Твой мир обречён

— Это вы называете реанимацией? Наличие аппарата ИВЛ в палате не делает её реанимацией. — Девушка, следите за своим языком. — Это Вы мне говорите? А не пойти ли бы вам на… Куникида быстро закрывает Йосано рот ладонью так, что конец фразы смазывается в протяжное мычание. Медсестра поражённо распахивает глаза, прекрасно поняв, что хотела сказать скандальная посетительница. Она хмурит тонкие светлые брови с оскорблённым выражением лица. — Что Вы себе позволяете? Кто вы вообще такие? Фукудзава делает шаг вперёд, закрывая за своей спиной Доппо, пытающегося из последних сил сдержать агрессию Акико. Та была не то что зла, а просто в ярости. Тем более в своём унизительном положении, когда выдохшихся сил просто не хватает на то, чтобы вырваться и выдрать этой сучке пару клоков её отвратительно цыплячье-жёлтых волос. — Мы сотрудники Вооружённого Детективного Агентства, а Ваш только недавно прибывший пациент — наш коллега, — вздыхает Юкичи. Конечно, он был подавлен. Если это вообще можно было так назвать. Отчасти он винил себя в том, что не послушал утром Йосано, поэтому смотреть ей в глаза было ужасно неловко. Она ведь предупреждала, что отправлять на задние Дазая сейчас — плохая идея. Предупреждала тоже не то слово, она буквально кричала им об этом. Но он и Ранпо пренебрегли её словами, поставив на то, что Дазай в любом состоянии Дазай. Если рассуждать логически, то так оно и было. Всё же пострадал он не из-за своей травмы, а из-за неожиданной атаки Гильдии. Но только какой смысл от этой логики, если вывод всё равно один: Дазай в больнице. — Мы бы хотели его забрать, — договаривает он, сразу замечая, как перекашивается лицо медсестры. Он опускает взгляд на бейджик, — Саито-сан, мы подпишем все документы, которые понадобятся, чтобы провернуть это. — Но он не в состоянии, — взывает к здравому смыслу девушка, — Вы же видите. Его сейчас нельзя никуда перевозить. Да, Фукудзава это видит очень хорошо. Так странно, но почему-то на Дазае всё заживает как на собаке. Наверное, будет уместнее сравнить его с кошкой, у которой девять жизней. Только у Дазая там все девятьсот девяносто девять. И только что он потерял ещё одну. Странно, что ещё пока не задали вопросов насчёт того, почему пациент изначально поступил после аварии уже с тремя пулевыми, наскоро зашитыми. Либо по халатности не заметили, либо специально молчат, побаиваясь. А может, привыкли. В этом районе часто случались портовые стачки, после которых пулевые — самое милое из набора. Лицо Дазая бледное, потерявшее всякий цвет, словно белый лист, пересечённый многочисленными неглубокими царапинами от стекла. Более серьёзные осколки попали на левое предплечье, так как именно в него разбилось боковое окно. Капот смяло, словно спичечный коробок, и так странно, что парень отделался всего-то растяжением и вылетевшим коленом на левой ноге. В общем и целом, он действительно не сильно пострадал. На общее состояние повлияли швы, разошедшиеся от ужасного удара, что вызвало сильное кровотечение. Усложняет всё то, что Дазай не может быть воздействован способностью Йосано, а значит, на его восстановление уйдёт примерно столько же, сколько и на восстановление Чуи после порчи. Фукудзава даже не хочет знать, как отреагировал Чуя на эту новость. Странно, что старое банковское здание всё ещё стояло на месте. Всё было понятно по одному лицу Йосано, когда она вышла из его палаты. Видимо, все те эмоции, что выплеснул на неё Накахара, как-то невербально передались самой девушке. Потому что сам босс редко видел её настолько взбешённой. В любом случае, им нужно забрать Дазая в их медкорпус. Как минимум потому, что Йосано сейчас им всем глотки повырывает, а как максимум потому, что Дазай — точно не то, что можно показать людям, не состоящим в Агентстве. Точно. Сейчас в его крови полный набор из всего, что только мыслимо и немыслимо себе представить. Нужно ускоряться. Хотя бы для того, чтобы когда сюда влетел биохимик с его анализами, где только половина списка будет понятна опытным наркоманам с десятилетним стажем, ни их, ни Дазая уже здесь не было. — Мы прекрасно понимаем, — кивает Юкичи, — Но, тем не менее, мы готовы пойти на это. Саито может считать его кем хочет: садистом, последним уродом, просто тупым. Это сейчас не играет абсолютно никакой роли. — Но Вы не сможете оказать ему помощь без нашего вмешательства! — вскрикивает медсестра, — Вы сделаете только хуже. Вы понимаете, что в Ваших руках будет находиться его жизнь? Ему нужна госпитализация! — Это я-то не смогу оказать помощь? — всё-таки кусает Куникиду за ладонь Йосано и, когда он с шипением убирает руку, выкрикивает: — Это ваша шарашкина контора ничего не может! Я уверена, что половина ваших врачей не знает, чем отличается вертебе торацице от вертебе лумбалис. Саито поражённо хлопает глазами, яростно дыша через нос. — Ну, знаете ли, это уже слишком, — она чуть ли не ногами начинает топать, словно маленький ребёнок, у которого отбирают игрушку, — Я не думаю, что могу передать Вам пациента. — А кто тебя спрашивает вообще, овца? Куникида всё же вытаскивает её в коридор не без помощи Кенджи, который мог лишь тупо улыбаться, пытаясь про себя повторить ту латинскую чушь, что сказала Акико. Когда дверь за ними захлопывается, Фукудзава тяжело вздыхает, оглядываясь на спокойное спящее лицо Дазая. Спокойствие. Только спокойствие. — Вы передаёте его не ей, а мне, — выставляет Юкичи руки вперёд в успокоительном жесте, видя, что Саито вот-вот разрыдается, — Я клянусь, что обеспечу ему лучшие условия. Он мой подчинённый, я бы и не поступил по-другому. Я сделаю всё, чтобы его жизни ничего не угрожало, но, к сожалению, обстоятельства сложились так, что нам нужно его забрать. Она вглядывается в его лицо, переводя взгляд то на размеренно пищащий монитор, то на мужчину. Спустя долгую минуту рассуждений о том, стоит ли ей вообще это делать, он с силой поджимает губы, скрипя голубым медицинским планшетом для бумаг в её руках. — Пожалуйста, — мягко добавляет Фукудзава. Медсестра в последний раз вздыхает, оглашая: — Подойдите на ресепшен через пятнадцать минут, я подготовлю все нужные документы, которые Вы обязуетесь подписать. Она не отвечает на его благодарную улыбку, лишь обиженно прошептав: — Только дайте мне слово, что не подпустите к нему эту Вашу... дамочку. Фукудзава врать не любил, и у него вообще это плохо получалось априори. Разучился он этому занятию ещё во время альянса с Мори, когда тот смеялся с каждой его попытки, декларируя: "У тебя на лице всё написано, давай выкладывай правду". Но, с другой стороны, он уже дал слово предоставить Дазаю лучшие условия, а лучшие условия — предоставить ему Йосано. Значит ли это, что сейчас соврать будет правильно? Определённо. Чем дольше ты молчишь, тем дольше пауза, а значит, больше сомнений от твоего ответа в девушке. Ну, Саито точно не Мори, а биохимик точно уже бежит по коридорам, размахивая анализами Дазая как белым флагом, будто откопал там клад. Так что он выдавливает из себя снисходительную улыбку, качая головой. — Конечно. *** — Поверить не могу! И они так долго нам отказывали. Да кто они вообще такие? Это не больница, это чёртов морг! Я и не имею права! Кенджи глядит на причитающую в пустоту Йосано не меньше, чем как на супергероя. Он всё ещё пытается воспроизвести то, что она тогда сказала на латинском, но снова и снова терпит поражение, по-детски наивно хмурясь. — Да успокойся ты уже, — смотрит на неё в зеркало заднего вида Куникида, — Мы его забрали, и это самое главное. — Ещё бы они его не отдали! Я бы спалила этих аферистов к чертям собачьим! — огрызается Акико, складывая руки на груди и откидываясь спиной на сиденье. Фукудзава прикрывает глаза ладонью, тяжело вздыхая, оперевшись локтем на окно с переднего пассажирского. Салон накрывает угнетённая тишина, когда девушка обиженно сдувает с лица прядь волос, наблюдая, как мелькают ночные огни Йокогамы в лобовом. Дазай не проснулся даже тогда, когда Кенджи чуть не уронил его прямо перед машиной, так что сейчас, смотря на него со стороны, могло показаться, что он просто задремал и чувствует себя нормально. Только Йосано понимала, насколько это обманчиво. Это не было сном. Он находился без сознания от потери крови, и, несмотря на капельницы, что ему ставили в этой больнице, в которой от больницы одно название, сейчас он был чересчур бледен и слаб. Совсем скоро упадёт температура, появится озноб, а