На общем балконе

      В здоровом теле здоровый дух, да? Это единственная мотивация для бега, особенно после вчерашнего. Тася была благодарна собственному организму за то, что наутро ничего не болело, поэтому, как ей казалось, она обязана поблагодарить его за это. Выплевывать лёгкие на стадионе и чувствовать, как горят ноги — не самая классная благодарность, но очень хорошая возможность выключиться от всего мирского и уйти в себя. Когда даже не слышишь музыку в наушниках, считая ее таким же фоновым звуком, как звуки проезжающих машин или шелест только-только вылупленных листьев на дереве. Закатное солнце должно было вот-вот спрятаться за серой пятиэтажкой, которую даже яркие лучи не могли окрасить в более радостный цвет. Сожранные ржавчиной футбольные ворота сейчас на удивление не были заняты. Мальчиков всех возрастов почему-то тянуло именно на это поле, хоть мяч пролетал сквозь сетку, будто перетерпевшую налёт моли. При всем этом здесь было приятно находиться. Тася успела поймать в кадре телефона орла, пролетающего прямо над ней, и выложила видео в Инстаграм.        Вспоминая вчерашний вечер и ночь, Тася глупо про себя засмеялась, нарушая такое стабильное беговое дыхание. Слава богу, на стадионе она одна, а то посчитают городской сумасшедшей.        Когда часть гостей начала разъезжаться по домам, а кого-то уже вырубило где-то на кресле на первом этаже, Рита и Тася начали клевать носом. Киса, просидев с ними совсем недолго и даже не глотнув пива, уехал домой, и тогда под руки с двух сторон мальчики помогли Исаевой подняться наверх и уложили на Тасину кровать. Конечно, объяснение  Мела, что ему обязательно нужно ночевать в комнате с Ритой на соседнем диване, потому что во сне она может снова повредить ногу, было лишь оправданием и поводом, чтобы просто быть рядом с ней. А Тася и Хэнк лишь подыграли ему, как будто его идея превосходна, и легли в соседнюю комнату — спальню ее родителей.        Аристова никогда не замечала хреновое шумоподавление стен между этими двумя комнатами, а Боря, недовольный скрипом соседней кровати и вполне очевидной возней и чмоканьем спустя каких-то 15 минут после отбоя, возмущённо постучал по брусу над подголовьем кровати:       — А можно, блять, как-то потише?        Тася цыкнула и ткнула парня. Боря молча прижал к себе девушку, пряча ее голову у себя в шее, считая это методом ее усмирения.        — Завидуй молча, Хэнк, — глухо ответил Ритин голос за стенкой, и Хенкин хмуро кинул в их сторону руку, как бы ябедничая Тасе: «ну охренели же?».        Уже утром, когда все собирались, Рита, выглядевшая абсолютно выспавшейся и счастливой, удостоверившись, что никого рядом нет, негромко ответила на немой вопрос Таси: «Походу, мы встречаемся». Так же тихо, почти беззвучно Аристова запищала, а Исаева прижимала к ее рту ладонь, смеясь. Таисия искренне радовалась за них, но надеялась лишь, что Егор будет уважать Ритулю, ценить, как она того заслуживает, и оберегать ее. Она слишком долго ждала, будучи отверженной, и сейчас достойна счастья, как никто другой.        Таисия почему-то резко выбралась из мыслей, сначала почувствовав его, и только потом увидев. Он припарковался на асфальте у стадиона, сейчас ставя мотоцикл на ножку. Ну какого хрена опять? Прямо как по заказу, тут как тут, когда не хочешь его видеть. Хотя справедливости ради, когда вообще Тася искренне хотела видеть Ваню?        Она пробежала круг по стадиону, сделав вид, будто вся с головой в спорте и даже не заметила его. Когда круг закончился (предатель), и ей пришлось лоб в лоб увидеться с Кисой, Тася тщетно пыталась выровнять сбившееся дыхание, несмотря на то, что бегает она лишь около 5 минут. Ваня облокотился о свой красивый ярко-чёрный мотоцикл и засунул руки в карманы штанов. Выглядел он посвежее, чем она. Хотя он всегда выглядит привлекательно, как бы не неприятно было это признавать.        