Твой мир обречён

— Ай! Ну что ж ты делаешь? Руку мне оторвёшь. — Харе ныть, я ещё даже до раны не дошёл, придурок. Ровно руку держи. Накахара аккуратно пропитывает бинты водой, а затем снимает ещё один слой. Они сидят на маленькой кухне в комнате Чуи за столом. Вся комната освещена только настольной лампой, которая стоит рядом. На улице уже стемнело, и в окна бьёт слабый весенний дождь. Между ними лежит аптечка, которую вручила Чуе Йосано, потому что Дазай наотрез отказался от её помощи. Но пару жёстких упрёков и несколько угроз, и Осаму как миленький сидел перед ним, задрав рукав рубашки. Сам Накахара снял белую блузку, потому что "залью ещё твоей кровью, а ты и так бедный, чтобы новую покупать", и сидел в одной чёрной водолазке. Шляпа покоилась на постели, и рыжие волосы были собраны в высокий неаккуратный хвост на затылке, но пару коротких прядей всё равно падали ему на лицо, и он периодически сдувал их с глаз. Дазай подтягивает к себе бутылку виски и делает один большой глоток, практически не морщась. Сейчас Накахара снимал слой за слоем бинты, которые покрывали его руку в тот момент, когда его зацепило пулей, чтобы добраться до раны, обработать её и забинтовать снова. — Нет, ну правда, ты можешь как-нибудь аккуратнее. Я терпеть не могу боль. — Да сколько можно хныкать? Как трёхлетний, впервые разбивший коленки. Тут царапина просто, успокойся уже. — Так если царапина, зачем вообще всё это? — поднимает бровь Осаму. — Чтобы ты спросил, блять, — ещё один красный кусок ваты отправляется в мусорное ведро, — Хочешь от заражения крови умереть? Хотя кого я вообще спрашиваю… Дазай морщится, когда ещё один слой бинта разматывается. — Нет, от заражения крови не хочу. Это долго и мерзко. — Ну и сиди молчи тогда, — Чуя наконец добирается до места на предплечье, где видна длинная глубокая рана. Прошла по касательной, практически не повредив сухожилия, — Как он вообще в тебя попал? — В плане не было осечки, — заявляет Дазай, спокойно наблюдая за махинациями с его рукой, — Просто комната была слишком маленькой, расстояние минимальное. Была бы хотя бы на метра три длиннее — он бы ни за что не попал. — Ну конечно, — Накахара снимает последний слой, и окровавленный бинт падает на столешницу. Он не делал этого больше трёх лет. Чуя помнил в подробностях, когда последний раз обрабатывал раны Дазая. Это было после тяжёлой миссии, где против них было около двадцати заранее подготовленных людей. Тогда Чуя не использовал порчу, и они оба были как побитые собаки, когда добрались до ближайшего мотеля. У Дазая было пулевое в ногу, а у Накахары три ножевых на груди и предплечьях. Осаму ныл всю дорогу от боли, но когда они попали в номер, тут же взял себя в руки и быстро остановил все кровотечения на теле Чуи. О, как же ему было тогда херово. Руки невероятно тряслись, и достать пулю из ноги было просто нереально, учитывая нетерпимость Дазая к боли. Они купили две бутылки водки, и Осаму осушил половину первой залпом ещё до того, как Накахара вообще притронулся к его ноге. Вторая ушла за минут десять, пока Накахара затуманенным болью взглядом пытался понять, где вообще примерно находится этот злосчастный кусок металла. Сейчас, конечно, было намного легче. Чуя быстро сориентировался, снова приступая к давно забытой рутине. Одно оставалось вечным — Дазай невероятно раздражающе ныл. И не важно, ковыряется ли Чуя в его ноге наживую, или просто обрабатывает царапину. Для него разницы не было, он всегда страдальчески жаловался, как будто ему оторвали полтела. Накахара смачивает кусок ваты перекисью, поднимая глаза на Дазая. — Если опять завывать сейчас начнёшь, я просто оболью всю рану из бутылки. — Какая кровожадность, — говорит Осаму, смотря на ватку в его руке как на заклятого врага, — Волосы от боли рвать можно? — Только на