там и до галлюцинаций недалеко. Это даже если не брать в учёт остальные внешние повреждения, а плечо ей определённо придётся зашивать. Судя по всему, эта ночь будет не намного лучше, чем предыдущая. Она была чертовски зла. На всё и всех. И на Гильдию, и на Портовую Мафию, и на правительство, и даже на Фукудзаву, который не послушал её, хотя она предупреждала. Ацуши похитили. Кёку арестовали. Ранпо чувствовал себя не намного лучше Йосано. Вот только если она за последние сутки устала физически, то он морально просто выдохся. А когда узнал о том, что Фицджеральд держит Накаджиму на своей базе, а Дазая вообще чуть не убили, то просто схватился за голову от беспомощности, крепко поджав губы. Ацуши похищают второй раз. Чего им всем так неймется? — Как ты уговорила Накахару остаться? — нарушает тишину Куникида, пытаясь охладить её пыл и сменить тему. Всем было невероятно тошно, поэтому единственный вопрос, который был более-менее нейтральным и при этом интригующим — этот. Акико прыскает. — Никак. Мы не договаривались. Я сказала, что вколю ему обезболивающее, чтобы он мог функционировать, а вколола морфий. Доппо вскидывает брови, но молчит, не отвлекаясь от дороги. Ей, конечно, было немного стыдно. Но только совсем немного. Она не могла подвергнуть его ослабший организм такой опасности, а на все её аргументы он притворялся глухонемым, пропуская мимо ушей. Пришлось надавить на жалость, сказав, что она вся изведётся, если отпустит его просто так. Да, гнусно, да, так поступать нельзя. Но когда речь идёт об этих двоих, Йосано вообще редко руководствуется тем, что правильно. Пусть Чуя обижается сколько хочет. Но это был единственный вариант заставить его остаться, если на своё состояние ему было наплевать. Она должна была понять, что всё будет настолько трудно, ещё тогда, когда Дазай с простреленной грудью донёс тело Накахары до машины прошлым вечером. Как на подбор. Ни грамма здравого смысла. Но если от импульсивного Чуи она ещё могла ожидать чего-то подобного, то от отстраненного и нетерпящего боль Дазая… Что-то происходило. Определённо. Но что именно, она бы сейчас не смогла ответить. Слишком затрахалась, чтобы всерьёз задумываться о чём-то, кроме их ранений. — А ты можешь ещё раз сказать что-нибудь на латинском? — невинно хлопает глазами Кенджи, оборачиваясь к ней. Куникида издаёт нервный смешок, останавливаясь на красном. Акико глубоко закатывает глаза, кидая взгляд на умоляющее лицо Миядзавы, а потом сквозь зубы цедит: — Utrosque necabo, si unum in alterius cubiculo videro. Фукудзава отрывает руку от лица, поражённо обернувшись к задним сидениям. Доппо широко распахивает глаза, как будто боится, что к ним сейчас заглянет демон, которого Акико случайно вызвала. — Вау... — выдыхает Кенджи, — А что это значит? — Крик души, — меланхолично отзывается Йосано, снова проходясь взглядом по спокойному белому лицу Дазая. *** Его веки невероятно тяжёлые. Такие же, как его руки, ноги и все остальные части тела. Будто вместо мышц в них теперь бетонные плиты, а то и бодибилдерские гири. И как бы он ни пытался облегчить свой вес с помощью способности, ничего не получалось. Чуя с трудом садится на постели, придерживая раскалывающуюся голову рукой. Вокруг кромешная тьма, и лишь всё ещё стоящий в пол-оборота стул напоминает ему о том, где он находится. Он бы мог счесть своё состояние похожим на тяжелейшее похмелье. Только в несколько раз сложнее. Запрещённых веществ Накахара никогда не принимал, но уверен, что любой наркоман, проснувшийся под мостовой после передозировки героином, чувствует себя лучше, чем он. К обезболивающим он давно привык. В Порту его могли держать неделю, почти постоянно вкалывая любую дурь, лишь бы облегчить боль. Он знает, как они работают и как влияют на его организм. Поэтому не пугается, когда комната вдруг вращается вокруг своей оси, а потом как в замедленной съёмке возвращается на место. Конечно, он всё помнит. Но ещё пятнадцать минут сидит на месте, пытаясь привыкнуть к тряске в голове и заставить желудок встать на место. Чуя не ел как минимум два дня, поэтому, если его вырвет, это будет не самый приятный опыт. Ещё пять минут уходит на то, чтобы мысленно обматерить Йосано вдоль и поперёк. Было очевидно, что именно она одарила его таким шикарным букетом из ощущений. Если прикинуть на скорую руку, это, скорее всего, был морфий. Сука. За окном темнота. Ночь ясная, но это не делает ситуацию и на грамм лучше. Даже звёзды мерцают не так ярко, а луна дошла до пика, превратившись в тонкую линию, как будто назло. Чёрт ногу сломит. Ну, как минимум Чуя — точно. А учитывая его херовую координацию сейчас, он либо сломает себе нос об тот несчастный стеллаж у двери, либо грохнется прямо лбом в пол, споткнувшись уже в коридоре. Он ведь не был там даже днём, поэтому надеяться на то, что мышечная память сама доведёт его, куда надо, бесполезно. Но он всё равно свешивает ноги с кровати, касаясь голыми ступнями холодного пола. Штаны явно не его, кого-то с намного более длинными ногами. Даритель точно либо Дазай, либо Куникида. Будет чудом, если он в них не запутается. Теперь Накахара чувствует небольшое жжение в правом глазу, судя по всему, в том, о котором говорила Йосано. Он тихо шипит, чувствуя, как слеза скатывается по его щеке. Быстрым рассерженным на своё немощное состояние движением он смахивает её, а после достаёт из руки катетер. Горячий укол остаётся на его предплечье, когда он закатывает бинт туже, не давая проявиться крови. Пусть Акико орёт на него, сколько хочет. Заслужила. Раз она так поступила с ним, то и он теперь не будет вестись на её уговоры "вести себя нормально". Соврать и накачать его морфием. Неужели она думает, что он настолько тупой? Он обязательно выскажет ей всё в лицо при встрече. И про осторожность, и про доверие, и про отношение. Обязательно. Только сначала доберётся до ещё одного её пациента. Дазай должен быть где-то здесь. И от мысли об этом становится ещё хуже. С одной стороны у него колит под лопаткой от того, насколько он хочет его увидеть. А с другой, несвойственной для себя, он страшно боится. Боится того, в каком он состоянии. Йосано не сказала, насколько с ним всё плохо. Фраза "в реанимации" может варьироваться от ампутации ног и перелома позвоночника до сотрясения мозга и внутреннего кровотечения. Какая вообще, к чёрту, разница? Главное, что он жив. Первая агрессия на то, что Осаму отправили на задание, испарилась ещё в тот момент, когда Акико с доброжелательной улыбкой на лице ввела ему "обезболивающее". Теперь он как минимум не хочет разбить лицо Фукудзаве (это было импульсивное желание, о котором он уже жалеет). Какой сейчас смысл в растрачивании и так минимальных жизненных ресурсов на злость, если есть совершенно другая задача? Чуя, не рассчитав свои силы, слишком резко для своего амёбного состояния поднимается на ноги, и колени в ту же секунду подкашиваются. Он в последний момент использует способность, ослабляя свой вес и хватаясь руками за прикроватную тумбочку, чуть не скинув с неё пустой графин. Голова тут же отзывается вспышкой боли в висках, и он с силой поджимает губы, на трясущихся предплечьях выталкивая себя в вертикальное положение. Комната ещё раз делает кульбит, и он пару секунд тупо моргает, пытаясь устоять на ногах. Блять. С какого момента его мышцы стали такими слабыми? Нащупав ладонью изголовье кровати, Накахара делает пару неуверенных шагов. Горловина футболки слишком широкая для его тела, поэтому она съезжает с плеча, опалив его холодом. Когда постель кончается, а до двери остаётся ещё около пяти метров, которые он должен будет пройти без опоры и в кромешной тьме, где любое столкновение с любым препятствием грозит ему разбить свою больную голову, Чуя уже тяжело дышит, прикидывая в голове, а насколько ему вообще это нужно. Очень нужно. До боли в груди, до пелены перед глазами, до скрипа зубов. Глубоко вздохнув носом и пообещав себе снова возобновить физические тренировки, как только поправится, он с тихим матом ступает в темноту, выставив руки вперёд. Смутная Печаль чуть видно горит алым вокруг него, когда он ещё больше ослабляет вес, чтобы, если что, не так больно удариться. Десять секунд дороги кажутся ему самым длинным отрезком времени в его жизни, и когда ладони нащупывают дерево двери, он выдыхает, схватившись за ручку. Ещё бы. Это было намного страшнее любой перестрелки, в которой он участвовал. Чуя распахивает дверь, ступая