Твой мир обречён

Понедельник — Отвернись, блять! — Да что я там не видел… — Даже не смей шутить на эту тему, сука. Дазай как может скрывает самопроизвольную улыбку на лице, но всё-таки отворачивается, пока Накахара с просто невероятным матом пытается найти хоть что-то из одежды, а когда нецензурные выражения на родном языке кончаются, без стеснения переходит на все другие ему известные. Даже не разбираясь, что схватил, — главное, что это что-то можно надеть на абсолютно обнажённое тело, — Чуя быстро просовывает руки в рукава рубашки, но понимает, что она не его, только тогда, когда длина чуть ли не доходит до колен. Слов уже просто не хватает, чтобы описать настолько абсурдную ситуацию, так что он с тихим "сука" застёгивает пуговицы, решив, что похуй, главное — это одежда. Дазай вообще не разделяет его паники. Всё удивление ушло на осознание, и теперь ему было просто весело, учитывая такую реакцию Накахары. Но этого нельзя было показывать ни в коем случае, иначе была очень большая вероятность попасть под горячую руку. К тому же, похмелью абсолютно всё равно, где и с кем он проснулся. Голова всё ещё трещит, в горле всё ещё дикая сухость, а руки и ноги по ощущениям как вата. Как только Чуя умудряется так летать по помещению? Для Осаму это совершенно не понятно. Особенно учитывая настолько удобную кровать, которая в его настоящем состоянии — единственное, что его интересует. Так что он просто развалился чуть ли не в позе звёзды, раз сам хозяин решил пренебречь удобством, укрывшись почти с головой и уткнувшись носом в подушку, наблюдая за накахареными телодвижениями из-под прикрытых ресниц. У него почти вырывается смешок, когда он замечает, во что оделся его напарник с перепугу, но он вовремя падает лицом в простынь. — Блять, сука, да какого хуя, fils de pute! — Да успокойся ты уже, будто что-то страшное произошло. — Именно это, сукин ты сын, — самое страшное, что могло произойти. Дазай закатывает глаза, тут же их закрывая. На самом деле, он вообще мало что помнил из вчерашнего вечера. Что странно, если учесть, что до этого память ещё ни разу не подводила. Осаму умеет пить. Ну, похоже, до вчерашнего вечера умел. Как всё могло закончится этим — для него такая же загадка. Но это не мешало полёту фантазии дорисовать всё за него. Он слышит, как Накахара вылетает из комнаты, хлопнув дверью, но ровно через секунду слышит резкий грохот из коридора, а за ним ещё один поток мата, половина слов из которого были неизвестны филологам до сегодняшнего утра. Мда, наверное, пришёл конец реактивному топливу, и организм Чуи вдруг решил вспомнить, сколько вчера его хозяин в него влил. Поздно, конечно, но вполне ожидаемо. Придётся вставать. С тихим вымученным стоном, будто вырваться из тёплых объятий постели стоит ему невероятных усилий (что не далеко от истины, на самом деле), Дазай всё-таки выпутывается из одеяла, принимая сидячее положение. Тело, а в особенности, голова, протестует как может, но судя по настолько громкому звуку Чуя как минимум разбил голову, а Осаму выставят главным подозреваемым в предумышленном убийстве, если он сейчас не поможет товарищу. Господи, зачем надо было делать панорамные окна по всему дому? Специально мучать себя по утрам? Или просто именно сегодня солнце вдруг решило выкрутить яркость на максимум? Кое-как найдя на полу свои брюки, Дазай натягивает их на ноги слишком долго, и спустя минуту в коридоре устанавливается кромешная тишина. Неужели и вправду убился? Может, специально своё самоубийство подстроил? Судя по его состоянию, очень даже может быть. Пол кажется слишком далёким, а сила гравитации беспощадной, когда Дазай всё-таки поднимается с места, попутно зевая и придерживая рукой больную голову. Он тоже выходит в коридор, только с намного меньшей скоростью, чем его предшественник, и так и замирает на месте, просто уставившись на развернувшуюся картину. Чуя выглядит невероятно комично на данный момент, и Осаму может поклясться, что если бы хоть один человек, который его знает, увидел бы его сейчас, ни за что бы не поверил, что перед ним сейчас стоит именно Накахара. Волосы растрёпаны и торчат в разные стороны, рубашка на теле явно в несколько раз больше его самого, глаза затуманенные, но вполне осознанные и дико испуганные, а лицо вообще передаёт слишком много эмоций, чтобы описать их словами. Он стоит, прижавшись плечом к стене, а прямо посреди прохода инородным телом лежит чёрный чемодан, на который он смотрит не меньше, чем как на инопланетянина или бомбу. Судя по расположению, именно он стал причиной такого грохота, когда Накахара на полной скорости влетел в него ногой. — Это ещё что за хрень? — оборачивается он через плечо, и, судя по глазам, Дазай сейчас выглядит не менее комично, чем он сам. — Откуда я знаю? — разводит руками Осаму, — Это что, моя квартира? Чуя хлопает глазами пару раз, видимо, вспоминая, что всё действительно так. Он же хозяин? Откуда Дазаю знать, как тут появился чемодан? Тем более посреди коридора. Хотя, если подумать… — Отговорка — хрень. Да, квартира моя, но я что-то не помню даже того, как ты здесь появился. — А это уже не мои проблемы, — снова зевает Осаму, проходя мимо него по коридору и перешагивая через тот самый злосчастный чемодан, и следует в сторону кухни. У Накахары вообще все мысли смешались, и теперь не понятно вообще ничего. Он всё ещё не отошёл от такого шедеврального пробуждения, а тут ещё и чемоданы. Не утро, а сказка. — Подожди. А ты что, всё помнишь? — Чуя идёт за ним следом, нахмурив брови и сложив руки на груди. Дазай не торопится с ответом, склоняясь к раковине и чуть ли не голову опуская под холодную струю. Накахара смотрит на этот водопой скорее завистливо, чем осуждающе, когда вытаскивает из холодильника бутылку минералки и осушает её почти на половину залпом. По ощущениям он шёл по пустыне последние три недели, а это — колодец с живой водой. Он только хочет сесть за барную стойку, как вдруг вспоминает, насколько сильно у него болит поясница и копчик, поэтому с силой морщится, решив остаться на своих двоих. Только вылетевшая из головы отвратительная сцена снова возвращается обратно. — К моему огромному сожалению, я тоже ничего не помню, — в конце концов произносит Дазай, хлопая рукой по крану и протирая ладонями мокрое лицо, — Хотя, судя по тому, что мы имеем, воспоминание там ничего себе… — Сука, рот закрыл, — рычит Чуя, — У меня и так голова трещит. — Ты сам спросил, — улыбается в ответ Осаму, усаживаясь на то место, на которое хотел сесть Накахара. Тот метает в него молнии из глаз, уронив голову на предплечья. Чуя был готов абсолютно ко всему, но только не к этому. Как можно было вообще настолько много выпить? — Блять, как же мне хуёво… — Солидарен, — соглашается Дазай, — У тебя есть что-нибудь поесть? Накахара медленно поднимает голову, высоко вскидывая брови. — Ты, ёб твою мать, вообще сейчас слова не имеешь! Споил меня, буквально воспользовался положением… — Это что за претензии? — усмехается Осаму, встряхивая мокрыми волосами. Капли попадают на Чую, и тот морщится ещё больше, зло уворачиваясь, — Попробуй тобой воспользоваться. Если бы было именно так, как ты сказал, я бы вряд ли сейчас сидеть смог, не то что стоять или говорить. Так что, дорогой мой, всё было очень даже обоюдно. Я понимаю, почему ты так хочешь это отрицать… — А я понимаю, почему ты так радуешься, мудак, — выплёвывает Накахара, подтягивая рубашку выше на плечах и приглаживая спутанные волосы рукой. Рациональной частью сознания он понимает, что сейчас просто не может отрицать правдивости этих слов. Действительно, с характером Чуи, даже в самом глубоком опьянении, если бы Дазай попытался его уломать на такое, он бы вряд ли отделался обычными телесными повреждениями. И вот сейчас он сидит вполне целенький и довольный, если не считать помятого похмельем лица. Но и смириться с тем, что Накахара действительно пошёл на такое... Да что за бред, блять? — А что мне, плакать что-ли? — разводит Дазай руками с широкой улыбкой, — Я так прекрасно провёл ночь. — Я зашью тебе рот, — очень громкое заявление, учитывая, насколько плотный туман у него в голове, — Никогда больше не буду с тобой пить. — Ты так и в прошлый раз говорил, — Осаму спрыгивает со своего стула, по-хозяйски проходя к холодильнику, — Если я сделаю тебе завтрак в постель, ты перестанешь быть такой сукой? Чуя закрывает лицо ладонями с протяжным измученным стоном. Всё. Это конец. Теперь он реально не отмоется никогда, а эти шутки будут преследовать его вплоть до самой смерти. Как можно было так проколоться? Как можно было так подставить самого себя? Ёбаная победа ВДА. — Делай, что хочешь. Мне плохо, я иду за таблетками и в душ. И оденься уже. — Вчера ты был не такой стеснительный. — Да пошёл ты на хуй! Накахара промахивается, когда швыряет в смеющегося Дазая бутылку минералки, и быстро ретируется из поля зрения, вспомнив, что сам не очень-то и одет. Что Осаму поразило больше всего (конечно, кроме самого факта событий прошлой ночи), так это то, что на его теле не было ни одного бинта. И было странно находится сейчас с кем-то с полностью обнажённой кожей. Да, Чуя видел его без них бесчисленное количество раз раньше, именно поэтому сейчас сделал вид, что не придаёт этому значения. Но значение было. Причём довольно сильное, потому что даже если что-то и было, то Дазай бы по обыкновению всё равно бы их не снял. Это... странно. Странно спокойно сейчас стоять без них здесь. Амнезиями Осаму никогда не страдал, поэтому такой эффект — либо следствие некачественной выпивки, что априори быть не может, либо следствие количества того, сколько они выпили. И ладно Накахара, ему вообще много пить никогда не надо было, но вот сам Дазай... И ещё так странно, что ни один из них не помнит абсолютно ничего, хотя, опять же, воспоминания должны быть довольно яркими. Что-то здесь не чисто. Надо обязательно спросить у остальных членов ВДА, как они себя чувствуют. Если они выжили, конечно. Вот о Куникиде можно неплохо так поволноваться. В холодильнике у Чуи действительно прискорбная картина, хотя это не удивительно, с той-то чехардой, что была у них последние дни. Не найдя и примерно что-то такого, что сейчас бы полезло в рот двум детективам, по ощущениям вчера осушившим все японские запасы алкоголя, Дазай не придумывает ничего лучше, чем сделать яичницу. Готовить он не умел особо никогда, но сейчас выбора нет, потому что весь тот компот, что сейчас болтается в желудке, без пищи скоро забродит, а там и до отравления не далеко. По готовке обычно у них был Накахара, который лишь закатывает глаза, сквозь зубы шипя риторические вопросы о том, как напарник с такой приспособленностью к жизни вообще дожил до своих лет. Но сейчас тот самый Накахара закидывает в себя всю аптечку разом, параллельно пытаясь смыть с себя водой все ужасы вчерашнего вечера. В общем, выбора действительно нет. Либо голодная смерть, либо попытка парного самоубийства. — Ты мне кухню сжечь собрался? — Чуя брезгливо втягивает носом воздух, растирая мокрые волосы полотенцем. — Тебя никто есть не заставляет, — Дазай уже собирается убрать вторую тарелку, но лишь победно улыбается, когда тот перехватывает её раньше, ставя на её законное место. Накахара осматривает кулинарный шедевр в виде полусгоревшего яйца с минуту, изогнув шрам на брови, но, видимо, смиряется с тем, что сейчас это лучшее, что он мог бы иметь, поэтому смиренно вздыхает, подходя к кофеварке. Он никак не комментирует ни то, что Дазай так и не выполнил его просьбу, оставшись без верха, ни практически чёрную сковородку в раковине. Ладно, старался же, наверное. Пока Чуя там что-то химичит с этим чудом техники, Осаму решает, что кулинарный талант не пропьёшь, потому что получилось вполне даже сносно. Сейчас любая еда на вкус была бы как из ресторана с звездой Мишлена, а если на языке нет пепла, то вообще фурор. — Так что, мы вообще это обсуждать не будем? — спрашивает он, когда Накахара ставит перед ним кружку со спасительным кофе. — Я ничего не помню, значит, ничего и не было, — Чуя говорит это так уверенно, что Дазай сразу понимает: в стадиях принятия он решил остановиться на отрицании. И решает не заострять внимания на том, как тот незаметно скривился, когда усаживался на стул напротив. — А если вдруг вспомнишь? Накахара решительно игнорирует вскинутую бровь напарника, делая внушительный глоток. — Значит, ебанусь головой об стену со всей дури, чтобы забыть. Всё, закрой рот и ешь. Осаму усмехается на такой оксюморон, но, опять же, если не хочешь попасть под горячую руку, то лучше не возникать. Дазай не знает, чудо заключается в кофеварке, в руках Чуи или в магии хорошего метаболизма, но как только в него попадает всего одна капля кофе, перед глазами будто прокрутился калейдоскоп, тело обновилось, разум очистился, и чёрный квадрат, наложенный на цветную плёнку, растворился в воздухе. Он вспомнил абсолютно всё. Даже, казалось, больше, чем ему позволяла память. *** — Вставай. — Я не могу… — Давай без этого. Накахара, слегка пошатываясь, но не прилагая особых усилий, одним рывком вытягивает Дазая в вертикальное положение. Всё и так вертелось перед глазами, а теперь вестибулярный аппарат полностью отключился, и он снова чуть не падает, но Чуя вовремя оказывается рядом. — Зачем было так больно бить? — речь Осаму не претерпела практически никаких изменений от количества выпитого, но вот то, что творилось в голове... Тем более, после такого удара в челюсть. Он проводит языком по губе, тут же ощущая солёный привкус. — Ты меня заебал, — Накахара спокойно разводит руками, и его выражение лица не выражает и капли нетрезвости, но вот шатает его, конечно... — Давно хотел это сделать. После второй бутылки виски Дазай вообще стал понимать намного больше, чем всё человечество разом за сотню веков эволюции, поэтому без возражений принимает и такой ответ, понимающе кивая. Правда всё же, смысл отрицать? Чуя ещё хорошо держался, учитывая, что по-настоящему его не били уже полтора года. Даже личный рекорд вроде, да? Вот со счётом пока всё равно не очень. Выдохнув через нос, он вскидывает голову к небу, пока его ведут туда, не знаю, куда. Не понятно, это так звёзды рассыпались по ночному небу, или белые пятна застыли в глазах после яркого освещения какого-то паба? Да нет, вроде, городской свет же отражается от неба, откуда в центре Йокогамы такие виды? Значит, вывод получается прискорбный. — Куда мы идём? — хмурится в конце концов Чуя, останавливаясь. — Откуда я знаю, я за тобой шёл. Накахара тяжело вздыхает, зажмурившись и пытаясь вспомнить, чего он вообще хотел добиться, когда выходил на улицу. Покурить? Почему тогда резкое появление Дазая настолько вывело его из равновесия, что чуть не началась драка? Блять... Сбил, мудак. Кинув косой взгляд на напарника, у которого из края рта капает кровь, он тоже недоумённо поднимает голову вверх, пытаясь понять, что так сильно его там заинтересовало. Только вот, в отличие от Осаму, Чуя не видит совершенно ничего, кроме чёрного купола небосвода. — На что ты пялишься? Звёзд, что ли, никогда не видел? — Поверь, такие звёзды, кои я вижу сейчас, ни ты, ни я, ни самый лучший в мире астролог не видел никогда, — криво улыбается Дазай. — Не астролог, а астроном, тупица. Накахара ещё с минуту пытается увидеть хоть что-то, сужая веки, но всё оказывается тщетным. Мимо проходит женщина средних лет, которая странно оглядывается на двух парней в полтретьего ночи, замерших посреди улицы и откинувших головы назад. Тем более, что у одного на лице кровь, а у другого грязная рубашка от частых падений. У рыжего проблемы с вестибулярным аппаратом, это понятно. Буйными не выглядят, но ключи в руке она всё равно перехватила покрепче — от греха подальше. — Я домой хотел, — вспоминает вдруг Чуя, снова становясь в нормальное положение, но кровь слишком быстро притекает в затёкшую шею, неплохо так дав по вискам, поэтому его чуть кренит в бок. — Куда домой? — поражается Дазай, хватая того за локоть, — Рано ещё. Он опускает взгляд на наручные часы, но зрение никак не может сфокусироваться на положении стрелок, так что Осаму роняет руку вдоль тела. — В самый раз. Я уже летаю, а у тебя звёзды перед глазами, причём буквально. Накахара похлопывает себя по карманам, не обращая внимания на наигранно всхлипывающего Дазая, но снова хмурится, когда вспоминает, что ключи от машины в тумбочке на работе, а сами они чёрт знает где, тем более, оба не в состоянии водить. — Вот так и бросают друзей. А когда-то мы до утра пили, и вообще один раз в Токио проснулись. А теперь всё, возраст, ответственность, ты стал скучным и неинтересным, всего... ну, максимум двенадцать, а ты уже домой, спать. Никакого экстрима, хоть бы машину чью-то угнали, — бурчит себе под нос Осаму. — Мы вообще где? — сведённые к переносице брови становятся перманентным выражением лица Чуи. Дазай обрывает свою тираду, оборачиваясь вокруг себя. Жёлтый фонарный свет, вдалеке грохочет музыка того самого паба, чёрные окна многоэтажек и абсолютно пустая дорога, тёмный парк на другой стороне тротуара. — На улице. — Я это и без тебя вижу, где эта улица? — Я не знаю… — Ты же нас сюда привёл. — Это не мешает мне не знать, где мы. В Йокогаме, наверное. — Ахуенно. Но мы же сюда пешком пришли, значит, не слишком далеко от агест... ас... от работы, сука блять. Дазай ещё раз делает круг вокруг своей оси, и от одного взгляда на эту карусель у Чуи начинает рябить в глазах, а горло сводит в приступе тошноты. В голове Осаму проходит какой-то очень долгий мыслительный процесс, сопровождающийся ещё несколькими акселями и одним сальховым, но в конце концов он щёлкает пальцами, правда, немного мимо, поэтому звука никакого не воссоздаёт. — Вот если через этот парк идти, то можно к общежитию выйти. Накахара оборачивается, вглядываясь в темноту за деревьями, но, как и с небом, никакие ухищрения не помогают увидеть хоть что-то, кроме чёрного пятна. — Супер. Провожу тебя и вызову такси. — Я тебе не беззащитная девушка, которую нужно провожать. И вообще, я с тобой еду. Дазай спокойно складывает руки в карманы плаща, пока Чуя обходит его вокруг, чтобы заглянуть в полностью неосознанные тёмные глаза. — Это ещё почему? — Ну мы же говорили, — Осаму тяжело вздыхает, даже на секунду производя впечатление абсолютно трезвого человека, — Я теперь живу с тобой. У меня вещи уже собранные, в комнате стоят. Накахара хлопает глазами пару секунд, переваривая эту информацию, но, видимо, в системе происходит сбой, потому что он встряхивает головой. — Когда мы об этом говорили? — Ещё в офисе, часа четыре назад. Дазай выглядит вполне себе серьёзным, когда произносит эту фразу практически без запинок, и это заставляет Чую реально задуматься. У него-то уже всё смазалось в одно сплошное пятно сразу начиная с третей рюмки после разговора с Куникидой, а у Осаму, как известно, алкогольное опьянение наступает после бутылки второй. Может, и вправду говорили. В любом случае, четыре часа назад Чуя был более трезвым, чем сейчас, а значит, ещё мог нормально соображать. Если тогда он на это согласился, то какой смысл ещё сейчас об этом думать? Голова и так скоро лопнет. Себе Накахара, как раз-таки, доверял больше всех. Да и на данный момент настолько похуй, ехать домой с Дазаем, или без, главное — оказаться на горизонтальной поверхности, желательно, у себя в комнате. Попытка уснуть на столе в офисе всё равно не увенчалась успехом, так что… — Ладно, поебать. Давай, веди к общежитию. Осаму улыбается, тут же срываясь с места и переходя дорогу в нужную сторону прямо посреди проезжей части, и Накахара только по сторонам оглядывается, удостоверяясь, что никого из них хотя бы не собьют сегодня, и быстро догоняет напарника, следуя немного по кривой. К качающемуся перед глазами пространству, которое теперь, во тьме неосвещённого сквера, кажется просто расплывшемся чёрным пятном, добавляется ещё и звуковое сопровождение, так как Дазай вдруг решил вспомнить все попсовые песни из паба. Чуя поныл первые три куплета из вежливости, а потом пришлось смириться: в таком состоянии он дорогу точно сам не найдёт, мало того, что он не трезв, так ещё и самой дороги он просто-напросто не знает. Так что просто абстрагировался, не желая проснуться завтра утром под какой-нибудь скамейкой хуй знает где. Повезёт ещё, если какой-нибудь законопослушный гражданин, вышедший в пять утра на пробежку, не вызовет на него полицию. А потом объясняйся с ними, почему их коллега так активно что-то отмечал. Конечно, без падений не обходится. В такой-то тьме. Пару раз Накахара спотыкается о собственную ногу, один раз Осаму не предупреждает его о бордюре, и ещё единожды он не замечает слишком резкого поворота на тропе. Смутная Печаль просто отказывается помогать своему обладателю в нужной степени, а в четвёртый раз, когда юноша уже специально окружает себя красным свечением, в полёте его хватает за руку Дазай, судя по всему, из благих побуждений пытаясь предотвратить очередной поток мата, и мгновенно обнуляет. Чуя возненавидел свою невнушительную комплекцию раз сто, потому что именно из-за неё его взяло настолько сильно. Спина уже болела, а копчик он вообще себе, наверное, отбил. Будет странно, если колени не разбиты в кровь. Пятое падение Дазай всё-таки останавливает, подхватывая его ещё до того, как Накахара вообще понял, что в полёте, и уже с тяжёлым вздохом перехватил за локоть, чтобы избежать дальнейших попыток разбить себе голову. Юноша сначала долго материл его, используя слишком сложные для своего поломанного языка словосочетания, но в конце концов сдался. Ладно, пусть хоть на руках несёт. Главное, чтобы это уже кончилось наконец-то. — Господи, долго нам ещё? — спустя минут десять такой прогулки раздражённо поднимает голову Чуя. — Почти пришли, — Дазай встряхивает головой, потому что если ему вестибулярный аппарат достался получше, это не значит, что Бог его одарил такой же сознательностью, как у товарища, — Я предупреждал, что тебе не нужно так много пить. — Ага. Я бы тогда спор проиграл. — А на что мы, кстати, спорили? — На то, кто будет завтра Куникиду будить. — Так ты всё равно проиграл. — Нихуя, — Накахара собирается натянуть пальто на плечи повыше, но только спустя секунду понимает, что оставил его в офисе на стуле, закатывая глаза, — У нас ничья. — Я выпил больше, — щурится Осаму. — А я напился больше и более пьяный. — А вот с этим я бы поспорил. Дазай останавливается, и поэтому Чуе приходится остановиться тоже. Второй непонимающе оглядывается на первого, так как чёрная картина перед глазами ещё не сменилась на пейзаж общежития, пока тот мотает головой из стороны в сторону, пытаясь сориентироваться в пространстве. — Ты не помнишь, на какой стороне дерева растёт мох? — Ты совсем ебанутый? Осаму кивает, видимо, вспомнив сам, и сворачивает налево. — Ты сказал, что мы почти пришли. Мы теперь по моху будем дорогу искать? — Расслабься. Представь, что у нас свидание. — Ты хочешь, чтобы я расслабился, или чтобы меня вырвало? — Второе тебе сейчас будет более полезно. Дазай не помнит, когда вообще последний раз чувствовал себя настолько пьяным. Он никогда не напивался специально. Алкогольное опьянение он считал абсолютно бесполезным. Как люди вообще могут любить его настолько, чтобы находится в нём постоянно? Какой смысл в том, чтобы каждый день пить откровенно отвратное на вкус спиртное самой высокой крепости? Конечно, психологию он понимал: у кого-то это единственный шанс забыться, кто-то нашёл спасение в бесконечном беспамятстве, кто-то работает настолько много, что это — его единственный шанс отдохнуть. Да, когда-то и сам Осаму пытался найти в этом спасение, а точнее — понять механизм и несколько это применимо в жизнь. А ведь обещают золотые горы: и небо цвета радуги, и более насыщенную красками реальность, и отсутствие каких-либо проблем. Всё это полная чушь: он понял это почти сразу. Алкоголь безжалостен, и он ещё никогда никому действительно не помог. Дазай относился к нему спокойно. Как и вообще ко всему, связанному с медленным самоубийством. Он не понимал Чую, так сильно любящего свою коллекцию вин. Какой в этом смысл? Разве суть алкоголя не в том, чтобы напиться до горячки и ощутить на вечер весь спектр эмоций, который недоступен в обычной жизни? С Дазаем такое не работало. Никогда. Ни в пятнадцать, когда поспорил с напарником на то, кто сможет выпить стакан виски, не поморщившись, ни в семнадцать, когда приходилось пить для того, чтобы забыть о боли в простреленной ноге, ни в восемнадцать, когда казалось, что всё что угодно сейчас может сделать лучше, чем оно есть сейчас. Это не работает. Все эти сказки для дураков. Дураком Дазай, к счастью, не был. Алкоголь никогда спасение и никогда друг, но иногда алкоголь помощник и успокоительное. Четыре основные правила, которые если бы знала вся Йокогама, магазины бы богатели по праздникам и закрывались раньше двенадцати, а половина мест в психиатрических лечебницах бы пустовала. Зато Осаму вспомнил, когда последний раз так напивался. В восемнадцать. В неизвестном городе в неизвестной квартире, которую снял через длинную цепочку людей, лично ни с кем не встречаясь. Чувствовал ли он себя тогда спокойней, чем когда был трезвым — да. Чувствовал ли он себя лучше, чем когда был трезвым — нет. Всё просто. Алкоголь — развлечение, которым надо уметь правильно воспользоваться. Или неправильно, если хочешь пораньше умереть. В своём списке идеального самоубийства алкогольное отравление он поставил чуть ли не в самом конце: в чём эстетика захлебнуться собственной рвотой? — Ну слава богу, — Накахара облегчённо выдыхает, когда всё-таки видит перед собой трёхэтажное здание, кажущееся необитаемым островом посреди океана, который он переплывал баттерфляем. — Видишь, я же говорил, что знаю короткую дорогу, — довольно улыбается Дазай. — Да если бы мы ползли от Токио до Вашингтона, было бы быстрее. — Примерно так мы сюда и добирались, между прочим. Ранпо недовольно морщится, распахивая глаза и протирая их рукой. Самое начало лета издевалось радовало довольно высокой температурой днём и духотой по ночам, так что окно он оставил распахнутым, когда ложился спать. Он сам вернулся совсем недавно, вот-вот провалившись в сладкую полудрёму, но его снова поднял звук каких-то голосов снизу, полный матов и других междометий. Про себя юноша выругался, но в реальности лишь накрыл голову подушкой. Делать нечего: закроешь окно — умрёшь от жары, крикнешь, чтобы заткнулись, — напорешься на скандал. Трезвые в такое время не шумят, а если и шумят, то они точно несовершеннолетние. Спустя минут десять голоса стихают, и Эдогава выдыхает, закрывая глаза и снова пытаясь вернуться в царство Морфея, где его уже давно ждали с распростёртыми объятиями, но затем следует какое-то шебуршание, а после него — громкий смех. К своему огромному сожалению, он узнаёт его, тут же усаживаясь на постели и озадаченно обернувшись в сторону окна. Он думает о том, насколько целесообразно будет оставить эту информацию без внимания, но спустя секунд пятнадцать раздумий понимает, что ему это ещё ой-как может аукнуться. Да и... такой компромат. Абсолютно любой детектив будет готов у него в ногах валяться за одну фразу об этой ночи, Йосано придётся продать всё своё имущество, а лицо Накахары, когда он всё вспомнит — лучшая награда, которую только можно себе представить. У Дазая всегда совести не было, а вот у его напарника... Ранпо правильно расставил приоритеты, поэтому с тяжёлым вздохом поднимается с кровати, опираясь локтями на подоконник и выглядывая на улицу. А там — действительно картина маслом. Дазай развалился на лавке, протянув ноги вперёд и откинувшись спиной назад, будто на шезлонге, а рядом с ним, криво уперев руки в боки, стоит сам Чуя, что-то упрямо втолковывая первому. Тот продолжает с чего-то смеяться, накрыв глаза предплечьем. Мда. Придётся идти. Эдогава в последний раз огорчённо оглядывается на тёплую постель, задумываясь, почему выбрал именно такую профессию, где должен спасать людей, и натягивает на плечи кардиган, висевший на спинке стула. По пути он подхватывает ключи и телефон и, заранее в напускном недовольстве сложив руки на груди, покидает помещение. — Таким, как ты, алкоголь вообще противопоказан во избежание вот таких вот побочек. — Ты никогда снежных ангелов не делал, что-ли? — Сегодня второе июня, долбоёб. Накахара разворачивается на звук шагов, опираясь рукой на лавку. Он вообще сейчас опирался только на звуки, так как перед глазами всё плыло и он сам слабо понимал, почему ещё может стоять. Осаму повторяет его действие, тут же съехав по скамейке вниз и свесив голову с её края. Ранпо смотрит на эту картину пару секунд с нервной улыбкой, закинув ногу за ногу. — Прошу прощения, что потревожил таких персон, но могу я осведомиться, почему вы горлопаните под моим окном? Вам помощь не нужна? — Ранпо-сан! — довольно восклицает Дазай, разводя руками, — Какие люди. Что, тоже только что вернулся? Как у вас там дела с этим, как его… Улыбка спадает с губ Эдогавы, и он мгновенно прочищает горло, подходя ближе. — Я спал, в отличие от некоторых. Что же вас привело в наши бедные края, ещё и посреди ночи? — Вещи его нужно забрать, — подаёт голос Чуя, щёлкая зажигалкой перед сигаретой. Ранпо хмурится ещё сильнее, предусмотрительно делая шаг назад от едкого запаха, — А он как пятилетка упал на асфальт и давай руками туда-сюда водить. — Виноват, — кивает Осаму, — Запамятовал, что иду в компании с таким дряхлым стариком без чувства юмора. — Оно умерло вместе с последним нейроном под воздействием всей той бурды, что ты притащил. — Господи, — Ранпо потирает переносицу, тяжело вздыхая, — Теперь я знаю, кто отметил громче всех. — Куникиду забыл, — выставляет палец вперёд Чуя, тут же роняя сигарету, и Эдогава в согласии разводит руками, не смея поспорить с этим фактом. — Да. Если не брать в расчёт тех, кто его так хорошо настроил на веселье. — Хороший план был, а главное — рабочий, — певуче протягивает Дазай. — Сам себя не похвалишь — никто не похвалит, — Ранпо ещё раз осматривает весь масштаб доставшейся ему трагедии: явно не в своём уме Дазай, который разве что как Йосано ещё на стол не полез, преисполненный в своём сарказме и невероятных