Твой мир обречён

Как же. Твою мать. Больно. Ацуши прислоняется спиной к двери лифта, ухватившись рукой за больной нос. Он давно перестал обращать внимание на холод с левой стороны туловища. Юноша и так прекрасно чувствует, как от крови стала влажной и холодной его рубашка. Голова кружится, поэтому он откидывается назад затылком, прикрывая глаза. В них бьёт яркий свет с потолка, поэтому ему приходится зажмуриться. Накаджима заставляет свои колени перестать дрожать от усталости после долгого бега и контролирует своё дыхание, чтобы грудь не поднималась слишком быстро. Нельзя сейчас показать слабость. Особенно перед ним. Кёка выдыхает, как только двери лифта закрываются, отрезая их от Снежного Демона, и устало вытирает лезвие клинка рукавом кимоно. Промаргивается, шмыгает носом, встряхивает запястьями. Её неплохо измотала эта чехарда со своей же способностью. Главное, что теперь опасность на время устранена, пока они здесь. Они все в безопасности, потому что она успела их догнать. Она всё ещё не могла привыкнуть к тому, что за её спиной стоит её бывший наставник. Она чувствовала его взгляд. И направлен он был, конечно, не на неё. Акутагава долго смотрит на Ацуши, вскинув бровь на красные пятна на рубашке сбоку, но ничего не говорит, изучив бледное зажмуренное лицо взглядом. — Это тайный ход на случай нападения эсперов. Туман сюда не доберётся. Он не знает, почему решил сказать именно это. В его планах не было успокоения неприспособленного к опасности и трудностям тигра. Сам виноват. Если ты недостаточно силён без способности, то не имеешь права ей обладать. Это закон. То, насколько кошак немощен в данной ситуации, совершенно не играет в его пользу. Он становится даже ещё более недостойным в глазах Рюноске. Но почему-то он говорит именно это. — Что это за туман вообще? — отрывает руку от лица Ацуши, опуская голову вниз. Он фокусирует взгляд на юноше слишком долго, и Акутагава это замечает, хмыкая носом. Его действительно поражает то, как этот малец совмещает в себе амёбное состояние и ледяную сталь в голосе. Оу, неужели мы настолько не рады видеть Рюноске сегодня с нами? Он даже не удивляется такой неосведомлённости Агентства о ситуации. Чего вообще нужно было ожидать от этой кучки идиотов? — Это "Дыхание Дракона", — закатывает глаза Рюноске. Накаджима вскидывает брови, смотря на него. Удивительно, насколько долго едет этот лифт. Оказывается, тайные ходы Мафии настолько глубоко под землёй? Это даже впечатляет в какой-то степени. Но находиться здесь всё равно не хочется. Особенно рядом с ним. — Дракона? — переспрашивает юноша, будто не расслышал до конца. А может, так и есть. Что за бред вообще с драконами? Причём тут могут быть драконы? Какие ещё, к чёрту, драконы? Но на то, чтобы задать эти вопросы, у него не хватает кислорода в лёгких, поэтому он обходится лишь одним словом. Кёка не двигается, не подаёт голоса. Она упёрлась взглядом в серебряные двери лифта, закусив губу. Какая неловкая атмосфера. Тогда, на поле боя, когда их окружали кровожадные способности, горящие желанием разорвать их на куски, думать о том, насколько странный у них отряд, было просто некогда. А сейчас, после долгой погони, когда они находятся в относительной безопасности, там, где их не смогут порешать тигриными лапами или разрубить снежной катаной, самое время об этом задуматься. Как вообще так могло выйти, что в огромной Йокогаме со множеством запутанных коридоров и лабиринтов из подворотен, переулков, проспектов и улиц, они пересеклись именно с Акутагавой? Отсюда далеко мафиозная территория. Неужели судьба сыграла с ними злую шутку сегодня? Они могли встретить кого угодно: Хироцу, Гин, Тачихару, Каджии, да даже любого другого члена Агентства. Но встретились они именно с Акутагавой. Что за издевательство? Идзуми не чувствует себя плохо рядом с ним. Она не зависима от его слов, мнения, мыслей. Она больше никак не связана с Мафией, её не держит там абсолютно ничего. Её настоящий дом здесь, в мире света. Просто было неприятно снова увидеть тень, упавшую на солнечную поляну. От неё разило холодом. Дискомфортом. Акутагава снова закатывает глаза, теряя к Ацуши интерес. Его невероятно бесила тупость. Его невероятно бесило то, что этот придурок вообще здесь находится. Хоть и Рюноске сам его сюда привёл. Белый пушистый котёнок из Агентства до сих пор вызывал тошноту и желание схватить его за горло. Но только если это сделать сейчас, будет не так приятно. Он даже ответить ничем не сможет. Потому что слишком слаб. Значит, надо бить куда-то в другое место. По больному, но при этом не физически. И он знает, куда надо бить. — Кёка-чан, — оборачивается он через плечо, невзирая на то, как дёрнулась от резкого обращения спина девочки, — Сейчас у нас обоих нет способностей. Ты можешь убить меня по-настоящему. Он склоняет голову к плечу, когда Идзуми не отвечает, продолжая сжимать в ладони рукоять клинка. — Что такое? Не хочешь разорвать эту связь? — Да пошёл ты, — шипит сквозь зубы Накаджима, отрываясь спиной от стенки лифта и делая неровный шаг навстречу. Акутагава не ведёт и бровью, смотря на него сквозь упавшую на глаза чёлку, — Она даже не вспоминает о тебе. Попал. А иначе и быть не могло. — Я не собираюсь с тобой драться, — проходится Рюноске по оппоненту оценивающим взглядом, от которого руки в чёрных перчатках без пальцев сжимаются в кулаки, — Ты слишком жалок на данный момент. Ничего интересного. Поговорим тогда, когда вернём способности. Может, со своим идиотским даром ты перестанешь напоминать мешок с дерьмом? Без него ты в любом случае и гроша не стоишь. Он видит, как промелькнул огонь ярости в жёлтых глазах, поэтому азартно усмехается ему в лицо, ожидая, сможет ли этот птенчик со сломанным крылышком хоть что-то сформулировать в ответ. Но их снова прерывает Кёка, распахнув глаза и крутанувшись на пятках к ним лицом. — Подожди, — хмуро смотрит она на Рюноске, — Ты сказал: "когда вернём способности". Ты знаешь, как это сделать? Накаджима замирает, переводя взгляд с одной на другого, пока Акутагава тяжело вздыхает, потирая переносицу. Он молчит с минуту, пока Идзуми наблюдает за ним внимательным серым взглядом, и в конце концов сдаётся, кивнув. — Да, знаю. Если победить способность, она вернётся к владельцу. Ацуши хлопает ресницами, подавившись воздухом в лёгких. Победить свою способность. Нужно победить свою способность в битве, чтобы вернуть её себе. Как это вообще возможно, учитывая, что человек априори слабее высшей силы? И как это сделать, в особенности если говорить о регенерирующем тигре или призрачном Снежном Демоне? Юноша поднимает взгляд на Акутагаву, задумавшись. Но тогда что-то не сходится. Если Рюноске знает, как получить способность назад, то должен был тогда сейчас просто скакать по улице, пытаясь обхитрить свой же ещё более упёртый дар. Зачем ему было брать их с собой в этот тайный проход? Почему он ушёл с поля боя, хотя ещё может сражаться? Это на него не похоже. Не то чтобы Ацуши хотел бы знать этого придурка, но за то время, что им пришлось находиться рядом, Накаджима понял одну простую истину о верном псе Мафии: он скорее удавится собственной кровью, чем отступит перед врагом. — Какая у тебя истинная цель? — хмурится он. Рюноске вскидывает брови, видимо, не ожидав, что тот так быстро всё поймёт. — Наверное, та же, что и у нас, — произносит Идзуми. — У нас?.. — Ацуши моргает, — Та же... Подожди, Шибусава?! — Да, — просто соглашается Акутагава, решив ниже своего достоинства увиливать от прямого вопроса, — Выпотрошу его, а затем прикончу. Думаешь, можно по-другому спасти Йокогаму? — Мы не убиваем! — вскрикивает Накаджима, забыв о тяжёлых лёгких, — Детективное Агентство не поступает так. — И как же вы поступаете? — вскидывает бровь Рюноске, тоже делая шаг вперёд, — Что ты собрался сделать с человеком, который уже пять лет убивает эсперов по всему миру ради своей выгоды? Что ты собрался сделать с человеком, который пять лет назад уничтожил четыре организации Йокогамы за два месяца? Под замок его посадишь? В тюрьму? Или попросишь больше так не делать и отпустишь? Ты не был там в то время, когда он творил свои дела. Ты не знаешь ничего о том, кто он такой. А я знаю. Хочешь быть самым хорошим и добрым — мои поздравления. Ты снова оплошаешься. Даже Кёка понимает принцип работы, ведь она раньше состояла в Мафии. А ты, маленькая детдомовская кошечка, можешь сидеть здесь и пытаться облизать свои лапки, вдруг заживут? Ацуши не осознаёт, как уже через секунду хватает Акутагаву за воротник, пришибив к двери лифта. Тот среагировал моментально, обхватив его запястья и предупреждающе сжав так, что там должны остаться десять синяков от его пальцев. Он без страха смотрит в горящие злостью глаза напротив, скучающе склонив голову к плечу с таким лицом, будто готов выломать ему руки при любом лишнем движении. Накаджима не знает, откуда у него взялась такая ярость и сила, но, кажется, он готов разорвать его на куски. — Да, — вступается Кёка, — Но я выбрала светлую сторону. Поэтому покинула Мафию и присоединилась к Агентству. Убийства в Мафии и в Агентстве — разные вещи. Не уподобляйся ему, Ацуши. Ты же видишь, что он тебя провоцирует. Идзуми в ожидании упирается взглядом в его профиль, обхватив рукой его напряжённое предплечье. Акутагава ухмыляется с вызовом, изучая, как дёрнулась скула Накаджимы от сильно подавляемой агрессии, чувствуя, как под пальцами под тонкой бледной кожей стучит быстрый пульс, а мышцы дрожат от усилия. Ох, так вот какими, оказывается, мы умеем быть? Достали своё достоинство из задницы? А сможем ли мы запихнуть его обратно только потому, что нас попросила наша маленькая подружка? Минута кажется вечностью, когда Накаджима сглатывает, дёрнув уголком губы, и резко разжимает кулаки, выдернув свои кисти из твёрдой хватки. Он делает шаг назад, наблюдая, как Рюноске с ещё более широкой ухмылкой поправляет воротник. Сучоныш. Значит, не хватило напора. А жаль. — Ты ничего и не умеешь, кроме того, чтобы трепать языком и убивать, — выплёвывает Ацуши со злости. — Если бы Дазай-сан перед тем, как метнуться на сторону врага, остановил туман своей способностью, то обошлось бы и без убийств, — абсолютно проигнорировав колкое высказывание, говорит Акутагава. Кёка выдыхает ртом, и тот так и остаётся открытым, пока она мотает головой между ними. Накаджима замирает, снова уставившись на него со смесью неверия, ужаса и раздражения. Боже, и почему этот лифт едет так долго? — Что ты несёшь? — хмурится он. — Правду, — с губ Рюноске слетает улыбка, и теперь он выглядит таким же, как обычно, когда складывает руки в карманы плаща, — Он по своей воле перешёл к нашему врагу. Ацуши стоит в ступоре пару секунд, а затем истерически усмехается, пока Идзуми смотрит на него с ужасом. — Нет, он не мог так поступить… — Когда-то он и из Мафии дезертировал, — отрезает Акутагава. — Накахара-сан бы знал, — настаивает Накаджима. Кёка уводит взгляд в пол. В голове почему сразу всплывает утро. Та заминка Чуи, когда показали лицо Тацухико Шибусавы. Его странное поведение на протяжении всего дня. Его: "где ты нашёл Дазая сегодня?". Его отказ от участия в переговорах с агентом. Конечно, он знал. Просто Идзуми не хватило информации тогда связать это всё вместе. А теперь пазлов достаточно, и они все сходятся, образуя страшную картину. Он знал. Но не с самого начала. И раз всё так, то Акутагава сказал чистую правду. Идзуми не может в это поверить. Не может уложить в голове, что всё действительно так. Что Дазай-сан — предатель. Но все факты играют против него. Даже его напарник теперь играет против него. Рюноске сглатывает и молчит несколько секунд, услышав это имя. В разум неосознанно заползает тень сомнения. Но тут же рассеивается, как только юноша вспоминает, как Дазай ушёл из Мафии. Когда вспоминает Чую ещё год назад. Тогда он не знал. Тогда ему никто ничего не сказал. Люди не меняются. Акутагава сомневается, что его бывший наставник умеет поступать по-другому. — Мне плевать, веришь ты мне или нет, — в конце концов произносит он, — Я всё равно убью его собственными руками. Рюноске делает шаг вперёд, становясь прямо перед дверьми, когда чувствует, что лифт замедляется в движении. В узком пыльном пространстве стало слишком душно, поэтому он откашливается в кулак. — А кишка не тонка? — язвит Ацуши за его спиной. Уголок губы дёргается, а к горлу подкатывает волна гнева. Того гнева, который он ощущал в двенадцать на холодном бетоне мафиозного амбара от беспомощности. — Если он умрёт, то только от моих рук, — припечатывает Акутагава. За спиной звенит металл, когда Накаджима резко выдёргивает из кармана тот самый блестящий пистолет, сразу снимая предохранитель, и направляет дуло в его голову. Рюноске не ведёт и бровью, хмуро обернувшись на него. Жёлтые глаза горят огнём, таким, который он не видел ещё никогда. — Я не позволю тебе убить его, — шипит оборотень сквозь зубы, сжимая пальцы на стволе до хруста. Звенит тихий писк, оповещающий об остановке, и уже через мгновение двери лифта открываются, явив перед ними длинный тёмный проход с уходящими вперёд трубами. Акутагава искренне удивлён. Кажется, он нашёл именно то, отсутствие чего он так ненавидел в Накаджиме. Решимость. Даже странно, что её вызвала именно угроза смерти наставника. Неужели он настолько слеп, что верен ему беспрекословно? Только потому, что считает его хорошим человеком? Думает, что знает его? Рюноске знает его намного дольше. Он знает, что доверять Дазаю — инфантилизм, который нужно просто перерасти. Каждый человек рано или поздно разочаруется. Не важно, насколько близким будет этот человек. Акутагава знает это не по наслышке. Акутагава знает человека, который знает это намного лучше кого-либо. Но раз Накаджима так сильно уверен, раз настолько глуп, то он не будет его разочаровывать. На это нет времени. Ничтожество всё увидит сам, когда придёт время. Он без страха отворачивается, чувствуя холод прицела на своём затылке, и делает несколько шагов в темноту коридора. Ацуши так и остаётся стоять на месте, хмуро смотря ему вслед. — Я не пойду с тобой, — произносит он, и Акутагава не сбавляет шага, ступая по холодному подвальному влажному бетону. Кёка смотрит на них ещё секунду, закусив губу, изучает решительное лицо Накаджимы, смотрит в скрывшуюся в темноте чёрную спину, думает о том, стоит ли оно того. Но у неё есть одна цель: выполнить долг и вернуть свою способность. И пусть она не хочет верить Рюноске, она прекрасно понимает, что он не лжёт. Она единственная может точно сказать, что он не лжёт. — А я пойду, — хрипло произносит она, просовывая руку в щель и не давая дверям закрыться, а затем вступает в коридор, быстрым шагом пытаясь догнать бывшего наставника. Идзуми не хочет идти за ним. Она чувствует, будто предаёт своё будущее и своего друга, когда делает это. Когда бросает его одного, ступая за другим. Но другого выбора нет. Она просто не сможет рассказать Ацуши о том, что его суждения о Дазае ложны. Ей не хватит духа. Это может его сломать. И она не хочет брать на себя эту роль, не хочет выступать той, кто разрушит его представления. Доверять человеку, который тебя спас, — не глупость, не инфантилизм, не трусость. Трусость — быть тем, кто не может признать ошибку. — Кёка... Ацуши выдыхает, наблюдая, как её силуэт скрывается во тьме. Пистолет холодит ладонь, когда он её опускает, нехотя шмыгая отёкшим носом. Голова всё ещё гудит. Бок всё ещё невероятно болит. В груди всё ещё не хватает кислорода, чтобы полностью вдохнуть. Это снова происходит. Его снова никто не слушает, его снова ни во что не ставят, оставляя позади. Какого, вообще, чёрта? Он может доказать им, что они не правы. Что они ошибаются. Но для этого придётся найти этого Шибусаву и снова вернуть тигра на его законное место. А один он не справится. Юноша трезво оценивает свои силы. Он трезво оценивает свои травмы, с которыми ещё намучается Йосано, если регенерация не сделает всё за них. Ацуши с силой закатывает глаза, в последний раз оглядывая ненавистный лифт, и запихивает пистолет обратно, делая шаг в темноту. *** — Добро пожаловать в комнату моей коллекции. Шибусава берётся двумя руками за тяжёлую расписную дверь, в центре которой вырезан в камне большой тигр с горящими голубыми алмазами глазами. На долю секунды пальцы с длинными чёрными ногтями проходятся по замысловатому рисунку и только потом толкают дверь вперёд. Дазай лишь вскидывает брови, ничего не говоря. Эта комната до боли напоминала что-то похожее на то, что он видел пять лет назад. Высокие колонны уходят далеко под купольный потолок, аккуратное строение из разноцветного стекла, переливающиеся всеми цветами, кои только можно себе вообразить. Изысканное убранство, как и у всей Цитадели Мёртвых, готические острые углы, шпили и витражи. Дазай не может не поразиться такой картине. Но от одного воспоминания по телу проходит табун мурашек, и юноша стряхивает с себя наваждение, ступая за Тацухико. Он слышит, как Достоевский, идущий с ним плечом к плечу, тихо хмыкает себе под нос, полуприкрыв глаза. Он вообще не смотрит вокруг себя. Для него эти шикарные владения не несут никакого смысла. Нельзя терять и доли самообладания. Это то же самое, что, будучи овцой в волчьей шкуре среди стаи, остановиться и жалобно заблеять. Нельзя ни на секунду убирать с губ снисходительную полуулыбку, выдав глубокую сосредоточенность. Нельзя думать ни о чём, кроме первостепенной задачи. Шибусава горд. Невыносимо и до бесконечности горд. Это слышно в его голосе, когда он оглашает "Драконью" и в гостеприимном жесте разводит руки в разные стороны, приглашая своих гостей внутрь. Он хочет, чтобы им восхищались. И в глубине сознания стоит признать, что Дазай поражён, когда делает шаг в своеобразную комнату. Это не похоже на комнату. "Комнатой" можно назвать его помещение в общежитии, которое Осаму снимает за копейки. "Комнатой" можно назвать их офис в Агентстве. "Комнатой" можно назвать пять широких пространств, разделённых стенами, в квартире Чуи. "Комнатой" можно назвать кабинет Мори в северной башне Портовой Мафии. Это комнатой назвать нельзя. Высокие позолоченные ярки уходят далеко в высь, там переплетаясь в винтовую колонну, извивающуюся змеёй в самом центре просторного зала. Если оценивать его площадь не в квадратных метрах, а в парах, которые поместились бы тут для императорского вальса, Дазай бы назвал что-то около шестидесяти трёх, и это при условии того, что никто не пересечётся полами платьев в танце. Скользкий блестящий мраморный пол, в котором отражаются тысячи огней невидимых ламп и подсвечников. А вместо стен здесь — небольшие ячейки, размером примерно с ладонь, в которых, держась каким-то магическим образом и проигнорировав все законы гравитации, зависли тысячи похожих друг на друга красных кристаллов. Все они сияют, по-разному переливаясь в аккуратно выточенных гранях, и тихо позвякивают при каждом резком потоке ветра. — Это и есть кристаллизующиеся способности? — подаёт голос Осаму, разглядывая драгоценные камни. Нет, их точно больше трёх тысяч, — Неплохая, однако, коллекция. — Прекрасное хобби, — соглашается Фёдор, быстрым взглядом окидывая всё помещение, но при это не слишком впечатлённо обращая на что-то внимание, — сам Дьявол позавидует. Шибусава, видимо, вполне удовлетворился их скудным эмоциональным диапазоном, счёв достижением вскинутую бровь Дазая и скользнувший вверх уголок губы Достоевского, поэтому снисходительно улыбается, будто коллекционер на аукционе, который не собирается ничего продавать, а просто хвастает своим богатством. А это всё — действительно богатство. Чуть больше трёх тысяч эсперов отдали жизни за то, чтобы пополнить эти закрома своим тусклым красным светом. Точнее, пополнить их светом своих способностей. — А ты, получается, Крыса Смерти, продающая информацию Дьяволу? — довольно произносит Тацухико, обернувшись через плечо на Фёдора, — Ведь бо́льшая часть этой коллекции собрана благодаря приобретённой у тебя информации. Осаму смешно с того, как тот смело именует себя Дьяволом. Ведь самому Дазаю хватило пол-интонации, чтобы понять, как в голосе русского с еле ощутимым акцентом звучит явный иностранный сарказм. Дьявол в этом помещении один. Как и один волк в овечьей шкуре. Ну, и третий Шибусава. — Да и удача улыбнулась мне, — перекидывает длинную белую прядь через плечо Тацухико, блеснув такими же красными, как и свои драгоценные камни, глазами, — мой туман покрыл весь город, и даже чуть больше. Вот только... — он складывает руки за спиной, ухмыльнувшись и выдержав короткую паузу. Долгую он бы выдержать не смог — слишком плохо строит из себя загадку и скрывает сквозящий интерес, — Каким образом ты смог раздобыть так много информации? А вот Фёдор молчит достаточно долго, хрипло посмеявшись себе под нос, будто у него спросили что-то смешное. — Просто крысы могут забраться куда угодно, — в итоге говорит он. Дазай не может скрыть пренебрежения за этой фразой, отвернувшись в сторону выдохнув тихое "мяу". Достоевский слышит это, обернувшись на него с провокационной улыбкой. Любую крысу можно поймать за хвост, если она не достаточно изворотлива или