону за спиной когда-то было стоящего у престола священника с изображением Девы Марии и младенца, на стоящий в северо-восточной части зала жертвенник, на высокий витраж слева и небольшое пространство для исповедей с пустым чёрным квадратом на стене, оставшимся от рамки, — видимо, одну икону кому-то всё-таки посчастливилось украсть — на выложенный мозаикой потолок с уходящими вверх крестами. В воздухе всё ещё витает пыль и яркий запах ладана. Пройдя чуть дальше, Йосано замечает стоящий на полу медный кубок, на дне которого — пару капель красного, словно кровь, вина, а прямо возле него — валяющиеся разбитые шприцы и иглы. Вот она, всевышняя вера в Бога. Где молимся, там и колемся. Прямо чудо. Ранпо сразу, давая им координаты нужной церкви, сказал: "вряд-ли вы там что-то найдёте. Скорее всего, они уже замели за собой все следы. Но посмотреть никогда не будет лишним — все их дальнейшие передвижения мне неизвестны, ибо я понятия не имею, что может быть на уме у повёрнутых на религии". В целом, всё так и есть. Ни следа кровожадных вероисповедателей. Как и хоть каких-либо подсказок о их местонахождении. — У тебя есть что-нибудь? — чуть повышает голос Акико, когда, вдоволь налюбовавшись мрачным видом пустынной церкви, оборачивается к центру. Куникида выворачивает из-за колонны, сунув пистолет обратно в карман и устало проведя рукой по пшеничным волосам. — Пару кинжалов и пакетиков с белым порошком, а так больше ничего интересного. Девушка кивает, складывая руки на груди. — У меня тоже. Единственное, что можно точно сказать, — Ранпо был прав и они действительно здесь были. Правда, сразу сплыли, стоило напасть на их след. Доппо протирает очки краем жилета, тихо прочистив горло. Ему всё ещё было стыдно за своё утреннее высказывание, очевидно, неправильно понятое. Как раз-таки Йосано юноша никогда не недооценивал. Просто был достаточно знаком с девушкой, чтобы точно знать, какие трудности могут возникнуть в работе с ней. Да и вообще, он хотел как лучше. Но, раз они уже оба всё равно здесь на совместном расследовании, то сейчас Акико не просто его приятельница, которую он раз на раз да опасался, а полноценный напарник. Значит, он может ей говорить всё, что думает. — Слушай, — начинает он, уперев руки в боки, — Я не совсем уверен, что Ранпо в этот раз был прав… Йосано, до этого изучающая взглядом позолоченные лепнины, распахивает глаза, крутанувшись к нему на пятках. — Чего? — Я имею в виду, что доказательств мало, — реакция Акико достаточно сбивает с него спесь, но не до той степени, в которой он бы отказался от своих предположений, — Да, сейчас мы сами видим, что здесь находилось пристанище сатанистов. Да, я абсолютно точно доверяю Ранпо в том, что на руке Саё Сисо действительно была татуировка их символики и девушка когда-либо была с ними связана. Но я не вижу связи её прошлого с её смертью. Да, самоубийство могло быть подстроено, но не обязательно же кучкой неадекватов, с которыми она, судя по перебитой татуировке и чистой репутации, давно завязала. Это могли быть не они… — Ты сегодня бьёшь все рекорды, — холодно усмехается девушка, скептически проходясь по нему взглядом, — Решил за день наговорить на конфликт со всем коллективом? Эдогава практически никогда не ошибается. — Но не никогда, — настаивает Доппо, пытаясь игнорировать первые два предложения в его сторону. Может, он действительно чуть-чуть перегибает палку, — Он тоже человек, людям свойственно допускать неточности, никто не идеален, он мог просто заработаться… — Не надо мне тут лекции читать о том, что я и без тебя знаю, — обрывает Йосано, — Если ты решил поставить под сомнения слова Ранпо, то сам сложи два плюс два: зачем сатанистам, которые, судя по состоянию храма, оставленного в первозданном виде, просидели здесь не один год, вдруг внезапно покидать своё пристанище и менять место дислокации, да ещё и так поспешно, чтобы забыть на престоле золотой крест, сто́ящий уйму йен, и наркотики, которыми они здесь колются? — Чёрт их знает, — тоже вскипает Куникида, не заметив даже, какой каламбур выдал, — Но я и не вижу никаких следов того, куда они могли направиться. А без этого мы их никогда не найдём и, следовательно, не можем подтвердить теорию Ранпо насчёт их причастия к убийству. Некомпетентно вслепую доверять словам любого человека, пусть даже это Ранпо, только потому, что вы с ним близкие друзья. Брови Йосано, казалось, взметнулись до линии роста волос от возмущения, и она уже была готова выхватить один из одолженных кинжалов Чуи, чтобы наконец указать зазнавшемуся детективу его место, как вдруг по залу разносится резкий громкий скрип, с которым открывается южная дверь в молельню. Оба реагируют молниеносно, с ужасом уставившись друг на друга, а затем Доппо медленно достаёт обратно свой пистолет, схватив коллегу за руку и оттащив за ближайшую колонну. Девушка даже не успела толком возмутиться, всё-таки достав из-под юбки нож и крепко обхватив его пальцами. Парочка замирает во мраке церкви, утихомирив быстрое дыхание и прислушиваясь. Сначала дверь ещё раз скрипит, когда тяжёлое дерево прокатывается по скользкой плитке, а затем с грохотом захлопывается, ударив по косяку. Слышится тяжёлый вздох и грубая мужская речь на неизвестном обоим языке, но Йосано узнаёт в нём похожие на церковный мотив нотки. Она быстро кивает Доппо, когда громкие шаги, троекратно отражающиеся от стен, направляются в сторону алтаря. — Божа, няўжо дайшлі… — Радуйся, што не ў кабінеце трэці месяц сядзіш паперкі перабіраеш, нарэшце нешта па профілі. — Я вельмі радуюся, праўда, за тры месяцы перабірання паперак зусім забыўся, што ты ў нас кульгавы і ўсю брудную працу раблю я. Я дзверы толькі перад дамамі адчыняю. Шаги продолжают приближаться, не доходя пару метров до их укрытия. Со лба Куникиды скатывается капля холодного пота, когда он, с силой сжав пистолет, хмурит брови. — А перад сваім каханым сябрам не… — Не двигаться! Доппо быстро выскакивает вперёд, направив на потревоживших тишину непрошеных гостей оружие, и Акико делает так же, прислоняя к шее самого ближнего от себя лезвие. Вот только непрошеные гости реагируют так же быстро, и уже через мгновение под колено Куникиды бьёт что-то острое, да так сильно, что перед глазами заплясали красные точки, ноги подогнулись, а руки выронили пистолет, а в живот Йосано упирается гладкое дуло чёрного револьвера. Детектив вскрикивает, упав плашмя на плитку, а девушка удивлённо таращится на мужчину, которого собиралась прирезать, будто он показался ей смутно знакомым. — Какие люди, — усмехается Колас, перебрасывая чёрную трость, кончик которой и стал причиной болезненных хрипов с пола, в другую руку, — Не скажу, что совсем неожиданно, но эффектно появиться вы умеете. — Милая леди, не могли бы Вы убрать этот кухонный прибор? — игриво изгибает бровь Купала, прижатый к мрамору колонны, когда тоже понимает, кто перед ним стоит, — Он совсем немного мешает мне дышать. Акико ещё с секунду хлопает ресницами, а затем брезгливо отстраняется, быстро отряхнув полы юбки. Белорусы. — Что вы здесь забыли? — в лоб злобно выдаёт она, поняв, почему славянский язык так напомнил ей церковный. И как она могла не догадаться сразу? Янка улыбается, пряча револьвер в брюки. — Мы лично — ничего. А вот наши товарищи по религии очень много чего тут забыли. Девушка просто не успевает сопоставить все факты, потому что с пола снова раздаётся стон, и когда она осматривает ухватившегося за больную ногу Куникиду, переводит злобный взгляд на Коласа, оправляющего пальто. — Я, честно скажу, не специально, — качает головой он, — Ну, точнее, специально, но я ведь не знал, что вы не психи-сатанисты, а наши любимые друзья из Агентства. Молодой человек, — склоняется ниже Якуб, обращаясь к Доппо, — Вы не сильно ушиблись? Йосано звонко цокает языком, присаживаясь рядом с коллегой, и резко отводит его руки от ноги, сама там что-то осматривая. Куникида, ошарашенным взглядом бегая между Исполнителей, даже забывает ойкнуть, когда цепкие пальцы доктора нащупывают небольшое уплотнение на голени, которое явно вскоре станет хорошей такой гематомой. — Жить будешь, ничего серьёзного, — выносит вердикт она, поднимая его за локоть в стоячее положение, а после медленно отводит к ближайшей лавке, — Ничего не сломано. — Конечно, я же выбить коленную чашку собирался, а не ногу ломать, — усмехается Колас. — Огромное спасибо, — цедит сквозь зубы Доппо, устало падая на дерево. — Так интересная встреча получается, — произносит вдруг Купала, осматриваясь вокруг себя, — Что же вы, японцы, решили приобщиться к нашей культуре? — Ещё чего, — хмыкает Акико, складывая руки на груди. По направленному в её затылок острому кричащему взгляду Куникиды она понимает, что он ну очень сильно не хочет, чтобы она разглашала их настоящие мотивы в компании лидеров вражеской организации, но сама девушка прекрасно помнила о той незначительно фразе Янки, кинутой ненароком. Они знают про сатанистов, а значит, возможно, знают и ещё что-то, — Мы проводим расследование. — Правда? — встряхивает густыми светлыми кудрями Янка, — Я думал, такие прекрасные девушки с такой прекрасной должностью сидят в офисе и их не пускают ловить опасных преступников. Лично я бы побоялся за Вашу сохранность. — Как хорошо, что я работаю не на Вас, — огрызается Йосано, в который раз задетая комментарием по поводу её пола, но Купала, кажется, абсолютно не смущён её тоном, потому что на губах снова играет спокойная улыбка. — Я не хотел Вас задеть, миледи, — тут же понимает причину её реакции он, будто прочитал мысли, — Просто хотел сделать комплимент. — Я в Ваших комплиментах не нуждаюсь, делайте их Вашим белорусским девицам с русой косой до пояса. — Прошу прощения, что прерываю такой своеобразный флирт, — встревает Колас, оперевшись спиной на ту самую колонну, — но мне всё ещё интересно, что привело ВДА сюда? — С чего вы решили, что мы будем вам, нашим врагам, что-то рассказывать? — язвит со своего места Доппо, но и в этот раз мужчина не оскорбился столь резким высказыванием, наградив детектива лишь снисходительным взглядом вороньих глаз. Видимо, задеть их менталитет действительно трудно. — Потому что привести в заброшенную православную церковь двух коренных японцев и, очевидно, аттеистов, могло только одно дело, которое, кто бы мог подумать, совпадает с нашим. Йосано думает о том, почему Якуб продолжает ходить в своём бессменном тёплом пальто, несмотря на давно перевалившую за двадцать шесть градусов температуру на улице, учитывая ещё и то, что его напарник, к примеру, стоит в прохладном зале в одной белой льняной рубашке с растёгнутыми двумя верхними пуговицами. Она тут же отбрасывает идею о том, что это лишь часть его эпатажного имиджа, когда замечает отсутствие перчаток и жилета, но и дальше развивать мысль не хочет. Видимо, на то есть свои причины. — И что же это за дело? — идёт на опережение доктор, изящно изогнув бровь. Исполнители быстро переглядываются, но по-другому никак не выдают ни мимикой, ни движениями ментального диалога, и уже через пару секунд Колас оборачивается обратно к ней, элегантно возложив руки на рукоять трости. — Дело об убитой сегодня ночью Саё Сисо, — произносит он, — Президента компании Кимигори. Куникида, до этого скептически относившийся к компании белорусов, поражённо распахивает глаза. — Сегодня утром её тело нашли у здания недостроенного бизнес-центра и, конечно, списали такое фееричное падение на самоубийство. Вот только правоохранительные органы не в курсе, что Саё-сан, с виду интеллигентная и служащая закону девушка, когда-то была связана с православной сектой под названием "Хакобуне". В целом, это не столь странно. Когда-то многие главы влиятельных организаций были связаны с этой психушкой. Они предлагали щедрые деньги за продажу им запрещённых веществ, с помощью которых набирали себе больше последователей, а также за распространение свой веры среди подчинённых. Не многие могли устоять перед таким предложением. Вот и Саё-сан в том числе. Довольно печальная история, ведь она давно отмылась от их влияния, но только они никого никогда не забывают, за что и решили убрать бывшую коллегу. Мы же здесь для того, чтобы напасть на их след и разрушить их империю. Йосано сдерживает победную улыбку, с которой так хотелось обернуться и посмотреть на шокированного Доппо. Что ж, Ранпо действительно был прав, раз уже как минимум три человека выступают за одну и ту же версию. Самоубийство действительно было подстроенно и за ним действительно стоят сатанисты. — Но зачем это Портовой Мафии? — прочищает горло Куникида, подозрительно смотря на Якуба, — Не припомню, чтобы ваша организация переквалифицировалась в детективную. — Так что, мы всё-таки были правы и это действительно предмет Вашего расследования? — спокойной улыбается Колас, и юноша, поняв, как сам тупо сдал позиции, закатывает глаза. — Дело в том, что это личный приказ босса, — разъясняет Купала, — Когда-то и он был связан с Хакобуне. Акико в задумчивости потирает подбородок, услышав эту информацию. — Поэтому прекрасно осведомлён о том, кто также был причастен к их становлению. На Мори, думаю, они не отважатся совершать покушение, всё же, он больше не тот докторишка, что толкал им ксанекс, и быстро отказался от сотрудничества, только став руководителем. Но всё может быть. Поэтому мы здесь, — завершает свой монолог Янка с тяжёлым вздохом, — Ну, на первых парах это вся информация, что нам известна. Когда удостоверимся в том, что вы достойные напарники, может, вспомним что-то ещё. Куникида, это этого самозабвенно потирающий больную ногу, чуть ли не подскакивает на месте. — Вы что, хотите, чтобы мы с вами сотрудничали?! — вскрикивает он так, что эхо ещё долго висит шумом под куполом церквушки, а Якуб недовольно морщится от громкого звука. — Почему бы нет? Лично у нас нет к вам никакой неприязни, в расследованиях у вас будет побольше опыта, чем у нас, наёмников, и мы вполне могли бы сойтись, раз цель всё равно одна. — Это абсолютно точно исключено, — твёрдо заявляет Доппо, качая головой, — Связь с Портовой Мафией и с вами лично не входила в наши планы, ВДА работает единолично. — Правда? — с сарказмом изгибает бровь Купала, — Что-то я не заметил, как единолично вы работали хотя бы в войне с Гильдией, когда на вашей стороне было Министерство, а Акутагава-кун помог Ацуши-куну победить Фицджеральда. — К тому же, вы, наверное, хорошо разбираетесь в православии и славянских и древнегреческом языках, — ухмыляется Колас, — Уж точно получше нас, филологов и крещённых христиан. Вы же, наверное, знаете, с чего начать поиски и, очевидно, уже давно поняли, как переводится хотя бы название "Химигори". Он звонко стукает тростью по полу, тяжело сочувственно вздохнув, и Доппо почти рычит от агрессии из-за чистого злорадства в его интонации. Нет, они, определённо, не знают ничего из этого и уж точно не смогут полноценно разобраться. — Мы согласны сотрудничать с вами, — выпаливает Йосано, привлекая внимание белорусов и тут же выставляя указательный палец перед Куникидой в знак того, что сейчас говорит она, а не он, — Но только при одном условии. Купала с интересом улыбается, кинув быстрый взгляд на напарника и разведя руки в приглашающем жесте, мол: "валяй". Девушка тяжело вздыхает, сама не радуясь принятому ей решению, но прекрасно понимая, что по-другому не выйдет. — Ни слова о том, что мы помогали друг другу. Ни Мори-сану, ни кому-либо из Портовой Мафии. Мы, в свою очередь, также будем молчать об этом в ВДА. Вы уничтожили их сами, а мы закрыли дело единолично. Устраивает? Доппо ненавидящим взглядом смотрит, как Янка протягивает ей ладонь с блестящим на среднем пальце серебряным перстнем, и та берётся за неё, пожимая. — По рукам. — Что ж, напарники, — отрывается от своего места Колас, делая шаг в сторону, — Тогда прошу проследовать за нами туда, где мы найдём подсказки, где искать наших сатанистов. Акико сводит брови к переносице, нахмурившись. — Вы знаете, где они могут быть? — Конечно, — кивает Якуб, — Это стандартный православный храм типичного архитектурного строения. Алтарь — всего-лишь верхушка айсберга. Всё самое таинственное находится под землёй. Мы направляемся в катакомбы. Готов поспорить, там ситуация обстоит намного интереснее, чем здесь. Девушка переглядывается со всё ещё раздражённым Куникидой, когда поднимает его за плечо с лавки, и, придерживая хромого коллегу, направляется вслед за Исполнителями. На удивление обоих детективов, мафиозники проводят их не к выходу, через который было бы логичней выйти на улицу и попасть в подземную часть храма, — катакомбы, как выразился Якуб, — а к стене с иконками, находящейся за алтарём. — Это иконостас, — разъясняет Колас, сделав какое-то движение рукой перед собой, будто очертил невидимый крест от плеч к голове, на которое Доппо в очередной раз скептически вскинул брови. У христиан свои причуды, — И здесь всегда находятся Царские Врата. Их никому не разрешается проходить, кроме богослужителей, но, надеюсь, местный батюшка не будет против. — Местный... кто? — хмурится Йосано. — Не столь важно, — отмахивается Купала, пока его напарник аккуратно толкает самую большую икону по центру и та расходится на две половины, явив самой проход. Девушке остаётся только удивиться: она не замечала этой арки ранее, — Прошу, — Янка пропускает её вперёд, и Акико разве что цокает языком, следуя внутрь. В помещении, в которое она попала, стоит абсолютная темнота. — Здесь находится горнее место, но оно нас не очень интересует, — продолжает Колас, — Что более важно, здесь находится проход в крипту. Это, — спешит продолжить он до того, как Доппо успел задать саркастичный вопрос, пока Янка закрывает за ними своеобразные ворота и наклоняется к полу, — крытый тайник, находящийся под алтарём. В обычных церквях там всего-то места для погребения и выставления мощей, а вот для чего это место приспособило Химигори, сейчас узнаем. Купала отворачивает край ковра в сторону, а затем спокойным движением, будто делает такое каждый день вместо зарядки, тянет за проржавевшую металлическую ручку, открывая деревянный люк. Перед четвёркой предстаёт вид на длинную лестницу вниз, и, как не странно, в самом конце тоннеля, где сходятся вместе бетонные арки прохода, расписанные древнегреческими текстами, мерцает тёплый свет. Теперь уже даже Куникида смиряется с мыслью, что сами бы они никогда до такого не допёрли, так как просто не знали таких тонкостей чужой религии, а вот Йосано откровенно усмехается, когда юноша убирает руку с её плеча с хмурым "я могу спуститься сам". — Купала? — окликивает девушка, когда они уже следуют по скользким ступенькам, держась за стены и ориентируясь только на свет снизу, и мужчина с интересом оборачивается на вопрос, вдруг скривив лицо. — Прошу, давайте без ваших японских тонкостей коммуникации. На нашей родине обращение по фамилии указывает на неприязнь или замудрённую официальность, у меня плохие ассоциации, не хотелось бы слышать из Ваших уст подобную грубость. Можно просто по имени, я чувствую себя старым… — Купала-сан, — усугубляет Акико специально, незаметно улыбнувшись уголком губы, когда увидела на чужом лице блик раздражения, — Так как переводится "Химигори"? Янка тяжело вздыхает, проводя рукой по волосам. — Ковчег. Один из самых запоминающихся библейских атрибутов. Понятней для Йосано ничего не стало, и белорус быстро замечает это в её отливающих синевой в темноте глазах. — Ну, не думаю, что хочу сейчас проводить подробную лекцию с пересказыванием всех сюжетов, так как мы пока не знаем, указывает название вообще на что-то, или они просто эпатажные ублюдки, которые хотели похвастаться своей образованностью, но Библия — священное писание, которое является основой православия как религии. — Молодец, блеснул перед дамой своим посещением пар теологии, — усмехается Колас, шагающий первым, за что тут же получает ощутимый толчок в спину. Чем ниже они спускаются по достаточно крутой лестнице, кажется, сейчас находясь за десять метров от поверхности, тем сильнее в ноздри бьёт ощутимый запах гнили. Доппо, которого она всё же придерживала за руку, чтобы он не прокатился вниз, сбив всех сразу и заработав себе в придачу перелом копчика, всё чаще шмыгал носом, а к моменту, когда Якуб первым ступил на бетонный пол крипты, даже зажал рот носовым платком. Белорусы, спустившиеся раньше них, замирают на месте, и первое, что слышит Йосано, это тихое прошептанное на белорусском Купалой слово, которое она, конечно, не поняла, но быстро сообразила, что оно вряд-ли относится к литературному языку. Сгорая от интереса, но ничего не видя за двумя широкими спинами мужчин, она бесцеремонно отодвигает их обеими руками, выходя вперёд. — Блять! — морщится Доппо, тут же отвернувшись обратно лицом к лестнице и зажав рот плотнее, и девушка вполне согласна с этим высказыванием от сдержанного коллеги. Наверное, ей помогло то, что она доктор, и за всю свою жизнь навидалась достаточно дерьма. Её просто поразил контраст чистой убранной наземной части храма, с единственным недостатком в виде разбросанного героина, и этого подземелья, которое теперь кажется натуральной преисподней. Сейчас Акико понимает, зачем было столько героина. Сотворить такое на трезвую голову просто невозможно. По бокам просторного каменного помещения стоят такие же, как и у алтаря, кандила, с догорающими свечами. Судя по всему, сатанисты покинули это место действительно не так давно до их прихода. Воск продолжал медленно стекать с длинных жёлтых соломинок горячими крупными каплями. И в танце тусклого пламени безобразные жуткие силуэты выглядят ещё более отвратительно. В камне выбиты длинные ячейки, в которых, как в коконах, лежит около двух десятков трупов разной степени разложения. Над некоторыми уже порхают мухи, у других наступила стадия "цветущего" разложения — в их телах успел скопиться газ и пожелтевшая кожа вздулась, другие уже сдулись, став причиной столь отвратного режущего глаза запаха, у нескольких уже отсутствует большая часть мягких тканей и тела представляют собой фрагменты сухой кожи и костей. У большей части трудно определить пол, несмотря на то, что все они лежат обнажёнными: она просто не видит первичных половых органов, возможно, потому, что они удалены. «Смерть духовная есть разделение с Богом». В центре помещения стоит стеклянный ящик, внутри которого — уже стирающиеся в труху останки. Единственное, что можно различить в испепелившемся скелете, — очертания чёрного черепа. У стены слева — иссохший труп, к ноге которого тянется длинная цепь с потолка. Рядом с ним лежит книга в красной обложке с прогнившими от влаги или сырости страницами, ещё чуть дальше — маленькие косточки какого-то животного, скорее всего, мыши или крысы. Ещё дальше прислонён к стене мужчина в чёрном длинном одеянии и короткими остриженными тёмными волосами. Труп совсем свежий. Его туловище опоясывают цепи, поясницу — колючая проволока, и под ним расползалась лужа густой, практически чёрной крови. Голова откинута назад, язык выпал, лицо посерело. На руке с затянутым подмышкой жгутом и задранным рукавом платья в зоне предплечья множество фиолетовых синяков от частых уколов, справа от руки валяется пустой шприц. На большом столе у противоположной стены лежит девушка в задранном белом платье с кровавыми разводами и с уже потерявшей цвет кожей. Ноги разведены в стороны, вся нижняя часть тела обнажена, абсолютно вся паховая область наскоро зашита чёрными нитями так, что Йосано морщится от ужаса. Живот чуть вздутый, и под столом валяется не что иное, как плацента. У неё принимали роды. Правда, ребёнка нигде не видно. Вместо глаз у неё зияют пустые дыры, а синие губы раскрыты в немом крике. Но самое страшное — у дальней стены, до которой не достаёт свет свечей, стоит высокий деревянный крест с распятым мужчиной, прибитым к нему тремя огромными гвоздями по рукам и ногам. Ещё два торчат под рёбрами, и по коже вниз ведут красные кровавые дорожки. Голова свисает вниз, длинные волосы прикрывают лицо, из одежды лишь грязная набедренная повязка, прикрывающая пах. Его силуэт выглядит пугающе в темноте зала. «Грех вошёл в мир через одного человека, а с грехом смерть; смерть перешла на всех людей, потому что все согрешили. Римлянам 5:12» — гласит деревянная табличка, прибитая у ступней распятого, на древнегреческом. Колас быстро пробегается по ней взглядом, но вслух озвучивать не осмеливается. — Очень по-православному... — нарушает траурную тишину Купала голосом чуть громче шёпота. Куникида сдерживает рвотный позыв, наконец тоже повернувшись обратно и взирая на тела покрасневшими глазами. Йосано проходит к столу, опуская подол платья на девушке, сама не зная, почему. Подобная картина удручает. Кажется, сегодня они столкнулись с чем-то большим, чем с просто сектой. Обычное расследование привело их в эту точку, и теперь желание найти этих тварей намного сильнее бурлящего при виде трупов страха. — Что ж, надо осмотреться, — выносит вердикт Якуб, осмеливались озвучить неприятный вывод, — Это наша единственная подсказка в поисках их местоположения. Доппо выходит вперёд первым, останавливаясь напротив стены с множеством одинаковых тел и без слов заявляя, что он берёт этот сектор на себя. Йосано, и так стоящая у родившей девушки, натягивает перчатки повыше, когда поднимает лежащий рядом с ней окровавленный кинжал. — Ты помнишь "Житие Феодосия Печерского?" — тихо спрашивает Купала, присаживаясь на корточки перед мужчиной с обколотыми руками. — Ты про вериги, которые он носил? — переспрашивает Колас, и, дождавшись утвердительного кивка, проходится взглядом по колючей проволоке вокруг мёртвого тела, — Это очень похоже на то. Наверное, из него хотели искусственно сотворить Святого. Правда, у них мало что получилось. — Всё сходится, — поднимается снова на ноги Янка, вдоволь осмотрев шприц и уколы, — Его держали здесь, как того в пещере. Естественно, не давали еды, дабы тот стал примером смирения и поста, а чтобы поддерживать жизнь своими своеобразными