галлюцинациях с так и прущей аурой веселья, и теряющийся в пространстве Чуя, который очень старается сделать вид адекватного человека, но его очень выдают заплетающиеся ноги и то, что его собранность ушла в запой, и теперь он обречён поддерживать все тупые идеи напарника, на которые в трезвом виде бы лишь глаза закатил. Прелесть. Каждый из них должен будет Ранпо столько за сокрытие таких сведений, что они никогда не откупятся. Осаму можно будет шантажировать ближайшую неделю, а Накахару до конца его дней. Как хорошо, что пока они этого не понимают. — Так, — достаёт из кармана телефон Эдогава, — Вещи свои, я надеюсь, сами найдёте, а я пока вызову вам такси в виде помощи клубу анонимных алкоголиков. На твой адрес? Чуя только кивает, забыв спросить и про то, какого чёрта он знает его адрес, если он даже о смене места жительства никого не уведомлял, ни при то, не ахуел ли его коллега. Похуй. Главное, насколько приятно сейчас звучит слово "такси". Понаблюдав ещё с минуту за попытками Дазая подняться с лавки, похожими больше на попытку черепахи перевернуться со спины на брюхо, Ранпо подносит телефон к уху, вскидывая брови. — Вы точно сами дойдёте? Конечно, он знает, что действительно правдивый ответ должен звучать как: "Конечно нет, ты нас видел?" — но с радостью принимает и чуино "дай бог", потому что помогать он им всё равно не собирался. Да и не хотел, мало ли что может случится, пока он в обществе двух неадекватных коллег будет идти по тёмному коридору. Как минимум, он может поломаться: суммарно они весят, очевидно, больше даже двух его комплекций. Цену за такси он мысленно вносит в уже готовый долг этих двоих, пока те самые двое, кое-как держась друг за друга и тихо с чего-то смеясь, скрываются в общежитии. Эдогава взлохмачивает волосы, сам падая на лавку и ещё больше завернувшись в мягкую ткань кардигана. Юноша специально заказал такси через пятнадцать минут, потому что именно столько, по его расчётам, они и будут бродить по зданию в поисках нужной двери, иногда запинаясь на спорах или очередном приступе смеха. Именно поэтому Ранпо не любил алкоголь. Мало того, что он запросто может тебя убить в любое время, так ещё и мозговая активность приостанавливается на часов восемь. А сколько нервных клеток умирает... Примерно столько же, сколько он потеряет за эту ночь с этими двумя. Ну уж нет, он запомнит абсолютно все неуместные шутки Дазая и странные взгляды Чуи. Хотя даже то, что они пришли посреди ночи помятые в общежитие, чтобы перетащить вещи Осаму в квартиру Накахары (интересная деталь), уже стоит годового запаса сладостей. Вот это жизнь... Ни одно решение в его жизни на принесло ему столько выгоды и веселья, как та мысль о переводе Чуи в Агентство. Видимо, на заспанную голову производить расчёты — не самое лучшее решение, тем более, производить расчёты на поведение непредсказуемого Дазая, поэтому Эдогава просчитался на одну минуту. Мужчина на белом седане уже вышел из машины, чтобы покурить, когда двери общежития наконец-то распахиваются и на свежий воздух вываливается сам Осаму с довольной улыбкой, а за ним плетётся Накахара, неся в руках чёрный чемодан, охваченный ярким свечением. Судя по лицам, Эдогава может предположить, что хотя бы один из них скатился с лестницы, а другой стукнулся лбом о дверной косяк. Мужчина средних лет, приехавший на вызов в такое время, наверное, и не рассчитывал увидеть кого-то трезвого, но настолько удручающая картина поумеряет его пыл. Ранпо с улыбкой подходит к нему, протягивая лишние пару сотен йен и что-то уверяюще говоря вполголоса, и таксист с тяжёлым вздохом кивает, открывая багажник. — Куда ты на заднее полез? Тебя же укачает, — недовольно произносит Накахара. — Волков бояться — в лес не ходить, — спокойно заявляет Дазай, уже раскинувшись на сидении и подложив под голову руки. Чуя не очень понимает, как эта поговорка охарактеризовывает его поведение, но вытаскивать пьяное тело с насиженного места просто не в состоянии, так что сам падает рядом, изо двери говоря в сторону улыбающегося Ранпо: — Ты ничего не видел. Эдогава поражается тому, что его сознание прояснилось на секунду и он понял, насколько это ночное рандеву компрометирующее, так что просто разводит руками, сделав вид, что действительно будет хранить это в тайне из добрых побуждений. Юноша желает спокойной ночи, и водителю кажется, что он буквально издевается над всеми тремя, когда с тяжёлым вздохом закрывает все двери и трогается. Ранпо смотрит вслед уезжающей машине с серьёзным лицом, но когда она скрывается за поворотом, разражается неконтролируемым приступом смеха. Слава богу, что Кёка закрыла окно на ночь из страха, что её кошка может из него вывалиться, а Кенджи храпит так, что стены по всему дому трясутся. Дорогу Дазай помнил мало. Половину он проспал, половину о чём-то громко спорил с Накахарой, ещё четверть слушал какую-то очень заунывную песню, которую поставил таксист, чтобы запомнить текст и потом мучить Чую своим караоке. Вообще водитель зря переживал: не были они такими уж и буйными. Осаму просто один раз ударился головой о стекло окна на лежачем полицейском, а Чуя один раз дал ему по затылку за то, что тот пытался закинуть на него свои ноги. В целом, не пассажиры, а подарок. Прояснилось его сознание уже около подъезда. Накахара очень долго копался в карманах, молясь всем богам, чтобы ключи не остались в пальто в офисе, но в конце концов стаскивает перчатки и облегчённо выдыхает, нащупав ладонью ледяной холод металла. Мужчина смотрит им вслед как-то очень задумчиво, но когда Осаму перемещает на него абсолютно ясный и холодный взгляд, тут же откашливается, скрывшись в своей машине и вдавив педаль газа в пол. Вещи забрали, оплатили, ничего не разбили и никого не избили, а всё остальное — уже не его проблемы. — Боже, я сейчас усну, — вымученно прикрывает глаза Дазай, облокачиваясь спиной на стену лифта. — Нечего было пить столько, — Чуя устал настолько, что уже просто нет сил думать, так что просто заталкивает чемодан в кабину ногой, хлопая по кнопке лифта и облокотившись рядом, надвинув шляпу на глаза. Мда, старые они уже для таких ночных приключений. Возраст уже не тот. Осаму даже боится задуматься о том, как они в прошлых раз пережили двухчасовой перелёт. Наверное, он отключился на несколько секунд, провалившись в спасительный сон, но когда открывает глаза снова, видит перед собой незнакомую девушку, изумлённо уставившуюся на него в ответ. Дазай дёргается от испуга, не понимая, как она тут материализовалась в закрытом пространстве, что привлекает внимание тоже задремавшего Чуи, который выглядывает изо полей шляпы. — Господи, как ты только умудряешься?! — тут же со стоном откидывает он голову назад, — Три часа ночи, в жизни не поверю, что во столько кончаются занятия хоть в одном университете. Ты караулишь меня, что-ли? Такая резкая откровенность от всегда сдержанного Накахары поражает незнакомку, и с очень большим трудом теперь Дазай тоже узнаёт в ней Мориту — ту самую соседку Чуи с нижнего этажа. Он высоко вскидывает брови, оглядывая её: ярко накрашенные тенями глаза, что-то между фиолетовым и синим, красная помада, высокий хвост и короткое чёрное платье. До высоких шпилек его взгляд не доходит, потому что в глазах двоится. Какая удивительная встреча. Тем более после вчерашнего душещипательного разговора. — Я с клуба возвращаюсь, — всё же улыбается Нана, отхлёбывая из бутылки шампанского, торчащего из блестящей сумочки, — А у вас, я смотрю, тоже было, что отметить, — её взгляд проходится по Осаму, но, будучи сонным и ужасно подвыпившим, юноша не может его правильно истолковать: что-то между интересом и призрением, — Добрый вечер. — Ночь, — механически исправляет Дазай, на что Чуя рядом в согласии мычит. Девушка язвительно ухмыляется, поправляя завитый локон у лица. — Переезжаете куда-то? — она кивает в сторону чемодана. Осаму, если быть честным, сейчас не хотел бы говорить совершенно ни с кем, кроме его спутника, но она так сильно вымораживала своими неожиданными встречами и заигрывающими глазками, что не ответить ей было бы как удар по самооценке. Поэтому он обрывает Накахару, уже готового вслух произнести: "Как же ты заебала", — сам меняя курс общения. — Да. Я к нему. Чуя подозревающе сводит брови к переносице, но, опять же, он устал даже для того, чтобы думать, потому не собирается вмешиваться в игры этого идиота, который, несмотря на очевидные вертолёты перед глазами, каким-то образом умудрялся сохранять ясность рассудка. Морита, судя по всему, к такому откровенному ответу была не готова, тем более, не была готова к тому, что говорить с ней будет не Накахара, поэтому изумлённо вскидывает тонкие брови, задумчиво поджав губы. — Ого. Я думала, вы уже соседи. — Уже соседи, — спокойно кивает Дазай, — Советую не включать громко музыку после одиннадцати и выбрасывать мусор вовремя. Мы работаем много, очень устаём. Нет сил разбираться с этим после смены. — Я вижу, что устаёте, — Нана теряет свою привычную белоснежную улыбку, начиная нервно крутить ключи на пальце, что не укрывается от торжествующего взгляда Осаму, — Вам стоит помочь дойти до квартиры? — Не стоит, — Дазай слышит, как звенит звонок, оповещающий о прибытии на пятнадцатый этаж, поэтому решает добить последний гвоздь в крышку гроба, раз алкогольное опьянение ударило в голову и загорелся яркий зелёный свет на любую херню, которую он потом сможет свалить на виски, — Я как-нибудь сам разберусь, как дойти до квартиры со своим соседом. Накахара даже не успевает ничего понять, как его резко хватают за подбородок, тут же притягивая к себе. Только поэтому реагирует очень медленно, замерев на месте. Через чуть приоткрытые ресницы Осаму видит, как Нана удивлённо выдыхает, на несколько секунд прирастая ногами к полу от шока. Но когда рука Дазая спокойно обхватывает чужую талию, до неё, видимо, окончательно доходит, поэтому она уязвлёно поджимает губы, выглядя крайне обескураженной и оскорблённой, и пулей вылетает из лифта, скрывшись за поворотом, громко цокая своими шпильками. Ну, это очевидное поражение. Если бы она разрыдалась, конечно, было бы более приятно, но и так сойдёт. Когда двери закрываются, до Накахары тоже доходит всё то, что произошло, и он резко отстраняется, удивлённо уставившись на победную улыбку напарника. — Ты совсем долбоёб? А по-нормальному нельзя было как-нибудь? — Можно. Но было бы не так эффектно и эффективно. Говорю это тебе как человек, который спланировал победу над Гильдией. Зато теперь она точно всё поняла. — Не пизди, что у тебя в приоритете была эффективность, а не эффектность. Дазай лишь улыбается, смотря на него сверху вниз, и Чуя тяжело вздыхает, хлопнув себя по лбу. Когда они с трудом заваливаются в квартиру, Осаму уже был в основном в полусознании, действуя на автопилоте и абсолютно отключив мозг. Накахара был абсолютно не в ресурсе, чтобы тащить этот чёртов чемодан до комнаты, поэтому оставил прямо посреди коридора, сказав, что если сейчас не смоет с себя всю дорожную пыль и другую хрень, которая находится на его теле, то скорее умрёт. Спустя несколько минут препирания, путём неконструктивных диалогов, угроз и матов они всё же пришли к выводу, что если Дазай тоже не помоется, то ни за что не ляжет на чистое бельё. — Ты будешь спать на диване в одежде, если тебя не устраивает твоя комната. — Если ты таким путём пытаешься заманить меня с собой в душ, то… — Блять, у меня две ванные. — ...Какого хера вообще? — У меня, мать твою, пять комнат. Как ты думаешь, строители не додумались сделать два санузла? И на делай вид, что не видел двери во второй. Она буквально напротив твоей, идиот. В общем, что-что, а убеждать пьяный Накахара умел не хуже, чем трезвый, так что пришлось пойти на компромисс, учитывая, что диван хоть и огромный, но не стоит и рядом с адекватной кроватью. Из гордости Дазай мог бы переночевать и на нём, конечно, он спал и на более неподходящих для этого предметах и более продолжительный срок, но сам-то прекрасно понимал, что после всех падений, которые пережило его несчастное тело сегодня, бинты, как минимум, точно менять придётся. Кое-как размотав всё то, что было на нём намотано, и уже совершенно не ориентируясь в пространстве вокруг себя, которое то переворачивались, то темнело, то падало и придавливало к полу, Осаму кое-как исполнил требование, выслушал весь поток наставлений, который был ему сказан уже вполголоса и с очень заплетающимся языком, даже предусмотрительно поставив у себя на тумбочке бутылку с водой и услышав, как хлопнула дверь в самой дальней комнате, Дазай наконец-то улёгся. Ну, точнее, улеглось его тело, а вот сознание уплыло куда-то за горизонт. Всё плыло настолько сильно, что он уже особо не помнил, что заставило его снова встать. То ли жарко, то ли душно, то ли вообще всё давило настолько, что пьяный мозг просто не мог здесь отключится. Что потащило его в сторону чужой комнаты, он уже не помнит. Но уснуть действительно получилось только там. Тем более, Накахара не сказал и слова, уже давно видя перед собой абсолютно чёрный экран. *** — Алло? Доброе утро! Дазай закашливается, подавившись глотком кофе, и Чуя озадаченно стучит ему по спине, сведя брови к переносице. — Ебать у тебя похмелье. Таблетку дать? Ты завис на минуты три. Осаму переводит на него абсолютно дикий взгляд, витая ещё где-то между вчерашним днём и сегодняшним, тут же промаргиваясь и прочищая горло. — Всё нормально. Задумался просто. Накахара недоверчиво щурится, но решает промолчать, переведя взгляд ниже. — Подожди, у тебя губа разбита? Дазай только сейчас, прокрутив прошедшие события в голове и просто ахуев от такого количества новой информации, проводит языком по нижней губе, ощущая слабую тупую боль. Он старается стереть со своего лица все эмоции, натягивая на себя улыбку. — А что, уже на мои губы заглядываешься? Эта фраза выводит Чую из прострации, и он делает шаг назад, закатывая глаза. — Блять, как же ты заебал. Надеюсь, это я её вчера разбил. С этими словами он подхватывает свою пустую тарелку, уходя к раковине. А вот Дазай как сидел, так и остался сидеть, смотря прямо перед собой. Удивительно, как Накахара смог так точно попасть в точку. То есть, у них ничего не было? Осаму просто припёрся в его комнату посреди ночи, ведомый неким седьмым чувством, подвластным только людям в состоянии алкогольного опьянения, и там уснул? Какая удивительная череда совпадений, никак не связанных между собой, приведшая к такому утреннему спектаклю в трёх актах. У них ничего не было. Но только Чуя об этом не знает, так как ничего не помнит. На губах Дазая сама рождается хитрая довольная ухмылка. Ну что за везение. Накахара ничего не помнит. И теперь думает, что они и вправду переспали. Не подумать так было действительно трудно, потому что сам Осаму, до того, как на него снизошло озарение, тоже пришёл к такому же выводу. Дазай — единственный, кто может успокоить его тонкое чувство собственного достоинства. Сделает ли он это? Конечно. Правда, не прямо сейчас. За Мориту, всё же, неудобно немного. Хотя он ни о чём не жалеет. А вот что теперь делать с Ранпо, ставшим буквально их алиби? За молчание он забьёт огромную цену. Хотя, в целом, с ним Дазаю сторговаться будет легче всего. Он ведь знает, почему сам Эдогава не спал в такое время. День сегодня обещает быть весёлым. Чуя вытирает руки полотенцем, отворачиваясь от раковины и наконец кидая короткий взгляд на часы. Но уже через секунду его глаза округляются, а тело срывается с места. — Чёрт! Полтретьего. Осаму выходит из коридора коварных размышлений о том, как сильно его напарник поплатится за своё незнание и плохой метаболизм, и быстро прячет улыбку, тоже обернувшись на часы. Да, сегодня опаздывать действительно нежелательно. И впервые не потому, что Куникида может отчитать. Будет чудом, если сам Доппо в такое время бодрствует. Когда поблажку в графике даёт Фукудзава, лучше не пренебрегать его милостью. Иначе она может быстро кончится. Главное — просто быть в офисе вовремя. А что там делать в дни, когда только кончилась крупномасштабная стачка группировок, и новых дел в ближайшее время не предвидится, — не важно. Хоть спи на столе, хоть болтай с коллегами, хоть, поймав жаждущую работу мотивацию, разгребай документацию. Главное — на рабочем месте. Глядя, как Накахара пытается застегнуть на себе чокер, одновременно застёгивая запонки и заплетая волосы, Дазай уже устаёт, когда расслабленно допивает кофе, никуда не торопясь. Что очень опрометчиво, учитывая, что ему ещё наматывать бинты. Без него всё равно не уедет, а ехать им минут пятнадцать минимум, так что они, считай, уже опоздали. Зачем торопиться ещё больше? Тем более, с такой головной болью. Выйдя в зал, потягивая усталые мышцы и аккуратно прощупывая чуть опухший уголок губы, Осаму вдруг понимает, что забыл об одной интересной детали, которую сам вспомнил буквально только что. — Чуя! — он чуть повышает охрипший голос, чтобы его можно было услышать из других комнат, — А ключи от машины у тебя? Он позволяет себе довольную улыбку, зная, что Накахара его не видит, и ждёт положенную минуту тишины, когда Чуе дойдёт осознание. Три, два, один… — Блять! Дошло. — Они же в тумбочке на работе! — тайфун, набравший ещё несколько баллов в стихийном бедствии, выворачивает из коридора, — И машина там же на парковке. Сука… Накахара упирает руки в боки, с яростью закатив глаза. Осаму старается выдать такой же уровень удручающего осознания и безысходности, будто тоже ужасно расстроен, но получилось не очень правдоподобно, потому что буквально через секунду он говорит не сильно и грустным голосом: — Придётся на твоём мотоцикле… Придётся. Ага. Чуя поднимает взгляд, наполненный полным отторжением. Мало того, что это тело сядет на самую дорогую вещь в его жизни, что уже было бы самым страшным кошмаром, так ещё и от одной мысли о том, что Осаму будет сидеть сзади, по-любому обхватив его руками, хочется выпить отравы. Поэтому юноша тут же разводит руками в знаке капитуляции. — Нет. Нет, нет, и ещё раз нет. Ни за что. — Подумай головой, — когда Дазай говорил именно эту фразу, становилось понятно, что сейчас пойдёт умопомрачительный поток аргументов, чтобы уломать его на очередную ебанутую затею, — Мы очень опаздываем, а это самый быстрый способ добраться, может, даже вовремя. — Да поебать мне, — выплёвывает Чуя, делая шаг назад, — Я лучше на такси потрачусь. Либо я ещё еду вовремя, а ты идёшь сзади пешком. — Это нерационально, когда есть такая возможность. Тем более, после всего, что между нами было. — После всего, что между нами было, я тебя не хочу видеть рядом с собой в радиусе километра, не то, что сидеть рядом. — Как грубо. — Да ты ведь даже ненавидишь на нём ездить! — предпринимает последнюю попытку Чуя, — Всегда орал, что я слишком быстро еду, что ветер в лицо и вся херня, что самоубийство в автоаварии не входило в твои планы… — Ради твоей репутации в Агентстве я готов поступиться своим комфортом, — жертвенно заявляет Дазай, — На моё-то опоздание всем будет всё равно, а вот на твоё... Так что, дорогой, ты тоже мог бы один раз… — Нет. — Пока ты со мной споришь, мы бы уже давно доехали. — Вот именно! Я бы давно вызвал такси и мы бы успели. — Но мы уже спорим, время на такси ушло. Остался один вариант. — Нет, — Чуя ушёл в жёсткий отказ, вывернув обратно в сторону кабинета, — Нет, блять. Это мой окончательный ответ. Пошёл на хуй. Осаму смотрит ему вслед несколько секунд, растягивая губы в улыбке, несмотря на боль. *** Кенджи сметает веником последнюю кучку конфетти из хлопушки, вытирая испарину из-под чёлки. Он сегодня спал как убитый до победного, а вчера впервые за последнюю неделю смог нормально поесть, поэтому был в приподнятом настрое, убрав офис чуть ли не за час. Столы уже давно стояли на своих местах, окна блестели, все документы разложены по стеллажам, растения политы, растяжки сняты, а теперь ещё и пол до конца убран. Энтузиазм так и бил из него ключом, чего нельзя было сказать ни про одного другого человека в помещении. Все вокруг бродили сонные и вялые, еле волоча за собой ватные конечности, либо лежали, изображая трупы. Тяжёлая ноша похмелья нависла чёрной тенью над всем Агентством, создав атмосферу получше, чем в морге или наркодиспансере. Там правило одно: если в общей палате белочку словил один — все остальные, сколько бы их ни было, тоже будут сходить с ума. И вот он, итог: после бурной весёлой ночи все включили энергосберегающий режим. Йосано методично размешивала кофе в чашке, уперевшись взглядом в столешницу и, судя по всему, задумавшись о смысле бытия. У неё дико ломило спину от не самого удачного выбора ночлега, но девушка всё равно была рада, что не пошла домой. Здесь и уснула сразу на месте банкета, и проснулась сразу на рабочем месте, и сразу закинула в себя весь медицинский набор из аптечки. Оба Танидзаки были в предобморочном состоянии. У Наоми болела голова от шампанского так, что ни одна таблетка из арсенала Акико не помогла, поэтому она уложила её на колени брата, тихо постанывая от вспышек время от времени. Никогда в жизни она так не завидовала Харуно, что осталась у себя справляться со всеми побочками в компании телевизора, пледа, активированного угля и куриного бульона. Джуничиро тоже от сестры не далеко ушёл, стукнувшись лбом об стол минут пятнадцать назад, потому что задремал за документом, и так и оставшись в этом положении. Половину из запаса минералки, которую заботливо массово закупил Миядзава, все выхлебали ещё около двух, поэтому сейчас экономили так, будто застряли в пустыне на ближайший месяц. Ранпо выглядел невыспавшимся, водя ручкой по бумаге и выводя первые пришедшие на ум линии. Во рту он зажал леденец на палочке, который менял как только кончался предыдущий. Время от времени, когда скука становилась невыносимой, он кидал взгляд на диван перед собой, и улыбки, которую вызывала эта картина, хватало на ещё минут пятнадцать. На диване, специально оставленным нетронутым Кенджи, продолжал храпеть Куникида, оставаясь единственным постоянным звуком в помещении. Во сне он ухватился пальцами за пальто Чуи, которым его вчера укрыли, и смешно упёрся носом в кожаную обивку. Очки, понятное дело, с него никто не снял, поэтому они съехали набок. Ацуши чувствовал себя вполне себе бодро, грызя кончик шариковой ручки и иногда подбегая к кому-то из нуждающихся, подавая новую бутылку воды. Единственное, что выдавало то, что и его тоже не обошло вчерашнее всеобщее помутнение рассудка, — ободранный чёрный галстук, дико блестящие жёлтым глаза и растрёпанные волосы. Но, как не странно, помотанней всех выглядела Кёка. Да, та самая четырнадцатилетняя девочка, которая вчера ничего крепче сока не пила. У неё на веках залегли тени, левый глаз чуть заметно дёргался, а сама она развалилась в кресле так, будто была в запое месяц. А всё потому, что именно на её долю вчера выпал подвыпивший тигр, который просто с ума сходил, а сейчас сходил на вполне себе адекватного. Так со стороны и не скажешь, что она вчера пережила. Несчастный оборотень с непривычки кроме заплетающихся ног получил ещё и лапы, потому что тело подвергалось метомарфозам хаотично. То во рту вырастут клыки, то хвост отвалится сзади, то вообще полностью станет кошкой, что летала по всей их небольшой комнате, гремя дверями и желая оторвать эти несчастные шторы. Нагонялась она за ним по зданию, конечно, только чёрная кисточка хвоста сверкала. И в шесть утра, когда уже занимался рассвет, а животный пыл поубавился, тигр лёг перед ней, виновато сложив лапы, и уснул только тогда, когда Идзуми методично начала гладить по загривку, почёсывая за ухом. Когда дверь открылась, и в проёме появились два силуэта, а за ним третий, Кенджи отложил веник, упав на подоконник. Йосано отложила чайную ложку, сложив руки в замок и поставив на них подбородок, и без особого интереса обернулась в сторону двери. Ранпо что-то дочертил на листике, и откинул ручку от себя, сложив ноги на стол. Накахара выглядел до невозможности раздражённым, и Акико только брови вскинула, не ожидая от него такого бодрого состояния. По её расчётам, он должен был сейчас еле ногами передвигать, но двигался вполне себе резво, кидая злые взгляды через плечо. А вот его напарник выглядел вполне себе довольным, приглаживая пятернёй растрёпаные ветром волосы. Фукудзава, который шёл прямо за ними, окинул серьёзным взглядом помещение, отметив в голове и то, как в офисе чисто, и храп Куникиды, и тихий немощный стон Наоми, и вялые приветствия со стороны коллег. Посчитал в уме количество человек, сам себе кивнул, пожелал доброго утра, несмотря на середину дня. Все без исключения посчитали это фразу издевательством, хотя это действительно было так. — Рад, что работаю с такими ответственными людьми, — уголок губы Юкичи незаметно скользнул вверх, когда Чуя быстро выдохнул носом, а Танидзаки снова уронил голову в стол. Полюбовавшись сей картиной ещё с минуту, директор в последний раз глянул на часы, удостоверившись, что сейчас ровно три, и удалился к себе в кабинет, прикрыв дверь настолько тихо, что та даже не скрипнула. Только Дазай заметил, насколько широкой была улыбка Эдогавы, когда он увидел пришедших вместе с директором коллег. Настолько хитрого взгляда он не встречал ещё никогда, и если Чуя даже не обратил на него внимания, уже подойдя к столу Йосано, то Осаму специально посмотрел в его сторону, с милой приветственной улыбкой подходя ближе. — Доброе утро, — злорадно высказал Ранпо, мило хлопая глазами. — Доброе, — постарался повторить его выражение лица Дазай, — Как дела? — Это был мой вопрос. — Был твой — стал мой. Придумай новый. Эдогава улыбнулся ещё шире, поняв, что хотя бы Дазай точно всё помнит. Тем же лучше. — У меня всё отлично. А вы как доехали? Как спалось? Осаму упёрся рукой в его стол, поджав губы в задумчивости. — Ты знаешь, ничего. — Это прекрасно, — он откидывается на спинку стула, смотря на него снизу вверх, — А у меня какие-то пьяницы под окном орали ночью. Пришлось помочь несчастным, иначе бы житья не дали. — Как великодушно с твоей стороны, — наигранно восхищается Дазай, — Им, наверное, так повезло, что ты так рано ушёл с банкета и так поздно вернулся домой. Улыбка молниеносно спадает с губ Эдогавы, а вот взгляд Осаму торжествует, когда он постукивает пальцами по дереву в ожидании. Ранпо смотрит на него в упор уничтожающе, вскинув бровь, но когда это не производит должного эффекта, сглатывает, недовольно сложив руки на груди и простившись со всеми своими придуманными требованиями за молчание. — Ладно, один-один, — в конце концов произносит он, и Дазай примирительно улыбается, злорадно послав ему воздушный поцелуй. Эдогава цокает языком, уязвлённо отвернувшись. — Это была пытка какая-то, — Йосано запускает пальцы в свои волосы, массируя виски, — Я просыпалась раз десять. Вставала, шла блевать, умывалась, пила, ложилась обратно. Вставала, шла блевать, умывалась, пила, ложилась обратно. Вставала… — Я понял, — Чуя улыбается, предлагая ей бутылку воды, и она с радостью её принимает, благодарно кивая. — Я просто в шоке, — произносит девушка после длинного глотка, — Больше ни за что не буду пить. — Где-то я это уже слышал, — Накахара с тяжёлым вздохом поднимает крышку, которую она уронила, и сам закручивает бутылку. Она проходится по нему взглядом снизу вверх, списывая то, что он не садится рядом, на слишком здоровый дух. — А ты как спал? Я вообще не знаю, как ты сейчас функционируешь. Когда я уходила, оставалось ещё две бутылки. И ладно Дазай, ему, сколько в себя не вливай, будет фиолетово, но ты! Как ты до дома добрался? Чуя уводит взгляд в окно, закусив губу. Ну не помнил он, как добрался до дома. Чудом, наверное. Это единственное, что действительно похоже на правду. А про то, как спалось, лучше вообще не говорить. Но Акико ожидающе смотрит, желая узнать, с какого момента Накахара научился превращать вино в воду, если так хорошо сейчас себя чувствует. Сказать ей, что нужно всего-то умереть от страха и стыда с самого утра, чтобы потом порхать как бабочка, тоже будет не очень. Юноша прочищает горло, уперев руку в больную поясницу. — Ну… — Замечательно ему спалось. Чуя быстро оборачивается через плечо, одним взглядом пытаясь разорвать Дазая на кусочки, чтобы он больше вообще никогда не смел открывать свой рот ближайшую вечность, но тому совершенно всё равно, так как заинтересованная Йосано уже вскинула брови. — О, вот и наш герой, — протягивает девушка, — А ты откуда знаешь? Боже, блять, кто подарил ему способность говорить? Почему его не задушили прямо после рождения, почему он вообще существует и за что Чуе вообще всё это? — Я у него ночевал сегодня, — с улыбкой говорит Осаму, — Вторую половину ночи спал как убитый, а вот первую… Накахара просто не знает, что теперь делать и куда вообще деться. Акико не замечает, как сильно тот покраснел, зло хрустнув пальцами руки. — Не говори мне, что было в первую. Я примерно представляю. Очевидно, Йосано имеет в виду именно то, что пережила она сама: шедевральные полёты сознания и марафоны до унитаза. Вот только и так доведённый до белой горячки Чуя этого не осознаёт, потому что сейчас любое упоминание ночи заставляет подумать о самоубийстве. Дазай ухмыляется, выглядя настолько невинно и двузначно, насколько это только возможно. — Не думаю. Накахара его убьёт. В этом нет никаких сомнений. Этот день обязательно случится. И с каждым своим изречением Осаму будто специально приближает его. От того, чтобы этот момент случился сегодня, и от того, чтобы Акико успела свести брови к переносице, задав очевидный вопрос о том, что он имеет в виду, их спасает хриплый стон изо спин. — Господи... Воды... Воды! — О, нашу русалку выбросило на берег, — Дазай переключается с рекордной скоростью, уже с весёлой улыбкой направляясь к дивану. Йосано приподнимается на руках, молниеносно теряя какой-либо интерес к их диалогу, а вот Накахара так и остаётся стоять, пытаясь выровнять дыхание и разжать напряжённые кулаки. Не понятно, кого он больше ненавидит: своего напарника или самого себя. Он знал, что это ему ещё аукнется. Ладно, шутки наедине, ладно, плохой флирт, ладно, подколы и тому подобная херня. За восемь лет с их встречи Дазай научился играть на