в коридор. Там освещения не намного больше, но с противоположного конца из окна мягко светит ночной фонарь, давай хоть какую-то мотивацию. Облегчает задачу теперь ещё и то, что он может опираться на стены, не боясь влететь животом в какой-нибудь стол. Хотя ноги всё равно придется аккуратно переставлять. Кто знает, может, они тут нагромоздили горшков со всеми цветами, что забрал из офиса Миядзава. Вот только Накахара даже не представляет, где сейчас может находиться Дазай. Ну, где-то точно примерно здесь, но за какой из дверей… Чёрт с ним. Он уже слишком много прошёл, чтобы сейчас развернуться и пойти обратно. Он выпрямляется, пытаясь понять, как себя чувствует. Рука перестала болеть, живот всё ещё тянет от еле ощутимого чувства голода, от которого ему, если честно, ни горячо, ни холодно. Мышцы всё такие же неэластичные, все суставы скрипят так, как будто ему не двадцать два, а все девяносто два, но это обычное состояние после порчи, ничего удивительного в этом нет. Периодически звенит в левом ухе, но это тоже нормально. Головная боль, наверное, единственный существенный минус. В затылок будто стучат молотом, а виски ощущаются как разбитый хрустальный сервиз. Но за это чудо стоит поблагодарить Йосано. Обезболивающие сыграли свою роль, наверное, спасибо им за это. Не спасибо за то, что его шатает так, будто он пил неделю. Чуя опасается, что если наклонится, дабы подвернуть штанины, на которые ступает пятками, то просто не сможет удержать равновесие и распластается посреди прохода, поэтому делает вид, что они ему абсолютно не мешают, когда нащупывает соседнюю дверь. Тихий скрип ручки, и перед ним предстают полу-очертания банковского офиса. Столы, стулья, какие-то шкафы и куча папок. Видимо, это помещение не трогали, когда организовывали больничное крыло. Он цокает языком, от не пойми откуда взявшегося раздражения пихая ни в чём не повинную дверь пяткой. Пальцы на ноге тут же отзываются ноющей болью, что ещё больше выводит его из себя. Он просто терпеть не мог чувствовать себя слабым. А слабость сейчас — это, наверное, единственное слово, которым можно описать его состояние. Желание лечь хоть куда-нибудь и проспать следующее часов двадцать было невыносимым. Но желание хотя бы просто увидеть Дазая после всего, что произошло, почему-то было сильнее. Даже сильнее головной боли. Поэтому он берёт себя в руки, аккуратно проходя к следующей двери. В коридоре холоднее, чем в его импровизированной палате, поэтому болезненно бледная кожа покрылась мурашками, а самого его бьёт мелкая дрожь. Пол кажется ледяным, когда он идёт по нему босиком, держась за стену. За следующей дверью оказывается что-то вроде санузла. Окон в нём нет, но когда слабый свет от фонаря из коридора проползает внутрь, Чуя видит, как напротив него идёт блик. Зеркало. Не сказать, что его сейчас заботит то, как он выглядит. Но чисто ради интереса, раз он уже всё равно здесь… Плитка ещё холоднее, чем паркет. Его шаги отдаются противным хлюпаньем, будто он ступает по болоту. Аккуратно нащупав раковину и поблагодарив всех богов за то, что ему хватило ума выставить вперёд руки, он находит пальцами оставленную кем-то рядом свечу. Скорее всего Танидзаки или Харуно, когда проходили сюда из своей палаты, забыли её здесь. Идти обратно за зажигалкой он не собирается, но этого и не требуется, так как рядом лежит два коробка спичек. Пытаясь зажечь фитиль, он пару раз провёл спичкой по воздуху вместо наждачки из-за трясущихся и никак не подходящих для мелкой моторики рук, обжёг себе пальцы и чуть не капнул воском на свои и так еле держащие его вертикально ноги. Но, в конце концов, когда следующая искра выдаёт ему слабое пламя, а злосчастная свеча загорается, он тяжело вздыхает, прикрывая глаза, чтобы его не затошнило от того, как закружилась голова от напряжения. Пара минут уходит на стабилизацию своего тела в пространстве, и когда очередная капля воска уже должна был опалить ему большой палец, он открывает глаза, заглядывая в зеркало. Он тут же жалеет об этом, но вернуться назад во времени и передумать не получается. Так что он просто уставляется на своё отражение, которое то размывается, то снова фокусируется в его глазах. В тёплом освещении огня его взлохмаченные волосы почти ярко-красные. Резинка, понятное дело, в какой-то жопе, поэтому абсолютный бардак дополняет ещё и то, что концы завились, упав куда-то за спину. На изгибе светлой брови действительно белая полоска шрама. Он не сильно виден, если не знать, что он там находится, но тем не менее не сильно помогает позитивно мыслить. Но хуже всего то, что правый глаз полностью тёмный, и Чуя знает, что это не сойдёт ближайшую неделю. Йосано описывала как нельзя точно, когда говорила, что весь белок в крови. За ним даже не видно голубой радужки, будто чёрный зрачок вдруг взял и растёкся на весь глаз. Под веками залегли тени, даже при свете свечи он замечает, насколько, на самом деле, бледен. Кожа кажется ненастоящей, будто фарфоровой. Не то что бы Накахара когда-нибудь отличался хорошим загаром, но и такого эффекта на себе никогда не замечал. По этой части больше был Дазай, который вообще, казалось, вампир в третьем поколении. Губы потрескались, шея непривычно голая, ключицы прорезались так, что странно, как не порвалась кожа. Неприличная худоба. Как вообще можно настолько много скинуть за полтора дня? — Пиздец... — тихо шепчет он, поворачиваясь к зеркалу то правой, то левой стороной лица, будто от этого что-то изменится. При более детальном рассмотрении видно небольшое красное пятно на переносице, но он совершенно не помнит, от чего это могло бы быть. Тяжело вздохнув и прижав фитиль двумя пальцами, чтобы затушить, он разворачивается спиной к травмирующей картине, швыряя свечу в угол раковины. Таскать её с собой бесполезно. Света вдали она даёт не больше, чем свечение Смутной Печали, а вблизи он и на фонарный свет может опираться. Плюс воск слишком горячий, чтобы рисковать своими руками. Ничего позитивного он из всего этого не вынес. Только теперь раздражение кажется ещё сильнее, чем было до этого. Конечно, он не выглядит уж совсем отвратительно. Просто болезненность ему совершенно не к лицу и будто выдаёт то, как он себя чувствует на самом деле. А такого допускать нельзя. Если Чуя слаб, это не значит, что об этом должны знать все. Это просто унизительно. А тут, как ни прячь, всё всё равно буквально написано на его лице. С ещё большим рвением, но с не меньшей осторожностью, чем раньше, — голова всё ещё раскалывается, в глазах периодически темнеет, а колени подгибаются от каждого неосторожного шага — он покидает комнату, ковыляя к следующему доступному проходу. За следующей дверью оказывается пустая палата. Койки, простыни, лекарства. Всё почти так же, как у него, только более пустынно. Наверное, бывшее пристанище Наоми и Харуно. За следующей — та же самая картина, только лекарств нет, простыни скатаны в кучу, а окно намного меньше. За следующей он видит офис. И за следующей. И за всеми семью — тоже, но с незначительными отличиями. Кое-где есть матрасы, кое-где нет, где-то лежат стопки бумаг и догоревшие свечи, где-то лишь голые столы и пустынные подоконники. Каждый раз, когда он поворачивал очередную дверную ручку, его сердце замирало. Но за каждой никого не было. За каждой не было его. Дойдя до конца коридора, он тяжело опирается плечом на оконную раму, прикрывая глаза. В сумме, учитывая его скорость, больше похожую на скорость черепахи на берегу моря, чем сильного бойца и эспера, он бродит уже около получаса. Хотя прикинуть трудно из-за стучащего в висках пульса. Он очень устал. Это действительно было изнурительно и безумно трудно, если брать в расчёт то, что обычно после пробуждения от порчи он не встаёт с постели как минимум сутки. Его периодически клинит, суставы как несмазанные дверные петли, а мышцы — не лучше растянутых резинок. Продолжать искать бессмысленно, ведь он буквально не сможет даже спуститься по лестнице. Йосано как будто назло закинула Дазая в самую дальнюю от Чуи палату, куда он не сможет добраться ровно до того момента, пока не пройдёт курс реабилитации. А может… Может, Дазая здесь просто нет. Может, Дазая в принципе уже нет. Эта мысль заставляет его распахнуть глаза, в панике пробегаясь глазами по тому пространству, что он обошёл. Этого не может быть. Хватит самого себя накручивать. Дазай выжил дважды после битвы с Верленом, после сотни попыток самоубийств