методами, кололи наркотики. Сегодня дали последнюю дозу, специально её превысив, чтобы убить и навсегда оставить его здесь. — А вот и прошлая попытка, — кивает в сторону иссохшего трупа Якуб, — Правда, их "Святой" сорвался и съел мышь, совершив грех. Он больше не был идеальным послушником и, собственно, преобразиться не мог. — Девушка... — запинается Купала, кивая в сторону стола и всё ещё стоящей у него Йосано. — Пошлость, — с тяжёлым вздохом шепчет Колас, — Хотели создать образ Девы Марии, но слишком поздно осознали, что непорочное зачатие бывает только в Евангелие. Янка стирает испарину со лба рукой, качая головой. — Они сумасшедшие… — Но умные, — кивает Кастусь, — раз вовремя поняли, что пора делать ноги. И самоубийство хорошо подстроили. Оказывается, Саё Сисо обошлась лёгким испугом по сравнению с тем, что они бы могли с ней сделать. — Я сейчас всерьёз крест с груди сниму. Давай просто не комментировать распятого, хорошо? Мы и так поняли, что они собирались повторить библейские сюжеты. Но это никак не поможет нам в расследовании. Если бы был хотя бы один выживший… — Йосано! — вдруг громко произносит Куникида, подзывая к себе девушку, и та быстро подходит, хмурой сложив руки на груди. — Что? Юноша, всё ещё прикрывающий рот носовым платком, указывает в насыпанный среди дотлевающих свечей песок и горстку пепла в одном из кандил, и когда Акико склоняется ниже, тоже замечает странный синий листок бумаги. Пока она протягивает руку, разгребая кучку, к ним ближе подходят мафиози с интересом на лицах. Доппо кидает на них осуждающий взгляд, но никаких не комментирует это действие. Йосано подцепляет край пальцем, и уже через секунду в её ладони оказывается обугленная тонкая книжечка с золотым цветком по середине. Паспорт. — Сжигали впопыхах... — ошеломлённо начинает Куникида. — Но один не успели до конца, — заканчивает за него Купала с улыбкой на лице. Доктор уже их не слышит, быстро открывая находку на последней странице. Ламинированное покрытие отслоилось и почернело от долгого копчения так, что фотографию уже не рассмотреть, но в память, словно свёрла, врезаются имя, фамилия и возраст. Мията Нэо, 07.03.1965 *** Дазай выходит из здания последним, жадно вдохнув спасительного кислорода, будто последние полчаса провёл в газовой камере. Что, в целом, не далеко от истины. Нахождение в офисе напоминало длительное прибывание в удушающей петле, наброшенной на шею, но, кажется, только Осаму ощущал медленную асфиксию. Все остальные, напротив, хоть и не были полны сил, но держались вполне себе бодро для людей, второй день занимающихся бумажной работой. Ранпо шёл сбоку от него, закинув руки за голову. Периодически он пытался дозвониться до Йосано, но та упрямо не брала трубку с того момента, как вчера ушла на дело с Куникидой. Судьба Куникиды детектива не очень интересовала, а вот тот факт, что у Акико всегда при себе есть мобильник, но она впервые пренебрегает его звонками, ещё как. Но примерно к одиннадцати часам Эдогава что-то проверил, куда-то скатавшись по городу, и резко успокоился. Ни Дазаю, ни кому-либо другому он пропажу коллег никак не объяснил, но тот и сам примерно догадывался, куда могли запропаститься несчастные напарники. Кёка и Наоми остались в офисе, и если вторая заказала у брата целый набор того, чего бы съела, по цене равный примерно половине их зарплаты, то первая просто сказала, что сегодня не будет обедать. И, на удивление Дазая, Ацуши ей ничего на это не ответил, хотя обычно был активистом по слежке за тем, чтобы подруга чувствовала себя хорошо и вовремя принимала пищу. Было заметно, что прозорливая Идзуми примерно такой реакции и ожидала, но всё равно спрятала взгляд в складках своего кимоно, моргнув лишние пару раз, когда Накаджима покидал помещение вместе с остальными. Значит, в скромном коллективе комнаты номер "28" пошёл разлад? Очень интересно, учитывая, что это разборки между детьми, но Осаму всё равно не сильно и обратил на это внимание. У него тоже был свой разлад, над которым стоило бы подумать. Единственная мысль, проскачившая в голове при виде той сцены в офисе, — "неужели у нас с Чуей тоже так заметно, что что-то не так?", но она сразу улетела наружу. Дазай очень плохо подыгрывал Накахаре, наверное, потому, что к чёрту это всё, но вот сам Накахара прекрасно справлялся за двоих. Танидзаки и Чуя шли впереди, сразу за Ацуши, и первый пытался активно занять у второго до зарплаты тысячу. Накахара спокойно втолковывал ему уже минуты три, что у него совершенно нет наличных и он лучше заплатит за него на обеде, а Джуничиро недовольно разводил руками, потому что, судя по заказу Наоми, там выйдет намного больше. Тот его и слушать не хотел, и теперь несчастный, покрасневший от неудобства брат наворачивал вокруг него круги с мольбой вообще забыть о его просьбе. — Успокойся, прошу тебя, — морщится Чуя в конце концов, — Не мельтеши. Мне не трудно. — Накахара-сан, я ляпнул, не подумав, — не сбавляет напора Танидзаки-старший, — Мне ничего не надо… — Либо ты сейчас же прекратишь мелькать у меня калейдоскоп перед глазами, либо я засуну тебе всю карту в задницу. У меня голова и так трещит, имей уважение к старшим. Не понятно, что охладило пыл Джуничиро больше: напоминание о том, что коллега только после реабилитации, угроза его нежному мягкому месту или перспектива забрать вместо прошенной тысячи всю карту, но уже через секунду юноша откашливается, краснея и замолкая. Дазай в который раз за день смиряет спину, на которой больше не видно следов бинтовой повязки, хмурым взглядом и тяжело вздыхает. За всю прошедшую неделю он не продвинулся ни на сантиметр, а хоть каких-то идей, как можно себе помочь, просто нет. Голова абсолютно пуста. Единственное, что действительно хотелось и могло привести хоть к какой-то мимолётной реакции, было выцепить бывшего напарника где-нибудь вне офиса, что уже было практически невозможно, и завести разговор в лоб. Но и слов для своей речи Дазай тоже придумать так и не смог. Вот и что он ему скажет? «Я прекрасно понимаю, почему ты ко мне так относишься, но я так больше не могу. Можешь, пожалуйста, вести себя как обычно, иначе я проделаю в твоём затылке дыру своим взглядом». Так, что-ли? Да он его и слушать не станет. А ресурса набраться смелости и сказать что-то действительно дельное, то, что, как зажёванная в кассете плёнка, на повторе крутится в голове, просто нет. Ацуши наконец толкает заветную дверь кафетерия, и Танидзаки уже было следует за ним, как вдруг врезается в руку младшего, перегородившего путь. Накаджима замирает на месте, уперевшись взглядом в помещение. Чуя недовольно хмурится, невесомо ударяя по его плечу. — Ну, чего встал? — протягивает Ранпо, — Я сейчас за чашку чая убить готов, и поверь, ты не хочешь стать моей жертвой. Дазай поднимает голову и проходится по столпотворению всё ещё туманным взглядом, сознанием находясь где-то далеко отсюда, и именно в этот момент Накахара тяжело вздыхает, отодвигая юношу в сторону, и теперь уже все пятеро одновременно каменеют у входа, забыв про свои планы на обеденный перерыв. Родное кафе, ещё вчера сверкающее от чистоты в полуденных лучах солнца, теперь напоминает одноэтажный дом после сильнейшего торнадо. Стёкла окон с противоположной стороны выбиты, диваны разодраны, высокие барные стулья разломаны в труху. Горшок с деревцем у ближнего столика перевернулся, и под ногами теперь хрустит земля. Всё, что стояло на барной стойке, будто снесли одним мощным размашистым ударом, и теперь под ней валяется груда разбитого стекла. Не уцелела ни витрина, ни светильники, ни бар за спиной обычно стоящего там улыбчивого бариста. Судя по убыткам, сюда должны были запустить как минимум пять огромных медведей или двух слонов, и удивительно, как детективы ничего не услышали в помещении, находящемся непосредственно под ними. Ацуши зажимает рот рукой, когда проходит внутрь, а за ним медленно заползают и все остальные, шокировано оглядываясь вокруг себя. Вдруг со стороны барной стойки раздаётся сдавленный стон, и Накаджима быстро срывается с места, выбегая за угол. — Бариста! Танидзаки тут же оказывается рядом, и теперь уже все могут видеть, как мужчина с седыми волосами склонился к своим коленям, держась за окровавленную руку. Очки лежат рядом разбитые, а на скуле виднеется красный отпечаток большой ладони. — Всё нормально, — пытается выдавить он на суетливые расспросы юношей, и Накахара сводит брови к переносице, присаживаясь перед ним на одно колено. Дазай переглядывается с Ранпо, когда слышит из-под стола тихие всхлипывания, а после снизу высовывается заплаканное лицо официантки. — Что произошло? — пытается придать своему голосу больше мягкости Осаму, помогая ей подняться на ноги и быстро оглядев хрупкое тело на предмет повреждений. Общими усилиями они с Эдогавой усаживают её на диван, и только спустя полный стакан воды, который принёс Танидзаки, по пути впопыхах пролив на пол чуть ли не половину, девушка хрипло произносит: — Какие-то незнакомцы хотели узнать, где сейчас детективы… Ранпо быстро складывает два плюс два и, несвойственно для себя, уже через секунду срывается с места, уносясь в сторону офиса. — Ему вырвали ноготь, — шипит от сильно подавляемой агрессии Чуя, аккуратно осматривая протянутую руку мужчины, — и сломали палец, судя по всему. Ацуши нервно сглатывает, протирая лицо ладонью. Что это за звери, совершившие с ничем не повинным человеком такое? — Ничего серьёзного, — протестует бариста, сам сморщившись от острой боли, — Я рад, если все целы. Джуничиро сжимает руки в кулаки, с ненавистью осматривая всю площадь кафе. Искали детективов, говоришь… — Всё ясно, — холодно произносит Дазай, поглаживая продолжающую дрожать спину официантки, — Ацуши-кун, быстро за Кёкой-тян и Кенджи-куном. Юноша с готовностью кивает, в один прыжок перепрыгивая через убитую барную стойку. — Ему нужна медицинская помощь, — говорит Танидзаки, — Но Йосано-сан сейчас нет на месте… — Я обработаю ему руку, — заявляет Чуя, уже перекидывая её через своё плечо и аккуратно поднимая бариста на ноги. — Ребята, не надо... — качает головой мужчина. — Без разговоров, — отрезает Накахара, и когда пострадавший, всё ещё терзаемый болями, действительно замолкает, ослабляет его вес, оборачиваясь через плечо: — Дазай, Ранпо знает, что это за твари? Осаму впервые не обращает внимания на кажущееся таким редким и желанным обращение, когда придерживает перед ними дверь. — Если нет, в течении пятнадцати минут выясним. Кажется, сегодня ВДА впервые вспомнило, что значит оперативная работа. *** — Это была плохая идея. — Ты говоришь это восьмой раз, ты у меня на счётчике. — И ты восьмой раз меня игнорируешь. Слушай, ты же прекрасно понимаешь, что это за люди. Мы их видели лично всего один раз. — Мы бы сейчас как идиоты стояли перед Ранпо и наперебой объясняли, что легче списать всё на самоубийство, чем разбираться в этом деле, если бы не они. — Всё, веди машину. Куникида откидывается спиной в кресло, уставившись на дорогу за лобовым стеклом, и Йосано безразлично пожимает плечами, плавно выворачивая руль влево и обгоняя какого-то имбицила на синем внедорожнике. Трасса ранним утром, когда летнее солнце только-только поднялось из-за горизонта, практически пуста, за исключением дураков, решивших посреди рабочей недели уехать за город, дальнобойщиков на больших грузовых машинах и двух детективов, несущихся в заданное место по первому звонку. Буквально два часа назад им обоим пришла довольно интригующая смска с содержанием: "В 8 утра по этому адресу, если не хотите, чтобы мы раскрыли дело сами и стали героями без вас". А дальше — лишь нужные координаты какой-то деревни к югу от Йокогамы. Удивительно, как смогла такая примитивная угроза на них сработать, учитывая, что они уже сорок минут как действительно едут, даже не жалуясь на столь ранний подъём. Куникида, что странно, даже не стал возникать, когда девушка самолично уселась за руль рабочего автомобиля. Наверное, всё ещё чувствовал себя виноватым за свои слова, а может, ещё не до конца проснулся, учитывая, как громко он сёрбал кофе из стаканчика, иногда давая команды по пути, сверяясь с картой, и периодически капая напарнице на мозги. Все свои мысли, касаемые её согласия совместной работы с белорусами, он ей озвучил ещё вчера по выходу из зловонной церкви, но, видимо, остался недоволен качеством проделанной пропаганды рабочих ценностей, раз продолжал недовольно ворчать, правда, уже не так стремительно, как раньше. Так, иногда тыкал палочкой в осиное гнездо, без особого интереса. Наверное, осознал, что ничего уже нельзя вернуть назад, или понял, что Йосано будет упорно отстаивать свою позицию до конца. В глубине души он, конечно, даже был с ней в чём-то согласен: содействие в этом вопросе знающих людей, пусть даже белорусов, было бы им очень кстати. Вот только перспектива сотрудничества с лидерами вражеской организации, там более, в тайне от коллег и босса, его совершенно не прельщала. Да и не нравились ему белорусы вовсе, со всем их специфичным менталитетом и высокомерными замашками. Правда, Акико имела другие мысли на этот счёт. Девушка спокойно забирает у него из руки стаканчик, делая большой глоток, и передаёт обратно, не отвлекаясь от дороги — стоит признать, водила она очень аккуратно и элегантно, не считая несдержанного мата и резких поворотов при контакте с некомпетентными водителями. Всё это время Доппо следит за ней глазами, перекатывая в голове какую-то мысль, словно кошка клубок с нитками. — И всё же, это была плохая идея, — в девятый раз повторяет он. — Так, — закатывает глаза Йосано, кинув на него быстрый взгляд, — давай прямо сейчас разберёмся и не будем возвращаться к этому вопросу в десятый раз, потому что, клянусь тебе, мне ничего не стоит свернуть сейчас в какую-нибудь канаву, перекрутив нас там раз восемь, а потом преспокойно вылечить. Ты выступаешь против сотрудничества с белорусами по понятным причинам, которые и я, и ты прекрасно знаем и осознаём. Я, может быть, будь это дело хотя бы в рамках японского вероисповедания, даже согласилась бы с тобой и не то что руку пожимать, но и стоять бы рядом с ними не стала. Но, к сожалению, данный вопрос находится в рамках их компетенции, и у нас есть прекрасная возможность постоять рядом, приложив минимум усилий и времени, и получить прекрасный результат. Они уже, как минимум, открыли за нас их место захоронения и пробили по своим портовым базам нашего мужчину, единственного проводника к местоположению сатанистов, — которые, к слову, и не сатанисты никакие, потому что верят в Бога, а не в Сатану, но и обычными христианами их назвать у меня язык не повернётся, так что будут сатанистами. Короче, не знаю, начерта им наша помощь, но, раз надо, то почему бы и нет, они всё равно приносят нам больше пользы, чем мы им. Да, придётся помучаться с их кретинским юмором и замашками, но это очень низкая цена по сравнению с тем, что мы сможем накрыть целую сектантскую группу разом. Ты видел, что они творят в своих подвалах, так же, как и я, поэтому должен понимать всю важность их поимки. Я не не считаюсь с твоим мнением, оно для меня важно, но просто я не могу понять, в чём твоя проблема по отношению именно к ним. Это лучше, чем если бы единственными нашими помощниками были тот же Акутагава-кун или этот долбоёб Кадзии. Неужели тебе самому не интересно разобраться в этом деле и раздавить их к чертям собачьим? Она выдыхает, оборвав свой монолог, и расслабленно закидывает обе руки на руль, обернувшись к Куникиде. Тот чувствует себя ребёнком, которому мама рассказала элементарные вещи, кои он и так знал, но из принципа игнорировал, поэтому смотрит преимущественно перед собой. Он всегда знал, что Акико невероятно мудрая и умная женщина, но та в который раз снова это доказала, и теперь Доппо вдвойне стыдно за вчерашний концерт, который он ей устроил, и свои сегодняшние замечания, которые он отпускал в пользу своих несбывшихся идеалов. Пора научиться принимать помощь. В его идеальном мире они смогли бы справится со всем сами без каких-либо трудностей. Но в реальном мире ничего не может быть идеально. Дазай пытался научить его этому два года их совместной работы, но, судя по всему, Куникида хороший учитель, но никак не ученик. — Извини меня. Ты права, — потирает переносицу под очками он, зажмурившись, — Хрен с ними, с белорусами. Мы просто закроем дело и разойдёмся. Доппо специально отворачивается, когда краем глаза замечает, как Акико растягивает аккуратно накрашенные алым губы в победной дружеской улыбке. — Вот и умница, — в обычной манере усмехается девушка, плавно сворачивая по шоссе, — Готовь свои нервы, мы скоро подъедем. Колас терпеливо следит за стрелками на своих часах, прислонившись спиной к забору какого-то традиционного японского непримечательного домика, пока Купала рядом в очередной раз цокает языком, раздражённо оглядывая пустынные равнины перед собой. — Яны яшчэ нават не спазняюцца, — закатывает глаза Якуб, убирая руку в карман. Янка хмурится, складывая руки на груди. — Не ў гэтым справа… — І пра што ж тады задумаўся наш жаночы ўгоднік? Он оборачивается через плечо к Коласу, заметив краем глаза приближение чёрного автомобиля, явно не принадлежащего никому из этой деревни, и говорит на тон ниже, будто Куникида вдруг научился понимать белорусский и может подслушать их на расстоянии в сто метров. — Мне не дае спакою іх ідэалогія і гэта ўблюдская назва. Яна сапраўды неяк звязана з іх дзейнасцю. Вось, спрабую ўспомніць усе лекцыі тэалогіі. Кастусь вдруг похлопывает его по плечу, кинув взгляд на припарковавшуюся недалеко машину и уже выходящего из неё хмурого Доппо. Никто не сомневался, что они действительно приедут. — Не дуры сабе галаву раней часу, Вучоны. Усё даведаемся ўжо ад іх, — мужчина ободряюще улыбается напарнику, а затем с рекордной скоростью переключается на японский, когда Йосано элегантно выбирается с водительского сидения и блокирует двери, — Не знал, что пунктуальность не свойственна детективам. Куникида, только было выдохнувший и полный мотивации вести себя достойно с новоиспечёнными коллегами, снова хмурится, смотря на свои часы. — Сейчас без десяти восемь! — Я о том же, — ухмыляется Якуб, — до назначенного времени ещё десять минут. А если бы мы не были такими сообразительными и не приехали бы раньше? Доппо прожигает того, кто стал причиной его слабой хромоты на одну ногу и огромного синяка под коленом, полным ненависти взглядом, будто его задели за живое. В целом, белорус действительно неосознанно попал по больному месту: по чётко спланированному графику. Йосано, кажется, совершенно не замечает сей перепалки, брезгливо оглядывая домик за их спинами, который, судя по всему, и есть то самое оговоренное место. — Здесь нам искать этого Мияту? Вы уверены, что пробили всё правильно? — Доброе утро, милая леди, — склоняет в поклоне голову Янка и, дождавшись незамедлительного закатывания сиреневых глаз, белоснежно улыбается, — Вы очень облегчили нам работу. Сорокадвухлетний Миято Нэо, к счастью, в Йокогаме один единственный. Сохранившаяся дата рождения значительно сузила круг поиска. В общем, найти его местоположение было достаточно проблематично: мужчина уволился с работы примерно два года назад, ни жены, ни семьи нет, своего жилья нет. За ним числится только этот дом, и тот, по показаниям соседей, не славился частым посещением. Всё сошлось, наш Мията, судя по всему, действительно один из последователей Хакобуне. Куникида вытягивает шею, заглядывая за покосившуюся калитку в тёмные оконные проёмы. — Как вы узнали, что он сейчас здесь, если он редко появлялся? — Секрет фирмы, — подмигивает Колас, толкая покрашенные зелёной ядрёной краской ворота, — Но информация достоверная. Двигайтесь шутрее, коллеги, на нас уже искоса смотрят люди из домов напротив. Стоит им пройти на территорию участка, как становится очевидным и то, что за домом практически не следили, и то, что сюда совсем недавно кто-то приехал. Всё вокруг, за исключением проложенных щебнем тропинок, поросло высокой травой по пояс, двери гаража распахнуты и изнутри виднеется побитый бампер старого тёмно-зелёного внедорожника, фасады выглядят проржавевшими и совершенно неухоженными. С водосточной трубы капают коричневые капли, хоть дождя и не было. Прямо под крышей, на одной из несущих балок, какие-то птицы сплели своё гнездо. Над дверью на крыльце висит деревянный дешёвый крест, при виде которого в груди Янки просыпается непонятная ностальгия. — И как мы будем с ним говорить в таком количестве? — задаёт вполне логичный вопрос Куникида, — Он же псих, нас и слушать не станет. — Его нужно не спугнуть, — кивает Купала, — Если он поймёт, что мы здесь по его душу, может резко дать дёру. — Или сразу обрызгать нас кислотой вместо святой воды, а ещё хуже — сам отравы выпить, — произносит Колас, — А он наш единственный свидетель. Его нельзя упустить. — Если он не услышал нас или не увидел в окне и ещё всего этого не сделал, — закатывает глаза Акико. Белорусы вдруг замолкают, проходясь по ней одинаковыми изучающими взглядами, от которых девушка неосознанно тоже опускает на себя глаза в поисках того, что могло бы так привлечь их внимание. Потом вдруг улыбаются, переглядываясь, и теперь Йосано уже абсолютно точно не нравится эта ситуация. — И что это значит? — стервозно изгибает бровь она. Купала одаривает её милой улыбкой, обворожительно склоняя голову к плечу. — Милая леди, у Вас когда-либо был опыт в актёрстве? Доппо наконец тоже улавливает их мысль, задумчиво опустив очки на кончик носа и смотря на подругу теперь по-другому. — Нет, — уверенно заявляет девушка, явно отвечая не на вопрос мафиози, а давая полный отрицательный ответ на всё, что бы он там ни задумал, — Даже не надейтесь. Я запрещаю вам даже мечтать в этом направлении. Все трое снова переглядываются, пока Акико недовольно складывает руки на груди, всем видом дав понять, что одно лишнее движение — и ей уже всё равно, коллеги они или нет. — Суки, — бормочет она про себя спустя пятнадцать минут, почёсывая затылок в том месте, где золотая заколка в виде бабочки придерживает её собранные в аккуратный, насколько позволяет ситуация, пучок волосы. Красного платка, слава богу, никто из них с собой не прихватил, но Колас с удовольствием вручил ей свой чёрный шарф, а Купала чрезвычайно долго ходил вокруг неё кругами, что-то там изображая из него у девушки на голове. В зеркало Акико не хотела смотреть из принципа, но Янка, как только закончил, чуть ли не схватился за сердце от "такой красоты", Якуб в изумлении вскинул брови, и даже Куникида шокировано таращился на неё, пока она вытирала с губ красную помаду. Если это не окупится, все трое получат длительный курс лечения. Теперь Йосано стояла на крыльце совсем одна, пытаясь выдать лицом крайнюю степень невинности и смущения и прокручивая в голове все наставления белорусов по поводу того, как вести диалог. В глубине души она была уверена, что либо ничего из этого не сработает, либо, только увидев мудака, творения которого она наблюдала вчера, не удержится и отнимет у прилежного христианина способность говорить. Акико специально стучит очень мягко и непринуждённо, ровно три раза, как ей сказали, хотя она была не уверена, какой от этого смысл, и спустя минуты три, когда уже, казалось, никто не выйдет и дверь придётся выламывать, изнутри дома слышатся тихие шаги. Девушка ещё раз подсобирает лицо, скромно сплетая обнажённые без перчаток руки в замок перед собой. Дверь открывается медленно, с противным скрипом, и Йосано с интересом склоняется ближе к темноте приоткрывшейся щёлки, через секунду уже отпрянув и чуть не выдав испуганного выдоха. — Кто? Он явно ниже её минимум на полголовы. Голос скрипучий, будто несмазанные петли, тихий и тревожный. В щель она может видеть только тёмный глаз со сжавшимся до размера атома зрачком и чересчур морщинистую для сорокалетнего возраста часть лица, покрытую красными пятнами. Акико тихо сглатывает, желая развернуться и уйти к чертям отсюда. Но сдерживается, вспомнив, как важно это задание, и придаёт голосу спокойствия и покорности. — Меня зовут Чи Фукуи. Вы, я так полагаю, Мията Нэо? Услышав своё имя, мужчина распахивает глаз ещё больше, теперь уже с неприкрытым ужасом смотря на неё. Да пошли они к чёрту со своими делами, жуткими домами и ебанутыми священниками. — Я прихожанка, — выпаливает Йосано, прочитав в диком сумасшедшем взгляде желание закрыть дверь. Видимо, понимает, что его ищет полиция, и боится. А может, боится чего-то другого? — Исповедую святую православную веру и хочу славить Господа Бога нашего, Иисуса Христа. Мне сказали, что с Вашей помощью я смогу попасть к подобным мне в Хакобуне. И как она только всю эту чушь выговорила? Удивительно, что творит с людьми стресс. Нэо, судя по всему, расслабляется от этих слов, поняв, что она пришла не по его душу, поэтому приоткрывает дверь чуть шире, проходясь по ней оценивающим взглядом. Его туловище закутано в подранное чёрное кимоно, что странно, потому что он находится дома, сальные чёрные волосы с седыми прядями заложены за уши, руки, придерживающие косяк, все в морщинах и саже, а красные пятна на осунувшемся лице, природу которых Йосано не могла понять из-за темноты, оказываются ужасными ожогами, будто на него брызнули кипящего масла. — Ты не по адресу, девочка, — грустно вздыхает Мията, и теперь его интонация больше сочувственная, чем испуганная. Значит, все эти атрибутика и речи были не зря. Он ей поверил, — Я уже не состою в Хакобуне и не могу тебе помочь. Вот это поворот. Может, юлит? Врёт? Или что-то не договаривает? — Моя вера крепка, я правда хотела бы, — не слишком настойчиво, чтобы мужчина не заметил напускную кротость на лице, но всё же продавливает Йосано. — Не в этом дело, дитя, — качает головой Мията. Нет, его шрамы на лице ужасны, — Более не верую я в Господа и никак не связан с сией организацией. И тебе не советую связываться с ними. Беду они на тебя накличут. Акико очень надеется, что он не увидел проскочившего в глазах интереса. — Но