нервах Чуи на уровне маэстро, и теперь тонкие струны эго были давно затвердевшими и готовыми к любой очередной симфонии. Но к тому, что этому уёбку хватит наглости говорить об этом ещё и при других людях, тем более, при Йосано, его жизнь ещё до конца не подготовила. И ладно, будь это какой-то локальный повод. Но здесь… Куникида продолжает напряжённо вопить, со стоном поднимаясь в сидячее положение и придерживая голову рукой. Очки скатились с носа и упали на пол, чудом не разбившись. Волосы торчат во все стороны, а глаза ужасно дикие. Довольно прискорбная и пугающая картина, если знать, что этот зомби — первый работник Агентства с идеальными жизненными установками. Кенджи тут же испуганно достаёт новую бутылку, но Осаму выхватывает её у него из рук, сам подходя к коллеге. Миядзава чуть слышно расслабленно выдыхает. Он, вообще-то, действительно боялся сейчас находится рядом с Доппо, так что даже хорошо, что Дазай решил принять удар на себя. Все остальные тоже с интересом подняли головы, а глаз Кёки даже остановился в нервном дёрганье. — Прошу, миледи, — Осаму элегантно кланяется, протягивая Куникиде его запрос, — испейте живой воды. Доппо сначала поднимает очки с пола, кое-как нащупав их пальцами, и только когда надевает их обратно и промаргивается, возвращая себе очертания реальности, замечает, кто перед ним стоит. — Дазай! Съеби от сюда! Отойди от меня на три метра, — Куникида морщится, будто один вид на коллегу вызвал у него приступ тошноты. — Обидно, вообще-то. Что один "отойди", что второй... — тот закатывает глаза, делая шаг назад. Накахара кидает на него уничтожающий взгляд, снова отсчитывая в уме от одного до десяти, — Тогда без воды сиди. — Нет, отдай воду и отойди, — удивительно, как Доппо вообще мог сейчас говорить. В голове кто-то настойчиво бил молотом по колокольне, — Иначе я умру. — Прямо так? — поражается Дазай, — Интересно посмотреть. — Дазай! — недовольно вскрикивает Йосано, и тот всё же тяжело вздыхает, протягивая бутылку. Куникида сначала промахивается мимо неё рукой, но со второго раза всё же забирает, скинув крышку одним ударом и вылив в себя большую половину. Капли стекают по его подбородку, заливая рубашку не первой свежести, и Осаму даже умилённо качает головой, любуясь плодом своего труда. Осушив минералку в несколько глотков, Доппо наконец отдышался, оглядываясь вокруг себя и нехило поражаясь открывшейся перед ним картине. Из окон бьёт солнечный свет, все уже сидят по своим местам, столы убраны, и единственный признак прошедшего банкета — сами потрёпанные сотрудники и только что проснувшийся заместитель президента. Видимо, он не ожидал, что проспал всю ночь, потому что ошеломлённо хватается за голову, обернувшись к часам. Да, вот тот, кто действительно выспался. Зато теперь Накахара наконец вздыхает спокойно. Куникида точно не помнит их вчерашний разговор. А если и помнит, то очень смутно, и то не захочет вспоминать, ведь в его голове он параноик, а Чуя — несчастный оклеветанный добродетель. — Боже, — выдавливает из себя Доппо, протирая лицо ладонями, и Акико хватает одной этой фразы, чтобы понять, насколько всё плохо, и направиться в свой кабинет за таблетками, — Что вчера было?.. — Твой фурор, — воодушевлённо восклицает Дазай, — Новый праздник, который надо записать в календарик и отмечать каждый год: День, когда Куникида Доппо стал нормальным человеком. — Я сказал тебе, чтобы ты от меня отошёл! Кёка и Наоми усмехаются, а Ранпо довольно улыбается. Куникида похож на несчастного бедного котёнка, накануне сбитого машиной, когда пытается подняться на ноги, но терпит поражение в битве с вестибулярным аппаратом, снова падая обратно. Он такой грустный и несчастный от похмелья и понимания, что вчера позволил себе поддаться на шум-гам веселья, что хочется его обнять. — Я идиот… — Ну чего же ты так расстраиваешься? — ободряюще похлопывает его по плечу Дазай, — Зато так хорошо отметили! Ты, оказывается, так хорошо поёшь караоке! — Я делаю что?! В общем, все повесились, все остались довольны, все выжили, несмотря на трудности. Все, кроме нервной системы Чуи. *** Это были самые трудные четыре часа в жизни Накахары. И несмотря на то, что рабочий день сузился до такого ничтожного промежутка времени, вымотал он не меньше, чем любой другой, и даже, казалось, раз в сто больше. Он старался вообще не подходить к напарнику, потому что как только они оказывались рядом, изо рта Дазая лились непрекращающийся поток шуток и напоминаний, да такой насыщенный, что Накахара просто не мог абстрагироваться ни на секунду от унизительного положения вчерашней ночи. Куда ни беги, что ни делай, он всё равно достанет тебя и напомнит. Иногда в очень громкой форме, и даже удивительно, как к вечеру ещё не вся Йокогама об этом трубила. Йосано стремилась измерить ему температуру раза три, потому что её очень сильно волновал перманентный красный нездоровый цвет лица Чуи. А Дазай буквально искрился счастьем, что ещё больше выводило из себя. Через двадцать минут контрастного ополаскивания головы под ледяной водой, три таблетки обезболивающего и ещё три бутылки минералки глава рабочего процесса Куникида вернулся, начав раздавать указы направо и налево, пытаясь скрыть, что вообще-то страдает от похмелья не хуже, чем остальные сотрудники. Дазай не ожидал, что он так быстро отойдёт, поэтому старался его отвелечь, заговорить, спрятать квартальный отчёт куда подальше или вообще выкинуть из окна. Всё было тщетным. Доппо и так был не в восторге от своей потрёпанной вчерашним репутации, поэтому старался нагнать её обратно, добавив плюсом ещё пару баллов к своей строгости. Да только какой работой сейчас можно заниматься, если её просто нет? Все настолько привыкли к быстрому темпу войны и бесконечным катаклизмам, что теперь даже не могли вспомнить, чем ВДА занималось до всей этой заварушки. Ну, предположим, Ацуши, Кёку и Кенджи он смог отправить помочь старушке с пропажей сумки, на Танидзаки и Наоми повесил квартальный отчёт, дав им в помощь парочку офисных сотрудников, а что с остальными делать? Ранпо сразу сказал, что пусть даже не смотрит в его сторону. По его профилю ничего нет, из уважения он досидит до конца рабочего дня, но не больше. Йосано откланялась в сторону своего кабинета, сославшись на полный беспорядок в лекарствах, а что делать с Дазаем и Чуей? По идее, сегодня на них ничего нет, но Куникида прекрасно помнил, кто именно помог ему вчера дойти до того, чтобы уснуть на диване, поэтому из принципа хотел дать им что-то потруднее. А что может быть труднее для двух бывших мафиозников, всегда работающих вместе но в данный момент не терпящих друг друга, которые привыкли один работать умом, а другой руками? Правильно. Документация. Совместная документация. Доппо попал в точку. Накахара был готов выйти в открытое из-за июньской жары окно, а Дазай повеситься на бинтах. Но только второй потом почему-то вдруг оставил свои суицидальные идеи, хитро ухмыльнувшись, пока Куникида отвернулся. Чуе эта ухмылка не то, что не понравилась — его эта ухмылка ещё больше подтолкнула к побегу через форточку. Осаму перегнулся через стол со своего места, чтобы сквозь спор Танидзаки и Наоми его диктовку можно было услышать. Накахара тяжело вздохнул, быстро размяв затёкшую от долгого письма руку и кинув мимолётный грустный взгляд на улицу, и снова взялся за ручку. — Дальше. — А "Министерство Внутренних Дел", разве, всё с большой буквы пишется? — вскидывает бровь Дазай. — Не беси меня своей тупостью, блять. Да, если ты не знал, то все имена собственные пишутся с большой буквы каждое слово, даже "Вооружённое Детективное Агентство" и "Портовая Мафия". — Всё, ладно. Как скажешь. — Ты будешь дальше диктовать? — Да дай подумать! Дазай в задумчивости закусывает губу, уводя взгляд в потолок, пока Чуя ожидающе глядит на него, раздражённо постукивая пальцами по столешнице. — Пиши: "Найдя поддержку в лице Министерства Внутренних дел и воспользовавшись предоставленной ими аппаратурой, Детективное Агентство посчитало правильным отправить на базу американской организации, Гильдии, в разведку одного из сотрудников, Накаджиму Ацуши". — Мы не будем описывать, как именно ты нашёл поддержку в лице Министерства? — подкалывает Чуя. — Конечно, можешь ещё описать, как мы незаконно освободили Кёку из-под стражи за убийство тридцати пяти человек, — закатывает глаза Осаму, — Твоё дело писать, а не умничать. — Конечно, а то ещё отберу у тебя твой хлеб. Сосредоточенно выводя на бумаге иероглифы, Накахара не замечает, как уголок губы напарника скользнул вверх и чуть изменился дальнейший тон диктовки. — "На координацию его действий и отслеживание текущей ситуации были направлены Дазай Осаму и Чуя Накахары, которые переспали вчера ночью в состоянии сильного алкогольного опьянения". Первые десять секунд Чуя даже не понимает, что здесь не так, поэтому только погодя уставляется на строчку, которую написал, а потом резко сминает лист в руке, швыряя в сторону смеющегося Дазая. — Как же ты заебал, сука! Сам переписывай этот пиздец! — А что, я где-то соврал или что-то неверно продиктовал? — Я запихну тебе этот лист в глотку. И так целый день. Какая же ирония, что именно Осаму всё помнил, а Накахара — нет. Более весёлого дня даже представить себе было трудно. Как же смешно он злился и раздражался, думая, что это было взаправду. Чуя ждал конца рабочего дня больше, чем когда-либо. И когда Куникида, потирая уставшие глаза, подошёл оценить качество проделанной работы и с удивлением увидел полный отчёт конечной операции, ему ничего не оставалось, как высокомерно позволить им покинуть помещение. Только когда вылетел на улицу, заранее сжав в руке ключи от машины и закурив сигарету, Накахара впервые за сутки искренне улыбнулся, затягиваясь никотином. Правда, счастье его снова длилось недолго, как длиться всё хорошее в его жизни, потому что буквально через минуту из здания вышел Дазай, направившийся прямо к нему. — Всё, давай, счастливой дороги, спокойной ночи, до свидания, прощай, — издевательски взмахивает рукой Чуя, — До завтра и все другие фразы, обозначающие конец моей пытки. — Не так быстро, — улыбнулся тот, — Попрощаться ещё успеем. — Вряд ли, потому что я сажусь в машину и уезжаю на максимальной скорости. — Со мной, кстати. Наверное, Накахара обернулся на эту фразу слишком резко, потому что поясницу в который раз прострелило болью, но он даже этого не заметил, уставившись на собеседника со смесью страха, отвращения и неверия. — Это ещё почему? Подвозить я тебя не собирался, если что. Дазай смотрит на него даже с какой-то жалостью, складывая руки в карманы брюк. — Я к себе домой еду. — Идёшь. — Зачем, если нам по пути? — Не помню, чтобы общежитие было по пути к моей квартире. — Какое общежитие, Чуя? Я говорю о твоей квартире. Накахара ахуел окончательно, даже откинув окурок к своим ногам. — Чего? Дазай тяжело вздыхает, погружаясь в дикое дежавю. — Помнишь чемодан, о который ты споткнулся утром? Я вспомнил, кому он принадлежит. В череде непрекращающихся травмирующих открытий и потрясений такая мелочь, как какой-то чемодан, занимала самое последние место, так что Чуя успел уже совершенно о нём забыть, сконцентрированный на другом. Но теперь с лёгкостью складывает два плюс два, расширив глаза в изумлении. — И что это значит? — Как же до тебя долго доходит… — Я сейчас просто уеду. — Да ладно, — Осаму мысленно прощается с бесконечным количеством шуток и несколькими зубами, решаясь раскрыть карты. Это всё равно должно было случится рано или поздно, а то он боялся, что Накахара бы в конце концов умер от возмущения, — Я вчера к тебе переехал. Он спешит продолжить, пока Чуя ещё не дал ему в челюсть. — Ты сам на это согласился, между прочим, и поверь, чемодан к тебе тащил не я. Интересная, конечно, штука — похмелье. Может сделать из здорового сильного юноши ребёнка, который каждый новый день удивляется произошедшим с ним вчера событиям и своим решениям. Обескураженное лицо Накахары, наверное, одно из любимых видений Дазая, тем более, когда он видит его постоянно на протяжении двух суток. — Подожди, — всё же обретает дар речи снова Чуя, — То есть, ты вспомнил, что вчера было? — Ну... большую часть так точно. И с удовольствием расскажу тебе, только по старой дружбе. Накахара прыскает от смеха, покачав головой. — Ну уж нет. Во-первых, учитывая твою богатую фантазию, я не поверю и единому слову, а во-вторых, я совершенно не хочу этого слышать. Дазай ухмыляется, опираясь рукой на капот машины. — Поверь, ты очень хочешь об этом послушать. И я клянусь, наверное, впервые в жизни, что скажу тебе только правду и только то, что помню сам, без приукрашиваний. Чуя сводит брови к переносице, глубоко задумавшись. Клялся Осаму действительно редко, но сейчас верить ему на слово, что там есть что-то действительно стоящее внимания, и, что немаловажно, не травмирующее и так задетое самолюбие. Может, организм не зря не пускает его во вчерашний вечер, чтобы сохранить психику, а он сейчас всё запорит разом. Но с другой стороны... интерес — ужасная вещь, никогда не приводившая ни к чему хорошему. Тем более, если этот интерес связан с Дазаем. Накахара тяжело вздыхает, ещё раз проходясь по его ухмылке опасающихся взглядом. — Ну, давай, а теперь скажи условие, только при соблюдении которого ты действительно это сделаешь. Как же Чуя хорошо его читает, оказывается. Не хуже, чем сам Дазай. — Я расскажу тебе всё, что помню, но только у тебя дома. — Так и знал. Ещё с минуту взвесив все "за" и "против" и окончательно поняв, что "против" перевешивают, Накахара открывает дверь со стороны водителя. — Что б ты сдох. Только без каких-либо пошлых подробностей. Осаму улыбается, падая на соседнее сидение. *** Дазай откидывается на подушки, любуясь полностью обескураженным лицом Чуи напротив. Он подпёр подбородок рукой, уставившись с подлокотника дивана на бескрайнюю черноту первых летних ночей. Так спокойно он себя не чувствовал ещё никогда, поэтому даже до конца не может поверить своему счастью. — То есть, у нас ничего не было? — Нет, к моему огромному сожалению, — грустно отвечает Осаму. Накахара абсолютно не разделяет его печали, с улыбкой выдыхая полной грудью. Как камень с души свалился. Теперь, когда Дазай действительно рассказал ему всё, что вчера произошло, какие-то отрывки стали всплывать и в памяти самого Чуи. И, к сожалению, стоит признать, что диалог о переезде действительно был, и ответ Чуи действительно был положительный. Конечно, Осаму идеально подобрал момент, когда стоит об этом поговорить. Хотя алкоголь не меняет сознание настолько, чтобы Накахара в тот момент не понимал совсем ничего. Понимал. И всё равно дал согласие. Бред, конечно, но обратно уже свои слова не заберёшь, как бы ни хотелось. Тем более, теперь Дазай в него клыками вцепиться, давя на все слабые места. С другой стороны, с момента, когда сам Чуя сюда переехал, не было ещё ни одной ночи, чтобы он ночевал один. Дазай уже, считай, тут жил. В общем, ничего кардинально нового не случилось. Просто теперь всё на официальных условиях. Как обычно, план этого придурка сработал, сука. Пусть живёт. Уже нет сил тащить его чемодан обратно на лестничную клетку. — А я думал, почему Морита только что выскочила из лифта с таким лицом, — усмехается Чуя. Осаму тоже вспоминает её испуганное выражение, улыбаясь разбитым уголком губы. Они молчат ещё несколько минут, оба наблюдая за золотыми полосами дорог внизу. Накахара — задумавшись о том, насколько много знает Ранпо, Дазай — просто наслаждаясь успокаивающей обстановкой и тишиной. Здесь... действительно спокойно. Несмотря на эти пугающие огромные комнаты, ужасно дорогую мебель, вычурный жилой комплекс, здесь хочется остаться. Сюда хочется вернуться. А Дазай не любит возвращаться никуда. Вдруг Чуя сводит брови к переносице оборачиваясь к нему. — Подожди, а когда, говоришь, ты об этом всём вспомнил? Осаму поджимает губы, уводя взгляд подальше. — Ну... помнишь, я завис на три минуты утром? Тот смотрит на него в упор несколько секунд, а потом восклицает: — Охренеть! То есть, ты весь день знал, что у нас ничего не было, но всё равно специально выводил меня из себя, зная, что я ничего не помню?! — Это называется "предусмотрительность". — Это называется "пошёл на хуй", урод. Накахара поднимается со своего места, поморщившись от боли в копчике, но теперь уже даже с радостью, понимая, что она из-за частых падений, а не из-за чего более ужасного. Дазай с ухмылкой прослеживает это движение взглядом. — Ну что, я возвращаюсь на свою кровать? — Она не твоя ни разу. — Да ладно тебе, вчера же так хорошо выспались. — Я всё ещё могу выгнать тебя нахуй. Ничего не меняется, спишь там же, где и всегда. И только попробуй провернуть такой трюк ещё раз, я снова разобью тебе губу с ноги. — Ну Чуя… — Радуйся, что вообще остаёшься. С этими словами он выходит на кухню, начиная чем-то методично там греметь из принципа в знак того, что разговор окончен. Осаму остаётся на своём месте, с фантомной улыбкой зацепив взглядом портовые башни на берегу моря. Он и вправду рад остаться, раз на то пошло. *** Вторник — У меня банально нет на это времени, — Анго раздражённо потирает переносицу, кидая взгляды на часы чуть ли не каждые пять секунд. Он не планировал настолько долго говорить по телефону, поэтому уже прилично опаздывает на совещание. Хотя на что он вообще рассчитывал? — За тобой должок. — Откуда у тебя вообще мой номер телефона? — Не переводи тему. Дазай закатывает глаза и кривит лицо, зная, что на том конце провода Сакагучи этого не увидит. Он зажал раскладушку между плечом и ухом, параллельно пытаясь поставить две шариковые ручки друг на друга. Куникида наблюдает за этим действием из-под стёкол своих очков, но терпеливо ожидает конца разговора, чтобы по-хорошему выдать коллеге ещё пласт работы за безделье. — Чем вы там вообще в своём Министерстве занимаетесь? — Работаем! — выплёвывает в динамик Анго так, что Осаму морщится от громкого звука, — Разгребаем последствия войны с Гильдией, ведём переговоры с Американским правительством, а лично я ещё и прячу в перерывах следы дела вашей новой сотрудницы. — У тебя людей что-ли нет совершенно? — Нет, все заняты. Ты думаешь, я бы вообще тут сидел распинался, если бы была альтернатива? — последний взгляд на часы, и мужчина застёгивает пуговицу на пиджаке и поправляет галстук с тяжёлым вздохом. Ещё две минуты, и международного конфликта на почве неуважения со стороны Японии не избежать, — Короче, у меня нет времени. Ты понимаешь, какого масштаба будет скандал, если мы не найдём улик или не оправдаем их? — С чего меня должно это интересовать? — Дазай прослеживает взглядом путь Наоми с огромной стопкой документов на руках, со скукой подпирая подбородок кулаком. — А мне не важно, интересует оно лично тебя или нет, — Анго выходит из своего кабинета, кивая в приветствии мимо проходящим людям в чёрных костюмах, и переходит на громкий злой шёпот, — Это твоя работа, которую я тебе поручаю за счёт твоего долга. Через пятнадцать минут к вам доставят все документы в офис. К пятнице должно быть оправдание. — Тебе твоя верхняя пуговица на рубашке доступ к кислороду пережала? — возмущённо восклицает Осаму, и Чуя наконец поднимает взгляд, вопросительно изогнув шрам на брови. Тот лишь отмахивается, раздражённо разведя руками, — К какой пятнице? С какого момента ты мне начал приказы раздавать? — Это не приказ, а очень настойчивая просьба от правительства. Не возьмёшься ты — я позвоню Фукудзаве-сану, а дальше уже сами решайте. Всё, пока, — Сакагучи приглушённо откашливается и быстро складывает телефон в карман, уже наклеив на себя извиняющуюся улыбку, когда толкает тяжёлую дубовую дверь. — Ты... — Дазай был готов уже высказать абсолютно всё, что думает об этом разговоре и о своём собеседнике в целом, но его встречают только короткие гудки. Юноша отбрасывает раскладушку от себя не хуже, чем мёртвую крысу, и складывает руки на груди. Накахара смотрит на него пару секунд, взвешивая в уме, насколько он хочет спрашивать, в чём проблема, но решает, что весь удар на себя примет Куникида, уже направляющийся к их столам. — С кем говорил? — спокойно спрашивает Доппо. — С Дьяволом, — всплёскивает руками Осаму, — Пытался мою душу купить. — Получилось? — Я предложил взамен твою. Чуя ухмыляется, наклоняясь обратно к своему столу и изображая активную рабочую деятельность, пока Куникида удивлённо хлопает глазами. Из того, что он услышал, ничего похожего не было. — Это в каком ещё смысле? — Куникида-сан! — машет рукой из коридора Кенджи, вприпрыжку двигаясь по направлению к ним. В его руках лежит коричневая плотная папка с одной единственной цифрой "1986" на обложке, от одного взгляда на которую Дазай морщится от отвращения, — Приехали два господина на чёрных машинах и передали это мне. Сказали, вы всё сами знаете. Миядзава протягивает находку, и Доппо с заминкой принимает её, осматривая со всех сторон. На ящик Пандоры не похоже, хотя по факту этим и является. Кенджи с интересом наблюдает за его реакцией, когда он оборачивается к Осаму. — Может, объяснишь хоть что-то? Тот тяжело вздыхает, откидываясь на спинку своего кресла и начиная говорить будто только в виде одолжения. — Анго позвонил мне и "попросил" ВДА взяться за одно дело. Там что-то про двух девушек, которых обвиняют в серии убийств. — Их опознали? — Йосано, тоже потревоженная внезапными криками, с интересом усаживается на край его стола. — Их не просто опознали, их поймали. — Тогда в чём проблема и почему маньяками стал заниматься Анго? — спрашивает Накахара. — Потому что на них нет улик, — разводит руками Дазай, — Нет ничего: ни определённого почерка, ни орудия убийств, ни мотива. Единственное, почему их держат, — показания ненадёжной свидетельницы. Якобы какая-то старушка опознала их, когда они выходили из квартиры последней жертвы. Она пьяница и вообще сомнительная личность, поэтому её слова даже не хотели брать в расчёт. Но она настолько точно составила их фоторобот и так яро отстаивала, что видела именно этих девушек, что их пришлось задержать. Больше нет никаких доказательств. Если проведут суд, за восемь убийств особой жестокости им обеим грозит смертная казнь. Разразится огромный скандал, если казнят двух молоденьких девушек, только-только достигших совершеннолетия, без весомых улик, или, что ещё хуже, если потом найдут настоящего убийцу. Общество уже негодует, поэтому нужно срочно их оправдать. Для всех оперативников понятно, что они не могли совершить это преступление, но и других подозреваемых у них нет. В общем, как обычно с нашими государственными защитниками правопорядка. Сами они ничего откопать не могут, поэтому поручают это дело нам. — Тебе, — исправляет Накахара, и Осаму кидает на него уничтожающий взгляд. Куникида в задумчивости потирает подбородок, уперевшись глазами в коричневую обложку. Ни печати "секретно", ни каких-либо других пометок. Ничего, кроме номера дела. Неужели всё настолько запутанно, что за это взялось Министерство? — Это действительно всё очень серьёзно, — сводит брови к переносице Акико, — Судебная власть потеряет репутацию в одно мгновение. Общественность очень возбудима, особенно, если дело касается молодых красивых девушек. — А среди жертв есть дети, — спокойно констатирует Дазай, — Всё ещё хуже для нашего несчастного Анго. — Мы возьмёмся за это дело, — заявляет Доппо, и все взгляды обращаются к нему, — Массовые убийства и неверный приговоров — то, что нельзя оставлять без внимания. — Удачи, — взмахивает рукой Осаму, — Обязательно маякни, как разберёшься со всем этим. Все удивлённо вскидывают брови, а Чуя наконец-то откладывает ручку. — Это твоё дело. — С чего вдруг? — Его поручили тебе. — А я отказался, — всё пространство снова схлопнулось до их перепалки, и остальным осталось только наблюдать за их напряженным зрительным контактом, — Вы решили его взять? Отлично, я совершенно не против. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Я с ним разбираться не буду. — Тебе же было так скучно, — настаивает Накахара, — Вот твой шанс заняться чем-то полезным и запутанным. — Я ненавижу, когда мне приказывают, — морщится Дазай, — Делаю исключительно тогда, когда сам этого захочу. Сейчас из принципа не буду с этим разбираться. Тем более, у меня ещё есть дела. Чуя смотрит на него долгую минуту. — Какие же у тебя дела, поведаешь? — Государственной важности, — невозмутимо отвечает тот, обращаясь к часам, — И вот, как раз сейчас, мне надо бежать. Никто, на удивление, даже не подумал его остановить, когда Осаму медленно встаёт, всё ещё смотря в глаза Накахаре, и подхватывает свой плащ. Ацуши удивлённо оборачивается, когда тот по пути выхватывает у него из рук стаканчик кофе и скрывается в проходе. Лицо Чуи не выражает ни единой эмоции, когда он провожает его взглядом и даже когда дверь с громким стуком захлопывается, он продолжает прожигать дерево глазами. На несколько минут воцаряется напряжённое молчание, в котором Танидзаки и Наоми вообще не понимают, что произошло, Кёка подходит к остолбеневшему Накаджиме, Кенджи трогает лист деревца в горшке, чтобы занять руки, Куникида жуёт губу, постукивая пальцами по папке, и Йосано изучающе наблюдает, как чуть заметно дёрнулся край губы Чуи. — Так, ладно, — в конце концов берёт себя в руки Доппо, — Все забыли и сконцентрировались на первостепенной задаче. Йосано, где Ранпо? — Он пока занят. Попробую поговорить с ним по этому поводу позже. — Хорошо. Значит, думаю, в первую очередь нужно поговорить с самими подозреваемыми. — Вы думаете, им не проводили допрос? — вдруг спрашивает Кёка. — Проводили, конечно, проводили, — откашливается Куникида, — Но теперь за это дело берёмся мы, а значит, именно нам нужно составить их психологический портрет, не опираясь на чьи-то слова. Он аккуратно открывает папку, чувствуя запах свежеотпечатонных чернил, и пробегается глазами по первому листу: Огата Мари Дата рождения: 30.01.1987 20 полных лет Студентка Первого Государственного Университета Обвиняется в убийстве восьми человек Маэ Рика Дата рождения: 29.04.1989 18 полных лет Студентка двенадцатого класса Средней Школы Минато Обвиняется в убийстве восьми человек *** — И о чём нам с ними говорить? — громко истерично шепчет Танидзаки, прикрывая рот ладонью, будто их могут послушать в комнате допроса Федеральных Властей. Он вообще не рад здесь находиться, потому что Наоми будет его ещё долго наказывать за то, что он ушёл без неё, но все остальные либо наотрез отказались, либо были завалены работой по голову. Куникида тяжело вздыхает, перебирая листы в папке. Он бы с удовольствием взял в напарники Накахару, но тот после утренней перепалки с Дазаем выглядел до того отрешённым и злым, что он даже побоялся к нему просто подойти. Пусть сейчас отойдёт. Может, завтра получится с ним поговорить, если Осаму продолжит капризничать, будто маленький ребёнок, а Ранпо скажет, что это слишком скучно для него. — Мы проводим допрос, — отвечает он полным голосом, недовольный, что нужно объяснять такие простые вещи, — Узнаем, есть ли у них алиби, поймём, что они за люди. Может, сможем найти подсказку, где искать дальше и как снять с них обвинения. Джуничиро сконфуженно кивает, и в испуге оборачивается на скрипнувшую дверь. Доппо тоже подсобирается на своём месте, открывая папку на первом листе. Внутрь проходят два офицера с хмурыми лицами, и до абсурда смешно выглядит, как они заводят закованную в наручники совсем молодую девушку. Куникида быстро пробегается по ней взглядом, пока мужчины пристёгивают её наручниками к столу, мягко усаживая на стул — видимо, даже они чувствуют себя неудобно, относясь к ней с такой же жестокостью, коей они награждают других заключённых. Она высокого роста, с красивой округлой фигурой под чёрной узкой водолазкой и тёмными волосами чуть ниже лопаток. Прямой нос, острые скулы, тонкие губы и невероятно выразительные глаза, буквально завораживающие разум. Ярко-голубые, в свете лампы кажущиеся буквально лазурным океаном. У неё холодный незаинтересованный взгляд, абсолютно непричастное лицо, будто она пришла выпить кофе в кафе с одноклассниками. Она не выглядит испуганной, она не выглядит недовольной. Всепоглощающая пустота. Куникиде кажется, словно она сейчас проводит допрос. Она не похожа на легкомысленную малолетку. Когда девушка поднимает взгляд на Танидзаки, тот даже на секунду запинается, и она, видя его поражённость, лишь ведёт уголком губы. Когда оба офицера покидают помещение, встав спинами к двери больше заради протокола, она откидывается спиной на спинку стула, ожидающе взирая на них. Куникида откашливается. Не так он себе представлял невинную школьницу, ложно обвинённую в убийствах с особой жестокостью. — Маэ Рика, всё верно? — Так точно, — улыбается она. — Добрый день, я Куникида Доппо, сотрудник Вооружённого Детективного Агентства. Сегодня я хочу поговорить с Вами. Могу я обращаться к Вам Маэ-сан? — Как же много людей в последнее время хочет со мной поговорить, — вздыхает Рика, методично накручивая цепь от наручников на палец. Доппо ловит усталую и недовольную нотку в её голове, — Да, конечно. — Прекрасно. Это мой коллега, Танидзаки-кун. — Приятно познакомится, — кивает она. Она не чувствует себя ущемлённой, униженной. Для неё это очередной допрос, который, наверное, с ней проводили уже не раз. Официальность как таковая для неё размылась. — С этого дня ВДА берётся за Ваше дело, и мы бы хотели выяснить пару интересующих нас деталей. — Разве в папке, что лежит перед вами, нет всей информации обо мне? Доппо на секунду теряется и решает, что лучше вообще не смотреть ей в глаза. Она проницательна и язвительна. Её нельзя назвать белой пушистой овечкой. Но это не повод, чтобы вешать на неё восемь убийств. — Попрошу соблюдать субординацию, Маэ-сан. — Куникида-сама, — вздыхает Рика, — Я же прекрасно знаю, какие вопросы Вы мне зададите. Мне задавали их бесчисленное количество раз, оправдываясь "новыми деталями к делу". Но дело не двигается с мёртвой точки. И теперь его отвели вам в надежде, что хоть вы сможете разобраться в этом бреде. Я не понимаю, чего Вы хотите этим добиться? Хотите замучать меня своими допросами до смерти, чтобы я в предсмертном бреду подписала признание вины? — Это