На общем балконе

      Ее сон был беспокойным, прерывистым, и она непременно пугалась бы тех кошмаров, которые ей снились в эти отрывки погружения в бессознательное состояние, если бы самый главный ужас уже не произошёл вживую. В объятиях этого ужаса она проснулась через пару часов мучений, называемых сном. Успокаивало лишь то, что Киса спал крепко, несмотря на пережитое за последние дни горе. Хоть кому-то из них двоих наконец было спокойно.        Киса так крепко обнимал ее, что больная психика Таси не хотела сбегать из этой мышеловки. Сыр в ловушке был слишком ароматным, перебивающим запах крысиного яда. Но пришлось подняться, потому что в коридоре зашуршали куртки и обувь перетаптывалась по звонкой плитке. Аристова вскочила с кровати и, понимая, что не спрячет за столь короткое время бессознательную тушу на кровати, пошла ва-банк и выскочила в коридор. Лучшая защита — нападение, правильно говорят.        — Вы чего так поздно? Ещё и среди недели. На работу завтра никому не надо? — жмурясь от света в коридоре, пробурчала Тася, складывая руки на груди на манер мамы.        — Кажется, кто-то перепутал роли в дочки-матери, — захохотал пьяненький папа, помогая стягивать с жены пальто.        — А ты чего не спишь? — спросила Альмира, снимая сапоги пяткой.        — Я спала. Вы меня разбудили, слишком долго и громко возились с замком.        — Прости, дочь. Кстати, зря ты с нами не пошла! Нам Илюша на фортепиано играл песни Наутилуса, так классно, такой молодец! — громко восхищалась мама, а Таисия молилась, чтобы у Кисы оказалось хоть немного инстинкта самосохранения и, если он и проснётся от шума, чтобы даже не думал высовывать свой нос из комнаты.        — Бедный Илюша, вы наверное ему еще не давали смотаться, эксплуатировали как могли, — улыбнулась Тася, только сейчас подумав, что возможно на шее может красоваться засос, оставленный Кисой. По ощущениям, он раздирал ее кожу, и засос — это самое меньшее, чем она могла обойтись. Она накрыла ладонью шею, будто чесала. — Ладно, пойду я досыпать. Давайте только не шуметь!        — Так точно! Спокойной ночи, кызым, — вразнобой сказали родители.       Она уже успела выдохнуть, что все обошлось, и папины дедуктивные способности отдыхают вместе с алкоголем в его крови, раз он ничего не заподозрил, как вдруг:       — Дочь, — окликнул Виктор Анатольевич, когда Таисия уже открывала дверь в свою комнату. В голове пронеслись миллиард мыслей: она оставила в коридоре куртку Кисы? Папа увидел мотоцикл у подъезда? Но он же не знает, что это Кисы? Он же не смотрит камеры с подъезда?        — Да?       Тася с тяжелым сердцем развернулась, через длинный коридор смотря на родителей, как в фильме ужасов, когда родители должны превратиться в скримеров и полезть к ней по потолку своими тонкими паучьими лапками.        — Сходим завтра на баскетбол?        Она чуть не заплакала от облегчения. Всего лишь баскетбол. Они с папой раньше часто ходили на матчи, ему на работе кто-то регулярно подгонял билеты на первых рядах. Мама не в восторге от таких шумных мероприятий, если это не клуб, поэтому занималась своими делами. А им было в кайф одеться как подростки (это больше относилось к папе, потому что он будто врос в китель) и, жуя чипсы, только успевать следить за мячом и счетом на табло.        — Супер, с удовольствием.        Наконец, вернулась в комнату и закрыла дверь на замок. Выдохнула. Пока поле боя покинула без потерь. А насчёт Кисы она зря волновалась — он лежал в том же положении, из которого она сбежала из-под его тяжелых рук. Лежал на боку, щека и губы были надуты, как у ребёнка, а волосы, уже обсохшие, ленивыми кучеряшками рассыпаны по ее подушке. Милый до безумия, но рядом даже находиться страшно. «Он — ветер». Да нет, он — смерч, который унесёт далеко от всех и даже глазом не моргнёт, потому что он жестокий и хладнокровный, преследует только свои циничные цели.        Она села на кровати, не осмеливаясь снова добровольно лечь в этот капкан. Сон как рукой сняло, и было жалко, что проснулась она в такое непонятное время. Было бы 5 утра, могла бы заняться своими делами, смотря на еле пробуждающуюся улицу.        Но на сердце было тяжело, она не могла найти себе место. Взяла телефон и написала Рите: «Спишь?». Она не читала сообщение и в сети была пару часов назад. Взяв с дивана тяжелый плед, вышла на балкон, села в кресло-мешок. Не моргающим взглядом вцепилась в Луну, вторую безмолвную свидетельницу вчерашнего. Интересно, что она думает обо всем этом? Она-то гораздо старше, мудрее, видела в жизни многое. Считает ли она ее, Тасю, последней тварью, или равнодушно смотрит на все проблемы людишек, как на бегущий из ладони песок на пляже? Понимает ли она, что за каждой этой песчинкой кроется чья-то судьба, чья-то жизнь длиной в почти век?        Ритуля       Нет, можешь звонить        В ту же секунду Таисия набрала подругу, даже не успев задуматься, разочаруется ли она в ней, когда услышит правду?        — Алло, привет, — негромко сказала Тася после одного гудка, убедившись, что балконная дверь плотно закрыта.        — Привет, котёнок, как ты там? — Исаева была слишком мягка, было страшно ей исповедоваться: Тася сама измазалась и запятнает подругу.        — Ваня… у него отец умер.        Рита на том конце несколько секунд молчала. Потом негромко шмыгнула и подавленно сказала:        — Они же только недавно нашли друг друга. А из-за чего?        — Из-за героина.        Теперь Рита намного более явно плакала, было слышно, как хлюпает ее нос.        — Поэтому он пропал… я так и думала, что в этот раз у него что-то произошло. Боже, бедный Киса, — она тяжело выдохнула. — Как он?        — Пришёл никакой, с порога чуть не потерял сознание, поэтому я тебе позвонила, — Таисия ковыряла остатки термоклея у балконной двери. — Видимо, ничего не ел эти дни и закинулся своей дрянью. Конечно, организм охренеет. Я поставила его под холодный душ, как ты и сказала.        — Помогло?        — Да, пришёл в себя.        — Как он в таком состоянии уехал домой? — был слышен тихий звук затяжки электронки.        — Он не уехал. Он сейчас у меня, — Аристова тёрла глаза, понимая, что через пару секунд может потерять единственную подругу.        — В смысле? А родителей нет? Твой папа же скрутил бы его на вашей лестничной площадке, или я чего-то не знаю?        — Они только вернулись от Кудиновых. Я закрыла комнату, Ваня спит.        — Понятно, — промычала Рита, снова затягиваясь и закашлявшись. — Он не исполнял хуйню? А то в таком состоянии может как нехуй, мы ему частенько контрастный душ устраивали.        