почему? Что заставило Вас отказаться от веры? Мужчина что-то решает в голове про себя, а после оглядывается вокруг, ступая обратно в дом и в приглашении открывая перед ней дверь. — Проходи, кой действительно хочешь знать природу своей ошибки. Для вида она мнётся у порога с минуту, но после покорно опускает голову, проходя в темноту жуткого дома. Здесь не видно практически ничего, хотя ещё со двора видно, что у Нэо много окон. Все они оказываются замазаны чёрной краской, и тусклый свет с трудом пробивается сквозь неё. Йосано ориентируется только на звук чужих шагов, когда проходит в большую комнату за Миятой. Здесь стоит большой стол, а на нём свеча; один покосившийся стул; по грязному полу разбросаны осколки стекла, что противно трещат под каблуками; шкаф, когда-то стоящий у стены, разбит и теперь валяется под забитым досками окном. Она должна признаться, что, не будь у неё такой закалки, она бы давно сбежала отсюда, настолько пугающе вся эта картина выглядела в тусклом мерцании одной единственной свечи. Ещё и один на один с этим жутким психопатом со впалыми глазницами и отвратительными шрамами, что хромал на одну ногу и противно шмыгал носом при каждом вдохе. Он действительно чего-то боится. Но Акико пока не понимает, лжёт ли он и пытается заманить несчастную прихожанку в ловушку, или опасается чего-то и правда хочет её предостеречь. Значит, придётся выяснить. — Садись, дитя, — указывает Мията на единственный стул, и когда девушка медленно опускается на него, не спуская с мужчины бдительного взгляда, сам становится напротив, сцепляя руки в замок за спиной, — Значит, веруешь ты в Господа Бога и хочешь ему молиться с единомышленниками? Она кивает, про себя радуясь, что тот не спрашивает ни о том, кто её к нему послал, ни о том, как она узнала про Хакобуне. Натурально придумать на ходу она бы не смогла, а времени было слишком мало, чтобы белорусы могли продумать за неё абсолютно все реплики. — Жаль, — произносит мужчина, тут же продолжив, увидев неподдельное удивление на её лице, — Ты не представляешь, чего желаешь. Ты ещё совсем молода, у тебя впереди вся жизнь. Не посвещай её тому, что тебя погубит рано или поздно. Это не та идеология, которая приведёт тебя к счастью. Наверное, ты знаешь, что идея православия в том, что земная жизнь нам дана для того, чтобы показать Богу: "мы с тобой, мы веруем в тебя, мы отважно перенесём все истезания судьбы и все испытания, что ты уготовил для нас, ибо хотим после смерти быть рядом с тобой, на небесах". Счастье наступит только после смерти, так? Поверь, всё это — бред. Йосано поражённо хлопает глазами, пока мужчина берётся за стакан воды и дрожащей рукой подносит к губам, отпивая. Значит, он действительно отказался от веры. Но почему тогда его паспорт был в церкви? Неужели он боится своих бывших друзей, от которых сбежал? — Но почему Вы так решили? — несмело спрашивает девушка. — Потому что я посвящал себя молитвам на протяжении десяти лет, — криво улыбается он, — Я знаю, о чём говорю. Хакобуне — звери, носящие англельские рясы. И более я быть зверем не хочу. Акико закусывает губу, пытаясь подобрать слова, чтобы не выдать себя. Как назло, в голову ничего не лезет. — Почему Хакобуне? — вдруг спрашивает она вопрос, тревожащий её уже давно, — Почему именно "ковчег"? Нэо замолкает, сглатывая слюну, а после изгибает дрожащий уголок губы, и смиряется, начиная рассказ. Йосано же, видя готовность открыться на его лице, обращается в предмет мебели. — Чувствую, пришёл час моей исповеди. Может, я ошибаюсь, и Бог всё же есть и послал мне ангела в твоём непорочном образе, дитя. В любом случае, мне давно нужно было поведать о своих грехах — не важно, Господу или людям. Я расскажу тебе, только тебе, чтобы успокоить свою ноющую душу. Я был один из приблежённых к... Не важно. Назовём его Иуда. Да, по-другому я не могу назвать этого змея-искусителя. Он делал с нами ужасные вещи, проповедовал то, чего нет в Евангелие. Мы убивали людей, избегающих веры, приносили в жертву молодые тела, верша волю Господню, что являлась на самом деле волей этого Иуды. Он говорил, что, как писано в Библии, люди, погибшие духовно, которые не с Иисусом, пусты; что смерть физическая — разделение души с телом, а смерть духовная — с Богом; что они — всего лишь тела, слушающие голос с левого плеча, ведомые врагом нашим общим. И мы слушали это. Боже, мы слушали и веровали в грех, нарушая главную заповедь: «Не убий». Он говорил, что на всё воля Господа. Что мы живём в то время, когда сможем повторить Библейский замысел. Четвёртый конец света люди ждали на семитясячном году от сотворения мира, на тысяче четыреста девяноста втором от Рождества Христова. Но тогда он не настал. Он говорил, что спустя пятьсот пятнадцать лет он свершится, что к нему являлся сам Иисус и сказал об этом. Знаешь ли ты о Ноевом Ковчеге? Когда к Ною явился Господь и предупредил о том, что собирается очистить Землю от людей грешных, и приказал ему спасти себя и семью свою праведную, наказав построить огромный корабль. И когда случился Всемирный Потоп, когда погибло всё живое, а воды отошли, остался только Ной с родными, и пошёл от них весь наш человеческий род. Это была кара Божья за грехи людские. И он сказал, что теперь тоже так же будет, и наказал ему Господь избавиться ото всех отвернувшихся от него людей и построить свой, другой Ковчег, что спасётся тогда, когда все умрут по воле Божьей. Но не смог я более поддерживать его. Не смог я уверовать в то, что избрал самого́ Иуду Господь как самого высшего и достойного для нового людского рода. И тогда я покинул его. И тогда, как сказал он, умер духовно. А значит, теперь я тоже лишь тело, подговарённое врагом нашим общим. Нэо замолкает, укрыв ладонями лицо. Йосано только сейчас понимает, что задерживала дыхание всё это время. Лёгкие передавило от шока, а голова взрывается от огромного количества новой информации, которую она ещё не готова переваривать. Но это её работа. А работу нужно закончить. — Но почему Вы не поверили ему? Мията снова усмехается, повернувшись к ней ужасным своим лицом, смиряя её своим чёрныи пустым взглядом. — Я молился десять лет. Я отдал Господу всего себя. Знаешь, что сказал мне он, когда делал это, — шипит мужчина указывая пальцем на свои шрамы, — когда делал с людьми и их телами то, что до сих пор стоит перед моими старыми глазами? «Если бы Бог был против того, что мы делаем, он бы нас остановил». И тогда я понял, что если Бог не против этого ужаса, то его нет. Мужчина проходится трясущимися руками по складкам своего кимоно, прочищая горло. — Ну что ж, дитя. До сих пор, после всего, что я тебе сказал, хочешь ли ты молиться и хвалить Господа с единомыслителями? У Акико, кажется, заклинило шею, но она всё равно выдавливает из себя быстрый кивок головы. Кажется, её сейчас вырвет. Миято усмехается ещё шире, склоняясь ниже, чтобы заглянуть в её глаза. Будто удостоверяясь, говорит ли она правду. — Что ж. Людям свойственно набивать собственные шишки, не взирая на чужие, такие же. Если так, то я скажу тебе, где находится Новый Ковчег. Я не во власти препятствовать тебе. Единственное, о чём я попрошу тебя, самолично обрекая на мучения, это запомнить, дитя, — кой веришь в Бога, верь и в Дьявола. — Ты правда не куришь? — вскидывает бровь Купала, оглядывая прислонившегося к стене дома Куникиду. Юноша в очередной раз тяжело вздыхает, кинув на белоруса короткий недовольный взгляд. — Правда. Якуб даёт по затылку в край ахуевшего напарника, сам жадно затягиваясь дымом. — Не лезь к нему, не курит — и хорошо. — Ну, не знаю, — обхватывает губами фильтр Янка, покачав головой, — Вот я в его возрасте… — Ты старше меня на тринадцать лет, успокойся, — вскипает Доппо. Он и так был на взводе от того, что Акико находится в доме этого психа уже добрые пятнадцать минут, так тут ещё и этот белобрысый со своими вопросами. — Не так уже это и мало, — усмехается Купала, но не по-злому, как могло бы показаться взвинченному детективу, а по-доброму, как бы заранее извиняясь, если такой юмор его задевает, — Дети в такой возрасте в восьмой класс идут. Ответить что-то ужасно саркастичное и, очевидно, тут же отправившие мафиози в нокаут, Куникиде не даёт громкий скрип, с которым открывается входная дверь, а затем буквально через секунду — оглушительный удар об косяк, будто либо из помещения вырвался сильнейший поток ветра, либо из клетки наконец-то выпустили несчастную птицу. Йосано не медлит и секунды, чуть ли не бегом слетая со ступеней и быстрым шагом направляясь к ним. Девушка быстрым движением стягивает повязанный, как платок, шарф, рассыпав по плечам короткие чёрные волосы, и с ненавистью растёгивая две верхние пуговицы на белой рубашке, будто ей стало трудно вдруг дышать. Мужчины застыли на своих местах, с интересом наблюдая за напарницей: что так могло рассердить или взбудоражить её? Она быстро оказывается рядом, подкинув Коласу его шарф, и в резкой просьбе, не терпящей возражений, протягивает обнажённую руку ладонью вверх. Купала не медля передаёт ей свою сигарету, чтобы не тратить время на поиск зажигалки и копание в пачке, и Акико тут же припадает к ней, вдыхая так жадно, будто это первый полноценный вдох после длительного погружения под воду, от удовольствия прикрыв глаза. Все смотрят на неё, стараясь не торопить и позволить всё высадить самой. И, спустя ещё три затяжки, за которые сигарета успела исчезнуть на добрую половину, наконец вскидывает в другой ладони лист, передавая его в руки Коласа. Тот изучаеще поднимает на неё взгляд, пытаясь найти там ответы на очевидное множество вопросов. — Хинохара, — вслух произносит Якуб, раскрыв и записку и прочитав одно единственное слово, выцарапанное там острым пером ужасным почерком. — И что это? — удивляется Купала. — Это деревня к западу от Йокогамы, далеко в горах, — с сомнением поясняет Доппо, во все глаза наблюдая за коллегой. Акико наконец тяжело выдыхает в воздух облако дыма, подняв голову. — Они строят Новый Ковчег. И именно там он и находится. Она знала, что белорусы быстро сложат два плюс два, сразу поняв, в чём дело, и оказывается права. Глаза Янки можно было бы сравнивать даже не с монеткой в два рубля, а с целой пятирублёвой купюрой. Он с ужасом оборачивается на Кастуся, и тот сосредоточено глядит перед собой, сжимая в руках записку с хрустом, но не выражая полнейший шок ни одной эмоцией. Куникида, очевидно, не понимает, в чём тут дело, поэтому с интересом обводит глазами всех троих, ожидая, когда хоть кто-то ему объяснит, причём здесь судно. Акико тяжело опирается на его плечо, сложив голову на сцепленные руки. — Напомни мне больше никогда не связываться ни с чем, хоть косвенно относящимся к той или иной религии, а также вообще никогда не соглашаться с вашими ублюдскими идеями. Запиши это в свой блокнот, чтобы не забыть. *** Металл строительных плоскогубцев тихо звенит по грани стеклянной банки, когда полный мужчина, сидящий в кресле в центре просторного подвального помещения, опускает в неё новый трофей. Ещё три банки стоят неподалёку, и все доверху наполнены вырванными ногтями. При этом мужчина что-то напевает себе под нос, от самодовольства прикрыв глаза. — Что ж, чёрт с ним, что детективов там не было, — весело заявляет он, — В следующий раз мы точно раздавим их. Зато мы прилично навели шуму. Вам понравилось, ребятки? Мужчины вокруг него весело усмехаются, закидывая на плечи биты и автоматы, сверкая золотыми протезами зубов, хрипло посмеиваясь со своих мест, когда вспоминают прекрасное времяпрепровождение в кафе первого этажа Агентства. О да, им всё понравилось. Особенно то заплаканное от страха лицо миленькой официантки и крик бармена, когда лидер не без удовольствия одним движением вывернул ему палец в другую сторону. Единственное, что очернило столь приятные воспоминания, — отказ босса в предложении увести ту милую девушку, чтобы вдоволь с ней поразвлечься на базе. — Пока мы несём хаос, мы можем внушать страх, — ещё шире ухмыляется мужчина, купаясь во всеобщем внимании, как в золоте, — Бедненькие детективы будут щебетать, как маленькие пташки, и расскажут нам, где спрятаны богатства Гильдии. Преступники довольно хмыкают, конечно, уже рассуждая о том, куда денут награбленные гонорары: кто-то свершит свою мечту и откроет бизнес по продаже наркотиков, да такой, что сама Мафия позавидует; кто-то спустит всё на игральные клубы и бары, правда, наверное, здоровье закончится раньше, чем деньги; кто-то наконец-то снимет женщину, возможно, даже ту официантку из кафе, чтобы ещё сильнее утереть нос сладким детективам. Прогнозы просто прекрасные. Группировка Парк сегодня шикует. — Кажется, ВДАшники зашевелились, — злорадно фальцетом выдаёт Соричи, компьютерщик, из-за своего стола в углу. По подвалу разносится ужасно противный смех нескольких десятков голосов, и самый громкий из них — полного мужчины, что отталкивается ногами от пола, раскрутившись в своём кресле и почёсывая пузо. — Пусть ищут! — весело басит мужик с наколками на лице, и остальные поддерживают его довольными улюлюкиваниями. — Посмотрим, как быстро они сдадутся! — вскакивает с места другой, тощий и лысый. Действительно. Пусть ищут. Парк меняет своё местоположение каждые четыре дня, да так качественно, что даже Интерпол бы не отследил их передвижения. На единственном входе — восемнадцать тяжеловооруженных охранников с десятками камер наблюдения, сто́ит набрать нужный номер — и сюда уже сбегутся дюжины новобранцев, только покинувших места заключения, среди которых — и опытные дезертиры. Единственная дверь — металлическая, утяжелённая, такая, что даже бомбе не пробить. Всё схвачено. И всё должно идти чётко по плану. Мужчина отворачивается, злорадно хмыкнув и не замечая, как со стены осыпается побелка. Несколько человек, до этого громко смеявшихся, уставляются в сторону двери, сощурив взгляд. — Когда мы найдём их сами, мы обязательно... — вещает босс, самозабвенно прикрыв глаза, как вдруг запинается на полуслове, сбитый резким ударом в ту самую дверь. Удар был такой силы, что в металле тут же образовалась внушительная вмятина. Соричи подпрыгивает, икнув от испуга и выронив телефонную трубку, которую до этого зажимал между плечом и ухом, и другие преступники подскакивают со своих мест, вскинув автоматы. Мужчина в непонимании достаёт из кармана дорогих брюк не менее дорогой телефон, зависнув с дрожащим пальцем над кнопкой вызова. — Это ещё что такое?.. Компьютерщик впивается глазами в монитор, пытаясь найти на камерах наблюдения хоть что-то подозрительное, но находит там разве что восемнадцать прибитых к стене охранников с разной степенью повреждений. Он ошеломлённо открывает и закрывает рот, не зная, снесут ли ему голову сразу как гонцу с плохими вестями, если он всех уведомит. За дверью затишье, и мужчины хмурятся, переглядываясь. Кажется, ложная тревога, но тогда… Металлическую тяжёлую дверь, которую не пробить даже бомбой, которая используется в охраняемых банках, вырывают из проёма с корнем, оставив в бетоне трещины и пустое прямоугольное пространство. — Всем здрасьте! — улыбается Кенджи, сжимая в руках железо так, будто это бумажный лист. Кто-то завис с открытым ртом при виде незнакомого маленького мальчика, только что с такой лёгкостью сломавшего их главную защиту, кто-то выронил от испуга биту из рук, а кто-то среагировал быстро, выпустив в открывшийся проход град пуль. Вот только они зависают в воздухе, не достигая цели, когда хмурый рыжий юноша выставляет вперёд руку в чёрной перчатке. Дазай зажмуривается, дёрнувшись в сторону и уже подумав, что Чуя специально защитит всех, кроме него, но Накахара специально делает шаг вперёд, закрыв бывшего напарника за своим плечом. Только тогда, когда блестящие куски металла посыпались дождём вниз, кто-то из зала вскрикнул от шока, силовое поле ослабло, а Осаму всё ещё не почувствовал десятков сквозных дыр в своём теле, он открывает глаза, изумлённо уставившись на Чую. Но тот тут же делает шаг обратно, сложив руки в карманы брюк с таким видом, будто ничего не произошло. Дазай сглатывает, боясь хоть одной эмоцией выдать, что он что-то заметил, чтобы не спугнуть. Что мы там говорили про общее поле боя? — Вашу мать! — истошно орёт мужчина с зализанными назад жирными волосами, вскакивая с кресла и дикими глазами уставившись на семь тёмных силуэтов, — Как вы нас нашли?! Ранпо хмыкает, закинув руки за голову. — Тридцать пять секунд, — без интереса заявляет он, — с учётом пяти секунд на загрузку компьютера. — Нет... — мотает головой босс, — Камеры... камеры! Там была охрана! Соричи опускает голову вниз, и рядом стоящий преступник это замечает, с гневом вписав в его шею прикладом автомата. — Я вас умоляю, — язвит Накахара, хрустнув кулаком, когда переглядывается с Танидзаки в накинутом на голову копюшёне и с Ацуши, застенчиво разминающим плечо. Мужчина поджимает дрожащие губы, от отчаяния вжимая кнопку вызова на телефоне, как вдруг его из-за спины за запястье хватает не пойми откуда взявшаяся девчонка, прижав холодное тонкое лезвие к пояснице. — Я бы Вам не советовала, — тихо произносит Кёка, еле достающая ему до плеча, зато с намного большей силой заламывая руку так, что подонок вскрикивает, — Половина сбегут как только Вы скажете, с кем связались, а другая половина уже в отключке. — Что ж, —хлопает в ладоши Дазай, выходя вперёд с милой улыбкой, не сулящей ничего хорошего, — В целом, у нас ушло что-то около двадцати минут. Это на пятнадцать меньше, чем ушло у вас на то, чтобы разнести кафе в хлам. Как вы считаете, сколько у нас уйдёт на то, чтобы разнести в хлам вас? Лезвие, упирающееся в поясницу, проходит дальше, оставляя на спине тонкую царапину, и мужчина вскрикивает, остервенело выкрикивая: — Не надо! Боже, зачем! Ладно, мы не будем вас больше трогать! Чёрт... Нам не нужны деньги Гильдии, мы уйдём! — Поздно, — несвойственно холодно для себя говорит Ацуши, смерив его строгим взглядом. — Я слышал, ты вырываешь ногти... — задумчиво потирает подбородок Дазай, когда подходит ближе к столу с плоскогубцами, кивнув Кёке. По подвалу разносится громкий крик, когда налитые кровью и страхом глаза распахиваются в ужасе. Сегодня группировка Парк прекратила своё существование раз и навсегда, по своей же ошибке посягнув не на тех людей. *** — Дети мои, не могу я вам помочь, — качает головой старик в чёрной рясе с длинной седой бородой и золотым крестом на груди, — Не ведаю я о том, что вы говорите. Куникида скептически проходится по нему взглядом, пока Йосано оглядывается вокруг себя. — Отец, мы не причиним тебе зла, — умоляющим голосом произносит Купала, натурально миловидно сводя брови к переносице, — Нам просто нужно знать правду. Эти люди очень опасны… — Как могут быть опасны те, кто служат Богу нашему общему? — удивляется местный священник Наито Нобу, перекрестившись. — Мы не думаем, что они служат ему праведно, — поворачивается к нему Йосано. Колас за их спинами продолжает изучать глазами саму ветхую церквушку, у которой они стоят, осматривает высокие горы вокруг, небольшие домики, стоящие точно в ряды на единственной равнине на ближайшие десятки километров. Деревня Хинохара выглядит обычно, ничем не примечательно, даже невзирая на то, что всего на шестьдесят дворов, полностью отрезанная от мира и со всех сторон окружённая возвышенностями с поросшими на них полями и лесами. Старик тяжело вздыхает, оглядывая трёх мужчин и девушку будто на собственной исповеди. — Я не могу вам ничего ответить. Никакого Нового Ковчега и людей из какой-то Хакобуне здесь нет. У нас небольшое поселение, если бы кто-то и приехал сюда, то об этом бы знала каждая тварь божья. Я не слышал никаких новостей. Если вы хотите, вы можете остаться и сами всё осмотреть здесь. Я договорюсь с одной прихожанкой, она часто принимает в свой дом туристов, что вечно в поисках уединённости и веры. Кажется, сейчас у неё как раз никого нет. Совсем скоро дневная служба, так что все сбегутся сюда с минуты на минуту. Приглашаю и вас послушать проповедь. Йосано от одного упоминания службы и православных верующих бледнеет, зажимая рот ладонью от рвотного позыва, и Купала быстро подхватывает её под руки, отворачивая от шокированного перекрестившего её священника. — Спасибо Вам огромное за приглашение и такой щедрый приём, — улыбается Янка, сдув с лица золотистый локон, — Но мы будем вынуждены отказаться. — Но остаться было бы славно, — кивает Колас, шагнув вперёд и переключив внимание со странной парочки на себя, — Мы будем здесь, в деревне, обойдём местных жителей и осмотрим окрестности с Вашего позволения. Пошлите кого-нибудь за нами, если прихожанка согласится нас оставить у себя на ночь, мы щедро отблагодарим её за кров. — Бог с вами, — отмахивается Нобу, приглаживая бороду, — Она одинока и принимает туристов бесплатно, ибо на всё воля Господня. Её часто мучают бесы по ночам, а так она чувствует себя безопасней. Что ж, ступайте, дети мои. И да благословит вас Бог в ваших исканиях, аминь. Куникида сдержанно кивает, странно глядя на улыбнувшегося и тоже перекрестившегося Якуба, пока Купала уводит в сторону всё ещё бледную Акико. Когда они отходят к машинам, а девушка жадно глотает больше воздуха, сама вырвавшись из придерживающих её сильных рук, Доппо наконец-то считает подходящим моментом начать высказывать своё мнение. Вклиниваться в диалог с Наито он не собирался, ибо сам совершенно ничего не понимает в их культуре речи и странных традиционных изречениях. — Это был так называемый "батюшка"? — Вообще это называется "священник", — отвечает Колас и, удостоверившись в том, что старик скрылся в тени церковных врат, закуривает, — "Батюшка" мы говорим у себя на родине. — Странно, что он совсем ничего не знает, — задумчиво произносит Купала, оперевшись на капот их чёрного портового седана и отмахиваясь из-за жары ладонью. Йосано всё ещё кажется странным, что стоящий в пальто Якуб совершено не чувствует дискомфорта под палящим солнцем, хотя даже ей пришлось надеть белое платье до колена вместо привычных юбки и рубашки и заколоть волосы, чтобы не умереть от жары в горах, где фактически нет тени, — Их должно быть много, было бы странно не заметить пятидесяти новых жителей. — Он может врать, — качает головой Колас, — Ты видел, как часто он крестился? — И что это должно значить вообще? — складывает руки на груди Куникида. — Что он замаливает свой грех, — отвечает Янка. — Но зачем ему врать о таком? — вскидывает бровь Акико, — Неужели он тоже с ними заодно? — Не можем исключать эту вероятность, — соглашается Доппо, — Что вообще должен представлять из себя этот ковчег? Купала задумывается, почесав затылок. — Вообще это корабль в триста локтей в длину и в пятьдесят в высоту, в котором три этажа. — Локтей?.. — Не столь важно. В общем, мы находимся на равнине. Здесь невозможно спрятать такую махину. — Значит, Мията нам соврал? — разводит руками детектив. — Я не думаю, — морщится Йосано, — говорил он вполне убедительно. Он исповедовался, потому что предположил, что я могу быть ангелом, посланным Богом, который явился ему для раскрытия его грехов. — Вы действительно очень похожи на ангела, миледи, — подмигивает ей Купала, — В нашу первую встречу я имел схожие мысли на этот счёт. Девушка кидает на него недовольный взгляд, но, кажется, он больше не наполнен желанием проткнуть мафиози плевральную оболочку или провести попытку лоботомии, и она ничего не отвечает, даже не огрызнувшись. Мужчина находит это победой, предпочитая думать, что в конце концов смог растопить её сердце, а не она слишком уставшая, чтобы тратить силы на ответ на уже привычный подкат. — Ловеласам напоминаю про деловые отношения и внушительную разницу в возрасте, а скептическим детективам предлагаю ещё раз всё проверить, — отзывается Колас, привлекая всеобщее внимание, — Мы проделали долгий путь сюда. Плюсом, это наша единственная гипотеза относительно местоположения Хакобуне. Вернуться к Нэо и хорошенько встряхнуть его уже по-серьёзному мы сможем всегда, правда, я не уверен, что, даже если мы вернёмся в Йокогаму прямо сейчас, он ещё будет на том же месте или хотя бы живой, судя по рассказам Йосано об исповеди, — об страшных деяниях все исповедуются либо от отчаяния, либо перед смертью. Раз мы все уже тут, предлагаю осмотреться до заката получше и опросить местных жителей. Как раз скоро служба и все должны высыпать из домов. Йосано лишь кивает, уже вглядываясь вглубь улицы, когда из маленького домика с пристроенным гаражом выбегает мальчик лет одиннадцати, и без разговоров уходит к нему. Купала пожимает плечами, решив тоже не задерживаться, и хлопает Кастуся по плечу, крадя его сигарету и делая последнюю затяжку самолично. Напарник закатывает глаза, когда берётся за по-джентельмески предложенный локоть Янки: трость выглядела слишком дорого и могла вызвать лишние вопросы у деревенских жителей, да и песчаные дороги с сухой землёй и травой не предполагали хождение по ним с палкой, — она бы просто проваливалась внутрь — так что её оставили в машине. Доппо недовольно вздыхает, растёгивая жилет и стягивая его с плеч. Он закидывает его в машину, тоже оставшись в одной рубашке, и завязывает волосы поудобнее, опять же, во избежание неизбежных вопросов и косых взглядов. В общем, выбора ему никто не дал, так что он оглядывается на белорусов, уже проследовавших к церкви, чтобы ловить очевидцев непосредственно там, и идёт в сторону другой улицы. Пошёл третий день, как ВДА подпольно сотрудничает с Портовой Мафией, и Куникида может признаться, правда, пока только мысленно, а не вслух, что это пошло им на пользу. Да, его ещё гложил тот факт, что они без согласия босса связались со вражеской организацией. Да, Купала и Колас очень специфичные люди, часто выводящие юношу из себя хотя бы периодическими резкими перескакиваниями на родной язык: он ненавидел, когда не мог понять, о чём говорят люди. Но, если честно, без них бы ничего этого не было. Они бы ни за что не приехали в эту деревню, ни за что бы не пересеклись с Нэо и ни за что бы не подобрали слов, чтобы