ведь не допрос, — несмело подаёт голос Танидзаки, — Мы просто с Вами разговариваем. — А, точно, — с иронией усмехается она, — А лампа здесь почему стоит? Куникида ведёт подбородком, зажмуриваясь и пытаясь сдержаться. Это всего лишь подозреваемая, честь которой им нужно защитить. Но она так напоминает ему поведением Дазая, что хочется по-хорошему дать его подзатыльник. Язва. Нахальная язва. Но, к сожалению, видно, что это её защитная реакция. Реакция на несовершенство внешнего мира. Реакция на жестокую несправедливость. — Вернёмся к делу, — произносит Доппо, — Вы знаете, почему Вы здесь? — Конечно, — смиряется Маэ, принимая его правила, — По Вашим бумажкам, я убила восьмерых человек. — Вы не признаёте вину? — решает всё же уточнить Джуничиро, но тут же об этом жалеет, когда она смотрит на него как на идиота. — Вы издеваетесь? Вы меня видели? — Рика окидывает себя взглядом, акцентируя внимание на тонких белых запястьях, так неестественно затянутых металлом наручников, — Я школьница. Ученица выпускного класса. У меня через неделю самый важный экзамен в моей жизни. Я весь год потратила на репетиторов и работу, чтобы их оплачивать. У меня даже банально нет времени на то, чтобы кромсать людей так, как вы мне это приписываете. А теперь вместо того, чтобы наконец окупить все свои труды, я сижу здесь из-за того, что меня, видите ли, опознала какая-то старушка. Куникида пробегается взглядом по её досье. Всё, что она вылила на эмоциях, является чистой правдой. Она действительно ученица двенадцатого класса. Неполная семья: мать, работающая на трёх работах, и десятилетний брат, ученик той же школы. Вся загвоздка этого дела заключается в том, что все жертвы, на первый взгляд, никак вдруг с другом не связаны. Каждый убит в разные промежутки времени и абсолютно по-разному. Но в каждом деле фигурирует кровь. Её очень много. На последней жертве, мужчине тридцати девяти лет, обнаружили сорок пять ножевых ранений. У семнадцатилетней школьницы отрезаны руки, которые так и не нашли. Тело пятидесятилетнего заводского рабочего нашли только неделю назад. Расчленённого в чемодане. Ещё два трупа нашли в реке и один в переулке. А в маленьком пятилетнем мальчике — двадцать три пулевых отверстия. Единственное, что связывает всех жертв — одна группа крови. Четвёртая отрицательная, если быть точным. Самая редкая группа крови в мире. Всего полтора процента населения Земли ей обладают. И восемь из них теперь мертвы. Они никак не связаны между собой по-другому. Разных возрастов, разных профилей. Никто из них не был знаком с подозреваемыми. Но их связали в одну серию как раз из-за этой маленькой детали, найденной судмедэкспертами. На первый взгляд может показаться, что вот он — ключ к разгадке. Всё просто. Убийца в погоне за редкой группой крови, которую выставляет на продажу или добывает себе для каких-то других целей. Дело раскрыто. Здесь замешан чёрный рынок. Просто проверить заявки на донорство или последние крупные поставки такого редкого продукта. Но самая большая проблема в том, что убийца не воровал их кровь. У всех нашли полный набор крови. Пять литров. Не больше, не меньше. Правда, убийства были настолько изощрёнными и кровопролитными, что рассчитать точно сложно. Но факт остаётся фактом: единственный недобор крови был только в том, что потеряла жертва во время самого убийства. Убивать людей с одной группой крови, самой редкой группой крови во всём мире, не для продажи, не для донорства, а просто для того, чтобы убить. Здесь нет межличностного мотива. Только если психологический. Как могла эта девушка совершить такое? Уму непостижимо. Единственное, что подтверждает показание свидетельницы — единственная улика в этом деле — это то, что Маэ Рика и Огата Мари действительно подруги. Действительно знакомы друг с другом и именно их опознала женщина, соседка последней жертвы. И убийства действительно прекратились, как только их задержали. Снова тупик. Это действительно ужасно запутанное дело. Дело, с которым теперь разбираться ВДА. — Что Вы делали в ночь на шестнадцатое мая? — Моё алиби прописано в моём досье, — спокойно хочет взмахнуть рукой Рика, но ей не дают этого сделать наручники, и она раздражённо кладёт руки на стол, сцепляя их в замок. — Как скажете, — соглашается Куникида, пролистывая её биографию, — Вы знакомы с Огатой Мари? — К сожалению, — уголок её губы ползёт вверх при этой фразе. — Как Вы?... — В школе познакомились, — заканчивает за него она, — Мари на два года старше. Когда я была во втором классе, мы с ней сцепились на коридоре из-за того, что она оскорбила меня, и подрались. С тех пор вот уже девять лет она моё наказание. Танидзаки расширяет глаза в удивлении, а Доппо только сдвигает очки на кончик носа. — Вас обеих опознала свидетельница, Ватанабэ Юи. Знаете её? — Эту сумасшедшую? Знать не знаю. На его вопросительный взгляд она закатывает глаза, закидывая ногу на ногу. — Мы виделись с ней один раз, когда нас привели на опознание. Как только она увидела нас среди других девушек, начала орать что-то нецелесообразное и рыдать. От неё безумно разило перегаром. Полицейские мне сказали, что она была соседкой последнего убитого, а ещё что она вдова-алкоголичка. Поэтому нет, до встречи в полицейском участке, мне посчастливилось с ней не пересекаться. Куникида в задумчивости потирает подбородок, кинув взгляд на Танидзаки. Тот после того взгляда, которым наградила его Маэ, сидит тише воды-ниже травы, перебирая пальцами под столешницей. — Вас приводили на место преступления? Вы были когда-либо в той квартире до этого? — Послушайте, — Рика склоняется к столу, чтобы руками протереть больные виски, — Я Вам уже сказала, что я школьница. Вы знаете о моей жизни всё, потому что за месяц, я уверена, пообщались со всеми моими знакомыми. Я боюсь не сдать экзамен, по-подростковому ссорюсь с мамой по вечерам, общаюсь со своими сверстниками, усердно учусь и работаю, готовлюсь к поступлению в университет. На юридический факультет, кстати говоря. У меня обычная спокойная жизнь, как у всех. Я никогда не была замешана ни в каких криминальных делах, мой максимум — в шестом классе на заброшенный завод лазала. У меня нет времени, чтобы взламывать чьи-то квартиры и убивать людей. Я даже не знаю, в чём именно Вы меня обвиняете. Знаю про восемь жертв. На этом всё. Ну, вот, Вы, — она указывает на Куникиду, и тот заинтересованно вскидывает брови, — Вы когда-нибудь занимались преподаванием или чем-то подобным? Джуничиро роняет челюсть в пол, а Доппо сконфуженно и удивлённо прочищает горло под её ожидающим взглядом. — Ну... предположим. — Вот! — стукает девушка по столу ладонью, — Ну хоть Вы должны понимать, что такое выпускной класс, учёба, поступление, экзамены, брат, работа и это всё на меня. Мне восемнадцать лет два месяца назад исполнилось. Я шампанское первый раз только на Новый Год попробовала. Вы же адекватные люди, которые просто выполняют свою работу. Вы должны понимать, насколько эти обвинения абсурдны. Так зачем мучить нас обоих этим бессмысленным диалогом, из которого ни Вы, ни Я ничего полезного не вынесем? Она замолкает, отвернувшись к стене, и Танидзаки невольно переполняет жалость, когда видит, как чуть покраснели её невероятные глаза. Куникида потирает переносицу и пристыженно молчит, когда она быстро всхлипывает и уже через секунду оборачивается обратно с пустым выражении лица. С таким же, с каким сюда и пришла. Она умна и сообразительна, в этом сомнений нет. Она держится очень уверенно и холодно, но видно, как беспомощность искрится волнами в синем океане её зрачков. Ей тяжело. Это видно невооружённым глазом. Конечно, она не так проста и очевидна, как он подумал с самого начала, услышав о восемнадцатилетней девчушке. Но она просто девушка. Ровесница Ацуши, Наоми и Танидзаки. И сейчас её могут просто сломать. А приговорив к смертной казни — оборвать жизнь ни за что. Это очень трудно. Но если он чего-то не видит? Если она действительно виновна? Это можно проверить, только найдя улики. — Спасибо большое за разговор, Маэ-сан, — произносит Доппо в конце концов, — На этом сегодня всё. Прошу прощения за беспокойство. — Прощаю, — с улыбкой отвечает она, пока два офицера отстёгивают её от стола, заворачивая руки за спину, — Но, надеюсь, больше беспокойства не последует. Танидзаки в прощание кивает, когда Рику уводят из помещения, хлопнув дверью. Оба юноши молчат несколько минут, оба думая об одном и том же. — И что Вы думаете, Куникида-сан? — оборачивается к коллеге Джуничиро. — Не знаю, — вздыхает тот, — Ничего не понятно. Ждём вторую. Юноша кивает, продолжая отрывать нитку со своей кофты на поясе. Какая-то ассистентка приносит им кофе, и только это спасает от мутных неясных мыслей, пока не принимающих никаких очертаний в голове Доппо. Он тысячу раз, казалось, изучил фоторобот второй девушки, перед тем, как дверь снова открывается, и внутрь заводят её саму. Вот тут ему приходится уже расправить спину, сев более ровно на жёстком стуле. Она выглядит совершенно по-другому. Единственное, что чётко отображается в её образе, это яркая аура раздражённости и злости, что будто окутала её фигуру красным огненным свечением. Она ещё выше, чем её подруга. Худое подтянутое тело, короткие вьющиеся волосы, еле достающие до плеч, то ли каштановые, то ли светло-рыжие, смотря, как упадёт на них свет лампы. Пухлые искусанные губы, перманентно изогнутые в призрении, тонкие брови, острые от худобы ключицы, виднеющиеся из-под ворота белой рубашки, удивительно правильные черты лица. Их нельзя назвать по-другому. Они просто... Правильные. Что можно сказать единственное точное за сегодня, так это то, что обе девушки очень красивы. По-разному. Но невероятно привлекательны. И про каждую нельзя сказать, что она способна кровожадно убить восемь человек только из-за своей прихоти. А тем более, построить всё так, чтобы их ни за что не нашли. Конечно, не считая показаний старухи. Она резко отдёргивает руки, когда офицер растёгивает её запястья, и смело встречается с ним оскорблённым взглядом, пока её пристёгивают обратно к тому месту, что и её подругу несколькими минутами ранее. Здесь мужчины уже кидают на задержанную опасливые взгляды, когда она закидывает ногу на ногу, уже теряя к ним интерес и развернувшись к сидящим напротив, и не успевают они выйти, как она начинает: — Что, очередной допрос? Ну, что на этот раз? Я ещё кого-то убила? Может, устроила терракт? Обокрала банк? Меня опознали, когда я захватывала корабль, чтобы уплыть на нём в Антарктиду и истребить исчезающий вид пингвинов? Танидзаки вжимается в стул, пожалев о том, что вообще встал с постели сегодня утром и пошёл на работу, а Куникида теряется на секунду, ошарашенно уставившись на фоторобот перед ним. Сходство поразительное. Но что-то он не видит в этой девушке студентку филфака Первого Государственного Университета с прекрасной репутацией. — Мари Огата? — уточняет он. — Нет, что Вы, — морщится она, — Сижу за изнасилование, перепутали меня с Вашей подозреваемой. Очевидно, что это я. Вы точно сотрудник правопорядка? Доппо откашливается, в момент передумав совершенно всё о том, что думал насчёт "милых девушек". Но не теряет своей собранности, продолжая двигаться по плану. — Добрый день, меня зовут Куникида Доппо. Это мой коллега, Танидзаки Джуничиро. Мы сотрудники Вооружённого Детективного Агентства. Теперь мы ведём Ваше дело, и хотели бы с Вами поговорить. Могу я обращаться к Вам… — Поговорить? — с иронией обрывает его Огата, — Серьёзно? Не допросить, вырывать ногти? — Нет, конечно. — Да вы что? А лампа здесь стоит почему? Танидзаки вскидывает брови. Они сказали одно и то же на эту фразу. С разной интонацией, с разными выражениями лица, но одно и то же. Это действительно очень интересная деталь. Хорошо показывает, насколько они близки. Хотя их различность видно намного ярче, чем сходства. — Огата-сан, — выставляет руки вперёд Куникида. Теперь в его мыслях только то, что перед ним сидит убийственная смесь Йосано и Чуи, — Давайте сбавим тон. Джуничиро со страхом видит, как дёрнулась её скула, уже опасаясь, что она может его ударить, но, на удивление, она тяжело выдыхает, пытаясь успокоится, и нервно постукивает ногтем по столешнице. — Прошу прощения, Куникида-сама, — в конце концов произносит та, своим спокойным тоном поражая обоих. Теперь слышно, как сильно различаются даже их голоса: у Рики он чёткий, размеренный, а у Мари более мелодичный, с долгими гласными, — Просто... последнюю неделю вся на нервах. — Мы понимаем, — впервые за этот диалог подаёт голос Джуничиро. Доппо заметил лишь одну пометку в её досье о характере: вспыльчивая, харизматичная, язвительная. То, что сказали о ней преподаватели в университете, знакомые и семья. — Давайте приступим к делу, — предлагает он, и Огата с тяжёлым вздохом кивает, — Вы знаете, почему Вы здесь? — Меня обвиняют в убийствах. В серии убийств. — Вы не признаёте вину? — Нет, — её ответы точные, быстрые, без заминок и с явной уверенностью, — Я говорила это многим до Вас и скажу ещё столько, сколько потребуется: я никого не убивала. — Хорошо, — спокойно соглашается Куникида, переворачивая страницу, — Вас обвиняют не просто в убийствах, а в убийствах в соучастии. Вас и Маэ Рику опознали. Вы знаете её? — Эту ебанутую? Столько, сколько себя помню. Теперь понятно, почему они подрались при первой встрече. — А Ватанабэ Юи, свидетельницу? — В первый раз её увидела четыре дня назад, — зло сверкает глазами Огата, — И впредь больше не желаю видеть ту, что испортила мне жизнь. Танидзаки замирает, а Куникида хмурится. — В каком смысле? Мари снова тяжело вздыхает, встряхивая рыжими кудрями. — Вы хоть примерно представляете, что для меня значит этот арест? Я учусь в Первом Государственном Университете, я зубами выдрала себе грант, потому что у родителей не было денег оплачивать моё обучение. У меня прекрасные перспективы, я лучшая на потоке, меня уже завалили предложениями из издательств. Вы знаете, что значит учится в таком престижном университете? А знаете, что значит обвинение в серии убийств для этого? Конец. Я даже банально не могу сдать сессию, которая, между прочим, через грёбанную неделю. А всё из-за какой-то старой пизды… — Огата-сан, — осуждающе произносит Куникида, и девушка снова тяжело вздыхает, хрустнув пальцами. — Прошу прощения. Я сказала, что она разрушила мою жизнь, не потому, что она какого-то хуя поймала меня с поличным, а потому, что из-за этого обвинения меня могут отчислить. Только это я имела в виду. И не смейте коверкать мои слова в своих бумажках. — И в мыслях не было. Здесь тоже всё правильно. И про университет, и про семью. Отец-алкоголик с обанкротившимся бизнесом и мать, тянущая дочь на своих плечах. Из её досье ясно, что девушка действительно сделала всё для своего будущего. Хорошая съёмная квартира в центре, молодой человек, публикации в весомых источниках уже на втором курсе. Прямо жизнь с картинки. Жизнь девушки, которая бежит от своего прошлого. Расчётливый ум, хладнокровие, самоуверенность, амбиции. Всего этого недостаточно, чтобы назвать её убийцей. Убийцей, способной расстрелять пятилетнего ребёнка двадцать три раза. Если её подруга ещё была похожа на ту, кто может задурить им головы, то она — полная противоположность. Здесь ярая прямолинейность, без увиливаний. Она бы не смогла так правдоподобно врать. А если они ошибаются? А если они действительно виновны? Слишком много "а". — Тем более, вы видели мою "соучастницу", — Огата выделяет последнее слово с ухмылкой, говоря с явным сарказмом, — Я с ней даже купить сигарет до совершеннолетия не пошла бы, а тут спланировать восемь убийств. Она же ещё школьница. Мы с ней шампанское ещё месяц назад пили, потому что ей только стало можно. И плакали, потому что у одной поступление, а у другой сессия. Видно, каких усилий ей стоит не пытаться сложить руки на груди и с какой ненавистью она смотрит на проклятые наручники. Она в отчаянии. Она загнана в угол и ненавидит чувствовать себя беспомощной, неспособной постоять за себя и защитить себя от того, чего не совершала. Они не похожи на убийц. Ни холодная прячущаяся за маской Рика, ни самоуверенная прямая Мари. Куникида последний раз окидывает её взглядом, сжимая губы в тонкую линию. Как же здесь всё запущено. *** Среда Накахара чувствовал себя ужасно странно. И природу этой странности было трудно даже осознать, не то что описать. В горле будто засел плотный ком, но из чего он состоит — не ясно. Его пугало это ощущение. Ощущение того, что он что-то упускает. Чего-то не видит. Что его обманывают. И только один человек мог заставить его чувствовать себя именно так. И именно сомнения на счёт него разрушали Чую изнутри. Интуиция всегда была его сильной стороной. Но сейчас она молчала, будто отключилась. В голове стояла поразительная глухая тишина, прерываемая разве что редкими тяжёлыми вздохами. И именно это пугало больше всего. Он не понимает, что делать с этим. Сомнения — самое худшее, что бывает с уверенным в себе человеком. Когда голову забивают противоречивые мысли, от них никуда не деться, когда нельзя с уверенностью сказать, что что-то не так, — это намного хуже, чем знать о плохом наверняка. Накахара доверяет Дазаю. Доверяет больше, чем кому-либо другому, наверное, во всём мире. Почти так же, как он доверяет себе. Но доверять Дазаю сложно. Сложно быть уверенным в человеке, который четвёртый день куда-то исчезает. Сложно прогонять из мыслей наихудшие сценарии, когда не понимаешь, что не так. Что не так? Вчера он вернулся домой уже после конца рабочего дня. Чуя не стал его дожидаться, когда Йосано вышла из кабинета Фукудзавы и кинула на Накахару странный взгляд с очевидным вопросом: "Ты чего здесь сидишь? Все уже пятнадцать минут как разошлись". Действительно. Зачем он здесь сидит? Хлопнув по выключателю света в зале и подождав, когда по комнате разольётся тёплый свет от люстры под потолком, Накахара выругался себе под нос, испугавшись чёрного силуэта на диване. — Что, не привык ещё? Боишься, что воры? — ухмыльнулся со своего места Дазай. Чуя прошёлся по нему долгим взглядом, сложив руки на груди. Он не хотел задавать этот вопрос. Зачем всё усложнять? Разве Осаму обязан посвящать его в свои дела? Обязан. — Где ты был? Его ухмылка не дала трещин. Он выглядел вполне себе спокойным. Таким же, как всегда. И на секунду Накахара подумал, что действительно накручивает себя. — По работе. Очень абстрактно. Но зачем уточнять? Это же не его дело, верно? Неизвестность угнетает. Ещё неделю назад казалось, что между ними наконец-то всё стало ясно и прозрачно. Без неприятностей, без недомолвок, без ссор, высосанных из пальца. Ему казалось, что он знает о своём напарнике, а может, уже и не просто напарнике, всё, к чему его подпускали. Он никогда не требовал большего. Он всё ещё помнил, что они оба могут сильно пожалеть. Но Чуя ненавидел быть человеком, от которого что-то скрывают так прямо. Тем более, когда от него что-то скрывает тот, кому он доверяет почти так же, как себе. Неужели это стало не взаимно? С какого момента? Они же, вроде, стали жить вместе. Почему теперь Накахара видит его реже, чем когда-либо? Что не так? — Я совершенно ничего не понимаю, — Куникида падает рядом с ним на диван, вырвав из долгих мыслей, и Чуя незаметно дёргается от испуга. Слава богу, Доппо этого не замечает, когда стягивает с головы очки и бросает на стол коричневую папку, — Как по мне, они явно невиновны. Но чтобы их оправдать, нужно найти настоящего убийцу. Работа. Вчерашнее дело о восьми убийствах. Возможно, вот, что может спасти его от противных раздумий. Накахара одним движением руки придвигает к себе папку, сразу открывая на развороте. — Значит, у всех жертв одна группа крови, — задумчиво произносит он вслух, — У них точно нет недобора? — По показаниям судмедэкспертов — нет. Кровь не воровали на продажу или для донорства. Потому что если бы это было так, всё было бы очень очевидно. Трудно пропустить пропажу двух литров, — отвечает Куникида, — А даже если и на продажу, то они никак не замечены в каких-то криминальных делах. Чёрный рынок пуст, а из-за того, что группа крови такая редкая, список заявок на донорство в Йокогаме нулевой. Только если проверять за границей или ближе к столице. — У них в семьях всё пусто? — Да. У всех либо первая, либо вторая. Такие же дела с их знакомыми и друзьями. Но зачем мы вообще об этом говорим, если кровь не пропала? Убийца действовал из личных побуждений, возможно, у него какие-то психические расстройства или что-то в этом роде, поэтому он убивает людей с такой группой крови. Трудно. — Хорошо, — констатирует Накахара, — А что насчёт мотива? Если бы убийца действительно был маньяком, убивающим людей по признаку группы крови, то он, очевидно, хотел бы убить их всех? Во всей Йокогаме точно не восемь таких людей. — Да. Всего их тридцать пять, — кивает Куникида, — И все они сейчас находятся под защитой государства. Их не трогали. Только эти восемь человек. Убийства прекратились, как только их задержали. — Тогда даже мотив убийцы не понятен, — внезапно присаживается на подлокотник дивана Дазай, оперевшись локтем на плечо Чуи и заглядывая в папку. Накахара вскидывает брови, а Доппо дёргается от испуга. — Ты же не хотел этим заниматься, потому что тебе, видите ли, приказали? — с сарказмом говорит Накахара. Осаму улыбается, потрепав его по волосам. — Две девушки, одна из которых даже школу не закончила, отрубили мужчине все конечности и отправили его в чемодане на самолёте в Нью-Йорк? — раздражается Куникида. Дазай лишь пожимает плечами. — Ты недооцениваешь сильный женский пол, Куникида-кун. Вот, хотя бы, взять нашу Йосано. Думаешь, если бы она захотела, она бы не смогла? — Не сравнивай болт с гайкой! — огрызается Доппо, и Осаму невинно поднимает руки в знак капитуляции. — Но зачем им это? — действительно заинтересовывается Чуя, оборачиваясь через плечо к напарнику, — Какой у них мотив, если они действительно виновны? — Да какой у них может быть мотив?! — всплёскивает руками Куникида, — Зачем мы об этом говорим, если у них обоих есть точное алиби? — На все убийства? — вскидывает бровь Дазай. — Точно не установлено, когда были совершены остальные убийства. Прошло время и трупы успели разложиться перед тем, как их нашли. Но в ночь, когда нашли последнюю жертву и их якобы опознала старушка, и Маэ, и Огата были на других концах города с людьми, которые подтвердили их непричастность. — Тогда я не понимаю сути твоего морального конфликта, — поднимается с подлокотника Осаму, — Если ты так уверен, что они невиновны, то найди убийцу. Зачем ты ходишь вокруг да около? Он в ожидании смотрит на коллегу, и Куникида убийственно принимает его взгляд, зло поджав губы, но через пару секунд тяжело вздыхает, понурив голову. — У меня нет других зацепок. Есть только они. Я знаю, что их обвинение ложно, но не могу понять, за что можно зацепиться, не отталкиваясь от них. Дазай щёлкает двумя пальцами с улыбкой. — Вот, видишь, как легко признать свои ошибки. Если так хотите разгадать это дело и оправдать их, начните с того, что у вас уже есть. Подтвердите их алиби, поговорите с родственниками и знакомыми ещё раз, осмотрите место преступления, допросите свидетельницу по второму кругу. Было бы славно, если бы кто-то другой занялся жертвами, потому что через них легче всего найти настоящего убийцу. Злоумышленник откуда-то должен был узнать их группу крови, у них на лбу не написано. Найдите их медицинские карты, узнайте, кто имел к ним доступ и кто мог бы продать или воспользоваться этой информацией. Вообще возьмитесь за медработников. Конечно, по увечьям видно, что их оставил дилетант, не связанный с медициной, но простой дилетант бы не смог провернуть такую аферу без помощников. Ох, да! Не забудьте ещё с Мафией поговорить. Они же, всё-таки, курируют такие вопросы, как незаконная продажа крови. Короче, работы у вас невпроворот. А девушки пусть посидят пока, отдохнут. И, Куникида-кун, я бы не советовал тебе привязываться к подозреваемым. Я понимаю, что они молодые и обаятельные, но держи себя как-нибудь в руках. Пока Доппо уязвлённо хлопает глазами, разрываемый между тем, чтобы дать наглому консультанту по морде и поблагодарить за неплохую мысль, Дазай уже последний раз улыбается, разворачиваясь на пятках и направляясь в сторону выхода. Накахара закусывает губу, смотря ему вслед несколько секунд, а потом кидает Куникиде, что он сейчас вернётся, и подскакивает на месте, направляясь следом. Он последний раз смотрит в спину коллегам, когда они скрываются за дверью, и встряхивает головой, возвращаясь к первостепенной задаче. Немного странно, правда, они себя ведут. Но Куникида не может понять до конца, что именно не так. В конце концов он с тяжёлым вздохом поднимается с места, привлекая внимание всех остальных. Сегодня будет тяжёлый день, судя по всему, и теперь ему нужны все. Йосано сказала, что Ранпо прочитает как-нибудь это дело по диагонали, но надеяться, что это произойдёт так быстро, не стоит. Так что на Эдогаву надейся, а сам не плошай. Дазай слышит за своей спиной гулкий звук шагов, поэтому удивлённо оборачивается, замечая, как к нему по коридору идёт Чуя. Он вскидывает брови, с улыбкой кивая в сторону офиса: — С работы решил слинять в такое время? Там твой товарищ разрывается. Не хочешь ему помочь? — А ты? — тут же склоняет голову к плечу Накахара, встав прямо напротив и смотря ему в глаза снизу вверх. Осаму изображает долгую мозговую деятельность, подняв глаза к потолку. — Ну... наверное... нет. Я дал ему всю нужную информацию, а дальше пусть сам поразмышляет. Его за язык никто не тянул. А для меня это слишком скучно. — Скучно? — удивляется Чуя, — То есть, хочешь сказать, ты уже знаешь, кто убийца? — Я ничего не хочу сказать, — улыбается тот, — Я даже папку эту не открывал. Ты слишком переоцениваешь меня, когда думаешь, что я могу действовать совсем вслепую. И я уже сказал, что не буду заниматься этим делом. У меня есть другие планы. — И какие же, расскажешь? — опирается плечом на стену Накахара. Дазай улавливает требовательные нотки в его голосе, поэтому повторяет его действие с мягким спокойным вздохом. — Обязательно. Только чуть попозже. Чуе не нравится его интонация и странные улыбки. Он смотрит ему в глаза долгую минуту, но на них будто наложили пелену. Пустота. Там ничего нет. Это действительно пугает. Неужели он разучился понимать намерения своего напарника? — Куда ты постоянно убегаешь? — всё же сдаётся Накахара, — Я знаю, что ты не ездишь к себе в село. Я знаю, что у тебя нет парня или девушки. Я знаю, что ты не работаешь. Потому что я знаю, где ты живёшь, с кем ты встречаешься и над чем ты работаешь. Поэтому я не понимаю, какие у тебя могут быть дела. И снова пустота. Снова странная улыбка. Снова снисходительный взгляд. Будто Чуя чего-то не понимает. Будто Чуя не может чего-то понять. Дазай снова молчит, наклоняясь и быстро целуя Накахару в лоб с насмешкой на губах. — Увидимся дома. Он снова исчезает. Быстро, спокойно, так же, как появился. Накахара стоит на своём месте, напряжённо смотря ему вслед. Он не пытается его остановить, не устраивает истерик, больше не задаёт никаких вопросов. Он просто стоит там, тихо размеренно дыша через нос. Ему срочно нужна сигарета. Что, твою мать, не так? *** — Давайте закрепим. Всю ночь на шестнадцатое мая Вы были с Огатой Мари вместе, начиная с восьми часов вечера. Вы были у Вас дома, по адресу Ходогая три, на свидании. Она никуда не выходила, не уезжала. Разошлись вы на следующий день около часа дня, я правильно Вас поняла? — Всё верно, Йосано-сама. — Вы понимаете, что за дачу ложных показаний Вам грозит уголовная ответственность? — Прекрасно понимаю. И, тем не менее, от своих слов не отказываюсь. Всё, что я Вам сказал, является чистой правдой, и, если честно, я совершенно не понимаю, почему меня допрашивают уже в третий раз, а Мари всё ещё держат здесь при наличии крепкого алиби. — Спасибо за разговор, Курихара-сан. Более не смеем задерживать, — тяжело вздыхает Чуя, взмахивая рукой. Брюнет ещё секунду наблюдает за тем, как он что-то чёркает на листе бумаги, а затем поднимается на ноги, откланявшись в сторону Акико. Та сдержанно кивает, откидываясь на спинку стула. Когда парень покидает помещение, Йосано задумчиво наматывает локон на палец. — А ничего такой у Огаты молодой человек. Не красивей тебя, конечно… — Давай без твоих шуток. — Я чистую правду сказала, — ухмыляется девушка, ставя подбородок на его плечо и заглядывая в последний перечёркнутый пункт в списке на сегодняшний допрос, — Господи, неужели это всё и я наконец-то попаду домой… — И не говори, — соглашается Накахара тяжело вздыхая. Всё снова останавливается на мёртвой точке. Ничего нового, ничего того, что могло бы принести им пользу, — Надо спросить завтра, что там с жертвами у Куникиды. — Завтра, завтра и завтра, — потягивается Акико. Это был пятнадцатый допрос, — Сегодня я уже не в состоянии даже до машины дойти. — Донести? — Себя унеси, придурок, — самоуверенно фыркает она на его ухмылку, поднимаясь с места и накидывая на плечи чёрный пиджак. — А кто, кстати, допрашивает алиби Маэ? — спрашивает Чуя, повторяя её действие и зажимая папку подмышкой. Йосано задумывается на секунду, сведя брови к переносице. — Её брата-десятилетку? Вроде, к нему Ацуши и Кенджи приставили. — Я бы был аккуратнее. Вдруг они подружаться. Акико взрывается мелодичным смехом, когда открывает перед ними дверь, и они оба выходят в тёмный коридор участка. Им сразу кивают парочка охранников, заходящих внутрь, чтобы всё убрать и привести в порядок. Звонкий стук каблуков отдаётся эхом от плитки, когда они спускаются по лестнице. Йосано приглаживает блестящее в закатных лучах каре, пока Накахара пытается выудить из кармана пачку сигарет и зажигалку, продолжая размышлять об этом деле. Ничего не сходится. Новых зацепок они, к сожалению, вряд ли найдут. Наоми и Танидзаки должны были опросить всех соседей прошлых жертв и людей, живущих в домах рядом с переулком, где нашли пятилетнего мальчика. Если и там не будет никаких свидетелей, то они снова упруться в стенку. Шанс того, что через такой промежуток времени найдут орудия убийства на какой-нибудь помойке, равен