Таисия прочистила горло, снова попыталась прочесть по Луне хоть какую-то эмоцию. Что ты сегодня уготовила, потерять всех близких и стать отверженной или сжалишься?        — Ась? Мне не нравится это молчание, — кровать Риты громко скрипнула.        — Рит, я натворила хуйни, — пряча лицо в коленях, прохныкала она.        — Расскажи, что произошло.        Тася сделала глубокий рваный вдох.        — Он меня поцеловал… а я… блять, я не смогла… — опять начиналось околопаническое состояние, неспокойные ноги начали прыгать на носочках, сотрясая все ее тело.        — Пиздец… — глухо прокомментировала Рита, видимо, прикрывая от шока рот. — Ну у вас же больше ничего не…       — Нет, нет. Только один поцелуй, — и истерично рассмеялась: — «Только». Как будто этого недостаточно, чтобы стать изменщицей.        — Ась, зайка, я не буду врать, да, это пиздец. Но это рано или поздно произошло бы. Киса — эгоист, к тому же ебанутый на голову, и от слов к действиям он бы все равно перешёл. А ты… ты изначально испытывала к нему вполне однозначные чувства.        — Мне похуй на себя, на Ваню, — утирала слёзы Тася, дрожа и понимая, что плед совсем не спасал. — Мне очень больно за Борю. Боже, как же я его люблю, какая же я мразь, что так поступила у него за спиной. Он сейчас наверное спит и думает, что я опять рано отрубилась, даже не представляя, какую подлость я позволила себе. Как я посмела, ну как? Дура, дура...        От ударов по лбу легче не становилось, но хотелось сделать себе больно. Все равно это не сравнится с той болью, которую она причинила Хэнку. Ее верному, любящему, нежному Боре.        — Котёнок, успокойся, пожалуйста. Знаешь, никто не застрахован ни от чего в жизни. Говно может случиться с каждым, и никто не знает наверняка, как поведёт себя в той или иной ситуации. Ты не стала плохим человеком только из-за того, что дала слабину эмоциям, сделала, как чувствуешь.        — Мы уже проходили это, помнишь? — невесело улыбнулась она.        — Конечно, помню. И готова сказать тебе то же самое, что и тогда: иногда эмоции и чувства оказываются сильнее мозга.        Тася кивнула, выглянула в комнату. Ее «эмоции и чувства» все так же спали на ее кровати, не испытывая никаких угрызений совести.        — Я тебя все равно очень люблю, и что бы ты не сделала, не отвернусь, — чмокнула в динамик Рита. — А с Хэнком что думаешь?..       — Я не имею право скрывать это от него. Я должна рассказать, но… — с болью в груди вздохнула Тася. — Не знаю, как… как я смогу собственными руками вот так буквально убить его.        — Утро вечера мудренее, Асенька. Ложись спать, тебе надо отдохнуть от всего этого.        — Спасибо тебе, Ритуль.        Теперь ночь не казалась настолько чёрной. 

***

      — Кызым, не проспишь?        Стук в дверь заставил подпрыгнуть на диване, а Киса на кровати недовольно скуксился, тоже просыпаясь. Колонка на столе показывала время на 20 минут позже обычного времени пробуждения в школу. Не критично, но поторопиться надо.        — Нет, я собираюсь, — крикнула Тася, садясь и разминая затёкшую шею. Диван был небольшим, точно не предназначенным для полноценного ночного сна, но ночью она решила пожертвовать своим комфортом, только чтобы не быть рядом с Кисой кожей к коже.        — Я на пробежку, папа уехал. Завтрак на столе.        — Спасибо, мам.        Аристова приложила палец к губам, когда увидела, что Ваня хотел что-то сказать, и только когда послышался хлопок двери, встала с дивана.        — Ты разве не со мной легла? — хрипло спросил Киса, потягиваясь, засвечивая резинку трусов и кусочек торса, который вчера Тасе хватило совести не разглядывать.        — Нет. На диване спала, — она вышла из комнаты, стараясь успеть всю ту же утреннюю рутину, только на 20 минут быстрее. Параллельно написала папе с просьбой, чтобы Володя, его водитель, по возможности отвёз ее в школу. Она не успеет на своих двух, да и Боря так не будет ее провожать. Она пока не готова видеться с ним.        — Врешь, Вась, — Киса материализовался в дверном проёме ванной, наблюдая, как девчонка наскоро чистит зубы. — Думаешь, я настолько не в себе был вчера?        — Да, я именно так и думаю. И надеюсь, что ты потерял память, — держа щетку зубами, собрала волосы в хвост, мельком глянув через зеркало на Ваню. Спросонья он был таким спокойным и моложе на пару лет, как будто вернулся в свой девятый класс. После вчерашнего душа его волосы были ещё более дикими, а кожа наконец приобрела живые цвета, с красноватыми румяными отливами. Быстро отвернулась, чтобы не залипнуть совсем.        А Киса наоборот не стеснялся разглядывать. Наверное, сзади ему открывался неплохой вид, поэтому она оттянула спальные шорты ниже и встала полубоком, лишая его этой возможности.        — Плохо надеялась.        Она отложила щетку, вперила взгляд в сжимающие раковину руки. Снова картинки ласкового Бори, который целовал ее царапины от страниц книги; который успевал сбегать за ее любимым кофе до того, как она выйдет после уроков; который со страхом смотрел, рассказывая о своём страшном сне, где два его близких человека предают его. Как оказалось, понятие вещего сна достаточно эфемерно.        — Это ничего не значит. То, что произошло вчера… ничего не меняет… между нами, — Тася смотрела на струю воды, бесполезно утекающую в дырки. Она ненавидит, когда водой пользуются нерационально, но сейчас было необходимо оградить их с Кисой хоть чем-то, хотя бы журчанием крана.        — А между вами с Хэнком? — с надеждой спросил он, пытаясь словить ее взгляд в отражении.         — А это уже не твое дело.        Она быстро умылась водой и вышла из ванной. Накидала в сумку тетради по памяти, хмурясь от гудящего давления в черепе. Только проснулась, а уже убитая. После завтрака надо будет выпить таблетку от башки.        — Значит для тебя это какое-то недоразумение… — он сел на кровать совсем рядом с ней, наклонив голову к ее плечу. — Тогда сколько раз мне нужно повторить это, чтобы ты восприняла это всерьёз?        — Что воспринимать всерьёз? — вспыхнула она, всё-таки посмотрев прямо ему в глаза. — То, что ты эгоистично распорядился моей совестью, толкая меня на измену силой?        — Чёт твое тело не сильно сопротивлялось, когда шарилось в моих волосах, — и для наглядности растрепал ее волосы, собранные в хвост, на что она шлёпнула его по руке и отскочила от кровати. — А чертила у нас только Киса.        — Я никогда бы не полезла к тебе, но ты зажал меня.        — Васюш, сама же говоришь, что нельзя говорить о чём-то «никогда». Никогда не говори никогда, да? — он откинулся на кровать, выглядя настолько свежим, будто вчера не страдал из-за потери родителя. Да, пусть от отца у Антона Витальевича было одно только название, но как-никак он — человек, от которого произошёл сам Ваня, его продолжение.        — А что мы все обо мне? Давай о тебе, — бедовое состояние лица нужно было исправить хотя бы консилером, поэтому Тася наспех достала косметичку. — Ты же сам говорил, что… как же там было… «я это прорабатываю». Что-то, кажется, хреново проработал, ты так не думаешь? Или гештальт-терапевты все с купленными дипломами попались?        Киса глухо рассмеялся, вставая с кровати и выдвигаясь к ней.        — Нет-нет, держи социальную дистанцию, — выставила Тася руку, возмущенно глядя на вечного нарушителя ее покоя, личных границ и совести. — Тебе уже нет никакого доверия.        — Да знаешь, как-то вот все пути ведут к тебе, — присел он на стол рядом с ней, крутя в руках карандаш для глаз, выпавший из косметички. — Я и подумал, что значит не нужна мне никакая терапия.        — Больше не думай. У тебя это плохо получается, — фыркнула Тася, и Ваня снова рассмеялся. — Ты бы поторопился со сборами, если не успеешь до прихода мамы, я тебя закрою в комнате до конца учебы.        — Я был бы не против поваляться в твоей кровати, она у тебя удобная. Пошарился бы по шкафам, может что интересное найду. Кстати, — он потянулся к вчерашней книге, яблоку раздора, из-за которой и произошло то, что произошло, но Тася оказалась шустрее и, выхватив книгу, подложила ее под задницу. — Креативно. Думаешь, я не подлезу к тебе…       — Даже не думай.       Он вздохнул и снял со стула высохшие штаны, отряхнув их, как вдруг из кармана выкатилась та самая забытая розовая таблетка, которую он вчера на всякий случай прихватил с собой. Учитывая, как из-за разъебанного эмоционального состояния его вчера штырило от одного колёса, после второго его бы точно откачивали, и уже не Тася, а фельдшер скорой помощи. И если бы это ещё произошло в квартире прокурора, то Киса бы точно отъехал далеко и надолго. И совсем не очевидно, что лучше в таком случае — откинуться на зону или на тот свет.        Тася наклонилась и подняла закатившуюся под ее стул таблетку, разглядывая, как диковинную вещицу. По сути, так оно и было — она в жизни не видела наркотики, тем более не брала их в руки.        — Я бы предъявила тебе, что ты пришел в мой дом с этой херней в кармане, но делаю скидку за твое вчерашнее состояние. Даже не скидка, а амнистия, — она уже открыла свою шкатулку с украшениями, чтобы спрятать колесо между бархатными подушечками, но Киса выхватил таблетку из ее рук.        — Совсем ебанулась? — злился он, пряча наркотик в маленький карман штанов, о котором все всегда думают: «на кой хрен вообще нужен такой карман, в который ничего не помещается?».        — А что такого? Жадничаешь одной?        — Тебе нельзя, — отрезал он, стягивая с себя чужие штаны, и Тася отвернулась обратно к косметическому зеркалу.        — А тебе можно.        — А мне можно.        Тасин телефон, лежащий на прикроватной тумбочке, коротко звякнул, объявляя о пришедшем сообщении. Киса, скинувший футболку, взял его и нагло прочитал сообщение, будто это ему написали через Тасю.        — С каких пор Ритка называет меня Ванечкой и заботится о том, чтобы я поел? — хмурился Киса, и Аристова усмехнулась, взглянув на него, но, наткнувшись на тощий торс, не обиженный рельефом, резко закрыла глаза.        — Оденься уже! — воскликнула она, вставая со стула, не забыв прихватить доказательство ее поражения, книгу. — Ванечка — котёнок.        — Так скоро переходим на уменьшительно-ласкательные? Ну вот, а ты стеснялась, — проигнорировав ее просьбу скрыть красивое тело, засмеялся Киса.        Она закатила глаза, вытаскивая из шкафа первые попавшиеся вещи.        — Этот котёнок забрел к нам на базу, и Ритка с Мелом решили его насильно одомашнить. Теперь он живет у нас на базе.        — А кто придумал имя? Ты же? — и как он угадал с первого раза? Просто пальцем в небо.        — Нет, Рита, — соврала она, надевая носки. — Сказала, что хотела бы назвать просто Кисой, но ты уже занял эту кличку. Поэтому она забрала твое имя. Вань, ну оденься, блин!        — А я уже не Ваня, я только Киса, — вредничал он, но все же натянул ненавистную порванную рубашку. — Но только тебе разрешаю называть меня «Ванечка любимый», чтобы не спутать с котом.        — Большое спасибо.        Живых пуговиц было парочку, остальные Тася положила в карман его куртки. Ваня надел ветровку на полуголый живот, и в этот момент теперь его телефон дал о себе знать. Сбавив спесь, он ровным голосом ответил на звонок:        — Привет, мамуль, проснулась? — Таисия так и осталась со школьными брюками и кофтой в руках, давая Кисе время переговорить с мамой. — Как ты? Да, я нормально, не волнуйся. Я… ночевал у Васьки. У друга моего. Да-да, нормально все. Скоро буду дома. Давай, мамуль, до встречи.        Тася вытянула руки к выходу из комнаты, выпроваживая засидевшегося гостя.        — Друг, может дашь в дорогу бутеров? Я два дня не ел, желудок уже начинает сам себя хавать, — Киса похлопал себя по голому дохлому животу.        — Конечно, друг, только шевелись пободрее, мама не пол дня бегает.        Положив на хлеб щедрые три куска колбасы и столько же сыра, впихнула бутерброд ему в руки, когда он уже обулся на пороге квартиры.        — Ништяк, рахмат тебе и твоему дому, — нахватался-таки парочки татарских слов, полиглот.        — Вань… — серьезно начала она, опустив взгляд на свои теребящие шелковую ночнушку неспокойные пальцы. — Какими бы ни были отношения между нами… ты всегда можешь прийти ко мне, когда будет плохо… из-за отца… или вообще…        Он задумчиво кусал щеку изнутри, коротко кивнув. Как бы он ни старался играть роль шута горохового, глаза сохранили траур по самому родному по крови человеку, это Тася видела отчетливо. Хотелось снова его обнять и утешить, но переборола это желание. И так много позволила себе, что нужно замаливать не один день и не одной свечкой в церкви.        — Ладно, раз меня так прогоняют, я пойду, — снова переключился на режим «топим депрессуху клоунской движухой», откусил большой кусок бутерброда и, уже переступив порог, резко развернулся и вопросительно кивнул вдаль коридора квартиры: — Это я выронил?        Тася повернулась на место, куда указывал его нахмуренный взгляд, и поняла, что это замануха только тогда, когда почувствовала на своей щеке короткий сухой поцелуй колбасных губ.        — Куртку застегни, не пугай соседей! — крикнула она убегающему со скоростью света Кисе, недовольно вытирая щеку. 