нормально с ним поговорить, и, даже больше, они бы даже не нашли его, потому что не спустились бы в крипту. Иногда он задумывался о том, как бы проходило расследование, если бы с ним согласился пойти Дазай или тот же Чуя, но не зацикливался на этом: какая разница, что бы было, если сейчас мы имеем то, что имеем? Да и ко всему рано или поздно привыкаешь. Белорусы, в целом, неплохие коллеги... когда не открывают рты. Спустя пять часов — кто бы мог подумать, что обход шестидесяти дворов займёт так много времени, — они всё равно не приходят ни к какому результату. Люди либо качают головами, отвечая, что ни о чём подобном никогда не слышали, либо сбивчиво отвечают, что торопятся на службу, либо вообще игнорируют, что в случае Купалы кончается закатыванием глаз, а в случае Йосано агрессивным ударом по затылку с целью привлечения внимания. И ни-че-го. Единственное странное стечение обстоятельств — Акико заметила у одного из заборов тот самый синий внедорожник, но лишь осмотрела его со всех сторон, вскинув брови. Может, хозяин вчера возвращался из Йокогамы. Правда, трасса другая, а домохозяйка, живущая в доме за этим забором, на вопрос об автомобиле что-то промямлила о работающем муже, но это всё равно не столь значительная деталь. Даже после службы, когда над равниной стоял громкий гул колоколов, а люди в платках возвращались обратно кто на огород, кто на работу, кто по домам, никто ничего путного им не сказал. — Что ж, друзья, у нас чёрт знает, какой по счёту, тупик, — закидывает руки за голову Купала, меряя шагами лужайку. Колас разместился на пеньке, вытянув больную и ноющую от перенапряжения ногу, и теребил поблёскивающий в закатных лучах металлический военный жетон на шее. Так мужчина выглядел спокойно, расслабленно, и совершенно не был похож на Исполнителя влиятельной организации, хотя Куникида сомневался, что знает, как примерно должен выглядеть Исполнитель влиятельной организации: в Накахаре и Дазае он прославившихся Исполнителей тоже не узнал. Йосано меланхолично опустила уставшие босые ступни в ледяную воду горного родника, приподняв край платья, и устремила нечитаемый взгляд к вершине гор, там где раскинулись хмурые леса. Отсюда прекрасный вид на чуть заснеженные даже в летнюю пору вершины, на уходящее солнце и розоватое небо. Воздух кажется более свежим и будто чистым, и когда вдыхаешь полной грудью, кажется, будто всё тело обновляется. В поле чуть дальше пасутся кони и коровы, которых совсем скоро должны увести обладатели, а ближе к подножью горы гонит стадо овец обратно в хлев пастух. — Да, прогнозы неутешительные, — соглашается Акико, откинувшись назад и оперевшись руками на камень. — Значит, Мията всё-таки соврал нам, — протирает очки Куникида, оперевшись спиной на ствол раскидистой акации. — Не уверен, — ведёт подбородком Якуб, — Может, мы просто чего-то не видим. Йосано, он ничего не говорил ещё о местонахождении? — Нацарапал название на бумажке и пробурчал что-то, в конце добавив "аминь", но я думаю, это было благословление, а не дополнение, — лениво отвечает девушка, — Больше ничего. — Значит, надо к нему вернуться, — кивает сам себе Доппо, — и говорить уже не так мягко. Может, он пустил нам пыль в глаза, чтобы увести от Хакобуне след. — Было бы смешно, учитывая его имя, — усмехается Акико. — Не торопись с выводами, — осаждает Купала, — Ничего ещё всё равно не ясно. — Хей! — вдруг слышат они громкий крик далеко сзади, а когда все вчетвером оборачиваются со своего уединённого места ниже от деревни, замечают на возвышенности женщину в красном кимоно, на лет вид шестидесяти, что приложила ладони ко рту для лучшей акустики, — Отец Наибо сказал, что вы ищете ночлег! Я могу приютить вас на ночь! Она взмахивает рукой, и Купала разминает плечи с тяжёлым вздохом, а Колас поднимается со своего места. Куникида странно смотрит на них, сведя брови к переносице. — Вы что, реально собрались остаться? — Мы ещё всё не осмотрели, — улыбается Янка, — Я не думаю, что нам нужно уезжать сегодня. Тем более, утро вечера мудренее, разберёмся во всём завтра. Не сомневаюсь, что все устали. — К тому же, было бы слишком странное совпадение, что в деревне, которую назвал Мията, действительно есть редкий в Японии православный храм и жители христиане, — произносит Якуб. Доппо ошеломлённо хлопает глазами, переводя дикий взгляд с одного на другого. — Йосано, ну хоть ты скажи, что это бред! — ищет он поддержки в лице подруги. Но та только плечами пожимает, надевая обратно на ноги туфли. — Я тоже в сомнениях насчёт этой деревни. Ты просто не говорил с Нэо лично и не можешь судить, а я прекрасно понимаю, что он был в отчаянии и не лгал. Да и, правда, ты что, хочешь ехать по темноте по горам сейчас? Мы можем остаться и, если что, поехать утром. Девушка даже принимает руку Купалы, когда тот подаёт ей её, чтобы она могла подняться с камня, и обворожительно улыбается: — Я бы мог назвать Вас своей Чио-сан. Акико вскидывает бровь, скептически проходясь по его лицу взглядом. — Знать не хочу, что это значит. Доппо уже натурально в бессилии, когда обиженно складывает руки на груди. — Да вы все спятили! Это может быть опасно. Кто знает, что у них на уме и какие у них намерения? — Ох, — усмехается Колас, — Так ты всё-таки сомневаешься? — Я не сомневаюсь, — огрызается юноша, разозлённый тем, что его подловили на слове, — Нет, вы как хотите, а я не буду спать здесь. Акико закатывает глаза, первой уходя в сторону всё ещё махающей руками женщины. — Никто не заставляет тебя спать, — хлопает по плечам Куникиды Якуб с улыбкой, — Будешь сторожить наш покой, раз так переживаешь. Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королём, — певуче протягивает он последнюю фразу. Купала заливисто смеётся, когда берёт напарника под локоть, помогая подняться в гору, чтобы не сильно напрягать ногу. Доппо ещё с минуту глядит в их удаляющиеся спины, сморщив лицо и совершенно не поняв того странного изречения про короля и мальчика, переминается с ноги на ногу, оглядывается на поляну, со злостью отбивая лежащий рядом камень, и всё-таки сдаётся, быстрым шагом пытаясь догнать коллег. Ладно, он же не оставит с ними Йосано одну, правильно? А спать здесь, опять же, не так уж и обязательно. *** — Так где на самом деле находятся все состояния Гильдии? — подпирает щёку кулаком Танидзаки, и Наоми, опирающаяся на его плечо, в согласии кивает. — Счета? — переспрашивает Ацуши, дожёвывающий яблоко. Поесть они сегодня не успели, так что такой подарок от Кенджи был на вес золота. Сам Миядзава ушёл в кофейню как только они вернулись в офис, сказав, что поможет официанткам там всё убрать. — Эти ублюдки думали, что мы знаем, где находятся богатства нашей любимой американской организации, — разъясняет Чуя. Дазай отмахивается, закатив глаза. — Нет там ничего. Кто-то уже давно прибрал всё, что осталось, к рукам. И, кажется, именно он ввёл в заблуждение этих ребят. Он не называет имени и не выдаёт ни единой эмоцией, что ему оно известно, но Накахара смиряет его профиль прозорливым острым взглядом, хмыкнув себе под нос и тут же отвернувшись. Достоевский. Осаму бы не хотелось, чтобы юноша надумал себе лишнего из-за того, что, как могло показаться, он покрывает их главного на данный момент противника, но и разубеждать прямо здесь и сейчас не будет. Точно не в компании младших и точно не в их нынешних отношениях. Хотя над последним он ещё собирался сегодня поработать. Стычка достаточно затянула сегодняшний рабочий день, так что за горизонтом уже успели сгуститься сумерки. Небо из чистых больших окон отливало тёмной синевой с фиолетовой линией где-то дальше к горизонту, за крышами домов. Фонари зажечь ещё не успели, поэтому в офисе, где все почему-то сошлись на том, что верхний свет ухудшает зрение, было достаточно темно. Кёка зевает, вяло прикрыв ладошкой рот. Танидзаки умоляющим взглядом глядит на серьёзную сестру, всё ещё недовольную, что её не взяли на разборки: по рассказам про вырванные ногти она поняла, что пропустила всё самое интересное. Чуя, до этого прислонившийся к дверному проёму, потягивает усталые мышцы рук, коротко выдохнув. — Так, вроде, никаких насущных проблем больше нет. Думаю, все могут быть свободны. — Берёшь на себя должность Куникиды? — смело ухмыляется Дазай, хотя тоже поднимается с места. Накахара смиряет его спокойным взглядом, безразлично тряхнув головой. — Можешь считать и так. В любом случае, мои оплаченные часы кончились с час назад, а платят мне недостаточно, чтобы я перерабатывал. Я в любом случае ухожу, а вы можете здесь хоть до посинения киснуть. Хоть Чуя и заменил местоимения на общее "вы", Осаму понимает, что, по большей части, обращались к нему. Поэтому не может сдержать победной улыбки, когда Накахара уже развернулся, следуя к коридору. Младшие, только услышав о том, что их фиктивно отпускают, подскакивают со своих мест, пулей следуя за коллегой. Дазай выходит из офиса последним, не занимая себя тем, чтобы закрывать рабочее помещение, как ему указывает обязанность. Куникиды всё равно нет, так что проверять никто не будет, следовательно, и вставлять ему за это тоже никто не будет. Он замирает на месте, прослеживая взглядом, как Чуя направляется в сторону лифта, а за ним ещё четыре фигуры. В голове тут же усиленно начинают крутиться шестерёнки. В целом, план очень и очень херовый. Наверно, даже один из худших, который он построил за последнее время. Но времени на детальную проработку и раздумья просто нет, так как скорость ходьбы у Накахары всегда была выше среднего. Тем более, когда это конец рабочего дня и хочется быстрее попасть домой. Единственный вариант того, как поговорить с ним, — выцепить в не рабочее время. Но как только оно наступило, а точного концепта разговора так и не было построенно, потому что слова продолжали отказываться собираться в кучу, а мысли крутились вокруг одного и того же человека, Осаму снова начали одолевать сомнения. Будет же точно так же, как с этой чёртвой ведомостью и рапортом. Он будет нести какую-то чушь, Чуя уклончиво кивать, незаметно пытаясь уйти по-английски, и они снова останутся ни с чем. Дазай снова не сможет ничего из себя выдавить. Это, наверное, его первый полноценный опыт столь неловких молчаний и неперевариваемых слов, которые собираются в такие ублюдские предложения, что ему самому становится тошно. У Дазая никогда не было проблем с тем, чтобы придумать тему просто на ходу, уже тогда, когда напарник обернулся на весёлый голос с привычным закатыванием глаз. Оно как-то само получалось. И причём всегда успешно. Осаму было всегда легко с Чуей, даже, казалось, легче, чем с самим собой наедине. И куда это всё делось? А, точно. Это же Дазай сам устроил себе такой аттракцион. Но если он будет продолжать ходить вокруг да около, всё абсолютно так же не изменится, они не придут ни к чему, а ледники не расстают. Возможно, один из таких идиотских разговоров даст хоть какой-то шанс. Лучше попытаться, чем уйти в общежитие всё с таким же морским узлом в голове. С этой мыслью Дазай смиряется с тем, что придётся снова опозориться, и быстрым шагом идёт за коллегами. Ладно, может, в этот раз с импровизацией будет легче. На плечи переговаривающихся Ацуши и Танидзаки падают две ладони, останавливая обоих одновременно. Накаджима, не ожидавший такого подкрадывания из-за спины, от испуга икает, Джуничиро дёргается, а Кёка и Наоми, шагающие чуть спереди, оборачиваются на звук. — Так, сегодня спускаемся по лестнице, — с улыбкой говорит Дазай, не обращая внимания на странные взгляды младших. — Почему? — хмурится самая уставшая и прямолинейная Танидзаки-младшая. — Что-то случилось с лифтом? — удивлённо распахивает глаза Ацуши. — С лифтом всё прекрасно, а вот с вами, друзья мои... Совсем вы себя распустили. Совсем молодые, а уже, как старики, спускаемся с третьего этажа на лифте. Устали сильно? Ну вот и разгоняйте молочную кислоту, а то завтра встать не сможете. Кёка уже было открывает рот, чтобы что-то сказать, но Дазай толкает парней в спины в сторону лестничного пролёта, по пути зацепив обеих девушек. — Но... — пытается возразить Накаджима. — Тре-ни-ров-ка, — припечатывает с милой улыбкой Осаму, в прощании взмахнув рукой, — Давайте, вы всё-таки активной работой занимаетесь, нельзя расслабляться. Был бы здесь Куникида-кун, он бы с радостью поддержал эту идею. Или ты что, Ацуши-кун, хочешь мне возразить? Нет? Ну, вот и отлично. Всем до завтра. Он не даёт им и слова вставить, уже развернувшись обратно к коридору и сделав вид, что не заметил странной переглядки Джуничиро и Наоми. Шагая в сторону лифта, он слышит, как на лестнице раздаётся весёлый голос вернувшегося из кофейни Кенджи: "о, как хорошо, что вы не ушли! Предоставляете, там взяли на работу новую официантку! Познакомиться не хотите?" — но не придаёт этому значения. Голова занята длительной мозговой активностью, как только взгляд цепляет знакомый затылок с собранными в хвост рыжими волосами. Чуя всегда отличался сообразительностью. Он быстро понимает, что что-то не так. Ровно в тот момент, когда рядом с ним в ожидании лифта останавливается один Дазай, и когда юноша удивлённо оглядывается по сторонам, замечает лишь пустой коридор и звук удаляющихся шагов на лестнице. Какое удивительное совпадение, что все так резко решили размять на ночь мышцы. Накахара схватывает на лету, что всё не просто так, поэтому секунды две размышляет над тем, адекватно ли для коллег резко развернуться, кинув короткое "не буду ждать, пойду по лестнице, до завтра", но быстро понимает, что нихера не адекватно. Поэтому сдерживает усталый вздох, смотря, как двери лифта открываются. Ладно, чёрт с ним. Посмотрим, что он выдаст на этот раз. Дазай сцепляет руки в замок за спиной, в затянувшейся тишине прочистив горло, и ступает в лифт следом за Накахарой. — Ты домой? — совершенно непринуждённо спрашивает он, мысленно разрыдавшись. Господи, что за бред. Нет, блять, едет в порт разгружать контейнеры, чтобы оплатить коммунальные. Оказывается, вопрос про ведомость был ещё более-менее уместным. Особенно по сравнению с этим. «Начинается блиц-опрос», — устало думает Чуя, всё-таки тяжело вздохнув. — Да. Дазай обходится сдержанным кивком головы, решив, что спрашивать, какой ему этаж, будет равняться выставить себя совершенно тупым, поэтому просто нажимает первый за двоих. Двери закрываются с тихим звоном, и вот Осаму снова жалеет о том, что вообще сюда влез. Кабина начинает движение, но не вниз, как должна была, а наверх, но это не особо удивляет. Наверное, кто-то из офисов выше тоже вызвал лифт. Ничего странного в этом нет. Накахара прислоняется спиной к стенке, погружаясь в странную ностальгию. Сравнивать Дазая с Моритой было бы, наверное, худшим оскорблением, но что-то похожее у них определённо было. Сам Дазай, судя по всему, тоже об этом подумал, поэтому незаметно скривил губы. Новых рабочих или дежурных вопросов, которыми можно было бы занять молчание, на ум не приходит: ни о сегодняшнем деле, ни о Достоевском, ни о Куникиде с Йосано, что, кажется, вообще пропали с радаров уже три дня как. А куда они могут прийти, если Осаму продолжает активно строить в голове свою речь, которая до сих пор кажется безумно неуместной и недоработанной? Поэтому решает, что строить из себя совсем хорошего и пристыженного на сегодня хватит, когда спокойно поворачивает к нему голову: — Не хочешь меня подвезти? Чуя, до этого рассматривающий отливающее серебром покрытие дверей, видимо, настолько наглого вопроса не ожидал. Он поражённо вскидывает бровь в его сторону, осматривая с ног до головы. — Нет? — как-то вопросительно произносит юноша. Определённо, ответ изначально был более чем очевидным. Осаму лишь безразлично пожимает плечами. — Жаль. Ну, а вдруг. Накахара ахуевает ещё секунды три, тупо смотря на него, а после возвращает взгляд на табло, указывающее этажи, и мысленно пытается заставить лифт ехать быстрее. Может, когда внутрь зайдёт кто-то третий, бывший напарник хоть постесняется лезть к нему со своими речами. Но внезапно кабина дёргается так, что Дазай ударяется лопатками об стену, быстро шикнув, холодная лампа под потолком резко мигает, и лифт останавливается раньше, чем предполагалось. На табло горит красным цифра "шесть", оповещая о том, что им не хватило доехать буквального одного этажа. Двери, очевидно, не открывается. Сначала Накахара даже не понял, что произошло, а когда к нему пришло осознание сей плачевности ситуации, с измученным стоном протирает лицо ладонью, выдохнув тихое: — Твою мать… Первым делом он подозревает в настолько ебанутом стечении обстоятельств Дазая: и младшие не поехали с ними, и лифт поехал вверх, и встряли они впервые за все четыре месяца работы Чуи в Агентстве. Но по совершенно такому же ошарашенному и озадаченному лицу коллеги понимает, что либо он тут ни при чём, во что слабо верится, либо за время их разлада прошёл школу Станиславского. Так или иначе, вывод всё равно один: они застряли в лифте в ёбаном Агентстве поздно вечером, так ещё и вместе. Если бы Чуе снились кошмары, этот был бы самым страшным. — Ого... — выдавливает из себя Осаму, когда Накахара сам подходит к кнопкам, пытаясь нажать хоть на что-то. По его лицу видно, что, если сейчас вставить ещё какую-нибудь неуместную фразу, можно лишиться языка, — Ты не думаешь, что нажимать на все кнопки сразу, — плохая идея? Чуя замирает, обернувшись к нему с настолько фальшивой улыбкой, что у самого Дазая заболели уголки губ. — Что ж, у тебя вообще никаких идей нет, — огрызается он, — Не нравится моя — сам не стой как истукан и предложи что-то. Юноша складывает руки на груди, всем видом передавая весь свой скептицизм, когда Осаму тоже подходит ближе и нажимает на кнопку первого этажа. Ничего не происходит. — Не работает, — выносит вердикт он. — Да ты что, — вскидывает брови Чуя, будто человек, сидящий перед закрытой дверью, когда кто-то подошёл и дёрнул за ручку ещё раз в ожидании чуда. — Значит, надо вызывать лифтёра. — Вызывай, — Дазай по одной интонации, с которой его бывший напарник явно сдерживает желание выломать двери способностью и пойти по шахте вниз пешком, понимает, что это его закрыли в клетке с тигром, а не наоборот, — Только если даже в офисе сеть ловит с высшей помощью, посмотрим, как будет ловить здесь. Здание старое и кирпичное. — Я знаю, — кивает Осаму, — Здесь кнопка должна быть специальная. Он что-то долго ищет среди других кнопок, затылком чувствуя полный недовольства острый взгляд синих глаз, и прочищает горло, когда зажимает какую-то одну. По кабине разносится длинный громкий писк, льющийся из динамика, который затягивается на добрую минуту, а затем слышится звук, с которым кто-то снимает трубку. «С-с-слуш... слуша... слушаю! Ч... о... Что...» Накахара хмурится сильнее, чуть сдвигая Дазая рукой в бок. «Что у в... случилось что?» — Мы застряли, — громко произносит он, — Можете, пожалуйста, направить к нам поддержку поскорее. Из динамика опять раздаётся такой громкий скрежет, что оба невольно морщатся от противного звука. «Чт.. что? Что вы..» — Я говорю, что мы застряли, направьте к нам помощь, — ещё громче говорит Чуя. «Чт.. Что? Ло... л... ложный? Ложн... выз... ов?» — Нет, — в голосе теперь ещё больше раздражения, а скула чуть заметно дёрнулась, — Мы застряли в лифте. «Ложный? Я... отм... отменяю». — Ты, блять… От того, чтобы Накахара успел высказать всё, что думает и о связи в лифте, и о компетентности работников ЖКХ, и о всей сложившейся ситуации в целом, где он должен сидеть в одном помещении с человеком, с которым находится рядом сейчас хочет меньше всего, его останавливает Дазай, мягко положив ладонь на его плечо. — Тише, она всё равно тебя не поймёт, — спокойно произносит он, когда Чуя с силой скидывает с себя его руку. — Раз такой умный, сам с ней говори, — ядовито выплёвывает он, подняв руки вверх в качестве капитуляции, и отходит к противоположной стене. Осаму откашливается, пытаясь скрыть непрошенную улыбку от комичности сегодняшнего вечера, и склоняется ближе к динамику: — Мы зас... за... застряли! — повторяет гроким голосом он манеру речи незнакомой и ненавистной женщины на том конце, — Пр... пришлит-е по-пожалуйста пом... о… Чуя смотрит на него как на полного идиота, когда слышится шум помех и тишина. Но спустя секунду… «По-поняла! Ва... ваша заявка принята! Ожид... ожидайте!» — Ну слава богу, — хоть и недовольно от того, что у этого идиота получилось таким ебанутым способом, но всё же облегчённо выдыхает Накахара. Ладно, не важно. Главное, что это скоро закончится. А вот Дазай его радости не разделяет. Он странно оборачивается на бывшего напарника, нервно улыбнувшись. — Ты слышал, что она сказала? — Ты меня за глухого принимаешь? — изгибает шрам на брови Чуя. — Нет, я не о том, — в глубине души Осаму до сих пор удивлён тому, при каких обстоятельствах юноша начал с ним говорить так, как раньше, без официальности и со своей обычно интонацией, — Она сказала "заявка принята", а не "к вам сейчас подойдут". Накахара хмурится ещё больше, очевидно, не видя никакой разницы между этими двумя фразами. — И что это значит? — Это значит, что лифтёра нет, и она направила сюда специальную службу, которая будет ехать из другого конца города. — Подожди, блять. В огромном офисном старом здании, где лифт на ладан дышит, нет лифтёра? Дазай ничего не отвечает, дёрнув уголком губы. Чуя смотрит на него долгую секунду, а затем с тяжёлым вздохом садится на пол, стянув с головы шляпу. — Пиздец. На самом деле, Осаму тоже не ожидал такого расклада. Он-то рассчитывал сейчас быстро провести юношу до машины, снова попытавшись завести какой-нибудь бессмысленный диалог и между делом, если очень сильно повезёт, а голова заработает так, как нужно, наконец объясниться и при самом лучшем раскладе прийти к чему-то. Но никак не встрять с раздражённым Накахарой один на один на неопределённый срок. У него, всё-таки, не бесконечный словарный запас, чтобы на протяжении часа придумывать тупые темы для коротких диалогов, а сейчас именно тот, с кем ему так нужно поговорить, не в самом лучшем расположении духа. И хоть Дазай и понимает, что Чуе, по большей части, на самого Дазая плевать (это Осаму ходит вокруг него кругами с абсолютной кашей в голове, Накахара чувствовал себя более чем прекрасно) и он больше рассержен дебилизмом ситуации, было ясно, что пассивная агрессия никому из них не поможет. Поэтому тоже начинает размышлять над тем, как выбраться отсюда поскорее. Юноша начинает мерить шагами небольшое пространство, что им приходится делить, равное не больше четырёх квадратных метров, изучая глазами стены и в некоторых местах проводя рукой с очень умным видом. Сначала Чуя не обращает на него никакого внимания, что-то набирая в телефоне, возможно, сообщение кому-то из Агентства, которое, очевидно, не дойдёт, но когда Дазай переступает его протянутые ноги, проходя к примеченому издалека участку, поднимает недовольный взгляд из-под лба. Он наблюдает за ним минут пять, нахмуриваясь всё больше и больше с каждой секундой, и попутно вспоминает все знакомые ему психические заболевания с похожими симптомами. Что, уже наступило кислородное голодание? Да они же сидят в закрытом пространстве не больше пятнадцати минут. — Что ты делаешь? — в конце концов сдаётся Накахара, и когда Дазай оборачивается через плечо с полным невинности лицом, обводит ладонью лифт в абстрактном "ходишь и водишь руками по стенам". — Я не знаю, насколько новый этот лифт, но в лифтах нового поколения должны быть секретные дверцы, — отвечает Осаму на его ахуевший взгляд. Чуя молчит, вскинув брови, и, видимо, останавливается на одном из перебранных диагнозов. — Ты что, успел где-то головой удариться, пока я не видел? Какие ещё дверцы? Дазай вздыхает, отмахиваясь. — Чтобы в случае падения или вот таких аварий можно было выйти в шахту. — Ладно, развлекайся, — в конце концов безразлично пожимает плечами Накахара, — Найдёшь — обязательно скажи. Больше они не говорят. Ни спустя минуту, ни спустя ещё пять Дазай всё равно ничего не находит, поэтому тоже разочаровано присаживается на пол, подогнув одну ногу под себя. Он кидает взгляд на часы, которые с уверенностью заявляют, что они провели здесь всего двадцать минут. Примерно прикинув в голове, сколько будет ехать специальные службы из ближайшего отделения в убывающий час пик, когда большая часть населения уже вернулась с работы, но многие ещё продолжают создавать небольшие пробки, плюс прибавив к получившемуся примерное желание лифтёра ехать в такое время вечером в пятницу, Дазай получает неплохой результат: ещё около пятнадцати минут и плюс-минус пять. Всё-таки, тут люди задыхаются. Продолжать сидеть в молчании нельзя. Кажется, начать говорить на самую актуальную тему сейчас не очень уместно, но и другого лучшего момента он больше никогда не подберёт. Как минимум, сейчас Чуя точно никуда не убежит. Но и Дазай в случае чего тоже никуда не денется. К тому же, слова до сих пор кажутся недостаточно приемлемыми. Такими, какие бы он сейчас стал слушать. Он всё ещё не до конца уверен. Осаму ненавидит то, каким Накахара заставляет его чувствовать себя последнюю неделю. Он ненавидит то, что не может нормально соображать, в который раз пробуя слова на языке и понимая, что они просто не смогут с него сорваться, потому что он не может так просто настолько открыться. Он ненавидит то, что никогда в своей жизни не был человеком, который бы вёл себя именно так. Он ненавидит быть неуверенным. Ощущений и эмоций слишком много, чтобы сложить их в предложения. И он всегда будет избегать говорить прямо. Он всегда будет избегать принимать верные решения. Просто потому, что не привык. Поэтому снова изменит вектор. Он оглядывается вокруг себя. — Знаешь, что мне напомнил этот лифт? Чуя не хочет поднимать голову. Это очень хорошо читается в том, как он с силой захлопывает телефон, складывая его в карман. Ему явно хочется сделать вид, что не расслышал, что оглох, что стал немым за считанные секунды или забыл родной язык. Но они коллеги. И так поступать с