и провальных миссии. Неужели какая-то авария сможет его убить? За этой ничего. И за этой. Темнота. Тишина. Матрасы, бумаги, столы, стулья. Голова начинает кружиться. Это отвратительное чувство, будто его раскручивают на карусели. Где же ты, чёрт возьми? Имей хоть какую-нибудь совесть, придурок. Больные глаза, уже порядком привыкшие к полумраку, находят одинокую дверь, прямо напротив окна. Это последняя в этом коридоре. Если его здесь нет, то Чуя либо умрёт от тревоги на месте, либо грохнется в обморок от усталости. Другого варианта нет. Он чуть ускоряет шаг, сбивая дыхание, и в который раз проворачивает ручку, приоткрывая дверь, чтобы заглянуть в помещение одним глазком. Если его там нет… Здесь темно не меньше, чем в палате Чуи. Занавески задёрнуты, письменный стол накрыт покрывалом, а на нём разложены блестящие хирургические предметы. Ножницы, скальпели, иглы. Рядом стоит металлическая подставка, а в ней — окровавленные салфетки, вата и медицинские тампоны. Он медленно сглатывает, оборачиваясь вправо. Сердце пропускает удар, когда он видит, что под тонким одеялом, отвернувшись лицом к стене, лежит Дазай. Ноги становятся ещё тяжелее, чем были до этого. Голова гудит, но он всё равно делает несколько шагов вперёд, придерживая зудящий желудок. К горлу подкатывает тошнота, когда колени всё-таки подгибаются, уронив его на край постели. В позвоночнике громко щёлкает, но он не обращает на это внимание, приковав свой взгляд к ещё более белому, чем его, лицу напротив. Ресницы мелко дрожат. Тёмные завитки волос разметались по подушке. Руки лежат по швам, и без бинтов рядом со старыми линиями видны другие, свежие, красные. Вся левая рука туго перебинтована, как и верхняя часть груди, которую не закрывает одеяло. Наскоро осмотрев его тело, Чуя не замечает видимых деформаций, по типу отсутствия пальцев, ног или чего-либо другого. Поэтому рвано выдыхает, возвращая взгляд к его лицу. Мелкие царапины пересекают нос, скулы, со стороны перебинтованной руки за ухом кожу прикрывают ватные повязки. Значит, впечатали именно туда. Огромная волна облегчения проходит по всему телу, а за ней следует другая, более тяжёлая, от осознания того, насколько это ужасно. Даже мысль о том, что могло быть в несколько раз хуже, не даёт никакой пользы. Не особо понимая, что делает, из-за непрекращающейся адской боли в области висков, Чуя поднимает дрожащую руку, аккуратно заправляя выпавший завиток тёмных волос за ухо. Его кожа ледяная, липкая. Он потерял много крови. Блять. Так и замерев на месте, он сидит там ещё какое-то время, просто не зная, что теперь делать. Вроде он уже сделал то, что хотел. Он увидел, удостоверился, что Дазай не лишился никаких жизненно важных для своей работы конечностей, что он действительно более-менее в нормальном состоянии, что он, в конце концов, жив. Последнее, наверное, было самым главным. Но что теперь? Ты убедился, почему ты всё ещё здесь сидишь? Было бы правильно просто встать, доковылять до своей палаты, грохнуться (аккуратно улечься, кого ты обманываешь?) на постель и сделать то, чего требует твой организм больше всего — уснуть. На утро разразиться скандалом перед Йосано, качать права, кидаться оскорблениями и всё в таком роде. Но он не может встать. Тело просто не слушается, и он, правда, больше всего на свете хочет верить, что это из-за усталости. Из-за чёртовой усталости. Он готов признать, что слабый ублюдок, не сумеющий ещё пару суток встать с кровати от недомогания, чем признать, что он здесь не поэтому. Минуты кажутся часами, когда он каждый раз опускает взгляд ниже, чтобы проверить, как быстро поднимается и опускается его грудь от рваного дыхания. Ночь кажется вечной, а рука, когда он невесомо касается её пальцами, — чистым льдом. Помещение накрыл вакуум. Лишь стучащий в больных висках пульс и тихое дыхание двоих людей. Неужели так трудно хоть сейчас не строить из себя самого сильного и независимого, когда частота твоего сердцебиения буквально зависит от того, найдёт ли взгляд очередной порез от осколков стекла на его лице? Его всё же вырвет, скорее всего. Пошло всё нахуй, блять. В какой же он жопе. Это просто не описать словами. А казалось, что ниже падать некуда. Оказалось, что ниже земли, кажущейся такой далёкой в тот момент, когда Врата закрываются, есть ещё один круг ада. Он просто не сможет посмотреть ему в глаза завтра. Или послезавтра. Может, вообще никогда. Потому что это неправильно. Это не то, что должно быть. Этого не должно быть. Дазай тяжело вздыхает, морщась во сне. Чуя тут же одёргивает руку, будто её опалили кипятком. И что ты творишь? Сто шагов назад. И ещё один, чтобы наверняка. Стараясь не произвести и звука, когда мышцы противно стонут, он поднимается с постели, снова покачиваясь из стороны в сторону. Теперь он не ждёт, когда комната встанет на место, а перед глазами пропадут красные точки, а просто оборачиваются к Дазаю спиной, двигаясь к выходу на автопилоте. Он чуть не врезается боком в угол стола, совершенно забыв выставить перед собой руки. В голове нет ни одной мысли, лишь белый шум. Он ухватывается за дверную ручку как за спасательный круг, борясь с желанием обернуться через плечо. Чуе искренне кажется, что сейчас он проиграет. Что всё не выйдет так просто. Что ноги сейчас прирастут к полу. Но этого не происходит. Он был сильным и далеко не глупым человеком. Он знает, что лучше сорвать пластырь полностью, чем отрывать по чуть-чуть. Поэтому быстро дёргает ручку, делая шаг в коридор. Но слишком поздно понимает, что там уже кто-то стоит, поэтому совершает первую ошибку за сегодняшнюю прогулку, натыкаясь на припятствие. В ушах звенит, когда он шипит сквозь зубы, ухватившись за больной лоб. Его препятствие издаёт что-то настолько нецензурное, что до воспалённого мозга Чуи никак не доходит смысл этой шедевральной фразы. — Твою мать, Накахара! Ты что здесь забыл? — зло шёпотом выкрикивает Йосано, но, заметив, что тот на полпути от того, чтобы грохнуться на пол, тут же подхватывает его, не давая упасть. Чуя зависает на пару секунд, ещё не до конца осознав, что произошло. А когда понимает, забывает и об болезненном столкновении, и об подкашивающихся ногах. — Это не то, о чём ты подумала… — Я ничего не подумала, честно тебе скажу, — заявляет Акико, аккуратно приставляя его к стене коридора, попутно захлопывая дверь в палату, — По этому поводу как минимум. Но у меня много мыслей насчёт того, что я с тобой сделаю, если ты мне не выдумаешь какую-нибудь вескую причину того, что ты, самостоятельный, блять, мальчик, выдернул катетер, встал с постели и пришёл сюда. Когда первый шок проходит, а вся тревога и переживания, что закипали в нём всё это время, пока он сидел там, уходят вместе с болью, то он вспоминает, кто перед ним стоит. Порядком успокоившись, что Йосано не застала столь недвузначную сцену в самой палате, на смену смущению приходит злость. Чуя, приложив всю силу, что у него вообще осталась за эту ночь, отпихивает от себя её руку, тяжело опираясь на стенку, двигаясь в сторону, где, предположительно, находится его палата. Акико замирает на месте, во все глаза смотря ему в спину. — Чуя, блять, — она догоняет его, что в данной ситуации вообще не проблематично, но когда он снова выдёргивает свою кисть из хватки, переходит на шаг рядом с ним, — Подожди ты. Тебе же трудно, давай я помогу… — Дорогу знаю, как пришёл, так и уйду, — между тяжёлыми вдохами скрипит зубами Накахара, целенаправленно делая вид, что вполне нормально себя чувствует. — Да какого… — Йосано, прошу тебя, просто не трогай меня, — оборачивается через плечо Чуя, встречаясь с ней глазами. Она останавливается, изгибая брови в непонимании. — Ты из-за морфия? — спрашивает девушка, — Я не хотела, правда. Но ты же понимаешь, что по-другому я просто не могла поступить… Как странно. Она действительно думает, что именно этот инцидент стал причиной его раздражения. Если говорить честно, в глубине сознания он понимает, что она правда хотела как лучше. Просто не нашла другого способа. А Чуя виноват был сам. Хоть раз в жизни можно было поступиться своей упёртостью и подумать если не о себе, то о том, как она бы себя винила, случись с ним что-то по дороге в больницу. Это понимание не делает его обиду меньше, но он и не настолько тупой, чтобы сейчас строить из себя обиженку. Просто сейчас Акико не должна знать, что не причастна к его вспышке пассивной агрессии. Потому что, пройдя несколько шагов