почти нулю. Единственное открытие за сегодня — в крови двух первых жертв нашли цианид, что указывает на смерть от отравления, и только потом — кровавую расправу. Правда, следа от укола не нашли, а следовательно, яд попал в их организм через еду. Значит, первые блины были комом. Но на этом всё. Уже проверили: Огата и Маэ никогда не покупали цианид и не имеют в окружении знакомых врачей, способных им его передать. В общем, дело тупиковое. Утром Дазай буквально озвучил мысли Чуи: если Куникида уверен, что девушки не виновны, то нужно найти настоящего убийцу. Правда, если даже с медработниками ничего не вышло, то получится это совсем не скоро. А освободить их нужно как можно быстрее, так как уже пошли громкие заголовки в газетах и жалобы в полицейские участки. И это ещё стоит умолчать о том, что за честь Маэ вступилась её школа, ожидающая свою студентку на экзамены, а за Огату протестуют студенты Государственного Университета. Анго был прав: нужно либо быстро признать их вину, либо быстро оправдать. Но так как на них ничего нет, кроме показаний старухи, а все остальные улики отсутствуют, уже завтра можно будет их отпустить домой. Да, если завтра Куникида скажет, что ничего не нашёл, скорее всего, надо будет сделать именно это. — Ты какой-то странный последние дни, — озвучивает мысли вслух Йосано, когда они выходят на свежий воздух, — Особенно сегодня. У тебя ничего не случилось? Чуя оглядывается на неё через плечо, выдёргивая себя из потока сознания насчёт работы. Рабочий день окончен. Пора возвращаться в совсем не радужную реальность. Он откашливается, протягивая девушке сигарету, и она с радостью принимает её, закуривая от своей зажигалки, и выпускает дым через нос. — Скажи, — только после трёх затяжек подаёт голос Накахара. Слова даются ему тяжело, с понимаем, что он не хочет это спрашивать. Но что-то внутри не даёт ему закрыть рот, оставив мысли только в своей голове. Это же Йосано, — ты не замечала в последнее время, что Дазай стал странно себя вести? Ну вот. Так просто. Просто спросить. Он же не совершил преступление, так ведь? Акико задумывается, обхватывая фильтр губами. — Ты что-то определённое имеешь в виду? Я не так близко с ним общаюсь, поэтому не особо понимаю, о чём речь. — То, что он вчера сбежал с самого утра и сказал, что уходит по делам. И сегодня, — выпаливает Чуя, и тут же жалеет, когда девушка странно смотрит на него. — Я думала, ты знаешь, — удивлённо произносит она, — Когда он вчера уходил, он так смотрел на тебя, и я подумала, что ты в курсе. Нет. Ни разу, твою мать. — А если ты в общем, то ничего в этом странного нет, — меланхолично пожимает Йосано плечами, — Дазай всегда себе на уме, чем-то там себе занимается, куда-то убегает. Он же всегда себя так ведёт, разве нет? Тебе ли не знать. Да. Верно. Тебе ли не знать. Чуя ничего не отвечает, глубоко затягиваясь. Он оглядывается на линию горизонта, оперевшись спиной на капот машины. Во многом она права. Осаму ведёт себя не страннее, чем всегда. А если даже что-то действительно там есть, почему он обязан посвящать в свои личные дела Накахару? Они не в таких отношениях. Больше. Если бы там было что-то серьёзное, он бы обязательно сказал, так ведь? Чуя доверяет Осаму, почти так же, как себе. Но доверяет ли ему сам Осаму? Это не важно. Кажется, он просто себя накручивает. Тогда что не так? *** Когда-то он очень долго смотрел на этот вид пасмурными вечерами, солнечными утрами, ясными ночами, прожигая бесчисленное количество сигарет. Видеть его снова до сих пор непривычно. Белую рубашку мягко колышет морской ветер, согревая летним теплом. Птицы пролетают кучкой над крышей многоэтажки. Он стоит на балконе, положив на ограждение пачку сигарет. В ней осталась последняя. Видимо, день действительно выдался нервный. Он чувствует, как длинные отросшие волосы взметаются в воздух, полностью растрепавшись. Внизу разлился бесконечный океан огней. Жёлтых, красных, голубых. Свет из окон домов, вывески баров и клубов, уличные фонари, разноцветные лампочки крутящегося вдали колеса обозрения, белые фары машин. Это ночное солнце Йокогамы. Её дыхание, её жизнь, бурлящая и после заката. Море умеренно волнуется вдали, бьясь волнами о борты портовых суден, разбиваясь о скалы, прибывая белой пеной к пляжу. Внизу слышны голоса людей, свист мотоцикла, резкие сигналы автомобилей. Из распахнутого окна на этаж ниже гремит бас какой-то незнакомой Чуе быстрой песни. Юноша улыбается сам себе, вспоминая, как Мориту попросили не включать громко музыку после одиннадцати. Видимо, назло решила устроить у себя тусовку. Её можно понять. Сам Накахара бы поступил точно так же. Стряхивая пепел и наблюдая, как редкие искры подхватываются встречным ветром, рассыпаясь, словно фейерверк в небе, он слышит внутри квартиры поворот ключа в замке. Музыка заглушает звук, но он бы ни за что его ни с чем не перепутал. Он никуда не торопится, скидывая в пепельницу дотлевший фильтр и тут же поджигая следующую, последнюю сигарету в пачке. Сминает бесполезную картонку в ладони, оставляя на прежнем месте. Горечь оседает на губах, смоль окутывает горло, пальцы на руках замёрзли и мелко дрожат. Сегодня ясная ночь. Облака скрылись за линией горизонта, и лунный полумесяц завис над северной частью города. А чуть выше — отражение, будто в воде реки, белых тусклых огней. Других, маленьких, невидимых в сравнении с яркостью города. Сейчас его голова пуста. Он не старается сбежать, не думает о деле, не переживает о скором конце света или о том, сработает ли очередной план. Сейчас всё просто. Спокойно. Так, как, наверное, должен чувствовать себя любой простой человек, приходящий вечером из офиса домой. Клочок бетона балкона, зависший над высотой в шестнадцать этажей, — островок спокойствия в океане неумолимой жизни, на который его по случайности выбросило сегодня. Чуя слышит за своей спиной шаги. Мягкие, почти неразличимые на фоне остального шума, но почему-то звучащие намного громче. Он не оборачивается, свесив предплечья с перекладины и зажав сигарету зубами. Скрипит дверь балкона, открываясь шире, а затем рядом становится человек, сложив руки в замок. — Тебе не холодно? Интересный первый вопрос, заставляющий ухмыльнулся уголком рта. — Нет. Дазай кивает больше сам себе, тоже смотря прямо перед собой. Он придвигается чуть ближе, так, чтобы их плечи соприкоснулись, укрыв правый бок от ветра. Ничего больше не говорит, прислушиваясь к песне снизу и тоже понимая, почему она играет так громко в такое время. У Чуи нет желания задавать вопросов. Да и вообще говорить, если честно. Он специально не смотрел на часы с того момента, как пришёл домой, чтобы не знать, во сколько он вернётся. Зачем рушить хрупкое спокойствие, только, казалось, укрывшее квартиру? Он оборачивается, проходясь взглядом по его профилю. Замечая, как свет из комнаты мягко залегает в тенях, очерчивая острый подбородок и скулы. В карих глазах, кажущихся чёрными в полутьме ночи, отражаются, словно в зеркале, множество белых, жёлтых, голубых бликов. Каштановые завитки растрепались почти так же, как и рыжие. Чуя редко акцентировал внимание на том, насколько Дазай красив. Он тоже оборачивается к нему лицом через какое-то время, и на секунду кажется, что та улыбка, что играет на его губах, похожа на ту утреннюю, снисходительную, фальшивую. Но это совершенно не так. Теперь будто всё стало яснее. В зрачках больше нет пустоты. Накахара снова видит в них то, что видел всегда. Он снова видит в них своё отражение. — Как ты? Это правильный вопрос. Не о работе, не о новом деле, не о чувствах Чуи. Максимально абстрактный, чтобы дать шанс ответить так же абстрактно, не вдаваясь в подробности, чтобы дать шанс не врать и не возвращаться в пучину размышлений, а просто остаться здесь, в этом месте. — Нормально. А ты? То, что раздражало Накахару больше всего на этой планете, больше оскорблений, лжи, предательства, несправедливости, — когда люди не смотрели ему в глаза во время диалога. Прятали их, увиливали, отворачивались и запинались, когда всё же поднимали взгляд. Поэтому Дазай смотрит только в глаза, поддаваясь глубине. — Сейчас хорошо. Ого. Чуя вскидывает брови, но ничего не отвечает, с вырвавшейся улыбкой затягиваясь плотным дымом. Песня внизу меняется. Теперь Накахара её знает. Спокойный инди-рок мешается с сигналами автомобилей, с громким смехом гостей Мориты, с едким запахом сигаретного дыма. — Поделишься сигаретой? — У меня последняя. Ты опоздал. Юноша проворонивает момент, когда в карих глазах мелькнул огонёк веселья, поэтому, когда снова зажимает фильтр зубами, пугается, потому что сигарета вдруг исчезает. Он с осуждением оборачивается, наблюдая, как Дазай ехидно затягивается своим сворованным трофеем. — Ну и как это называется? — закатывает глаза Чуя, когда в его лицо выдыхают дым, — Совсем совесть потерял? Отдай обратно. Последней не делятся. — Ты давно здесь стоишь, а я только пришёл. Имей хоть каплю эмпатии. — Отдай обратно. Накахара в ожидании требовательно протягивает обнажённую ладонь, изогнув шрам на брови в знак того, что он непреклонен. Спустя долгую минуту напряжённого зрительного контакта Осаму вдруг усмехается, затягиваясь снова, и Чуя уже было закатил глаза, готовясь разразится притензиями, как вдруг его обхватывают за подбородок, опалив губы холодом и оставляя на них горечь табака. Мысли смазываются, и пустота в голове расходится гулким эхом, распадаясь до размеров атома. Дазай аккуратно выдыхает снова, и дым вздымается между ними клубами, обжигая на секунду веки. Это не похоже на то, что было раньше. Спокойно, мягко, аккуратно. Ещё одно движение языка, и он уже отстраняется, снова улыбаясь. — Так пойдёт? У Накахары нет ресурса врать о том, что нет. В ушах, помимо громкой музыки снизу, теперь звучат гулкие удары пульса. В глазах, помимо ярких бликов огней, сияет теперь ещё что-то другое. Поэтому Чуя кладёт свою холодную руку на тёплую чужую шею, ощущая под пальцами шершавость белых марлевых бинтов, и целует его снова, сам подавшись вперёд. Волосы запутались. И рыжие, и каштановые. Глаза закрылись. И карие, и голубые. Но в ушах продолжает звучать какая-то песня, слов которой уже не разобрать. Оказывается, пустота может быть спасительной. По крайней мере, сегодня вечером. *** Четверг — Ничего! Абсолютно! — картинно машет руками Куникида, наворачивая пятый круг у стола Накахары. У Чуи уже всерьёз начала кружиться голова от такого концерта, но он как может пытается скрыть приступ тошноты, чтобы не раздражать и так нервного коллегу. Видно, что Доппо действительно переживает. Его действительно волнует это дело, его действительно волнует судьба этих девушек. Это очень на него не похоже, — Амбулаторные карты привязаны к разным больницам, жертвы обслуживаются в разных медицинских центрах, есть всего три пересечения. Я опросил всех, кто имел доступ к информации пациентов, но и там тишина. Никто ничего не знает, никто ничего не видел, все карты на месте. Я даже переслушал все сплетни по совету Йосано: эта коварная женщина сказала, что именно слухи хранят в себе намного больше информации, чем пустые слова незнакомцев, — девушка, уместившаяся на край чуеного стола, закатывает глаза, а Танидзаки издаёт нервный смешок, тут же получая по затылку от Наоми, — И что? Да ничего! Никто иной со странными просьбами не подходил, никто не мог ничего продать, и в конце концов главврачи каждый раз негодовали за то, что я в чём-то обвиняю их подчинённых, и вежливо просили меня удалиться. — Вежливо? — пытается показать своё участие в диалоге Чуя, подперев кулаком подбородок. — Как же! Чуть ли не швабрами меня выгоняли, — Доппо наконец останавливается в своём метании, уперев руки в боки. Дазай, уже в приступе морской болезни, незаметно расслабленно выдыхает, — Это какой-то кошмар. В общем, здесь тоже по нулям. Маэ и Огата и здесь не причастны. — Или просто не засветились, — вдруг подаёт голос Осаму, и все удивлённо оборачиваются на него. Не ожидав такого резкого внимания к своей персоне из-за такой, казалось бы, незначительной фразы, игравший до этого в какую-то игру на телефоне Дазай поднимает руки в знак капитуляции, — Просто шутка. Не надо так уж серьёзно реагировать. — Сейчас не время шутки шутить, — тяжело вздыхает Йосано, и Кенджи, удивительно серьёзный сегодня, в согласии кивает с подоконника. — Алиби Маэ Рики достоверно, — говорит Ацуши, но, несмотря на волнение из-за массового обращённого на него внимания, откашливается и продолжает: — Её брат рассказал, что их мама оставила её посидеть с ним, пока она работает в ночную смену, и они до часа ночи смотрели кино, а после она его уложила и ушла к себе спать. Когда он поднялся ночью попить воды, сестра спокойно спала у себя в комнате. — Тоже самое с алиби Огаты Мари, — соглашается Акико, — У них с парнем была бурная ночка, уснули в обнимку, а разъехались ближе к полудню следующего дня. — Завидую, — вздыхает Дазай, за что получает осуждающий взгляд Куникиды и незаметный раздражённый взгляд Чуи, заставляющий улыбнуться. — Насколько я понимаю, свидетельница опозналась, — тихо произносит Кёка, — раз у обоих есть алиби. — Так и есть, — соглашается Куникида, заметно приободрившись, — Это значит, что мы можем опровергнуть единственную улику и снять с них обвинения? — Не так быстро, — поднимает указательный палец Дазай. Он вообще не рад был участвовать в этом обсуждении, потому что его позиция насчёт "Ничего не вижу, ничего не слышу, если дело касается поручения Анго" оставалась устойчивой, как каменная стена, но как на зло вся орава подлетела к их с Накахарой столам. Сначала Куникида пришёл махать руками перед Чуей, за ним подтянулась Йосано, Кенджи, проходящий мимо, уловил знакомые имена в речи и забыл, куда шёл, умостившись рядом, а потом и остальные, заметив плотное столпотворение, сползлись сюда по зову сердца, — Если мы снимем с них обвинения, не оставив других подозреваемых, то общественность тоже не будет в восторге. По городу разгуливает маньяк, так кровожадно расправляющийся с невинными людьми, и остальные двадцать семь человек с четвёртой отрицательной будут находится в зоне риска. — Анго просил их оправдать. Мы свою задачу выполняем, разве нет? — вскидывает бровь Чуя. — Анго не видит дальше своего носа. Возможно, из-за этих ужасных очков. Оправдывай-не оправдывай, а других зацепок у нас нет. Где искать настоящего убийцу? Воцаряется громкое молчание, где большинство тупит взгляды в пол. Неизвестно. Поиски Наоми и Танидзаки ни к чему не привели. Куникиду погнали ссаными тряпками из больниц, но и там ничего нет. С помощью допросов утвердили алиби. Орудия убийства так и не нашли. И единственное, что остаётся неизменным, — то, как алкоголичка Ватанабэ Юи продолжает на каждом углу орать и том, что видела настоящих убийц, и они — Огата Мари и Маэ Рико. Оправдать без иных предположений нельзя. Оставлять их под арестом — подставить репутацию правительства и полиции под угрозу. Решить дело невозможно. Это определённый тупик. — Ранпо-сан не смотрел папку? — поднимает взгляд в надежде Ацуши. Акико неопределённо качает головой, рефлекторно оттягивая зубами ткань перчаток на пальцах. Эту привычку Чуя заметил уже давно: это значит, что девушка борется с сильным желанием закурить. — Утром позвонил и сказал, что он и Фукудзава-сан в командировке. Я выслала дело ему на почту и слёзно падала в ноги, за что вы мне все ещё будете крупно должны, но я не знаю, когда он сможет его просмотреть и уж тем более дать вразумительный ответ. — Пятница завтра, — испуганно шепчет Танидзаки, но все слышат и настолько тихую фразу, звучащую словно гром среди ясного неба. Единственный, кто остаётся в этой компании непоколебимым и спокойным — Дазай. Он с незаинтересованным видом вернулся к своей игрушке в телефоне, и все настолько погружены в раздумья, что замечает это только Накахара. Вроде бы, именно Дазаю Анго поставил срок до пятницы. Почему тогда он сейчас ничего не говорит? Неужели, уже знает ответ? Или, возможно, ему просто всё равно? Чуя не знает. Теперь ему кажется, что он вообще мало что знает о своём напарнике. И одна мысль об этом залегает чёрной тенью далеко в подсознании. Он как может старается её прогонять, игнорировать, делать вид, что его это не волнует, не задевает. От него постоянно что-то скрывают. С ним перестали говорить. Именно это и есть та связь, что была между ними в семнадцать? Это и есть то мнимое доверие? «Он всегда такой. Тебе ли не знать?» Чуя знает. Но с ним Дазай никогда таким не был. Что не так? — Значит, раз такой умный, решай это сам, — взрывается внезапно Куникида, хлопнув злосчастной папкой по столу Осаму. Тот не ведёт и бровью, лишь медленно поднимая взгляд. — Я уже сказал, что лучше перепишу квартальный отчёт вручную, чем пойду на поводу у Анго. Я отказался от этой заварушки, и именно ты, Куникида-кун, высказал желание взяться за это. А теперь, когда перед вами встала очевидная проблема, вы решаете… — Хватит. Накахара произносит это вполголоса, но Дазай тут же замолкает, повернув голову к нему. Йосано высоко вскидывает брови, упираясь ладонями в его стол, когда он поднимается с места. Ацуши и Кёка, стоящие за его стулом, опасливо смотрят ему в спину. Распаленный Доппо расширяет глаза в удивлении, прикрыв рот. Наоми неосознанно делает шаг назад за спину Танидзаки, а Кенджи только свешивает ноги к полу, готовясь разнимать драку, если понадобиться. Что-то пугающее есть в этой фразе. Что-то намного более серьёзное, чем бессмысленные крики и ссоры. Одно тихое слово выводит из равновесия всё помещение, будто в полной комнате орущих людей упала со стола фарфоровая чашка и разбилась на тысячи осколков, вернув понимание реальности. Чуя смотрит только в искренне удивлённые карие глаза напротив, когда наклоняется, подбирая коричневую обложку с единственной надписью "1986". — Я закончу это дело сам. Находясь в центре столпотворения, он будто говорит это всем, но на самом деле обращается только к одному человеку. — Нам нужно было оправдание? Отлично, я их оправдаю. А дальше пусть разбираются так, как пожелают. Это больше не будет проблемой ВДА. Спасибо за содействие. Никто не производит и звука, когда Накахара хватает свою шляпу, надевая на голову, следом за ней — ключи от машины, а после круто разворачивается на пятках, уходя в сторону выхода. Он не хлопает дверью, не повышает голос, не говорит больше ничего. Он просто уходит, скрывшись в темноте коридора. Когда все отмирают, удивлённо глядя друг на друга в непонимании, что это было, а Куникида сконфуженно откашливается, потирая затылок, Йосано наконец обретает чувство контроля над собственным телом, будто всё время до этого её опаляло ледяным морозом, исходящим от слишком близко стоящего Чуи, и оборачивается на Дазая. Она не умеет читать его мимику так, как это делает Накахара. Она никогда не старалась увидеть в его глазах хоть что-то. Но в этот момент, когда только она, казалось, обратила внимание на него, ей кажется, что она увидела что-то запрещённое. Скрытое за сотней замков от простых людей. В его чёрных зрачках промелькнул белый блик, а затем так же быстро потух. И всё снова исчезло. Всё снова вернулось на круги своя. Уже через секунду его лицо разглаживается, а на губах играет привычная улыбка. — Что ж. Одной проблемой меньше, разве нет? Это то, что он говорит. Без странной интонации, без наигранности и фальши. Либо она настолько мастерская, что девушка просто её не замечает. Он снова становится таким, как прежде. И теперь Акико уже не так уверена в том, что она уловила что-то за эту долю секунды. Ей же могло показаться, верно? Свет не так упал. Вот же, его глаза такие же, как прежде. Карие, без каких-либо затемнений или белых пятен. Он же всегда такой, разве нет? Вот только Йосано не знает, так ли это на самом деле. Не ясно, как после такого все возвращаются обратно к своим делам. Но именно это и происходит через какие-то жалкие пятнадцать минут. Уже через час все будто забывают обо всём, разгребая обычную офисную работу. Будто не было дела о восьми убийствах. Будто Накахара взял выходной, сославшись на головную боль. Дазай не является исключением. Он — ещё одна шестерня в этом актёрском механизме. Он подкалывает Ацуши, пьёт кофе с Акико на перерыве, ссорится с Куникидой из-за недописанных отчётов. Он не опровергает легенду, а только, казалось, ещё больше поддерживает её, ведя себя абсолютно так, как обычно. Юноша даже не выходит из офиса по своим "делам", не выходит даже покурить. Но стоит солнцу скатится к линии горизонта, стоит Кенджи первому выскочить за дверь в конце рабочего дня, как он аккуратно вешает небрежно брошенное на соседний стол чёрное пальто на спинку стула, а затем исчезает за дверью, пожелав всем хорошего сна. Йосано совершенно выкинула из головы то, что увидела в ставших на секунду чёрных глазах, поэтому не провожает его фигуру взглядом из окна, когда край бежевого плаща скрывается в тёмном переулке. *** Чуя не думал, что совместный разговор — хорошая идея. Но терять время на то, чтобы говорить с двумя девушками по отдельности, совсем не прельщает, поэтому он пользуется своим значком сотрудника ВДА практически впервые за всё время работы, прося об этом маленьком одолжении. Полковник ломался положенные для такой высокой должности пять минут, но дал своё согласие. И вот Чуя уже снова сидит здесь: в комнате допроса, где позавчера сидели Танидзаки и Куникида, вчера — он и Йосано, и теперь он очень надеется, что это его последнее посещение этих стен. Пустота заполняется мутной водой. Кислород вытесняют мысли и вопросы, которые он не хочет озвучивать или задавать. И не будет. Это ведь не его дело, верно? Только где-то в груди клокочет явная обида. Ту, которую не описать словами. Чуя не хранит обид. Он говорил всегда прямо, в момент, когда эмоции кипят, когда легче кричать или бить, чем даже просто дышать. Чуя прямой, как доска — именно так говорил всегда Дазай. В выражении чувств так точно. Но теперь он чувствует себя обманутым. Даже преданным, если быть точным. Это далеко от того, что он чувствовал пять лет назад, когда впервые увидел уже давно переставшие дымиться мятые куски металла — всё, что осталось от убитой взрывом машины. Всё это можно решить одним разговором. Всё это можно стереть, всё это можно исправить. Но с ним не хотят говорить. Что может быть такого, чтобы Дазай хотел скрыть это от Чуи? На самом деле, — там может быть всё. Он же часто так делал раньше. Так же он делал ещё месяц назад. Каждый раз Накахара поступался своей гордостью, посылая на хуй, но уже через пару дней возвращаясь к старому. Каждый раз Накахара с уважением не лез туда, куда его не пускали, и ждал, когда всё объяснят. Каждый чёртов раз. Но теперь что-то изменилось. Теперь Чуя воспринимает это по-другому. Они в коридоре, состоящем из закрытых дверей и светофоров. Где один прячется, а другой стоит на бесконечном красном, переминаясь с ноги на ногу. Больше всего раздражает наглость. Она выражается в том, что Дазай даже не пытается скрыть, что избегает его. Она выражается в том, что Дазай упрямо делает вид, что ничего не происходит, даже когда видит, что Накахара всё прекрасно понимает. Он играет в прятки, запретив Чуе его искать до того момента, пока он не досчитает до миллиада. И Чуя считает. С каждым числом повышая тон всё больше и больше. Или Чуя сам запретил себе оборачиваться через плечо, пока Дазай умело не спрячется? Так больше не может продолжаться. Или Накахара дойдёт до пика. Нужно просто поговорить. Спокойно, не срываясь, спросить обо всём. И тогда Осаму должен всё рассказать. Ведь он доверяет Чуе, так? Если так, то что не так? Чуя примет любой ответ. В конце концов, он не его мама, не жена, даже не партнёр. Они просто сожители и напарники, раз на то пошло. Дазай не обязан отчитываться о каждом своём шаге. Он никогда этого и не требовал. Но то, что происходит сейчас, переходит грань дозволенного. Просто поговорить. Кажется так просто. И может быть таковым. Если Осаму хоть раз высунет язык из задницы. Дверь уже привычно скрепит, открываясь, и Накахара поднимает, взгляд, наконец видя воочию тех, вокруг кого ходил кругами последнюю неделю. Маэ Рика и Огата Мари. Да, наверное, именно так он их себе и представлял. Пробегаясь глазами по светло-рыжим кудрям и тёмным длинным волосам, по холодным ярко голубым и яростно синим глазам, по ухмылке на тонких и призрении на пухлых губах, по телу пробегают неясные мурашки. Фата Моргана. — Вы уверены, что хотите проводить допрос без наручников? — серьёзно спрашивает светловолосый крепкий офицер. — Да, — кивает Чуя, моргая один раз, — Думаю, с двумя хрупкими девушками я уж как-нибудь справлюсь. Более высокая высокомерно фыркает на эту фразу, за что тут же получает в бок от другой брюнетки. Накахара ухмыляется уголком губы, наблюдая за этим. Пока их усаживают на стулья, с особой опаской снимая наручники с Мари, тогда как Рика с радостью разминает затёкшие запястья, он наблюдает за ними, делая мелкие пометки в голове. О взглядах, о мелких мимических деталях, о характерах. Выстраивается длинная логическая цепочка о том, как они к нему относятся, о том, как они настроены по отношению к охране и месту заключения, о том, что они думают о своём обвинении. Её конец замыкают несколько определённых предположений, и по мере разговора он будет мысленно ставить под каждым галочки или крестики. И если всё сойдётся так, как нужно, то уже сегодня они смогут ночевать у себя дома. А если нет... То Анго погуляет лесом, пока они ещё какое-то время будут исполнять танцы с бубном, ища доказательства их вины. Он не спешит начинать диалог, даже когда дверь закрывается, и они остаются только втроём. Стоит посмотреть, что они будут делать, когда обычный допрос свернётся немного в другое русло. — Здравствуйте, — через секунд тридцать смело решает подать голос Огата, складывая руки на груди. Видно, что она действительно рада наконец избавится от проклятых оков и освободить запястья, но не показывает этого, чтобы не выдать благодарности очередному допросчику. — Здравствуйте, — тоже кивает Чуя. — Я не понимаю, вы нас всем, что-ли, будете показывать? — возмущенно произносит Рика, — Тут зоопарк, или мы какой-то изысканный антиквариат? Что-то не вижу, чтобы у меня третья нога выросла. Уже через секунду она получает по затылку сбоку, и зло шипит, сверкая глазами в сторону подруги. На ту это не производит и грамма впечатления, не смотря на то, что от прошлого взгляда Маэ Танидзаки был готов в обморок упасть. — Прекрати уже, — закатывает глаза Мари, встряхивая рабочей ладонью. — Не надо меня затыкать! Я как экспонат полмесяца по выставкам хожу! — Не одна ты, между прочим, но я же себя как конченая не веду. — Кто тебе такое сказал? — Дамы, — разводит руками в примирительном жесте Накахара, и обе тут же замолкают, расходясь взглядами в разные стороны. — Извините, — бурчат обе себе под нос одновременно. У Чуи есть очень сильное чувство дежавю, почему-то. Поэтому он чуть смягчается, всё же разбавляя тишину. — Ещё раз здравствуйте. — Уже раз сорок здоровались, — снова заводиться Рика, — Скажите уже сразу, сколько у Вас там человек работает, чтобы я подготовилась хотя бы. Всем, кому не лень показывают… Звучит ещё один хлопок, и тёмная макушка снова качается вперёд. — Успокойся, я тебе говорю, — цедит сквозь зубы Мари, кидая извиняющиеся взгляды на Накахару, на которые тот только с улыбкой медленно моргает, — У меня развязаны руки впервые за неделю, и теперь тебя вообще ничего не спасёт. Несмотря на разгорячённый пыл девушки, эта глупая угроза, явно не способная осуществиться хотя бы потому, что в комнате сидит Чуя, почему-то возымела эффект, и Маэ тяжело вздыхает, обиженно потирая затылок. — Здравствуйте… Ситуация настолько абсурдная, что все отравляющие последние дни мысли вылетают из головы, и Накахаре стоит большого труда не рассмеяться. — Я Чуя Накахара, сотрудник ВДА и всё в таком роде, думаю, вы знаете формальности, — решает пропустить травмирующие приветствие он, — Что бы вы не подумали, Огата-сан и, уважаемая, Маэ-сан, я здесь действительно не для того, чтобы Вас допрашивать. Вы, конечно, такое уже слышали не раз, но я действительно хочу с вами просто поговорить, и сам искренне надеюсь, что это последний и мой, и Ваш диалог внутри этих стен. Видимо, допросный шаблон рвётся, потому что Рика удивлённо распахивает глаза, а Мари высоко вскидывает брови в изумлении. Все эмоции, которые сейчас видно на их лицах, указывают на то, как же они затрахались за всё это время. Отношения к серийным убийцам не самое лучшее, особенно, если под удар попали дети. И, несмотря на то, что их вина ещё не доказана, а местные сотрудники бояться им даже в глаза смотреть из-за понимания, что держат людей за одну улику, они уже натерпелись сполна. Большего, чем должны терпеть восемнадцатилетняя и двадцатилетняя молодые девушки. И если они действительно невиновны и сидят тут за просто так, тогда ситуация ещё более плачевная. — Ну, что спросите? — подставляет кулак под подбородок Маэ, хлопая ресницами с высшей степенью невинности, — Убивала ли я? Нет, не убивала, никого из них. Я их даже в лицо не видела. Ни деда, ни пятилетку, ни школьницу. — Закройся хоть на секунду, самая умная и смешная, пока я тебе язык не вырвала, — угрожающе склоняется к ней Мари, но через секунду опоминается, обращаясь к Чуе: — Это была дружеская угроза, если что. Накахара кивает, поджав губы. — Очень хорошо понимаю. Боже, как Мори умел сохранять перманентное спокойствие на лице в такие сцены, когда им с Дазаем было по пятнадцать? Даже удивительно, как Куникида мог ими проникнуться. Но не суть. — Я так понимаю, что с вами особо не говорили о том, что вы якобы совершили. Это звучало как утверждение, но обе девушки кивают. — Начнём с очевидного. Вас обвиняют в убийстве восьмерых человек, — Накахара достаёт из файла восемь снимков, и Маэ наконец успокаивается, склоняясь к ним ниже, а Огата задумчиво сводит брови к переносице, — Посмотрите на них внимательно и скажите, знаете ли вы этих людей? Он наблюдает за их реакциями, когда Мари поднимает самую близкую к ней фотографию с изображённой на ней шестнадцатилетней школьницей, и изучает её холодным взглядом около минуты. Вглядывается в черты лица, рассматривает форму одежды, но в конце концов тяжело вздыхает, откидывая от себя. — Нет, я её не знаю. Про остальных даже говорить ничего не буду, мне не знакомы их лица. Она относится к этому разговору заметно серьёзней, чем её подруга. То ли из-за того, что Чуя вызывает у неё чуть больше уважения, чем Куникида, хотя бы потому, что не старается строить из себя вышестоящего и адекватно рассчитывает свои силы, позволив им говорить без наручников, то ли из-за того, что она правда надеется, что этот допрос будет последним. У неё волевой характер, это видно невооружённым глазом. Чего нельзя сказать об импульсивной и скрытной Рике, которая бегает взглядом между всеми фотографиями с наглой полуулыбкой на губах. — Ну, вот этого я, может быть, знаю, — указывает она пальцем на снимок двадцатисемилетнего парня посередине. Чуя удивлённо вскидывает брови, а Мари хмурится, вглядываясь в изображение. — Правда? — Да. Может, в каком-нибудь порно-журнале снимается. Повисает напряжённое молчание, в котором Огата хлопает себя ладонью по лицу с тяжёлым вздохом, а Накахара не может понять, шутит она или нет. У неё настолько спокойная и ненавязчивая мимика, что быть уверенным трудно. — Вы сейчас серьёзно? — решает уточнить он. — Нет конечно! — восклицает Маэ, и начинает говорить более размеренно, довольная, что смогла его подколоть: — Три взрослых мужчины, школьница, детсадовец, какой-то наркоман, две женщины, одна из которых уже давно, к сожалению, не молода. Откуда я могу их знать? А хотя, ладно. Всех лично. Вот это мой дядя, вот это… — Девушка, — обрывает с непроизвольно вырвавшейся улыбкой Чуя, и она действительно останавливается с извиняющемся взглядом. — Простите её. Она у нас просто девочка с отклонениями, — произносит Мари, и Рика морщится, как будто ей довольно болезненно сжали бедро под столом, — и очень тонкой душевной организацией. — Это уже просто доходит до абсурда, — вздыхает Маэ, — Поймите меня, около двух недель меня таскают по допросам каждый чёртов день, содержат в не самых лучших условиях, и каждый день я вижу разных людей, которых больше никогда не встречу. Сначала прокуроры и офицеры, позавчера был ваш коллега, сегодня Вы. Не подумайте, Вы довольно приятная компания по сравнению с государственным детективом, который был готов мне ногти вырывать. Просто уже не выдерживаю. — Не надо мне этого объяснять, — сдаётся Накахара, — Я всё понимаю. Выступайте сколько хотите, у меня на такое иммунитет. — Тоже общаетесь с неадекватами? — спрашивает Огата, и Чуя одним взглядом говорит ей о том, что у него ситуация буквально аналогичная. — Но давайте вернёмся на несколько секунд назад. Как я понял, никого из них вы не знаете. Тем же лучше для вас. Как вы думаете, что объединяет всех этих людей, исключая тот факт, что все они погибли и всех этих жертв приписывают вам? Мари задумчиво проходится взглядом по столу, а Рика даже не задумывается, выдавая: — Гражданство? Это вызывает ещё одну улыбку. Боже, если они действительно убийцы, то им нужно срочно менять место учёбы на актёрский, а место работы на Портовую Мафию. Мори бы оторвал их с руками и ногами за такой уровень конспирации. — Да, всё верно. Они все из Йокогамы. Но, может быть, можно сказать что-то ещё? — Уши, нос, рот, это не то? — Так, ладно, — выдыхает Накахара, складывая руки в замок на столе, — Дело в том, что у них всех одна группа крови. Эту информацию они слышат впервые. Видно по ставшему серьёзным лицу Маэ и сведённым к переносице бровям Огаты. — Какая? — спрашивает последняя после долгой паузы. — Четвёртая отрицательная. Самая редкая группа крови в мире. Девушки задумчиво оборачиваются друг другу. — Как мы знаем, ни у вас, ни у ваших родственников, друзей или знакомых такой группы крови нет, — продолжает Чуя, — Следовательно, если бы вы были виновны и охотились за ней, не могли использовать её для переливания вашим нуждающимся близким. И продать тоже не могли, так как чёрный рынок пуст. Тут нитка обрывается не только потому, что эти варианты развития событий невозможны, а ещё и потому, что кровь не пропала. — То есть, все жертвы остались с полным набором крови? — удивляется Мари. — ...