коллегой некрасиво. Поэтому тяжело вздыхает, поднимая взгляд. — И что же? Это очень напоминает их разговор на крыше, когда Дазай упомянул незнакому девушку, клиентку Танидзаки. Но если тогда это было сделано тоже для того, чтобы вывести Накахару на эмоции, но с целью повеселиться, то сейчас Осаму совсем не весело. Он просто не знает, как правильно начать говорить. — Мориту, — непринуждённо отвечает он. Дазай видит, как дёрнулась скула Чуи. Понял так быстро или понял, что это совсем не диалог ничем не связанных коллег? — Интересно, как там она. Давно ничего о ней не слышал. Она больше не подходила к тебе? Как-то странно, раньше же так часто пересекались… — Смени тему, — холодно отрезает Накахара, распиливая его взглядом на части. Значит, понял, к чему Дазай клонит. Но Осаму вряд ли может остановится. Тем более, когда заметил настолько яркую реакцию. — Вроде на неплохой ноте разошлись. Может, она заметила что-то, что ей не нужно было? — Дазай, — если бы юноша не увёл глаза в потолок, когда говорил весь этот бред, и пересёкся бы взглядами с Чуей, то, возможно, умер бы на месте. Настолько смертоносным он был. — Нет, я просто не понимаю, что ей не понравилось? — разводит руками Осаму, — Мы же, кажется, ничего плохо не делали… — Дазай, — голос стал обжигающе холодным, но в нём чувствуется настойчивая мольба остановиться. Чёткое предупреждение. Он специально его игнорирует. — Ты не замечал ничего странного? Мы всего лишь… — Дазай! Чуя срывается на ор, да настолько громкий и жёсткий, что Осаму неосознанно дёргается и всё-таки возвращает на него взгляд. Лицо Накахары красное от еле сдерживаемого гнева, он тяжело дышит, руки сжались в кулаки, спина выпрямилась, а глаза... Кажется, он перегнул палку. На несколько секунд повисает убивающая холодная тишина, в которой Дазай наконец-то понимает, что в очередной раз совершил ошибку, а Чуя просто пытается не устроить драку. — Закрой. Свой. Рот, — твёрдо произносит Накахара, припечатав так, что, даже если бы возражения и были, Осаму бы за секунду их подавил. Кажется, он действительно перегнул палку. — Чуя… — Закрой рот и не говори со мной. Больше вообще ничего не говори, Господи. Тебе же не трудно просто закрыть пасть и перестать каждую секунду высерать какую-то хрень? Иди дальше ищи свои потайные двери. В чём твоя проблема просто помолчать чёртовы десять минут? Почему именно, блять, сейчас? Дазай сглатывает, видя, насколько сильно вывел бывшего напарника из себя, поэтому даже не замечает, как кабина чуть заметно дёргается. — Чуя, послушай... — пытается хоть как-то исправить всё, что натворил, он, напрочь забыв об официальном обращении. — Я не хочу тебя слушать, — Накахара подскакивает обратно на ноги, и Дазаю приходится сделать точно так же, — Ты всю ебаную неделю наворачиваешь вокруг меня круги, но так и не смог понять, что я, блять, не хочу ничего слышать? Ни твоих тупых вопросов, ни твоих жалких объяснений. Они мне нахуй не сдались. Закрой рот и ничего больше не говори. Вернулись и дёрганые движения, и несдержанные высказывания, пропал и спокойный тон. Всего этого Дазай не замечает. Он знает только то, что если сейчас не начнёт говорить, то уже, возможно, не сможет никогда. Поэтому тогда, когда Чуя отворачивается, быстро хватает его за запястье, разворачивая обратно к себе. — Чуя, мать твою… У Накахары всегда были быстрые рефлексы. Накахара всегда был физически сильнее его. А ещё у него всегда был нож, закреплённый у спины в брюках. За то время, что они были коллегами, Дазай успел совершенно об этом забыть. Поэтому сейчас даже не успевает коротко выдохнуть, когда уже через секунду, спровоцированный прикосновением, сработавшим как спусковой крючок, Чуя припечатывает его к стене с такой силой, что под веками заплясали звёзды. Спина больно ударяется о пластиковое покрытие, а шею обжигает от холодного прикосновения лезвия. Голубые глаза горят огнём, когда он смотрит на него снизу вверх, прижав нож ещё сильнее, так, чтобы перекрыть доступ кислороду. Руки безвольно повисли вдоль тела, а увести взгляд не предоставляется возможным. — Не смей больше подходить ко мне, — холодно тихо произносит он. Вряд-ли его голос громче шёпота, но для Дазая он звучит как гром, — Увижу рядом с собой в радиусе десяти метров — и, я тебе клянусь, я перережу тебе горло этим ножом, и мне плевать, насколько ты важный сотрудник Агентства и насколько ты важная шишка для Мори. Теперь меня ничего не останавливает. Двери лифта открываются с тихим звоном. Никто из них даже не заметил, как кабина достигла первого этажа. Хмурый седой мужчина с небольшим чемоданчиком замирает на месте при виде настолько странной картины. Чуя быстро складывает нож обратно, наградив Осаму последним злым взглядом, и молниеносно уходит, не сбив мужчину плечом только потому, что он сам дёрнулся в сторону. Дазай продолжает стоять на месте, пытаясь отдышаться и уперевшись нечитаемыи взглядом в стену. Больше механически потирает саднящую кожу шеи, когда перекатывает в голове последнюю фразу. «Теперь меня ничего не останавливает». Кажется, ещё одна битва закончилась очевидным поражением. Слова, уже прилипшие к кончику языка, засыхают, будто розы в жаркой пустыне в ясный безоблачный день. — Молодой человек, с Вами всё в порядке? — озабоченно спрашивает лифтёр, становясь перед ним и взмахнув рукой, чтобы привлечь его внимание. Дазай ничего не отвечает, лишь коротко качнув головой, и тоже быстрым шагом уходит, больше всего на свете желая глотнуть спасительного воздуха и, при лучшем раскладе, закурить. Пространство всё ещё крутится перед глазами причудливым калейдоскопом. Мужчина долго смотрит ему вслед, а когда слышит, как хлопает парадная дверь, недовольно цокает языком, оглядывая лифт, и бурчит себе под нос: — Что за молодёжь пошла! Хоть бы поблагодарили. Я должен в пятницу вечером лететь к ним по первому звонку. По-любому в лифте прыгали, вот и застряли. Говорила мне жена, "не иди на врача, будешь терпеть к себе потребительское отношение". Вот оно, потребительское отношение! И потайной дверцей не воспользовались, ну и идиоты... *** Ночь в далёком горном селе совсем не такая, как в городе. Фонарей, освещающих главную улицу, всего шесть штук, и растянуты они от самого первого дома и до самой церквушки, что стоит на возвышенности. Небо — бездонная чаша, усеянная миллионами звёзд, которые кажутся совсем близкими, а луна в его центре — единственный яркий прожектор на ближайшие десятки километров. Ни в одном из домов уже не говорит свет. Кажется, время давно перевалило за два часа ночи. Куникида вдыхает полной грудью, ощущая запах сосны и влажной земли. Где-то дальше к полю слышно умиротворяющее стрекотание цикад и мягкий плеск воды в горном ручье. Ветер обвивает острые вершины, шелестит между лесных деревьев. Абсолютное спокойствие. Сна ни в одном глазу. Юноша уже пообещал, что не ляжет в этом доме, и своё обещание сдержал. Что-то ему не нравилось ни в местных жителях, ни в участливом гостеприимстве священника, ни в золотом кресте, возвышающимся над куполом храма. А вот его коллег, давно размеренно сопящих в старых традиционных футонах на полу, судя по всему, всё устраивало. Вдруг из недр дома слышится тихий скрип пола, будто кто-то медленно крадётся по дощечкам в сторону выхода. И Доппо, сидящий на скамейке на веранде, уже придумывает для хозяйки, чересчур милой женщины за шестьдесят, оправдание своему сомнамбулизму, как вдруг дверь с таким же скрипом открывается, и в проходе показывается кудрявая светлая голова. Куникида цокает языком себе под нос, отворачиваясь обратно к сонной долине. Купала замирает на месте, увидев сгорбившийся на лавке тёмный силуэт, но после выдыхает, когда узнаёт в нём принципиального детектива. — Что, и вправду не лёг? — шёпотом усмехается мужчина, без лишних формальностей присаживаясь рядом. Доппо смиряется с тем, что просидеть до утра в одиночестве, полном ленивых рассуждений, ему не дадут, поэтому откидывается спиной на твёрдое дерево, сцепив пальцы в замок на коленях. — Я уже говорил, что мне здесь не нравится, — так же тихо отвечает он, — А ты чего поднялся? Он окидывает белоруса изучающим взглядом, примечая растрёпанные золотые волосы, растёгнутую рубашку, довольно помятое лицо и голубые глаза, в темноте почему-то ставшие чуть ли не чёрными. Янка усмехается, открыв пачку сигарет, что держал до этого в руках. — А ты что думал, тебе одному может не спаться? Я всё ещё не привык к вашим странным обрядам сна. На полу мне всё ещё ломит спину. Вот была бы печка… Чиркает зажигалка, и его лицо на секунду озаряется тёплым оранжевым светом, когда он поджигает сигарету и долго затягивается. Запах табака Куникиду никогда особо не смущал, в отличие от Ранпо, — он был уже натренирован долгой работой с Дазаем. Купала упирается локтями в колени, вдыхая горный воздух полной грудью и чуть прикрыв веки. — Ну, и о чём ты думаешь, раз мы с тобой единственные полуночники? — спрашивает он, повернув голову к юноше. — А о чём можно ещё думать сейчас, кроме как о деле? — хмурится Доппо, и мафиози в подтверждение его слов понимающе кивает, — Ковчег, церкви, кресты, священники... Откуда вы столько знаете о православии? Янка хмыкает себе под нос, выпуская в воздух тонкую струю дыма. — На нашей родине это основная религия. Моя бабушка была очень верующей, к примеру. Я вплоть до восемнадцати ходил с ней вместе по воскресеньям на причастия. Да и... в университете более подробно обо всём этом узнал. В нас эти библейские сказания как кашу по утрам запихивали. Куникида удивлённо вскидывает брови. Он решает не спрашивать про бабушку и причастия, но вот про… — Университет? Я думал, вы оба служили… Купала тоже распахивает глаза, обернувшись к нему, будто он только что сказал что-то запрещённое. — С чего ты взял? — искренне поражается он. — Ну, у вас у обоих военные бирки, — смущается Доппо, отворачиваясь, — Не то чтобы я сильно вглядывался, но не узнать их сложно. Белорус молчит с минуту, опустив взгляд на свою цепочку на шее, а после неловкого молчания, в котором детектив уже успел придумать извинение за то, что полез не в своё дело, но не озвучить, с какой-то грустной улыбкой вздыхает. — Нет, мы никогда не служили. Ни я, ни Кастусь. И познакомились мы, кстати, как раз в университете. Эта шпала была на третьем курсе, а я только поступил на первый. Куникида решает не развивать тему со службой, чтобы не показаться совсем неуважительным или совсем тупым, поэтому вместо этого прикидывает их примерную дату знакомства. То есть, они дружат уже... почти двадцать лет? — Ну, и кто вы по образованию? Янка вдруг хрипло смеётся, делая ещё одну затяжку. — Не поверишь: учителя белорусского и литературы. Вот тут уже действительно очередь Доппо шокировано распахнуть глаза. И вправду, он бы ни за что не поверил, если бы ему сказал об этом кто-то другой. Купала думает, что настолько яркую реакцию вызвало именно само название специальности, но юноша больше поражён тем, что они практически коллеги. — И причём здесь учителя к религии? — всё ещё не понимает он. — Как причём? — всё ещё весело улыбается мужчина, —Практически вся литература так или иначе связана с религией, а в случае с русской и белорусской литературой — с православием. Самые древние жанры зародились именно благодаря крещению Руси. Но я думаю, ты не в курсе такого события. А ты, вообще, я так понимаю, тоже мальчик образованный? Куникида мнётся положенные три затяжки, не зная, насколько целесообразно будет делиться с мафиози своим профилем и не повлечёт ли это за собой последствия в виде бесконечных шуток, как это вышло с Дазаем, но ночной свежий воздух, перемешанный с запахом сигарет, достаточно опьяняет голову, поэтому он всё-таки сдаётся. — Я учитель математики. Он ожидал услышать взрыв такого же хриплого смеха, но Купала молчит, как-то серьёзно посмотрев на него. — Ничего себе. С нами на факультете экономисты учились, я, когда видел их задания, неосознанно хотел разбить голову об стену, а тут ещё и математика... Всегда считал людей, которые разбираются в этом кошмаре, героями. Он обводит Куникиду чересчур уважительным взглядом, и юноша даже тушуется на секунду, не ожидав настолько спокойной реакции. Говорить о том, что он всегда так же думал о людях, разбирающихся в запутанных схемах религии, всё равно не решается. Они молчат несколько минут, пока Янка покуривает свою сигарету, а Доппо пустым взглядом бродит по верхушкам елей, думая о том, что никогда бы даже не предположил, что когда-нибудь будет сидеть вот так с кем-то из Мафии. Тем более, с одним из белорусов. Тем более, посреди ночи в одинокой деревне в горах. — Давно вы с Йосано знакомы? — вдруг спрашивает Купала, затушив папиросу носком ботинка. — Она уже была в Агентстве, когда я в него вступил, — пожимает плечами Куникида, — Думаю, что-то около двух-трёх лет. Я не считал. Но, поверь, она очень трудный человек. — Я вот, как приехал в Японию, простых людей больше не встречал, — ухмыляется мужчина. — Ты скучаешь по родине? Купала серьёзно задумывается, сведя брови к переносице. — Не знаю. Думаю, больше по самой стране. Но это больше чувство ностальгии. Того, по чему я действительно скучаю, уже давно нет. Меня там ничего, по факту, кроме не самого приятного прошлого, не держит. Да и, со мной Кастусь. Он, считай, один из немного, что у меня осталось. Хотя он тоже совершенно не подарок… Куникида вдруг дёргается, зажав ему рот ладонью, и Янка лишь вскидывает руки ладонями вверх, с вопросительным взглядом обернувшись на детектива. Тот как-то странно долго вглядывается в абсолютно чёрную ночь, сужая веки, но сколько бы Купала ни пытался проследить его взгляд, в темноте совершенно ничего не видел. И тогда Доппо указывает пальцем в определённую сторону, приложив палец к губам, и сам поворачивает чужую голову в нужном направлении. Сначала тот был уже полон желания возмутиться, как вдруг из тьмы появился высокий силуэт человека, крадущегося по улице. Он мастерски уворачивался от лучей тусклых керосиновых фонарей, будто ползя в тени, и постоянно оборачивался вокруг себя. Детектив и мафиози переглядываются, оба сочтя довольно странным такие ночные прогулки для любого мирного жителя деревни, и, не сговариваясь, синхронно поднимаются с места, бесшумно спускаясь с крыльца. О том, чтобы разбудить Йосано и Коласа, не думает никто: времени совершенно нет, так как силуэт двигается достаточно резво, да и они могли ошибиться в предположениях и лишь поднимут хай ни с того ни с чего. Куникида идёт первым, радуясь, что сидел не с пустыми руками, а с пистолетом в кармане, и уже выуживает его по пути. Купала тихо следует по его следам, к сожалению, выйдя покурить с одной зажигалкой, но зато с полной уверенностью, что в случае чего Паўлінка справится и без любых технических приборов. Если не спит, конечно. Силуэт крадётся всё дальше, уже огибая крайний фонарь, и замирает у высоких ворот церквушки, укутавшись в чёрный плащ. Теперь становится ясно, что фигура определённо мужская. Доппо и Янка без слов решают притаиться неподалёку, скрывшись в тени куста у забора последнего дома. Первый присаживается на корточки, выглядывая из-за листьев, а другой остался стоять в полный рост, развернувшись к церкви полубоком и прислушиваясь. Несколько минут ничего не происходит, а затем тяжёлая дверь храма скрипит, открываясь, и из темноты появляется второй силуэт в чёрной рясе и с длинной бородой, в котором Куникида с лёгкостью узнаёт священника. Он двигается по-другому, более опасливо и неуклюже, будто нехотя. Заговор? Что-то здесь не так. Совсем тихо на фоне шелестящих деревьев и других природных звуков слышится разговор. — Что это такое?! — первый говорит шёпотом, граничащем с рыком, с явно рассерженной интонацией. — Я не понимаю, о чём ты... — второй голос определённо принадлежит Отцу Наито. — Что это за люди? Что они здесь разнюхивают? Почему ты позволил им здесь остаться? Доппо хмурится, понимая, что они говорят о них. Значит, всё верно. Священник в сговоре с Хакобуне. И они знают, что их местоположение определили. Йосано была права. Нэо им не соврал. — У меня не было выбора, они бы что-то заподозрили, если бы я просто выставил их из деревни, — тихим испуганным голосом оправдывается Нобу, — Они откуда-то узнали, что вы здесь. — Это невозможно! Никто не должен был узнать! Моисей будет в ярости, если узнает об этом, а поверь, если я захочу, то он узнает. Купала распахивает глаза, услышав это имя. Моисей. Уж не тот ли, который… — Христом Богом молю, я… — Слушай меня сюда, — слышится звон, с которым мужчина хватает старика за ворот, припечатав спиной к плетёному забору, — Если они узнают о нас и нашем законе, я выпотрошу тебя голыми руками. Завтра же ты скажешь им убираться. Мне не важно, как и почему. Но ты сделаешь это, старик. Ты что, забыл, где мы находимся? Забыл, что одно движение, и вся ваша деревня взлетит на воздух? И своим прихожанам так же передай. Чтобы завтра этих крыс здесь и след простыл. Ты усвоил, Отец? Слышится сиплый вздох, который издаёт Нобу, когда его поднимают в воздух, и пазл в голове Купалы складывается в два раза быстрее. — Иди и разбуди Якуба и Йосано, — шёпотом говорит он остолбеневшему Куникиде, тронув его за плечо. Доппо резко оборачивается, сведя брови к переносице. — Что ты… — Нет времени, — отрезает Янка, — Пожалуйста, просто сделай это быстро. Детектив ещё с секунду смиряет его строгим взглядом, но потом, в чём-то удостоверившись, кивает, поднимаясь на ноги. — И ещё, — в последний момент произносит мужчина, когда Куникида уже сделал шаг в сторону их пристанища и обернулся через плечо, — Закрой уши на всякий случай. Юноша ничего не отвечает, просто вснув в его руки пистолет, и скрывается в темноте, шелестнув листьями куста. Купала уставляется на дар изумлённым взглядом, но быстро приходит в себя, тут же щёлкнув предохранителем. — Я не... Боже... Господи… — Он не с тобой, если ты не с нами, — шипит мужчина, и в его руке в свете холодного фонаря блестит лезвие клинка. Священник в ужасе распахивает глаза, прослеживая быстрый замах, и уже зажмуривается, за секунду пытаясь замолить все свои грехи. — Не двигайся, — твёрдо произносит Янка, направив дуло на тёмный силуэт. Мужчина замирает, так и оставшись с высоко поднятой над головой рукой, и медленно оборачивается через плечо, натыкаясь на высокого незнакомца с пистолетом в руках. — Ах, вы... — злорадно ухмыляется человек, и в тусклом освещении его лицо кажется безобразно перекошено гневом, — Стоит признать, я удивлён. — Положи нож на землю и отпусти старика. Без резких движений. Или же я тебя пристрелю. Мужчина улыбается ещё безумней, и рука с блестящим клинком чуть заметно дрожит от напряжения. Наито всё ещё хрипит, переводя умоляющий взгляд с одного на другого. — Я не боюсь смерти, — заявляет псих, — Я знаю, что попаду в лучший, совершенный мир за всё, что сделал. Я даже жду её. Но что мне мешает прямо сейчас убрать врагов божьих замыслов напоследок, чтобы показать Господу всю свою верность во всей красе? — Ты уже показал себя так, как только возможно, — холодно отрезает Купала, сжимая рукоять пистолета плотнее. Прицелиться очень трудно из-за большого расстояния и неестественной темноты, но и выпустить Паўлінку не представляется возможным. Её радиус слишком большой, на людей она влияет хуже, а ещё можно неплохо так задать священника. В общем, выбирать не приходиться. Времени просто нет. — Для Господа нельзя сделать чересчур много, — смеётся мужчина, — Можно не сделать до конца. Всё происходит слишком быстро. В тишине сонной долины, укрытой лишь звёздным мерцанием и лунным светом, раздаётся женский высокий крик, разбудивший абсолютно каждого, когда рука Хранителя божьих тайн пошла вниз. Но до того, как клинок достиг шеи старика, а самого его парализовало по приказу белого призрака, мужчина успевает развернуть их тела на девяносто градусов. В тишине бесконечных гор, пугая птиц, что с громкими криками срываются с лесных ветвей, раздаётся выстрел. Отец Наито Нобу глотает свежий летний воздух последний раз, тяжело падая на холодную траву вместе с гильзой пули. Кажется, он не успел замолить все свои грехи в этой ночной исповеди. *** Он аккуратно маневрирует между столами, следуя к выходу из офиса. По пути ему хочет задать вопрос Ацуши, телефон заливается громкой трелью, Наоми с двумя кружками чая решает пройти прямо по его маршруту. Он абсолютно игнорирует голос Накаджимы, хлопает трубкой стационарного телефона, огибает удивлённую девушку, пулей вылетая за дверь. Единственное, о чём может думать Дазай, это о том, что может стать слишком поздно. Кажется, ещё больше тянуть с этим нельзя. Нужно сорвать пластырь полностью, а не оттягивать по одному движению до бесконечности. И не важно, получит ли он заражение крови, умрёт ли от кровотечения или, наоборот, спасёт давно холодный труп. Главное, что клубок запутавшихся нитей в голове распутается. Главное, что он выплюнет все слова, что осели горьким пеплом на языке. Можно вечность считать предложения недостаточно достойными, чтобы произносить их вслух. Но тогда они оба останутся ни с чем. Возможно, прямо сейчас он лишится жизни. Чуя же обещал прирезать его, если он покажется в радиусе десяти метров? Дазай ни капли не сомневается в правдивости этого изречения. Накахара никогда не бросал слов на ветер. Но, если понадобится, Осаму готов стоять хоть на расстоянии в двадцать метров и, возможно, сорвать голос, лишь бы он его услышал. Никакого плана больше нет. Ни хорошего, продуманного, ни совсем идиотского, сочинённого на ходу. Теперь он просто надеется, что не оплошается в который раз. Он догоняет его уже на лестнице. Кажется, после вчерашнего Чуя ещё долго не сможет спокойно ездить на лифте. Он спокойным шагом спускается вниз, в кофейню, из которой только что прибежал запыханный Ацуши. Кажется, знакомство с новой официанткой прошло не очень хорошо. А Накахара, может, тоже хотел посмотреть на нашумевшую девчонку из Гильдии, что помогла Накаджиме сбежать с Моби Дика. Одна рука расслабленно опущена в карман, в другой он держит телефон, на который только что пришла первая за последние четыре дня смска от Йосано с настойчивой просьбой найти для неё время в понедельник, чтобы рассказать все накопившиеся новости. Пробежавшись глазами по тексту, Чуя уже достаёт вторую руку из кармана, чтобы набрать ответ с очевидным вопросом рассказать поподробнее, как вдруг слышит за своей спиной быстрые шаги. Сначала он замедляется, подумав, что это мог быть кто-то из младших, но как только звук остановился на пролёт выше, захлопывает раскладушку, ухватившись за перила для разгона. — Чуя, подожди, пожалуйста, — быстро тараторит Дазай, пытаясь отдышаться и унять слишком быстрое сердцебиение. Он хочет верить, что это от долгого бега. Накахара замирает с ногой, занесённой над нижней ступенькой, но не оборачивается, тяжело вздохнув. — Мне кажется, я вчера очень ясно выразился. — Предельно, — кивает Осаму, даже зная, что коллега этого не видит, — Но я клянусь, это последний раз. Вот если сейчас, то больше никогда… Такая странная фраза заставляет Чую неосознанно обернуться, вскинув бровь. — Ты хоть сам понял, что сказал? — Нет, — честно признаётся тот, особо не соображая, что мелет, лишь бы не упустить призрачный шанс, — Мне просто нужно, чтобы ты меня услышал. Обещаю, это последний раз. И я отстану, перестану наворачивать вокруг тебя круги, лезть с идиотскими вопросами, заберу вещи сегодня вечером и забуду твой адрес. Видно, что Накахара сомневается, когда окидывает его изучающим взглядом на расстоянии в семь метров, что-то решая у себя в голове. Но, судя по всему, его очень прельщает перспектива отделаться от навязчивого бывшего напарника, поэтому он, выдержав длинную паузу, в которой Дазай уже успел передумать всё, что только можно, закатывает глаза, складывая руки на груди. — У тебя есть две минуты. Не больше. Но если после этого ты продолжишь эти поползновения, я сдержу обещание. Идёт? Конец фразы Осаму уже не дослушивает, выдохнув просто от того, что Чуя согласился, и уже было открывает рот, как вдруг тот снова его обрывает. — И спустись сюда. Или хочешь, чтобы твои речи всё Агентство услышало? Будет так же, как с Куникидой, идиот. Дазай замирает, окинув целый пролёт, что их разделяет, и действительно соглашается с тем, что это выглядит довольно странно. Поэтому медленно, с явной опаской спускается вниз (он всё ещё не уверен, что Чуя это предложил именно для этого, а не для того, чтобы в случае чего влепить ему в челюсть), будто на эшафот. Всё это время Накахара смотрит на него изучающим взглядом, не выдавая ни одной эмоции. Кажется, это будет труднее, чем он предполагал. — Я весь во внимании. Твоё время пошло. Холодные синие глаза гипнотизируют, и теперь, когда Дазай действительно знает, что его слушают, соображать полноценно даётся с трудом. Но он сглатывает вязкую слюну, потратив впустую уже целые десять секунд, и проводит по волосам рукой. Другого шанса может и не быть, учитывая, как он использовал прошлые. Терпение Чуи не бесконечно. Он знал об этом всегда, но действительно прочувствовал полностью только тогда, в темноте кабинета Йосано, когда в ноздри бил сильный запах спирта, глаза беспорядочно бегали по бледной коже спины, а пальцы запутывались в шершавой марле бинтов. Из этого может ничего не выйти. Но лучше уж так, чем продолжать чувствовать себя потерявшимся в лабиринте, который сам же и построил, а карту сжёг. Никто лучше него уже никогда не объяснит, что он хочет сказать, даже если он объяснит это хуже некуда. — Я виноват перед тобой, — хрипло, тихо, но спокойно произносит он, ощущая, как сердце тарабанит по рёбрам, — Я был неправ, когда не сказал тебе ничего про Достоевского и Шибусаву. Но ты должен понять, что у меня не было выбора. От моих действий зависело благополучие города. Это могло бы понести последствия для всех, в первую очередь для тебя. Да, я выразился не совсем корректно в тот вечер, но ты тоже сказал много того, что было лучше не трогать. Я мог вести себя подозрительно, не спорю, но не до такой степени, чтобы меня в чём-то уличить. Я был занят другим в тот момент, я просто не подумал о том, как бы могло это выглядеть со стороны. Я знаю, что поступал подобным образом не один раз, и тебе могло показаться, что я специально пренебрегаю тобой или твоими чувствами. Но это, по большей части, не так. Просто трудно думать обо всём и сразу в критической ситуации. Это дело было чрезвычайно важно, и я очень благодарен, что ты, несмотря на наши разногласия, помог мне. Но твоё решение порвать с дуэтом я считаю неразумным хотя бы из стратегических соображений. Я не строю себе никаких иллюзий или чего-то подобного, но мне правда трудно вести себя слишком отстранённо, так, как полагается "коллегам", поэтому… Дазай сам же морщится, понимая, что говорит совершенно не то, что хотел бы действительно сказать. Кажется, будто слова свернулись в кучу, вроде, и правильные, но в совершенно неправильной последовательности. По мере монолога брови Чуи поднимались всё выше и выше с каждым предложением, а к концу на губах расцвела нервная фальшивая улыбка, но сколько бы Осаму ни пытался закрыть рот, ничего не получалось. И тогда Накахара сам выставляет руки вперёд, оборвав его на полуслове. — Так, ясно, твоё время вышло. Дазай замолкает, глядя, как Накахара уже разворачивается, уперев руки в боки с сорвавшимся смешком, и с жалостью осознавая, что, кажется, только что сломал свой последний шанс. Надо было, всё же, хоть раз хотя бы прокрутить это всё в голове от начала до конца, а не рубить сгоряча, как обычно. И он уже снова открывает рот, чтобы исправить хоть что-то, даже особо не понимая, что именно, как вдруг Чуя сам оборачивается обратно. — Ты себя слышишь? — холодно усмехается он, сверкнув холодом глаз, — Я, я, я и ещё раз я. Какой же ты эгоист, Осаму. Ты понимаешь, какую хуйню несёшь? Дазай сглатывает, не в силах увести взгляда от перекошенного от гнева лица. Юноша быстро сдувает с лица прядь, сделав шаг вперёд. — У тебя прямо дар пытаться сделать всё лучше, но получается только хуже с каждым разом. Вот этой речью ты испортил абсолютно всё. Лучше бы продолжил дальше строить из себя придурка. Да, ты наделал дохуя всего, из-за чего я тебя просто видеть не хочу, но я бы, блять, отошёл. Может, через месяц, два, три, но отошёл бы. Мы бы даже могли стать нормальными друзьями, без всего это пиздеца. А ты будто специально продолжаешь капать мне на мозг со своими идиотскими намёками и разговорами. Спасибо, всё, что надо, я уже услышал. И про стратегические соображения, и про отсутствие выбора, и про благополучие самого прекрасного города на планете Земля. Ты же, вроде, не тупой, почему в каждом диалоге со мной твоё айкью падает до уровня морской раковины? Нет, правда, лучше бы ты молчал. Теперь я вообще ничего общего с тобой иметь не хочу, хочу забыть твоё лицо, твои речи идиотские, я бы выбрал стереть из памяти последние восемь лет жизни только для того, чтобы вырвать тебя оттуда, как энцефалитного клеща. Как меня вообще могло так угораздить то, сука? Нет, это была прям последняя капля. До этого я, может быть, и пытался прощать тебе каждый твой проёб, потому что, блять, люблю тебя, но это был твой фурор. Я даже удивлён, честно. Думал, хуже уже некуда, но, как говориться, со дна постучали. Дазай уже не слышит абсолютно ничего. В ушах застыл противный писк, и все изысканные оскорбления, в которых продолжал распинаться Чуя, ничего не замечая, пролетали мимо ушей. Тело пробило разрядом тока, глаза распахнулись от шока, и он тяжело опирается на стену плечом, уперевшись взглядом в Накахару. — ...