своей голове, а не на моей. Бледные пальцы, несмотря на жёсткие высказывания, аккуратно проходятся по окружности раны, практически не задевая разорванную плоть, обрабатывая только края, пытаясь причинить как можно меньше боли. Дазай задерживает дыхание, смотря на склонившуюся над его рукой рыжую макушку. — Может, подуешь хотя бы? — Ты там ещё живой? — тихо бормочет Чуя, полностью сосредоточенный на своей задаче, — Я-то думал, ты в обморок от болевого шока грохнулся. Накахара ещё пару раз проходится по краям раны, а потом придирчиво осматривает место повреждения ещё раз, вспоминая, всё ли он обработал. — Может, ты ошибся с местом работы? — Дазай подпирает подбородок рукой, — Надо было тебе заменить Мори в подпольной больнице, а не соваться в комитет. — Знаешь, я всё-таки думаю, что лучше облить рану полностью. Чтобы наверняка, — спокойно говорит Чуя, уже потянувшись к бутылке перекиси. Дазай быстро предотвращает его манёвр, перехватив её первым. — Я пошутил! — выкрикивает он, — Ну что же ты всё так близко к сердцу воспринимаешь? — А ты держи язык за зубами, когда я в непосредственной близости к твоей раненной конечности, — Накахара берёт бутылку виски, делая пару глотков с горла. — Ну всё, хватит играть в доктора. Забинтуй уже опять и хуй с ним. — Подожди, — Чуя резко выдыхает от крепости алкоголя, утирая тыльной стороной ладони влажные губы, — Мне Акико ещё какую-то мазь всунула заживляющую. Он пододвигает к себе открытую аптечку, активно копаясь в ней. — Ну ничего себе, — распахивает глаза Дазай, — а в наше время открытую рану водкой поливали и жгуты ремнём накладывали. — Я сам в ахере, — Накахара выуживает наконец какой-то длинный белый тюбик, откручивая крышку, — Но, может, она спасёт меня от твоего нытья о больной ручке на ближайшую неделю. — Даже если болеть не будет — всё равно буду капать тебе на нервы. Из принципа. — Я всю жизнь был уверен, что ты всегда именно так и делал. Чуя растирает мягкую субстанцию между пальцев и снова склоняется над рукой Осаму. Он бережно наносит мазь на края раны, практически невесомо касаясь обнажённой кожи. Дазай медленно закрывает глаза. Он ненавидел прикосновения. Просто терпеть не мог, когда все считали своим долгом ухватиться за его руку, что-то говоря. Он всегда не подавал виду, но медленно убирал схваченную кем-то конечность из хватки с невозмутимой улыбкой на лице. Противно. А потом появился этот рыжий ураган, который был невероятно тактильным. Нееет, Чуя не лез обниматься и не шёл с ним, держась за руки. Он сам не был тактильным в том понимании этого слова. Но даже он неосознанно постоянно касался Осаму. Хватал за локоть, уводя в нужную ему сторону, пихал в бок, звонко бил по затылку, если ему что-то не нравилось. Сначала Дазай брезгливо огрызался, не привыкший к такому количеству контакта. Ну, а куда он денется. Пришлось привыкнуть. Да и сам Накахара был достаточно догадливым, поэтому никогда без особой нужды не прикасался к Осаму. Ну, за исключением драк, конечно. Уважал личное пространство, сколько бы не рычал про "недотрогу". А потом им обоим на голову грохнулось осознание, что в миссиях далеко за городом или в командировках никто, кроме них самих не будет лечить их ранения. Это было самым непереносимым. Мало того, что Чуя будет непосредственно касаться его кожи, так он ещё будет проводить с ней какие-то махинации. Просто жуть. В перспективе это было пыткой. Пока Дазай не понял, что Накахара на удивление деликатный в этом вопросе. Он всегда делал всё чётко, быстро, не причиняя лишнего дискомфорта. И если приходилось прикасаться, делал это плавно, спокойно. В конце концов и к этому Дазай привык. Не сказать, что это было очень сложно. Прикосновения Чуи — одно из немного, что он терпел в нём. Этот мудак делал много того, с чем Дазай не хотел и не