Сорок пять ножевых ранений и тридцать три пулевых, тут полный набор крови просто не мог остаться. — Меня сейчас вырвет... — тихо говорит Маэ, прикрывая рот ладонью. — Рано. В общем, полного набора крови быть и не могло, но всё, что вытекло из жертвы, и есть то, что должно было находится внутри, — объясняет Чуя, — Погрешность возможна, но настолько минимальна, что её нельзя бы было использовать для иных целей. В этом заключается сложность вашего дела. И если мы хотим вас засадить, а поверьте, большинству более выгодно найти ещё улик и засадить вас, то нужно узнать ваш мнимый мотив. Но мотива у нас нет. Всё жертвы были убиты по-разному в разные промежутки времени. Здесь пулевые, здесь расчленение, а этого мужчину нашли через неделю в чемодане в Нью-Йорке, куда он прилетел на самолёте с другим багажом, прошу прощения за подробности. То есть, почерки разные, и единственным мотивом может выступать только кровь, которая, как мы знаем, вам не нужна. Орудия убийств нет, отпечатков пальцев нет, судебная экспертиза ничего не нашла. По факту вы никак не связаны с этим делом и мы вас держим только за неимением других вариантов и потому, что вас опознала наша прекрасная свидетельница. Последняя формальность, я бы хотел подтвердить ваше алиби. Можете повторить мне ещё раз, где вы были в ночь на шестнадцатое мая? Рика приходит в себя первая после этого монолога, тут же взмахивая рукой: — Мама попросила меня посидеть с моим младшим братом. Всю ночь я была с ним. — Отлично. Брат об этом уведомлён? — Конечно, — усмехается она. — Хорошо. Что насчёт Вас? — поворачивается он к Мари, мысленно ставя пометку в голове. Она закладывает короткие волосы за уши, всё ещё размышляя над новой информацией. — Я пила вино в компании молодого человека. Всю ночь мы были вместе. — Молодой человек об этом уведомлён? — по форме спрашивает Накахара, вспоминая его собственный вчерашний диалог с Курихарой. Она фыркает с улыбкой. — Издеваетесь? Конечно. — Удивительно, — закатывает глаза Маэ, за что получает уничтожающий взгляд сбоку. Пытаясь скрыть улыбку, Чуя занимает руки тем, что собирает фотографии обратно в папку. — Что могу сказать, — подводит черту он, ставя мысленно галочку под последним предположением, — Если вы действительно невиновны, то вас оправдают. Моя задача была в том, чтобы подтвердить это, что, в целом, у меня получилось. Я отдам приказ о вашем освобождении из-под стражи. На данный момент вы продолжите быть подозреваемыми, но теперь полиция будет разбираться дальше. Домашний арест, думаю, намного лучше, чем полный. Сдавайте свои экзамены со спокойной душой. Не могу обещать, что это ваш последний диалог с сотрудниками правопорядка, но очень сильно на это надеюсь. На секунду девушек оглушает эта новость. Новость о том, что им впервые поверили. Новость о том, что допрос действительно закончился хоть чем-то, кроме очередной наизусть выученной дороги до камеры. Они долго смотрят на него, потом друг на друга, до конца не веря своему счастью, а потом на губах Рики расцветает счастливая не наигранная улыбка. — Спасибо. Вы, наверное, самый адекватный полицейский из тех, кого мне не посчастливилось знать, если Вас можно так назвать. Накахара усмехается, примеряя это слово на себя. Удивительно, как странно и непривычно оно звучит, несмотря на то, что последние полгода он сотрудник Детективного Агентства. Это... приятно, в какой-то степени. — Наверное, можно. Я сам ещё до конца не привык, — он поднимается с места, поправляя перчатки на руках, — Мне ещё стоит уладить кое-какие формальности, так что ждите постановления об освобождении. Огата всё это время смотрела на него с сомнением, будто до конца не верила, что он действительно это сделает, но когда он действительно закрывает отвратительную папку с номером "1986", впервые за последний месяц расслабленно выдыхает через нос. — Хорошего дня. Было приятно с Вами поработать. — Взаимно, — улыбается он, покидая помещение и оставляя их самих справится с бурлящими внутри эмоциями. Следуя знакомой дорогой по тёмным удручающим коридорам, он наконец чувствует себя спокойным. Будто груз слетел с души. Это дело действительно волновало его своей подноготной, и расправится с ним ощущается как победа в длинной серии воин. Он забывает, что его личная война ещё не закончена. И обе стороны отказываются подписывать мирный договор, продолжая медленные удары по линии фронта. *** Время абстрактно. Так один раз сказал ему Дазай. Возможно, сегодня Чуя впервые может с ним согласится. Когда входная дверь закрывается с тихим хлопком, а в нос бьёт знакомый запах приготовленного утром завтрака и табачного дыма после вчерашнего вечера, Накахара полностью уверен в том, что нужно поговорить. Он скидывает с ног туфли, оставляет шляпу в прихожей на комоде и проходит в зал. Хлопок по выключателю, яркая вспышка тёплого света, и пустота. Его здесь нет. Он выглядывает через арку на кухню, но и там не замечает знакомой фигуры. — Дазай? Голос отдаётся эхом от стен, распространяясь по огромной площади. Тишина. Тихий рёв проезжающих внизу автомобилей, речь людей, звуки улицы, льющиеся из распахнутых окон. Ответа нет. Чуя сводит брови к переносице, оглядываясь на часы. Без пяти десять. Он ещё около часа подписывал необходимые бумаги в участке, параллельно пытаясь не ругаться с недовольным полковником, потом заезжал в магазин, поэтому приехал так поздно. Рабочий день в Агентстве кончился почти четыре часа назад. Медленными шагами юноша проходит в коридор, аккуратно приотворяя вторую дверь слева от зала, и заглядывает внутрь. Темнота. Тишина. Он даже включает свет на всякий случай, чтобы наверняка. Но его нет. Окончательно ахуев от жизни, Чуя возвращается в прихожую, только сейчас замечая, что на вешалке не висит бежевый плащ. Значит, точно не дома. Ладно. Никто никуда не торопится. Не то, чтобы Накахаре было свойственно нервничать по пустякам. Какая разница, во сколько он вернётся? Не маленький же мальчик, комендантский час для него уже не актуален. А о том, где он был, можно спросить и после того, как они поговорят. Он не следит за временем, когда выкладывает продукты из пакетов, когда готовит себе быстрый ужин, сразу ставя вторую порцию в холодильник, когда ест, когда падает на диван перед телевизором, без особого интереса листая каналы, когда выходит на балкон выкурить положенную сигарету. Он никого не ждёт, сидя у окошка и вышивая крестиком. Делает всё то, что сделал бы и так, никуда не торопясь и вообще не думая ни о чём. Мысль о том, что что-то не так, приходит тогда, когда он впервые оглядывается на часы, выдохнув дым через нос. Пол первого. Вот теперь возникают вопросы. Но и сейчас Чуя не волнуется. Не переживает, не заполняет голову глупыми мыслями. Они просто живут вместе. Дазай волен приходить тогда, когда его душа пожелает. Просто такого раньше не было. Просто они не говорили с самого утра. Когда он усаживается в кабинете за стол, подобрав в руки первую попавшуюся книгу и специально закрыв окно, чтобы было меньше звуков и легче было уловить поворот ключа в замке, Накахара уже целеустремлённо смотрит на часы время от времени. Просто из интереса, насколько Дазай ахуел по шкале от одного до десяти. Но вскоре число прочитанных страниц переваливает за сто пятьдесят, а время за два часа ночи. И вот тогда из головы уже постепенно вытекает смысл прочитанных слов, и они просто не доходят до мозга. Вот тогда он уже хмурит брови каждый раз, когда смотрит на минутную стрелку. Это просто странно. И ничего большего. Мысль о том, чтобы просто позвонить, растворилась на фоне остальных. Зачем названивать и выяснять, во сколько он вернётся? Он что, маленький мальчик? Пусть сам разбирается. Это не его дело. На пятой сигарете мысли уже не такие радужные. Потому что каким бы ублюдком Дазай ни был, он всё ещё оставался Дазаем. Тем человеком, с которым могло случится буквально что угодно, начиная от прыжка в реку и заканчивая похищением Мафии. В горле встал похожий ком, который Чуя чувствовал и тогда, когда его на двое суток забрали в плен. Но и сейчас он не берёт телефон в руки. Это всё ещё не его дело. В три часа ночи Накахара сдаётся. Сидеть и ждать под порогом он не собирался, а глаза уже натурально слипались. Может, если напился, сам найдёт дорогу под утро. Поэтому Чуя тушит свет в квартире, уходя спать. Плевать. Во сне нет ничего необычного. Всё такой же знакомый чёрный экран под веками до самого утра. Никакой тревожности, и даже интуиция снова молчит. Он не ворочается по кровати, не смотрит в потолок, закусив губу. Он засыпает ровно в тот момент, когда голова касается подушки, и просыпается ровно в тот момент, когда слышит непрекращающуюся трель будильника. С обычным недовольным стоном сбивает телефон с тумбочки, шарит по полу рукой в попытке выключить эту пытку, привычно щурится от яркого света из панорамного окна и в очередной раз клянётся сам себе, что купит чёртовы шторы. Абсолютно спокойное утро, такое же, как и все до него. На часах семь пятнадцать, когда Чуя заходит в ванную, брызгая в лицо ледяной водой, и наконец вспоминает причину, по которой проспал так мало и чувствует себя так хреново. Возвращается в коридор, сняв резинку с запутавшихся волос, заглядывает в комнату через оставшуюся со вчера приоткрытой дверь. И снова не видит ничего. Точнее, никого. Кровать заправлена, так же, как вчера. Вещи разбросаны так же, как вчера. Никаких изменений. Он устало опирается плечом на дверной косяк, сложив руки на груди. Не нашёл дороги, значит. Дазай не ночевал дома. И вот теперь Накахара действительно переживает. Из-за чувства непонимания, обиды, злости, тревоги. С ним могло случится всё, что угодно. Либо он просто решил не возвращаться. Чуя сдаётся, возвращаясь к себе за телефоном. Без колебаний набирает знакомый номер, прикладывает динамик к уху, слушая знакомые длинные гудки и разглядывая крыши многоэтажек снизу. Он не взял трубку. Ни на первый раз, ни на второй. Третий раз Накахара из гордости звонить не стал. Что-то похожее последний раз было с ним около года назад. Уже шесть месяцев не было ни разу, чтобы он не поднял телефон. И вот снова на той стороне молчание. От того, чтобы не швырнуть раскладушку в стену, его спасает мнимое чувство самоконтроля. Это уже за гранью. Теперь ясно, что не так. *** Пятница Куникида чуть не роняет стопку документов на пол, когда дверь открывается слишком резко и слишком громко ударяется об стену. Поправив очки на лице, он зло смотрит на вошедшего, но тут же поумеряет пыл, когда видит в дверях Накахару. Даже удивительно, почему оба напарника решили прийти сегодня так рано и по отдельности. На первый взгляд в нём нет ничего необычного: отглаженная рубашка, небрежно завязанные в хвост волосы, шляпа на голове. Всё так же, как и всегда. Только почему-то он не здоровается ни с кем в ответ, быстро пробегаясь каким-то странным взглядом по помещению, и когда останавливает его на спокойно сидящем за своим столом Дазае, вдруг замирает, медленно выдыхая носом. Доппо никогда не был сплетницей и не любил следить за своими коллегами. Он считал это высшей степенью кретинизма и безделья, если у людей хватает времени знать всё о жизни других людей, но не хватает на то, чтобы выполнять свою работу. Но сейчас Чуя выглядит немного страннее, чем обычно, когда быстрым шагом подходит к их столам, поэтому Куникида неосознанно забывает о стопке документов, одним глазком наблюдая за ситуацией. Он же это не из личных побуждений и не для того, чтобы кого-то подслушать и шептаться на обеде с Йосано. Просто хочет удостовериться, что его товарищ после вчерашнего работоспособен, не заболел, в здравом уме и светлой памяти. Вот о Дазае действительно стоит переживать, потому что пришёл он чуть ли не вторым после самого Доппо. — Привет, — поднимает взгляд Осаму на подошедшего со спокойной улыбкой. Куникида не видит со своего места, какие эмоции играют на лице Накахары, так как тот стоит к нему спиной, но зато прекрасно видит, как он оглядывается по сторонам, говоря на тон ниже: — Нужно поговорить. — Хорошо, давай поговорим, — невинно кивает Дазай, смотря на него снизу вверх. Почему-то Чуя не разделяет его настроения, но почему, Куникиде сказать трудно, не видя его лица и не зная всей истории. Так что он наблюдает за эпизодом, вырванным из контекста. — Пошли отойдём. Зато Доппо хорошо видны наигранные эмоции Дазая, когда он в непонимании вскидывает бровь. — Зачем? — Надо, блять, — почти неслышно цедит Накахара, хватая того за локоть и буквально рывком вытягивая в вертикальное положение. На удивление, Осаму не высказывает недовольства, позволяя увести себя обратно в коридор. Когда они проходят мимо стола Куникиды, он замечает, как гневно дёрнулась скула Чуи, но уже через секунду обе их фигуры исчезают за дверью, не дав разглядеть получше. Юноша ещё секунду втыкает в стену, а затем откашливается, в замешательстве смотря на свой стол. Кажется, он совершенно забыл, над чем работал, настолько его выбило из колеи всё произошедшее. Конечно, такое случалось практически каждый день, все давно уже привыкли. Особенно Доппо, потому что, будучи в дуэте с Дазаем, ещё и не такие представления устраивал. Но что-то странное было во взгляде Чуи и слишком напускном спокойствии Осаму. Хотя это, конечно, не его дело. Пусть сами разбираются со своими межличностными проблемами. Он всё равно ничего не понял из того, что увидел. Главное, чтобы не подрались там же и не пришлось потом платить за ремонт офиса и за медицинское обслуживание, а остальное — не его проблемы. — Ну что, не хочешь мне ничего сказать? — оборачивается Чуя, когда они отходят на достаточное расстояние для того, чтобы даже криков не было слышно в офисе. Его до хруста в челюсти раздражает то, как Дазай умело разыгрывает искреннее удивление. — Я? — опирается он спиной на стену, — Это же ты хотел со мной поговорить. — Да. Как раз о том, что ты со мной не говоришь. Он смотрит на него долгую минуту, и Чуя ненавидит каждую секунду этого времени, пока на него направлен снисходительный взгляд, похожий на взгляд доброго родителя на капризного ребёнка. Он ненавидит эти чёртовы прятки. Его терпение разошлось по швам. — Мне кажется, ты преувеличиваешь, — с сомнением произносит Дазай, — Мы достаточно часто с тобой говорим, вот вчера, например. Или сейчас… — Прекрати. Желание спокойного диалога тоже испарилось. Чуя трезво оценивает свои силы и понимает, что после такого уже ни о каком спокойствии и речи идти не может. — Ты не ночевал сегодня и не взял трубку, когда я тебе звонил, — начинает он, выдыхая через нос. Он старается говорить это без интонации. Чтобы была не так прозрачна бурлящая обида и гнев. Он помнит, что это не его дело. Он, чёрт возьми, очень хорошо держит это у себя в голове, — Может, расскажешь, как так вышло? Маска спокойствия не даёт ни трещины. Это настолько хорошо сшитый костюм, что не видно ни шва. Проблема в том, что Дазай не надевал его рядом с Накахарой. Никогда. Никогда до этой недели. — Да, прости. Сначала как-то не пришло в голову, а когда стало поздно, решил, что ты уже спишь и не буду тебя беспокоить. А потом подумал, что увидимся уже на работе. Я не видел пропущенных, наверное, не слышал. Не слышал. Да ты что, блять. Как у тебя всё просто, твою мать. Контролировать свою речь достаточно сложно. Сложно не задавать вопросов, сложно не выходить из себя настолько, чтобы стала заметна не только злость. Сложно не врезать ему прямо сейчас, стоя так опасно близко. — Мне стоит спрашивать о том, где ты был, или и так понятно, что у тебя опять были "дела"? — А что, ты переживал? — провокационно улыбается Дазай, складывая руки на груди. Вот это было очень близко. Очень близко к тому, чтобы вылить всё прямо сейчас, не дожидаясь удобного момента. — Нет. Это же не моё дело. Дазай видит, что Чуя всё понимает. И продолжать вести себя так, будто ничего не происходит... Боже, это намного тяжелее, чем он предполагал. Это намного тяжелее всего остального. Может, другого шанса поговорить не будет. Теперь Накахара не уверен, что сможет выловить Осаму ещё раз. Если теперь абсолютно нормально не ночевать дома, не брать трубку и убегать с работы. Если теперь нормально делать вид, что они просто коллеги по работе, иногда отправляющиеся вместе на миссии. Если теперь нормально делать из Чуи идиота. Если теперь их отношения — поле боя. Тогда лучше высказать всё сейчас, не пытаясь успокоиться и выйти на мирный диалог. И посрать, что он там подумает или скажет, если ему так посрать на самого Чую. Юноша уже открывает рот, чтобы это сделать. Конечно, Дазай это знает. Конечно, он знает, что перешёл черту дозволенного. Поэтому быстро берёт всё в свои руки. — Я вдруг вспомнил, что мне тоже нужно с тобой поговорить. И, конечно, это работает. Это, блять, работает. Потому что Накахара зависает, с надеждой глядя на него. С надеждой, что это всё закончится. Но только забывает, с кем имеет дело. — Я всё-таки просмотрел ту злосчастную папку вчера по диагонали, пока вы с Куникидой волосы друг на друге рвали. Не мог же я бросить своих коллег в таком бедственном положении. Поэтому всё устроил, нужно срочно ехать. Отлично. Это опять сработало. Потому что такая быстрая смена темы выбивает Чую из колеи, и он даже не находится с нормальным ответом, то открывая, то закрывая рот. — Ты о чём вообще, блять? — О вашем деле о восьми убийствах, — спокойно отвечает Осаму. — Причём тут вообще оно? Я же его вчера закрыл. Я их оправдал, разве не это требовалось? Да и ты, сука, столько выступал, что не будешь в этом участвовать. — Считай, только ради тебя, — пожимает плечами тот, — Тебя же оно волновало, разве нет? — Я же сказал, что закрыл его, — раздражается Накахара, прекрасно понимая, что Дазай просто съехал с темы, — И мы вообще говорили о… — Значит, я его открыл снова, — он настолько откровенно обрывает его, что это даже смешно, — Ты же хотел, чтобы я работал? Я как раз этим и занимаюсь. Поехали, только забери своё пальто со стула в офисе. Ты вчера его забыл, я там же и повесил. От слишком большого количества новой информации одинокая мысль "он оставил его вчера на стуле, а не забрал с собой, значит, знал, что не вернётся домой" просто не успевает осознаться. Чуя быстро встряхивает головой, хмуря брови. — Куда мы, твою мать, поедем? — Я всё расскажу позже. Просто доверься мне. Это ужасно смешно. То, как звучит сейчас это «доверься мне» при всех обстоятельствах. Ещё неделю назад Накахара бы спокойно сделал именно так. Но теперь напряжённо выдыхает, проталкивая все слова обратно кипятиться в горле. Он снова поступается своей гордостью, принимая чужие правила. *** — Уже как домой. Я и то там реже бываю. — Ничего, нам не привыкать. Спасибо, что без наручников. — Как экзамен сдала? — спрашивает Мари, смотря в глаза подруге, потому что скромный интерьер комнаты допроса за последний месяц выучила уже наизусть. Рика тяжело вздыхает, подперев голову рукой. — Ну как я могла сдать, если всё время проторчала тут? Я вчера домой пришла только около десяти. Там подождала, пока мама с братом нарыдаются от счастья, и завалилась спать сразу, впервые на нормальной кровати. Ничего приятней в жизни не испытывала. Чуть не проспала. Сидела там уже спокойно. Кажется, после подозрения в восьми убийствах ничто больше не может так сильно на меня повлиять. Теперь экзамен, к которому готовилась два года — полная хрень. Половину заданий просто было лень решать, а то, что написала, даже не проверяла. Хотела поскорее уйти оттуда. На меня все смотрели как на инопланетянина, но подойти и спросить обо всём боялись. Очень прискорбная картина, если честно. Как думаешь, долго ещё такое внимание будет? — Долго, — не колебаясь, отвечает Огата, заплетая волосы в пучок, — Мы теперь как тигры-людоеды, сбежавшие из зоопарка. Каждая собака узнавать будет. — Я, конечно, люблю внимание, но от такого мне просто тошно, — Маэ передёргивает, когда она только думает об всех косых взглядах в аудитории утром, поэтому меняет тему, — А у тебя как первый день на свободе прошёл? — Бесполезно. Тоже самое, что у тебя. Сделала вид, что рада снова видеть отца, посидела поговорила с мамой, приняла ванну. Господи, это лучшее, что я когда-либо испытывала. И уехала к Таро. — Фу, избавь меня от этих мерзостей. — Ты сама спросила. — Я знаю, — Рика задумчиво наматывает локон на палец, уставившись к знакомую серую столешницу, — А теперь мы снова здесь. Я уже даже не верю, что это когда-нибудь закончится. — Вот именно. Уехать не успели, как уже снова допрос. И опять "разговор", — закатывает глаза Мари, — Заебали, честно слово. Если опять будут стандартные вопросы… Она замолкает, не успевая поведать, что она сделает с очередным сотрудником правопорядка, как в комнату заходит высокий незнакомец в бежевом плаще с короткими вьющимися каштановыми волосами и яркой улыбкой на лице. Маэ тут же обращает внимание на белые бинты, обёрнутые вокруг его шеи, рук, а Огата обращает внимание на Накахару, плетущегося за ним с хмурым выражением лица. — Прошу прощения за опоздание, — произносит брюнет, усаживаясь на стул напротив Рики, — Очень торопились. Настолько сильно, что чуть не словили пару штрафов. — Словили, — огрызается явно менее спокойный Чуя, усаживаясь рядом и поднимая голову, — И снова добрый день. Девушки переглядываются, нахмурившись. — Не ожидали снова Вас увидеть, — с сомнением говорит Огата, — Накахара-сама и… — Дазай Осаму, — с тяжёлым вздохом представляет он, — Мой коллега. — Да, к сожалению, я тот, кто вырвал вас из ваших домов сегодня, — с улыбкой говорит тот, придвинувшись ближе, — Дико извиняюсь. Вы только вчера смогли наконец расслабиться, а я снова вас сюда загнал, моя оплошность. Надеюсь, не сильно потревожил. Просто хотел уточнить пару деталей. Надолго не задержу таких прекрасных дам. Он вдруг замолкает, как-то очень странно глядя на Рику, и та это замечает, ухмыльнувшись уголком губы и вскинув бровь. — Что-то не так? — Извиняюсь, засмотрелся в Ваши выразительные глазки, Маэ-сан. Чуя раздражённо выдыхает, а Мари так вообще расходится в гримасе отвращения, глядя, как засветилась её подруга. — Ей восемнадцать только месяц назад исполнилось, — как бы невзначай подмечает она. — Да, это очень мило, — соглашается Чуя, — Но мы, правда, тут все на допросе, если кто-то не в курсе. Дазай никак не реагирует, лишь склоняя голову к плечу с хитрой улыбкой. — Так что, снова играем в блиц-опрос? Спросите, где были, что делали? — Рика подхватывает его волну очень быстро, тоже переходя на такой расслабленный тон голоса, — Я уже говорила только Вашему Агентству два раза, или Вы надеетесь, что я отвечу что-то другое? — Нет, — подставляет ладонь под щёку Осаму, — Просто работа у меня такая, знаете ли. Приходится с опасными преступниками иногда общаться. — Ох, — томно вздыхает Маэ, кокетливо округлив глаза, — И Вы хотите сказать, что мы опасные преступницы? — Что Вы. Вы сегодня подарок. — Меня сейчас вырвет, — кривит губы Мари. — Поддерживаю, — соглашается Накахара и складывает руки на груди, обмениваясь с ней коротким взглядом. Дазай обиженно оборачивается к нему, а Рика толкает подругу в плечо. — Ладно, видимо, мило поболтать нам не дадут, — с тяжёлым вздохом произносит Осаму, и брюнетка ещё более обиженно смотрит на Огату, которая разве что руками развела в немом "Фу, избавь меня от этих мерзостей", — так что придётся перейти к вопросам. Вы знаете, где находятся трущобы Йокогамы? Чуя вообще не понимал, почему они здесь находятся и зачем было устраивать этот допрос по пятому кругу даже после того, как они закрыли дело, а девушек отпустили. Поэтому и набор вопросов не знал. Когда едете на мотоцикле, вообще трудно что-то нормально объяснить, а учитывая то, что Дазай даже не пытался, — невозможно. И теперь он сидит здесь, просто наблюдая за всем этим цирком. "Просто посмотри на них ещё раз, но теперь под другим углом". Это всё, что было ему сказано уже перед дверью. — Трущобы? — задумчиво поджимает губы Рика, видимо, тоже не ожидав настолько странных вопросов, — Это те, что возле реки? — Всё верно. Коренные, значит, всё-таки. — Мне кажется, по мне видно. — Репутацию знаете? — Знаем, поэтому не ходим. Удивительно, как она с радостью поддерживает даже такой абсурдный диалог между допросчиком и подозреваемой. — Не ходите? То есть, ни разу не были? — вскидывает брови Дазай. Девушка молчит несколько секунд, подняв взгляд к потолку. — Ммм, Мари? — в надежде оборачивается она через плечо. — А, то есть мы вспомнили, что у нас не свидание? — раздражённо всплёскивает та руками, на что получает два извиняющихся взгляда, — Ну по малолетке, может быть, лазили по гаражам. Знаете, амбары высокие, мост там ничего. Детьми были, что теперь, осуждать за это? — Хорошее у вас детство было, — улыбается Дазай, — У меня тоже что-то похожее было. Чуя кидает на него косой взгляд, но молчит. — Отлично. В клубах любите бывать? Какие коктейли там пьёте? Накахара уже даже не удивляется уровню ебанутости вопроса на государственном допросе и впервые замечает, как Огата полностью расслабляет лицо, и теперь смотрит только на свою подругу. Та ведёт себя так же, как обычно, смахивая волосы с плеча. — Клубы не очень любим. Да и времени особо нет. — А если бы было, что бы заказали? — невинно настаивает Осаму с улыбкой, — Вот, например, "Кровавая Мэри" вам нравится? — Не пробовала, — без заминки отвечает она, но теперь уже смотрит ему в глаза как-то по-другому. Будто... с бо́льшим уважением, что-ли? — Я больше виски люблю. Дазай поражённо выдыхает. — У Вас, оказывается, прекрасный вкус. А говорили, только шампанское недавно попробовали. —Это я сказала Вашему коллеге с очками, — улыбается Рика, — Уж больно он был на моего учителя математики похож. Не хотела его пугать. Накахара незаметно усмехается, пряча это за рукой. Осаму не выдаёт своего веселья, оборачиваясь к Мари: — А что насчёт Вас? — Мне всегда пытались разрекламировать "Кровавую Мэри", как только узнавали имя. Поэтому из принципа не пила, — чуть подумав, отвечает та, до того в своей манере, что Чуе даже кажется, что ему показалось, — Предпочитаю вермут или водку. — Прекрасно, — улыбается Дазай до того слащаво, что даже Накахаре становится не по себе, — Но отойдём от темы алкоголя, вы же ещё так молоды. Что насчёт врачей? Есть ли кто-нибудь у вас из знакомых в этой сфере? Они переглядываются. Но уже через секунду расходятся взглядами по прежним местам. — Нет, к сожалению, — пожимает плечами Маэ, откидываясь спиной на спинку стула, — Хотя довольно полезные знакомства были бы. — Только если кто-то из одноклассников поступал, — рассматривает свои ногти Огата, — Но я не слежу за их жизнями. Мне своей хватает. Их голоса стали более напряжёнными. Язык тела менее раскрепощённым. Чуя хмурится. И что это значит, учитывая такие невинные и никак не связанные с делом вопросы? — Как скучно, когда обсуждаются такие приземлённые вещи, — грустно говорит Дазай, но зачем тут же приободряется, — Тогда вернёмся к интересному. Были ли в вашей жизни наркотики? Он скачет с темы на тему специально, чтобы сбить мыслительный процесс, если он сейчас проводится в их головах, чтобы заставить их потеряться, заставить начать рассуждать о том, к чему эти глупые вопросы. Это Накахара понимает только сейчас. Улыбка на губах Маэ дрожит. Но она холодно берёт себя в руки, ни разу не уводя взгляд от лица Дазая. Огата сглатывает, но тоже ведёт себя очень спокойно. Спокойней, чем обычно. Рика усмехается. Нагло, смело, напрямую. — Я помню, что Вам только что восемнадцать исполнилось, — добавляет Осаму, когда напряжённая тишина затягивается, — Но давайте честно. — Трава, — произносит Мари быстро. — Трава? — переспрашивает Дазай, вскинув брови, — Какая? Зелёная там, крапива, укроп? Чем сейчас дети балуются? — Это уже слишком раннее детство, — Маэ сдалась. Это видно по расширившимся с интересом зрачкам, — В шестнадцать. Трава — марихуана. Брали у её одноклассника, когда иногда тусовались с ними. Так, баловались иногда, мы же, всё же, в Йокогаме живём. Но это было давно, сейчас, конечно, осуждаем такое. Но я даже не знаю, в стране ли он сейчас. Мари? — Не знаю, — вздыхает Огата, — Я же говорю, что не слежу за одноклассниками. Тем более, за такими. Дазай молчит пару секунд, с улыбкой наблюдая за ними. Потом приоткрывает папку с делом, лежащую перед Чуей, никуда не торопясь, будто специально, потягивается, встряхивает волосами. Они смотрят на него в ожидании. — Ну, что могу сказать, — в конце концов произносит он, — На этом, наверное, всё. Позвольте задать последний вопрос. Вам оранжевый идёт? Накахара хмурится, а девушки практически одновременно улыбаются. Чуе кажется, что почему-то все всё понимают в этом помещении, кроме него. — Предпочитаю чёрный, — заканчивает Рика. — Жаль, придётся привыкать. Что насчёт красного? — Намного более предпочтительно, — отвечает Мари. — Чудо, — Осаму хлопает по столу ладонями, поднимаясь с места, — Спасибо за достаточно милый диалог. Было приятно пообщаться, более не смею задерживать. Чуя мало что понимает, тоже выходя за ним. Сейчас у него в голове полная каша, не готовая к тому, чтобы её переварить. Девушки не прощаются. Они остаются на своих местах, хотя, вроде бы, их отпусти обратно по своим домам. Они продолжают сидеть за столом. Рика с улыбкой оборачивается к подруге, которая напряжённо хрустит пальцами, глядя в стену. На секунду их взгляды пересекаются. Они знают, что обе всё поняли. — И что это было? — выскакивает за напарником в коридор Накахара, большими шагами пытаясь его догнать. Тот закинул руки за голову, мечтательно полуприкрыв глаза, — Может, объяснишь суть этого гениального диалога? — Ну, что могу сказать... — чуть замедляет шаг Дазай, чтобы тот смог идти рядом, — У нас смертная казнь в стране отменена? Чуя зависает на секунду, нахмурившись. — ...