Подожди секунду. Что ты сказал? Юноша замирает на месте, зло уставившись на него в ответ, совершенно не понимая, в чём дело и в чём причина столь странной реакции. Лицо Осаму потеряло какой-либо цвет. — Какое именно моё изречение показалось тебе таким обидным? — вспыхивает с двойной силой Накахара, — Про сукиного сына или про энцефалитного клеща? — Ты... ты что? Вот теперь Чуя не на шутку пугается, услышав, как сломался чужой голос на последнем слове, и начал в срочном порядке прокручивать всё то, что сказал. А когда понял, что именно сорвалось с его языка в порыве эмоций, сам замер на месте, широко распахнув глаза. А вот теперь самое время закругляться. Он видит, что Дазай набирает в лёгкие воздуха, чтобы что-то сказать, поэтому быстро закрывает ему рот ладонью, предупреждающе сверкнув глазами. Не дай бог. — Не смей это комментировать. И вообще нахуй забудь. И вообще, блять, даже не смотри в мою сторону больше. Разговор окончен. Накахара убирает руку только спустя минуту, тогда, когда Осаму поднял руки вверх в знак капитуляции. Он всё ещё находится в какой-то прострации, растеряв абсолютно весь свой запал, и с тихим "пиздец" срывается вниз по лестнице, ни разу не обернувшись. Дазай не знает, сколько он ещё простоял так. Может, минут пять, а может, и весь час. Полноценно приходит в себя он только после того, как какие-то два парня и одна девушка, которых он смутно помнит как работников офиса, здороваются с ним, поднимаясь по лестнице. Он моргает один раз, понимая, что, судя по сердцебиению, у него либо инфаркт, либо тахикардия. Надо будет обязательно провериться у Йосано в понедельник, как только она вернётся. Это определённо не нормально. По крайней мере, Дазай за собой никогда такого не замечал ранее. В животе осел плотный ком жара, не ясно, чем вызванный. Он не контролирует своё лицо, когда уголки губ сами неосознанно поднимаются вверх, превращаясь в самую идиотскую улыбку, которая только была у него до этого. Удивительно, как Чуя смог так легко сказать то, что Осаму вынашивал последние две недели, каждый раз мысленно давая себе пощёчину. «...потому что, блять, люблю тебя». И теперь уже совершенно не важно, что Накахара говорил до этого и после этого. Теперь Дазай точно знает, что у него есть шанс. *** На улице поднялся настоящий переполох. Люди выбегают из своих домов, ожидая увидеть какое-нибудь дикое животное, издавшее такой нечеловечески громкий крик, но находят лишь троицу, несущуюся к воротам церкви, и светловолосого мужчину, что замер с пистолетом в руках, невидящим взглядом уперевшись в два безжизненных тела, лежащих на траве. У одного, обёрнутого в чёрный плащ, вспорото горло, а рядом растворяется в воздухе белёсый призрачный цветок из венка. У другого, старого, видна сквозная дыра в теле от шальной пули. С тела священника стекает кровь, впитываясь в холодную землю, глаза закрылись, а золотой крест на цепочке, висящий на шее, перевернулся. Дети на руках матерей громко плачут, создавая ужасную какофонию, женщины в светлых ночнушках кричат, мужчины крестятся, с ужасом взирая на приехавшего вчера незнакомца, что убил Отца Наито. — Вучоны! — хватает его за плечо Колас, резко разворачивая к себе. Его волосы непривычно растрёпаны, острый тёмный взгляд смягчился от переживаний, а на дрожащих от холода широких плечах болтается бессменное пальто. Он хромает на одну ногу, но это совершенно не мешает ему достигнуть друга в считанные секунды, заглянув в испуганное лицо, — Ты в порядке? Что здесь… Янка ничего не отвечает, сглатывая, но перехватывая чужую руку, сжавшую предплечье. — Йосано! — несвойственно для себя орёт во всё горло Куникида, не обращая внимания на с полсотни направленных на них взглядов, и девушка прекрасно всё понимает, присаживаясь на колени перед телом священника и подогнув полы длинного белого платья под себя. Она прикладывает ладонь к тому месту в груди, где зияет дыра, и её кое-как собранные на ночь волосы колышет внезапный порыв ветра, когда из-под чёрной рясы вздымается в воздух рой призрачных бабочек. Какой-то мужчина с вилами, полный рвения своими руками прикончить принёсших им столько вреда туристов, замирает на месте, даже выронив оружие. — Я не... — бубнит себе под нос Купала, всё ещё держась обеими руками за руки напарника, будто это ему трудно стоять на ногах ровно, а не Якубу. — С ним всё в порядке, — оборачивается в их сторону Акико и без намёка на сонливость, пока Доппо оттягивает резко вдохнувшего старика к забору, чтобы опереть его спиной на что-то, — Ты ни в чём не виноват. Мужчина сглатывает, где-то на грани сознания понимая, что это был первый раз, когда серьёзный детектив обратилась к нему на "ты", но в венах и так бурлит слишком много адреналина, чтобы всерьёз задумываться над этим. Его будто обливает ведром холодной воды, и уже через секунду потерянное и испуганное выражение лица сменяется на более привычное сосредоточенное, когда он видит, что Нобу действительно жив. Он перекидывает руку Коласа через плечо, в несколько шагов достигнув бессознательного тела, и одним движением задирает рукав рясы, обнажив бледное, словно снег, предплечье с рисунками голубых и зелёных вен на тонкой старой коже. В слабом лунном свете видно мало. Но… Там, на этом белом полотне, красуется трезубец, выбитый чёрными чернилами. Древнегреческая буква "пси". А поверх неё — множество порезов разной степени заживления. Некоторые совсем старые, белые, длинные; другие — розовые с затянувшимися рубцами; и глубокие, совсем новые, с фиолетовыми пятнами и открытыми ранами. Будто кто-то усиленно пытался перечеркнуть проклятую татуировку, вырезав её на живую. И тогда пазл в голове находит последнюю крупицу. — О боже, — выдыхает Йосано, глядя на ровную сетку порезов. — Они заставили его, — вдруг неожиданно улыбается Купала, привлекая внимание всех троих. Колас смотрит на него с высоко вскинутыми бровями, Акико в ожидании, а Куникида в полной уверенности, что белорус рехнулся, — Все в деревне знали, но молчали. Потому что боялись, что они могут их взорвать. — Взорвать? — тупо повторяет девушка, — Но как? — Есть только одно место, в котором, если прогремит взрыв, вся деревня рухнет под землю, — ещё шире ухмыляется Янка, оглядываясь на Якуба. И тогда до него тоже доходит. Мужчина резко вскакивает с места, не обращая внимания на ноющую болью ногу, и целенаправленно идёт ко входу в храм. Ни Куникида, ни Йосано не понимают, о чём они, но решают уточнить всё по пути, потому что Купала, нащупав на сонной артерии священника пульс, тоже подлетает, крикнув в сторону остолбеневшего мужика с вилами помочь Отцу. Он кидает быстрый, полный ненависти взгляд на мёртвого сектанта, но сдерживается от того, чтобы со всей дури долбануть по уже холодному трупу. Он и так сгорит в аду. Плевать. Детективы переглядываются, и Доппо подаёт свою ладонь девушке, когда они оба следуют за коллегами. Никто из странной четвёрки не оборачивается на рокот голосов всё ещё тёмной сельской улицы, не даёт никаких комментариев об убийстве посреди ночи, да и вообще не произносит ни звука, когда их фигуры скрываются в темноте храма. — Как мы могли не догадаться, действительно, чёрт возьми! — эхо голоса Коласа отражается от стен церкви, а порыв ветра, когда тяжёлые двери распахнулись с одного толчка, задувает несколько свечей в скромных кандилах, — Хочешь спрятать хорошо — спрячь это там же, где прятал свой прошлый секрет! — У вас общее помешательство?! — хмуро спрашивает Йосано, быстрым шагом пытаясь его догнать, — Вы о чём вообще говорите? Что происходит? — Ты была права, — отвечает запыхавшийся Куникида на бегу, — Нэо дал нам верную информацию. Хакобуне действительно прячутся здесь. Они подговорили священника, ну, точнее угрожали ему, чтобы он им помогал. Но я до сих пор не понимаю, куда мы так несёмся. Купала в шаг достигает алтаря, уже заученным движением открывая позолоченные Царские Врата с изображением Святой Троицы и пропуская всех внутрь горнего места. — Новый Ковчег, — говорит Колас, наконец остановившись и обернувшись к ним лицом, — Они хотели повторения библейских сюжетов. Дева Мария, непорочное зачатие, пророки, преподобные и тому подобная херня. — У них есть лидер, — Купале трудно говорить из-за тяжёлого дыхания, когда он отворачивает ковёр, открыв взору совершенно не похожий на обычный вход в крипту: вместо деревянного люка здесь металлическая перегородка с кодовым замком, совершенно не вписывающаяся в убранство старого храма, — И он прозвал себя Моисей. Не важно, кто это в Библии. Важно только то, что это святой, которому явился Господь и приказал вывести людей из Египта, что он и сделал. Посланник Бога, которому, судя по всему, все беспрекословно подчиняются. — Он сказал, что ему явился Господь и предупредил о предстоящем конце света, — начинает понимать Куникида. — Именно! — вскрикивает Купала, — Как это должно было случиться пятьсот пятнадцать лет назад. Но Ной спас людей с помощью судна от потопа. Ной жил во времена, когда ещё не знали… — Что можно спрятаться под землёй, — распахивает глаза Йосано. Янка останавливается, чтобы восхищённо ей улыбнуться. — Они построили бункер в катакомбах под этой церковью в горах, — продолжает Колас, — в крипте, как сделали комнату своих деяний в Йокогаме. Катакомбы здесь нельзя сделать глубокими, зато, я уверен, они достаточно растянуты в длину, чтобы находится ровно под всей деревней. Они соврали жителям и священнику, что в любой момент могут поджечь динамит, хранящийся внутри, что в одно мгновение похоронит всю Хинохару под землёй. Запугали их, прибавив толику своих гипнотизирующих божественных проповедей, и вот — мы получаем послушный и молчаливый люд. А мы не проверили церковь первым делом, потому что думали, что Ковчег — корабль. Им всем требуется минута на осмысление всего произошедшего. Что ж, конец света. Так называемый Моисей предсказал его, приказав слепым верующим в его святость приспешникам исполнить замысел божий, ему посланный, и построить другой, Новый Ковчег. В это время Моисей и Нэо Мията с оставшимися устраняли людей, когда-либо связанных с сектой, для своей безопасности, чтобы скрыться в своём убежище и ждать апокалипсиса. Не ясно, почему они решили не устраивать ритуал с Саё Сисо, подстроив её самоубийство, но это и не важно. Может, она нравилась им. А может, что-то другое. Но Нэо Мията, один из приблежённых к Моисею, не смог вершить того кровавого суда вместе с ним, за что подвергся жестоким пыткам, потерпев крах своей веры. Каким-то образом смог сбежать, а Хакобуне, счёв его либо не столь важной фигурой на доске, или решив, что он в любом случае умрёт, поторопились ретироваться из города, так как дело было завершено. Может, пронюхали, что какой-то странный детектив предположил, что самоубийство было подстроенным. Ретировались так поспешно, что даже не стали заметать за собой следы. На всё же воля Божья, верно? А потом четверо незнакомцев неожиданно навестили Хинохару, в открытую расспрашивая жителей о какой-то неизвестной Хакобуне. Наито Нобу от страха за деревню побоялся в строгой манере им отказать, с перепугу предложив остаться на ночь. И тогда один из сектантов, живущий в крайнем доме как разведчик и единственная связь уже находящихся под землёй верующих, решил мягко указать священнику на его ошибку. Что закончилось, конечно, слишком ранней смертью. И вот они все здесь. Длинные плотные шторы в пол развиваются в разные стороны от просочившегося в скромное убранство церквушки ветра. В помещении мерцает лишь тусклый свет свечей, пламя которых дрожит в безумном танце. Невероятной красоты иконы в полутьме и со знанием всей истории, произошедшей здесь, теперь кажутся чёрными полотнами с перекошенными от гнева лицами, что смотрят на них со всех сторон. Царские Врата всё ещё распахнуты, открыв им дорогу назад, дальше, по алтарю, к выходу, где их насадят на вилы негодующие христиане. — Теперь я понимаю, почему Нэо называл его Иудой, — обхватывает свои предплечья Йосано, ёжась от зябкого холода. — Но как мы туда попадём? — задаёт вполне резонный вопрос Янка, оглядывая крепко запечатанную дверь в крипту. Ни у кого нет сомнений, что сегодня они спустятся в преисподнюю все вместе, — Я никогда не вскрывал кодовые замки. — Может, код как-то связан с православием? — хмурится Колас, всё-таки просовывая руки в рукава пальто и тяжело опираясь на стену, — Вучоны, ты помнишь какие-нибудь памятные даты, очень значимые? Куникида пропускает их спор о том, какой пароль подходит больше, мимо ушей, и быстро что-то чёркает в своём блокноте. Ещё секунда — и он резко вырывает страницу, а та молниеносно вспыхивает в его руке, словно жар-птица, и рассыпается серым пеплом. В ладони оказывается граната, и пока белорусы оторопело смотрят на него, тупо открывая и закрывая рты, юноша уже вырывает зубами чеку, швырнув бомбу на металлический люк. Та прокатывается по поверхности со звоном, ударившись о тот самый кодовый замок. — Берегитесь! Доппо сам дёргает за локоть Акико, выталкивая из горнего места ближе к престолу, и всё ещё остолбеневший Купала делает так же, вытащив из зоны поражения Коласа. Через секунду стены церкви сотрясает громкий взрыв. Иконостас падает оземь с оглушительным грохотом, задевая за собой кандила. Янка прикрывает глаза рукой от дыма, отвернувшись, и долго кашляет от удушливого взрыва. — Охренеть! И ты всё это время мог исполнять такие трюки?! — вскрикивает он в сторону Куникиды, когда серая полудымка начала рассеиваться, а в горле перестало першить. Детектив лишь деловито пожимает плечами, сунув блокнот и ручку обратно в карман. — Ты не спрашивал. Да и нам запрещено показывать свой дар в присутствии врагов. Белорус пребывает в полном возмущении и ахере ещё добрые минуты три, просто хлопая лазурными глазами, а вот его напарник наскоро вытирает лицо от пыли, вытянув шею и кинув быстрый взгляд на, кто бы мог подумать, действительно открывшийся проход. — Давайте быстрее, — ступает вперёд первой Йосано, закатав рукава платья по локоть. На её лице написана очевидная решимость, — Мне не терпится разобрать каждую косточку в телах этих мудаков на костные ткани и плотное вещество. — Не так быстро, — преграждает ей путь рукой Якуб, когда они уже все четверо ступают на первую ступень длинной ведущей вниз лестницы, как и в церкви Йокогамы. Там, внизу, слышится рокот голосов и криков, — Они определённо слышали нас. Они знают, что у них срочная тревога, что их обнаружили. Уверен, какими бы святошами они ни были, у них там дохрена оружия, а у нас только пистолет Куникиды, твой ножик и призрачная девчонка с венком на голове. — И что ты предлагаешь? — разводит руками Куникида, — Другим путём пойти? Очевидно, это был риторический вопрос, полный сарказма. И дураку понятно, что вход в катакомбы всегда только один. И если не через лестницу, то только копать чайной ложкой дорожку вниз ближайшую неделю. Но только Колас вдруг улыбается, обернувшись через плечо. — Что-то в этом роде. Возмутиться Доппо не успевает. Да они и обсудить будущий план нападения не успевают. Голоса снизу становится громче, а из темноты слышится топот десятков ног по бетону. Уже через секунду Якуб хватает его за плечо, вытянув другую руку назад, чтобы за кисть смог ухватиться напарник. Тому приглашение и не нужно, поэтому он, воспользовавшись положением, обхватывает близко стоящую Йосано за талию. Но та даже не успевает заехать ему локтем в челюсть, потому что Купала берётся за протянутую руку, а Колас быстро бьёт ногой в пол. В то же мгновение их фигуры растворяются в воздухе, словно белый дым, тянущийся тонкой струйкой от дотлевающей свечи, а Новая Земля принимает в себя новых гостей. И даже не пришлось бить посохом, чтобы раздвинуть море. — Господи помилуй, что это было?! — вскрикивает седой мужчина в синей рубашке, подбегая к ещё трём таким же. Все они поднимают голову вверх, к бетонному потолку, прислушиваются, но ничего не происходит. Взрыв был единичным. — Гнев Бога, — в страхе шепчет другой, закрыв лицо ладонями, — Может, он отослал от нас тех иродов, что идут против нашего закона? — Он покарал их, — с уверенностью заявляет третий, — Никому не по силу пойти против замысла всевышнего, что мы несём. За их спинами раздаётся множество криков, которые заглушает другой, более высокий. В длинном тёмном туннеле праведники видят белёсый страшный силуэт девушки в длинном белом платье. Первый дрожащими руками вытаскивает крест из-под рубашки, прижимаясь к нему сухими губами. — Что же это... — бормочет четвёртый, — Неужели Моисей не предупредил нас о каре Господней в образе ангела? Или бредиться мне, свят, свят, свят… — Отче наш, Иже еси на небесех... Сзади за горло его обхватывает тонкая холодная рука, вырвав на конце молитвы короткий хрип, и когда трое ахают, сделав шаг назад, на плечо чуть не потерявшего сознание от испуга первого мужчины опускается подбородок девушки. Острые сиреневые глаза, в полутьме отливающие синевой, изучают каждого, а пухлые губы изгибаются в кровожадной улыбке, когда демон в женском обличии постукивает по горлу несчастного указательным пальцем. — Что ж, исполняющие волю божию, — усмехается Йосано, откинув чужую голову назад, — веруете ли вы в Дьявола? Купала падает на колени, проскальзывая прямо между ног очередного прихожанина с автоматом, и в изящном движении поднимается за его спиной, одним махом ломая ему шею и забирая из ослабших рук оружие. Куникида невдалеке вырубает другого одним мощным ударом локтя в затылок, опрокидывая через своё колено. На стёклах его очков блестят крохотные капельки крови. Всего на секунду он пересекается взглядом с белорусом, и этого хватает, чтобы Янка подкинул автомат в воздух в его сторону, а тот подхватил и сжёг в ладони очередную страницу. Маленький кинжал проделывает ровную дугу в воздухе, впиваясь острым концом прямо в руку несущегося на них бугая (по нему так и не скажешь, что он — не главный пример чревоугодия, а один из последователей религии). Бугай орёт, а Купала с улыбкой делает шаг вперёд, хватаясь за рукоять и вытаскивая его из чужой плоти. Он протирает лезвие тканью рубашки, быстро оглядывая далее пустынный коридор, и слышит, как Доппо открывает огонь по столпотворению людей сзади. Трое против сотни наркоманов с крестами на груди. Тощих, поломанных, с выпирающими от голода и зависимости костями рёбер и ключиц, но продолжающих упорно сражаться за своё помутнение рассудка, они напоминают отряд зомби. Каждый из них уверен, что творит высшую цель, что, даже если погибнет, попадёт в лучший мир за те муки, что понёс при жизни, в надежде, что Господь видел, что они сделали ради него. Неуклюжие, безумные, впивающиеся в кожу зубами, кусая, ибо совершенно не умеют драться. Кажется, им действительно хорошо промыли мозги, потому что Йосано читала о таком только в книжках, о пациентах после процедуры лоботомии. Это уже давно не люди. Иссохшие скелеты, не ведающие, что творят, которые действительно постигли духовную смерть. Что ж. Да поможет им Бог, раз на то его воля. И, конечно, в каждой сказке, в каждом житие обязан быть злой волшебник, обязан быть отрок, ведомый врагом нашим общим. Колас следует вдоль запутанных коридоров, тоннелей, сжимая в руке пистолет Куникиды. По мере того, как он удаляется всё дальше и дальше, крики становятся всё тише, тонут в бесконечном эхе подземелья. Он знает, что Моисей находится где-то здесь. Что он должен восседать на своём престоле где-то вдалеке от своих последователей, как и полагается святому. Но сколько бы Якуб ни шёл, он натыкался лишь на склады с припасами, оружием, едой и вином. Конечно, он примерно представлял, насколько огромны эти катакомбы. Но, кажется, нога уже начинает отказывать, а перед глазами всё ещё бесконечные коридоры, одинаковые стены и проходы, освещённые тысячей свечей. В нос бьёт запах влажной земли, крови, сырости и страха. Кажется, ещё один поворот, и он наткнётся на что-то ужасное. То, что лучше не видеть никому. Это еле ощутимое покалывание под кожей, это стучащий в висках пульс, это тяжесть в теле и звон в ушах. Всё это и называется предчувствием. Но за следующим поворотом тоннеля он этого не находит. Он находит ещё один проход, скрытый в самом сердце катакомб, из которого льётся мягкий тёплый свет. И тогда Колас понимает, что нашёл. Сглатывает, кутается в своё пальто, шмыгает носом, специально ступает громко, чтобы Моисей слышал его шаги. Слышал, как подкрадывается смерть за всё то, что он совершил. В помещении ярким пламенем горит кустарник. Самый обычный, любовно высаженный с земли и обложенный камнями. Зелёные листья хрустят в объятии жара, сухие ветви не отламываются, а продолжают оставаться на своих местах. Из-за этого костра здесь очень жарко, и со лба скатывается одинокая капля пота. При виде сей картины у Якуба и вправду перехватывает дыхание, и теперь, кажется, он понимает, почему столько людей идут за Моисеем. Это так похоже на сошедшую со страниц иллюстрацию Библии, что завораживает дух. В тёмном углу в чёрной рясе сидит человек. Он неотрывно смотрит пылающими красным глазами на свой пожар. Он сидит на коленях, возложив на них руки, и продолжает что-то сосредоточенно шептать, кажется, даже не замечая второго человека в помещении. В ряби жара трудно рассмотреть его лицо, и он кажется безликим, образом, голограммой, заключённой в этой темнице. Колас снимает предохранитель, медленным шагом подходя ближе. — Значит, это и есть твой пылающий кустарник? — спрашивает он, взирая на самого настоящего Дьявола сверху вниз, — Тот, благодаря которому ты уничтожаешь человеческие души? Моисей улыбается, но так и не уводит взгляда от оранжевых языков пламени. Его тело расслабленно, и он, кажется не чувствует дискомфорта. — Ты ведь эспер, управляющий огнём, — догадывается белорус, вскинув бровь. — Весь ты — прообраз святотатства, — крестится мужчина, заставляя Якуба захотеть раздавить его прямо здесь и сейчас одним движением, — Таким пошлым словом звать дар божий, открывшийся мне. Я всего-то смотрю на него, а он горит. И в этом огне я вижу всё. «Значит, действительно эспер, — думает Колас, — просто не осознающий своей силы». — Уж прости, — наставляет в его голову дуло он, хмыкнув, — Но в святотатстве мне до тебя далеко. Моисей впервые оборачивается, смотря ему в глаза, а не на чёрный пистолет, и безнаказанно улыбается. — Ты не убьёшь меня, — спокойно говорит он, — Моя цель ещё не выполнена. Бог не позволит Дьяволу взять верх. Он ведёт меня. И уже знаю, чем обернётся сегодняшний день. И все последующие. И все последующие тысячи лет. Это заставляет Коласа усмехнуться в ответ, опустив палец на курок. — Ну, раз уж ты так уверен. Его улыбка легка, глаза — словно два тлеющих угля, никак не вяжущиеся со светлым образом святого. Кажется, если вглядеться в них лучше, можно увидеть все девять кругов Ада. — Всё, что я сделал, — воля Господа, — шелестит губами названный Моисеем Иуда, когда говорит на древнегреческом: — Выше всего в жизни людской — закон, и неписаный закон выше писаного. Якуб сводит брови к переносице, улыбаясь шире и заканчивая цитату: — Неписаный чтя закон, нельзя преступать и писанный. Вряд-ли он испытывал когда-либо большее удовольствие от своей памяти, чем когда увидел, в кругах Ада заплясал огонёк страх. — Надеюсь, пользуясь такими изречениями, ты знаешь, чем закончилась трагедия. В тишине тёмных коридоров звучит ровно один выстрел, отражаясь эхом от бесконечных одинаковых стен. В ноздри всё ещё бьёт запах сырой земли, влажности, крови, но теперь к этому аромату добавился запах гари и золы. Куст рассыпается ярким фейерверком, роняя на землю искры бывшего пламени. Зелёные листья опадают вниз, на небольшую горстку пепла, что осталась от послания божьего. «Мудрость — высшее благо, гордыня — худший грех, спесь — спесивцеву казнь, и под старость она неразумного разуму учит». Софокл, 442 год до н.