собирался мириться. Но тактильность, к его огромному удивлению, не входила в эту категорию. Чуя много раз видел то, что скрывается под его бинтами. Для него это тоже вошло в привычку, потому что Накахара никак не комментировал увиденное. Даже не заострял на этом внимание. Даже, казалось, не переводил взгляд. Дазай, в свою очередь, никак не комментировал номерной знак на задней стороне шеи Чуи. Даже тогда, когда сам застёгивал ремешок чёрного чокера. Правила никогда не нарушались. И сейчас тоже. Накахара ни разу за эту минутку медика не опустил взгляд ниже, на новые белые линии на предплечьях, которые он ещё не застал. — Всё. Давай сюда бинт, — Чуя поднимает голову, вытирая руки полотенцем, висящим на соседнем стуле. Дазай достаёт из аптечки новый моток, передавая его в руки Накахары, пока тот снова делает внушительный глоток из бутылки. — Я её, вообще-то, себе купил, — поднимает бровь Осаму, наблюдая за этим действием. — Себе он купил, — передразнивает Чуя, ища конец бинта, — Ничего страшного, тебе и половины хватит. — На твою комплекцию половины много. Я не буду тебе волосы держать, у меня рука больная. — Так давай отрежем сразу, что я тут сижу, — распахивает глаза Накахара. — Мотай уже, юморист. Чуя отправляет в его лоб несильный щелбан, начиная покрывать руку тонким белым слоем марли. — Как тебе, кстати, твой первый день? — спрашивает Дазай, выуживая из лежащей на столешнице пачки сигарет одну, поджигая. — А ты что, решил, что я буду тут с тобой сплетничать? Дай закурить, — говорит Накахара, вставляя в зубы сигарету и смотря, как Осаму со вздохом подносит к её кончику яркое пламя. — Почему сразу сплетничать? — оскорбляется он, — Так, обсудить. — Херня ваше ВДА, — бесцеремонно заявляет Чуя, прокручивая бинт вокруг его локтя, — Никакого авторитета. Хуй бы нас вообще куда-то пропустили, если бы не я. — Как скромно, — Дазай выдыхает дым ему в лицо, за что Накахара тут же затягивает бинт туже, — Я пошутил! Но вообще да. Пока у нас действительно нет особой поддержки со стороны органов. Но это, в принципе, вполне поправимо. Учитывая нашу эффективность. Вот, например, сегодня целых пять отделов поразились быстроте и чёткости нашей работы. Ни одной жертвы. — Изнасилование и пулевое у ребёнка не считаются? — поднимает на него глаза Чуя, стряхивая пепел с сигареты. — Да, девушку действительно очень жаль. Но мы никак не могли это предотвратить. Её увели ещё до того, как мы вообще осознали масштабы. Важен итог: мы её спасли, Йосано её подлечила, Куникида отдал её в руки молодого человека. А с психологической травмой мы уже ничего сделать не можем. А в мальчика террорист попал. Итог тоже удовлетворительный, если мы сохранили жизнь. — Ты считаешь всё сухими фактами, — бормочет Накахара с сигаретой в зубах, оборачивая бинт уже вокруг кисти, — Сохранение жизни — это прекрасно. Но жить потом с осознанием того, что тебя трахнул умалишённый террорист, который до этого держал тебя и ещё пятьдесят человек в заложниках, — тоже не самое приятное удовольствие. — У тебя прекрасное мышление для детектива. Но плохое для холодного разума. Мы не можем помочь абсолютно всем. Мы сделали всё, что могли. Нельзя винить себя за смерть одного человека, если спас ещё сто. — Обязательно учту это, о великий благодетель, бывший самый молодой лидер Портовой Мафии, Дазай Осаму, — Чуя затягивает тугой узел, подкладывая его под прошлый слой бинта, — Свободен. Жить будешь, но я не обещаю. Дазай поднимает руку к лицу, осматривая работу Накахары. — Неплохо для дилетанта… — Всё, завались уже. Осаму улыбается уголком губ, затягиваясь снова. — Что, уже прогоняешь? — А у тебя своей комнаты нет? — Чуя защёлкивает замок на аптечке, держа сигарету между пальцев свободной руки. Видеть его кисти снова без перчаток странно, потому что Накахара в