кот не слишком глуп. Шибусава во всю наблюдает за их переглядкой, уже было открыв рот, чтобы прокомментировать или высказать своё очень нудное, нестандартное, а главное — очень нужное мнение, как вдруг улавливает краем уха знакомый звук, с которым в помещение врывается порыв холодного воздуха. Прямо за спиной Дазая вспыхивает яркая вспышка в одной из ячеек, а после медленно тухнет, застыв красной ледышкой на своём законном месте. — Да у нас пополнение, — улыбается Тацухико, подходя ближе. Осаму недоверчиво наблюдает за ним, сложив руки на груди. На то, чтобы параллельно прослеживать телодвижения Достоевского рядом с собой, он даже не тратит времени. Он знает, что тот тоже во все глаза наблюдает за ним, поэтому делает вид, что не замечает острого взгляда на своём затылке, незаметно сглатывая от раздражения. — Значит, в Йокогаме умер ещё один эспер, — ознаменовывает Шибусава, без интереса оглядывая бордовые кровавые грани кристалла, такого же, как ещё тысячи до него. Дазай не ведёт и бровью, потому что знает, как Фёдор ищет в его мимике хоть намёк на эмоцию. Но в глубине души он очень надеется, что это не один из его людей. Он даже больше, чем уверен, что это не один из его людей. — Но... — делает несколько шагов назад Тацухико, наградив грустным взглядом стеклянную элегантную сферу внутри центральной винтовой колонны. Улыбка спадает с его губ, и теперь Шибусава выглядит до невозможности серьёзным, когда проводит рукой по хрустальному стеклу. Золото искрится в тёплом свете. Эта ячейка определённо особенная, словно подставка под императорскую корону в центре приёмного покоя. — Пока пустует место для уникальной способности, от коллекции нет никакого толку, сколько ни собирай, — в голосе Дракона чувствуется тоска. Ужасная, пустынная, убивающая тоска. Дазай знает, что всё это напускное. И изящество, и высокомерие, и нарциссические повадки. Коллекционер пытается закрыть богатством пустоту внутри, закрыть за острой улыбкой пустоту в своих воспоминаниях, — Для меня люди — предсказуемые машины из плоти и крови. Всё довольно просто и скучно. И всё же есть один человек, которого я не могу понять. Это я сам. Какой бы ни была грустной его предыстория, Осаму не чувствует к нему ни капли жалости. Нельзя оправдать человека, который уже как пять лет беспорядочно убивает людей ради своей собственной цели. Ради ничего. Эгоизм — грех, который присущ большинству населения Земли. Дазай не является исключением и, возможно, даже может посоревноваться в грехопадении с любым другим. Но то, что представляет из себя Шибусава, — не здоро́во. То, что он сделал пять лет назад с отрядом Мафии, — отвратительно. Конечно, сейчас в Осаму говорит не сочувствие к незнакомым ему людям, с которыми он дай бог хоть раз пересёкся на коридорах, а та ужасная картина, когда об этом узнал Чуя. У трёх тысяч всех этих эсперов были семьи, были друзья, у них была любовь. Сколько ещё людей страдают от того, что когда-то Тацухико перешёл грань? Неизвестно. Белый Кирин вызывает смех и жгучее пренебрежение. Даже если теперь его называют Коллекционер. — В моём сознании есть нечто, похожее на пробелы между строк, которые никак не прочесть, — тем временем продолжает изливать душу Шибусава. — У тебя вообще друзья есть? — прыскает Дазай, складывая руки на груди. — Они мне не нужны, — спокойно улыбается тот, будто пропустил подкол мимо ушей, — Я ведь вижу каждого насквозь. Вскоре я обязательно отыщу правду и заполню пробелы между строк. Тогда-то я и себя пойму. — А вот были бы друзья, так бы не говорил, — всё же закатывает глаза Осаму. И это чистая правда. Когда-то именно люди вокруг помогли пятнадцатилетнему мальцу, не способному даже ложку со стола поднять после очередной попытки уйти из мира, найти другой путь. Когда-то его привели с улицы в северную башню, укутав в чёрное пальто и игнорируя провокационные упирания сложного подросткового характера. Когда-то его приняли в Детективное Агентство, разглядев что-то светлое в чёрных дырах, что именовались его глазами. Когда-то его с силой приложили об стену, наступив ногой на грудь с самодовольной улыбкой, и без слов объяснили, что значит быть человеком. А ведь именно Дазай был тем, кто никогда не хотел быть среди людей. А то, что говорил Шибусава, — простой юношеский максимализм, который уже давно должен был его покинуть. Тацухико оборачивается через плечо с хищной ухмылкой, а затем медленным шагом подходит ближе. Осаму не двигается с места, без какого-либо страха или интереса наблюдая за его поведением. Не ведёт он и бровью даже тогда, когда Шибусава останавливается прямо перед ним, разглядывая серьёзное лицо напротив с таким видом, будто собирался объяснить ребёнку элементарные вещи. — Все способности Йокогамы станут моими, — совсем тихо, но холодно и уверенно шепчет он в его лицо, — Неужели ты думаешь, что найдётся хотя бы один человек, который сможет победить свою способность? Маска, вылепленная задолго до этой встречи, идёт длинной трещиной, когда уголок губы Дазая идёт вверх. Достоевский продолжает молчать, переводя взгляд с одного на другого, а затем и вовсе отворачивается, тяжело вздохнув. *** — Почему ты за ним идёшь? — шипит Ацуши, придерживая рукой больной бок. Он с ненавистью смотрит, как спокойно шагает Акутагава чуть впереди, сложив руки в карманы плаща. Кёка молчит пару секунд, пытаясь подобрать нужные слова. — Он владеет информацией, — в конце концов решает она, — и так мы сможем пользоваться ходами Мафии. А если он вернёт свою способность, то станет нашим козырем в бою. — Он не станет помогать нам, — рычит Накаджима, — Он наш враг. — У нас одна цель, — Идзуми оборачивается через плечо, изучая взглядом его повреждения. Кровавые пятна на белой рубашке засохли, а значит, раны хотя бы немного покрылись коркой и перестали кровить. Это радует, — Устранение Шибусавы. — Это ты так думаешь. Девочка пожимает плечами, ничего не отвечая, и отворачивается. Это ещё больше злит Ацуши, поэтому он отводит руку от раны, рассматривая красный отпечатавшийся узор на ладони, и распрямляет спину. Ему не даёт покоя та дверь, что он видел в своём сне. Кошмары не были новы, юноша часто видел в них чёртствое лицо воспитателя, пустой взгляд, сильные болезненные безжалостные удары и давящую своей темнотой душную комнату, в которой ему несколько раз в неделю вбивали в голову его никчёмность. Но расписная дверь, окутанная белым туманом, никак не вписывалась в тёмные кошмары из прошлого. Её там никогда не было. Он никогда не видел ранее большого белого тигра с голубыми алмазами вместо глаз. Оно пришло только сегодня. Может, это что-то значит? Или это просто ничего не значащее дополнение от слабой психики? У Ацуши нет ответов. Они плетутся по этому туннелю уже вечность. — Кёка, — подаёт вдруг голос Акутагава впервые за всю эту прогулку, — Как погляжу, ты всё ещё хранишь телефон в память о матери. Идзуми не ведёт и бровью, оставив вопрос без ответа. Она отпускает верёвку на шее, которую до этого теребила между пальцев как и всегда от напряжения, и встряхивает головой, идя дальше. А вот Накаджима, не ожидав такой фразы, останавливается, странно смотря им обоим в спину. — О матери? Она никогда не рассказывала, что это за телефон и что он для неё значит. А он никогда и не спрашивал, считая, что это не его дело. У каждого должны быть свои секреты, которые он не хочет произносить вслух. У Ацуши это были кошмары и страх каждый чёртов раз, когда он выпускает тигра. Страх за то, что дикое животное может перестать ему подчиняться и причинит вред другим людям. Но он считал Кёку близким человеком. Если бы она села перед ним и спросила, что лежит у него на душе, Накаджима бы не сомневался и секунды в её искренности, не сомневался бы в том, что она сохранит его тайны и не позволит им вылититься в свет. Он бы рассказал ей всё, что все восемнадцать лет теплится в душе. Каждый чёртов вопрос о своей слабости, вышитый красными нитями вдоль рук. Может, его ошибка была в том, что он так не сделал для неё? Или в том, что не стал для неё человеком, которому она могла бы довериться? Тогда почему Акутагава знает об этом? Неужели он ближе для неё, чем Ацуши? Это больно. — Что, ты и об этом ничего не знаешь? — кидает через плечо Рюноске. Он знал, что Накаджима не знает. Он сделал это специально, чтобы кинуть ему в лицо его незначимость. Но Ацуши не считает Акутагаву для себя никем. Он знает, что все слова и действия Акутагавы нацелены на то, чтобы его морально и физически раздавить. Ему плевать на его слова. Гораздо больнее то, что Кёка ничего не говорит. Он считает её своей подругой. Она, видимо, не считает его никем. — Какой самый короткий путь? — спрашивает Идзуми, будто ничего не произошло. Рюноске смотрит на Накаджиму ещё с минуту, а затем закатывает глаза, хрипло отвечая: — Ноль-пять-ноль-пять. Девочка быстро кивает. Может, она пошла за ним не потому, что у них одна цель. Не потому, что так они смогут пользоваться ходами Мафии. Может, не потому, что он владеет информацией. Может, она пошла за ним потому, что он близок ей больше Ацуши. Накаджима сжимает кулаки до белых костяшек, переходя на быстрый шаг, чтобы догнать их. На спине продолжают танцевать от напряжения мурашки, а в груди стучит явная обида. Неужели он сделал для неё недостаточно? Он ненавидит каждую секунду этой ночи. Каждое слово, произнесённое сегодня. Каждое своё действие, каждую свою мысль и чувство. Больше всего сегодня он ненавидит себя. Взять себя в руки снова кажется непосильным. Хочет остановится, сесть на пол, обхватив руками колени, и впиться в кожу зубами, чтобы подавить всю боль и внутренние рыдания. Хочется хоть на секунду признать свою слабость, отказаться от всего, убежать очень и очень далеко. Он так устал чувствовать себя беспомощным. Он так устал поступать так, как нужно. Единственное, почему он продолжает идти, — Дазай-сан и Агентство. Первый всё ещё находится в Цитадели, и Ацуши даже не знает, как он там. Он не верит в то, что сказал ему Акутагава. Дазай не может быть предателем. Это абсолютно и точно исключено. И пусть и Рюноске, и Идзуми думают, что он просто глупый мальчишка, не способный принять реальность из-за своих представлений и ожиданий. Это не важно. Ацуши уверен в своих мыслях. Человек, коим является Дазай, так бы не поступил. Плевать, что было раньше. Люди могут измениться. Он знает это по себе. Агентство всё ещё нуждается в нём. Если он не остановит Шибусаву, они могут пострадать от своих способностей. Чем быстрее он решит эту проблему, тем быстрее они будут в безопасности. Сегодняшняя ночь вскрывает все раны и олицетворяет людские пороки и слабости. Сегодняшняя ночь покажет, кто есть кто на самом деле. Самое тёмное время наступает только перед рассветом. Они выбираются из тоннеля спустя пятнадцать минут, когда Акутагава останавливается у лестницы, дёрнув пару раз за проржавевший металл, чтобы удостовериться в его целостности. После кивает Кёке подбородком, но та качает головой, немо пропуская его вперёд. Рюноске пожимает плечами, быстро оглянувшись на хмурого Ацуши, который только что их догнал, и хватается за перекладину, одним мощным рывком забрасывая своё худое тело полностью на лестницу. Добравшись до верха, медленно прощупывает потолок над собой, ища дверцу люка, и чуть приоткрывает его, выглядывая наружу. С минуту оглядывает местность например опасности, а после кивает сам себе, откидывая крышку и выбираясь на поверхность. Ночное тёмное небо и свет полной луны виднеются из круглого отверстия в потолке. Кёка выбирается второй, быстрыми движениями забираясь вверх по лестнице, и Накаджима неуверенно берётся за перекладину, подняв голову к небу. Хмурит брови, оценивая, насколько смогут вытащить его вес его собственные руки, а затем морщится от боли, когда бок начинает саднить. Медленно, пытаясь не перекладывать вес на больную сторону, он тоже достигает верха, закинув локти на асфальт и трудно дыша отёкшим носом. Акутагава, видя его заминку, подходит ближе, предлагая свою руку, но Ацуши только рычит сквозь зубы, из принципа подтягиваясь на предплечьях и самостоятельно вылезая из люка. Рюноске хмыкает себе под нос, но ничего не говорит, складывая руку обратно в карман. Они находятся совсем недалеко от Сурибачи, в промышленном районе на окраине. Стоило догадаться, почему они шли настолько долго. Крыши и трубы заводов тянутся вверх, узкие пешеходные мосты проходят через крыши, всё пространство ограждено лабиринтами из цистерн и контейнеров. На секунду кажется, будто туман до сюда не добрался, но верхушки вышек окутывает полупрозрачная вуаль, а из щелей тянутся тонкие белые лапы. Здесь тоже опасно, здесь нельзя долго находиться. Вдалеке, касаясь, казалось, усыпанного звёздами чёрного неба, виднеется огромное строение причудливой формы. Это и есть Цитадель Мёртвых. И именно там сейчас находится Дазай. — Стоило догадаться, — усмехается Акутагава, вырывая Ацуши из мыслей. Тот прослеживает его взгляд, направленный куда-то высоко, и коротко выдыхает носом, — Это же моя способность, неудивительно, что он чувствует моё местоположение. Перекинув одну ногу через перекладину, с высоты, примерно равной десятому этажу, на одной из вышек возвышается чёрный силуэт Расёмона. Его тень огромна, а на теле, состоящем из переплетающихся чёрных лент, не видно ни единого повреждения. И это достаточно странно, учитывая, насколько хорошо его подрал часом ранее Зверь Лунного Света. Если способности умеют восстанавливаться, то у них не останется и шанса на то, чтобы их победить. Как можно вообще одолеть свою способность? — Я помогу, — выступает вслед Кёка, и Ацуши невпечатлённо вскидывает бровь, отворачиваясь. Чего и требовалось ожидать. — Нет, — отрезает Рюноске, не отводя взгляда от Расёмона, — Я справлюсь с ним сам. Тебе бы тоже не мешало. Идзуми замирает на месте, но не перечит, наблюдая за тем, как он уходит в нужную сторону, скрываясь в комьях тумана. Расёмон наверху стреляет в своего обладателя красным дьявольским взглядом, а после срывается с места, подобно стреле, и бросается вниз. Накаджиму это совершенно не заботит. Пусть развлекается так, как посчитает нужным. Плевать, что с ним сделает его пресловутый Расёмон. Юноша поднимается с земли, отряхивая руки, и только было собирается что-то сказать, как вдруг… — У нас тоже есть дела. Он в непонимании оборачивается через плечо, прослеживая взгляд Идзуми, и на секунду дыхание перехватывает, когда он замечает, как в нескольких метрах от них замерла белёсая фигура Снежного Демона. Он уже обнажил свою катану, сверкая жёлтыми глазами в их сторону. Они их нашли. Почему так быстро? Кёка быстрым движением руки достаёт свой клинок, отбрасывая ножны в сторону, и становится в боевую позу, приготовившись к атаке. По решимости на её лице видно, что она ожидала этого. — Ты тоже делай то, что должен, — последнее, что бросает она в его сторону, перед тем, как первой ринуться в бой. У Ацуши уже нет сил с ней спорить. Что-то доказывать, предлагать помощь, убеждать в том, что она подвергает себя опасности. Она всё равно его не послушает. Она всё равно послушала бы Акутагаву. Накаджима не удивляется, когда слышит за своей спиной скрип металла, с которым прогибается от чужого веса газовая труба. Юноша медленно оборачивается через плечо, без страха встречаясь взглядами с горящими тигриными зрачками напротив. Тёмная фигура нависла над ним, острыми когтями вцепившись в точку опоры. Хвост качается из стороны в сторону, как у кошки, нашедшей свою добычу. Если первые две смогли найти их, то дикий зверь, обладающий острым обонянием, и подавно. Ацуши достаёт из кармана пистолет, снимая предохранитель, и заправляет окровавленную рубашку подальше в брюки, чтобы пережать рану. Нужно просто победить свою способность, чтобы она к тебе вернулась. Звучит легко только на словах. На деле он понимает, что у него нет шансов. Но и шанса сбежать тоже нет. Не тогда, когда он, раненый, снова стоит один посреди пустого пространства перед диким, тяжёлым и быстрым существом. Значит, он сделает то, что должен. *** — Именно чиновники отправили Шибусаву на Конфликт Драконьих голов пять лет назад, — произносит Чуя, и Анго тихо сглатывает, пытаясь не подать вида, — Речь шла о том, чтобы остановить конфликт, охвативший всю Йокогаму, но он в этом не был заинтересован, горы трупов лишь росли. Накахара делает ещё один шаг вперёд, и теперь расстояние между ними минимальное. Ему придётся разве что руку протянуть, чтобы впечатать Сакагучи в стену. — Тем не менее, правительство продолжало его защищать, считая, что он ценный эспер, способный в одиночку противостоять атаке хоть целой армии одарённых. Голос стал холодный, обжигающий, а синие глаза врезались прямо в душу, вызывая неосознанное опасение. Анго чувствует себя загнанным в угол. Откуда Чуе настолько много известно? — Поэтому вы не только закрывали глаза на убитых им за пределами страны, но и уничтожали за ним все улики. Накахара вскидывает голову, ухмыляясь уголком губы. — Я потратил три года на то, чтобы узнать всё о том конфликте, — цедит сквозь зубы он, — Потому что тогда погиб весь мой отдел. Анго не знает, что можно здесь ответить. Он совершил огромную ошибку, когда позвал его сюда. Он просто не знал, насколько Шибусава насолил Чуе. Но сейчас пути назад нет. Нет и возможности остановить Тацухико без него. Главное — ответить правильно. Любая ошибка может привести к преждевременной и болезненной смерти, учитывая, насколько сильно Накахара сжал пальцы в кулаки. — Это всё ради мира в нашей стране… Неправильно. Сакагучи даже моргнуть не успел, как сильная тонкая рука скользнула вверх, в одно мгновение ухватив точно за шею. Кислород покинул лёгкие, и из горла вырываются лишь слабые хрипы. Мужчина чувствует, как его поднимают в воздух, и теперь ноги не достигают пола. Кровь отлила от лица, и единственное, что может сейчас сделать Анго, — ухватиться двумя руками за кисть в чёрной перчатке. — Следи за языком, — выплёвывает Чуя, спокойно наблюдая за тем, как морщится от боли чиновник, — Если бы вы не послали его тогда, мои товарищи были бы живы. Тысячи людей сейчас были бы живы. Мысли спутались в голове от недостатка кислорода, и на секунду Сакагучи кажется, что он вот-вот потеряет сознание, что Накахара вполне может его убить, лишь сжав тиски чуть сильнее. — Ты... ты убьёшь меня? — сквозь боль хрипит он, — Я не против... Я был готов к этому, когда обращался к тебе за помощью. Накахара сводит брови к переносице, задумавшись о чём-то, а затем брезгливо расцепляет пальцы, вышвыривая полусознательное тело от себя. Анго больно ударяется об пол, проезжаясь коленями по бетону, и жадно вдыхает через рот, тут же закашлявшись. Лёгкие обожгло, а в горле скопился противный металлический привкус. Он упирается руками в пол, пытаясь перевести дыхание. Неужели сработало? Но он понимает, что нихуя подобного, только тогда, когда краем уха улавливает хриплый тихий смех. Он обескуражено вскидывает голову, оглядываясь на Чую, и тот истерично ухмыляется, встряхивая рукой. — Как же ты себе льстишь, — произносит юноша, наклоняясь к мужчине, — Нахрен мне не сдалась твоя жизнь. Я не тупой придурок, который не понимает, что пять лет назад ты был разве что разведчиком. Никто не слушал тебя, когда ты был против взаимодействия с Шибусавой, разве нет? Да и бессмысленным убийством я не верну свой отряд к жизни. Я ведь теперь детектив, верно? Я спасаю чужие жизни, а не забираю их. Поэтому побойся бога, ничтожество. Анго на секунду теряет дар речи. Он не ожидал такого поворота событий. Неужели Агентство настолько сильно его изменило? Но что это тогда за острота во взгляде, зачем он тогда пришёл, если не за этим? Он бы не сделал этого просто так. Ни за что в жизни. Поступки Накахары всегда рациональны и никогда бессмысленны. Но предугадать их кажется невозможным. — Тогда... — Сакагучи закашливается, потирая шею. Под воротником расползаются пять фиолетовых пятен, — тогда чего ты хочешь взамен на помощь? Чуя ухмыляется, склоняясь ещё ниже и упираясь локтем в колено. — А вот это уже совершенно другой разговор. *** Передвигаться быстро сложно. Маневрировать между труб, пытаясь выиграть расстояние для прицела, — ещё сложнее. Особенно, когда соперник двигается в несколько раз быстрее, мощными лапами отталкиваясь от земли и совершая высокие прыжки. Ацуши почти задыхается, когда выворачивает из-за угла, слыша за спиной утробное рычание, и тормозит пятками по асфальту, быстрым движением разворачиваясь и нанося два-три выстрела. Тёмная фигура с синими глазами не издаёт и звука, продолжая неспешную прогулку к своей добыче, а золотые куски металла отрикошечивают от тигриной морды, со звоном падая вниз. Накаджима сглатывает. Только этого не хватало. Пули его не берут. И что же теперь делать? Но у него нет времени на размышления. Уже через секунду невредимый тигр в один прыжок летит на него, выставив вперёд когти. Юноша кидается в сторону, пытаясь выйти из зоны поражения, но в последний момент тигриная лапа всё же задевает его руку. Ацуши теряет равновесие, падая на колени, и громко вскрикивает от резкой боли. Ему не нужно осматривать повреждения, чтобы