э. *** Ранее утро Хинохара встречает лёгкими мягкими лучами солнца, выглядывающими из-за елей. Полицейские машины и кареты скорой помощи стояли в один плотный ряд у забора церкви. Кто-то вызвал врачей для пришедшего в себя священника, который, на удивление всех и каждого, к их приезду уже чувствовал себя вполне хорошо. После пулевого прямо в грудь. Ничего больше не напоминало о том ранении, кроме маленькой круглой дырочки в чёрном монашеском одеянии. И уже доктора, услышав странные звуки из храма и крики местных жителей, вызвали полицию. Спустя четыре часа горные дороги уже были заполнены подъезжающими автомобилями, но никто пока не дал никаких новостей. Девушка с короткими тёмными волосами в когда-то было белом, но теперь от ворота до полов перемазанном в крови платье и юноша с автоматом в руках и россыпью красных капель на линзах очков, которые ненавязчиво вытирал рубашкой, оказались сотрудниками Вооружённого Детективного Агентства. Они давали показания вплоть до рассвета, иногда в достаточно грубой форме, ибо оба чувствовали себя не лучшим образом и постоянно оборачивались через плечо, что показалось работникам правопорядка странным. Но уличить их, конечно, ни в чём не могли. Всё же они были при исполнении и даже смогли обезвредить лидера Хакобуне. Потом, конечно, от других свидетелей они узнают о том, что изначально с ними были ещё два мужчины. Но это уже будет потом, тогда, когда оба детектива исчезнут из поля зрения. Колас закуривает сигарету, с удовольствием запуская лечащий измотанные нервы никотин в лёгкие, и передаёт сигарету Купале, который делает точно так же. Они замерли за стеной хлева, совсем недалеко от цветущей акации и горного родника, прислонившись спинами к твёрдому дереву. Холодная вода плещется, разбиваясь о камни, слышится далёкое пение птиц и блеяние только что выведенных на пастбище овец. Йосано протягивает не занятую телефоном, в котором быстро набирала сообщение Накахаре, руку, без слов предоставляя свои права на папиросу, и оба белоруса и не пытаются спорить, уступая даме. — Что ж, — прочищает горло Куникида, странно оглядывая только что переданный ему обратно в руки пистолет. Непривычно осознавать, что именно он стал причиной смерти одного из самых жестоких ублюдков, что юноше пришлось знать, — наше дело раскрыто. — А наше задание выполнено, — кивает Якуб, протирая уставшие сонные глаза, — Ты намекаешь на то, что нам самое время разойтись, как в море корабли? — Если он и намекает, то я говорю прямо, — выдыхает облако дыма Акико, протягивая обнажённую ладонь в сторону мафиози, — Самое время прощаться на такой грустной ноте. Но, должна признать, это было интересно. Колас усмехается, мягко пожимая её руку с уважительным поклоном. — Не могу не согласиться. Ни за что бы не подумал, как всё обернётся. Купала не церемонится, вместо рукопожатия склоняясь и награждая изящную внешнюю сторону ладони девушки поцелуем. Та хмыкает, всё же закатив глаза, но не выдёргвает руку из хватки. — Для меня была честь работать с Вами. И с тобой тоже, Куникида, — подмигивает он в сторону детектива, на что тот лишь усмехается, — Как жаль, что даже не смогу похвастаться перед Мори прожитым опытом. — Наш уговор всё ещё в силе, — предупреждает Доппо, уже выуживая из кармана ключи от машины. — Никто и не забывал, — вскидывает бровь Колас. — Давайте ещё слезу пустим, что-ли, — язвит Йосано, хватая коллегу под локоть и делая первый шаг в сторону улицы, — Или обнимемся на прощание. Или какие ещё у вас там традиции есть? — Три раза целоваться уж точно не будем. — Мы ещё встретимся, красивая женщина, — отсалютывает двумя пальцами Янка, лучезарно улыбнувшись. Акико не оборачивается, но только для того, чтобы наглый мужчина не увидел полуулыбки на её губах. — Очень надеюсь, что нет. Детективы скрываются за углом постройки. Мафиози стоят там, перед открывшейся взору просыпающейся долины, ещё минут пять, но когда пастух подходит ближе, дабы закрыть оставленные открытыми ворота, там уже никого нет. Как и чёрной машины с тонированными стёклами. Тела продолжают выносить из здания церкви в чёрных длинных пакетах. Вся деревня ещё месяц не сможет отделаться от бесконечных обсуждений, сплетен и догадок о том, что же случилось в ту самую ночь, — неужели ангелы в столь странном обличии спустились с небес, дабы их защитить? Наито Нобу до конца своих дней будет уверен, что тогда его спасло не что иное, как высшая сила с сиреневыми глазами и белыми бабочками в руках. И единственное, что будет напоминать о том, что когда-то существовала Хакабуне, а под храмом — замурованные туннели Нового Ковчега — татуировка на его руке. *** Чуя знает, что он ужасно проебался. И не собирается скрывать этот факт. Он прекрасно понимает, что ни одно слово, слетевшее с языка, особенно в присутствии Дазая, уже не вернуть назад. Но, если говорить откровенно, он даже сам до конца не осознаёт, как это произошло. Конечно, он был на него зол. Конечно, он и вправду не хотел более иметь никаких отношений с ним. Конечно, его терпению давно пришёл конец. Но, как говориться, чем быстрее ты от чего-то бежишь, тем быстрее это что-то раскроется. Причём в такой момент, когда нужно было меньше всего. В горло ничего не лезет. Ни еда, ни вода, ни вино. Но Накахара правда старается запихнуть в себя этот несчастный удон. Йосано говорила, что ему нужно есть, даже если сразу после этого придётся склониться над унитазом. Но он и сам понимал, что последствия Порчи — отнюдь не шутки. Нужно просто перетерпеть. Тем более, уже намного лучше, чем неделю назад. По крайней мере, его организм потребляет не только кофе и сигареты. Более того, даже порез на спине практически не беспокоил. Обрабатывать, правда, его было некому, а сам он туда не лез. Не болит — и супер. Время что-то около десяти вечера. За открытым окном бушует шумная субботняя йокогамская ночь. Завтра выходной, а значит, утром никуда не нужно. Можно спокойно проспать до обеда. Чуя не знает, сколько уже сидит над измученной тарелкой, но помнит, что, когда пришёл на кухню, было ещё светло, поэтому и свет из всей квартиры горит только здесь. Не сказать, что он ел всё это время. Скорее тупо глядел в стену, плутая среди навязчивых мыслей, изредка вспоминая изначальную цель этого ночного рандеву. Опускал взгляд обратно в еду, тяжело вздыхал, запихивал в рот очередную порцию, запивал водой и ещё минут десять тупо пилил глазами вид за стеклом. Ну, какой вывод можно сделать. Он в полной заднице, не иначе. И дело даже не в том, что он сказал. Оно же никак не мешало всё это время? Ни тогда, когда они делили одну жилплощадь, ни тогда, когда делили рабочее пространство в офисе, ни тогда, когда Накахара искренне и честно заявлял в темноте медкрыла, что больше не хочет принимать участия в этом бесконечном спарринге на ножах. Дело в том, что он это вообще сказал. Чуя никогда не произносил эту фразу на полном серьёзе ни одному человеку в своей жизни. Он вообще сомневался, что когда-нибудь сможет посвятить её кому-то, кроме работы и близких друзей. Может быть, когда-нибудь, в далёком будущем, в лет тридцать пять-сорок своей жене, хоть это было бы утопическим раскладом и то лишь в том случае, если Чую контузит атомной бомбой. Пугало то, насколько легко эта фраза сорвалась с его уст в сторону человека, которого он ненавидел больше всего в своей жизни. Так легко, что он даже не заметил этого. Чуя уверен, что Дазай не оставит такое без внимания. Возможно, он слишком долго и хорошо его знает. Но он ни за что не промолчит. Это было ясно ещё по его глазам, тогда, когда Накахара закрыл ему рот ладонью. Сказал бы ещё тогда, если бы юноша не среагировал так быстро. Поэтому он совершенно не удивляется, когда, пережёвывая уже минуты три несчастный кусок курицы, из глубины квартиры слышится трель дверного звонка. Нет, возможно, он немного и удивился. Тому, как быстро Дазай среагировал. Прямо чудо. Юноша быстро сглатывает, сделав глоток воды, и кидает последний печальный взгляд в сторону окна. Ну, никуда же не денешься, верно? Сделать вид, что его нет дома, не выйдет. Да и зачем бегать от того, что всё равно случится? Ему не нужно смотреть в дверной глазок, чтобы с уверенностью заявить, кто ожидает его в подъезде. Поэтому и не тратит на это времени, всё же тяжело вздохнув перед тем, как провернуть ключ в замке. Кто бы сомневался. — Чего тебе? — строго спрашивает он, приоткрыв дверь и смирив гостя острым взглядом. Дазай стоит совершенно непринуждённо, закатав рукава рубашки до локтя и обнажив ровные линии бинтов. Ни плаща, ни жилета на нём не видно. Оно и ясно: на улице и ночью температура вряд-ли ниже двадцати градусов падает. Всегда непослушные волосы выглядят даже как-то более опрятно, когда юноша пожимает плечами, опустив ладони в карманы брюк. — Я за вещами, — спокойно отвечает Осаму, решая тоже пропустить все эти формальности в виде приветствий. Уже здоровались сегодня, ага. Он сам оглядывает Накахару с ног до головы, будто видит впервые. Чуя даже ведёт подбородком, удивлённо приподняв бровь. Что, правда только так? Аргумент прекрасный. Правда, он очень сомневается, что дело только в вещах. Они стояли у него неделю, две, и ещё бы дольше простояли, если бы не сегодняшний спектакль. Как-то раньше они Дазая не очень интересовали. Он молча пожимает плечами, уже обернувшись в сторону кладовки, как вдруг кое-что вспоминает, крутанувшись на пятках и наставив на бывшего напарника указательный палец. — Стой здесь, — кивает Накахара в сторону порога. Вряд-ли он когда-либо видел настолько наигранное поражённое выражение лица, будто пятилетнего мальчика обвинили в убийстве с изнасилованием. Осаму прекрасно играет идиота, невинно похлопав ресницами, и Чуя не верит и секунды, но всё же сдаётся, уходя в глубь квартиры по коридору и оставив дверь открытой. Конечно, когда он заворачивает за угол, до его ушей прекрасно доносится отчётливый звук, с которым входная дверь закрывается изнутри. Кто бы сомневался, что мы так легко отделаемся. Но лишь закатывает глаза, хлопая по выключателю света в кладовке. Всё, ловушка захлопнулась, и теперь уже нет пути назад. Зверем Накахара не был, несмотря на громкие заявления сжечь весь чемодан разом вместе со всем содержимым. Он изначально понимал, что Дазай ни за что не придёт в оговоренный срок, поэтому сразу запихнул всё в кладовку до лучших времён, чтобы не мозолило взгляд. Ему-то всё равно, сколько оно будет пылиться среди другой хозяйственной херни, это у коллеги должен был быть какой-никакой резон вернуться за своей собственностью. Чуя выкатывает чемодан в коридор, решая оставить без комментариев то, как Осаму расслабленно опёрся на его комод, сосредоточенно наблюдая за его действиями и нагло нарушив приказ. — Всё? — поднимает голову Накахара, — Все обязательства выполнены? Кто-то обещал забыть мой адрес и больше не попадаться на глаза. Конечно, оба прекрасно понимали, что это скорее формальность. Оба прекрасно понимали, что Дазай сейчас точно никуда не уйдёт без боя. Он бездумно кивает, оглядывая знакомые стены пустым взглядом. — Да-да, как только выйду, сразу всё сотру из памяти, — уверенно заявляет юноша, — Вот только... Можно мне у тебя быстро в туалет забежать? Чуя высоко вскидывает брови, уж такой отговорки точно не ожидав. Ладно, это становится интересным. Снова интригой из разряда "что он выкинет на этот раз?” — А у себя это трудно сделать? — Мне идти минут тридцать, боюсь, это не может столько ждать. — А какая мне должна быть разница? По пути зайди куда-то. Мне тебя таким вещам учить? — Тебе жалко? — грустно распахивает глаза Дазай, — Ну, раз так, твои соседи по подъезду будут не очень сильно рады. Или мне спуститься на этаж ниже? Это похоже больше на игру за то, кто кого задавит аргументами. И Осаму всегда в ней выигрывал. Как минимум, потому, что мог сочинить любой из воздуха, да такой абсурдный, что у Чуи начинало дёргаться веко. Он по большей части всё же руководствовался здравым смыслом, поэтому быстро выдыхался в этом море лапши, что ему любовно развешивали на уши. Бежать уже некуда. Ловушка захлопнулась, живым никто не выйдет. — Да пожалуйста, — взмахивает в гостеприимном жесте рукой Накахара, как полагается коллегам, и разворачивается, уже уходя на кухню, — Первая дверь в коридоре слева от зала. Захлопни за собой дверь по уходу. Они оба знают, что Дазай прекрасно помнит планировку. Они оба знают, что Дазай никуда не уйдёт. Чуя слышит, как действительно шумит вода, когда присаживается обратно на свой стул перед ненавистной порцией. Тяжело вздыхает, подперев подбородок кулаком, и перемешивает давно остывшую лапшу палочками. Её бы подогреть, по-хорошему, было бы неплохо, но это вряд-ли сделает ситуацию лучше. Тем более, судя по всему, совсем скоро поесть ему всё равно не дадут. Но торопиться, в любом случае, некуда. Он запивает водой очередную попытку что-то проглотить с первого раза, когда из темноты зала в свет люстры под потолком выходит фигура в светлой рубашке. Ну прямо по таймеру. Да ещё и сделал вид, что правда там что-то делал. Ну актёрище. Дазай особо не церемонится, окидывая взглядом прискорбную картину, и присаживается напротив, как-то неловко сложив руки на стол. — Дверью ошибся? — наигранно удивлённо спрашивает Чуя, — Забыл, где выход? Показать? — Да нет, я всё прекрасно помню. Осаму прочищает горло, долго смотря ему в глаза. Лицо сосредоточенно, голова чуть склонена к плечу, две верхние пуговицы рубашки растёгнуты. Больше он ничего не говорит, просто сидя там. Что ж, Накахара не гордый. Он и подождать может. Юноша продолжает попытки покончить с пыткой над своим собственным желудком. Еда идёт очень и очень не охотно, но он правда старается. Приходится прикончить ещё один стакан воды и набрать следующий. Но, кажется, это приносит свои плоды. Спустя минут десять полной тишины и ещё десять тяжёлых вздохов тарелка всё же остаётся пустой. Всё это время Чуя буквально кожей чувствует на себе внимательный взгляд из-под лба, изучающий вдоль и поперёк. Вроде в этом не было ничего необычного, именно такие он ощущал даже в свой затылок на протяжении всей недели. Но исполнить долг хотя бы перед свои организмом, когда тебе просто-напросто смотрят в рот, да ещё и так настойчиво, да ещё и в такой шикарной обстановке, кажется ещё сложнее. — И долго ты будешь мной любоваться? — тихо спрашивает он, наконец покончив с порцией и отодвинув посуду от себя, когда поднимает взгляд к карим глазам напротив, — Я, конечно, могу понять абсолютно всё, но данное времяпрепровождение кажется мне довольно странным. Я понял, что ты нагло соврал, когда говорил своё «если сейчас, то больше никогда». Давай уже, начинай. Я ещё спать сегодня собирался. Осаму, кажется, только сейчас приходит в себя, снова прочистив горло и поправив переплетение бинтов на шее. — Ну, раз так… Он молчит ещё немного, и Чуя уже снова собирался его поторопить, кинув короткий взгляд на часы, как вдруг… — Прости меня. Вот теперь Накахара забывает и том, как сильно крутит живот, и о том, сколько сейчас времени, и том, что он там вообще собирался делать. Слова, уверенно сказанные на выдохе, повисают в тишине между ними, мешаясь с шумом ветра и сигналами машин снизу. Чуя не уверен, что расслышал всё правильно. Потому что сама фраза, совершенно не соотносящаяся с человеком, который её, кажется, действительно сказал, вообще не вяжется с происходящим. — Что ты сказал? — хрипло переспрашивает он. — Прости меня, — так же спокойно повторяет Дазай, глядя ему в глаза. Пальцы на столе сплетаются в замок, — Прости. За то, что... За то, что я повёл себя, как мудак. Хотя, в целом, я осознаю, что я он и есть. Его голос кажется тихим, размеренным, но в то же время совершенно не таким уверенным и смелым, как обычно. Поэтому Накахара не может поделать с собой абсолютно ничего. Он просто погружается в эту речь с головой, не слыша ни шума ветра, ни сигналов машин снизу. Словно окно захлопнул кто-то третий. — Я был не прав. Ни тогда, когда молчал и врал тебе две недели, ни тогда, когда говорил тебе всё в тот вечер. Я совершенно не понимаю, что движело мной в тот момент. Я не имел в виду ничего из того, что было мной сказано. Возможно, таким грубым образом я хотел увести тебя подальше от этой истории, понимая, что ты начинаешь о чём-то догадываться, но слишком переборщил. Ты не заслужил такого отношения. Я чрезмерно много говорил о том, что у меня не было выбора, но сейчас я понимаю, что выбор был, и я сделал его не в твою пользу, о чём сейчас, кажется, искренне жалею. Я не умею извиняться да и вообще никогда не занимался таким дерьмом, как ты мог заметить хотя бы из моей утренней попытки, но мне бы хотелось, чтобы ты меня сейчас услышал. Я не хочу сейчас бросаться излишними эпитетами и обещаниями, я не буду красноречиво клясться тебе, что такого больше не повториться, потому что мне трудно это контролировать. Но я обещаю, что хотя бы постараюсь измениться. Потому что я понял, что не хочу быть ни твоим коллегой, ни другом, ни напарником. Я хочу... Я хочу быть с тобой. И никогда не считал наши взаимоотношения, какими бы они ни были, мнимым "ничего". У Чуи просто нет слов. Он плохо контролирует эмоции, проскакивающие на лице, и даже боится представить, что Дазай видит в его совершенно диких глазах. Но, кажется, сейчас от него ответа и не требуется, потому что Осаму делает длинную паузу, чтобы посмотреть в окно и в который раз прочистить горло, собираясь с мыслями. Неужели ещё не конец? — И насчёт того, что ты сказал сегодня утром, — уже намного тише и скомканнее произносит он, откидываясь спиной на спинку стула, — Я всё-таки слышал эту фразу. К сожалению, я не могу последовать твоему совету и забыть об этом. И если это действительно правда, а я уверен, что это правда, проанализировав то, как это было сказано, то... это взаимно. Сердце пропускает удар, и Чуе опять кажется, что он что-то неправильно расслышал. А сейчас любая недомолвка будет значить очень много. — Что? Осаму снова поднимает взгляд, нахмурившись. — Да ты издеваешься, не иначе. Мне и так трудно говорить адекватно. Я тебя люблю. Вот теперь повисшая тишина кажется действительно уместной. Уже не такой оглушительной. В ней больше нет недомолвок и странных фраз ни о чём, лишь бы завязать диалог. Дазай пытается отдышаться, уперевшись взглядом в Чую, а Чуя тупо уставляется в столешницу, пытаясь переварить кашу теперь не только в желудке, но и в голове. Ого. То есть, даже так. Конечно, Накахара пытался прикинуть примерный концепт предстоящего диалога. Но почему-то каждый вариант заканчивался тем, что он всего-навсего выгоняет Дазая из апартаментов, и на этом всё. А теперь... А теперь вообще не ясно, что делать дальше. Такого варианта даже не было, потому что Чуя и представить себе не мог, что Осаму способен на что-то подобное. Он понятия не имеет, что обычно люди делают после взаимного признания. Блять, он даже не думал, что у него когда-нибудь такое в жизни будет. А тут на, всё сразу. И первое на памяти извинение, и всё взаимно, и я был не прав. — Пиздец, — выдыхает Накахара, чем вызывает у Дазая вырвавшуюся улыбку. Кажется, даже облегчённую от того, что он наконец-то смог это всё сказать. — Да, я всегда мечтал о том, что, когда впервые в жизни скажу что-то подобное, реакция будет именно такой. — Рад, что исполнил твою мечту, — язвит Чуя, вызвав ещё одну усмешку. Сам он такой радости не разделяет, — Ты успел за несколько часов пройти курсы красноречия, или что? Как это понимать? Перед зеркалом, что-ли, репетировал? — Я тоже рад, что ты оценил. Может, несколько раз. Они ещё немного молчат, пока Накахара бессмысленно стучит пальцем по столешнице, проведя рукой по волосам и выдохнув. — И что будем с этим делать? Дазай пожимает плечами, отвернувшись обратно к окну. — Я понятия не имею. Моё дело было сказать, а что с этим делать дальше — решать уже тебе. Я не претендую ни на что и не строю никаких ожиданий на счёт этого. Ты всё равно всё всегда меняешь так, как тебе нравится. Поэтому решай, пока я не ушёл. Я никуда не тороплюсь. Чуя закусывает губу, уперевшись взглядом в стол. Охренеть, решать тебе. Он уже достаточно в своей жизни нарешал. И тогда, когда согласился найти бывшего босса Портовой Мафии вместе с каким-то идиотом в чёрном костюме и странной повязкой на глазу; и тогда, когда впервые доверился этому малолетнему идиоту, открыв врата перед могучим зверем Гивра; и тогда, когда согласился остаться в Агентстве, предав своё слово; и тогда, когда бездумно поцеловал того самого, но уже повзрослевшего идиота без привязки и в бежевом плаще после очередного "на слабо". Хватит с него решений. Тем более, таких. Но и оставить без ответа он ничего сейчас не может. Хотя, если задуматься об этом, конечно может. Просто встать, уйти к себе с полной уверенностью, что Дазай всё равно уйдёт. Может и сказать «это ничего не меняет, я всё ещё не хочу иметь с тобой ничего общего». Будет ли это правдой — уже другой вопрос. Конечно, он его простил. Ну, стоит отдать должное, Дазай достаточно поломался и настрадался перед тем, как впервые в жизни сказать своё несвойственное «прости». К тому же, Осаму не совершил смертный грех. В какой-то степени он понимал, почему в тот момент он так поступил. Не первый раз такое, плавали, знаем. А за своё «я не меняюсь, Накахара...» он достаточно искупился. Конечно Чуя знает, что даже сейчас он ему соврал. Вряд-ли этот баран когда-нибудь сможет отделаться от этого ненавистного «я не буду втягивать тебя, чтобы ты не пострадал, мне легче самому». Постарается — другой разговор. Но верить в это без каких-либо причин на то Накахара больше не собирается. Чтобы потом не разочароваться в собственных ожиданиях. Он не знает, чего ожидать от всего этого. Он понятия не имеет, как они будут себя теперь вести. Наверное, это несчастное признание не изменит многого. По крайней мере, он на это надеется. Решить всё равно что-то надо. И, кажется, он решил. Когда поднимается с места, собирая посуду со стола, и по пути к раковине роняет практически неслышимое: — Раз так, то я тоже тебя люблю. Он не оборачивается, включая воду и начиная спокойно мыть за собой тарелку. Но ему и не нужно оборачиваться, чтобы знать, что Дазай его прекрасно услышал и смотрит сейчас в его спину со спокойной улыбкой на губах. Звуки снова наполнили просторную площадь кухни. Из окна слышится какой-то незамысловатый мотив какой-то песни, но настолько далёкий, что трудно уловить, откуда именно он доносится. Возможно, из какого-нибудь бара неподалёку. Играет ветер, продолжают носится туда сюда машины. Шумит вода в кране, скрипит стекло посуды, когда Накахара смывает с неё пену. Возможно, именно поэтому юноша не заметил звука чужих шагов и шуршания, когда Дазай поднялся с места. Он непринуждённо закрывает кран, протирая руки полотенцем, и уже собирается обернуться, как вдруг чужая рука скользит по его талии, плавно разворачивая к себе. Накахара бы обязательно среагировал, может, въехал бы ногой в паховую область, со всей дури влепил бы локтем в челюсть, но только уже через мгновение Осаму склоняется ниже, сложив его губы своими собственными. Из лёгких вырывается удивлённый выдох, когда вторая рука ложится на шею, чтобы отклонить его голову назад. Чуя уверен, что сработал эффект неожиданности. По-другому нельзя описать то, почему он замер, а глаза сами покорно закрылись. Он практически вслепую находит ладонями сильные плечи и, наверное, просто по инерции поддаётся, отвечая таким же мягким движением. На светлой рубашке остаются следы от его ещё влажных пальцев. Осаму действует максимально аккуратно, не настойчиво, когда чуть шире приоткрывает губы, чтобы провести по ровному ряду острых зубов языком. В голове стало блаженно пусто и свободно, все переживания вылетели куда-то наружу, а весь остальной мир схлопнулся до их общего горячего дыхания. Вдруг Дазай улыбается, отстраняясь с влажным звуком, и Накахара всё же поражённо смотрит на него, сведя брови к переносице. — Это значит, что я всё же был достаточно красноречив? — в карих глазах блестит блик веселья, когда он глядит на него сверху вниз. — Достаточно. А теперь засунь своё красноречие подальше и заткнись, — шипит Чуя сквозь зубы, сам потянув за шею, чтобы снова склонить к себе. Не важно, что он не рассчитывал на такое окончание диалога. Не важно, что он и не предполагал, что позволит себе так много. Не важно, что он не ожидал этого спонтанного столкновения на кухне и ещё минуту назад готов был сломать импульсивному напарнику челюсть. Главное, что он снова может зарыться обнажёнными пальцами в отросшие завитки