принципе снимал их очень редко. — Ну, у тебя получше апартаменты будут, конечно. — Наши комнаты абсолютно одинаковые. Если просто хочешь ещё посидеть — так и скажи, а не выёбывайся. Дождь за окном всё так же успокаивающее стучит по стеклу. Мягкий тёплый свет плавно разливается по помещению, западая тенями в самые дальние углы. Пахнет сигаретным дымом, спиртом, лекарствами и дорогим парфюмом Накахары. Вот в чём было их принципиальное различие. Прямолинейность. Чуе было абсолютно похуй, он мог сказать всё, что захочет, без задней мысли или излишней предосторожности. А Дазай так не мог. Откровенность никогда не была его сильной стороной. Шутки, саркастические заявления, хитрые улыбки — вот и всё составляющее его общения. — Ну, если ты так настаиваешь… — Ох блять, ты меня уже заебал,— Накахара тушит свою сигарету в пепельнице, тут же забирая из пачки Осаму новую. — Это моя основная работа. Так что насчёт остальных членов ВДА? — Я не думаю, что именно сегодня хочу начать обсуждать с тобой других людей. Пиздит как дышит. В свои пятнадцать они перемыли кости абсолютно всем значимым фигурам в Мафии, начиная с Хироцу и заканчивая Мори. Так что да, у них был огромный опыт за плечами. Уже спустя несколько минут Накахара снова отхлёбывал виски, полными ужаса глазами смотря на Дазая. — Я, блять, думал, она просто так его за талию хватает, они же брат и сестра! Или это пиздёшь? — Брат и сестра они, — Дазай меланхолично наблюдает, как клубы дыма растворяются в воздухе, а потом опять переводит взгляд на Чую, — Я, если честно, даже не хочу в этом разбираться. Там полный пиздец, даже думать об этом не хочу. Пусть делают, что хотят. — Я в ахуе. А лет им сколько? — Обоим по восемнадцать, так что успокойся. — Это всё равно пиздец. А этому, мелкому блондину, сколько? — Кенджи? Четырнадцать. — Блять, я в полном шоке. Как Фукудзава вообще кадры набирает? — произносит Чуя, делая ещё один глоток из бутылки. — Кто бы говорил. Самому-то сколько было, когда к Овцам попал? — с ехидной улыбкой спрашивает Дазай, выкидывая дотлевший бычок. — Ты это не сравнивай! — Накахара поднимает вверх указательный палец, агрессивно указывая на ошибку, — Абсолютно разные вещи. — Хорошо. Когда ты вступил в Мафию, ты был всего на год старше него. — Тоже блять, нашёл, с чем сравнивать. Я по своему желанию вступил? — язвительно спрашивает Чуя, наблюдая, как Дазай делает пару глотков виски. — Это что, обвинение? — улыбается тот, поднимая руки в бинтах как белый флаг. — Нет, блять, просто я забыл, как попал в Порт, решил у тебя уточнить, вдруг ты помнишь. — Ну, ладно, согласен. И да, ВДА в основном строится на концепции помощи голодранцам. Так сказать, из благородных целей берём бедных одиноких эсперов и даём им второй шанс, спасая город, — говорит Дазай, укладывая подбородок на сцепленные в замок руки. — Как благородно. Тебя тоже из этих побуждений взяли? — Меня нет, а вот тебя — да. Чуя давится крепким алкоголем, который до этого пил, запрокинув голову, и быстро пытается откашляться, чтобы ответить что-то ужасно саркастическое или просто ударить наглого ублюдка. Его выражение лица несравнимо ни с чем, и Дазай впервые за долгое время искренне смеётся, наблюдая за развернувшейся картиной. Оказывается, ему не хватало этого. Чуя был как сигареты, которые Осаму бросил курить в восемнадцать, и сейчас впервые за несколько лет снова вдохнул ядовитый никотин. Жутко приятно, жутко знакомо, жутко отвратительно. Вредная привычка когда-нибудь погубит его. Он ненавидел её искренне, всем сердцем, и отдал бы всё, чтобы бросить. Но он уже затянулся в первый раз, и теперь ненавистная пачка сигарет будет лежать в его кармане тяжёлым грузом зависимости. Ну и пошло оно нахуй. Когда-нибудь это ему аукнется. И, видимо, совсем скоро. Но это, в любом случае, будет потом. А