понять: рука разодрана в мясо. Сквозь огромную дыру в рубашке виден окровавленные глубокие порезы, и он быстро зажимает их другой рукой, глотая непрошёные слёзы боли. Оказывается, ещё и этого не хватало. Зверь Лунного Света приземляется на четыре лапы, вильнув хвостом, и зло скалится, недовольный тем, что добыча увернулась. Накаджима знает, что нельзя терять бдительность, что бы ни произошло. Поэтому быстро хлюпает носом, поднимая взгляд. На загривке тигра, что на секунду обернулся к нему туловищем, что-то сияет. Ацуши прищуривается и замечает, как сквозь тёмную шерсть виднеется маленький ромбообразный красный кристалл. Он видел его раньше. Такой же был во лбу Снежного Демона, но он не придал тогда этому значения. Может, в этом и кроется секрет способностей? Если им всё равно на внешние повреждения, то, может, только этот кристалл — их Ахиллесова пята? Нужно его разбить? Других вариантов Накаджима не видит. Он вообще не видит никаких способов одолеть этого подонка. С его слабостью и ранами это в целом кажется невозможным. Но он хочет жить. Он хочет помочь Агентству. А значит, сделает всё, чтобы выжить. Значит, попытка не пытка. Он тяжело поднимается на ноги, чуть кренясь в раненный бок, и поднимает дуло, стреляя. Но в который раз щелчок не даёт никакого смысла. Юноша в непонимании смотрит на своё оружие, сведя брови к переносице, и быстрым движением откидывает блок снизу, с ужасом осознавая, что патронов нет. — Чёрт! — Ацуши отшвыривает бесполезный пистолет от себя. Тигр злорадно рычит, уже отклоняясь назад и готовясь к очередному прыжку. Времени, сука, нет. Накаджима снова срывается на бег, но бежать с разорванной рукой и саднящим боком наперегонки со здоровым диким зверем изначально было плохой идеей. Он снова его догоняет. Причём довольно быстро. Юноша успевает разве что рот открыть, хватая горящими лёгким спасительного воздуха, как вдруг тяжёлая лапа одним замахом врезается в его спину, откидывая в стену. Желудок ударяется о селезёнку, лёгкие сплющивается, а бетон от силы удара идёт мелким трещинами. Уже через секунду и пару мучительных вспышек боли в позвоночнике он опадает громоздкой кучей на землю, выплюнув ещё один сгусток крови. Твою мать. Это кажется невозможным. Но удивительно, насколько много мыслей может пронеслись в голове умирающего человека. А Ацуши и вправду кажется, что совсем скоро ему придёт конец. Он находит глазами лежащий неподалёку кирпич, оставленный строителями. Тигра вблизи не видно. Может, это его последний шанс. Подняться намного больнее, чем упасть. Разорванные сухожилия воют болью, предплечья дрожат, когда он пытается приподняться на них, чтобы вытолкнуть тело в вертикальное положение, ноги подгибаются, колени, казалось, готовы вывернуться в другую сторону. Но он всё равно поднимается. Он всегда поднимался. Лучше умереть, стоя на ногах, чем беспомощно валяясь на земле. Это он понял ещё с приюта. Кирпич, который он обхватывает двумя руками, весит не меньше десяти килограмм, и Накаджима чувствует, как по лбу стекает одинокая капля холодного пота от усилия. Краем уха он слышит, как звенит друг о друга металл, а когда поворачивает голову, замечает Кёку, которую зажал в угол Снежный Демон. Она рычит, отбиваясь из последних сил, выворачивает клинок в разные стороны, отпрыгивает и огибает призрачную фигуру перед собой. Но пропускает, как острая катана скользит чуть ниже головы, силясь перерезать горло, и когда Идзуми отклоняется назад, не замечает, как рвётся тонкая верёвочка на шее. Девочка замирает, неверяще смотря перед собой, когда маленький телефон с брелоком падает на землю, чудом не разбиваясь. Ацуши замечает, как затряслась её нижняя губа, и она абсолютно потеряла бдительность, остановившись в своих попытках отбиться. Что происходит? Неужели этот телефон настолько много для неё значит? Но Накаджима уже не думает об этом. Он видит, как Снежный Демон отводит руки назад, замахиваясь катаной в страшно сильном ударе, и не осознаёт, как быстро выходит вперёд, выставляя кирпич и заслоняя девочку собой. Он не знает, что движет им в этот момент. Страх, боль, решимость. Он не даст ей забрать жизнь Кёки, чтобы она ранее ни говорила и как бы ни поступала. Лезвие идёт вниз, а после входит точно в центр камня, зависая в каких-то сантиметрах от горла Идзуми. Кёка дёргается, моргая один раз, и резко отшатывается назад. У Снежного Демона нечеловеческая сила. Это Ацуши понимает тогда, когда из последних сил пытается сдержать оружие внутри кирпича, пока мечник тянет в противоположную сторону, силясь выхватить катану обратно. Это даёт время, пока способность безоружна. А он может потерпеть. — Кёка-чан! — рычит сквозь зубы Накаджима, оборачиваясь через плечо, — Не медли, разбей кристалл у неё на лбу! Слава богу, она всё понимает сразу. Быстро приходя в себя после осознания, что ей только что спасли жизнь, она перекидывает в руке клинок рукоятью к себе, и в прыжке хватает замершего призрака за шею, заставив склониться к земле. Точным движением она разбивает кристалл с громким треском, и тогда пространство взрывается оглушающим хлопком, а фигура рассеивается белым туманом в её руках. Неужели получилось? Стоит ей подняться снова, а Накаджиме отдышаться, разглядывая внутри кирпича в своих руках оставшуюся катану, стоит ему только обрадоваться, что, кажется, получилось, стоит волне облегчения скатиться по телу, как ногу прошибает ледяным уколом боли. Настолько зверской, что Ацуши заходится в громком крике. Опустив взгляд вниз, он замечает, как крепкие челюсти Зверя Лунного света сомкнулись на его лодыжке, а когда он, не помня себя от боли, бьёт кулаком по тигриному затылку, его откидывают в сторону, ударяя об асфальт. Небо перекручивается в глазах несколько раз, и он падает на спину, слишком поздно замечая, как в его сторону уже летит огромный зверь, выставив вперёд лапы в атаке. Кошка нашла свою добычу. Теперь добыча никуда не сбежит. Да чёрта с два. Ацуши с силой выставляет перед собой камень острой стороной катаны вперёд, и когда огромная раскрытая пасть встречается с ней, толкается в него ногой, проталкивая дальше. Кирпич застревает в клыках, не давай чудовищу закрыть рот, а лезвие проходит сквозь череп, как нож сквозь масло, и протыкает голову насквозь ровно в том месте, где горит красным ромбовидный кристалл. Громкий треск, и… И снова хлопок, а после — белые комья тумана. И ничего. Тигра. Больше. Нет. Накаджима в неверии оглядывается вокруг себя, откинувшись затылком на асфальт и раскинув руки в разные стороны. Он пытается отдышаться, пока в глазах продолжает гореть страх, а в венах кипятиться адреналин. Он это сделал. Он, чёрт возьми, это сделал. Волна облегчения прокатывается по телу, и юноша впервые за последние несколько часов позволяет себе без страха прикрыть глаза, слабо улыбнувшись. Он справился со своим же тигром. Это похоже на яркую эйфорию, на объявление о ремиссии после долгой борьбы с болезнью. Он доказал сам себе, что может. Но долго радоваться ему не позволяет суровая реальность, в которой всё ещё есть прокушенная острыми клыками нога, до мяса раненная когтями рука, горящие лёгкие и больная голова. Не даёт осознание, что это ещё далеко не конец. Туман всё ещё над городом, его друзья всё ещё в опасности, Дазай-сан всё ещё у этого Шибусавы. Ещё ничего не закончилась. Это всего лишь маленькое удачное сражение, а не победа в большой кровопролитной войне. Волна облегчения прокатывается пеной по его телу, в последний раз охладив нрав солёной ледяной водой, и уходит назад с отливом подальше от берега. И Накаджима с ужасом понимает, что ему придётся снова встать. — Ты ранен?! — к нему быстро пролетает Кёка, не помнящая себя от страха, и дрожащими маленьким руками убирает мокрые от пота белокурые волосы, прилипшие ко лбу. Она с ужасом присаживается на колени, присев рядом, и дикими глазами осматривает его израненное тело. Ого, неужели мы снова стали друзьями? Ночь не закончена. Война не закончена. Ему всё ещё нельзя показать слабости. Нельзя, чтобы его отправили в травмпункт раньше того, как на посту врага засияет их флаг. Поэтому Ацуши закусывает губы, поднимаясь на локтях и садясь на своём месте. — Всё в порядке, — на выдохе произносит он, подавляя желание сплюнуть кровь в горле, — Когда тигр вернётся, всё исцелится. Не переживай. Ты сама как? Идзуми ошеломлённо хлопает глазами, и юноша видит, как снова задрожала её нижняя губа. — Я... Конечно. Да. Со мной всё хорошо. Накаджима удовлетворённо кивает, зажимая руку ладонью другой. Ну же, это всё скоро должно закончиться. Когда уже этот упёртый Зверь Лунного Света вернётся, и эта боль уйдёт? Когда это закончится? Он терпеливо ждёт, оборачиваясь через плечо. Там вдалеке возвышается огромная башня, касающаяся верхушкой белых комьев обломков, разрезая плотный туман. — Цитадель Мёртвых, значит, так? — пытается сменить тему он, чувствуя на себе всё ещё обеспокоенный взгляд девочки. Наверное, он это делает больше для себя. Чтобы увести внимание от невыносимой боли, — Именно там сейчас находится Дазай-сан. Мы должны спасти его. Он знает, что делать. Он уверенно кивает самому себе, но когда оборачивается обратно, желая увидеть на лице Кёки поддержку его словам, находит там лишь смятение и шок. Она моргает, уводя взгляд в пол, и прочищает горло, вертя между пальцев тонкую верёвочку от телефона. — Должны спасти... Да, конечно… Ацуши хмурит брови. И что это значит? Но когда он только собирается задать этот вопрос, замечает, как по плечу Идзуми мягко хлопает бледная призрачная рука. Она дёргается от неожиданности, но только увидев, как Снежный Демон протягивает ей что-то на сложенных в лодочке ладонях, поднимается на ноги, непонимающе уставившись на свою способность. Мечница в приглашении подводит руки ближе, и девчонка моргает, замечая свой упавший на бетон телефон. Поднимает взгляд к жёлтым сожалеющими глазам, опускает обратно, разглядывая побрякушку, и несмело принимает, тут же прижав к груди. Снежный Демон стоит там ещё секунду, потупив глаза в землю, а потом исчезает, охладив их потоком ветра. Ацуши сконфуженно смотрит на Кёку, потирая предплечья. — Значит, твой дар к тебе вернулся. А моей тигриной регенерации ещё нет... Я же победил его, почему… — Не распускай сопли, котёнок. Накаджима закатывает глаза и морщится, будто его ударили прямо по больной ноге, и устало оборачивается через плечо. Точно. Он забыл о ещё одном их спутнике. Идзуми дёргает подбородком, тоже оглядываясь на спокойно шагающего к ним Акутагаву, продолжая сжимать возвращённый телефон. — Ты тоже вернул свою способность? — даже как-то досадно спрашивает Ацуши. Может, в глубине души он надеялся, что Рюноске не справится. А может, как раз наоборот, но показывать это ни в коем случае нельзя. В любом случае, намного лучше, когда рядом не бродит тёмный демон Расёмон. Акутагава хмыкает, протягивая руку. Из рукава его пальто протягиваются ленты, тут же сплетаясь между собой. Ну, чего и требовалось ожидать. Правда, на лице видны ссадины и грязь. Значит, маленький портовый щенок как обычно достаточно измотался перед тем, как одержать свою победу. Накаджима снова оглядывает себя. Раны всё ещё кровоточат, бок всё ещё болит, когда он заваливается в сторону, и даже когда он убирает ладонь с плеча, замечает, как по ней идут красные рисунки, а вены продолжают пульсировать. Ничего не происходит. Ничего не зарастает так, как должно. — Но почему тогда моя способность… — Ты идиот. Эта фраза оглушает, и сначала Ацуши даже не понимает, что обратились к нему. Но, когда Идзуми отшатывается в сторону, а Рюноске присаживается перед ним на колено, понимает, что это не предобморочный бред. — Твой тигр не возвращается к тебе, потому что ты сам не пускаешь его, — Акутагава шипит это прямо в его лицо, и Накаджима просто не может пошевелится, уставившись в серые глаза напротив, — Ты думал, что принял свою способность? Думаешь, вся боль, что живёт внутри тебя, испарилась? Думаешь, тебе стало легче дышать? Да хрена с два. Ты навязал себе это, чтобы не казаться слабым, чтобы стать в чужих глазах кем-то. Ты не всесильный, оборотень. Твоя душа всё ещё отравлена. А всё потому, что ты не позволяешь себе признаться в том, что тебя гложет. Оно где-то внутри, я знаю это. Он склоняется ещё ниже, окинув кровавые пятна на рубашке брезгливым взглядом. — Но у меня нет времени с тобой возиться, прости. Я закончу миссию, чего бы мне этого ни стоило. С тобой или без тебя. Хотя второй вариант был бы предпочтительней. Акутагава поднимается, поправляя полы плаща, будто ничего не произошло, и разворачивается, быстрым шагом удаляясь. У Ацуши нет слов. Ему кажется, что только что залезли в его душу, безошибочно нашли больное место, указали на всё, что он так долго скрывал, и оставили после себя холод. Вывернули наизнанку, обнажили самые тёмные уголки сердца. Он чувствует себя... Боже, он чувствует себя ужасно. Зачем он это сделал? Что он хотел этим сказать? — Акутагава, стой! — опомнился Накаджима, жадно хватая ртом воздух. Его стало критически не хватать. Он только сейчас понимает, что, вроде бы, задержал дыхание, — Акутагава! Но Рюноске не слышит. Он прямым шагом уходит в туман, скрываясь в его белой полудымке. И Ацуши снова чувствует себя одним. Избитым животным, брошенным посреди проезжей части. Сердце стучит, будто молотом по наковальне, грозясь сломать рёбра и выскочить наружу. В голове идёт плотный белый шум, а перед глазами снова вырастает огромная чужая и манящая расписная дверь, окутанная туманом. На него всё ещё смотрит огромный белый тигр, сверкая голубыми алмазами зрачков. Он не может. Он, чёрт возьми, не может. — Нет, — склоняется к коленям юноша, содрогаясь от сухих рыданий. Паника подходит к горлу, но глаза остаются сухими. Ему не хватает воздуха. Ему больно вздохнуть. Кёка наблюдает за ним ещё пару секунд, теребит в руках оставленный телефон, оглядывается туда, где только что скрылся Акутагава. И сдаётся. — Ты ранен, — она говорит это совсем тихо, так, что сквозь стучащий в висках пульс её голос звучит как шёпот, — Отдохни здесь. Ацуши не может поверить своим ушам, когда вскидывает голову. Только не это. — Кёка… — Прости, что не рассказывала, — вдруг шепчет Идзуми, делая несколько неуверенных шагов вперёд, — Я не хотела, чтобы ты знал. О том, что этот телефон управляет Снежным Демоном, и что на самом деле я не хотела ненавидеть её. Следующие шаги даются более уверенно. В груди Накаджимы что-то надламывается. — Я закончу эту миссию. С тобой или без тебя. Прости. — Стой… Она не слышит. — Пожалуйста, стой! Шаги тонут в его крике. — Остановись! Он из последних сил тянет руку вперёд, тут же теряя равновесие и снова падая на асфальт. Он не чувствует боли, стирая подбородок в кровь. Её фигура тоже тонет в белом тумане. Кажется, что последняя надежда тонет в этом белом тумане. Грудная клетка разрывается. Кислорода нет. Он видит опустошённую промзону, давящую на него своим весом. Он не чувствует, что у него бьётся сердце. Он снова остался один. Внутри что-то ломается с противным треском, а ветер продолжает издевательски завывать в щели приоткрытой расписной двери. *** На обратной стороне огромной расписной двери, что представляет собой вход в Драконью, изображён огромный длинный дракон. Его хвост извивается к самому полу, а голова склонена к земле — настолько фантазийному существу трудно уместиться на плоскости гранита. Каждая чешуйка поблёскивает серебряным отливом, а в глазах горит красный огонь драгоценного рубина. Фёдор усмехается сам себе, проворачивая старинный ключ в замочной скважине один раз, и, дождавшись характерного щелчка, кладёт обратно в карман своей шубы. — Всё идёт по плану? — не оборачиваясь, спрашивает он куда-то вперёд себя. Дазай оглядывается на его широкую спину, сводя брови к переносице. Ему совершенно неприятно находится с ним один на один. Тем более, работать с ним один на один. Тем более, когда весь город в опасности, и его спасение сейчас лежит на его плечах. А если они работают вместе, то и на плечах Достоевского. По коже ползёт противный мороз от раздражения. — Да. Пробраться сюда было не самой лёгкой задачей. Я, кстати, до сих пор не очень понимаю, по какой причине ты со мной объединился? Ты ведь был тем, кто пригласил Шибусаву в Йокогаму. Он прослеживает взглядом, как Фёдор плавно отходит от двери и, напевая себе под нос какой-то неизвестный Дазаю мотив, скорее всего, даже не японский, подходит к определённому сектору коллекции. Все кристаллизованные способности одинаковы, разве что с небольшими отличиями. У некоторых грани не такие острые, стёртые временем, но это скорее в силу их возраста. У некоторых немного другой оттенок излучаемого света, некоторые дают его чуть меньше, у некоторых отколоты куски. Осаму бы ни за что их не различил. Но Достоевский и на секунду не задумывается, когда протягивает руки к двум определённым, зависшим в соседних ячейках, и аккуратно берёт их в ладони. Под кожей перчаток их свет чуть тухнет. — Если бы ты действительно думал, что я откажусь, ты бы со мной не связался, — всё-таки оборачивается тот, медленным шагом направляясь ближе. Дазай хмурится сильнее. Да, это действительно так. — Я хочу знать настоящую причину, а не ту, что ты выдумал в баре. Улыбка не сходит с его губ ни на секунду, и об неё, кажется, можно порезаться. Достоевский молчит пару секунд, прикрыв глаза, но, видимо, сдаётся. — Я хочу увидеть мир таким, каким он должен быть, — он не обращает никакого внимания на вскинутую бровь Дазая, продолжая, — Чем больше развлечений, тем лучше, так? Его акцент жёсткий. Если у Купалы, с которым Осаму довелось побеседовать недавно, он был более бросающимся в глаза, но при этом более плавным и ненавязчивым, то в голосе Достоевского были твёрдые согласные, характерные ударения, отличные от японских фонетические интонации. Это только больше выводит из себя. Хотя Дазай не может назвать хоть одну деталь в Достоевском, которая бы не выводила из себя. — Я не желал с тобой сотрудничать, — откровенничает он, — Мне пришлось пойти на это, чтобы сделать клоуна из Шибусавы. В прошлом он обвёл вокруг пальца японское правительство. Фёдор лишь пожимает плечами, никак не задетый фразой о негативном отношении. — Он всё равно собирался в Йокогаму, пригласи я его или же нет. О да. Дазай это знает. Именно поэтому пришлось искать одну изворотливую крысу, которая решила ускорить процесс. Именно поэтому пришлось пропадать в городе последние две недели, чтобы замести за ней и за собой все следы. Именно поэтому пришлось терпеть невыносимые изучающие и вечно анализирующие сбоку взгляды фиолетовых глаз. Именно поэтому пришлось врать. Без Достоевского ничего этого бы не было, как бы ни было противно это признавать. — Прошу, — Фёдор останавливается перед ним, на вытянутых руках предлагая два кристалла, а после поочерёдно указывает на каждый кивком подбородка, начиная с левого: — Этот призывает эсперов, находящихся в поле зрения. А этот смешивает в себя способности тех, кто касается. Если эти два кристалла проглотят всю коллекцию, то источник энергии тумана будет истощён, и он перестанет распространяться. Дазай фыркает себе под нос. Он вытачивал этот план последние две недели, он знает абсолютно всё о том, что нужно сделать. Они обговорили это не один раз. Достоевский видит его недовольство, улыбаясь шире. — Используй свою способность, чтобы разрушить оболочку и вернуть способности… — Владельцам, — обрывает его Осаму, не дослушивая, и Фёдор лишь хмыкает, в приглашении протягивая руки. Что ж, если так невтерпёж, мол, вперёд. Фиолетовые глаза привычно врезаются в его лицо, но Дазай не подаёт вида, уставившись на дары перед ним. План откорректирован миллионы раз. Проработан до мельчайших деталей, готов к абсолютно любым изменениям. Каждая часть этого спектакля была отрепетирована сотни раз. Он знает, что выйдет победителем. Но руки всё равно нервно колит на кончиках пальцев. Он не доверяет Достоевскому. Несмотря на то, что сам пришёл к нему. Он знал, что Тацухико приехал бы в Йокогаму в любом случае, и тогда рассеять туман было бы невозможно. Поэтому изначально начал думать в том направлении, чтобы пробраться к нему в тыл. Тем более, они уже условно знакомы. Дазай помнит, чем закончился Конфликт Драконьих Голов. Его золотой билет сюда — Фёдор, которым он воспользовался. Но воспользоваться Фёдором нельзя. Он обязательно что-то заберёт взамен. Связываться с ним — ещё бо́льшая опасность. В его присутствии нельзя даже моргать, а спать нужно только с открытыми глазами. Но он пошёл на этот шаг. Правда, пришлось с головой уйти в проработку всех путей отступления, на изучения всех аварийных выходов, через которые можно уйти со сцены. Это стоило того. Остался последний шаг. Осаму не знает, куда свернёт сюжет через секунду. Но готов к любому повороту событий. А значит, отступать назад нельзя. На кону стоит слишком много. Он смело протягивает руки, кладя их поверх ладоней Достоевского, и исполняет последнюю прописанную в сценарии сцену, используя Исповедь. А дальше — чистая импровизация уже по ходу событий. Камни озаряются обжигающим глаза ярким светом, и Фёдор делает