назад, она может понять, кто на самом деле причастен. — Я не виню тебя, успокойся, — вздыхает Накахара. Его снова на секунду клинит, но он не подаёт вида, опираясь лопатками не стену, — Просто я не хочу сейчас. Я в состоянии дойти сам. Ты сейчас нужна там. Он кивает подбородком за её спину и, не обращая внимания на её вопросительный взгляд, кидает: "Спокойной ночи". Акико смотрит, как он с трудом передвигает ноги, но не говорит и слова, в первый раз пренебрегая правилом "сначала здоровье, а потом всё остальное", наблюдая, как его спина скрывается за дверью палаты. *** Ацуши похитила Гильдия и держит в таком месте, где никто не сможет его найти. А именно — на высоте около километра над землёй. Фицджеральд перехватил его в том месте, где они должны были встретиться с Дазаем. На том месте, до которого Дазай так и не добрался. Кёку арестовали, и план Луизы Олкотт был исполнен идеально. Агентство осталось без двух сотрудников, а если быть точнее — без четырёх. И пока силы не были равны, а Гильдия, будто издеваясь, давала им передышку, Ранпо решил ничего не предпринимать. Даже если бы они ввязались в конфликт, это не закончилось бы ничем хорошим. На некоторое время настало время холодной войны, в которой ВДА пыталось отдышаться, восстановить силы, Портовая Мафия готовилась к худшему, а американцы ждали лучшего момента. Работы в Агентстве не стало меньше, несмотря на то, что они изменили своё местоположение, но теперь Эдогава брался за запутанные убийства менее охотно, Танидзаки носился по мелким делам, попутно крутясь вокруг Наоми, которая сидела с Харуно в офисах и разбиралась с бумажной волокитой, Куникида с Кенджи оставались единственными, кто может выбираться на трудные задания, а Йосано выезжала крайне редко, в основном оставаясь в банке. Фукудзава принял решение о том, что если Портовая Мафия уже рассекретила их местоположение, то и для Гильдии это не является загадкой, так что предложил отложить неудобства и вернуться в их прежний офис, позволив сотрудникам хотя бы ночевать по своим домам. Но теперь, уже прислушавшись к словам Акико, он перенёс это решение до конца недели. Ровно до того момента, пока она не даст отмашку, что Дазай и Накахара полностью здоровы. Перемещать их сейчас просто невозможно, а остальные единогласно решили тоже оставаться здесь, пока все не будут наравне. Чтобы снять с плеч Йосано груз столь изнурительной работы, Куникида вызвался ей помогать с пострадавшими. Акико с радостью вручила ему выхаживать Дазая, признавшись чуть ли не со слезами на глазах, что он её абсолютно и бесповоротно заебал. Доппо тоже не был в восторге от такой задачи, но не стал спорить. И теперь Йосано следила за тем, чтобы Накахара больше не гулял по ночам по тёмным коридорам, грозясь сломать себе и так хрупкие кости, а Куникида следил за тем, чтобы Дазай не скинулся с четвёртого этажа. Но теперь Чуя в принципе никуда не ходил. Он покорно лежал на постели положенные двое суток, не жаловался на слишком частые компрессы и уколы, не орал как полоумный, что чувствует себя нормально. С той ночи, когда Акико встретила его у палаты Дазая, его будто подменили. Он вёл себя как шёлковый, не сказал ей и слова про ту ситуацию с морфием и избегал любой темы, в которой хоть как-то был замешан его напарник. К настолько резкой перемене в его поведении Йосано просто не была подготовлена, поэтому отложила в дальний ящик своё обещание, данное Кенджи на латинском. Она всё равно заходила в палату Дазая несколько раз в день, потому что Куникида не умел ни капельницы менять, ни обрабатывать раны, ни снимать швы. Осаму проснулся на следующий день после того, как его перевезли, и, в подтверждение мыслям Акико, его первая фраза действительно была "Как Чуя?", и только потом "Может, твои прекрасные руки перережут мне сонную артерию этим блестящим скальпелем, чтобы я так не мучался? Нет? Тогда подай воды". Но после этого наступила такая же тишина. Он больше ни разу не спросил о Накахаре, уводил взгляд в потрескавшийся потолок каждый раз, когда Куникида что-то про него говорил, а потом и вовсе обрывал его в своей привычной манере, снова гоняя за очередной ненужной херью, которая почему-то ему больному очень-очень именно сейчас была нужна. Капризничал как мог, давил на своё немощное состояние, складывал брови домиком, и Доппо всё равно приходилось таскать его, ноющего из-за больного колена, то на свежий воздух, то на подоконник, то воды попить. И нет, обычная не подходит. Его нужно отнести к крану. Через пару дней таких высоких отношений Куникида уже был готов прыгать с четвёртого этажа вместо Дазая, а Чуе вообще поклялся поставить памятник. Теперь он понял, почему тот настолько вспыльчивый агрессивный по отношению к напарнику. Однажды они пересеклись в коридоре. Совершенно случайно. Накахара наконец отвоевал у Йосано право самому дойти до туалета, аргументировав это тем, что дорогу знает, а его состояние уже намного лучше, чем раньше, а Дазай погнал Куникиду отнести его подышать свежим воздухом. Пока Осаму развалился на спине Доппо, считая это лучшим курортом, который он только мог иметь, из-за поворота вырулил Чуя, всё ещё немного держась за стенку. Тот встал как вкопанный, переводя поражённый взгляд то на красного от злости Доппо, то на абсолютно белое лицо Дазая. Но Осаму вида не подал, а просто кинул дежурное "Привет" и, не дождавшись ответа, ткнул пяткой Куникиду в ногу, чтобы тот шёл быстрее. Когда их тени скрылись на лестнице, а Накахара продолжил стоять, тупо нахмурившись в пустоту, на звук голосов из палаты вышла Йосано. На её вопросительный взгляд Чуя просто покачал головой и, совершенно забывшись, почесал рукой больной глаз, за что тут же получил по кисти от Акико. Больше они не встречались. И оба встреч не искали, опасаясь их как огня. С того момента Дазай обходился свежим воздухом из окна, а Чуя ходил максимально аккуратно, прислушиваясь к каждому шороху. Никто из них не замечал, что другой тоже его избегает, потому что был слишком занят своим собственным избеганием. Их абсолютно устраивала сложившаяся обоюдная молчанка. Йосано была поражена до глубины души. Она просто не ожидала, что всё изменится настолько быстро. Казалось, буквально два дня назад Дазай сидел у постели Чуи, а другой ковылял ночью к нему в палату, а теперь их имена были как будто запрещены законом, за нарушение которого её посадят на пожизненное в случае Дазая и прибьют на месте в случае Чуи. Она даже пожаловалась на это Ранпо. Тот сидел весь рассказ с непроницаемым лицом, а потом вдруг улыбнулся, высказав: — А чего ты ожидала? Первый шок прошёл, остались последствия, с которыми никто не хочет разбираться. Девушка не поняла, что это за шок и за последствия, но сколько она ни ходила вокруг Эдогавы кругами, он продолжал загадочно улыбаться, полуприкрыв глаза. Она даже пыталась сторговаться с ним на десять килограмм конфет, но тот наотрез отказался, хоть по его лицу и было видно, что ему физически больно. Накахара поправился первым. С помощью способности Йосано его восстановление протекало намного быстрее, чем обычно, и головные боли вскоре утихли. Кровь в глазу рассасывалась постепенно, всё ещё отливая красным на голубой радужке, и чуть резала болью от яркого света, но на зрение никак не влияла. Мышцы и суставы всё ещё протестовали, но это не было особой проблемой. Он давно к этому привык. Поэтому спустя шесть дней после событий у хижины она согласилась его отпустить. Даже поехала с ним вместе в общежитие, раз на одного скандального пациента стало меньше, а значит, и работы тоже. Когда Чуя зашёл в свою комнату и захлопнул за собой дверь, предварительно два раза повернув ключ в замке, он ещё около двадцати минут тупо стоял, прислонившись к стене в коридоре, изучая глазами знакомый интерьер. Казалось, прошли годы с того момента, когда он последний раз тут был. Но всё оставалось на своих местах. И пепельница на подоконнике у балкона, и оставленная на столешнице пачка сигарет, и две помытые кружки на раковине, и не заправленная большая кровать, которую ему было лень застилать в то утро. Со следующего дня он возвращается к работе, пусть и не в полную силу, потому что Фукудзава наотрез отказался его напрягать будничными делами. Он им ещё будет нужен в тот момент, когда затишье кончится, и наступит настоящая буря. Ты и есть буря, Чуя. Воспоминания всё ещё были неприятными, хоть и ранили не так сильно. Теперь это всё кончено. Верлен