Нет ещё. — Нет, значит, — Осаму грустно вздыхает, выворачивая на лестницу, — Жаль. Хорошие были. Может, к себе? — в надежде оборачивается он. — О чём вообще идёт речь, Дазай? — выпаливает Накахара, потирая переносицу. Ему кажется, что ответ лежит где-то на поверхности, и ему нужна последняя подсказка, чтобы его найти. — Я бы приютил, — сдаётся тот, — Жаль не эсперы, так бы вообще все карты сошлись, я бы уже Анго набирал. А так... Ну, ты их видел последний или предпоследний раз в своей жизни. — Ты понял, что они виновны из того, что им не идёт оранжевый? — вскидывает бровь Чуя. — Ну да. Тюремная форма им не понравится. Поэтому добрый дядя Дазай смилуется подарит им смертную казнь вместо заключения. Накахара останавливается, странно глядя на него. — Они убийцы? Осаму тоже оборачивается с грустной улыбкой. — Да. — Но как? — Ты узнаешь всё чуть позже, там слишком долго объяснять. Я сам позвоню Анго, не переживай. Между ними максимум три метра расстояния. Чуе кажется, что вся сотня километров. Мимо проходят с десяток молодых офицеров, закрывая пустое молчание своими разговорами и приглушённым смехом. Они как вода обтекают две замершие в открытом море скалы, угрюмо смотрящие друг на друга. — Ты, кажется, хотел со мной поговорить? Дазаю приходится чуть повысить голос, чтобы его можно было различить на фоне остального шума. Он слишком устал играть в прятки. Устал считать до миллиада, устал ходить кругами вокруг голых бетонных стен в поисках ответов. Устал быть единственным, кому это вообще всё нужно. Поэтому тогда, когда край бежевого плаща мелькает за углом, даровав надежду на конец игры, Чуя просто разворачивается, последний раз окинув площадь взглядом, и уходит. — Нет. Увидимся дома. Осаму провожает его удивлённым взглядом, когда он проходит мимо, первым скрываясь на лестнице. Но ничего не говорит. Не пытается остановить, не пытается кинуть в след шутку или подкол. Просто стоит на месте, позволив ему уйти. В который раз позволив ему уйти. Ещё один удар по линии фронта, который вполне мог стать для них фатальным. *** Дазай ненавидит лето. В частности, из-за отвратительной духоты, яркого солнца и отсутствия тени в узких улицах города. А ещё потому, что сдавшие экзамены школьники бегают компаниями по тротуару, галдя обо всех и всём, заглушая городские улицы своими голосами. На небе, как на зло, ни облачка, поэтому юноша снимает с плеч плащ, оставаясь в рубашке с жилетом. Он бы с радостью накинул ткань на голову, чтобы спасти тёмную макушку от ярких солнечных лучей, да только это привлечёт не желательное внимание прохожих. Молоденькие девушки и так провожают его мечтательными взглядами, и если раньше он бы на них ответил, даже, может быть, подмигнул, если девушка была симпатичная, то сейчас преимущественно смотрит себе под ноги, думая о своём. — Дазай Осаму, кажется? — раздаётся вдруг знакомый голос сбоку, и ему просто приходится поднять голову на такое точное обращение. Перед ним стоит Рика, сложив руки за спиной. По её телу струится фиолетовое платье, в котором он видел её буквально двадцать минут назад, по плечам рассыпались тёмные волны волос, а в её ярко-голубых глазах, на солнце ещё более лазурных и притягательных, горят белые огоньки веселья. Осаму удивляется, как она смогла его догнать за такое короткое время. Или, может, это действительно случайность. Как жаль, что он не верит в случайности. — Да, всё верно. Блондинка, сидящая на летней веранде в кафе напротив и последнюю минуту пытающаяся невербально привлечь его внимание, уязвлённо фыркает, находя в Рике свою соперницу. Маэ мягко улыбается, проходясь по нему изучающим долгим взглядом, а затем невинно оглядывается вокруг. — А... Ваш напарник ещё здесь? Дазай приподнимает уголок губы, вешая пальто на сгиб руки. — Улетел на крыльях ночи, к сожалению, — грустно вздыхает он, — Он у нас очень ответственный работник. Девушка понимающе кивает, озорно блестя глазами. — Жаль. Ну, может, Вы сделаете мне небольшой подарок и... посидите со мной на прощание? Не очень бы хотела провести свой последний день на свободе в компании рыдающей семьи. Он очень хорошо её понимает. Тем более, сам никуда не спешил. Не сказать, что этот собеседник, — тот, о ком он думал последние полчаса, но тоже не самый плохой вариант. Поэтому оглядывается вокруг себя, вспоминая, на какой улице находится. — Если Вы не соврали и действительно предпочитаете виски, то могу угостить. — Я никогда не вру, — мелодично смеётся она, прекрасно зная, что даже сейчас нагло обманывает, — А что, Вы знаете хорошее место? — Да, тут неделеко. Рика удивительно проницательна для своего возраста. Это то, что он заметил в ней намного раньше привлекательной внешности и гипнотизирующих глаз. Она знает, как ими воспользоваться. А ещё знает, что на Осаму такое не сработает. — Не хотите угостить даму сигаретой? — спустя пару минут спокойно прогулки спрашивает она. — С чего Вы взяли, что я курю? — усмехается Дазай. Девушка задумывается на пару секунд, вдыхая знойный летний воздух. — От Вашего плаща пахнет табаком, а от рук и тела нет. Что странно, учитывая Ваши бинты, которые определённо бы впитали запах. Они выглядят чистыми, следовательно, Вы меняли их сегодня утром. Значит, последний раз Вы курили вчера. Я бы могла подумать, что Вы просто стояли рядом с теми, кто потребляет никотин, но... не знаю, Вы похожи на человека, который бы курил. Он удивлённо оглядывается на неё, встречаясь с ней взглядами, и спустя десять секунд она сдаётся, тяжело вздохнув. — Я просто увидела у Вас сигареты в кармане, когда Вы заходили. Дазай расслабленно смеётся, доставая из левого кармана пачку. — А я повёлся. — Я знаю, — усмехается Маэ, благодарно кивая на дар. — Меня не отругает Ваша мама за то, что я приучаю Вас к плохому? — А то, что Вы ведёте меня в незнакомый бар пить с Вами виски, не считается? — Вы сами попросили. — Я и сигарету сама попросила. Что-то успокаивающее есть в их беседе не о чём. Что-то успокаивающее есть в её компании. Она отвлекает от неприятных мыслей. Она заполняет пустое пространство собой. И пусть они оба знают, что это её последняя прогулка на свободе. И пусть они оба знают, что она — восемнадцатилетняя девушка, беспощадно убившая восемь человек. Молодого парня, свою ровесницу, пятилетнего ребёнка, который младше её брата всего на пять лет. Дазая это абсолютно не напрягает. Он прекрасно помнит, кем был сам в свои восемнадцать. Просто есть небольшой диссонанс от внешности к сути человека. Всё же её глаза действительно сбивают с толку. Но, возможно, только потому, что у неё они тоже голубые. Она элегантно присаживается на стул, взбалтывая в стакане золотистую ароматную жидкость. Девушка оглядывается вокруг себя, подмечая скудную, но очень уютную атмосферу, тёплые лампы под потолком, пустынную барную стойку и всего несколько посетителей, исключая их, что редкость для вечера пятницы. Молчит несколько секунд, разглядывая свой напиток, пока сам Осаму делает внушительный глоток. Она никуда не торопиться, думая о чём-то своём. — Может, Вы всё же сжалились, и мне не придётся носить оранжевый? — как-то грустно улыбается Рика. Она не боится смерти. Не пытается сбежать из страны за сутки, хотя ей предоставили такой шанс, не пытается скрыться, покончить с жизнью. Она спокойно принимает свою судьбу. Она знала, на что идёт, когда совершала преступление. И знала, что, даже подстроив всё так прекрасно, как у них с Огатой это получилось, есть шанс того, что в Йокогаме найдётся такой детектив, как Дазай или Ранпо. Шанс был один на миллион. Но она и его предугадала. Это... странно для её возраста. Хотя он не знает, что ей пришлось пережить. — Ну, да, — чуть подумав, отвечает Осаму, — Оранжевый Вам и правда совершенно не к лицу. Это вызывает у неё улыбку, и Маэ опирается спиной на стойку, оборачиваясь к залу. — А у нас практикуют электрический стул или расстрел? — Насколько я знаю, расстрел. — Прекрасно, — мечтательно прикрывает она глаза, — Подождите, это, получается, парное самоубийство? Моя самая влажная фантазия наконец-то исполнится. Дазай поражённо вскидывает брови, рассматривая её профиль. В этот момент он действительно проникся к ней намного большим уважением, чем тогда, когда узнал, как они это всё провернули. — Это Ваша мечта? — Как Вам сказать... — с улыбкой поворачивает Рика голову, — С ней — самый страшный кошмар. И он очень хорошо понимает её взгляд. Кажется, даже лучше, чем когда-либо понимал свои собственные мысли на этот счёт. — И если это всё-таки будет самоубийство, — с усмешкой продолжает Маэ, — то я надену красивое белое платье. Я же могу выбрать, в чём меня хоронить будут? — Я думаю, это можно устроить. Девушка стукает своим стаканом по его, осушая чуть ли не наполовину, даже не поморщившись. — Действительно, довольно приятное место, — подмечает она, облизав губы, — Я бы обязательно ещё сюда сходила. Как жаль, что вряд ли выйдет. — Я не очень люблю его, — вдруг добавляет Осаму, и она с интересом вскидывает бровь, потому что полчаса назад он назвал его хорошим, — Точнее, не люблю здесь бывать. Но обязательно бы пришёл сюда ещё раз перед своей собственной смертью. — Тогда ходите каждый день, — констатирует Рика, делая ещё один глоток, — Кто знает, когда именно случится Ваша смерть. Он ухмыляется, щёлкая двумя пальцами по стеклу стакана. Виски идёт золотыми волнами, а шарик льда даёт мелкие трещинки. Дазай бы никогда не подумал, что малолетняя преступница может стать хорошей собеседницей. Хотя Маэ, конечно, нельзя назвать простой малолетней преступницей. Но это не меняет того факта, что это их последняя встреча. На секунду ему даже становится жаль её. Но только на короткую секунду. Спустя два часа, когда переулок уже накрыли розовые солнечные лучи, а жара наконец спала, он открыл перед ней дверь, выпустив на свежий воздух. Девушка с радостью вздыхает его носом, будто ловя последний аромат свободы, и оборачивается на пятках. — Что ж, спасибо за компанию. Было невероятно приятно пообщаться с таким человеком. Вряд ли когда-то в жизни ещё раз такого встречу. — Спасибо за вечер, — тоже кивает Дазай, а затем усмехается, подкалывая: — Что ж, счастливой Вам дороги в тюрьму. И Рика улыбается. Но уже как-то по-другому. Более снисходительно, проходясь по нему последним взглядом. — Вам тоже. И тут же отворачивается, не прощаясь шагая по улице. Ветер развивает тёмные волосы, подол платья взвился в воздух, а под нос она напевает какую-то мелодию. Осаму замирает на месте, глядя ей вслед. «Вам тоже». Но потом заходится в хриплом смехе, откидывая голову к небу. *** Чуя быстро закуривает, подходя к мотоциклу. Если честно, у него абсолютно нет ни времени, ни желания здесь более находится. Этот полицейский участок ещё долго бы преследовал его в кошмарах, если бы они, конечно, ему снились. Он припарковался на самом солнце, поэтому недовольно цокает языком себе под нос, пряча выжигаемые яркими лучами глаза за полями шляпы. Опирается поясницей на мотоцикл, разглядывая живущую пятничной жизнью улицу. Подмечает лица прохожих, одежду, вслушивается в диалоги, считает фонарные столбы у дороги. Делает всё, лишь бы не оставаться один на один со своими мыслями, пока вдыхает спасительный чёрный дым. Хочется, чтобы небо заволокло тучами, и начался сильный дождь. Но этого, конечно, не произойдёт — на голубом куполе ни облачка. — У Вас, оказывается, не только шляпа классная, — слышит он знакомый голос сзади, и тут же оборачивается, замечая там Мари. Она спокойно отпускает рукава чёрной рубашки, закатывая их по локоть, и растёгивает верхнюю пуговицу, тоже спасаясь от жары. На её шее болтается серебряная цепочка с красным камнем на подвеске. На его озадаченный взгляд она лишь кивает на мотоцикл, и Чуя наконец понимает, что она имела в виду. — Благодарю, — улыбается он, делая ещё одну затяжку. — Раньше мечтала о таком, — говорит Огата, подходя ближе, и в солнечных лучах её волосы кажутся цвета солёной карамели, — Но теперь это вряд ли осуществится. Накахара не знает, что на это ответить. Она понимает, что ей грозит. Понимает, что, возможно, это её последняя ночь на свободе. Но не боится этого, спокойно принимая свою судьбу. Хоть и с большим трудом. Это видно по тому, как она неосознанно кусает губы, оставляя на них пару капелек красной крови. — Подружку где-то потеряли? — решает прервать тишину он, даже с одной стороны радуясь, что она к нему подошла. Сейчас лучше не оставаться одному. А Мари почему-то была ему ближе, чем вечно улыющаяся Маэ. — Она не из тех, кто часто ходит поблизости, — усмехается Огата, протягивая ладонь, и он без колебаний передаёт в её руку сигареты и зажигалку. — Аналогично, — тихо вздыхает Накахара, встормошив прилипшие к шее волосы, но она это прекрасно слышит, кидая на него понимающий взгляд. Они молчат какое-то время, редко выдыхая в воздух тёмные клубы дыма. Чуя совершенно не переживает о том, что перед ним убийца. Он прекрасно помнил, кто он такой. — Вы куда-то спешите? — спрашивает Мари, заправляя локон за ухо. — Не особо. Просто устал и хотел бы попасть домой. А Вы? — Тоже. Просто устала. Да и... Дел сегодня много вдруг стало. Но я бы позаботилась только об одном. — Вас подвезти? Он сам до конца не понимает, почему предложил. То ли из жалости, то ли действительно желая помочь. Хотя Огата не вызывала в нём жалости. Она производила впечатление сильной личности, и, скорее всего, ей и являлась. И если бы он заикнулся о слове "жалость" в её компании, то более чем уверен, что тут же получил бы по лицу. — Было бы неплохо, — улыбается она, с каким-то сомнением окидывая явно дорогой транспорт, — А что, правда можно? — Если будете себя хорошо вести и не царапать лак. А то прошлый пассажир уже получил по затылку. Девушка мелодично смеётся, откидывая сигарету в сторону. — Мне нужно на Ходогая три, если Вас не сильно это затруднит. Думаю, мой молодой человек будет не в восторге, если я не уведомлю его о своей скорой смерти. Накахара поджимает губы, вспоминая, как сам говорил с ним. Курихара Таро. Двадцатиоднолетний студент экономфака. — Он же не врал, когда говорил о своей уверенности в Вашей непричастности? — Нет, — грустно качает головой Мари, — Он ни при чём. Его любовь слишком слепа, и я воспользовалась этим. О чём сейчас, конечно, сожалею. Чуя смотрит на неё несколько секунд, склонив голову к плечу. Почему-то эти слова отдаются болью в груди. Почему-то он понимает её больше, чем должен. Хотя это, конечно, не правильно. — Что ж, Ходогая три, так Ходогая три, — перекидывает он ногу через мотоцикл под её удивлённым, но весёлым взглядом, — Не скажу, что мне по пути, но меня не затруднит проехаться лишние десять минут. Как раз освежу голову. Только наденьте шлем, а то я себе этого не прощу. Он ждёт, когда сигарета дотлеет до фильтра, пока девушка аккуратно усаживается сзади, специально бережно не трогая ничего лишнего. Чуя чувствует себя спокойно, выворчавая на нужном повороте. Ветер в лицо бьёт чуть меньше, чем раньше, когда он замедлятся, в конце концов притормаживая у нужного дома. — Спасибо большое, — ярко улыбается Огата, когда снимает с головы шлем, вешая на старое место, и Накахара просто не может не улыбнуться ей в ответ. Кажется, она единственная на его памяти, кто оценил его езду, — Вы меня ужасно выручили. — Не за что, — отвечает он, упираясь локтями в руль, — Спасибо, что составили компанию. И счастливо Вам... проститься, наверное. Он запинается, судя по всему, решая, что не стоило этого говорить. Но Мари лишь оборачивается через плечо с такой же улыбкой, сверкнув морозным холодом глаз. — Вы тоже не привыкайте, что он рядом, — вдруг произносит она, — Никто не знает, чем это закончится для вас обоих. Эти слова как током пробивают тело, и Чуя только сводит брови к переносице, решаясь спросить, что это значит, но девушка уже кидает спокойное "прощайте", последний раз взмахнув рыжими кудрями, и скрывается за дверью дома. Он стоит там ещё с минут пять, просто размышляя обо всём, но в конце концов тяжело вздыхает, кинув последний взгляд на тёмный двор, и заводит мотоцикл, заглушая все мысли рёвом двигателя. Уже завтра из отчёта Ранпо, который всё же смилился над коллегами и открыл сообщение Йосано на почте, станет известно: Мари Огате было семнадцать, а Маэ Рике пятнадцать, когда они связались с неким Тетсуи Хори — на тот момент известным в узких кругах дилером. Мужчина работал медбратом в одной из государственных больниц, и в какой-то момент, судя по всему, обычной зарплаты ему стало мало, и он решил воспользоваться своей профессией. Сначала воровал таблетки и продавал их школьникам, выписывал рецепты на сильные снотворные и болеутоляющие, содержащие морфий и ксанекс. А когда понял, что чёрный доход приносит ему намного больше денег, чем обычный, решил всерьёз заняться продажей наркотиков. Начал подпольно выращивать траву, продолжил поставки медикаментозных галлюциногенов, но уже в бо́льших масштабах. Вышли девушки на него действительно через одноклассника Мари, который был уже постоянным покупателем у Тетсуи, и стали иногда покупать у него травы. Курили, радовались жизни, не привязывались к убивающему пристрастию и могли пропасть на несколько месяцев, а могли купить всю партию за раз. И в какой-то момент Маэ предложила подруге гениальный план: обмануть их дилера. В тот раз они заказали достаточно много всего, пообещав, что как обычно переведут деньги вечером. Мужчина ничего не заподозрил, так как хорошо знал своих покупателей. Но ни вечером, ни на следующий день, ни через неделю деньги ему так и не пришли. Хори был в бешенстве: заявить на них в полицию за кражу он, очевидно, не мог, угрожать бывшим клиентам или вымогать у девушек деньги не хватало моральных сил, а выйти на них не смог даже через одноклассника Мари — настолько хорошо они всё продумали. Растерявшись, неудавшийся дилер постарался вынести из больницы чуть больше обычного, так как на нём ещё висело множество заказов и клиенты требовали товар, и на этой же неделе его поймали на краже. Конечно же, с позором уволили, чудом не привлекая к уголовной ответственности, ведь продажа медикаментов являлась достаточной статьёй, чтобы его засадить. Пришлось прикрыть лавочку с золотыми горами, тут же переехав в другой район. Так Тетсуи лишился работы и сомнительного заработка разом, конечно же, затаив на девушек страшную обиду. Очевидно, в его неудаче были виноваты не только они, но и непредусмотрительность мужчины, но именно их он винил в своей неудаче. С того момента прошло три года. Хори с трудом устроился врачом в другую клинику, завёл семью, даже готовился стать отцом. Но его ждало несчастье и здесь: жена заболела лейкозом. Пришлось быстро делать аборт, как бы ни хотелось. Оба понимали, что выносить ребёнка с таким недугом невозможно. И начались марафоны по больницам, бесконечные анализы, а в них всё совсем не радужно. Требуется срочное переливание. Как только Тетсуи слышал эту фразу, быстро собирал все карты в папку, хлопая дверью очередного кабинета. Он, чёрт возьми, знал об этом. Сам же являлся врачом. Но невозможно найти донора для человека с четвёртой отрицательной группой крови, и в этом заключается вся проблема. Если подать заявку — там только посмеются. В Йокогаме нет даже одного человека, способного отдать кровь платно, чего уже говорить о добровольцах. Подать заявку по всей Японии — попадёшь в длинную очередь, в которой люди стоят годами, ожидая своего заветного литра крови. А времени нет: женщина увядала прямо на глазах. Всё больше отказывалась есть, всё темнее становились её синяки под глазами. Она превращалась в высушенный посреди пустыни цветок под палящим солнцем. Да и уже не хотела жить, зная, что её лечение — невозможно. И тогда, избиваемый отчаянием и беспомощностью от одной мысли о том, что снова останется один, держась за слабую руку любимой, мужчина понял: он сделает всё, чтобы она выжила. И он действительно сделал. Вариант с тем, чтобы купить кровь на чёрном рынке отпадал сразу. Найти качественный товар тяжело, а цены непосильны, учитывая настолько редкую группу крови. Поначалу Тетсуи действительно думал о том, чтобы вычислить человека с четвёртой отрицательной, убить его, сделать переливание, и уехать из страны. Но вскоре он понял, что, как врач, не может хладнокровно отнять чужую жизнь. Моральные принципы не позволят. Да и он не достаточно сообразителен, чтобы подстроить всё так, как его бы не нашли. И тогда он вспомнил о том, что ему должны. У девушек уже давно была своя жизнь. Другая, не похожая на старую жизнь. Они распродали то, что украли у своего бывшего дилера, чуть меньше, чем за неделю, и давно завязали. Мари поступила в Первый Государственный Университет, Рика заканчивала школу и шла за самым высшим баллом на экзамене. Они давно забыли о той невинной шалости в далёком прошлом. Вот только Тетсуи не забыл. И нашёл их спустя столько лет. Удивительно, что может сделать с человеком страх потерять свою любовь. Хори нашёл их и пригрозил, что расскажет о том событии трёхлетней давности всем, что не даст им житья, если они ему не помогут, что если его жена действительно умрёт, ему будет уже нечего терять, и он придёт за ними. По началу они посмеялись ему в лицо, но потом заглянули в его больные красные глаза и поняли, что он не лжёт. Всплывшая история с наркотиками значила для Мари отчисление и конец всем перспективам, только поставленным на жизнь, а для Маэ — увольнение с работы, а как следствие — бедность и неспособность помочь семье. Он выбрал самое лучшее, по чему стоит бить — он поклялся сломать их жизни так же, как они когда-то сломали его. И тогда они переглянулись и наконец поняли, во что они встряли. Чем обернулась для них невинная детская шалость. Найти жертв было просто: Тетсуи пользовался своей должностью, находя нужные карты и передавая девушкам. Огата узнавала всё о жертве, а Рика продумывала план того, как её убить. Планирование убийства с множественными увечьями, чтобы было трудно заметить явную пропажу крови, они продумывали неделю: то, как использовать подручные средства в убийстве, как сделать так, чтобы тело потеряло много крови. Они решили, что самым безопасным путём будет забирать у каждого по сто-двести миллилитров, чтобы при расчёте погрешности разницы не было заметно, а след от укола прятать в открытые ранения. Конечно, они не имели медицинского образования и никакого опыта в подобных вещах, но со всеми тонкостями им помогал Тетсуи. Но одно дело рассуждать об этом, а другое — действительно стать убийцей-серийником в восемнадцать, руками которого работает несчастный супруг. Моральное давление было невероятным. И поэтому первых двух жертв они нашли в клубах. Цианид для них украл Хори, девушки составляли взрослым мужчинам компанию, незаметно подмешивая в напитки яд. Почему-то казалось, что так будет проще: жертва умрёт быстро без внешнего вмешательства, а изувечивать труп — не то же самое, что живого человека. Но Тетсуи быстро понял, что отрава остаётся в крови, и та уже не пригодна для переливания. И тогда пришлось начать всё сначала. О том, как спрятать трупы так, чтобы их долго не нашли, они думали перед сном: тогда, когда мысли самые абсурдные. Так и пришла идея с чемоданом. Все трудности с вычислением будущей жертвы, построением алиби, тяжёлым моментом самого убийства занимали время, поэтому они сохраняли промежуток между делами, стараясь ни разу не повториться, чтобы все почерки на первый взгляд отличались. Девушки не оставляли улик, мастерски вписывались в тайминг, не оставляли свидетелей, сохраняли хорошую репутацию среди окружения и старались не меняться в поведении, чтобы никто ничего не заподозрил, передавали кровь и орудия убийства Хори, который хранил первую и уничтожал вторые. Всё шло идеально. И они уже начали думать, что их никогда не поймают. Да что там, даже не заподозрят. Кто обвинит в серии убийств двух молоденьких студенток, никак не связанных с жертвами и просто не успевающими убивать между учёбой, работой и парнем? Всё шло идеально. Ровно до последней жертвы. Они знали, что мужчина сорока лет станет последним в их послужном списке, и поэтому от него будут отталкиваться больше всего при вычислении убийцы. Поэтому подстроили день, когда Мари назначила свидание Курихаре, а у матери Рики была вторая смена. Они обеспечили себе непреклонное алиби, выходя на дело. Огата подливала своему молодому человеку всё больше и больше вина, дождавшись, пока он достаточно опьянеет, чтобы проспать всю ночь, и ближе к трём выбралась из постели, выйдя на улицу. Маэ прекрасно знала, когда её брат, уложенный ей лично спать, встаёт ночью попить воды, поэтому дождалась этого момента, закрепив в голове мальчика то, что она спит, а после прихватила с собой нож, выбравшись из окна. Они не пропустили ни одной даже самой маленькой детали. Даже зная, что на них никто никогда не подумает, даже зная, что вне зоны досягаемости полиции. Но пропустили одну маленькую деталь. Когда девушки покидали злосчастную квартиру, с улыбкой хлопнув друг другу по рукам и ощущая в кармане приятную тяжесть полного шприца, из квартиры напротив выглянула старуха. Она была алкоголичкой, Маэ знала это, когда находила информацию о соседях. Но не учла то, что у женщины бывают галлюцинации, и она ведёт себя странно. Например, выглядывает на лестничную клетку в пол четвёртого утра. Но убить её, защитив себя, — отклонится от их установленного почерка. Да и кто знает, чем бы это обернулось. Тем более, старуха может и забыть об этом инциденте, смахнув на белочку, а даже если и вспомнит, даже если запомнит их лица в темноте коридора досконально — ей никто не поверит. Их никогда не найдут. Это просто невозможно. Но ей поверили. Дело было уже сделано. Тетсуи тем же утром в домашних условиях провёл своей жене переливание, и уже через три дня она пошла на поправку с помощью медикаментозного лечения. Конечно, она знала о том, что ради этого сотворил её муж. Знала, не поддерживала, но ничего и не говорила. Жить хотят все. И желание жизни, несмотря на осознание бессилия, всё ещё горело в её глазах. На следующий день Мари и Рику задержали. Их привели на опознание, найдя сходства с фотороботом, составленным старухой, и та начала так истошно орать, когда увидела их, что полицейским просто пришлось взять её слова в расчёт. Хоть и нехотя. Как только Хори узнал об этом, он тут же оборвал все провода. Выкрал карту жены из больницы, чтобы не дать им найти сходства с группой крови и