несколько шагов назад, предусмотрительно прикрыв лицо. Уже через мгновение Дазай концентрирует силы, что готовы вылиться за край после того, как грани оболочки треснули, и аккуратно, с ювелирной точностью сливает их воедино. На это требуется достаточно сосредоточенности, поэтому он не замечает рёва ветра в ушах и того, как развивается за ним накинутый на плечи белый плащ. Волосы, заправленные за уши, растрепались, а по виску стекает одинокая капля холодного пота. Он не замечает, как Достоевский в ожидании округлил глаза, повесив руки по швам. Но медлить действительно больше нельзя. Надо просто с этим покончить. Три, два, один… Яркий столб света взлетает вверх, прямо к огромному купольному потолку, куда уходит золотая винтовая колонна, когда Осаму опускает руки. Ячейки взрываются одновременно, смотря на них пустыми глазницами, а на мраморный пол опадают миллиарды крошечных красных осколков. И тогда все способности, хранящиеся годами в одном помещении, сливаются вместе. Наверное, более яркого света Дазай никогда не видел. Кажется, будто он смотрит на повисшую в десяти метрах над ним звезду Солнце. Мрамор зала сверкает под светом шара, отражая его сияние и создавая иллюзию бесконечности. Время будто остановилось. Достоевский убирает руку от лица, тоже поднимая взгляд наверх, туда, где белый огромный шар завис в воздухе, грозясь упасть вниз и раздавить их обоих в одно мгновение. Кажется, будто они замерли прямо под сильнейшим цунами. — Всё закончится, как только прикоснёшься, — Фёдору приходиться повысить голос, чтобы его можно было услышать в этом рёве ветра. Дазай ничего не отвечает, заворожённый представшим зрелищем. Всё закончится. Только прикоснуться. Он не смотрит на Достоевского, когда вытягивает одну руку вперёд, пытаясь сконцентрироваться. Две недели. Остался последний шаг. Как вдруг… Холодный невесомый укол прожигает руку. — Я ведь говорил, что никому не превзойти мои ожидания, — шипит с улыбкой Шибусава, склонившись к его уху за спиной, когда со всей силы пронзает ткань плаща шприцом, тут же вжимая поршень до основания. Дазай успевает разве что дёрнуться, быстро по инерции двинув Тацухико другим локтем в челюсть. Коллекционер отшатывается назад, шикнув от резкой боли, но не отпускает иглы, не давая развернуться. И Осаму уже не разбирается ни в чём, пытаясь вырваться из хватки, как вдруг пространство темнеет, под веками разливается угольная чернота, а голова взрывается от резкой боли. Мышцы будто окаменели, в лёгких скопилась мутная вода, и единственное, что он может сделать, это издать резкий хрип, зажмурившись, и попытаться устоять на ногах. Но и тут Шибусава не оказывается в стороне, когда чувствует, как расслабляется тело в его руках, и резко толкает вперёд. Дазай не успевает даже понять, что находится в свободном падении, тяжело приземляясь на тот самый мраморный пол грудью. Позвоночник простреливает болью, а конечности просто не слушаются, когда он пытается приподняться на дрожащих предплечьях. Тацухико сплёвавыет сгусток крови, хрустнув шеей, и довольно отходит назад, отбрасывая шприц в сторону. Идеально. — Дверь... — Осаму не знает, почему даже рот раскрыть даётся тяжело, а зал идёт белыми пятнами перед глазами. Из горла вырываются хрипы, слабо похожие на человеческую речь. Кажется, кислород в заполненных мутной водой лёгких кончается. Но он упрямо жадно втягивает носом воздух, — должна была быть заперта… Где-то на грани слуха, между стучащими в ушах ударами и противным писком, разрываемым только порывами ветра, он слышит прерывистый низких смех. А затем между белых и чёрных пятен, скачущих в глазах, видит, как перед ним на одно колено присаживается Достоевский с довольной ухмылкой. — Я же говорил тебе, — теперь Дазай просто физически не может увести взгляд, когда фиолетовые глаза врезается в его, — чем больше веселья, тем лучше. Он был тем, кто должен был её закрыть. Точно. В голове идёт белый шум. Рука не слушается, когда он пытается упереться ей в пол. Разве что мизинец еле-еле, но дёрнулся. Кажется, он уже не чувствует своих ног. И всей нижней половины тела, если быть точным. Но всё равно понимает, куда решил свернуть сюжет, поэтому нахально усмехается. Пусть ухмылка и дрожит на уголках губ. — И что же дальше? Достоевский, видимо, пребывая в смятении от того, что он всё ещё может говорить, склоняет голову к плечу. Что, чёрт возьми, они ему вкололи? — А ничего, — улыбается Шибусава, осматривая белёсый шар под потолком с интересом, — Ты останешься здесь, а я получу твою способность, которая отделится. С самого начала моей целью был ты. Как примитивно. Дазай скашивает на него взгляд, не в силах повернуть голову. Шейные позвонки заклинило, а волосы разметались по полу. — Это ведь яд, да? — совсем тихо спрашивает он. Голосовые связки тоже постепенно атрофируются. — Ещё какой, — смеётся Тацухико, складывая руки в карманы брюк, — Пришлось связаться через нескольких человек с Портовой Мафией, чтобы достать такую дозу. Он парализует, если ты не заметил. Совсем скоро сердце тоже остановится, не переживай. Разве не смерти ты так хотел, а? Я благословенно дарую тебе её. Самым гуманным способом, который только можно себе представить, дорогой друг. Мне жаль, что ты не смог оправдать моих надежд. Но правда в том, что я их на тебя и не возлагал. Как милостиво. От такого, как он. Дазай думает о том, что лучше бы пережил медленное расчленение, чем умер под этим изучающим взглядом Достоевского, который всё ещё наблюдает за ним с лёгкой улыбкой. Теперь он понимает, что он никогда не контролировал его в ответ. Он всегда горел этим ярким пламенем интереса. Он силится что-то сказать снова, но губы уже не слушаются. Его не слушается даже собственный разум. Вдохнуть снова не даётся. Свет всё ещё заливает всё помещение, ослепляя своим мерцанием. В ушах всё ещё орут свирепые порывы ветра, исходящие из инородных в пространстве слившихся воедино способностей. Золотые подсвечники тускнеют, а эхо завывает в пустых глазницах ячеек. Боли нет. Но нет и чувства собственного тела. Осаму будто находится не здесь. Это пугает. Но не в той степени, как напугало бы того, у кого за щекой не лежит таблетка с противоядием. Конечно, он ожидал, что всё произойдёт настолько расчётливо. После слияния кристаллов он размышлял примерно над тридцатью восемью вариантами того, куда сможет свернуть представление. И один из них, конечно, был именно таков. И поэтому Дазай был готов. Ко всему, если быть честным. Осталось только раскусить. Ничего сложного, капсула специально заложена за нижний ряд зубов. Нужно просто сомкнуть челюсти. Но Дазай упускает момент, когда он ещё будет способен это сделать. Поэтому лишь тянет сквозь приоткрытый рот воздух, не в силах загнать его в зудящие лёгкие и не в силах раскусить таблетку. Ничего не помогает. Чтобы он ни делал. И вот тогда накатывает настоящая паника. Как можно было продумать такой лёгкий выход, но в последнюю секунду его упустить? В карих глазах, уже постепенно закатывающихся назад, загорается огонь досады. Какого, блять, чёрта? Яд полностью захватил тело, распространяясь по венам с невероятной скоростью. Кажется, он даже слышит, как постепенно замедляется пульс. Это конец. Другого выхода нет. Неужели он так легко просчитался? Какая глупость. Он чувствует, как Смерть тянет к нему свои руки. Чувствует, как липкую от озноба кожу трогают полы её чёрного одеяния. Чувствует её шёпот над своим ухом и мягкое прикосновение к спине. Он умирал много раз своей короткой жизни. Он помнит, какого это погружаться в мутную воду с головой. Последнее, о чём он думает перед тем, как застоявшийся в сжатых судорогой лёгких воздух выйдет изо рта в последний раз, это о том, что запасной план, всё-таки, есть. Но он уже лежит далеко на запыленной полке, там, куда не доходит одинокий луч надежды, который он случайно пустил в коридоры сознания. Он собственноручно его ломал, швырял в разные стены, разбивал вдребезги. Но он всё ещё там лежит, запыленный, не способный на осуществление. Дазай сам во всём виноват. Он сам заслужил то, что теперь Чуя ни за что к нему не придёт. Но если это случится… Он ни за что не расплатится с ним за это. Ни. За. Что. Он задолжал ему слишком много. Объяснения, извинения, слова, которые он так и не произнёс. Будет даже лучше, если так и произойдёт. Возможно, именно мёртвое тело Осаму станет достаточным искуплением за всё то, что он ему причинил. Но луч надежды всё равно ползёт по углам сознания, туда, куда никогда не пробивался свет. Последнее, что видит перед собой Дазай, перед тем, как его глаза окончательно закатятся, это склонённую к плечу голову Достоевского, острую ухмылку, скрытую упавшими на лицо тёмными волосами, и изучающий взгляд сиреневых глаз, с упоением наблюдающих за ним. А затем — пустота. *** Не то. Это не то, чего он так ждал. Шар, раскалённый до максимальной температуры, расширяется, постепенно вытягиваясь. Вскоре он разделяется на двое, и нижний продолжает разрастаться с каждой секундой, казалось, скоро заполнив всё пространство. Ветер орёт в ушных раковинах, разъедая последние крупицы рассудка. Шибусава как заворожённый смотрит на это, не в силах отвести взгляда. Ноги будто приросли к полу. Такого раньше никогда не было. Он впервые не знает, что это такое. Следующий мощный порыв ветра врезается ему в грудь, сбивая с ног с нечеловеческой силой, и Тацухико чувствует, как его припечатывает к той самой двери. — Способность слияния и абсорбирующая способность, — произносит Достоевский, поднимаясь на ноги. Он в последний раз осматривает труп Дазая, усмехаясь сам себе. До безумия напуганный Шибусава распахивает глаза, смотря на него, — Когда две противоположные силы сталкиваются, рождается сингулярность. Ты слышал когда-нибудь об этом, Коллекционер? Его тень нависла над ним тяжёлой волной, когда русский медленно подходит ближе, не обращая никакого внимания на разыгравшуюся за его спиной бурю. Кольца света танцуют вокруг столба энергии, расщепляя пространство и обжигая глаза ярким огнём. Теперь, смотря на его фигуру, Тацухико понимает, кого запустил в своё убежище. Теперь он понимает, что значит Демон. — Даже заполучив способность Дазая-куна, ты не получишь желаемого. Утерянных воспоминаний. Привычная острая улыбка стала пугающей, зверской, жестокой. Что-то паническое щёлкает в голове, и Шибусава вскакивает на ноги, глядя на него с полным ужасом. — Откуда ты знаешь? — вскрикивает он, срывая голос. Этого никто не должен знать. Как? Откуда? — Не волнуйся, — успокаивает Достоевский, — Я поведаю тебе то, что ты запамятовал. Пребывая в полном шоке, Тацухико на замечает, как в тонкой руке блеснуло лезвие. И упускает момент, когда та самая рука в один замах проносится чуть ниже лица, очертив ровную дугу в воздухе. Он не замечает, как его собеседник сделал размашистый шаг вперёд. Мысли исчезли из головы. Он чувствует, как кожу шеи обжигает, а затем то, как с горла брызжет красный поток крови. Белый цвет теряется в бурых тонах, когда ткань его одежды пропитывается ею. В глазах на секунду блестит страх, отчаяние, беспомощность, а затем — осознание. Зрачки сужаются, дыхание перехватывает, изо рта вырывается сиплый хрип, и последнее, что чувствует Шибусава — падение в пропасть, когда ноги подкашиваются, и он сползает по двери вниз. — Знакомься, это смерть, — улыбается своей дьявольской улыбкой Фёдор, перехватывая серебряный клинок в руке, — Ничего не напоминает? Напоминает. Какое же знакомое чувство. Шибусава чувствует, как пол проваливается, как дверь за его спиной скрипит, открываясь под тяжестью тела, и понимает, что тонет в чёрной ледяной воде. Она заполняет уши, нос, рот. Он падает туда, откуда вернулся. Смерть? *** Ацуши снова не здесь. Ацуши снова видит перед собой огромную расписную дверь, с которой на него издевательски взирает огромный тигр, блестя алмазами глаз. Его фигура тонет в переплетающихся диких лианах. — Не открывай дверь. Накаджима резко разворачивается, взирая на воспитателя. Он, как и раньше, угрюмо смотрит на него в упор, чуть опустив подбородок, и собирает руки в крепкий замок за спиной. Его черты лица уже смешались временем и чуть рябят по краям, когда юноша фокусирует на нём взгляд. — Для этого нужна решимость и гордость. К сожалению, таким похвастать ты не можешь. Ацуши сжимает кулаки до хруста, глядя на ненавистную фигуру из-под лба. — Ты потерял силу тигра. Прими это и двигайся дальше. Никто никогда не возлагал на тебя больших надежд. — Пошёл ты, — цедит сквозь зубы Накаджима, упрямо поднимаясь. Прикушенную ногу простреливает болью, и он не может сдержать крика, но всё равно поднимается. Он всегда поднимался. И в этот раз он сможет. «Твоя душа всё ещё отравлена. А всё потому, что ты не позволяешь себе признаться в том, что тебя гложет. Оно где-то внутри, я знаю это». Да, Рюноске. Ты был прав. Но он сделает это. Как бы, чёрт возьми, ни было больно. Теперь он готов. Больнее, чем сейчас, уже не будет. Рука безвольно повисла вдоль тела, и ему приходится переживать её другой, короткими тяжёлыми шагами направляясь к тигру. Ничего страшного в этом нет. В том, чтобы открыться. «Я закончу эту миссию. С тобой или без тебя. Прости». С уголка глаза скатывается одинокая слеза, но он уже этого не чувствует, когда из последних сил хватается за две ручки, оперевшись на них всем телом. И вот, он здесь. Туман продолжает сочиться из щели, продолжает тянуть к нему свои лапы. Теперь он готов поддаться в эти объятия. — Как только узнаешь, пути назад уже не будет, — твердит голос за спиной, но Ацуши уже его не слушает, тяжело дыша через нос. — Пути назад уже нет, — выдавливает он севшим голосом. Размазанная фигура, потёртая временем, но всё ещё чёткая в его памяти, безэмоционально хмыкает. Вопросы, вышитые красной нитью вдоль рук, натирают кожу. — У этой двери нет ключа, — холодно говорит воспитатель, разворачиваясь на пятках к нему спиной, — Живи так, как хочешь. И умри. Его шаги стихают в бесконечной тишине, что окружила Ацуши со всех сторон. Нельзя сломать то, что уже давно разбито. Он вернёт тигра. Чего бы это ему ни стоило. Он снова один. Ему не привыкать. Он слышит, как изнутри раздаются громкий, граничащий с воем, дикий чудовищный крик. На секунду Накаджима пугается. Он разъедает уши, рвёт сердце на осколки, просверливает сквозную дыру в черепе. Пути назад всё равно нет. Ацуши из последних сил тянет ручки на себя. Дверь скрипит, не поддаваясь, а крик продолжает нарастать. И тогда он дёргает ещё раз, тянет, упираясь ногами в пол, чувствуя, как рвётся и так повреждённая кожа на предплечье. «Делай то, что должен». Дверь поддаётся с тихим скрипом, мешающимся с нечеловеческим криком, и когда Накаджима поднимает голову, замечает за створками высокого светлого мужчину, что с улыбкой замер у стены, и электрический стул, к которому привязан маленький мальчик. Ремни переплетаются на запястьях, тонких щиколотках, шее, опоясывают всё туловище. Мальчик запрокинул голову назад, зажмурившись и из последних сил срывая голос в животном крике страдания. Мальчик совсем скоро выпустит когти. Нет. *** Он нажал на рычаг, потому что слышал, что дар мальчика может подчинять желания всех одарённых. Дар мальчика оказался даром беспощадного тигра. Когда он умер, тем, что унаследовало его способность, была она сама, отделившаяся от его трупа. Он — коллекция, позабывшая о собственной смерти и управляющая комнатой, в которой сама же заключена. В тот раз мальчик убил его своими когтями, потому что хотел жить. Как же сильно он хотел жить. Он пять лет скитался по свету, забывшись и отчаянно ища что-то, о чём забыл. Мальчик вырос, но жажда жизни продолжает гореть в его жёлтых глазах. Он хотел бы хоть на секунду ощутить тот огонь, который увидел за ту долю секунды, пока в его сторону летела огромная тигриная лапа. Но теперь комната разрушена. Теперь способность освобождена. Теперь дракон, созданный сингулярностью, есть хаос способностей в своей первозданной форме. Теперь над Йокогамой возвысилась огромная фигура, закрывшая собой полную луну. Его туловище изгибается в разные стороны, будто ему мало всего пространства мира, и опоясывает Цитадель Мёртвых вокруг. Теперь дракон свирепо оглядывает свои новые владения, раскрывая пасть в громогласном рёве. В небе Йокогамы можно увидеть воплощение отчаяния с красным камнем во лбу. Показатели аномальной сингулярности растут. В два раза больше, чем шесть лет назад. В пять раз больше, чем пять лет назад. Хотя... Показатели не прекращают расти. Достоевский улыбается, сцепляя руки в замок за спиной, наблюдая, как безвольное тело Дазая поднимается в воздух. Это конец. *** "Срочная тревога! Сотрудники на борту номер девяносто пять! Где сейчас А5158?!" Цудзимура хмурится, как только слышит знакомый голос начальника из рации на своём поясе, и только опускает руку, нажав на кнопку приёма, как слышит раздражённый голос впереди себя: — Остынь, ничтожество. Чуя угрюмо наблюдает, как медленно отъезжает вниз фюзеляж самолёта, зажав кнопку на рации, что всучили ему в руки при посадке. Несмазанные петли скрипят, и через секунду перед юношей открывается ужасающий вид на землю с высоты птичьего полёта. Встречный порыв воздуха треплет несобранные рыжие волосы, а чёрный портовый плащ грозит сорваться с плеч. Государственный кукурузник летит с довольно высокой скоростью, но сила ветра по мере приближения к оговоренной точке становилась всё выше и выше, значительно удлинив путь. Седые космы облаков, казалось, касаются крыльев самолёта и готовы тягуче втянуться внутрь. Взгляд улавливает острый чёрный шпиль Цитадели чуть дальше к северу и красную полосу туловища неясного с такого расстояния существа. Чуя не ведёт и бровью, спокойно вглядываясь в белёсую пустыню перед собой. Лунный свет освещает красные глаза, зияющие, будто прожекторы, длинные усы чудовища и несколько рогов, расположившихся на голове. Это будет очень муторно. Грёбаный Дазай. Внешне он не выражает ни единой эмоции, расправив спину и что есть сил жадно вдыхая носом. "Накахара, — в голосе Анго, прерываемом помехами, слышно отчаяние и некая облегчённость от того, как быстро он получил ответ, невзирая на привычное оскорбление, — скорее всего, Дазая уже устранили. Ты ведь понимаешь, что это значит для тебя?" Чуя лишь закатывает глаза, сдерживаясь от того, чтобы пренебрежительно цокнуть языком прямо в динамик. Какая забота. Аж блевать тянет. Устранили, как же. Ну что за чудо. Было бы так, Накахара бы, возможно, только спокойно выдохнул. Как жаль, что он знает, что это не так. — Мне всё равно, — сухо отвечает он, пытаясь одной интонацией передать чиновнику своё полное желание закончить диалог побыстрее. Сейчас есть дела поважнее. Он знает, что к этому каналу подключены все члены экипажа, не говоря уже о том, что их диалог слышат все сотрудники серверной, конечно, те, кто остался на своих рабочих местах сегодня. Его нисколько не смущает такая аудитория, несмотря на то, с какими взглядами все поворачивали на него головы на аэродроме, как боялись взглянуть в глаза весь путь сюда, как нервно откашливались, стоило ему пройти мимо. Все они знают о том, какими увечьями обошлись те, кто посмел встать у него на пути к Сакагучи. Все они знают, что А5158 — не просто цифры. Все они знают, что ещё ни с кем Анго не обходится так деликатно и ещё никто не смел говорить с ним так. Все они знают, кто перед ними стоит. Если бы они только знали, насколько мало его сейчас они волнуют. "Ты уверен? — чиновник даже искренне удивлён и обеспокоен, — Чуя, если Дазай мёртв, никто не сможет..." — Не надо объяснять мне очевидные вещи, я знаю их получше тебя, — бесцеремонно обрывает Накахара. Сакагучи замолкает, на том конце провода поджав губы. Чёрный мыс становится всё ближе, а фигура Дракона всё более отчётливой. Теперь он может оценить его размеры. Хотя лучше бы он их и не оценивал. Небо загорается вспышками синего и голубого. "Мы можем изменить план..." Чуя не сдерживается, цокнув языком. — Мы можем и сдохнуть все вместе, раз на то пошло. Всё без изменений. Я знаю, что он жив. Последняя фраза получается слишком резкой. Намного резче, чем ему бы хотелось. — Он там, без сомнений. И я не успокоюсь, пока не врежу ему. Это чистая правда. Пусть пепел гнева уже осел на языке, вызывая противную горечь, Накахара был готов душу Дьяволу продать за один сладкий удар в челюсть, который скажет намного больше любых слов. А сказать надо очень много. Конечно, если этот придурок до сих пор жив. А если нет... Что ж, значит, это того стоит. Главная роль в его спектакле. Как романтично. Единственное, что заставляет стоять здесь, на краю обрыва, в который чёртов раз держась за тонкую соломинку давно канувшего в небытие доверия, это переполняющая кровь злость. Это финал пьесы, который он подстроит под себя. Потому что больше Чуя не даст ему права писать сценарий. Он без сожаления откидывает рацию прямо в открытую перед ним бездну, даже не прослеживая взглядом, как она падает в объятья седых облаков, и медленно вытягивает по одному пальцу на перчатках, стягивая их с рук. Глаза проходятся по ровному слою бинтовых повязок на костяшках, по красным кровавым