***

      На третьем уроке голова разболелась настолько сильно, что Тасе хотелось плакать. Все утро она будто просто существовала в границах кабинетов и школьных коридоров, в отрыве от мозга записывала что-то в тетрадь, даже умудрилась прорешать пару уравнений. Места в голове не хватало для новых знаний, вся она до краев была забита Борей. Только думала и представляла момент, когда раскроет свою самую ужасную сторону любимому человеку, разобьёт его розовые стекла очков, окрасив любимое лицо осколками и царапинами, уничтожит всю веру в их любовь, зародив в нем справедливые сомнения: «а была ли вообще эта самая любовь?». Было больнее с каждой новой сценой, проецируемой в голове. Борю это точно убьёт, а убийцей станет она, Тася. По локоть измажется в его крови, хладнокровно расчленив его сердце на четыре анатомические камеры, каждая из которых наполнена чёрной болью предательства и неверия.        — Таись, — шепотом позвала соседка по парте Надя. — Таблетка не помогла?        Аристова лишь отрицательно промычала, не поднимая голову с парты.        — Так ведь нельзя мучиться, отпросись домой. Мигрень — штука серьёзная.        «Ещё серьёзнее — измена» — болезненно стучало в перепонках с каждым стуком сердца. Она заслужила эту боль. Заслужила, что никакой обезбол не спасал ее, заставляя корячиться от невыносимого сверления в черепе.        Но после третьего урока водитель папы всё-таки забрал ее из школы и повёз домой. А на обеде приехал и сам Виктор Анатольевич, перед этим вынес пол аптеки и хотел даже вызвать скорую, но дочь переубедила. Она-то понимала, что психосоматику не вылечит никакой врач.        Она успела предупредить Борю, чтобы он не встречал ее после уроков у школы, и Риту, чтобы она говорила ему только про ее простуду, до того, как проспать до вечера. За окном уже было темно, под тяжелым одеялом все тело было неприятно мокрое и липкое, нос плохо дышал, а горло болело так сильно, что было больно глотать слюни. Но неподвижно лёжа и смотря в одну точку в темном потолке, Тася молилась, чтобы ей стало ещё хуже. Нынешнее ее состояние — это меньшая плата, которую она может дать, в сравнении с тяжестью совершенного. Все ее косточки должны болеть так, будто их кромсают пинцетом; от температуры у неё должна кипеть кровь и лопаться сосуды; боль должна ее парализовать, пригвоздить к кровати, к последнему ее пристанищу. Возможно так она смогла бы искупить свою вину. Не моргая, она почувствовала, как слёзы из обоих глаз текут ровными дорожками в ушные раковины, по шее вниз, на и без того мокрую подушку.        Тихий щелчок ее двери пропустил в темную комнату лучик коридорного света, а вместе с ним и маму. Тася резким движением вытерла доказательство своей бестолковой слабости и облокотилась о спинку кровати.        — Проснулась?        Альмира несла тарелку с супом-лапшой на курином бульоне, которым пахло даже тут, в запертой комнате. Присев на кровать, поставила суп на прикроватную тумбочку и приложила ладонь ко лбу дочери.        — Ты горячая, — немного испуганно сказала она, ещё раз измерив температуру, но уже более совершенным методом — коснувшись губами лба. — Да, точно. Поешь, и выпьем жаропонижающее.        — Мам, я не хочу есть, — прохныкала она, а ее живот возмутился такому вранью — он-то бурчит, в него ничего не попадало с самого завтрака, когда Киса ушел из ее квартиры. Казалось, будто это было много дней назад. Или вообще было не с ней.        — Надо, кызым. Тебе нужно есть, чтобы у организма были силы бороться с болячкой. Когда ты вообще успела заболеть? Наверное, ходила полураздетая, почувствовала весеннее настроение, — ворчала мама, одновременно с этим гладя ноги дочери, скрытые одеялом.        — Наверное, задуло. А я не заметила.        Задуло, только ветром не обычным, а особенным. Ледяным таким, хуже, чем арктический.        — Ой, чуть не забыла, — Альмира подорвалась с места и пропала за дверью комнаты.        В этот момент в спальню заглянул отец в очках для чтения — опять взял домой несколько томов уголовных дел. И как он умудрился их протащить? В одно время мама нехило ругала его за это, говорила, что своих убийц и воров в ее дом тащить не надо — от этих бумаг плохая энергетика.        — Расклеилась, дочь? Значит, сегодня на баскетбол не идём? — сдерживая улыбку, спросил он.        — Почему это? Сейчас, мне осталось толстовку натянуть, и вылетаем. Ты пока кепки наши достань, — Тася откинула одеяло и сделала усилие, чтобы задвигать ногами. Через боль улыбнулась в ответ.        — Ага, вперёд и с песней, — строго наставила Альмира, возвращаясь с небольшим пакетом в руках. — Боренька приходил, просил тебе это передать.        — Боря? Ты его пустила? — возможно, слишком панически спросила девчонка, потому что папа как-то подозревающе нахмурился.        — Конечно, он так волновался за тебя. Он посидел немного около тебя, пока ты спала, и ушел. А что ты так запереживала?        Тася заглянула в пакет и не могла не улыбнуться. Лимон, апельсины и яблоки смотрели на неё своими веселыми мордочками, нарисованными синей ручкой; шоколадных батончиков была целая куча; и маленькая баночка домашнего мёда, которым мама Бори всегда угощала Тасю. Уголки губ почти сразу поползли вниз, но всю горечь она смогла сдержать в себе, чтобы оставить ее незамеченной родителями.        — Просто Боря тяжело переносит простуду. Всегда высокая температура и чуть ли не ангина, поэтому ему лучше вообще не навещать меня.        — Ну, он очень просил зайти, не хотел тебя будить. Я не могла ему отказать, такой хороший, — умилялась мама, раскладывая вещи в комнате по местам.        — Да, хороший… — задумчиво повторила Таисия, и с лица отца все же считала «потом поговорим об этом». Хреново у неё получается скрывать состояние, близкое к депрессии. 