мёртв. Он там, где и должен был оказаться в конце концов. Нечего думать о том, что уже в прошлом. Протерев лицо ладонями в попытке снять с себя наваждение, он проходит в ванную, на ходу стягивая с волос одолженную у Йосано резинку. Единственное, о чём он только может сейчас мечтать, это о горячем душе и, в идеале, конечно, бокале вина. К сожалению, все запасы выпотрошены. Надо будет зайти купить завтра вечером. И сигарет. И зажигалку. Кажется, Акико украла у него её. Быстро стукнув по выключателю и обратившись к зеркалу, его глаза тут же находят моток бинтов, оставленный Дазаем на полке. Чуя снова замирает, нахмурившись. Какого хера этот придурок разбрасывается своими вещами в его комнате? Он почти не спал той ночью, за что потом корил себя весь рабочий день. Куникида, хоть и был изнурён постоянным присутствием Дазая рядом и был рад увидеть Накахару снова в строю, нагрузил его такой огромной стопкой ведомостей, что от неожиданности у Чуи хрустнуло в позвоночнике. Доппо до ужаса перепугался, несмотря на протесты самого Чуи, что это вполне нормально, и донёс предстоящий товарищу кошмар в офис сам. Этот кабинет был на этаж ниже медкрыла, теперь насчитывающего только одного пациента, поэтому парень смог спокойно выдохнуть. Выдохнуть, и снова тревожно вдохнуть. Стянуть с головы шляпу, расстегнуть верхнюю пуговицу на чёрной рубашке и закинуть ногу на ногу, тупо уставившись перед собой. Хреново. Это всё пиздец как хреново. Йосано сняла швы с руки Дазая на следующий день, сказав, что с грудью пусть ещё ходит минимум неделю. Порезы на лице зажили, оставив лишь пару незначительных царапин. Акико поразилась, что не останется ни одного шрама. Всё же Фукудзава был прав, когда сказал, что на нём всё заживает как на собаке. Колено было в порядке, привычные бинты снова красовались по всему телу, а с лица наконец-то сошла убийственная бледность. Ещё бы. Осаму шутил, что в какой-то момент вместо лимфы Йосано начала ему ставить капельницы с водой из под крана, лишь бы быстрее восстановить кровоток и отправить восвояси. Куникида, казалось, никогда не радовался больше в своей жизни. В тот же вечер Фукудзава объявил, что они возвращаются в свой привычный офис. Наоми звонко захлопала в ладоши, повиснув на шее смущённого Танидзаки. Она терпеть не могла этот угнетающий мрак и пыль, на которую у неё тут же развилась аллергия. Кенджи подхватил горшки с цветами, буквально вылетая из главного входа, уже не боясь, что их заметят на улице. Харуно поправила очки на лице с улыбкой. Ей президент обещал найти другое место, намного лучше и безопасней той хижины у леса. Ранпо довольно закинул руку на плечо Акико, которая улыбнулась впервые за последнюю неделю, уже продумывая то, кого из офисных парней она заставит перетаскивать обратно весь её медицинский набор. И только Чуя ничего не сказал, пожав плечами, и как ни в чём ни бывало направился к выходу. Йосано тоже отвезла Дазая на машине в общежитие. Тот, как только лестница кончилась, а перед ним вырос знакомый коридор третьего этажа, чуть замедлил шаг, проходя мимо соседней от его комнаты двери. За ней стояла поразительная тишина. Но она была обманчивой. Дазай знал, что он внутри. Уже завтра Осаму должен будет снова выйти на работу. Он позволил уставшему мозгу отдохнуть ровно столько, сколько ему позволила оставаться в банке Акико. Но теперь предстоит целая эпопея, ведь он знает, почему Гильдия забрала Ацуши. Теперь осталось выбрать самый подходящий способ из тех, что он прикидывал для решения проблемы. Разговор с Анго натолкнул его на одну мысль, и теперь нужно просто её развить. Дазай останавливается у двери, закидывая в рот две таблетки лёгкого обезболивающего, и резко проглатывает. Он не будет заходить внутрь. Как бы ни хотелось. Что они оба, чёрт возьми, творят? *** — Я не собираюсь трахаться с этим до бесконечности! Документация — не моя работа. — Но кто её тогда будет сейчас делать? Босс же сказал, что пока военные действия приостановлены, ты не будешь лезть на рожон. Ты позавчера с больничной койки встал. — И? Я что, по твоему, немощный? — Накахара, — Доппо устало вздыхает, оперевшись рукой на его стол, — Нет, конечно нет. Просто мы не хотим подвергать вас опасности. — Какая к чёрту опасность? — вскипает Чуя, поправляя чокер на шее, — Куникида, блять, не беси меня. — Разбирайся тогда с ней сам! — кивает подбородком в сторону стола Йосано тот, пальцем надвигая очки ближе к переносице. Накахара тут же замолкает, звучно закатив глаза. Он прожигает вскинувшего брови Куникиду взглядом ещё почти минуту, а потом раздражённо подталкивает к себе ещё один отчёт. Доппо с видом победителя оборачивается к столу Дазая, что во все глаза наблюдает за их перепалкой. — А ты чего замер? У тебя задача та же. — Дорогой Куникида-кун, до конца рабочего дня осталось всего полчаса, — жалобно протягивает он, — Я так устал, у меня болят глаза и руки, можно я отдохну пару минут… — Считай, что свой отдых ты проспал, — обрывает Доппо, — Надо на работу вовремя приходить, а не к двенадцати. Отпуск кончился. Он резко разворачивается на пятках, удаляясь в сторону своего рабочего места. Ранпо улыбается, закидывая в рот очередной леденец. Ну вот. Как быстро меняется отношение, стоит тебе сменить больничную рубашку на привычный плащ, а швы на обычные бинты. Никакого сострадания и понимания. Дазай тяжело вздыхает, а потом смотрит прямо перед собой. Чуя зло поджимает губы, вчитываясь в текст, второй рукой то оттягивая, то возвращая на место горловину тёмной водолазки. Его правый глаз ещё чуть красный, но уже не так выделяется, как прежде. Когда он хмурит брови, наверное, замечая какую-то ошибку в документе, белая полоса шрама причудливо изгибается с этим движением. Осаму быстро опускает взгляд в свои бумаги, концентрируясь на работе. Они не говорили с самого утра. Хотя Накахара пришёл на работу вовремя, а Дазай опоздал на приличные четыре часа, когда его приветливо встречали в офисе, Чуя даже не поднял взгляда, оставшись на своём месте. Не то что бы Дазай сам хотел с ним говорить. Но Танидзаки и Наоми начали шептаться, когда увидели эту странную картину, а Фукудзава и Куникида странно переглянулись. Усложняло задачу то, что их столы стояли друг напротив друга впритык. То есть, хочешь не хочешь, но стоит тебе хоть чуть-чуть увести глаза от работы, ты тут же напорешься на знакомое лицо напротив. Тем не менее, они оба отлично справлялись со своей ролью, перекинувшись дежурными "Доброе утро" и "Скорее, день". У Накахары, как оказалось, была ещё одна способность, помимо Смутной Печали: он мог мастерски склониться к столу так, чтобы полы шляпы прикрывали его лицо. Дазай же умел раскинуться в кресле так, чтобы смотреть куда угодно, но только не перед собой. Не сказать, что он при этом мог нормально работать, но и не сказать, что он сильно этого хотел. Пару раз слишком длинные ноги Дазая под столом толкали ноги Чуи, и если раньше Накахара бы пнул его в колено со всей силы с нецензурными оскорблениями, то сейчас просто молчал, лишь придвинув конечности к себе поближе. Они оба знали, с каким интересом наблюдает за ними Йосано со своего места. Но только, хвала небесам, они оба достаточно пробыли в Мафии, чтобы стать неплохим актёрами. Дазай, как минимум, точно должен был получить свой заслуженный оскар в тот день. Спустя двадцать минут Кенджи устало зевнул, прикрыв рот рукой, и Йосано поднялась со своего места, собирая свои вещи в сумку. Остальные тоже начали постепенно выключать компьютеры, потягивать руками, хватать с вешалок свои весенние пальто. То и дело в офисе слышались звучные "До завтра" и "До свидания". Ранпо вообще подскочил первым, крикнув Акико, что будет ждать её у машины. Когда даже Фукудзава зашёл, чтобы со всеми попрощаться, Куникида всё-таки поставил последнюю подпись, застёгивая жилет на рубашке. Чуя и Дазай остались на своих местах. Оба не знали, как теперь поступить. Ну, предположим, целый день они отсидели. Даже, вроде бы, не так всё плохо. Но как теперь расходиться? Что делать теперь? Насколько странно от одного до десяти будет то, что они просто одновременно молча поднимутся, молча пройдут на разные концы улицы и будут молча идти в одно место по отдельности? Даже для Дазая такой расклад казался верхним уровнем неловкости. Поэтому они просто сидели, ожидая, кто из них встанет первым и уйдёт, решив проблему одним махом для обоих. Йосано плавно подошла к столу Чуи, закинув руку на спинку его стула. — Всё, я пошла, — говорит она, параллельно пытаясь откопать из недр сумки пачку сигарет, — Вы ещё долго? Накахара тяжело вздыхает, откидываясь спиной назад. Ну вот, и что говорить? Он кидает взгляд на Дазая, уставившегося на розовое закатное небо в окне с таким видом, будто это картина в Лувре. Затем ещё раз вздыхает, качая головой. — Нет. Я скоро пойду. Акико хмурится, и Накахара сглатывает ком в горле, пряча глаза за шляпой. — ...