пятнам, что растеклись на белой марле. Юноша тяжело выдыхает, сжимая правую руку в кулак. Сейчас это не имеет значения. Последний раз он использовал порчу с месяц назад. Последствия реабилитации по сей день преследуют его по утрам с болью в связках, с приступами мигрени по вечерам, со скулящими, словно дверные петли, суставами. Сегодня нужно снова окунуться в этот омут боли. Кажется, к такому невозможно подготовиться. Но он старается, контролируя дыхание и поведя плечами назад, хрустнув шеей. Перчатки тоже подхватывает ветер, унося в бесконечное небо, когда Накахара брезгливо вскидывает их в воздух. Обнажённые руки кажутся неестественными, а бледная кожа, не прикрытая бинтами, чересчур тонкой. — Мы приближаемся к цели, — слышит он сосредоточенный женский голос за своей спиной, а когда оборачивается, желая увидеть ту, что нарушила его концентрацию, замечает подходящую сзади девушку. Она совсем молода, возможно, чуть старше его. Светлые волосы, при свете луны отливающие голубым, наскоро собраны в аккуратный высокий пучок. Приталенный рабочий костюм, шарф на шее с цветочным рисунком, подтянутая фигура и чётко подведённые проницательные серьёзные глаза, которыми она смотрит на него с неприкрытым уважением. Кажется, она тоже слышала этот душещипательный диалог. Да, так и есть, об этом говорит висящая на поясе такая же рация. Внешне она чем-то напоминает ему Мориту. Правда, намного более собранную версию её. По-моему, он где-то её видел. Даже, вроде бы, совсем недавно. — Ты та девица? — вскидывает бровь Чуя, вспоминая, как она наставила на него пистолеты тремя часами ранее у здания Министерства. — Мизуки Цудзимура, — мягко улыбается она, ничуть не смущённая тем, какой была их первая встреча, но уже через секунду снова становится серьёзной, оглядываясь в бушующий океан за открытым люком, — Вы правда пойдёте? Накахара лишь пожимает плечами, снова отворачиваясь. — Да. — Но это невозможно! — порывы ветра заглушают её голос, когда девушка вскрикивает с неподдельным шоком, — Хоть Вы и одарённый, но тоже человек. Монстр под нами — за пределами человеческого понимания. Если Вы продолжите и сразитесь с ним... — она запинается, явно подбирая нужное слово, но терпит поражение, на тон ниже обречённо произнося: — то умрёте. Чуя усмехается уголком губы, качая головой. Анго специально набирает к себе именно таких? Правда, Цудзимура вызывает в нём намного больше положительных эмоций. И почему все решили напомнить ему его границы, неправильно их определив? — Это не даёт мне повод развернуться и пойти домой. Мне не дали выбора, хотя, если быть честным, я тоже его себе не давал. Мизуки сконфужено сглатывает, склоняя голову к плечу и разглядывая его невысокую фигуру задумчивым взглядом. — Просто уйти я не мог никогда, — спокойно продолжает Чуя, делая пару шагов ближе к пропасти. Красный дракон совсем близко, и кажется, будто, вытянись он во всю свою длину, сможет проглотить самолёт одним махом. Он даже бровью не ведёт, — Таковы условия игры. Только сейчас он понимает, что выбор, на самом деле, был. Призрачный, практически невидимый, еле ощутимым на грани сознания. Но он сам сделал его таковым. "Какое тебе дело?" "А ты сам бы поступил по-другому?" Сейчас Чуя может дать ответ на этот вопрос. И всегда, если признаться, мог. Нет. Не поступил бы. Чуя всё равно выбирал его. Похоже, всегда выбирал. Сегодняшняя ночь всё изменит. — Удачи Вам, — практически шёпотом уважительно выдыхает Цудзимура, и не ясно, как рёв встречных ветров доносит это фразу до его ушей. Накахара в последний раз оглядывает свои обнажённые кисти, а после устремляет взгляд вниз. На секунду кажется, будто красные животные глаза смотрят на него с вызовом в ответ. Пора. Знакомый табун мурашек бежит по спине. Каждый раз перед тем, как он полностью отдаст контроль. — Она мне не нужна. Не медля больше ни секунды, Чуя разбегается, толкаясь носками туфель от края палубы, и позволяет телу погрузиться в тянущую вниз пустоту, забыться в серых седых облаках. *** Мощнейший взрыв сотрясает воздух, разрывая в клочья гнетущую тишину пустынной ночи. Атмосфера взрывается от напряжения, когда горящая ярко-красным фигура приземляется на крышу высокого небоскрёба. От силы бетонное основание проламывается, и огромные куски металла, цемента, камня взлетают в воздух, словно снаряды. На верхушке здания образуется глубокий кратер, уходящий вниз на несколько этажей. Осколки взметаются выше, к верхушке далёких облаков, и дракон, блеснув красными глазами, тихо рычит, изогнув хвост. Предчувствует опасность. На одном из камней виден чёрный силуэт, окутанный горящей алой бронёй. Всё тело юноши опоясывают кровавые рисунки, уходя к самым кончикам пальцев. — Показатели продолжают расти, — выдыхает Цудзимура в микрофон, пытаясь отдышаться. Пилот, сидящий за пультом управления, странно оборачивается на внёсшуюся на всей скорости в кабину девушку, но та не обращает на это внимания, ослабляя шарф на шее. "Его способность — изменение гравитации, — из динамиков льётся наигранно спокойный голос Анго, хотя Мизуки, зная начальника не первый год, может точно сказать, что слышит в интонации фальшь. Он тоже на взводе, — Но в состоянии порчи Накахара не может управлять ею или остановить её, становясь рабом высшей силы". Цудзимура распахивает глаза в осознании. — То есть, он не остановится, пока не умрёт? Сакагучи молчит пару секунд, собираясь с мыслями. "Да. Способность Дазая-куна — единственный выход. Без этого ему не спастись. Именно поэтому я не хотел проведения операции". Пилот, наконец тоже поняв проблему, с ужасом смотрит сквозь лобовое стекло вниз. Дракон предчувствует опасность. Поэтому наносит удар первым, раскрывая пасть. Вся мощь сингулярности, скопившаяся внутри глотки, вырывается наружу огромным полукругом, описывая в воздухе что-то наподобие шара. Белые лапы тянутся сквозь небеса, задевая звёзды. Сила ветра настолько высока, что, казалось, может снести ближайший район одним дуновением. Пространство расходится рябью, на датчике пищит салют помех, когда самолёт склоняется ниже, уходя из зоны поражения. Температура за бортом что-то около двухсот градусов по Цельсию. Юноша расправляет руки, недовольно рыкнув. Глазницы заполнились густой кровью, и синева зрачка утонула в красной бесконечности. Он смотрит, как снаряды приближаются, а после замахивается кулаком, отбивая первый так, словно это не доставляет ему никакого труда. После — второй. А после, выиграв время, пока белёсые провода атаки обрываются от противоположной силы, заносит одну ладонь назад, оттолкнувшись ногой от камня. Реальность сжимается, хрустит, рушится со звучным треском. Он ощущает, как энергия собирается в его руке, словно магнит, притягивающий к себе всё вокруг. Он знал, что должен либо контролировать эту силу, либо навсегда стать её пленником. Чёрная дыра скапливается в центре, озаряясь вспышкой, её поверхность гладкая и блестящая, отражающая свет вокруг, но при этом излучает темноту, поглощая даже самые яркие лучи, и втягивает в себя всё, что видит перед собой. Разрастается всё больше, впитывая каждый атом, попавшийся на пути, и тогда юноша, более не в силах сдерживать её энергию, разражается нечеловеческим криком и выпускает свой снаряд точно в пасть чудовища. Дракон, снова разводя челюсти, с готовностью набирает в бронхи больше воздуха. Траектория рассчитана максимально точно, и когда гравитон почти достигает цели, монстр утробно взвывает, разнося пустоту в пух и прах. Из глубин его глотки вырывается столб энергии, яркий и смертоносный, словно сгусток молнии. Пламя, смешанное с искристыми энергиями, сплелось в могучий вихрь. Небо рушится, когда мощная ударная волна отбрасывает юношу с камня, и тот быстро группируется, прикрыв предплечьями лицо. Звенит статическое электричество, а воздух над Йокогамой заполняется запахом гари. Юношу припечатывает к земле за какие-то доли секунды, а после дракон усиливает голос, буквально раздуваясь от усилия. Серебристая в свете луны чешуя раскрывается, словно иглы или же шипы. Его протаскивает по длинному проспекту, сместив дома с пути на ближайшие пять километров. Броня ломается под весом, и юноша вскрикивает, чувствуя дикую боль в спине. Плоть словно пронзает тысяча игл. Пыль вздымается вслед за ним бетонной крошкой, зависая над крышами удушливым смогом. Асфальт расходится по швам, и главная дорога теперь напоминает речной канал. Светофоры, автомобили, коляски, фонарные столбы. Всё это теперь навсегда погребено в холодном камне. Температура продолжает расти, и кажется, словно его погрузили в жерло вулкана. Он не чувствует, когда скорость спадает. Только то, как со всей силы врезается в противоположный небоскрёб, пробив своим телом фундамент. Дракон с упоением поднимает голову, но сквозь повисший туман не видит своего противника. Большие глаза, горящие янтарным светом, как два факела в безмолвной пустоте, беспорядочно бдительно вращаются, пытаясь уловить хоть одно движение. Чешуйки, кажущиеся чёрными, как сама ночь, в отдельных местах сверкают, как звёзды в небе, и снова ложатся на места, с металлическим скрежетом прикрывая склизкую кожу. Шум его дыхания раздавался в поднебесье, а живот лязгал от каждого движения. Под облаками тишина. Цудзимура только сейчас понимает, что, кажется, всё это время задерживала дыхание. Это конец? Ночь окутала чёрную Цитадель и мёртвый город вокруг густым плащом тьмы. Луна, будто призрачный глаз, мерцает сквозь непроглядную пелену пыли, оставляя редкие проблески света. Ветер шепчет между разрушенных зданий. Кажется, будто… Взрыв. Белое покрывало облаков расходится. Прямо в центре дыры сверкают стеклянные фасады, и только спустя секунду приходит осознание, что купол разрушает огромный небоскрёб, с каждой секундой скользящий всё выше. Его бетонные конструкции трещат, сжимаясь под давлением красного кокона. Стёкла окон взрываются, и прямо под ним, держась руками за металлические сводки фундамента, видна малюсенькая фигура юноши. Белая рубашка окрасилась в бурый, на лице играет всепоглощающая злость, а кровавые узоры пылают ярким огнём. Рыжие волосы стали похожи на убийственный пожар. Сила пронизывает тело, устремляясь в руки. Чудовище не успевает среагировать, когда бетонный гигант врезается в его голову, и отшатывается назад, издав недовольный болезненный стон. Он не даёт ему опомнится. Никто не смеет идти против Божества. Никто не смеет его злить. Дракон, преисполненный гневом, распахивает пасть, готовый нанести свой удар, разорвать всё на своём пути. Это играет только на руку. Юноша меняет направление броска, когда монстр обращается к нему, и, с блеском в чёрных дырах зрачков, метнулся в сторону, ухватившись за край здания, и метнул небоскрёб прямо между острых клыков. Дракон стонет от неожиданной боли и ужаса, едва успев распахнуть глаза, когда бетонное сооружение заполняет глотку. Стёкла лопаются, стуча по чешуе внутри чудовища, заставляя его задыхаться и хрипеть. Глазища, только минуту назад сверкающие свирепостью, теперь наполнились отчаянием. Юноша снова кричит от боли, заполняя пространство внутри существа всё больше и больше, а после выпускает импульс, копившийся в ослабшем измотанном теле. Красный кристалл лопается, расходится лучами внутри длинного хвоста, разрываются внутренности. Вибрация, которая идёт от чудовища, и в её хаосе скрывается огромная энергия, жаждет вырваться наружу. И в один миг, когда нарастающая сила достигла своего предела… Взрыв. Казалось, сама Земля задрожала, и тело вспыхнуло, превратившись в мощный порыв ветра, света и звука. Огромный огненный шар завис в пространстве на долю секунды, ослепляя всё вокруг, и стремительно расправился с атмосферой, поглощая всё на своём пути. Казалось, законы времени и пространства потеряли своё значение. Оглушающей гудение сорвалось с небес и сотрясло землю. Огонь смешивается с вихрем, разносящим куски зданий и обломки во все стороны. Великолепные небоскрёбы, когда-то гордившиеся своим величием, падают, словно хрупкие игрушки, разбиваясь о тротуар. Взрывные волны уносят всё живое и мёртвое с земли, и всё, что осталось, — облака пыли и огня, заполнившие небосвод ужасным светом. Даже звёзды, казалось, сорвались с верёвочек, к которым были привязаны, и разлетелись на блестящие осколки. Цитадель Мёртвых разошлась по швам. Рухнули изысканные готические шпили, лопнули старомодные цветные витражи, винтовые колонны повалились оземь, а куски дорогого мрамора опали вниз. Температура спала, и обожённую кожу опалил ледяной мороз. Чуя чувствует, как с уголка рта скатывается струйка крови, а по щекам ползут бурые слёзы. Это его предел. Пилот, совершенно забывшись, отпускает штурвал, когда самолёт приземляется на чудом уцелевшей посадочной полосе. Он обескуражено выдыхает носом, не в силах подобрать слов. Цудзимура, замершая за его спиной каменный изваянием, прикрывает ладонью рот, поднимая блестящие глаза к небу за стеклом. В серверной повисла абсолютная тишина, прерываемая разве что тихим пищанием продолжающейся тревоги. Но вскоре и она замолкает. Анго откидывается спиной на спинку кресла, протирая платком лоб. Ткань сразу же пропитывается влагой, становясь мокрой насквозь. *** Боль канет в небытие. На грани рассудка Чуя понимает, что она есть. Просто пронизанное всевышней силой тело не позволяет почувствовать её в той степени, в которой она есть. Он завис в сфере, порождённой противоречивой силой гравитации. Кажется, будто он находится в быстром потоке реки. Мелкие частицы остановились в движении вокруг, будто крупицы снега застыли в снежной метели. Мышцы расслабились. Силы на исходе. Рядом с собой он замечает светлый силуэт. Дазай не подаёт признаков жизни. Глаза закрылись, острые черты лица разгладились, надев никак не идущую маску смерти. Кажется, он не дышит. Его тело будто лежит на белёсом покрывале. Руки раскинулись в разные стороны, тёмные волосы разметались, а бинты размотались. Они тянутся белыми лентами вдоль сферы, будто лапы огромного паука. Каким-то образом он помнит, зачем пришёл сюда. А может, просто Арахабаки, жаждущий разгрома, нашёл самую лёгкую мишень, раз прошлый враг так быстро сдался. Это абсолютно не важно. Потому что Накахара заносит опоясанную алыми линиями дрожащую руку для последнего удара. Это его предел. Божественная сила неисчерпаема, но бренное измученное тело слишком слабое, чтобы всю её реализовать. Совсем скоро настанет и его конец. Чёрные крылья обломались. Температура возрастает. Он скапливает всю силу, что ещё плещется между отголосками сознания, и по обыкновению бьёт в челюсть. С глаз, в которых скрылась голубая радужка, стекают кровавые слёзы. Голова качается назад, верхний ряд зубов проезжается по нижнему, и таблетка тихо хрустит, разламываясь. Спасительное противоядие попадает на язык. Чуя уже этого не видит. Он заходится в мокром кашле, сплёвывая вниз кровавые сгустки. Горло разошлось по швам, трахею разрывает. Внутренности горят огнём. Он чувствует, как разряд статического электричества бьёт в грудь, как грудная клетка вот-вот раскроется, словно цветок, чувствует сжимающую пустоту. А затем… А затем укол холода, опаливший кожу щеки. И тогда всё исчезает. Всё смыкается внутри тела, красные полосы, уходящие к самым кончикам пальцев, меркнут, и кожа снова кажется непозволительно тонкой. Такой, какой должна быть. Юноша жадно вдыхает, приоткрывая рот, с уголка которого капает солёная кровь. Пробный вдох получается рваным, горьким, горячим. Но второй делает гораздо лучше. Арахабаки недовольно рычит, но покорно убирает лапы от пульта управления, уступая место. Мысли Дазая всё ещё спутаны, парализованы ядом и двигаются медленно, лениво. Но одна загорается тут же, как только он чувствует, как Смерть отступает. Единственное, о чём он мог подумать, это о том, что нужно поднять руку. Чего бы ему это ни стоило. Он жив. В который раз. И всё только потому, что в последний момент сильная рука вытянула его из пропасти с чёрной мутной водой. — Ты пришёл. Его голос тихий, он говорит это на выдохе, до конца не осознавая, что это действительно так, и мягко улыбается, будто не веря. Чуя нехотя приоткрывает тяжёлые веки, и на секунду застывает, не до конца осознавая, что видит перед собой, но уголки губ самопроизвольно скользят вверх, когда он слышит в чужом голосе поражённость. — Я не мог по-другому, — максимально честно отвечает он хрипло. Соврать бы не вышло. Не хватило бы сил. Пространство вокруг них скрипит, распадаясь. Сфера рассеивается, и белые ленты тянутся вниз, к земле. Накахара не может сосредоточится на том, как себя чувствует. Ему не хватает сил даже взгляд увести от горящих карих глаз, в которых он видит слишком много. Застывшие яркие блики в расширяющихся зрачках. В них столько тепла, что у Чуи на секунду перехватывает дыхание. Кажется, что время остановилось. — Ты выбрал жестокий способ пробуждения Белоснежки, — усмехается Дазай. Чуя невольно поддаётся холоду чужой ладони, чувствуя, как тонкие пальцы очерчивают линию челюсти. Он может позволить себе эту слабость. Хотя бы сейчас, когда разум ещё идёт серыми помехами неисправного экрана. — Ты знал. Искусанные губы говорят это так тихо, среди рёва ветра Осаму слышит это с большим трудом. — Я надеялся, а не знал. Он чувствует, будто проваливается под лёд реки, когда их утягивает вниз. Сила притяжения растёт. Постепенно Дазай чувствует, как опускается всё ниже и ниже с небес на самое дно. Хоть он всё ещё не ощущает нижнюю половину тела, из лёгких всё равно вырывается болезненный вздох, когда он приземляется копчиком на острые камни, тут же откидываясь спиной назад. Под веками всё ещё ползут светлые пятна, а ком облегчения застрял в желудке. Чуя опускается там же на его грудь, еле слышно дёрнувшись. И удар срабатывает как спусковой крючок. Кажется, он только сейчас вспоминает, где и с кем находится. Поэтому тут же упирается слабыми ладонями в асфальт, пытаясь приподняться на дрожащих предплечьях. Но измотанное и абсолютно слабое тело на даёт ему этого сделать. Тем более, рука Дазая всё ещё покоится на его шее, одним своим весом прижимая к земле. — Отпусти, сволочь, — кое-как рычит он сквозь зубы, вскинув голову. Осаму пропускает эту фразу мимо ушей, оглядываясь вокруг себя и изучая глазами обстановку, и разве что взгляд опускает на продолжающуюся возню. — Эй, — спокойно, но твёрдо окликивает он, когда Чуя роняет подбородок обратно, сжав пальцы на мелких камнях, — Теперь дело не за нами, ты можешь отдохнуть. — Я сказал тебе, — скрипит Накахара зубами. Он в очередной раз предпринимает попытку выбраться, отодвинуться подальше, вне зоны досягаемости, но в очередной раз терпит поражение, не совладав со своим собственным телом. Голова идёт кругом, а глаза, чёрт возьми, просто слипаются. Он знает, что совсем скоро силы покинут его окончательно. На борьбу уходят все усилия, и ему даже не хватает воздуха, чтобы сказать это громче, — чтобы ты убрал руку. Осаму закрывает рот. Он лишь немо вскидывает бровь, не ожидав такой борьбы от человека, который только что перенёс агонию, но видит, как постепенно ослабевают дрожащие руки, как из горящего синего взгляда пропадает ясность, как грудь, нервно поднимающаяся, замирает с тяжёлым выдохом. Они оба знают, что это ничем не закончится. И Чуя сдаётся, уронив голову на чужие колени и окончательно возненавидев чёртову ничтожную слабость. Глаза закрываются, дрожа светлыми ресницами, и дыхание выравнивается. Сознание покидает его, погрузив в долгий беспокойный сон. Дазай неслышно выдыхает. Слава богу. Раз до самого не доходит, то пусть хоть вынужденно передохнёт. Серое небо над разрушенной Цитаделью расходится кругами, будто вода реки, в которую бросили большой камень. Теперь вся площадь Сурибачи напоминает лунный рельеф со всеми его возвышенностями и кратерами. Горячий разогретый огнём воздух удушает. Обожжённая чёрная земля жалобно скулит. Порывы ветра застывают в ушных раковинах. Обрушенные колонны, разбитые стёкла изысканных витражей, осколки красных кристаллов и бетонная крошка — это всё, что Дазай видит перед собой. Силуэты города и померкнувшие звёзды скрывает полупрозрачная дымка тумана. А значит, это ещё не конец. Ещё ничего не кончено. Но теперь всё зависит не от него. Пожалуйста, Ацуши, будь в порядке. Он опускает глаза на расслабившееся тело на своих коленях, и взгляд тут же цепляет длинный глубокий порез на узкой спине под разорванной белой рубашкой, тянущийся от левого плеча до правой лопатки. Повреждение, несомненно, не столь существенно по сравнению с другими последствиями порчи, но Дазай всё равно морщится, лишь представив, насколько это было больно. Он старался игнорировать все те травмы, что получал его напарник после порчи. А Чуя всегда не выдавал даже взглядом, насколько трудно было размять скрипящие суставы, как сильно кололо в висках, стоит просто поднять голову, как трудно развести руки в разные стороны, когда мышцы после такой нагрузки просто непригодны для каких-либо действий. Упёртый баран. Дазай старался игнорировать всё это, потому что, стоило задуматься об этом всерьёз, и в расчётливый разум заползла тень несвойственной для него совести. Вот и