сейчас можно ещё немного просто посидеть на тёплой кухне, разговаривая о всякой ерунде, перекидываясь едкими оскорблениями и несильными ударами. "Раздражает". "Противный". "Агрессивный". "Самовлюблённый". «Привычный». Он уже привык ненавидеть Накахару. Ненавидеть его на расстоянии было труднее. — Ты совсем ахуел что-ли, скумбрия бинтованная? Да. Теперь ненависть разливалась тёплом в лёгких, перекрывая кислород, не давая снова вздохнуть, застревая жестокими оскорблениями в горле, так и не вырвавшимися наружу. Теперь всё снова на своих местах. *** Тяжёлые дубовые двери распахиваются от сильного толчка, и перед взором всех троих предстаёт просторный светлый кабинет. — Ну что ж, добро пожаловать, — с приторной улыбкой говорит Мори, разворачиваясь к посетителям лицом. — Неплохо ты тут устроился, конечно, — замечает Купала, придирчиво рассматривая окружение. — Окно-то какое огромное, — щурится от яркого солнца Колас, — чтобы за всеми своими владениями наблюдать? — Чисто из стратегических целей, не более, — произносит Огай, проходя к большому столу в конце комнаты, — Возьмите там кресла, чувствуйте себя как дома. Янка подходит к одному из кресел, опираясь на его спинку, и устремляет свой взор далеко за горизонт, сдувая с лица светлые кудри. — Безусловно, твой интерьер очень походит на белорусскую традиционную хатку. Правда, Купала? — говорит Кастусь, подходя со своим креслом к столу. — Определённо. Из окна прямо вылитое Минское море, — ухмыляется тот, тоже подсаживаюсь к нему. — Очень рад, что у вас осталось чувство юмора, — Мори усаживается на своё место, доставая с полки бутылку красного вина Domaine de la Romanee-Conti, — Отметим ваш приезд? Колас оценивающе осматривает бутылку, накидывая чёрное пальто повыше на плечи. — Мори, я немного упустил момент, когда ты вдруг стал лидером Порта. Из грязи в князи, значит? Огай улыбается уголком губ, складывая руки в замок. — Что-то в этом роде. Вы не рады меня видеть в этом кресле? — Почему это? — расслабленно заявляет Купала, закидывая ногу на ногу, — Очень даже рады. Предлагаю как раз-таки за это и выпить. Кастусь, ты не взял нашего самогона? — Ну зачем, Мори же угощает, — улыбается Колас. — Всё верно, — руки в белых перчатках достают следом три бокала, разливая элитный напиток на троих, — Но за меня пить как-то не честно. Вы же дорогие гости, так ещё и долго ехали сюда. — А то ты не знаешь, зачем мы сюда ехали, — произносит Якуб, взбалтывая вино в своём бокале, смотря, как свет переливается в его гранях. Вот и наконец вопрос, из-за которого они все тут и собрались. — Ах да, ваша побрякушка, — Огай поднимается со своего места и подходит к стеллажу с книгами за его спиной. Лёгким нажатием руки о красную книгу стена уезжает в сторону, открывая их взору небольшой бронированный сейф. Мори вводит длинный шестнадцатизначный код, а после открывает дверь, копается в папках, документах, пачках добрую минуту, выуживая оттуда серебряный перстень. — Занятная вещица, на самом деле, — Мори какое-то время крутит кольцо между пальцами, наблюдая за белорусами. — Да, не поспоришь. А ещё дорогая и красивая, — закатывает глаза Янка, — Не ломай комедию, отдай уже. Тёмные глаза блестят в солнечном свете, когда Колас снимает с руки перчатку и кладёт ладонью вверх в немой просьбе отдать ему кольцо. На какое-то время воцаряется тишина, а потом Огай с издевательской улыбкой всё-таки вкладывает дорогое украшение в его руку. — Носите с удовольствием, дорогой друг, — произносит он, усаживаясь обратно и поднимая свой бокал. Якуб снимает с другой руки перчатку, трепетно надевая кольцо на средний палец. Холодный металл приятно обжигает кожу, как в давние времена, а потом красный камень озаряется слабым свечением, через пару секунд погаснув. Колас закрывает глаза, выдыхая, и на его