***

      Как она и просила, ей становилось хуже. Для каждого похода в туалет она собирала все силы, слабость была жуткая. Тошнота не давала ей даже подойти к еде, да и чувства голода не было. Пару раз пыталась проглотить ложку супа или пюре, но организм будто специально отторгал чужеродный объект, и еда застревала в горле, редко когда проглатывалась. И это притом, что горло уже почти не болело. Просто само тело не хотело выздоровления, оно хотело продолжения этих праведных мучений.        Около недели ее пищей была вода, таблетки и сиропы. Лекарства снимали симптомы, но на время. Лучше всего состояние бывает днём, когда после многих часов сна организм ещё не успевает разогнать боль, слабость и тошноту, и можно даже почитать книгу, хоть описанные в ней события совсем не запоминаются. Или пытаться решать пробные задания по ЕГЭ, что, конечно, у нее тоже ни черта не получалось.  Приятно было просто водить глазами по строчкам, таким образом немного отвлекаясь от болезни и своих ядовитых, пожирающих, словно черви мозг, мыслей.        Ритуля приходит почти каждый день в тайне от всех. Боре Тася запретила приходить к ней по понятным для неё причинам, и не хочется даже думать о том, как он отреагирует, если вдруг узнает, что у Риты есть исключительные права на неё. Исаева помогает Тасе хоть иногда приводить себя в минимальный порядок — мыться и иногда делать какие-то уходовые процедуры, типа налепить на лицо тканевую маску. Ритуля в эти дни стала самым близким человеком, ближе мамы и папы. И они доверяли свою дочь ей и со спокойной совестью занимались работой. Это у Таси жизнь на стопе, а у всех остальных остались обязательства, дела и планы.        С Хэнком Тася общалась и созванивалась каждый день. И каждый раз, превозмогая внутреннюю моральную боль, брала трубки, притворялась более-менее живой, и материла себя, что до сих пор не призналась. В таком определённо нужно сознаваться глаза в глаза, не по переписке, но сил пока не хватает пустить его в квартиру. Ей становилось все сложнее играть роль любимой верной девушки, и поэтому она стала реже отвечать на сообщения, иногда могла выключить звук, проигнорировав звонок, а потом соврать «я спала, было очень плохо». В последние два дня она совсем не выходила на связь.       Рита была единственным свидетелем всего этого падения в пропасть, пыталась цепляться за ее руки, одежду, но какой в этом смысл, если сама Тася не желала спасения? Зачем спасать утопающего, если он отбрасывает спасательный круг и сам ныряет в воду с головой?        Папа пытался расколоть дочь, понимая, что есть какие-то подводные камни в ее заточении, абсолютной депривации от внешнего мира. Но дочь неумело делала вид, что все нормально в границах ее самочувствия. Он, как чувствовал, спрашивал: «что случилось у вас с Борисом?», а Тася включала дуру. На этой дуре она съезжала каждый раз, как они с папой посвящали вечер какой-то комедии на проекторе, или как отец хитро начал засыпать вопросами, когда дочь начинала отрубаться, зная, что она может разболтать все секреты в таком изменённом состоянии сознания. Тем не менее о произошедшем до сих пор знает только Рита и Киса.        Он, кстати, много писал Таисии. Часто интересовался ее самочувствием, просился навестить ее, а когда она всё-таки берет трубку от него, он болтает всякую забавную отвлеченную фигню, заставляя хрипло смеяться. Но ни разу он не напоминал ей об их последней встрече. Очень обходительно избегал и темы, касающиеся Хэнка, не желая вызывать в ней негативную реакцию и не дай бог довести до обиды и игнора. Ей даже казалось, что его голос в динамике стал мягче, теплее, она слышала, как он почти всегда говорил с ней сквозь улыбку. Тасе же было неспокойно за него, но каждый раз, когда она спрашивала, как себя чувствует после похорон Ваня и его мама, он всегда коротко и ровно отвечал: «все хорошо, Васюш».        Рита говорила, что в школе мальчики общаются как обычно. Конечно, хорошо, что Киса додумался оставить Тасе право первой рассказать Боре, но было противно от того, что Ваня как ни в чем не бывало проводил время со своим другом, так же садился с ним за одну парту, жал ему руку по утрам и на прощание. Как же это укладывается в его картине миросознания? Сначала он рвал волосы на голове, ненавидя себя за то, что посмел посмотреть в сторону девушки, к которой уже давно неровно дышит его лучший друг, а сейчас что изменилось в нем? Как он разрешил самому себе чувствовать себя обыкновенно после того, как тайно ночевал у этой самой девушки? Но и Тася избегала этих вопросов в разговоре с ним.        Считается ли человек, сердце которого спустя недолгое время оттаивает от ледяного прочного слоя обиды, слабохарактерным? Или это называется просто «отходчивость»? Ладно, пусть будет и так: Тася — слабачка, которая после каждых неравнодушных «как себя чувствуешь, Вась?», «ты страшно кашляешь, я щас реально приду к тебе со всеми сиропами из аптеки» и «меня останавливает только твой батя, которого я внатуре срусь, если бы не он, я бы через окно к тебе полез» неконтролируемо улыбалась, и язык физически не поворачивался, чтобы грубить Кисе. Никакой силы воли, никакой прочности убеждений у неё нет, когда дело касается его. Она будто теряет холод рассудка, левое полушарие мозга вовсе превратилось в жижу, и прозвище, данное ей Геной, теперь раскрывается совсем с другой стороны. Она не красивая Кукла с зелёными глазами и фарфоровой кожей, она — пустоголовая пластиковая игрушка, которой играется Киса, как котёнок Ваня игрался на базе с бумажным бантиком, привязанным Ритой ниткой.        Тася правда считает себя умной, не инфантильной, умеющей трезво оценивать происходящее в ее жизни, а ещё верной… или считала. Раньше. Сейчас уже под большим сомнением находятся и ее умственные способности, раз сама лезет туда, где ее очевидно засосут зыбучие пески и выплюнут останки.        Из дневного сна Таисию вырвал звонок в дверь. Хотелось крикнуть папе, чтобы он открыл, но она не сразу вспомнила, что сегодня четверг, вроде бы, и родители на работе. Укутавшись в домашнюю тёплую кофту, прошлепала к двери в махровых носках, которые она вообще не снимает, даже на ночь. А за порогом стояла Рита, одетая в тонкую кофточку и юбку, держа на локте кожаную куртку.        — Мёрзнешь, поросёнок? — не боясь подцепить бацилл, Исаева чмокнула в щеку подругу и по-хозяйски скинула кроссовки и надела уже свои тапки. За эти дни она привыкла к дому Аристовых и, кажется, знает больше Таси, где лежат у них перцовые пластыри или в каком ящике на кухне заныкана банка мёда. Наверное, она бы даже осталась у них на недельку-другую, если бы не Мел, с которым она проводила почти каждый вечер, и перед которым нужно было сохранять легенду о том, что Тася не принимает гостей.        — Почему поросёнок? — Таисия поплелась обратно в комнату, зевая так широко, будто не она всю неделю только и делала, что спала. Ее забавляла привычка подруги называть ее всякими милыми животными именами, сегодня вот поросёнок, вчера котёнок.        — Ну, ты шмыгаешь носом, как поросёнок пятачком, — по пути за подругой Рита зашла в кухню и, судя по звуку, набрала стакан воды. — Ты же еще не пила таблетки?        Таисия покачала головой, кривясь и показывая всем видом, как она настрадалась пить эти большие пилюли, которые постоянно застревают в сухом горле.        — Давай-давай, энергичнее, не хочешь выздороветь что ли, мазохистка? — отчитывала Рита, протягивая две белые таблетки и стакан воды, возвращаясь над скукоженной в кровати Тасей красивым светлым кучерявым облаком.        После своего дня рождения Ритуля едва заметно, но приятно преобразилась: на веках больше не сверкали розовые тени; острые, как нож, стрелки больше не разрезали ее светлые глаза, и с одной лишь тушью они казались ещё больше и ярче, чем со всеми глиттерами и хайлайтерами. На смену «блядским», как называл Киса Ритины клетчатые короткие юбки и колготки в сетку, пришли милые блузки, топики и платья. Эти изменения привнёс Мел, сам того не зная, думала Таисия. Исаева чуть ли не летала над паркетом в ее доме, когда рассказывала, какой Егор чуткий, мягкий и влюблённый в неё, наконец-таки! Как рассказывал Киса, Мел почти не обращает внимание на его бывшую большую любовь — Анжелу, что у них обоих вызвало большое удивление. «Она вчера притащила в школу какую-то книгу, Мел ей давал почитать, типа она открывала ее вообще, ага. При Ритке тянет ему эту книгу, своими глазёнками так стреляет, ну прям прирожденная эскортница, извини, Васюш. Думала, наверное, что Мел щас слюнями изойдется, что она наконец заговорила с ним, да по чесноку, я сам так думал. Типа щас как упадёт ей в ноги тощие, начнёт рыдать и стихи читать, а Ритка прям с третьего этажа класса сиганет. А он даже глазом не повёл, прикинь? Кивнул своей лысой башкой, даже ниче не ответил, и почапал. Я Риткин внутренний писк счастья даже через три ряда услышал» — делился Ваня, чавкая какими-то чересчур кислыми конфетами, на которые он матерился, но продолжал разъедать нёбо. Тася была искренне счастлива, что ее подруга наконец нашла успокоение в том, в ком искала его много лет.        — Кушать даже не предлагаю? — недовольно вздохнула Рита, по-матерински расставив руки в боки.        — Я ела, — неуверенно ответила Аристова, стуча ногтями по стеклу стакана.        — Врешь, — прочитала ее подруга и покачала головой. — Доиграешься, я все Боре расскажу. Он-то тебе с удовольствием пизды даст, что не бережёшь себя.        — Спасибо, Ритуля, что до сих пор не рассказала, — вцепилась в ее руку Тася и начала расцеловывать. Рита рассмеялась и плюхнулась рядом на кровати.       — Так заебалась сегодня в школе, уроки как назло все душнилы школы вели.        — А я бы хотела посидеть за партой, может даже училась бы, — одной кофты Тасе стало недостаточно, и она укуталась в одеяло, оставив на свежем воздухе только голову. — Так что цени, что имеешь, эгоистка.        — Только тебя хватило бы на один день, а потом обратно в свои ахуенные подземелья, — Рита восхищенно осмотрела большую комнату Таси.        — Не отрицаю, — хмыкнула Таисия и почувствовала, что сил, набранных гормонами во сне, хватило буквально на несколько минут, и вот снова в голове начинает шумно и неприятно пульсировать.        Телефон Риты крякнул (в буквальном смысле, она поставила на уведомления звук «кря-кря»), и она, нахмурившись, быстро напечатала ответ.        — Мел как-то странно написал. Я спросила, чем мы займёмся вечером, он не отвечал около часа и сейчас написал: «Потом увидим».        — Это же Мел, ты ещё не привыкла?        — Привыкла, конечно, просто я бы четверостишию меньше удивилась, чем «потом увидим». Ладно, — Исаева хлопнула по бёдрам и бодро выпрямилась. — Можно у тебя чай попью? У тебя всегда какие-нибудь шоколадки есть. А мама случаем не приготовила синнабоны?        С Ритой Тася смогла выпить полчашки горячего чая и даже надкусила вафлю. Рита рассказывала какие-то весёлые моменты с учебы, как Кису выгнали с урока за то, что тот раскачивал стул с одноклассником спереди, переусердствовал и уронил того на пол. Урок был сорван, одиннадцатиклассники ржали на весь класс, так и не сумев успокоиться в последние 10 минут урока. Или как Хэнк и Киса заперли перед Мелом дверь запасного выхода, откуда они бегали на переменах покурить, и тот, не придумав ничего умнее, забрался в класс (благо, физика была на первом этаже) через окно прямо в разгар урока, в очередной раз почти довести пожилую учительницу до инфаркта. Тася смеялась, смотря в окно, разглядывая людей, одетых почти по-летнему. Солнце все эти дни нещадно и нагло пробивалось через плотные шторы комнаты Таси, и ей было грустно от того, что она пропускает самое любимое время года, валяясь с тошнотой и болями в душной спальне, трясясь от внутреннего холода. Было радостно за друзей, что они-то брали от этих моментов все, зависали на базе, гуляли по тёплым улицам, выходили к весеннему морю, любили, как, например, Рита и Мел, в общем, жили.        Рита нацепила на свою шею все цепочки и подвески, что нашла в шкатулке с украшениями Таси, и гремела ими, крутясь перед зеркалом.        — Ванечка на днях смотался с базы, мы уже думали, что этот наглый шерстяной неблагодарно покинул нас, — Тася не сразу поняла, что речь шла о котёнке, которого Ритка и Мел едва ли не заковали в микро-наручники к ножке бильярдного стола. Слава богу, наручников такого размера не изготавливают. — А он вчера вечером как начал царапать дверь с улицы, представляешь!        — Ну, ночами холодает, поэтому он приходит к тебе, чтобы не сдохнуть от морозов, — кашляя, рассмеялась Тася, наблюдая, как счастливое лицо Риты начинает хмуриться.        — Нет, он меня любит! — надув губы, пробубнила она, зло снимая в пальцев миллион Тасиных колец. — И Мела любит, мы ему как родители, спасли от улицы.        — Ага, ему от вас нужна только еда и тепло. Как и всем котам этого мира. Они нарциссы.        — Сама ты нарцисс! Обижаешься на меня, что я своровала имя Кисы для котика? Так вот он вообще-то самый главный нарцисс из всех кошачьих, — Рита залезла в телефон, с ногами забравшись на крутящийся пуфик косметического стола, вертясь на нем кругами. Тасе с ее вестибуляркой стало бы плохо спустя полминуты такого аттракциона.        — Я ему это говорила. Так и сказала: «ты нарцисс». А он ответил: «нет, я пизже».        Ритка залилась смехом, не отрываясь от экрана, а спустя мгновение нахмурилась и ткнула Тасе в лицо телефон.        — Ты его знаешь?        Таисия отодвинула экран подальше, как это делает ее папа, и всмотрелась в маленькое круглое фото закрытого аккаунта в инстаграме. По одному только изобилию красного цвета в кадре можно было понять, что это представитель футбольного клуба их города.        — Да, это Сева. А что с ним?        — Он смотрит каждую мою сторис, притом не подписан. Какой-то футболист, походу, — пытаясь разглядеть симпатичное лицо на фотографии, Рита даже прищурилась.        — Да, мы с ним в лагере как-то были.        Не самый приятный человек. Из футболистов вообще редко люди получаются.        — Притом он начал меня сталкерить с той тусы у меня на квартире. Я тогда выложила общую фотку с нами всеми, а потом ещё что-то… с тобой и Кисой, что ли…       Она в принципе так и думала, просто не хотелось озвучивать.        — Он скорее не тебя сталкерит, а меня, — недовольно выдохнула Тася, проверив свой телефон. Все так же непрочитанными висят сообщения от Бори, больше ничего.        — Ну-ка расскажи. Мне начинать бояться?        — Да не, он так-то безобидный. Но приставучий. Мы тогда в лагере с ним типа «помутили», пару медляков станцевали, ночью он как-то убежал из своего корпуса, чтобы поцеловать меня, — Тася закатила глаза, а Рита ожидаемо умилилась, сложив брови красивым домиком. — Ну, а когда мы вернулись в город, он хотел, чтобы мы стали парой, а я отказала. Он мне даже не нравился, с ним просто было прикольно в лагере. Ну, и он начал меня преследовать.        — Прям терроризировал? — блондинка перестала крутиться, испуганно вперив взгляд в подругу.        — Ну, в какой-то степени. Мог поджидать у школы или художки, слава богу он не знал, где я живу, а то пробрался бы как-нибудь среди ночи. Постоянно писал мне, а когда я заблокировала его, начал строчить через страницы своих сокомандников. Я пожаловалась папе, и после этого он пропал с радаров. По крайней мере, моих.        — Ну, Виктор Анатольевич, просто папочка же! — мечтательно заскулила Исаева, тут же переключившись на предмет своего обожания, и Тася ткнула ее пальцем в лоб.        — Э, я вообще-то могла стать жертвой маньяка!        — Но не стала, потому что у тебя ахуенный папа. Нет, Ась, я серьезно! Я, конечно, буду очень страдать, если вдруг твои родоки когда-нибудь разойдутся, но не долго, потому что тогда ты станешь моей падчерицей.        — Не дай бог, — вздрогнула Тася, недовольно косясь на сошедшую с ума подругу, которой сейчас только сердечек в глазах не хватает.        — Посмотрим, — задумчиво пролепетала Исаева. — Но давай я этого мудака заблочу.        В этот момент красивая трель дверного звонка раздалась по длинному коридору.        — Надеюсь, это твой папа, — заулыбалась Рита, полетев из комнаты навстречу своей запретной любви.        И если бы ее ожидания оправдались, Тася об этом тут же узнала бы по звонкому и заливистому «здравствуйте, Виктор Анатольевич, как ваши дела?». Но в квартире было слишком тихо, и лишь тихие шуршания раздавались где-то в глубине коридора. Кажется, был какой-то мужской громкий шёпот. Тася уже не на шутку распереживалась, в секунду напридумывав столько страшных сценариев: к горлу Риты мог приставить нож какой-нибудь бывший заключённый, которого Тасин папа засадил на много лет; или Ритку могли вырубить, а сейчас воры переговариваются между собой, думая, что дома больше никого нет; или подругу сейчас душат, а она не может даже звука издать, потому что голосовые связки перекрыты, если уже не перерезаны. Красок воображению добавляла недавно просмотренная с папой «Судная ночь». Тася нашарила под кроватью превмат, думая, успеет ли дотянуться до сумки, чтобы зацепить перцовый баллончик, как вдруг дверь в ее комнату тихонько приоткрылась, и в проёме показалась темная мужская голова.        — Привет.        — Гена, твою мать! — тяжело выдохнула Тася, чуть ли не плача от пережитого страха.        — Это че, травмат? Какого хуя? — воскликнул Зуев, пропуская остальных, пролезших за ним гуськом. Все мальчики в полном составе и Рита, качающая головой, как бы говоря: «я не смогла их сдержать».        — Это пневматическое, — сказала Таисия, убирая оружие обратно. — Папа говорит, что в каждой комнате должно быть средство самообороны.        — Даже в толчке есть ствол? — удивился Киса, следующий сразу за Геной.        — Даже в толчке. Но не пневмат, а дубинка. Вы чего мне зубы заговариваете? Я же ясно сказала, что вам нельзя ко мне, пока я — разносчик вируса, и вы даже сказали, что все поняли. Тогда что вы тут забыли? — в голове запульсировало от выброса адреналина и отчитывания парней на повышенных тонах.        — Не сердись, Таись, — взмолился Мел, а Хэнк вытащил спрятанную за спиной руку и протянул красивый букет из ирисов и… нарциссов.        Тася внезапно для мальчиков рассмеялась, а Рита, тоже поняв, в чем дело, присоединилась к сумасшествию, как думали о них парни. Они недоуменно переглядывались и боялись вымолвить хоть слово, думая, что, кажется именно они довели до невменяемости девчонок.        — Спасибо, очень красивый букет, — успокоившись, Таисия приняла цветы, прикрывая рот и нос рукавом толстовки, надеясь, что бациллы таким образом не перепрыгнут на ни в чем не виновных ребят.        — А почему вы мне даже не предложили прийти с вами, засранцы? — не давая мальчикам расслабиться, предъявила Исаева, ударив по плечу Кису.        — Так ты же здесь, — абсолютно логично констатировал Ваня, потирая место ушиба.        — А если бы меня не было тут?        Мел обнял свою девушку за плечи, разглядывая и цепляя подвески на ее груди.        — Я вчера увидел, что ты выходишь от Таисии, — на этих словах Рита испуганно зыркнула на подругу. — Поэтому мы решили сделать сюрприз не только ей, но и тебе.        — Ну, раз пришли, заходите, чего встали? Вы, наверное, кушать хотите после школы? — Тася оглядела их, одетых по-школьному (в границах понимания школьной формы их СОШ), с почти пустыми рюкзаками, волочащимися по паркету. Мальчишки тоже были одеты в одни футболки, лишь Мел не расставался со своим любимым серым свитером. Казалось, будто прошло несколько месяцев, а не неделя — когда Тася была «на воле», она ещё укутывалась в тёплые куртки и длинные пальто. — Правда я не знаю, чем вас всех кормить…       — Не, мы заточили шавуху по пути, — ответил Ваня, крутя в руках маленькую статуэтку ангела, которые Тася коллекционирует со всех свящённых мест, где она побывала.        — Оно чувствуется, — Рита, все ещё в объятиях Егора, помахала рукой перед носом, а Киса потянулся с притворным поцелуем к ней, на что Мел толкнул его в лоб.        — Хотя бы чай с лимоном попейте, иначе я не смогу с вами сидеть, не думая о том, что заражу вас.        — Я сделаю чай, — вызвалась Рита, таща Мела и Гену за собой из комнаты.        — Спасибо, — слабо улыбнулась Таисия, наблюдая за тем, как все выходят. Кроме Хэнка, который не сдвинулся с места за все это время.        Он посмотрел вслед парням, окинул взглядом убежище больной Таси, и, наконец, посмотрев ей в глаза, тут же спохватился:        — Я поставлю цветы в воду, — сказал он и, взяв с полки стеклянную вазу, пошёл в ванную.        За эти несколько секунд, пока она была в комнате одна, Аристова старалась взять себя в руки, закрыв ладонями лицо, в миллионный раз ругая себя за то, какая она есть. Игнорировала Борю, который этого никогда не заслуживал; он наверняка сильно обижен на неё, а как ей объяснить своё поведение? Отмазка про ужасное самочувствие уже не прокатит, он же увидел ее. Да, с бледным обескровленным лицом, заметно похудевшую на нездоровой диете «таблетки, вода и кусочек вафли», с синяками под глазами, но точно не от недостатка сна, а от слабейшего иммунитета, но она все же была в состоянии встать с постели, пройтись на своих двоих, что уж говорить об обычном сообщении в телеграме? Она могла ответить, но не ответила. Потому что она — дура, причиняющая боль человеку, который ее любит.        Ничего разумного в голову не приходит, хочется только биться головой о стену, все равно ее мозг бесполезен, будет не жалко его расквасить. Тася глубоко вздохнула, вцепившись в корни волос.        — Тебе плохо?       Она подняла голову и увидела Борю с наполненной на половину вазой, обеспокоено нахмурившегося.        — Нет, все нормально, — в который раз уже соврала Таисия, поднимая с колен шуршащий букет.        Он поставил его в воду, а вазу — на столик у кровати, где все ещё лежала книга со злополучной закладкой. Надо было выбросить.        — Рита помогала тебе? — спросил он, засунув руки в карманы лёгких треников. Его руки были очень красивы, не скрытые спортивными кофтами и куртками, оголенными так, что можно было сосчитать на них веснушки и мелкие родинки.        — Да, мне было сложно даже в душ сходить, а Рита… помогала… — в горле першило, но не из-за кашля. — Потом мама просила, чтобы она приходила почаще, потому что они же с папой на работе, она волновалась, что мне станет хуже…       — Тихо, Тась, — Боря присел рядом, заметив, что девчонка начинает еле заметно трястись. — Ты что, оправдываешься передо мной?        — Я не оправдываюсь, мне правда было плохо… у меня была высокая температура, вот посмотри на столике градусник, там ещё осталось… — вопреки своим же словам она оправдывалась, пытаясь через плечо Хэнка зачем-то дотянуться до градусника, чтобы доказать Боре, как ей было нехорошо.        — Я верю, Тась.        — Я пыталась учиться… решала эти кимы, вот, посмотри, — нервное и физическое истощение дало о себе знать, и мертвецки бледное лицо начали окрашивать ярко-красные от собирающихся слез воспалённые глаза. — Я решала, и у меня ничего не получается… экзамены уже совсем скоро, а я не могу половину баллов набрать… я не понимаю… ничего…       Боря прижал всхлипывающую Таисию, которая по виду была на грани срыва. Несмотря на то, что в только вступившую в свои владения весну он уже ходил в одной футболке, тело его было как обычно горячим. Никакая кофта, никакое десятикилограммовое одеяло не согревало так, как греет Боря. Он уложил ее в кровать, накрыл собой, чтобы она дышала в его грудь, там, где с каждым вздохом становилось меньше воздуха, но было тепло. Тася, панически срываясь, дрожала, много говорила о том, что не сможет стать гордостью родителей, не поступит в университет, а Хэнк понимал, что ей нужно выговориться. Он не стал говорить, что она — самая умная и начитанная, кого он знает, и уж точно не потеряется в жизни со своей волей и стремлением к лучшей жизни. Она просто иссякла сейчас, спустя время ей непременно станет лучше, а сейчас ему просто нужно быть рядом, не донимать вопросами, почему она не позволяет ему быть рядом с ней в такие трудные моменты, почему резко обрывает общение, почему закрывается и говорит о том, что ее беспокоит, только тогда, когда ее моральное состояние превращается в огромный ком, после падения с высоты разбивающийся на осколки, ранящие ее саму.        Он целовал ее влажную от волнения макушку, гладил холодные пальцы, спину, сквозь толстовку чувствуя незащищенные рёбра, а она смотрела в одну точку и думала, как бы она была счастлива лежать с ним вот так вечерами напролёт, если бы не чёрная дыра в груди, которую она собственноручно вырыла. Или все же Киса?        — Прости, — громко всхлипнув, проплакала Тася, вжавшись в его плечо, целуя сквозь мокрую футболку.        — За что?        Сначала ей показалось, что в глазах рябит от переизбытка чувств, но за спиной Бори всё-таки было какое-то движение. Опухшие веки еле приоткрылись, и она увидела эту «помеху» в проёме приоткрытой двери. Ваня облокотился о ее косяк, и явно что-то хотел сказать своим тяжелым взглядом исподлобья.        Она зажмурилась до разноцветных аморфных картинок под веками и сильнее вжалась в Хэнка.