сейчас, при виде мелко дрожащих ресниц и бурых следов на белой ткани внутри что-то забурлило, а в грудь кольнул укол вины. Он снова пострадал. Ради него. Он ни за что не расплатится с ним за этот поступок. Такое невозможно окупить. За такое невозможно отблагодарить. После всего, что прозвучало между ними, он всё равно пришёл. Это невозможно переоценить. Здесь просто не хватит слов. А может, то, что он пришёл, уже говорит о многом? Может, у него всё же есть шанс? Осаму старается не производить лишних движений или звуков, даже зная, что это никак не повлияет на блаженный сон напарника, когда ещё пока дрожащими от перенапряжения руками стягивает с плеч белый испачканный плащ и укрывает чужое тело. Когда аккуратно приглаживает ткань, дабы закрыть кровотечение. И только когда слышит всё такое же размеренное дыхание, может позволить себе тоже откинуться затылком на разбитую колонну сзади, мягко запуская пальцы в рыжие волосы, что стекают водопадом вниз. Их кончики окрасились в красный. Он позволяет себе спокойно выдохнуть, чувствуя охлаждающуюся от ужасной температуры кожу чужой руки, и прикрывает глаза, разрешая уставшему телу и разуму тоже немного отдохнуть только тогда, когда удостоверяется, что Накахара в порядке. Он обязательно будет в порядке. На грани сознания он слышит громкий взрыв, подхватываемый порывами ветра, и сквозь темноту прикрытых век замечает вспыхнувшую в небе яркую вспышку, но не придаёт этому значения. Ничего сейчас не имеет значения, кроме впервые за последние две недели пришедшего в норму сердцебиения. *** — Область тумана начала расширяться! Изменения сингулярности неизмеримы! Скорость распространения тумана равна ста двадцати километрам в час. Такими темпами он накроет весь регион Канто приблизительно через час и тридцать пять минут. А через двенадцать часов и тридцать шесть минут — всю Японию! Время, за которое он поглотит весь Земной шар... — брюнет с ужасом сглатывает, пробегаясь глазами по цифрам на экране, и взъерошивает мокрые от пота волосы пятернёй, заканчивая на тон ниже: — около ста шестидесяти восьми часов… Тишина, звенящая в серверной во время монолога коллеги, распадается с оглушительным треском, когда все подскакивают со своих мест, в беспорядочном мельтешении с ошарашеными возгласами нападая друг на друга. Напряжение переросло в панику. Абсолютно беспощадную обречённость. Со стороны могло показаться, что Анго реагирует вполне спокойно. Сцепляет пальцы в крепкий замок на столе, уперевшись взглядом из-под линз очков в монитор, и напряжённо смотрит на карту перед собой. Высший пример самообладания. Если бы хоть кто-то знал, какая буря творится у него внутри, какой холод засел в желудке и каких трудов ему стоит не раскрошить зубы друг об друга от того, насколько крепко он сжал челюсти. Всё бесполезно. Всё напрасно. Красные сгустки на радаре, окружившие площадь Сурибачи, померкли. Тогда он устало выдохнул в воздух усердно подавляемый страх. Значит, Дазай жив. Значит, с ним и Накахарой всё в порядке. Чуя изначально был прав. Он не знает, каким образом. Он не знает, почему Чуя знал больше, чем он. Он и не хотел разбираться в этой истории, пока одинокие лучи солнца не покажутся из-за горизонта и не ознаменуют собой конец этого кошмара. Сам факт, что они оба живы, был удовлетворительным. Накахара смог победить дракона, а значит, Анго выполнит его требования. Как жаль, что в итоге это всё не имело смысла. Цудзимура отзвонилась три минуты назад. Посадка прошла успешно. Пострадавших нет. Тогда он облегчённо выдохнул второй раз. Но теперь ужас возрос в совершенно другом масштабе. Теперь от его действий зависит весь мир. И пусть Анго никогда не был фанатом обсценной лексики, обходясь исключительно литературным языком, он полностью признаёт, что ситуация — пиздец. Надо что-то сделать. Надо срочно звонить куда-то. Надо срочно взять себя в руки, чёрт возьми. Надо срочно… — Звонок! — вновь вскрикивает брюнет, склоняясь к своему монитору. Анго обращает на него взгляд, пытаясь одним этим движением показать, как далеко в списке важных на данный момент действий находятся телефонные разговоры, как вдруг замечает, как лицо подчинённого сереет, глаза распахиваются так, будто готовы выйти из орбит, а сам он одёргивает руку от мышки, задевая стопку документов и с грохотом роняя их со стола. Но тот даже не замечает этого, продолжая смотреть прямо перед собой. И тогда Сакагучи снова нервно сглатывает, забывая о боли в повреждённом горле. — Кто звонит? — холодно спрашивает он, пытаясь растормошить брюнета. Тот поднимает на начальника полный страха взгляд, и губы его дрожат на уголках, когда он практически шёпотом смиренно отвечает: — Орден Часовой Башни. Пиздец. Мельтешение в серверной прекращается по щелчку пальцев, и мужчины в разных приталенных костюмах замирают, в шоке уставившись на них. А кто-то даже громко икает с перепугу, облокотившись на спинку своего кресла. Повисает привычная пугающая тишина, разрываемая разве что тихим пиликанием компьютера с активным входящим. Единственное, что желает сделать Сакагучи, — это начать размахивать руками, всем видом пытаясь передать парню, насколько сильно он не хочет говорить; попросить сказать, что его нет дома и пусть перезвонят позже; забраться под стол, обхватив руками колени; возможно, заплакать, ожидая, когда кто-нибудь приведёт сюда другого более стойкого самоубийцу, который захочет здесь всё курировать. Как жаль, что он помнит, кто он и в каком положении находится. Что могло понадобиться Английскому Дворцу от них сейчас? Неужели так быстро разнюхали плачевную ситуацию в Йокогаме? Но как, если даже их локальные счётчики вынесли вердикт только тремя минутами ранее? Поздно что-то делать. Возьми себя в руки, тряпка. Анго тяжело вдыхает носом, немо кивая в сторону подчинённого, и тот быстрым движением нажимает на кнопку приёма так, будто нажал на запуск ядерного оружия. И когда вокруг успело стать так тихо? "Рада приветствовать Вас," — раздаётся улыбчивый голос, чуть приглушённый скрежетом помех в динамике. И Сакагучи без труда узнаёт в нём Агату Кристи. Конечно, кто бы мог ещё. Её интонация полна спокойствия, умиротворённости, будто она позвонила спросить о насущных проблемах и поболтать о жизни, сладко сплетничая ни о чём. Английская плавная речь разливается по просторной серверной, и те, кто не был ознакомлен с языком, напряжённо вскинули брови. Анго лишь хмурится, вжимаясь локтями в столешницу. Его не интересуют такие формальности, как приветствия. Очевидно, она тоже сделала это специально. "От имени всей Европы позвольте выразить свои соболезнования в связи с кризисом, в котором оказалась Ваша страна". Значит, они обо всём знают. Ничем хорошим это не грозит. "Поэтому, во избежание распространения тумана по всему миру, — она делает небольшую паузу, будто издеваясь и загадочно протягивая интригу. Сакагучи чувствует, как внутри всё сжимается, — …мы отправили эспера со способностью испепеления". Что? Анго не осознаёт, как оказался на ногах. В себя его приводит боль в ладонях, и только тогда он понимает, что вскочил с места, грохнув руками по столу. Только не это. Худший сценарий, который только мог быть. И это они называют "помощью"? И это они называют поддержкой стране в кризисе? В венах забурлила кипящая злоба. На всех и всё. Тот город, который он защищал так долго, просто пропадёт с карты в одно мгновение. Ничего этого больше не будет. Поздно что-то менять. Если она говорит, что они отправили его, то, скорее всего, беспилотник уже находится в воздушном пространстве Японии. А значит, они отправили его ещё раньше, чем всё пошло ко дну. Но Анго был закалённым чиновником. Он знает, что никакие уговоры, споры и крики ни к чему не приведут. Им плевать, что будет с Йокогамой. Им плевать, что будет с людьми. Каждый спасает только самого себя, крысы всегда бегут с тонущего корабля первыми. Чистая дипломатия. Холодная политика, не более. Он всё это прекрасно знает. Сакагучи всегда был примером стойкости и спокойствия в критических ситуациях. Всегда был примером благоразумия и смирения. Но сегодня ему стоит больших трудов уронить голову вниз, с силой втягивая носом душный запыленный серверный воздух, и сжать зубы до хруста. — Как скоро он будет здесь? — холодно спрашивает он на чистом английском. И она снова выдерживает паузу, как-то наигранно сочувственно хмыкая. И пусть Анго не видит за тысячи километров, он знает, что Агата отпивает горячий горький чай из элегантной белой чашки, ставя её на блюдце с золотой каймой. Он знает, что она улыбается. "Ровно через полчаса. На рассвете". С этими словами девушка отключается, и кардиограмма звуков выпрямляется в тонкую линию. Все, кто понимает английский, странно уставились на Сакагучи, а те, кто не понимает, — недоумённо, когда он медленно садится обратно в кресло, снова сцепляя руки в замок на столе. Полчаса. Прямо перед рассветом. По залу прокатывается рокот голосов, но мужчина уже этого не замечает, уперевшись взглядом в белую вспыхнувшую точку на карте. Его звание чиновника не поможет в стихийном бедствии, ровно так же, как имя президента не спасёт от землетрясения. Он всего лишь песчинка в огромной песчаной буре. Не больше, не меньше. И теперь Анго точно понимает, что не может сделать ничего. *** Мори поднимает голову, задумчиво вглядываясь в серое бесконечное небо. Чёрные пряди у лица выбились из обычно аккуратного хвоста и теперь щекочут нос при любом порыве ветра. Полы красного шарфа вздымаются в воздух, а винные глаза блуждают вокруг, пытаясь одновременно найти что-то конкретное и не смотреть ни на что, будто сквозь пространство. Между пальцев, погружённых в ткань белых перчаток, блестят четыре острых скальпеля. Яркая вспышка озаряет небосклон, и мужчина вдыхает полной грудью, ощущая телом волну силы, что исходит от бывшего Сурибачи. Там определённо ведётся сражение. Но сейчас это не его дело. Дазай-кун должен был всё это просчитать, а значит, сегодня не он строит коварные планы. Сейчас не время думать о других, в его-то положении. Краем уха он слышит медленный стук каблучков на маленьких красных туфлях и с сожалением вспоминает, что сегодня у него только одна задача. Сегодня у всех одна задача. Не важно, бездомный ты, наделённый даром по неведомой причине, или босс одной из самых влиятельных организаций страны. Правила для всех равны. Огай ведёт подбородком, оборачиваясь через плечо, и видит, как к нему подходит низкий силуэт девочки с длинными светлыми локонами. Розовое платьице с белым кружевом по краям всё ещё выглядит превосходно, невзирая на то, что белое кружево давно стало красным. В хрупких детских руках блестит металл огромного шприца с длинной иглой, а на пухлых губах играет наивная улыбка, так и сбивающая с толку. Нельзя подпускать её слишком близко. Элис никогда не славилась терпением. Поэтому он срывается с места первым, разведя руки в разные стороны и уже примеряясь для атаки, ещё давно заприметив красный манящий кристалл во лбу его способности. Голубые глаза блестят азартом и восхищением, когда остаётся чуть меньше трёх метров, и тонкие бровки взлетают выше в предвкушении. — Люблю тебя, Ринтаро! Эта фраза сбивает Мори с толку на секунду, и девчонка свободно этим пользуется, в то же мгновение снося его назад одним замахом огромного оружия. Поняв и приняв свою оплошность, а также сразу почувствовав тупую боль в груди, — не перелом рёбер, как он может оценить за долю секунды, — мужчина элегантно приземляется на обе ноги, от силы удара отъехав назад пятками, и упирается рукой в асфальт, чтобы удержать равновесие. Коротко выдохнув носом, он вскидывает голову, тут же расправив спину и полы строгого пальто. Нет, это, очевидно, не его Элис. И разница даже не в том, что эта леди так отчаянно хочет его убить. Как раз-таки в этом, наверное, его способность согласилась бы со своей копией. Просто его Элис ни за что бы не сказала чего-то подобного. А даже если бы такая мысль и заползла в её светлую голову, она начала бы отчаянно ей мотать, сплёвывая с языка отвратительную фразу, и верещала бы о том, что её мучают демоны. Не сказать, что эта Элис ему нравится больше... Выглядят-то они в любом случае одинаково, верно? Сражаться с ней кажется неправильным. Вообще Мори узнал о предстоящем мероприятии достаточно поздно, возможно, даже чуть позже заседания в Агентстве. Но зато сразу взял в расчёт предстоящие ночные приключения. На составление плана он не тратил времени: какой от этого смысл, если Дазай-кун уже всё сделал за него? Тем более, сам пришёл к Шибусаве и в который раз сыграл предателя. Как это мило. Огай не знает, участвовал ли Накахара в его плане изначально, но прекрасно видел, кто и как победил дракона. Но лишь ухмыльнулся сам себе, ничего не сказав. Весь Порт был предупреждён заранее, поэтому ещё днём все ящики с патронами были вытащены из складов, все ножи были заточены, все пистолеты любовно прочищены, а катаны достаны из ножен. Мафия была в полной боевой готовности, а в северной башне на протяжении последних десяти часов витала атмосфера напряжённости и опасения. Купала, к примеру, заприметив полный переполох, с хмурым выражением вышел из кабинета с тупым вопросом: «что, девятое мая перенесли, что-ли?» — за что тут же получил тяжёлый подзатыльник от Коласа с осуждающим взглядом: «побойся бога, над святым не шутят, дурак». Но, выслушав от напарника долгое объяснение ситуации с углублённой лекцией истории всех конфликтов организаций Йокогамы за последние десять лет и задав ещё с сотню глупых вопросов, на которые серьёзный Якуб отвечал исключительно на белорусском, — даже со своими не лучшими познаниями в иностранном языке Мори догадался, что это, скорее всего, из-за внушительного количества нецензурных выражений, — Янка лишь отмахнулся, сказав, что из-за херни кипиш развели и он тогда пошёл в кабинет досыпать, раз ночка выдастся весёлой. Пока Огай смеялся, Кастусь с полным недоумением на лице всплеснул руками, крикнув напарнику вслед: «с радостью посмотрю, как твоя призрачная подружка будет тебя душить». Мори было правда искренне интересно, как его новоиспечённые Исполнители перенесут эту ночь. Конечно, плохого исхода он себе даже вообразить не мог, но всё же. Хотя, опять же, думать сейчас о ком-то другом, стоя перед ненастоящей Элис, казалось глупым. И как он с ней справится, если ударить её самому кажется выше его сил? Хотя… Он слышит за своей спиной резкий звон металла о металл и разъяренный рык, и тогда, не затратив и секунды на недоумение или удивлённость от неожиданности встречи, растягивает губы в улыбке. — Кажется, нашлось самое оптимальное решение. Фукудзава отражает очередной удар, но понимает, что следующий может стать фатальным, поэтому перекручивает в руке катану, уходя из зоны поражения. Пятки скользят по асфальту, и мужчина тяжело дышит, неплохо запыхавшийся этой чехардой. Все Люди Равны победоносно сжимает в руке такую же катану, элегантно встав в стойку. — Пускай в фехтовании тебе нет равных, — голос отделившегося дара, несмотря на поразительное внешнее сходство с обладателем, исключая красный кристалл, на удивление отличается от голоса Юкичи и звучит более низко, утробно, злорадно, — но ты чересчур серьёзен. Не ведая хитростей и коварства, тебе никогда меня не одолеть. Кажется, нашёлся мечник, равный Фукудзаве по мастерству. И мужчина вскидывает брови, когда слышит за своим плечом тихий хмык. Ему не нужно оборачиваться, чтобы узнать незнакомца. В ноздри вбивается привычный запах спирта, дорогого одеколона, пыльных страниц книг, свеженапечатанных чернил документов, горького кофе и солёной крови. Удивительно, как тесна ночная пустынная Йокогама на границе рассвета. — Фукудзава-доно, — ехидно усмехается Огай, тоже не оборачиваясь. Юкичи не понимает, почему уголки губ сами ползут вверх. Не ведая хитростей и коварства, говоришь? Ох, у Фукудзавы есть много. Вся его ехидность и коварство, а может, даже больше, сейчас стоит прямо за его спиной. Какое совпадение. — Какая встреча, Мори-сенсей, — в тон ему отвечает директор, специально выделяя субординацию и при этом чувствуя тепло чужой спины лопатками. Надо же, всё как раньше. — У Вас какие-то проблемы? — склоняет голову к плечу Огай, когда видит, что шприц перекручивается над головой девочки несколько раз, а серебряная игла опасно блестит в лунных лучах. — Что Вы, — прикрывает глаза Юкичи, слыша звон чужой катаны и чувствуя ветер в седых растрёпанных прядях, — Мне кажется, я только что нашёл ключ к решению. — Просто чудесно. Огай не помнит, когда в последний раз его лицо было готово разойтись по швам от вырывающейся ухмылки, а в крови бурлил такой адреналин. Он тоже замечает, как лже-Элис мило кроваво улыбается, срываясь с места. — Знаешь, — неожиданно даже для самого себя произносит он, переходя с официального тона, краем уха улавливая свист, с которым разбегается мечник перед Юкичи, — обычно в такие моменты привычки говорят сами за себя, не правда ли? Фукудзава не отвечает. Он чётко отмеряет расстояние, равное не больше метра, когда его способность уже практически достигает его, и резко разворачивается на девяносто градусов, со сладостью взмахнув катаной. Красный кристалл во лбу светловолосой девочки лопается, и последнее, что видит мужчина, — это два горящих непониманием, как так вышло, голубых испуганных глаза. А затем — туман, разошедшийся от её растворившейся в воздухе фигуры. Юкичи без страха доверяет врагу свою спину, и понимает, что это было безоговорочно правильным решением, когда слышит глухой выстрел, треск драгоценного камня, а потом звон, с которым опадает на асфальт катана. Спустя пару секунд на проспекте остаются только два высоких статных силуэта, всё ещё стоящих друг к другу спинами. Ладно, это было неплохо. Только это — одноразовая акция. — Так у тебя в запасе не только скальпели, — наигранно удивлённо ухмыляется Юкичи через плечо, накинув накидку повыше к шее, — Впредь буду держать ухо востро. Мори кладёт пистолет обратно в карман, искусственно рисуя на лице облик несчастного мальчика, случайно ставшего свидетелем расправы. — Какое бессердечие по отношению к милой девочке, — он вскидывает подбородок, встречаясь с серыми глазами взглядом, — Одинокий мечник Серебряный Волк, безусловно, виновен. Фукудзава заботливо кладёт катану обратно в ножны, цокая языком. — Было бы славно, если бы эта милая девочка тебя прирезала. Огай стоит там ещё минуту, просто изучая бывшего коллегу, а затем пожимает плечами, сцепляя руки в замок за спиной. Он делает несколько шагов в сторону, корпусом обернувшись к нему. — Тебе меня совсем не жаль. Не хватило того, что увёл у меня полштаба? — Ты правда хочешь, чтобы я тебя жалел? Мори действительно задумывается на секунду, будто вопрос имел смысл вселенского масштаба, но потом всё-таки разворачивается, кинув через плечо: — Нет. Но солидарность, после сегодняшнего, не была бы лишней. Босс Портовой Мафии уходит в сторону ближайшего переулка, уже слыша, как на крыше многоэтажки ревут лопасти портового вертолёта. Президент Вооружённого Детективного Агентства смотрит ему вслед, чуть заметно дёрнув уголком губы, но затем одёргивает самого себя, снова надев на себя маску серьёзности. Он тоже последний раз оглядывает проспект, задержав пустой взгляд на сером небе, и уходит в сторону офиса, хрустнув осколками кристалла под подошвой. Он уже чувствует, как в грудь возвращается привычная сила. На секунду кажется, что юноша с чёрными волосами, завязанными в хвост, обернётся, чтобы отсалютовать ему двумя пальцами с хитрой улыбкой. На секунду кажется, что юноша с катаной на поясе нахмурится на эту улыбку и остановится, чтобы крикнуть вслед что-нибудь, что обязательно вызовет у другого смех. Но этого не происходит. Мужчина в красном шарфе не оборачивается, а мужчина с седыми волосами не останавливается. Хотя у обоих по лицу продолжает блуждать призрачная улыбка. Это была одноразовая акция, ничего более. *** Кенджи перехватывает рукой балку дорожного знака, готового врезаться с нечеловеческой силой в его живот, одним махом сломав хребет, разорвав органы на части. Его ладонь вспотела, и кажется, что пальцы вот-вот соскользнут. Спину ломит в том месте, где в неё упёрлась железобетонная арматура. Не Уступая Дождю рычит, пытаясь побороть своего противника. Кажется, что в призрачных зрачках застыло непонимание, почему какой-то малец может удерживать всю его мощь, в фиолетовых зрачках застыл страх. И тогда Миядзава поднимает голову. Шляпа упала на гравий, а с виска к шее стекает кровавая дорожка. Всё его лицо перемазанное в грязи, а вторая сломанная рука безвольно повисла вдоль тела. Дар прилагает ещё больше усилий, и острый конец штыря упирается в дрожащую от рваного дыхания грудь под синим перепачканным комбинезоном. И вдруг на светлом лице появляется болезненная, но всё такая же яркая солнечная улыбка, когда Миядзава склоняет голову к плечу. Всё верно. Он всего-лишь четырнадцатилетний мальчик, никак не ровня своему всесильному дару. Но только это его дар. И он знает, что ел три дня назад. Дрожащая рука идёт вверх, перенося силу давления, и способность не успевает среагировать, как