губах расцветает улыбка удовольствия. — Нарэшце, — шепчет он на белорусском, разминая пальцы. — Так что, за вас всё-таки? — спрашивает Огай. — Давайте за нас, дорогие друзья, — произносит Купала, тоже поднимая свой бокал. Хрустальные фужеры с громким стуком сталкиваются, и каждый делает глоток приятного напитка, разливающегося теплом внутри. — Итак, — произносит Колос, обращаясь к Мори, облизав влажные губы, — Как ты попал в это кресло? — Ох, это очень долгая история… — А мы, вроде, никуда не торопимся, — отвечает ему Купала. Огай опускает свой бокал на стол, снова улыбаясь. — Обязательно поведаю вам её. Но в другой раз. Сейчас у меня есть для вас интересное предложение. — Прошу, — Янка расплывается в элегантном жесте, — только учти, что если напоить нас было твоим планом, чтобы мы быстрее согласились, то он с треском провалился. — Почему же? — наигранно удивляется Огай, — Я же пил с вами из одной бутылки. — А кто знает, чем было смазано дно бокалов, — произносит Колас, тоже улыбаясь, — Мы знаем тебя, Огай. Мори удовлетворённо ухмыляется ему в ответ, раскрывая руки в качестве капитуляции. — Я знал, что вы опытные бойцы. Я бы не стал вас так недооценивать. Так что, вы послушаете? — А мы, опять же, никуда не торопимся, — говорит Купала, вальяжно развалившись в своём кресле. Длинная серёжка в ухе двигается в такт его движениям, отливая серебром в ярком предзакатном свете. Огай снова возлагает подбородок на руки, переводя взгляд с одного мужчины на другого. Настолько разные, как они вообще могли сработаться? Один холодный, сдержанный, элегантный, другой — манерный, светлый, самоуверенный. Противоположности, вместе производят невероятное впечатление, смотрящиеся как инь и янь. Один из самых убийственных дуэтов Европы. Ах, да. Что-то ему это напоминает. — Под моим руководством в Мафии произошли координатные изменения. Как я могу оценить — в лучшую сторону. Но не все со мной согласны. За последние пару лет было много несогласных с моим лидерством, что привело к ужасной потере кадров. — Мы уловили суть, — заключает Колас, — Твоё предложение заключается в сотрудничестве? — Я бы так не сказал, — уклончиво отвечает Мори, — Это не то чтобы сотрудничество. Я приглашаю вас вступить в ряды Порта. Слышен тихий звон серёжки, когда Купала резко поворачивает голову к Огаю, а потом так же резко к Коласу. Тот сложил руки на груди и недоверчиво глядит на Мори. — Ты сейчас не шутишь? — удивляется он. — Я бы не стал кидаться столь глупыми шутками, — поднимает уголок губ Огай. Колас оборачивается на Купалу, который в шоке разводит руками, глядя на него в ответ. — Я могу аргументировать, — всё-таки добавляет Мори, — Вы — одно из самых сильных оружий Европы, и, как вы знаете, я не так глуп, чтобы просто взять и упустить этот шанс. Когда-то давно мы уже сотрудничали с вами, и я уверен в вашей компетенции. Также ваши способности достаточно сильны, и совсем недавно места двух Исполнителей освободились. Зарплаты у нас приличные. Виды, конечно, может, не такие живописные, как в солнечной Беларуси, но мы как-то терпим. Я предоставлю вам все условия для хорошего трудоустройства и просто был бы рад поработать с вами. Снова. После того, как он заканчивает своё выступление, кабинет на какое-то время накрывает тишина, где оба белоруса смотрят друг на друга, видимо, ведя ментальный диалог. — Я не против, если вы обсудите это сейчас на вашем языке, — вздыхает Мори, — и не в коем случае не тороплю с решением. Прошу. — Что, правда не обидишься? — удивляется Колас. — Мы тут тебя обсуждать будем буквально при тебе, а ты даже ничего не поймёшь, — поднимает бровь Купала. Огай взмахивает руками в равнодушном жесте. — Да ради бога, в этом помещении у стен нет ушей. Якуб ещё какое-то время смотрит на Огая, а потом всё же оборачивается на