волос, оставив под веками идти белый шум. Дазай не знает, в какой момент атмосфера вокруг изменилась, воздух стал обжигающе жарким, а каждое прикосновение — словно кипяток. Когда обычный поцелуй стал намного глубже, а в животе стало что-то странно тянуть. Он привык к тому, что каждый раз, когда он целует Накахару, сердцебиение сбивается с привычного ритма. Но теперь, когда сердце упорно тарабанит по грудной клетке, кажется, будто и этого не достаточно. Он сам склоняет голову чуть в сторону, абсолютно теряясь в новых ощущениях, когда Чуя отвечает так же настойчиво, медленно ведя кончиком языка вдоль нежной изнанки. Никогда ещё они не заходили настолько далеко, туда, откуда уже, кажется нет пути назад. По крайней мере, не тогда, когда Чуя требовательно оттягивает его волосы на затылок назад. Он тоже не рассчитывал на то, куда это всё свернёт. При самом лучшем раскладе он думал о том, что его не выставят из квартиры, а спокойно проводят, пожелав спокойной ночи и не убиться по дороге. Но теперь старый сценарий снова стирается, когда Осаму чувствует, что Накахаре стало трудно стоять на ногах и он делает короткий шаг назад, опираясь поясницей на столешницу кухонного гарнитура. Дазаю не требуются слова, чтобы самому всё понять и упереться руками в твёрдую поверхность, всего на несколько мгновений разорвать поцелуй и позволить Чуе самому запрыгнуть на неё и снова притянуть за ворот, разведя ноги в разные стороны. Голова начинает натурально кружиться от того, насколько малое расстояние их разделяет. Движения губ стали более смазанными, неточными, когда он бездумно проводит рукой по рыжим волосам, по пути стягивая мешающую резинку. Огненные завитки волос рассыпаются по плечам, горят пожаром на фоне белой футболки, теперь создавая практически такой же яркий контраст, который он видит в темноте прикрытых век. Звук, который издаёт Чуя, когда его ладони находят своё законное место на узкой талии, ощутимо сжимая, чудом не сводит Осаму с ума. Кажется кошмарно правильным то, как сплетаются языки, как чужие лодыжки скрещиваются на его бёдрах, когда он наклоняется ещё ближе, хотя, кажется, что ближе уже некуда. Всё равно не хватает, всё равно хочется ещё больше. Дазай не знает, как давно чувствовал что-то подобное, возможно, вообще никогда. Потому что единственное, что остаётся в голове, это безумное желание. Думается, буквально недавно он говорил, что ни на что не претендует. Сейчас он претендует на абсолютно всё. При том, что, кажется, Накахара совершенно не против. Просто губ уже стало недостаточно. Поэтому Осаму отстраняется, но только для того, чтобы прижаться ртом к острой линии челюсти, поддев носом чужой подбородок, и склониться к бледной шее, обтянутой полоской чёрного чокера. Горячее дыхание, опаляющее ухо, когда Накахара откидывает голову назад, привычно зарывшись пальцами в его волосы, снова заставляет рассудок помутниться. Это тоже хороший показатель близости — то, что Чуя никогда не носит перчаток, когда он рядом с ним. Пальцы сами заползают под край футболки, нащупав плоский рельефный живот и сильные мышцы пресса. Он ощущает и привычные рубцы старых шрамов, и новый, почти заживший от левого плеча к правой лопатке. Ещё две недели назад он самолично обрабатывал его и неуверенно проводил кончиками пальцев вдоль острых позвонков. Теперь же всё по-другому, когда он слышит первый рваный стон прямо у своего уха, покрывая поцелуями чужую шею. Это кажется просто невозможным. Этого слишком много, чтобы полностью осознать. — Я хочу тебя, — практически неслышно вырывается у него на выдохе, когда Накахара ещё больше прогибается в пояснице, вжавшись грудной клеткой в его собственную. Не существует других слов, чтобы лучше описать это наскрывающее с головой желание. У Дазая очень короткий список того, чего бы ему хотелось. Но этот пункт он бы определённо поставил самым первым. Конечно, Чуя его слышит. Но лишь тихо хмыкает, подняв бёдра ещё выше. — Если ты не заметил, это вполне взаимно. Ох, Осаму заметил. Не почувствовать чужого возбуждения так близко к своему собственному в таком положении — практически невозможно. И от этого накрывает по новому. От осознания, что его желают в ответ точно так же, даже требуют, царапая шершавое переплетение бинтов на спине. Доступного участка обнажённой кожи становится слишком мало, снова недостаточно, и Дазай поддевает большими пальцами край футболки, намереваясь её стянуть. Чуя покорно поднимает руки, позволив ему это сделать, и когда ненужная ткань опадает на кухонную плитку, а руки медленно проводят вдоль напряжённых ног, взгляд падает на теперь кажущееся ещё прекрасней, чем раньше, что уже является полнейшим оксюмороном, лицо. Он жадно ловит глазами румянец на высоких скулах, чуть приоткрытые припухшие от поцелуев губы, теперь упавшие так, как нужно, рыжие волосы, дико блестящие от желания голубые глаза, сильную грудь и острые ключицы. Он видел своего напарника с совершенно разных образах: с уставшим после тренировки вымотанным выражением лица, вытирающего испарину со лба полотенцем; со счастливой улыбкой после хорошо прошедшего задания и морем веснушек на чуть вздёрнутом носу; с испуганным взглядом, когда что-то в плане идёт не так, как нужно, или когда кто-то невинный умирает на поле боя; с потерявшим всякий цвет голосом, синяками под глазами и иссохшими искусанными губами на постели после пробуждения от порчи; с полностью перемазаннами в крови руками; с заплетённой Элис косичкой; с сигаретой в руке у здания Агентства; с перекошенным от ярости и гнева лицом, когда, кажется, ещё секунда, и словесная перепалка закончится вспоротым горлом. Но настолько открытым рядом с собой не видел ещё никогда. И теперь становится понятно, какого пазла в полной картине всегда не хватало. Теперь Дазай понимает, какой образ, на самом деле, всегда хотел запечатлеть в памяти, но не признавался сам себе даже в самых смелых мечтах. И теперь крышу срывает абсолютно. Думать ни о чём уже не получается, когда он прихватывает чужую шею губами, чуть прикусывая и тут же аккуратно проводя по окружности языком. Чуя снова прогибается, подставляясь под ласки, как вдруг пропихивает одну руку между их телами, чтобы начать растёгивать ширинку. В глазах уже полноценно рябит от предвкушения, а тело пробивает мелкой дрожью, когда чужая ладонь бесцеремонно заползает под ткань боксеров, сразу проводя от основания до самого конца. В ушах зависает громкий писк, когда он, чтобы не утратить равновесия, опирается двумя руками по обе стороны от ног Накахары и вжимается в нежную кожу сильнее, чтобы подавить собственный стон. Твою мать. Он предпочитает совершенно абстрагироваться, продолжив осыпать чужое горло поцелуями, потому что внизу живота затягивается плотное кольцо жара. Он не помнит, чтобы чувствовал себя настолько приятно лишь от чужой ладони. Может, всё дело в том, кому она принадлежит, а может, в том, как пальцы другой руки начинают растёгивать пуговицы рубашки и забираются под бинты, оставляя после себя холодное ощущение пустоты и холода. Он набирает достаточно высокий темп, но не давит, смазывая пальцем выступающие капли на головке. К тому моменту, когда Дазай наконец добирается до его ключиц, погружаясь в глубокие ямки языком и оттягивая полосу чокера, это становится невыносимым. Он правда держится от того, чтобы не начать двигаться самостоятельно. — Подожди, — выдыхает Осаму, крепко зажмурившись и сжав в пальцах край столешницы, — Помедленнее… То, как Накахара нагло хмыкает, кажется явным издевательством. — А кто тебе сказал, что ты ведёшь? Чтобы не начать лепетать всякую неосознанную херню или, не дай бог, полноценно умолять, Дазай впивается зубами в его плечо. Но Чуя совершенно не против, ухмыльнувшись и прикусывая чужую мочку уха. Осаму уже почти сдаётся, принимая поражение, когда сладкое напряжение в животе практически находит выход, но Накахара будто это чувствует, заметно замедляясь и, в конце концов, убирая руку. Выдох, который последовал за этим движением, можно было бы назвать самым неприличным звуком, который Дазай издавал за всю свою жизнь. Вдруг Чуя неожиданно толкает его назад, спрыгивая с насиженного места, но не даёт полноценно ни опомниться, ни осмотреться, ни прийти в себя, снова утягивая в глубокий поцелуй. Обычно именно Дазай был тем, кто ведёт, за редким исключением. Но он с упоением принимает и чужие правила, когда снова отклоняет юношу назад в спине, заново сплетая их языки. Конечно, Накахара ориентируется в своей квартире намного лучше. Даже в практически полной темноте, даже увязнув в чужих руках, даже двигаясь на автомате спиной назад, когда ведёт их. Осаму возненавидел и огромные просторные комнаты, из-за которых они путаются пару раз в ногах, а путь кажется таким мучительно долгим, и длинные коридоры с резкими поворотами, из-за которых они в суматохе натыкаются на стены. Общими усилиями рубашка всё же растёгивается, и он отклоняется назад, чтобы стянуть её с плеч и оставить где-то на ковру зала. Координироваться, когда желание уже становится запредельным, а все мысли стекаются к чужим губам, когда он оттягивает из зубами, просто невозможно, и он в который раз жалеет, что они просто не воспользовались кухонным столом. Тяжёлое дыхание, сбивчивые движения, абсолютно дикое состояние двух людей и раскалившийся воздух в помещении с открытии окнами не помогает и на секунду прийти в чувство. И если бы Дазай знал, что всё закончится именно так, то выдал бы свою речь ещё тогда, в темноте медкрыла. Уже на пороге спальни Чуи, до которой они с таким трудом добрались, Осаму останавливается, прижав Накахару к дверному косяку. Тот нехотя открывает глаза, смотря на него в ожидании, и от того, как блестят желанием в лунном свете его зрачки, едва не проглатывается всё то, что он хотел сказать. — Ты не думаешь, что это... — несвязно произносит он. — Сделает всё только хуже? — сам догадывается Накахара, изогнув шрам на брови, и Дазай лишь кивает, пытаясь перевести дыхание, — Я сейчас вообще не думаю, если честно. Но я пиздец как не уверен ни в чём. Да и... Куда ещё хуже? И правда. Хуже уже всё равно некуда. Сделают ли они этим ещё сложнее — вряд-ли хотя бы по сравнению с этим скованным признанием с полчаса ранее. Сейчас это не имеет значения. Что действительно имеет значение, так это то, насколько сексуально выглядит Чуя, когда резко разворачивает его на девяносто градусов, толкнув в грудь и уронив на мягкий матрас, сам забравшись сверху. Если когда-нибудь Дазай представлял нрав Накахары в постели, то... он не представлял. Но мог догадаться, что он совершенно не отличался от его обычного поведения: самоуверенный, резкий, настойчивый. Он всегда мог сбить Осаму с толку, что в пятнадцать, когда выдавал совершенно противоположную эмоцию той, что он предполагал, что сейчас, когда опирается на матрас рукой и, не глядя потянувшись к прикроватной тумбочке, проезжается пахом по паху Дазая. В голове опять замигали лампочки, из лёгких вырывался удивлённый выдох, и он приподнимается на локтях, снова целуя беззащитную шею. Чуя что-то мычит себе под нос, сжимая бёдра вокруг его талии сильнее, когда пытается что-то найти в шуфлядке. Не трудно догадаться, что. Вот только Дазай тоже не был из тех, кто легко сдаётся. Тем более, теперь. Было бы странно, если бы соревновательный дух их покинул даже сейчас. Он поджидает момент, когда юноша найдёт то, что искал, и резко разворачивает их, сам нависнув над Накахарой с издевательской улыбкой. Тот поражённо ахает, сдувая упавшую на лицо прядь, когда Осаму перехватывает его запястье, прижимая к простыни. — А тебе кто сказал, что ты ведёшь? — ухмыляется он, забирая из тонких пальцев презерватив. Не хватает только привычно сложенных на груди рук, — к сожалению, сейчас одна всё ещё находится в чужой хватке, а другая крепко обхватывает его плечо, — когда Чуя вскидывает бровь, проходясь по нему изучающим и определённо скептическим взглядом. Но, видимо, на секунду опомнившись от дикого тумана в голове, вдруг провокационно изгибает уголок губы в ответ. — Точно. Ты же провинился, вот и ублажай. От того, насколько низким и томным голосом была сказана эта фраза, Дазай даже зависает, но Накахара, судя по всему, на промедление время не тратит, сам приподнявшись и оставляя красное пятно от поцелуя прямо под линией челюсти. Значит, даже так? Настолько мы друг другу доверяем? Вот и хорошо. Чуя прекрасно выглядел в абсолютно любой одежде, которую бы ни носил. Ещё лучше — если это был приталенный жилет и рубашка, подчёркивающие талию и сильные мышцы рук. Но лучше всего, конечно, когда на нём остаётся только чокер на шее, а всё остальное — обнажённая кожа, отливающая серебром в лунном свете. Терпеливым он не был никогда, даже в такой позиции помогая Дазаю избавится от собственных брюк и нижнего белья, зато замолкает, когда тот уже снова нависает над ним, оперевшись на локти. Он уже привычно проводит вдоль чужих ног, поднимая под поясницей, когда лодыжки скрещиваются за спиной. — Тебе нужно?.. — вдруг вспоминает Дазай только сейчас, не помня даже себя от абсолютного пожара в голове. — Ещё один идиотский вопрос, и я… Договорить изысканную угрозу у Чуи не выходит, потому что ему тут же затыкают рот поцелуем, ещё выше приподнимая бедро. Такой способ, конечно, намного лучше всего того, что Осаму когда либо предпринимал ранее. Что ж, ясно. Не нужно. Быстрый, практически грубый от общего возбуждения темп приходится сбавить, когда Дазай всё же медленно входит, давая несколько секунд просто привыкнуть, чудом не кончив от сдавленного стона на ухо, что последовал за этим движением. Вот он терпеливо ожидает, осыпая поцелуями чужую шею, зарываясь носом в рыжие завитки волос, рассыпавшиеся по подушке, пока Накахара не начинает ёрзать сам, поцарапав ногтями кожу плеча под бинтами. И вот тогда Осаму начинает двигаться. Всего становится слишком много. Температура в комнате уже кажется запредельной. Счёт времени теряется. Собственное возбуждение становится невыносимым. Резко простреливает теплом в пояснице, когда он чувствует, как в его живот упирается чужой член. Не хватает даже того, что между ними уже давно нет никакого расстояния, ближе уже просто некуда. Но всё равно хочется ещё больше, сжать, раствориться, забыться в чужом теле. Чуя сдавленно пытается дышать, откинув голову назад, постепенно всё громче и громче с тем, как быстрее набирается темп, а Дазай скользит глубже, до самого основания. То, насколько узко он ощущает себя внутри, кажется полнейшим абсурдом. Он в который раз пытается вспомнить, чувствовал ли себя похожим образом хоть раз с кем-то другим. И в который раз понимает, что, сколько бы ни было у него до этого, нет, не чувствовал. Он практически бездумно вслепую снова находит чужие губы, проглотив стон, и протягивает одну руку вниз, чтобы обхватить Чую. Мысли взрываются красочным фейерверком, когда он безошибочно определяет, под каким углом чужие стоны становятся громче, и целенаправленно придерживается его, просто ахуевая от того, насколько приятно сейчас звучит его голос. Он грудью чувствует совершенно сбившееся с темпа сердцебиение напарника, когда тот обхватывает его ногами плотнее, вцепившись в плечи и сам покорно двигаясь в ответ. Это полное безумие, то, насколько он отзывчивый. Бескомпромиссная страсть, заставляющая действовать больше на автомате, а разум уплыть за горизонт, буквально утопая в удовольствии. Возможно, они оба спятили. Это вполне похоже на правду, учитывая, насколько быстро всё происходит. Дазай не сдерживает собственный грудной стон, когда чувствует, как закручивается плотнее укол возбуждения внизу живота, и ускоряет движения руки. Чуя лепечет что-то абсолютно бессмысленное, отдалённо похожее на приказ не останавливаться, и Осаму поддаётся, вновь припадая губами к тому месту, где уже расцветают несколько фиолетовых пятен. Голова идёт белым шумом, и он почти упускает момент, когда Накахара вскрикивает громче, а в ладони становится ещё влажнее, чем раньше. Уже покрасневшая кожа плеча ноет, но он не обращает на это никакого внимания, ощущая, как Чуя сжался на нём плотнее, а перед глазами пошли звёзды. Он не видит совершенно ничего, когда тело сотрясает тяжёлой дрожью, а сила покидает руки, на которые он опирался всё это время. Дазай упирается лбом в сгиб локтя, замирая и пытаясь хоть как-то отдышаться, хотя, конечно, нихрена не выходит. Накахара с трудом разжимает сведшие судорогой пальцы ног, ослабляя хватку бёдер и позволив Осаму рухнуть рядом, уложив голову на своё плечо. — Твою мать... — на выдохе вырывается у юноши абсолютно охрипшим голосом, и пусть Дазай не может видеть его лица, так как зрение просто плывёт, но он знает, что тот зажмурился, стирая скопившуюся влагу в уголках глаз большими пальцами. Грудная клетка быстро поднимается вверх-вниз, а по бледной коже ползут мурашки. Они оба совсем потеряли счёт времени, но на то, чтобы просто прийти в себя, уходит достаточно. Единственное, что может сейчас сделать Осаму, это свернуть использованный презерватив и скинуть куда-то на пол, рухнув обратно. Все мышцы будто залили металлом, все конечности словно тяжёлые гири, поднять которые не предоставляется возможным. Волосы стали влажными от пота, веки тяжёлыми, и пусть он чувствует себя липким и ему определённо нужно хотя бы вытереться, он почти засыпает, как вдруг Накахара, даже не свойственно для себя мягко трогает его за руку, предупреждая о том, что он планирует вставать, и с тяжёлым вздохом садится. Дазай приоткрывает один глаз только для того, чтобы ещё раз запечатлеть в памяти мягкие изгибы тела, очертить взглядом ровный позвоночник, оглядеть выученные наизусть шрамы, увидеть, как красиво лягут волосы до лопаток на усыпанные веснушками и следами от его зубов плечи. Кажется, более красивую картину он видел только тогда, когда нависал сверху, заглядывая в закатывающиеся глаза и ловя покрасневшие губы своими. — И куда ты? Собрался так сразу сбежать? — тихо спрашивает Осаму глядя, как Накахара с трудом поднимается, отыскав в шкафу первую попавшуюся футболку чуть ли не до колен и скрыв обнажённую кожу под ней. Дазай искренне удивлён, что изысканный юноша вообще держит в гардеробе что-то подобное, но вопросов решает не задавать Он странно оборачивается через плечо, смирив его насмешливым взглядом, когда подхватывает с прикроватной тумбочки привычно ожидающую пачку сигарет и зажигалку. — На работу, — наигранно невозмутимо отвечает он. Боже, как же красиво звучит его сорванный голос, — Вот, Куникида только что звонил, пока ты не видел. Срочно выезжаю. С сигаретами в руках. Когда он медленно ускользает за дверь, Дазай решает, что идея-то вполне неплохая. Единственное, чего и вправду хотелось, кроме скоропостижного погружения в царство Морфея, это покурить. Поэтому он тоже поднимается, понимая, что бинты на теле совершенно растянулись от долгих манипуляций, и разматывает их совсем. Сейчас они совершенно ни к чему. Откопать брюки на полу получается не сразу, но он успешно справляется с этим, по пути на балкон всё же заглянув в ванную. Чуя стоит на своём обычном месте, оперевшись локтями на перила и держа сигарету между пальцев. Но, когда Дазай подходит ближе, нагло воруя её из рук и тут же глубоко затягиваясь, даже не огрызается и не пытается отобрать обратно. Прохладный воздух омывает будто обновившееся тело, и, кажется, только теперь температура спадает до приемлемой. Удивительная усталость навалилась на плечи, когда он смотрит на шумное море огней внизу. Но там его взгляд всё равно надолго не задерживается, тут же возвращаясь к человеку напротив. Он с улыбкой склоняет голову к плечу, любуясь проделанной работой, когда видит на чужой шее уходящие вниз, к ключицам, расцветающие пятна. — Думаю, у Йосано послезавтра будет очень много вопросов, — усмехается Осаму, и когда Чуя сводит брови к переносице с вопросом в глазах, абстрактного указывает тлеющим кончиком папиросы на нужную зону. Поняв, о чём он, Накахара лишь безразлично пожимает плечами. — Я прикрою водолазкой. — Так не хочешь, чтобы мама узнала о том, что ты ведёшь половую жизнь? — выдыхает облако дыма Дазай. — Нет, я не хочу, чтобы она знала, с кем я её веду, — закатывает глаза юноша. — А на них не написано. — Правда? — усмехается уже Чуя и, воспользовавшись ступором бывшего напарника, забирает сигарету обратно, — Ты просто ещё свою выше бинтов не видел. Кому действительно стоит бояться косых взглядов из-под лба со стороны Куникиды и других не осмеливающихся подать голос героев, так это тебе. Ай-яй-яй, Дазай-сан. Стыд и срам. Пусть для вида Осаму и закатил глаза, отвернувшись к чёрной линии моря, на губах всё же проскочила призрачная улыбка. Они стоят в тишине ещё немного, пока один перекатывает в голове какую-то очень опасную и непривычную мысль, а другой курит, перекинув спутанные волосы через одно плечо и переминаясь босяком с ноги на ногу на холодной плитке. Музыка продолжает греметь внизу, как и всегда по вечерам субботы, но только теперь намного более отчётливо, а значит, время в опасной близости к полуночи. Недавно оба смотрели на россыпь звёзд на небе сквозь оконное стекло кухни, не зная, что сказать и как подставить правильно слова. Теперь, кажется, слова и вовсе не нужны, но Дазай всё равно выдыхает полной грудью, обернувшись к Чуе. — У меня к тебе предложение. Накахара высоко вскидывает брови, изогнув уголок губы. — Неужели я настолько хорош в постели, что мне сделают предложение сразу после секса? В глубине души Осаму задумался, потому что, на самом деле, это не так уж и далеко от истины, но вживую кривит лицо, цокнув языком. — Нет. Надеюсь, я не сильно растоптал твоё эго. В общем, я бы не хотел всё так усложнять, но, как показал прошлый опыт, усложняет всё как раз-таки отсутствие контекста. Поэтому... как насчёт того, чтобы вступить в отношения? Чуя слушает его внимательно, зависая на долю секунды, а затем откашливается, делая ещё одну тугую затяжку. Всё это время Дазай следит за его лицом с не пойми откуда взявшимся волнением. И даже не зная, от ожидания ответа или от чего-то другого. Как бы ни было смешно, но он никогда до этого ни с кем не встречался и даже не представлял, что это такое. Он даже не думал, что когда-нибудь предложит кому-то именно это, а не прыгнуть прямо сейчас, держась за руки, с этого шестнадцатого этажа с таким прекрасным видом. Но почему-то именно сейчас и именно с ним захотелось попробовать. Напороться тысячи раз на одни и те же грабли, ещё сотню раз переломаться, чтобы выдавить извинения, нести всякую херню, которую он никогда до этого никому не посвящал. Он не врал, когда говорил, что хочет быть с Накахарой. Но просто быть рядом — не то же самое, что быть с ним в отношениях. И если раньше их ничего не скрепляло, никак обязательств или слов, что в итоге привело к этому идиотскому разладу, то Дазай готов нести обязательства. Просто чтобы быть уверенным. Вряд-ли это изменит ещё больше, чем уже изменили последние три часа. Просто теперь Дазай докажет ему словом, что попытается измениться и осознал прошлые ошибки. Молчание затягивается, когда Чуя в который раз припадает ещё припухлыми губами к фильтру почти дотлевшей сигареты, и вдруг снова пожимает плечами. — Я подумаю. Осаму в шоке уставляется на него, даже приоткрыв рот. Ахуеть. — Ты серьёзно вообще? Подумаю? Мы буквально только что переспали. — Я много с кем спал, не вступая сразу после этого в отношения, — стреляет в ответ Накахара, и тут Дазай уже просто не находится с ответом, проглотив напоминания, что, вообще-то, именно он первым выплюнул это наглое "люблю тебя". — Ну здорово, — с резко подскочившим к горлу раздражением, когда замечает на чужом лице ещё и улыбку, — Я тут распинаюсь, переживаю, а ему весело. Знаешь что, Накахара, пошёл ты. Он зло взмахивает руками, уже переступая порог балкона, но даже не знает, куда идти: в спальню Чуи за вещами и потом на выход или сразу в ему выделенную комнату, разобравшись со всем утром, так как сейчас нет ресурса на что-либо. Как вдруг слышит за своей спиной сдавленный хриплый смех. — Осаму, — мягко окликают его по имени. Он зло складывает руки на груди, но всё же не может ничего с собой поделать, оборачиваясь. — Ну, и что ещё? Фигура Чуя размыта сквозь белую занавеску, поднявшуюся от резкого порыва ветра, когда юноша тушит сигарету в пепельнице и разворачивается на пятках с издевательской улыбкой на губах. В синеве глаз отражаются тысячи парящих в небе звёзд. — Ну, я подумал, — со смешинками в зрачках произносит он, невинно опираясь поясницей на балконную балку. Заебал со своими шутками, честное слово. Вот Дазаю сейчас совершенно не до смеха. — Ну, и что же бы надумал? — вскидывает одну бровь он. Накахара снова усмехается, приподнимая тюль полупрозрачной занавески, чтобы медленным шагом подойти ближе. — Ну, я согласен, — провокационно смотрит тот на него снизу вверх. У Осаму, кажется, уже был подготовлен язвительный ответ. Но его приходится тут же проглотить, потому что следующая фраза сбивает с толку, заставив с изумлением уставился на бывшего напарника. Подождите. Он что, только что согласился? Чуя, видимо, вдоволь удовлетворяется его тупым выражением лица и произведённым эффектом, потому что снова хрипло смеётся, плавно огибая его. — Что ж, поздравляю. Это тоже мои первые отношения, поэтому набивать шишки я буду исключительно на тебе. Предлагаю для начала не тратить моё терпение в первые пять минут и не стоять полуголым под сквозняком, я очень хочу спать и долго ждать тебя не буду. Он выворачивает за угол, уходя в сторону спальни, а Дазай так и остаётся стоять, абсолютно оглушённый. Дверь балкона громко хлопает по косяку от следующего резкого порыва ветра, а занавеска снова взвивается вверх. На улице продолжает играть музыка, полумесяц в небе не меняет своего положения и Земля и не перевернулась. Зато сердце отбивает по рёбрам такой ритм, как будто он пробежал марафон. Нет, у Йосано провериться придётся определённо. Вдруг это и вправду микроинфаркт в почтенные двадцать два. Грёбаный Накахара.