Мы скоро пойдём. Йосано стоит там ещё какой-то время, а потом дружески пихает его кулаком в плечо, разворачиваясь на каблуках. — Ладно. Давайте, до завтра. Девушка взмахивает рукой, и Чуя просто смотрит ей вслед, а Дазай тупо кивает. Когда дверь за ней захлопывается, остаётся лишь пару парней и девушек, шелестящих бумагами где-то в другом конце офиса. Через пару минут Накахара не выдерживает, звонко цокнув языком. Нет, ну что за бред. Как будто им по шестнадцать, а не по двадцать два. Детский сад какой-то. Он откашливается, откидывая ручку на стол. — Ты скоро? Дазай переводит на него никак не выдающий его поражённости взгляд, и непринуждённо пожимает плечами, будто эта фраза не первое полноценное предложение, что они сказали друг другу за последнюю неделю. — Я с самого начала ничего не делал, так что уже готов. Чуя тупо кивает, поднимаясь с кресла и накидывая на плечи пальто. Дазай пару секунд просто наблюдает за ним, а после повторяет его действие, решая первым выйти из офиса. Когда тёплый вечерний воздух заполняет лёгкие, Осаму на секунду прикрывает глаза, закинув руки за голову. Он слышит, что Чуя тихо идёт рядом, не проронив больше ни слова. Интересная получается ситуация. Дазай снова не понимает абсолютно ничего. Кажется, это уже становится его постоянным состоянием. Он прекрасно осознаёт, почему решил избегать какое-то время напарника. Но вот почему сам напарник его избегает, тем более, так... Это не похоже на обычный игнор, которым бы одарил его Накахара, вспомни он события той ночи. Но очевидно, что тот мастерски делает вид, что его не существует. И как это понимать? Логика абсолютно непостижимая. Разбираться в ней сложнее, чем пробираться сквозь бесконечные болота с одной палкой в руке. Что они оба, чёрт возьми, творят? Чуя делает вид, что наблюдает за уплывающими за горизонт облаками, на самом деле пытаясь найти нужные слова. Он понимает, что молчать дальше не получится. Теперь, когда Дазай снова в строю, они будут пересекаться каждый день, и избежать его компании просто не выйдет. Как минимум, совсем скоро Гильдия снова нанесёт удар, и им снова придётся выйти в качестве дуэта на поле боя. Как они собираются это сделать, если даже не говорят друг с другом толком? Если от их отношений зависит то, какой отпор сможет дать Агентство врагу, то Накахара готов поступиться своей гордостью. Дазай не выглядит так, будто что-то понял. Он вообще не выглядит никак. На его лице невозможно прочитать абсолютно ничего. И что теперь? Просто сделать вид, что ничего не произошло? Вернуться в тот же ритм, который был у них ещё две недели назад? Снова начать непринуждённо кидаться оскорблениями и обсуждать рабочие вопросы? У Чуи просто не получится. Но по-другому и не выйдет. Обсудить всё кажется слишком заманчивым одновременно чрезмерно отталкивающим. Они никогда не говорили о таких вещах. И он не думает, что именно сейчас время начинать. Нет, это точно нет. Накахара тяжело вздыхает, снова протирая больной глаз ладонью. Хочется спросить о том, как он себя чувствует. Хочется узнать, как Куникида выжил пять дней в его компании. Хочется узнать, что назначила ему Акико на реабилитацию и когда снимут швы. Но он не спросит. — Ацуши сказал, что ты встречался с Анго недавно. Дазай открывает глаза, оборачиваясь на него через плечо. — Ну да. — И как оно? Есть что-нибудь новое по поводу Гильдии? Что они оба, чёрт возьми, творят? *** Дазай не замечает, как следует за Чуей в его комнату буквально на автопилоте. Он так увлёкся рассказом о том, как прошли переговоры, что даже не заметил, как они дошли до общежития. Накахара ни разу его не перебил, иногда задавая вопросы или кивая головой в подтверждение того, что он слушает. Но сам хозяин комнаты ничего не сказал, а значит, наверное, не против его компании. Одной частью сознания Дазай понимает, насколько это всё странно. Понимает, что творится абсолютная вакханалия, и они оба не пойми зачем играют в воображаемом спектакле, являясь единственными зрителями и единственными актёрами. Но ничего не говорит, просто повесив плащ на спинку своего стула и продолжая рассыпаться в эпитетах по поводу своих догадок о том, как можно решить проблемы с Гильдией. Он просто наблюдает, как Накахара тоже стягивает с плеч пальто, расположившись напротив. Чуя Накахара — самая открытая книга, которую ему только доводилось читать. Чуя Накахара — самая сложная головоломка, которую он только пытался разгадать. Это похоже на тот вечер, в который Дазай вернулся из плена Мафии, в который сам же и попал. Они совместно плетут какую-то иллюзию, но какую, юноша просто не может понять. Не может прочитать в голубых глазах напротив, зачем всё это. Но он не против сыграть эту роль. Если это действительно то, что от него хотят, то он не против. Он играл эту роль несколько лет. Но Чуя нет. И Чуе херово от того, насколько ситуация странна. Когда человека что-то тревожит, он рано или поздно начнёт говорить. Это Дазай знает не понаслышке. С этим он сталкивался много раз, а в лице Чуи — не одну сотню. Накахара не умеет скрываться. Накахара не умеет держать в себе то, что хочет. Его прямолинейность всегда играет против него, каким бы хорошим актёром он ни был. Так что он просто ждёт, когда Чуя начнёт говорить. И не всю эту чушь про Гильдию и тому подобную хрень. Ждёт, когда фитиль сгорит до пепла, взорвав бомбу замедленного действия. И дожидается. — Я не думаю, что Олкотт сможет предупредить этот ход, так что… — Почему ты тогда сказал это, в кабинете хижины? Дазай замолкает, уставившись на него. Лицо Чуи сосредоточено, видно, что эта фраза не была необдуманно выкинутой. Он долго думал перед тем, как начать эту тему. И, не дождавшись, пока Дазай сам завершит свою тираду, решил сказать это сейчас, пока не передумал. Что ж. Это то, для чего они здесь собрались. Теперь Чуя задвинул занавес, уйдя за кулисы зрительного зала. И теперь Дазай не будет ему подыгрывать. Раз это действительно то, что он хочет услышать, Дазай скажет ему правду. В тишине, последовавшей за этой фразой, тихо тикают часы на стене, отсчитывая секунды, будто стук молотка в зале суда. Как прозаично. — Потому что это именно то, что я имел ввиду, — невозмутимо отвечает Осаму, разводя руками. Накахара вскидывает брови, поражённый тем, что Дазай даже не удивился настолько резкой смене темы. Не удивился тому, что это за тема. Укол азарта просыпается в груди ровно в тот момент, когда Чуя откидывается на спинку стула, изучая его лицо глазами. Они прожигают насквозь. Залезают в его голову, беспристрастно ища там то, что им нужно. Это самые красивые глаза, которые Дазай только видел в своей жизни. И в той же степени убийственные. Казалось, в их глубине можно задохнуться. Чуя ухмыляется, качая головой. — Нет, это чушь, — отрезает он тоном, не терпящим возражений или переубеждений. Таким, будто он знает больше, чем сам Дазай про себя, — Тебе всегда было посрать. — Мне никогда не было посрать, — он непринуждённо вскидывая брови, — Мне никогда не было посрать на твою жизнь как минимум потому, что ты мой напарник. От тебя зависит, унесу ли я сам свою тушу с поля боя. — Чушь, — повторяет Чуя. Дазай тяжело вздыхает. — Как с тобой вообще можно нормально говорить? — Не знаю, у тебя точно никогда не получится. Накахара снова усмехается. Это настолько фальшиво, что Дазая подташнивает. Шрам на брови изгибается. Кто из них выиграет в этой партии? Что они оба, чёрт возьми, творят? — Ты как будто издеваешься надо мной, — произносит Накахара, — Я не поведусь на твои идиотские игры. Даже блять, не пытайся. — С чего ты взял, что я что-то пытаюсь сделать? Дазаю становится невероятно весело. Улыбка сама рождается на его губах. Всё это так забавно. Чуя такой забавный. — Не строй из себя придурка, Дазай. Накахара закипает. Это видно по тому, как участилось его дыхание, как сжались голые без перчаток пальцы на столешнице. Сердцебиение Осаму ровное. Улыбка только шире. — Пока только ты справляешься с этой ролью. Он