Янку. — Ну, што ты думаеш з гэтай нагоды? — переходит он на белорусский. — Я ў ахеры, буду сумленны, — отвечает ему Купала, недоверчиво оборачиваясь на Огая, который сосредоточено рассматривает корабли в море с таким интересом, будто видит их впервые, — Моры цяжкі чалавек, я не магу поўнасцю яму давяраць. Ды і ці наўрад ён бы клікаў нас толькі за-рады кадраў. — Я таксама ў вялікіх сумневах. У гэтых японцаў усё не дзякуй богу. Былы бос таксама спачатку нармальным здаваўся, а потым узяў і кольца скраў. — Але з іншага боку, мы даўно ведаем яго, — парирует Купала, — Плюс нам усё роўна зараз у Еўропе рабіць няма чаго. Наш камітэт распаўся, легалізацыя, усе справы. У любым выпадку, мы заўсёды можам пайсці. Як быццам нехта зможа нас спыніць. Колас задумчиво потирает подбородок, слушая напарника, и вдруг поднимает вверх указательный палец: — У мяне ёсць яшчэ адно пытанне да Агая. Памятаеш таго хлопца на паляне? — Руды такі? — хмурится Купала. — Так. Мне трэба даведацца сутнасць яго здольнасці. — Начарта табе гэта? — удивляется Янка. — Ён лётаў, Янка, ты разумееш? Ты сам бачыў, што з ім адбылося пасля Паўлінкі. Я ніколі не бачыў нічога падобнага раней, — отвечает Колас, — Ён неверагодна магутны эспер. Мне трэба ведаць, што хаваецца за яго сілай. Якуб снова оборачивается на Мори, который тоже отвлекся от невероятно важного наблюдения за тяжёлым судном, доверху набитого контейнерами. — До того, как мы окончательно решим, мне нужно знать одну вещь, — снова возвращается на японский он, — Чуя Накахара, твой Исполнитель. Кто он? Огай никак не выдаёт внутреннего напряжения, смыкая руки в крепкий замок. — Он сильнейший эспер Порта и один из сильнейших в принципе, — произносит тот, — А что? — Он всё ещё в комитете? Мне нужно знать суть его способности, — холодным голосом говорит Колас. Вот оно. Значит, Мори был прав, когда отправлял на эту операцию именно Накахару. Всё сложилось идеально, за исключением одной детали. — К сожалению, Чуя Накахара пропал, — говорит Огай, не выдавая лжи в голосе, — После инцидента с вами никто его не видел. Так что забыл сказать вам «спасибо». Колас поражённо уставился на него, а Купала низко опускает голову, резко заинтересовавшись качеством своих брюк. — Приносим соболезнования, — наконец отвечает Якуб, проводя рукой по шее, — Мы не знали, что всё обернётся так. Мы работали на опережение, сочтя тот выстрел актом агрессии. — Вас никто и не обвиняет, — поднимает руки Мори, — Вы поступили правильно. В конце концов, вы, может, и не виновны в его пропаже. Кто знает, какие мотивы у него могли быть и без этого. А что на счёт способности, — Огай спокойно улыбается, — такие данные я могу распространять только в пределах своих сотрудников. Но, скажу честно, у меня есть его досье со всей историей и расшифровками. Купала наблюдает за ним, подперев голову двумя пальцами, а потом заявляет на белорусском: — Непрекрытая маніпуляцыя. Вось нахабнік. — Дык што ты там казаў пра тое, што мы заўсёды зможам сысці? — в тон ему отвечает Якуб, непроизвольно улыбаясь от такой наглости лидера. — Ты што, сур'ёзна павядзешся на гэта? — поражается Купала. — Вядома не, мне проста сумна, — произносит Колас, — А такія звесткі на дарозе не валяюцца. І мы не працавалі доўгі час у буйной арганізацыі, гэта будзе цікавы досвед. Ды і, як ты сам сказаў, мы заўсёды можам пайсці. А хто нас спыніць? Купала улыбается ему, и холодные голубые глаза пылают огнём азарта. — Мы принимаем твоё предложение, Мори, — также ухмыляется Колас, — Или мне теперь называть тебя Мори-сан? Огай поднимает свой бокал, устремляя его в сторону белорусов. — Остановимся на Мори. А теперь за вас, коллеги, — улыбается он. Звон бокалов скрепляет их коалицию. Сегодня под руководство Огая снова попал нестандартный дуэт с убийственной силой. Всё идёт по плану.