взять её в разработку, уничтожил последнее орудие убийства, уволился с работы и тут же уехал с женой на другой континент. Сейчас они находились в Казахстане, где остановились на несколько дней перед тем, как уехать в Европу и навсегда потеряться на радарах, не дав и шанса найти себя или быть привязанным к этой истории. Огата и Маэ сдались в полицию без страха. Они знали, что их оправдают. Они знали, что разгорится большой скандал, если всплывёт информация о том, что молодых девушек держат за решёткой ни за что. Они знали, что никто никогда не найдёт их связи с Тетсуи, что никто никогда не найдёт улик, что они останутся неприкасаемыми. Они сделали всё для того, чтобы их ни за что не нашли. Но раз уж случилось так, что они попали на прицел, они знали, что никто не может снять предохранитель и выстрелить. Они были умны. А ещё талантливы. Поэтому ни один допросчик ещё не смог их раскусить. Ну, или почти ни один. Уже в субботу их арестуют и посадят в ненавистную камеру до суда. Они сдадутся без каких-либо колебаний, сверкая одинаковыми грустными улыбками, но так и не признают свою вину. Суд назначили оперативно, уже через неделю состоится первое заседание. Сторона обвинения, за которую выступает ВДА, конечно, будет настаивать на смертной казни. Потому что им не идёт оранжевый. Дело о восьми убийствах под номером "1986" войдёт в историю как одно из самых громких серийных убийств в истории Йокогамы. А всё из-за того, что обвиняемые — две молодые, но невероятно умные девушки двадцати и восемнадцати лет, Огата Мари и Маэ Рика. *** Суббота Наверное, это был первый раз за последнюю неделю, когда они приехали с работы вместе. Но только никакого спокойствия это уже не вызывало. Накахара пытался абстрагироваться как мог. Казалось, только сейчас всё, вроде как, возвращалось на круги своя. Но только он ещё не страдал маразмом или Альцгеймером. Он прекрасно помнил о том, что творил Дазай. И сжимал зубы до хруста в моменты, когда тот пытался вести себя так же, как обычно. Конечно, резкое воздержание от того, чтобы выливать все эмоции стразу, сказалось на поведении Чуи. Они накапливались внутри, словно вода в чашке, подставленной под дырку в потолке в грозу. Он чувствовал, как постепенно они выливались через край. И пассивная агрессия иногда перерастала в активную, когда он вспыхивал, словно спичка, но так же быстро тух. Он правда, твою мать, старался вести себя так же, как обычно. Так же отвечать, так же спокойно работать, так же двигать мышцами лица в своей привычной мимике. Но он был плохим актёром. И однажды вечером, когда Накахара небрежно бросил ключи на комод, собираясь уже скрыться в своей комнате, он услышал за своей спиной недовольный голос: — В чём твоя проблема? Ты последнюю неделю ходишь с таким лицом, будто у тебя кто-то умер. Давай как-то веселее. Никто не умер, мы совсем недавно всех победили, дела интересные. Накахара не знает, сказал Дазай это специально, прекрасно понимая, почему он в таком состоянии, или действительно ненароком, устав от бесконечных холодных ответов. Единственное, что Накахара знал на тот момент — это была последняя капля в полной кружке. Она громко упала прямо в центр водного натяжения, разрушив мнимое равновесие, и разлила воду по всей площади. Он действительно хочет знать, почему Чуя ходит с таким лицом? Он, блять, ему расскажет. Он резко оборачивается на пятках, и даже на секунду замечает, как промелькнул огонь удивления в карих глазах напротив. Наверное, всё же не знал, какой эффект возымеет эта фраза. Ничего страшного, сейчас узнает. — Может, ты начнёшь со мной разговаривать? — он говорит это достаточно тихо, размеренно, но твёрдость и злость в его интонации настолько яркие, что говорят намного громче самих слов, — Или мы продолжим играть в дурачков? Тебе нравится? Мне, вот, нет. Поэтому прости, что играю недостаточно хорошо в твоём спектакле. — О чём ты говоришь? — натурально сводит брови к переносице Дазай, тут же давая заднюю. Наигранность на его лице настолько читается, что это даже смешно. Накахаре уже давно не обидно от этого снисходительного взгляда и пустоты в глазах. Теперь это просто смешно. — Ах, ты не понимаешь? — истерично ухмыляется Чуя, всплёскивая руками, — Я тебе расскажу. Я говорю о том, что ты творишь на протяжении последней недели. А может, и двух. А может, даже нескольких лет. Я же никогда не лез в твою жизнь, никогда не пытался спросить о том, что меня не касается. Но сейчас, дорогой, ты перешёл всякие границы, так натурально выставляя меня сумасшедшим. Так с тобой мы общаться не будем, уж прости. Дазай ничего не отвечает. Он просто складывает руки на груди, тяжело вздохнув носом, и буравит Накахару прямым взглядом. Неужели, наконец понял, что в этот раз ему эту тему не свернуть? Какая, сука, жалость. — Я думал, что у нас что-то адекватное, а ты — не понятно что, не понятно как. Хочешь, чтобы я вёл себя так, как тебе нравится обычно? Будь добр, тогда сам не твори какую-то херню за моей спиной. Градус в помещении накаляется. Казалось, даже в тёмных глазах промелькнула злость. Отлично, раз мирные переговоры — не для них, то пусть будет конфликт. Так даже привычнее. Так даже удобнее, раз на то пошло. — Хорошо. Что ты хочешь от меня услышать? — холодно произносит Дазай, вскинув брови. — Я хочу услышать, что ты там себе думаешь, откровенно избегая меня неделю, — выставляет указательный палец вперёд Накахара, буквально давясь словами. Они слишком пережали глотку, вылетая наружу одно за одним, — Вообще-то я считал, что у нас что-то есть, а когда люди, ну, знаешь там, в отношениях и живут друг с другом, обычно это строится на доверии. Как минимум я хочу, чтобы у меня это строилось на доверии. Ты доверия не вызываешь даже у трёхлетнего ребёнка, но я тебе доверять как-то стараюсь. Все силы, блять, только на это и уходят. И что ты в ответ? Пропадаешь постоянно? Почему я должен переживать, где ты… — Ты не обязан переживать, — безразлично пожимает плечами Дазай. Как же всё просто, оказывается. А Чуя и не знал. — Ты идиот, скажи честно? — выплёвывает Накахара, зло сверкая глазами. Он поклялся себе, что в этот раз обойдётся без драки, но руки неосознанно сжимались в кулаки, дыхание учащалось от одного взгляда на его холодное лицо, от одного осознания, что ему всё равно, — Ты тот человек, которого может украсть Мафия, который может во что-то встрять, просто выйдя в магазин. Ты сам можешь кинуться в чёртову реку или... блять. Чуя не заканчивает эту фразу, прижимая большие пальцы к уголкам глаз, но Дазай, как назло, прекрасно понимает, что он хотел сказать. Поэтому распахивает глаза в удивлении, дёрнув уголок губы вверх. — Ох, так настолько всё плохо? — ухмыляется он, казалось, распространяя вокруг себя зимний мороз, — То есть, ты сейчас мне что-то говоришь про доверие, а сам считаешь, что я могу в любой момент улизнуть? Блять. Это всё куда-то не туда свернуло. Но теперь поздно давать по тормозам. Можно услышать, как вдали взрываются один за одним снаряды, поднимая в воздух клубы чёрного дыма. — Да, — смело поднимает голову Накахара, хрустнув шеей, — Да, я, твою мать, так считаю. Потому что ты снова творишь какую-то хуйню и мне про это — ни слова. Я же, сука, не контролирую тебя, не прошу рассказать мне всё прямо сейчас. Тебе просто нужно один раз поступиться своей ёбаной гордостью и сказать: "Вот, так-то, так-то, я расскажу потом". Но это же слишком сложно для тебя. Ты просто творишь какую-то херню, потому что ты так хочешь делать! А на остальное тебе поебать. И всегда так было. Ты захотел — ушёл… — Воу, так мы решили вернуться настолько далеко и предъявить за всё? — восклицает Дазай. Его тон тоже изменился. Он продолжает опалять всё пространство холодом, но теперь в его взгляде тоже горит пламя. Накахара ненавидит, когда его обрывают посреди фразы. Особенно, когда это делают так. — Да, — быстро находится он, провокационно изогнув шрам на брови с вызовом, — Я буду возвращаться настолько далеко, насколько захочу. Потому что ты, блять, идиот. Дазай истерично ухмыляется. Возможно, это напугало бы любого другого человека. Но только не Чую. Не тогда, когда всё так далеко зашло. — А чего же ты тогда вообще пошёл за мной? — Осаму высоко поднимает голову, смотря на него сверху вниз, — Зачем ты вообще пришёл сюда, раз настолько сильно меня ненавидишь? — Потому что ты буквально меня украл! — эта фраза получается немного громче, чем Накахара хотел, — Ты ушёл, бросил меня на два года, а потом украл и сам привёл в ВДА. — Я же тебя не держу, — разводит Дазай руками, — Хочешь — уходи в Мафию. Прямо сейчас. Если, оказывается, ты здесь только из-за того, что я тебя забрал из леса. Это было ударом ниже плинтуса. И они оба это знают. Чуя молчит, пытаясь контролировать своё дыхание. На Дазая это не производит и грамма впечатления. Он продолжает прожигать его ожидающим холодным взглядом, таким, каким никогда ещё на него не смотрел. — Помочь составить заявление по собственному? Или тоже будем подстраивать твою смерть? — Ты скотина, Осаму, — цедит Накахара сквозь зубы. Это всё зашло слишком далеко, — Ты понимаешь это? — Прекрасно, — кивает Дазай, — Но как мне по-другому себя вести, когда ты сам опускаешься до того, чтобы припоминать мне мой уход. — Не вырывай мои слова из контекста, — тот делает шаг вперёд высоко вскинув голову, чтобы выплюнуть это в его лицо, — Я прекрасно помню, почему ты ушёл. И ни разу, сука, ничего по этому поводу не сказал. Но прости, к сожалению, начать снова идти за тобой вслепую после такого сложно. Зачем ты вообще тогда начинал со мной отношения? — Я начинал? — Дазая передёргивает, и он складывает руки на груди, — Я у тебя в ногах ползал, умолял? Я тебе героин не подсыпал, насильно тебя не принуждал. Тебя никто не держит, я тебя не связывал и не приковывал ни к чему. Ты изначально знал, на что подписываешься. Ты знаешь меня не первый год, и если ты думаешь, что из-за нашего мнимого "ничего" я изменюсь, то ты глубоко заблуждаешься. Я не меняюсь, Накахара, и ты это прекрасно знаешь. Меняется здесь только твоё восприятие, — он тоже делает шаг вперёд, повышая голос, — И то, что я сейчас делаю — исключительно мои дела, и у меня нет причин тебе отчитываться. Мы с тобой в отношениях? Нет. Мы с тобой напарники. Живём вместе? Да. Ты мне, предположим, симпатизируешь, хорошо. Но это не значит, что я должен тебе докладывать о каждом своём шаге. Если ты мне не доверяешь, если тебя что-то не устраивает, — это исключительно твоя драма. Ты меня понял? Последний удар. Снаряд взметается в воздух, а потом разбивается по линии фронта на тысячи осколков. Выживших, к сожалению, нет. Внутри Накахары что-то хрустит, когда он смотрит в ледяные карие глаза, не видя там абсолютно ничего. Но из гордости не подаёт вида. Он знал, что это не его дело. Он знал, чем это закончится. Он знал в самом начале, что крупно пожалеет. И он, блять, пожалел. Дазай продолжает стоять там, ожидая ответа. Ожидая, что Чуя вновь сорвётся, что перекрёстный обстрел продолжится. Но он опускает пистолет, направленный в тёмную макушку. Это зашло слишком далеко. И если теперь их взаимоотношения — поле боя, то Накахара его покидает. — Да, — чуть слышно спокойно произносит он, — Люди, которым я не доверяю, со мной не живут. Чемодан разобрал? Осаму замирает, в непонимании уставившись на него. Видимо, он не этого ожидал. Но Чуя никогда не был тем, кто даёт ему то, что он ожидает. — Нет. — Прекрасно. И не придётся. Забирай свои манатки и пошёл вон. Слова даются сложно. Спокойный тон даётся сложно. Но он говорит именно это. Дазай выдыхает, ещё секунду пытаясь найти в глазах напротив шутку, но терпит поражение. — Как скажешь. В глубине души, возможно, он ожидал, что он одумается. Что наконец объяснит то, что происходит. Что они выйдут на нормальный диалог. Но после того, что сказал Дазай, это уже невозможно. Уже невозможно хоть что-то изменить. Они оба слишком горды и упрямы. И именно поэтому Накахара сказал тогда, что они крупно пожалеют. К этому всё шло с самого начала. Но он не осознаёт до конца, что это конец. Ни тогда, когда сам отворачивается, уходя на кухню, ни тогда, когда слышит за спиной быстрые шаги, ни тогда, когда слышит, как звенит небрежно брошенная связка ключей, ударяясь об комод. Он понимает это только тогда, когда дверь громко захлопывается, и уши накрывает тишина. Всепоглощающая гнетущая тишина. Тёмный вакуум, который разрушает изнутри. Но он не подаёт виду. Не признаётся даже сам себе, что действительно надеялся. Потому что в груди, кроме обиды, бурлит горячая гордость. Чуя не оборачивается, не говорит ничего. Но рядом с большой вмятиной в стене в зале появляется ещё одна, чуть больше. А с костяшек капает горячая, отрезвляющая кровь. *** Воскресенье — Какое ещё, к чёрту, собрание? — рычит Накахара, протирая ладонью замыленные глаза, но тут же морщится снова от сильной боли в руке. Пальцы дико саднит, и он с презрением проходится взглядом по свежим ранам с запёкшейся кровью. Сжимает и разжимает руку, проверяя, насколько она работоспособна. Придётся, наверное, обработать и замотать. Хвала богам, что под перчатками их видно не будет, — У меня один в неделю выходной. Я могу спокойно его провести, без всяких разговоров о возвышенном? Я деревца Кенджи вижу чаще, чем родные стены. Без меня как-нибудь разберитесь, я только что закрыл вам дело. — Накахара, не клади трубку! — тут же вскрикивает Куникида, будто чувствует, что Чуя уже собирался отключится, и приходится с тяжёлым вздохом поднести телефон к уху, переворачиваясь на спину, — Это общее собрание, где нужны все. Это правда срочно. — Я заебался, у нас хоть что-то может быть не срочно? — тот совершенно не настроен сейчас на спокойный диалог. — Я объясню всё уже в офисе, но поверь, ты крупно пожалеешь, если не пойдёшь, — Доппо наконец понимает, что уговорами ничего не добьётся, так что включает строгого начальника, прекрасно понимая, что потом это ему может аукнуться неплохим ударом по лицу, учитывая настолько раздражённый тон товарища. К сожалению, по-другому сейчас нельзя, — Это твоя работа, Чуя. Уж прости, что вот такая. И прихвати по пути с собой Дазая, я до него дозвониться не могу. Накахара, только услышав это имя, уже собирается швырнуть телефон со всей дури в стену, но понимает, что ещё одна вспышка — и придётся менять планировку. Поэтому обходится лишь рассерженным рыком, нажав на "отбой" и хлопнув по тумбочке так, что странно, как не развалилась ни она, ни телефон. Пошли все на хуй. Конечно, он прекрасно понимал, что ничего такого в просьбе Доппо нет. Будь это простой, ладно, пусть и выходной день, Чуя разве что глаза бы закатил, но приехал бы. А сейчас, когда любая упавшая со стола ложка разжигала внутри искрящуюся спиртовку, он из принципа закрывает глаза, пытаясь снова провалится в спасительный сон, из которого его так нагло вырвал Куникида. Деваться просто некуда. Голова разрывается, и ещё странно, почему не болит вторая рука. Но Накахара, будь оно неладно, по натуре был ответственным работником. Да, сука, вот такая нестыковка с бурным вспыльчивым и самовольным характером. Так что когда через пятнадцать минут приходит смска от Йосано с угрожающим «Не с той ноги что-ли встал? Ляг обратно и встань с другой, потому что я ждать тебя не собираюсь. Через полчаса чтобы сидел рядом в переговорной, понял? И всё же позвони Дазаю, он не доступен, а Ацуши вряд-ли найдёт его по городу», приходится с явным гневом скинуть одеяло, конечно же, запнувшись об него, и выйти в коридор. День обещал быть отвратным. Хуже некуда. Мало того, что ему придётся пересечься на работе с Дазаем, лицо которого он после вчерашнего не то что видеть, а даже помнить не хотел, так ещё и это "серьёзное и важное" совещание. Да начерта оно ему вообще? Что там нового расскажут? Что мы молодцы, раскрыли очередное дело, или что мы долбоёбы и нас опять хочет прижать какая-то недовольная организация, только теперь из Австралии, а не из Америки? А может, Мори всё-таки сошёл с ума и швырнул на них атомную бомбу из окна? Ну что там может быть такого, чтобы Накахара сидел в одном помещении с Дазаем? Никакая цена сейчас не имела значения. «Ты знаешь меня не первый год, и если ты думаешь, что из-за нашего мнимого "ничего" я изменюсь, то ты глубоко заблуждаешься». «Забирай свои манатки и пошёл вон». Пошёл, сука, вон из моей головы. Но он тоже был самовольным, поэтому засел внутри так плотно, что хоть щипцами вырывай, как энцефалитного клеща. А уже, в принципе, можно и не вырывать. Яд распространяется по всему разуму, словно чума, убивая всё живое, что видит перед собой, разрушая клетки мозга, пробивая себе дорогу по венам. Чуя ненавидел свою память этим утром. Потому что слова, со злости брошенные прямо в лицо, отпечатались в его сознании так, что не ототрёшь. Хочется бить. Ломать, кричать, орать. Он не будет. Пошёл этот кретин на хуй. Накахара не собирается тратить время на то, чтобы избавится от этого. Не тогда, когда через полчаса он снова его увидит. Если бы взглядом можно было убить, то Чуя бы завязал свои глаза от греха подальше. Он резко шипит сквозь зубы, капая перекисью на костяшки после душа. Это ничего. Это не важно. Боль отрезвляет лучше всего на свете. От одного взгляда на моток бинтов в аптечке становится дурно, но он с силой поджимает губы, заученными движениями перематывая руку. Он делал это настолько много и часто в своей жизни, что может это сделать и не глядя. Кофе, сигарета, одеться. Накахара выуживает из кармана пальто ключи от машины, застёгивая на теле белую рубашку поверх чёрной водолазки. Быстро расчесав волосы и оставив резинку на руке, он выходит в подъезд, хлопнув дверью. Но взгляд неосознанно падает на оставленный инородным телом чёрный чемодан. Секунда уходит на осмысление, и ещё две на тихое "мудак". Даже не забрал вещи. Кинул прямо посреди подъезда. Куда он, блять, вообще мог без них уйти? С минуту он просто зло хрустит челюстью, уперев руки в боки. Если честно, хочется буквально выкинуть из окна. Он, конечно, не будет. Но и оставлять их посреди прохода тоже не хочется. Они и так пролежали здесь всю ночь и утро, удивительно, как соседи ещё не закатили скандал. Цокнув языком и быстро сдув с лица прядь волос, он всё же принимает решение, что не будет опускаться до уровня совсем конченых идиотов, поэтому с силой запихивает чемодан обратно в квартиру, оставив в коридоре. Заберёт сегодня же после этого ёбаного собрания. А если нет — пусть ищет по ближайшим мусоркам. Плевать абсолютно. Перчатки неприятно ощущается на руке, пока он ведёт машину. Вообще ничего сегодня не ощущается приятно. Надо просто смириться, что это была последняя капля. Более терпеть Накахара не собирается. После всего, что было вчера сказано, — единственный исход, который мог быть. Он говорил себе с самого начала, что это была ошибка. Что он пожалеет. Возможно, так и есть. Как минимум, вчерашний вечер — полное тому подтверждение. Ни о какой обиде уже и речи не идёт. Это просто... ярость. От того, насколько всё по-идиотски получилось. От того, насколько сильно Дазай мудак. Ему не жаль. Совершенно. Солнце слепит сквозь тонированное стекло авто, и Чуе приходится опустить козырёк, быстро проморгавшись. Воскресная парковка у Агентства пустынна. Здесь стоят лишь несколько рабочих машин да автомобиль Йосано. Накахара припарковывается рядом с последним и тяжело вздыхает, смотря на знакомую дверь как на своего злейшего врага. Ни один визит сюда ещё не был настолько ненавистным. Плевать. Это просто его работа. Ничего больше. Он приехал сюда только ради неё. — О, всё-таки последовал моему совету? — ухмыляется Йосано, когда он, со всеми коротко поздоровавшись и уважительно кивнув Фукудзаве, только вчера вернувшемуся с Ранпо из командировки, падает на стул рядом с ней, тут же сложив руки на груди, — Я сама чуть Куникиду не убила, когда он меня разбудил. — Жаль, что чуть не, — бубнит Чуя, и девушка мелодично смеётся, откинувшись на спинку стула. Накахара быстро проходится взглядом по присутствующим, пока Доппо там что-то мудрит с проектором, видимо, пытаясь запустить презентацию или что-то в этом роде. Надо же, как официально. Эдогава уселся напротив него, подогнув одну ногу под себя и без стеснения со скукой наблюдая за действиями Куникиды, паралелльно хрустя чипсами. Видимо, его особенно сильно возмущало то, что сразу после долгой поездки и долгого отчёта о деле его ещё и оставили без выходного, заставив делать вид заинтересованного человека. Кенджи свистел что-то себе под нос, смотря преимущественно в потолок и иногда опуская взгляд для того, чтобы посмотреть на кого-то хмурого с ободряющей улыбкой. Танидзаки с Наоми о чём-то спорили. Точнее, Джуничиро спорил, а девушка лишь смотрела на него как на полного придурка, невинно хлопая пышными ресницами и иногда щебеча что-то, заставляющее брата покраснеть. За спиной сидящего во главе стола Юкичи стояла Харуно, протирая очки краем юбки. Ацуши сидел как-то очень сконфуженно, будто не в своей тарелке, и только он один производил впечатление действительно заинтересованного в собрании человека. Давно уже Накахара не видел Накаджиму таким взбудораженным, и, видимо, не он один, потому что Кёка кидала на него косые взгляды с соседнего стула, подперев ладонями щёки. Чуя оглядел помещение снова, но только свёл брови к переносице. Одного человека не хватает. И по совместительству этот человек является тем, кто не брал трубку, последнюю неделю только и делал, что сбегал с работы, а ещё был единственным, кого Накахара сейчас видеть не хотел. Он, если честно, не удивлён. Наверняка опять какие-то дела, намного важнее основной работы. Плевать. Теперь это точно не дело Чуи. Пусть гуляет столько, сколько захочет. Так даже лучше. Куникида откашливается в знак того, что он закончил, привлекая внимания всех присутствующих. Акико толкает в плечо зависшего Накахару, и тот моргает один раз, тоже обращаясь к проектору. — Сегодня наше собрание действительно экстренное и касается каждого из вас, поэтому прошу прощения за то, что вырвал в выходной, — он кидает особенно извиняющийся взгляд на Чую, но тот только пожимает плечами в знак того, что ничего страшного, — Тем не менее, эта информация очень важная, поэтому я бы хотел, чтобы вы отнеслись к ней максимально серьёзно. Я сказал серьёзно, Наоми! Спасибо. Итак, начнём издалека, с вашего позволения, директор. Фукудзава медленно кивает, насупившись, и Доппо нажимает на кнопку на пульте, открывая первый слайд. На нём изображена панорама незнакомого Накахаре города. — Это фотографии с камеры наблюдения, они были сделаны в Тайване, в городе Тайбэй, три года назад, — начинает серьёзно вещать Куникида, так, что нагоняет на всё помещение напряжения. Он медленно переключает изображения, показывая, как между улиц распространяется белый туман, — Как можно заметить, появляется застилающий всё густой туман, который после рассеивается. Но это не просто какая-то природная аномалия. Были найдены обезображенные тела людей, — он снова переключает слайд, и на фото появляется чёрная кучка пепла, лежащая посреди асфальта. Да такая, что, если бы не явно человеческое строение скелета, Чуя бы никогда не понял, что это человек, — Это обгоревший труп. — Ужасно, — тихо шепчет Ацуши себе под нос. — Этот человек был эспером, да? — более безразлично спрашивает Ранпо, закидывая в рот очередную чипсину. — Верно подмечено, Ранпо-сан, — соглашается Куникида, — В этом районе находился довольно известный заклинатель огня, — слайд снова переключается, и там снова другой город, — А это случилось в Сингапуре, опять стоял густой туман. И после его исчезновения был обнаружен странный труп, — на фотографии тело человека прибито к краше сотнями игральных карт. За края одежды, за пальцы, ноги, руки. Его будто распяли у всех на виду, — Этот человек был искусным убийцей, обладающим способностью управлять картами, — ещё один щелчок, и перед ними в темноте переговорной тело женщины, пробитое насквозь ледяным штырём фонтана. Чуя слышит, как коротко выдыхает Йосано, становясь полностью серьёзной, — А это Детройт, полгода назад. И снова после тумана обнаружен труп. Как можно догадаться, она обладала способностью управлять льдом. Что-то меняется в восприятии. Будто включили красную лампочку и ещё тихую сирену, постепенно набирающую обороты в голове. Накахара слишком поздно понимает, что это его интуиция. Что-то не так. Будто дежавю. Он изгибает шрам на брови, вглядываясь в изображение получше. Будто он чувствует что-то знакомое. Что-то ужасное, отбивающее по грудной клетке быстрый ритм. — Проще говоря, — констатирует Фукудзава, — после рассеивания этого непонятного тумана по всему миру были найдены эсперы, умершие от своих способностей. Туман. Что-то не так. — Но есть же какая-то причина появления этого тумана? — озабоченно подаёт голос Кенджи. — Зафиксировано уже сто двадцать восемь похожих случаев, и это только по подтверждённым данным. Погибших эсперов уже больше пятисот, — продолжает Куникида, поправив очки на переносице, — "Самоубийства людей со сверхспособностями"... — он задумывается на секунду, смотря в листы, которые держит в руках, а потом поднимает взгляд, направляя его на Ацуши, — Раз речь зашла о самоубийствах, как там этот придурок Дазай? Этот вопрос выбивает из колеи даже Чую, будто обратились к нему. Но нет, все обернулись на резко побледневшего Накаджиму. Точно. Это же его попросили его найти, раз Накахара так резко показал, что не будет этим заниматься. Юноша ломается несколько секунд, и даже Кёка уже сдвигает брови к переносице, ожидая ответа. — Он... я нашёл его, — выпаливает он как на духу, виновато смотря на Доппо, — Но он сказал, что не придёт, потому что занят... уходит по делам. Слышно, как из ушей Доппо чуть ли не валит тяжёлый горячий пар, когда он взрывается криком, взбешиваясь: — Какие, к чёрту, дела?! Сколько можно уже? Опять этот придурок отлынивает от работы. Значит, по делам. Опять. Вот почему Ацуши вёл себя так несвойственно для себя. Переживал за реакцию Куникиды. Вот оно что. Но что-то ведь не так? Сирена в голове продолжает опасно визжать, и глаза Чуи неосознанно начинают искать хоть что-то, что сможет ему подсказать, в чём дело. Оно лежит на поверхности. Где-то глубоко в памяти, в сознании, где-то, где он уже слышал что-то подобное. Надо просто связать все нити воедино. Надо просто найти ответ. Пока Доппо продолжает что-то визжать, Ранпо вдруг как будто что-то вспоминает, вытащив из-под стола не пойми откуда взявшийся сейф, на который Наоми и Харуно кидают поражённые взгляды, а Кенджи даже закашливается от неожиданности. Эдогава начинает с серьёзным лицом запихивать в него все сладости, которые только попадаются под руку, и Йосано в непонимании вскидывает бровь. — Ранпо, что ты делаешь? — Это секрет, сестрёнка, извини, — с улыбкой отвечает ей он, захлопывая металлическую дверцу и набирая длинный двадцатизначный код, прикрывая его ладонью от так и норовящего подсмотреть Танидзаки. Тот сглатывает, решая подать голос: — По поводу тумана... Неужели эсперы и впрямь совершали самоубийство? — И какое отношение эти случаи имеют к нам? — складывает руки на груди Акико, отмахнувшись от подмигивающего Эдогавы, — Исходя из ваших слов, получается, что мы, эсперы, должны смотреть в оба? Куникида откашливается, вспоминая, где он находится и кто он такой, и поправляет на себе жилет, снова берясь за пульт с серьёзной миной. — Как не странно, но просьба о расследовании к нам поступила из Отдела по Делам Одарённых. Есть информация, что стоящий за этими самоубийствами человек добрался до Йокогамы. Сирена орёт. Громче. Ещё громче. Слова уже слипаются вместе, образуя какофонию. В голове идёт долгий мыслительный процесс. Зрачки неосознанно расширяются, а руки потеют. Такое уже было. Туман. Человек добрался до Йокогамы. Нет же. Чуя резко выдыхает, сжимая кулаки. — Поэтому нам поручили расследование, и мы должны проверить эту информацию. А вот и этот человек. Нет. Сирена орёт так, как никогда раньше, заглушая даже удары собственного пульса тогда, когда глаза Чуи встречаются с другими, красными, смотрящими на него с изображения на экране. Усталый пустой взгляд, белые длинные волосы, тонкие губы. Драконья ухмылка. На фото её нет. Но Накахары её видит намного более отчётливо, чем даже собственные руки. Следующие слова отдаются эхом на фоне рёва сирены, на фоне мелькающих красных вспышек. — Шибусава Тацухико, двадцать девять лет. Нам известно лишь то, что он является эспером, и его прозвали Коллекционер. Есть возможность, что кто-то ему помог проникнуть в Йокогаму, но это нужно доказать. И всё. Тишина. Всё смолкло. Шибусава. Коллекционер. Белый Кирин. "Есть возможность, что ему кто-то помог проникнуть в Йокогаму". Чуя сжимает больную руку до хруста, разрывая только затянувшуюся корку на ранах. На них появляются пару капелек крови и тут же впитываются в белые бинты. « — Ах да. Что у тебя за дела сегодня были после задания? — Ты и был моим делом. Идти сюда пешком долго, так что решил заранее с этим разобраться». « — Тем более, у меня ещё есть дела. — Какие же у тебя дела, поведаешь? — Государственной важности. И вот, как раз сейчас, мне надо бежать». « — Куда ты постоянно убегаешь? — Увидимся дома». « — Ты не ночевал сегодня и не взял трубку, когда я тебе звонил. — Да, прости. Сначала как-то не пришло в голову, а когда стало поздно, решил, что ты уже спишь и не буду тебя беспокоить. А потом подумал, что увидимся уже на работе. Я не видел пропущенных, наверное, не слышал». « — И то, что я сейчас делаю, — исключительно мои дела, и у меня нет причин тебе отчитываться. Если ты мне не доверяешь, если тебя что-то не устраивает, — это исключительно твоя драма. Ты меня понял?» « — Он... я нашёл его. Но он сказал, что не придёт, потому что занят... уходит по делам». Дазая нет. Истеричная ухмылка вырывается сама. А может, и смех. Чуя не слышит даже самого себя, потому что в ушах звенит абсолютная тишина. Его оглушило одним мощным осознанием. Осознанием того, что это всё, оказывается, было ради одного. "Есть возможность, что ему кто-то помог проникнуть в Йокогаму". Так вот, какие у тебя были дела. Так вот, что было не так. Господи, Осаму, что же ты натворил.