балка, самолично им напряжённая до предела, отскакивает, с размаху впечатываясь в его лоб. Слышится дикий вой, будто кому-то и вправду дали по голове до сотрясения, а затем трещина, образовавшаяся в кристалле, расходится дальше, разбивая оболочку. Мальчик тяжело вздыхает, прикрывая глаза и всё с такой же застывшей на губах улыбкой скатывается спиной по стене вниз. Под веками ползут красные разводы. Мозг кричит о критическом недостатке кислорода. Голова, по ощущениям, сейчас взорвётся. Танидзаки снова приоткрывает начавшие синеть губы, но воздух не попадает в лёгкие, задерживаясь в полости рта и с новым сипом вылетая обратно наружу. Ноги болтаются в нескольких сантиметрах от асфальта, носок кроссовка цепляет мелкие камни, но это не приводит ни к какому результату. Он уже сам чувствует, как слабеет его хватка на чужих руках, сомкнувшихся на горле. Если он сейчас умрёт, когда Наоми снова вернётся вместе с остальными людьми на улицы города, она его не найдёт. Она даже не будет знать, что он погиб. Она останется совсем одна. Он не позволит этому случиться. Распахнув начавшие закатываться глаза, он из последних сил с новым рвением цепляется пальцами за кисти своей способности, и использует это как рычаг, резко кидая ноги вверх. Не ожидав такого внезапного кульбита в своей хватке, Мелкий Снег разжимает тиски, силясь отойти назад, но уже слишком поздно. Отчаянно сильный удар подошвы прямо в чужую голову, и кристалл лопается, а от зеленоватой фигуры двойника остаются только полупрозрачные хлопья снега. Джуничиро падает тяжёлой кучей на асфальт, жадно хватая ртом воздух. Лёгкие взрываются жаром, и горло сводит судорогой, заставив его склониться к земле с ужасным кашлем, да таким, что, кажется, его сейчас вырвет. Голова жалобно скулит, виски пульсируют болью, а на коже шеи уже чувствуются уплотняющиеся гематомы. Ничего страшного. В этом ничего такого нет. Главное, что теперь он в безопасности. Главное, что сегодня Наоми не потеряла брата. А всё остальное — второстепенное. Он смог. Она усмехается. Перчатки давно порвались, и оставляла она это рваньё на себе только для того, чтобы вспотевшие ладони не скользили по рукояти тесака. Подол юбки оборвался, заколка давно слетела с растрёпанных влажных волос и теперь валяется где-то между обломков. Колени, судя по всему, разбиты в кровь. У неё просто нет времени опустить взгляд вниз, чтобы оценить степень повреждений. Йосано больше не может зажимать длинный порез на ребре, и теперь густая кровь полностью залила рубашку. Теперь девушке не надо прикладывать два пальца к шее, чтобы посчитать удары пульса. Они так отчётливо стучат в её голове, что даже считать не нужно. Сто пятьдесят шесть в минуту. До максимально допустимого шагать ещё тридцать. Но времени нет. Она более не собирается терпеть такое унижение. Этой сучке нужно усмирение. Не Отдавай Жизнь Свою неутомимо бросается вперёд, будто не собирала свои конечности по дороге несколько секунд назад. Сталь огромного топора блестит над головой девушки, и в отражении сверкают горящие гневом фиалковые глаза, жаждущие расправы. Это её способность. И она лучше всех знает, какие у неё есть слабости. — Посмотрим, сможешь ли ты отрастить голову. Йосано точным движением, скопив всё раздражение в этом замахе, всю свою боль, что ей пришлось пережить, все силы, что остались в хрупких женских руках, швыряет тесак перед собой, не примеряясь и секунды. Конечно, лезвие давно затупилось. Но так даже лучше. Так гораздо больнее. А какая терапия и лечение без боли? Гримаса ужаса и шока на лице двойника, наверное, стала бы лучшим искуплением за сегодняшнюю ночь. Но она просто не успевает там появиться. Призрак не успевает понять, что произошло. Уже через секунду тело, замершее в одном положении, опадает на землю, а отливающая фиолетовым голова катится по тротуару. Этого, конечно, достаточно для того, чтобы её убить. Но не достаточно для того, чтобы окупить все усилия Акико. Поэтому она наклоняется, сплюнув вниз кровавый сгусток, и с упоением вырывает красный кристалл из чужого лба одним движением. — Гори в аду, дрянь, — срывается с израненных растянувшихся в улыбке губ, когда она с неприкрытым удовольствием сжимает руку с камнем в кулак. Куникида всхлипывает, глядя, как Поэзия Доппо растворяется в воздухе, и вниз падает его бессменный блокнот. Он открывается сам по себе, и встречный ветер сам переворачивает страницы, будто читая каждую строчку. Юноша смотрит ещё секунду, будто не веря, что действительно попал, а не смерть настигла его стремительно, воспроизведя в умирающем мозгу последнюю галлюцинацию, будто он выжил. Но нет. Он действительно выжил. Кое-как уговорив себя, он опускает руку с пистолетом, роняя его рядом с собой на бетон. Тот брякает, а ещё горячее дуло разворачивается к нему. Тихо шикнув от боли в простреленном боку, он был готов поднять голову к небу, начав молиться всем существующим и выдуманным Богам. В блоке оставался один патрон. И он с успехом его использовал. На линзах очков осела пыль, хвост на затылке давно расплёлся, и теперь светлые волосы стекают по его ещё дрожащим в бессилии плечам. Ладонь зажимает пулевое спереди, а стена, в которую его припечатала его же способность, — сзади. Доппо закусывает губу, ожидая, когда тело наполнится знакомой силой, и всё-таки поднимает голову, но не к небу, а в сторону пылающего взрывами Сурибачи. Коласа резко выкидывает из белёсого бесконечного пространства, но в молодости, когда способность ещё не ощущалась как собственная кожа, он вылетал оттуда и не так быстро, падая на деревянный пол подземного тренировочного зала с матами под весёлым взглядом синих глаз, поэтому сейчас, готовый к такому, приземляется точно на ноги, лишь чуть кренясь в сторону больной ноги. Трость валяется где-то далеко, поэтому первое, что делает мужчина, вернувшись из длинного путешествия по пространствам, это ищет её глазами по улице и ковыляет, опираясь на стену, ближе, заприметив под колесом машины чёрную знакомую палку. После стирает с лица кровь, что продолжает капать с рассечённой брови, и оглядывает самого себя с пренебрежительным вздохом. Чёрт возьми, третье пальто за четыре месяца работы в Мафии придётся выкидывать. Обхитрить его же способность оказалось легче, чем он думал. С самого начала Новая Земля была лишь дополнением к расчётливому уму и использовалась как гарантия победы над особо изворотливым противником или место, где можно спрятаться в непредвиденной ситуации. Конечно, там были свои тонкости, но их можно опустить. В белой пустоте любой враг не мог достать Якуба своей способностью — у него изначально не было способности, терять нечего. Из Новой Земли нельзя выйти, пока Якуб сам того не пожелает или не погибнет, — отлично, Колас и не собирался покидать своё же убежище. В своём пространстве Якуб сам может контролировать законы физики — чудесно, Колас наизусть знал, как и что работает. И, в конце концов, единственное, что доступно в Новой Земле, — физическое воздействие. Колас с радостью этим воспользовался. К сожалению для своего двойника, в молодости он слишком много времени провёл в тренировочном зале подвала. К сожалению для своего двойника, у него было пятнадцать лет, чтобы отточить своё мастерство до совершенства. К сожалению для своего двойника, у него был самый лучший и умный наставник и учитель. У отделившейся Новой Земли не было шансов. Она всесильна только тогда, когда Колас управляет ею. Он недовольно морщится, трогая пальцем надоевшие беруши в ушных раковинах. Как же неудобно всё-таки. Хорошо, что Якуб работает с Купалой, а не является его врагом. Вспомнив о том, что напарник до сих пор не появился рядом, хлопнув по его плечу ладонью и с тяжёлым вздохом начав рассказывать о том, как всё прошло, с фразы: «Это пиздец, короче...», Колас оборачивается вокруг своей оси, пытаясь найти своего горе-товарища. Если голова не взрывается болью, а движения не сковывает, то либо они с Паўлінкой сейчас далеко отсюда, либо Купала уже с ней справился, либо она уже справилась с ним. Все три варианта Якубу не понравились. Второй не понравился потому, что он так и не увидел, как девушка сжимает руки на горле своего обладателя, на которого и будучи его способностью кидала злые взгляды время от времени, сколько бы он ни пытался завести с ней дружбу. Иногда холодное сердце призрака оттаивало и она аккуратно и незаметно надевала на светлую макушку новый только что сплетённый венок, но Колас всё равно знал, что в глубине души она всегда мечтала его задушить. Он очень хорошо понимал её в этом желании, особенно в двадцать два. Пройдя вдоль пустынной улицы и вывернув из-за угла, Якуб довольно усмехнулся сам себе, заметив такую картину: Янка был прижат к стене спиной, а на его шее сомкнулись бледные руки Паўлінки. Девушка действительно была в бешенстве. Венок свалился с головы, тёмные, словно ночь, волосы раздувает встречный ветер, полы белого платья до щиколотки оборвались, а горло с вышитым красными нитями орнаментом, всегда аккуратно приглаженное, съехало с плеча. Убийственная бледность на лице сменилась абсолютно белым цветом, а на тыльной стороне левой ладони блестит красный кристалл. Непривычному расположению Якуб не удивляется: у Новой Земли сердце, как бы ни было иронично, сверкало вместо кольца на среднем пальце правой руки. — Ну што, Вучоны, — улыбается Колас, наблюдая, как хрипит напарник, хлюпая разбитым в кровь носом, — дапамога не патрэбна? — Пайшоў ты, — на последнем выдохе скрипит зубами Янка, и девушка сжимает руки сильнее, несмотря на активное сопротивление уже онемевших рук. Якуб качает головой, натягивая перчатки на кистях повыше и вскидывая трость. Вот же упёртый баран. Ясно же, что без него ничего сделать не может. Теперь у него есть другая блондиночка, которую нужно спасти из переулка. Правда, теперь не от бандитов. Луна скрылась за горизонтом, и тонкая фиолетовая линия зависла над морем. Ветер продолжает завывать между стенами домов, но тонкая полудымка тумана уже не тянется к самым небесам, а разлилась внизу у дороги, словно вата. Над Йокогамой больше не звучат выстрелы и взрывы, не слышно хриплых вздохов задыхающегося, не свистит в замахе лезвие клинка или катаны. Совсем тихо, мешаясь со звуком далёкого сражения в Сурибачи, слышно, как поют птицы. Подходит к концу судная ночь. Но только Бог знает, что принесут первые лучи солнца. Потому что самое тёмное время только перед рассветом. *** Свет жизни. Как можно было увидеть его там, где всегда плескалась лишь жажда скорой смерти? Ацуши не знает. Он не знает, как вырваться из своего прошлого. Он не знает, за что его так ненавидит кто-то сверху. Каждый раз, давая ему призрачный шанс, каждый раз, когда он тянет к нему руки, задыхаясь в слезах, каждый раз этот кто-то всё ломает, будто издеваясь. Посмотри, тигр, чтобы ты мог иметь, если бы не был собой. Но одно Ацуши знает точно. Однажды, когда протянутый кем-то свыше шанс сломался в очередной раз и он опустил взгляд в пол, лишь шмыгнув носом, ведь другого и не ждал, за готовую опуститься руку его схватила другая, холодная, сплошь покрытая белой марлей бинтов. Это не Накаджима спас тогда его из реки. Это он тогда спас Накаджиму из глубокой ямы, в которой он покорно сидел, поджав хвост, все свои жалкие семнадцать лет. И тогда, когда перебинтованная рука выдернула его на край, его подхватили ещё девять. Ради них можно сломать самого себя, перешагнув через маленький щуплый труп семнадцатилетнего мальчика. Ради них можно выпустить когти. Белая тигриная лапа спасла его в тот день, когда он должен был умереть. Если бы не она, он бы никогда не встретил никого из Детективного Агентства. Он бы никогда не стал его частью. За что же тогда он бьёт по мягкой белой шерсти, боясь даже заглянуть во впалые жёлтые зрачки? Тигр есть Ацуши. И Ацуши есть тигр. Сколько бы он ни убегал, огромное животное будет продолжать следовать за ним по пятам. Невозможно сбежать от биения собственного сердца. Тигр — сила, что позволяет ему жить дальше. Юноша слышит, как мягко ступают сзади подушечки белых лап. Слышит тихое хриплое дыхание. Чувствует на себе взгляд. Теперь он слышит его голос. Теперь он понимает, что он хочет сказать. Все борются за свою жизнь. И он тоже сделает то, что должен. Ты был прав, Рюноске. То, что сидит глубоко внутри, наконец может вырваться наружу. Теперь он готов снова выпустить когти. А боль — то, что заставит его сделать первый вдох. *** — Подтверждено устранение тумана и сингулярности! — брюнет подскакивает на своём месте, но теперь в его глазах горит не ужас и страх, а огромнейшее счастье и облегчение, — Орден часовой башни докладывает об отмене операции! Тишина, тяжёлой напряжённой лавиной накрывшая серверную получасом ранее, разбивается с такой силой, будто с третьего этажа уронили шкаф, доверху набитый чайными сервизами. Люди в строгих костюмах, считающиеся большими шишками в правительстве, как дети вскакивают на ноги, со слезами на глазах обнимая друг друга. Звучит какофония десятков весёлых голосов. Карта на мониторах обновляется в очередной раз, и красная линия, обозначающая распространение тумана, стирается, будто её и не было. Цифры на счётчике сингулярности падают с огромной скоростью. Пищит роутер в углу, оповещая о том, что появился сигнал. Цудзимура с тяжелым выдохом роняет лицо в ладони, опираясь спиной на кресло пилота, и тот со счастливой улыбкой похлопывает её по плечу, забирая из рук теперь ненужную рацию. Анго ещё минуту не может поверить своим ушам и глазам, тупо уставившись в монитор, но потом низко опускает голову, полностью облокотившись на кресло. Кажется, он забыл, как нужно дышать от обрушившегося сверху на напряжённое до предела тело нежданного облегчения. Он определённо должен взять пару отгулов. Иначе на пенсию придётся уходить раньше. Не факт, что когда взглянет в зеркало сегодня, не увидит там пару новеньких седых прядей. Где-то за тысячи километров отсюда томно вздыхает Агата Кристи, грустно прикрыв крышку ноутбука, и отпивает из элегантной чашки маленький глоток горького чёрного чая. В пустынном перевёрнутом вверх дном офисе Вооружённого Детективного Агентства на одном из столов сидит Ранпо, подобрав ноги под себя. Тёплый свет заползает внутрь через распахнутые или выбитые окна, и юноша морщится от того, как режет глаза. Подле него стоит раскрытый небольшой сейф, из которого он достаёт спрятанную пачку чипсов, быстро вкладывая один кусочек в рот. — Я не одарённый, и я снова в Агентстве, — сам себе рассуждает он, склонив голову к плечу и расслабленно оперевшись руками на столешницу сзади, — Значит, всё прошло хорошо. Эдогава вдруг улыбается, хмыкнув себе под нос. — А Ацуши теперь неплох, да? Впереди ещё три пачки леденцов и целый ясный день. Доброе утро, наверное? Яркие лучи солнца скользят вдоль успокоившегося моря, по оборванной линии берега, по обрушенным башням Цитадели, блестят в осколках красных кристаллов, в разбитых стёклах витражей, залегают в тёмных углах разрушенного Сурибачи. Небо окрасилось в розовый, стоило огромной звезде выкатиться, словно неуклюжий футбольный мяч, на край небосклона. Глаза режет от яркого света, но Ацуши продолжает держать их открытыми. Он не может отвести взгляда от будоражащей кровь картины. Ветер запутывается в мягких прядях светлых волос, а голые ступни неприятно колет от мелких камней. Тело ощущается обновившемся, чистым, когда юноша глубоко вдыхает полной грудью морскую соль вперемешку с пылью, поднявшейся после битвы. Он чувствует себя совершенно другим человеком. Теперь, когда победил Коллекционера. Нет, когда победил себя. Уголки губ сами ползут вверх. Ацуши не замечает даже того, как приклеились к его фигуре серые строгие глаза. Они это сделали. — Прости, — всхлипывает Кёка, прижимаясь грудью к коленям. Её плечи дрожат, а пальцы погрузились в распущенные чёрные волосы, на солнце отливающие синевой, — Прости, прости, прости меня, прошу… Накаджима присаживается перед ней на одно колено, аккуратно приподнимая её подбородок. Девочка качает головой, пытаясь спрятать влагу в глазах, но не вырывается, задерживая на нём виноватый взгляд. — Ты сделала то, что должна была, — твёрдо произносит Ацуши. — Я не должна была, — одними губами шепчет она, — Я не должна была всего этого говорить и делать. Я вела себя так глупо. Я пойму, если ты больше не захочешь знать меня… Он мягко улыбается, сбивая Идзуми с толку. Несомненно, она сделала ему очень больно. Несомненно, внутри всё ещё клокочет едкая обида. Несомненно, он ещё не готов сказать, что не винит её до конца. Но сейчас, когда в груди вместо приступа паники, горящего пламени ярости или холодного комка ужаса теплится бесконечное спокойствие, он просто не может её ненавидеть. Наверное, и не сможет никогда. Если бы не она, возможно, он бы так и не смог отпустить то, что пожирало его изнутри. Придётся долго сражаться с её тяжёлым характером, с мафиозными замашками, с самопожертвенными выходками и ледяными острыми словами. Но он готов. Именно же это и делают друзья, так? Теперь он готов стать для неё человеком, которому она бы могла открыться. — Ты молодец, — произносит Накаджима, проводя ладонью по тёмной макушке, — Всё хорошо. В глазах Идзуми отражается яркий солнечный свет, давая миллионы светлых бликов, когда она обескуражено выдыхает, не ожидав такой теплоты, и несмело улыбается в ответ, сжав в руках телефон-раскладушку с маленьким брелоком. Акутагава, замерший неподалёку, замечает краем глаза какое-то движение, сразу узнав в трёх сгорбившихся фигурах сотрудников ВДА. Поэтому бесшумно поднимается на ноги, отряхнув полы чёрного пальто, и тихо кашляет, уже двигаясь в противоположную сторону. С ними лучше не пересекаться. Да и здесь делать больше нечего. Он своё дело сделал. Шибусава устранён, город в относительной безопасности, — насколько вообще может быть в безопасности Йокогама, — его способность всё ещё при нём. Босс должен быть доволен. Нужно срочно связаться со штабом и узнать, что с Купалой-саном и Колас-саном, а после… — Акутагава. Рюноске замирает, распрощавшись с надеждой уйти по-английски, и складывает руки в карманы плаща, недоверчиво оглядываясь через плечо. Человек-тигр, уже поднявшийся снова на ноги, выглядит невероятно глупо в своей ободранной одежде и с этим до невозможности серьёзным выражением лица. Видно, что юноша перекручивает в голове какую-то фразу, то сжимая, то разжимая кулаки. — Спасибо тебе. Он говорит это очень тихо, настолько, что Акутагава больше читает по губам, чем слышит. Он совершенно не выдаёт внутреннего удивления, когда проходится по Накаджиме долгим взглядом, а затем быстро усмехается. — Я не собирался тебе помогать. — Я знаю, — быстро кивает Ацуши, — Но ты всё ещё меня не убил. Предлагаю перенести драку на следующую среду. Думаю, мы оба сейчас не очень готовы. Рюноске хмыкает, последний раз оглянувшись на ослепительную линию рассвета, и отворачивается, быстрым шагом уходя. Он ничего не отвечает. Но и не прощается, ускользая чёрной тенью вдоль берега. В этот раз кот превзошёл его ожидания. Стоит признать, что что-то, возможно, в нём и есть. Накаджима ещё долго смотрит в его спину, закусив губу, а когда поворачивается обратно с облегчённым вздохом, его тут же кто-то хватает за руку. — Ты нормально? — впопыхах спрашивает Куникида, просканировав его вернувшееся к исходному после регенерации тело строгим взглядом. Ацуши давится воздухом, округлив глаза. — Куникида-сан! Как Ваше пулевое? Вы в порядке? — Отвечай на мой вопрос, а не… Договорить Доппо не успевает, потому что тощие, но на удивление сильные руки обхватывают его вокруг, тут же крепко обнимая. Детектив зависает на секунду, не ожидав такого резкого и нестандартного для отношений наставника и подопечного поступка, но, поразив, кажется, абсолютно всех, не возражает, не отталкивает, не отчитывает, когда чужой нос утыкается в его плечо, а осторожно протягивает одну руку, невесомо поглаживая по напряжённой спине. Кенджи умилённо качает головой, растянув улыбку от уха до уха, пока Танидзаки помогает подняться с колен Кёке. На его шее видны огромные фиолетовые пятна. — Какие мы сентиментальные, оказывается, — усмехается Йосано, упирая одну руку в бок. На ребре больше не видно длинного пореза, и о том, что бледная кожа совсем новенькая, говорит только разорванная в том месте рубашка. Заколка в виде бабочки привычно блестит на солнце, и только на ладонях больше не видно чёрного шёлка перчаток. — Один раз можно, — бубнит себе под нос Куникида, уводя взгляд к морю. Ацуши улыбается, скрыв это в его рубашке. — Это что получается, — подаёт голос Джуничиро, придерживая Идзуми за предплечье. Его голос всё ещё слабый и сиплый, — Дазай не был предателем, и его работа с Шибусавой была изначально ради победы? И мы в очередной раз всех победили? Кёка потирает лоб, потупив взгляд в землю. — Не мы, а Ацуши, Кёка-тян и Акутагава-кун, — закидывает руки за голову Кенджи. — Не обесценивай свои усилия, — хмурится в его сторону Акико, — Мы все неплохо поработали сегодня. Правда, я пока совершенно ничего не понимаю во всей этой ночной истории. Когда всех вас подправлю и отосплюсь хорошенько, буду требовать от каждого подробных объяснений. И как вообще… Её прерывает камень, вдруг с громким стуком упавший у её ног. Все замирают, напряжённо переглянувшись, а Йосано, нахмурившись, прослеживает взглядом, откуда примерно он прилетел, и быстрым шагом уходит в ту сторону. Никто не понял, что произошло, и только Ацуши заметил край чёрного плаща, мелькнувший между обломков. Акутагава? Когда Акико выворачивает из-за угла, полная рвения выместить всю накопившуюся злость на придурке, потерявшего страх со своими тупыми шуточками, она резко останавливается, стукнув каблуком туфли по потресковшемуся асфальту. Дазай приоткрывает глаза, услышав этот звук, и смотрит на неё снизу вверх, виновато улыбнувшись. Он лишь коротко выдыхает, ещё не отойдя от длинного сна, когда девушка бросается к Чуе, размеренно дышащему на его коленях. Солнечные лучи освещают разрушенный проспект, будят людей, мирно спящих в своих кроватях, сбивают с толку тех, кто уверен, что только что был вечер и они спешили по своим делам. Блестит роса на траве, а море прибывает пеной к осиротевшему берегу. Даже после самой длинной ночи наступит утро. ***