идёт по очень тонкой грани. Шагает по лезвию ножа. По краю обрыва, внизу которого — пропасть. Но это Чуя всё это начал. И теперь Дазай не собирается останавливаться, пока не упадёт. Пока кто-то из них не проиграет. Накахара резко поднимается с места, начиная мерить шагами кухню. Он упёрся руками в бока, и Дазай видит, как он сдерживается, чтобы его не ударить. Интересно. — Ты, блять, полный мудак, — выдыхает наконец Чуя с такой злостью, что желваки на его лице ходят ходуном, — Ты же прекрасно всё, сука, понимаешь. Прекрати весь этот пиздец. Дазай удивлённо вскидывает брови, тоже поднимаясь с места. — Какой именно? — невинно спрашивает он. По очень тонкой грани. По лезвию ножа. На краю пропасти. — Этот, — продавливает Накахара, остановившись в своих метаниях напротив, — Нахуя ты это делаешь? Ты же знаешь, что это ничем нормальным не кончится. Так нахуя, если я пытаюсь сделать хоть что-то, чтобы из этого выйти. Я делаю сто шагов назад, чтобы ты, сука, сделал сто один навстречу. Дазай склоняет голову к плечу, заглядывая в его злые глаза. Он просто в ярости. Вау. Интересно. — А может, Чуя, дело не во мне? Его тон спокоен, тело расслаблено. В висках отчаянно стучит пульс. Вместо крови по венам течёт чистый адреналин, опьяняющий намного сильнее любой дури, любого алкоголя. — Может, ты так бесишься потому, что тебе самому не всё равно? О. Он практически не понимает, как эта фраза слетает с его губ. Он ходит по очень тонкой грани. По лезвию ножа. По краю пропасти, в которую он рано или поздно упадёт, если не закроет рот. Но не Дазай это всё начал. Он дожмёт. Кто-то должен выиграть. Чуя замирает в непонимании, а потом снова сжимает кулаки с тройной силой. Что они оба, чёрт возьми, творят? — Да, не поверишь, мне не всё равно, — выплёвывает Накахара с таким количеством яда, что можно было бы убить целую армию одной каплей, — Потому что у меня, в отличие от тебя, есть сердце. Дазай зашёл слишком далеко. Это нужно остановить. Это… — Так докажи. Возможно, он не должен был этого говорить. Возможно. Это всё было ошибкой. Но слова, полные сарказма и вызова, уже слетели с его губ, повиснув в тишине между ними. И уже слишком поздно что-то менять. Последний шаг. Чуя рвано дышит, прожигая его злым взглядом. Рыжие волосы растрепались, тонкая линия шрама изогнулась. Время остановилось. Дазай уже хочет взять свои слова обратно. И уже открывает рот, чтобы это сделать. Возможно, просто сказать, что он не в себе. Или просто уйти. Сделать хоть что-то, лишь бы не стоять сейчас здесь. Но уже слишком поздно. Пульс стучит в висках громче любого крика. Его лицо горит. Он чувствует каждый шов на своей груди. Каждый порез на руке. Дазай не осознаёт, как Чуя быстро, в два шага, преодолевает расстояние между ними, остановившись рядом. Дазай не осознаёт, как сильные, цепкие руки молниеносно хватают его за галстук, заставив согнуть шею вниз. Он не осознаёт, что позвонки громко хрустят от такого резкого движения, потому что через секунду губы Чуи находят его собственные, вырвав из лёгких удивлённый вздох. И только тогда Дазай понимает, что он проиграл. В собственной игре. Только тогда он понимает, что улетает в пропасть первым. По-другому это не описать. Долгое падение в пустоту, мелькающие мимо него искры в темноте, разряд тока, яркая красная вспышка, а затем сильнейший удар о землю, усиленный беспощадной гравитацией. Голова начинает кружиться, и единственное, что он слышит, — гулкие удары пульса в висках. Вся иллюзия рушится. Кулисы падают. Театр двух актёров рассыпается. У него нет ни единой мысли. Сознание будто покинуло тело, оставив его разбираться со всеми этими ощущениями самому. Он готов поклясться, что не осознаёт реальность. Ему кажется, что это просто чёртов сон. Эффект анестетиков. Слишком реальная галлюцинация. Губы Чуи горячие, обжигающие. Горькие, словно сигареты. Его рука всё ещё не отпускает галстук Дазая, а вторая обхватила затылок, заставив склониться ещё ниже. Вся его ярость отражается в его движениях. Резких, грубых, требовательных. Осаму бы посмеялся с того, как тому приходится подняться на носки, чтобы дотянуться до его лица, если бы сам мог думать хоть о чём-нибудь, кроме того, чтобы заставить свои ноги не подкоситься. Дазай целовал бесчисленное количество женщин. Иногда из чистого желания, иногда из интереса, иногда просто потому, что его притянули первым. Ему хватает ровно одного мгновения, чтобы понять, что это всё было ничем. Всё смазывается. Время останавливается. Потолок меняется местами с полом. Гул собственного пульса оглушает. Из этого нет выхода. Как минимум, не тогда, когда губы Чуи снова обхватывают его, стирая из головы все мысли. Он готов поклясться, что не осознаёт, как его руки сами находят чужую тонкую талию, придвинув к себе ближе. Он не осознаёт, как отрывается ровно на полсекунды, показавшиеся холодной вечностью, только для того, чтобы самому впиться в его губы сильнее. Он не осознаёт, не чувствует той боли, когда холодные длинные пальцы запутываются в его волосах, чуть оттягивая назад. Накахара рвано выдыхает, и Осаму не осознаёт, как чуть прогибает его поясницу назад, склонившись ниже и позволив ему встать ровно на ноги. Теряется абсолютно любой смысл. Больше ничего не имеет значения сейчас. Если бы Дазая попросили описать то, что он сейчас испытывает, он бы не произнёс и слова. Потому что человечество не придумало ещё таких эпитетов, чтобы описать настолько сильный ураган. Если бы Дазая попросили изобразить это чувство на холсте, он бы закрасил его полностью в чёрный, отразив то, что видит под прикрытыми веками, а поверх него — яркие вспышки красного, жёлтого, синего. Но ему бы не хватило красок, потому что человечество не придумало ещё такой цвет, чтобы изобразить настолько яркий фейерверк. Это похоже на пожар, в котором он сгорает по своей собственной воле, осознанно ступая босыми ногами по обжигающим углям, позволив пламени обхватить его бренное тело. Он бы никогда не смог описать это, даже если бы захотел. Где-то в углу сознания загорается одна единственная мысль. Одна единственная вспышка света в кромешной тьме. Что они оба, чёрт возьми, творят? И только тогда до Дазая действительно доходит, что это всё — реальность. — Блять! Да. Это, наверное, единственное слово, подходящее под ситуацию. Поэтому они произносят его одновременно, в секунду отлетая на разные концы комнаты. И тогда время снова начинает идти, беспощадно тикая стрелками часов. Тогда пространство снова переворачивается, возвращаясь на своё законное место. Тогда, когда Дазай тяжело опирается спиной на стену, прижав большие пальцы к уголкам глаз, пытаясь прийти в себя. Вернуться к той точке, в которой он снова начнёт мыслить холодно и ясно, в которой сможет стереть со своего лица остатки каких-либо эмоций, в которой не будет жалеть о том холоде, что остался в его груди в том месте, к которому ещё секунду назад был приклеен Чуя. Что они оба, чёрт возьми, творят? Дазай не открывает глаз, но слышит, как тяжело дышит Накахара, рухнув на стул. Теперь всё ощущается совершенно по-другому. Теперь всё кажется не таким, каким оно было ещё двадцать минут назад, когда они шли в молчании от здания Агентства. Как они оказались сейчас здесь? Что, твою мать, произошло? Чуя подталкивает к себе пачку сигарет, выуживая одну и одним резким движением поджигая её конец, тут же затянувшись настолько глубоко, чтобы в лёгких не осталось места. Они собственноручно сломали всё то, что так долго строили. Осаму оказался недостаточно умён. Чуя оказался недостаточно собран. Им нет оправдания. Никакого. Дело теперь не в потере крови, не в эффекте анестетиков, не в последствиях порчи. — Это было ошибкой, — тихо произносит Дазай, смотря куда угодно, но не на узкую спину на стуле, хозяин которой подтянул к себе одну ногу и возгрузил на неё подбородок. Это полная чушь. Бред сивой кобылы. Какого чёрта? Чуя не отвечает ничего, но Дазай знает, что только что сделал первое за день правильное решение, с которым они оба согласны. Он бесшумно подхватывает плащ со спинки стула, ускользая тенью в коридор. Накахара не провожает его взглядом, но когда слышит, как входная дверь тихо щёлкает, с силой тушит сигарету в пепельнице, обхватив голову руками. Гул в голове не утихает, а пульс продолжает стучать в висках, словно удары молотка злого судьи, только что вынесшего смертный приговор. Что они оба, чёрт возьми, творят? Ничего. Это было ошибкой.