       И звучит как месть

      Тишина в твоём ответе

      В моём горле ком с Юпитер

      Боль размером в сто квадратных световых тысячелетий

Дазай уже должен был провалится в спасительный сон, уронив голову на грудь, когда Йосано вдруг замирает, привлекая его внимание, и откладывает ручку на край стола. Она быстрым движением снимает строгие очки с тонкой оправой, в которых работала по вечерам или ночам при тусклом освещении настольной лампы, и поднимается со своего места, устремив взгляд к койке. Осаму коротко выдыхает, не спеша повторять её действие. Конечно, безумно сильно хотелось. Но он сдержался, аккуратно оборачиваясь со своего места на диване. — Доброе утро, — улыбается Акико, сразу усаживаясь на край чужой постели. Чуя рвано выдыхает, пытаясь сфокусировать взгляд только было открывшихся глаз, но когда узнаёт в замыленном силуэте подругу, заметно расслабляется. Йосано и не ждала от него ответа, сразу потянувшись за уже стоящим на тумбочке стаканом. Теперь она научена прошлым опытом и наизусть знает, как себя вести сразу после пробуждения от порчи. С событий прошлой ночи прошло восемнадцать часов. Удивительно, что он проснулся так быстро. За распахнутым из-за июньской жары окном снова стемнело, но восстанавливающийся после потрясений город продолжал жить. Ветви раскидистого дуба скребутся по стеклу, рисуя на стенах тени. Луна, идущая на убыль, привычно сияет на небосклоне, а звёзды скрылись в облаках. Слышно, как гоняют по дороге машины, заполняя тишину рёвом двигателей. Кабинет освещает лишь тёплое свечение настольной лампы, потому что Дазай знал, насколько сильно ему будет сначала резать глаза. Чуя самостоятельно поднимает слабую руку, принимая протянутый стакан, и Йосано удивлённо ведёт бровью, уже готовая поднести воду к его губам. Осаму уклончиво не выдаёт своего присутствия, склонив голову к плечу и наблюдая за напарником. На болезненно бледном лице ещё сильнее выделяются тени под глазами, ещё сильнее виден белый тонкий шрам на светлой брови. Изящная шея кажется голой, когда юноша чуть откидывает голову назад, чтобы сделать большой глоток. Тонкие пальцы, обхватившие стекло, совсем не заметно дрожат. Рыжие пряди растеклись по плечам, завивишись от влаги на самых кончиках. В ямках острых ключиц залегли тени. Ниже, на обнажённую грудь, опускать взгляд Дазай не стал. Накахара ведёт плечом, тут же морщась от боли, и отказывается от идеи лечь снова на спину, подняв взгляд на Йосано. — Что там?... — Ничего такого, — спокойным тихим голосом уверяет девушка, и Осаму не уверен, что когда-либо слышал от неё такую тёплую интонацию ранее. В который раз он почувствовал себя в помещении лишним, — Я не использовала способность в этот раз, так как твой организм уже достаточно восстановился к тому времени, как я тебя нашла. К сожалению, ты больше не напоминал труп, поэтому не сработало. Прости, что не стала кромсать тебя заново. Там глубокий порез, я не знаю, как ты так умудрился. Шрам вряд-ли останется, но да, довольно неприятная история. Накахара сводит брови к переносице, пытаясь обернуться через плечо, но когда понимает, что всё равно ничего там не увидит, измученно ухмыляется. — Что ж, спасибо, наверное, — его голос хриплый, ещё слабый, но без противной дрожи. Так вот, каким он может быть с другими, — Действительно, не хотелось бы испытать на себе такой опыт. Акико сидит к Дазаю спиной, поэтому он не может увидеть её лица, но знает, что она улыбнулась в ответ. Что-то горячее обожгло внутренности. Единственное, что он сделал после того, как их обоих доставили в перевёрнутое вверх дном Агентство, — это сбегал в общежитие, наскоро помывшись, переодевшись и поменяв бинты. Те неприятно липли к коже и, кажется, невыносимо зудели, но это, скорее, психосоматика от того, насколько он чувствовал себя грязным. Взглянув в своё отражение, он сначала даже не узнал в юноше напротив самого себя. На скуле виднелось фиолетовое пятно, которое он ранее не замечал, глаза покраснели, губы побледнели. Кажется, даже щёки втянулись, но это, наверное, просто кажется. Быстро взяв первую попавшуюся одежду, которая каким-то образом осталась в пустынной комнате, Дазай снова вернулся в офис, тут же ретировавшись в медкрыло. По пути его пытался перехватить Куникида с расспросами, Фукудзава свёл брови к переносице, видимо, тоже силясь подобрать нужные слова, Кёка стыдливо опустила глаза в пол, как только его увидела. Но он ни с кем не заговорил. Никому не ответил. Ни к кому не подошёл. Хоть и понимал, что действительно задолжал объяснения. Но сейчас мысли были заняты совершенно другим, а краткий пересказ о всём плане мог и подождать до завтра. Единственным, кто действительно привлёк его внимание, был Ранпо, постучавший по плечу и быстро угрюмо шепнувший на ухо, что Достоевский смог сбежать. Дазай сжал пальцы в кулаки до хруста, но ничего не ответил, лишь быстро кивнув. Другого и ожидать не стоило. Опять же, сейчас он думал о другом. На протяжении восемнадцати часов, сопровождаемый лишь редкими тихими вздохами Йосано со стола и тиканьем часов, сидя на диване перед постелью, он усиленно пытался подобрать слова. Пытался найти ответы, которые мог дать ему только один человек. Раз за разом морщился, понимая, что этого недостаточно, и начинал заново. Он ждал, когда Чуя проснётся. Потому что теперь им определённо нужно поговорить. Это не может ждать до завтра. И, будто услышав его мысли, Чуя действительно проснулся. Но теперь слова застряли комом в горле, как только голубые глаза раскрылись вновь. А может, это того не стоит? Может, его слова всё ещё не так уж и хороши? — Как остальные? — спрашивает Накахара, проводя рукой по волосам. Йосано вздыхает, видимо, недовольная, что он больше интересуется коллегами, чем своими собственными травмами. — Все в относительном порядке. С Куникидой мне пришлось помучаться, но я тебе чуть позже расскажу, если он не расколется сам. Сейчас нужно что-то сделать с твоей спиной, потому что, пока ты спал, я не могла этим заняться. Юноша, на удивление, не возражает, коротко кивнув, и Акико поднимается с края постели, отходя к своему стеллажу. И только тогда, когда Чуя вновь поднимает взгляд, он замечает Дазая. Осаму забывает, как дышать, пересекаясь с ним взглядами. Кажется, что время замерло. Он не понимает, почему по рукам прошёл табун из мурашек, почему внутри всё похолодело, почему он так странно себя чувствует. Синие глаза чуть заметно расширяются от удивления, а затем всё спокойствие и призрачная улыбка исчезают с его лица, оставляя лишь холод и пустоту. Он закусывает губу, тут же отворачиваясь, и Дазай жадно ловит глазами каждую деталь, боясь упустить хоть что-то. Почему он так отреагировал? Разве это не было аксиомой, что Осаму каждый раз просиживает время у его кровати? Так было всегда, начиная с далёких шестнадцати. Почему он, кажется, искренне удивлён? Йосано ничего не замечает, продолжая копаться в своём стеллаже, параллельно бубня названия каких-то лекарств себе под нос. — Акико, — вдруг твёрдо окликает Чуя, выпрямившись, словно струна, чем заставляет девушку поражённо обернуться, а Дазая нахмуриться, — Я вполне сносно себя чувствую. Не думаю, что мне нужна реабилитация. Мне будет лучше дома. Не дав ей и слова вставить, он стягивает одеяло, ища глазами одежду, и свешивает ноги с койки. Осаму замечает, как на секунду он зажмурился, будто голова отозвалась болью от такого резкого движения, но не выдал этого и единым звуком. — Подожди, — наконец приходит в себя она, сжимая в ладони банку перекиси, — Это как? — А вот так, — юноша без стеснения натягивает на ноги брюки, лежащие у тумбочки, — В этот раз досталось легче. Лучшее лекарство, что ты мне можешь дать, — это позволить мне уехать. Акико в шоке наблюдает за ним, и только потом переводит взгляд на Дазая, сцепившего руки в крепкий замок на коленях. В фиалковых глазах проскакивает блик понимания, когда она всё ещё обескуражено такой резкой сменой атмосферы в помещении складывает руки на груди. — Ладно, — как-то вопросительно произносит она, проглотив все возражения. Наверное, по дёрганым движением друга поняв, что он всё равно пропустит всё мимо ушей. Сейчас он непреклонен, — Но подожди тогда хотя бы минут пятнадцать, мне всё ещё нужно обработать твою спину. Я не отпущу тебя так, сам ты не сможешь… Наблюдая, как Чуя продолжает сосредоточенно собираться, Дазай чувствует в груди укол раздражения. Очевидно, он просто сбегает от него. В этот раз он не позволит ему уйти. — Я сам, — чересчур уверенно говорит он, всё ещё буравя взглядом рыжий затылок. Йосано снова теряется, сведя брови к переносице. — Что, прости? — Я сам обработаю ему рану, — холодно повторяет Осаму. Накахара останавливается, оглянувшись на девушку, но Дазай прекрасно понимает, что он обращается к нему. — Нет, ты останешься и сделаешь это. — Я справлюсь сам, Йосано, не переживай, — возражает Осаму. — Йосано, — припечатывает Чуя, уперевшись холодным взглядом в её лицо. Девушка хлопает глазами, переводя взгляд с одного пустого лица на другое, никак не ожидав такой активной атаки с двух сторон. Она смотрит на Накахару, который развернулся к ней корпусом, а затем на Дазая, который тоже глядит на неё с таким лицом, будто если она сейчас не откажется, то он точно её убьёт. Тихо сглотнув, Акико качает головой, психанув. — Разбирайтесь сами, — она с грохотом ставит банку перекиси, что сжимала в руке до этого, на тумбочку, предпочитая не смотреть на сжавшего покрывало Чую, — Не надо меня впутывать в вашу личную междоусобицу. Дазай, надеюсь, сам разберёшься. Обработаешь и перебинтуешь, но не слишком туго. С этими словами она горделиво отряхивает полы юбки и быстрым шагом направляется к выходу, по пути перекинув волосы через плечо и подхватив свою сумку. Накахара провожает её фигуру полным ненависти взглядом, а когда дверь громко хлопает, шмыгает носом, отвернувшись к стене. Стоит холодной тишине навалиться на небольшое помещение, и Дазай уже был готов пожалеть о том, что предложил всё это. Бледные пальцы со злостью сжимают белую ткань простыней. Всё его тело напряжено до предела. Но теперь уже ничего не изменишь. Теперь они остались вдвоём. Чуя может сбежать в любую секунду, и тогда он ни за что не сможет сказать всего того, что крутится в голове, будто зажёванная в кассете плёнка. Другого шанса уже не будет. Он несмело поднимается с места, судорожно пытаясь сообразить, что может ему пригодится, и медленно передвигается по всей палате, находя бинты и медицинскую вату. Всё это время Накахара не издаёт ни звука, вглядываясь в темноту за окном. Голубой полукруг луны скрылся за облаками. Кадык дёргается, когда он тяжело сглатывает. Ужасно видно то, как он старается абстрагироваться, сделав вид, что Дазая не существует. Что происходит? — Сядь, пожалуйста. Голос Осаму чуть громче шёпота. И даже на секунду кажется, что Чуя его проигнорирует. Но нет, он медленно скидывает ноги обратно на пол, сделав ровно так, как ему сказали. Тишина разъедает внутренности, когда Дазай присаживается на постель сзади, разложив рядом все принадлежности. Он не понимает, почему чувствует себя так странно, когда поднимает взгляд к бледной спине. Глубокий порез тянется от левого плеча к правой лопатке. По краям раны видны красные кровоподтёки. То тут, то там он замечает уже выученные наизусть шрамы: два старых пулевых в боку, белую линию от лезвия, оставшуюся на узкой талии, ожог на правой руке, ещё три ножевых на пояснице. Две родинки у острых, отливающих фиолетовым позвонков. Россыпь веснушек на плечах. Дазай сглатывает, когда медленно, будто опасаясь, поднимает руку, проводя по горячей коже и аккуратно убирая рыжие волосы в сторону. Теперь он может видеть цифры на обратной стороне шеи, более не прикрытые чёрной полоской чокера. Осаму понимает, что, если сейчас же не начнёт что-то делать, тут же получит в челюсть. Но не может оторвать взгляда от сильных мышц спины, лишний раз невесомо проводя кончиками пальцев вдоль позвоночника. Он чувствует, как Чуя вздрагивает от холодного прикосновения, но ничего не говорит, сжав зубы. Горячее дыхание опаляет кожу сзади. Время перестало ощущаться. Кажется, даже рёв двигателей снизу затих. Ветви дуба рисуют тени на стенах. Накахара резко выдыхает, когда Дазай обрабатывает края раны, мягкими движениями стараясь причинить как можно меньше боли. Он знает, какого это. Но Чуя держится, не произведя ни звука. Осаму свёл брови к переносице, стараясь всё сделать быстро, и продолжает прокручивать в голове слова. Снова кажется, что они недостаточно хороши. За всё это время Чуя не сказал ему ни слова. И это действительно пугало. Пугала неизвестность. Пугало отклонение от нормы. Наверное, он возненавидит тишину и запах спирта. Из пучины тёмных мыслей и сомнений его вырывают тогда, когда он ждал меньше всего. Когда он поднял бинт, готовый перебинтовать ранение, как делал много раз до этого, Чуя совсем тихо произнёс: — И зачем всё это? Дазай замирает, так и не найдя конец марли. Холод снова возвращается на своё законное место, когда он не слышит в обычно ярком, громком, живом голосе никакой интонации. Он даже не может заглянуть в его глаза. Юноша молчит несколько секунд, собираясь с мыслями. Правда оседает противным пеплом на языке, который хочется сплюнуть. Он не знает, зачем. Он не понимает, что чувствует. — Знаешь такое слово — "забота"? Дазай ненавидит собственные руки, когда старается непринуждённо размотать несчастный бинт. Чуя хмыкает, качая головой. Кажется жизненной необходимостью посмотреть ему в глаза. — Я удивлён, что ты такое слово знаешь. Теперь холод окутал не только внутренности Осаму. Теперь он проник наружу вместе с этими словами. Хочется обхватить ладонями предплечья. Но он лишь чуть приподнимается, прижав край бинта к пояснице и один раз обмотав вокруг чужого тела. Оно всё напряжено до предела. — Ладно, —выдыхает Накахара, качнув головой, — Но только учти, что это — вынужденная мера. Дазай неосознанно останавливается, упершись взглядом в его профиль. — Вынужденная мера? — Да, — соглашается Чуя, — Как и всё остальное. Он отчаянно пытается найти в его голосе злость, обиду, гнев, грусть. Хоть что-нибудь. Но с ужасом понимает, что не находит ничего. Его голос сух и холоден, словно они никогда до этого не было знакомы. — Ты на что-то намекаешь? — Осаму чувствует себя невероятно тупым, когда обматывает ещё один круг, закрыв край раны. — Нет, я напрямую тебе говорю, — Накахара поднимает голову, обернувшись через плечо и слабо вздрогнув, когда чужие пальцы провели по лопатке, — Раз ты решил ускорить процесс, я только за. Чтобы не было лишних вопросов, допросов, недомолвок. Такое обычно любишь у нас ты. Единственное, что понимает Дазай, так это то, что голубые глаза снова смотрят куда угодно, но не на него. — Всё, абсолютно всё, — шипит Чуя сквозь зубы, — всё, начиная с нашего последнего разговора, всё это была вынужденная мера. Я хочу, чтобы ты понял, что это просто моя работа. То, что я пришёл тогда к тебе, было совершено не ради тебя. Это не значит ничего. Я просто исполнял свой долг перед Агентством. Не смей накладывать этот поступок на призму своих желаний. Осаму сглатывает, ощущая, как яд проникает в лёгкие. Дыхание перехватывает. В горле образовался ком. Слова, так и не произнесённые, пережимают глотку. "Это просто моя работа". Всё было выдумкой. Действительно простой надеждой, которую он принял за правду. Очевидно, что у него не было шанса. Он сам придумал его себе. Ещё один оборот бинта. — Я и не думал... — сипит он. — Я рад, что твой пресловутый мозг начал работать в правильном направлении, — холодно обрывает Чуя, презрительно поведя подбородком, — и ты наконец сделал правильный вывод. И, кстати, о работе. Когда снова выйду, я обязательно поговорю с Куникидой и Фукудзавой. Я больше не хочу иметь с тобой ничего общего. Поле боя в том числе. Дазаю приходится сжать пальцы в кулак, чтобы скрыть дрожь. Приходится задержать дыхание, чтобы не выдать выдоха, будто от резкого удара под дых. — Что? — Я больше не встану с тобой в дуэт, — без интонации повторяет Накахара. Хочется схватить его за плечо, развернув лицом к себе. Хочется прорычать сквозь зубы: "что ты, чёрт возьми, творишь?" Ещё один оборот бинта. — И с кем же ты собрался работать, если не со мной? — Сам, — пожимает плечами Чуя, — Я работал так три года. У меня руки-ноги-голова на месте, вроде. А ты вот, видишь, не совсем полноценный. У тебя только голова, и та через раз работает. Поэтому она прекрасно сочетается с умениями Куникиды. Слышал, вы были прекрасным дуэтом. Ещё один оборот бинта. И ещё. Движения стали механическими. Из лёгких вырывается нервный смешок. Предательски непрошеный. — Конечно, я же привёл тебя в ВДА для того, чтобы, как раньше, работать с Куникидой. Фраза получается слишком едкой. Сильнее, чем он хотел. На Накахару это не производит и грамма впечатления. Его интонация продолжает обжигать льдом. На его лице ни единой эмоции. Это, блять, ужасно больно. — Кто ж виноват, что ты сам обесценил свои же старания. А вообще, мне всё равно. Я тебя ни к чему не принуждаю. Поступай как хочешь. Можешь и один штаны в офисе просиживать, можешь хоть с Ацуши, можешь с Ранпо мозгами мерятся. Это же не моё дело. С этого дня мы с тобой просто коллеги. Поясню, если вдруг не ясно: это значит, мы пересекаемся на десять часов шесть раз в неделю, ты мне что-то рассказываешь о работе, и мы расходимся, как в море корабли. Это если ты, конечно, остаёшься в Агентстве. А то, я слышал, ты там и с этим хорошо спелся... как его? Достоевский? В ушах застряла вата. Они оба знают, что это было ударом ниже пояса. Ещё один оборот бинта. Кожа стала ледяной. В глазах мелькают красные пятна. Под рёбрами разлилась огромная чёрная дыра, пожирающая всё на своём пути, до последнего атома, оставляя лишь пустоту. Это звучит как месть. Пальцы предательски дрожат, когда он завязывает кривой узел на повязке. Руки обессиленно падают на покрывало постели. Чуя быстро поднимается с места, только ощутив шершавость бинтов на спине. Он не выдаёт головной боли, не выдаёт того, как ноги подкашиваются, а суставы скрипят, словно несмазанные петли. Юноша подхватывает рубашку, медленно просовывая в неё одну руку. — Спасибо за помощь, коллега. Каждое слово ощущается как нож. Каждая фраза — как град пуль. И если Дазай когда-нибудь причинял ему такую же боль, то он готов вырвать собственный язык щипцами. — Но почему? — поднимает голову он. Накахара замирает, буравя взглядом стену, а затем круто разворачивается на пятках, и тогда Осаму наконец может видеть его лицо. Безразличная маска трескается, когда уголок губы идёт вверх. — Почему? — шипит он сквозь зубы, — Неужели ты до сих пор так и не понял? Потому что ты был прав, Дазай. Ты действительно не изменишься. Это всё действительно не значит ничего. Мне жаль, что я позволил себе подумать, что ты можешь быть адекватным. — Ты знаешь, что я не мог поступить по-другому, — наконец заглядывает в холодные голубые глаза, ещё никогда не выглядевшие такими пустыми, — Я не хотел говорить всего того, что прозвучало позавчера. Ты должен понять… — Я. Устал. Понимать. Тебя, — отрезает Чуя, — Я устал каждый раз выбирать тебя. К счастью, ты открыл мне глаза на то, что это не обязательно, что тебе это не нужно. Поэтому всё это — только потому, что я впервые выбрал себя. Он не застёгивает рубашку, уже двигаясь в сторону двери. Он не может позволить ему уйти снова. — Чуя… — Накахара, — исправляет юноша, — Коллеги не называют друг друга так. Если не заберёшь вещи в тот же день, когда я выйду на работу, я сожгу их нахуй. Хуже всего не то, как громко хлопает дверь кабинета. Хуже всего не слова, звенящие в голове на повторе. И даже не то, что Чуя всё-таки уходит, ни разу не обернувшись через плечо. Хуже всего то, что Дазай знает, — он сам во всём виноват. Чёрная дыра поглотила всё, оставив лишь пустынный вакуум. В ушах стоит звенящая тишина. Он сам отобрал у себя свой шанс. Он должен был знать, что он уйдёт.