Он неотрывно смотрел на неё, задрав голову, оголяя свой острый кадык. Тася махнула ему рукой и, не останавливаясь, побежала на очередной круг. Надо срочно что-то придумать, чтобы смотаться от него, не будет же она так бегать положенные ей 4 километра под его пытливым взглядом? Сымитировать травму или растяжение не получится — он героически вызовется проводить до дома. Сделать вид, будто пробежала свой план, — то же самое, он ещё и придумает им дальнейший досуг. Просто игнорировать? И так же молча уйти домой? Он точно разъярится и будет наезжать своим мотоциклетным колесом на ее пятки весь путь до дома, беситься и бесноваться, только чтобы она его заметила.        — Тебе очень идут эти лосины.        Чего и следовало ожидать, как обычно перевернул все ее замыслы. Киса бежал рядом, скинув с себя толстовку и оставшись в одной чёрной футболке, и улыбался. Тася вытащила из уха наушник.        — Я бы сказала спасибо, если бы не знала, с каким намёком ты это говоришь.        — Даже если и так, попа у тебя супер, мне че, молчать? — он был слишком весёлым, что очень непривычно за последнее время. Что за эмоциональные карусели? На чем хотите прокатиться: на лошадке или карете, а может на самолётике? Выбирай поскорее, и полетим с ветерком в мир ебанутых эмоций!        Вчера Киса боялся, что Тася выпустит его руку, и читал вполне однозначные слова из «Карениной», вновь признаваясь в чувствах, а сейчас проказничает и делает ей пошлые комплименты. Похоже, вся карусель принадлежит Тасе.        — Почему бы и нет? Молчаливый ты поприятнее, — соврала она.        Аристова набегу сняла с себя спортивную ветровку и повязала ее на бёдрах под недовольное цоканье рядом. И хорошо, что в последнюю минуту перед выходом передумала надевать топ, а то не успевала бы отбиваться от Кисы и его тупых шуток насчёт открытого пупка.        — Не, я не хочу молчать. Часто бегаешь тут? — он шмыгнул носом, заметно запыхавшись, но все равно бежал, не отставая.        — А тебе скажи, — фыркнула она. В боку начало колоть, и пришлось перейти на шаг. — Ты сбил мне темп своими разговорами.        — Главное, чтобы только беговой темп и не дай бог цикл, — не успокаивался он.        — Фу, Киса, фу! — она перевязала распушившийся хвост на голове. Ровно вдоль позвоночника ощутимо тек пот, и Тася провела ладонью по шее и ниже, стирая влагу. — Что ты вообще тут забыл?        — Мимо проезжал. Видишь, как судьба распоряжается, где я, там и ты.        — Лучше наоборот.        — Чего злюка такая? — Киса потянул ее на себя за болтающийся на бёдрах рукав ветровки, заставляя по инерции толкнуться плечом в его грудь.        — Не злая, просто ты мешаешь мне бегать. Это ты больно счастливый. Кроме того, что тебе доставляет большое удовольствие бесить меня, у меня есть ещё два предположения твоего такого клоунского настроения. А — ты накуренный, Б — едешь к кому-то или от кого-то, если ты понимаешь, о чем я.        — Ты меня хорошо узнала, Васенька моя. Но я чистый, — он подмигнул, так и не объяснив, что за «Б» у него наметилась, и сменил тему: — Как там Ритка?        — Нормально. Немного хромает, но ничего страшного не было. А то было бы обидно в своё 18-летие сломать ногу из-за какого-то мудака.       — Кстати, че за тип? Ритка типа с ним мутит? — Киса перебежал вперёд, идя перед Тасей спиной к дороге.        — Да нет. Она его морозила, а он не понимал этого. И видимо обиделся, когда узнал, что она отмечает свой день рождения, а его даже в известность не поставила.        На футбольное поле вышли два мальчика примерно второго класса и сходу начали отбивать друг у друга мяч, эмоционально крича.        — Че за обмудок? Может его причесать немного, чтобы не распускался? — Ваня вошёл в свою привычную, родную стихию решения проблем кулаками, на уверенности даже будто вырос в ширину и высоту.        — Себя причеши, кудрявый, — улыбнулась Тася, сбивая с него спесь и легко толкая в грудь напротив. — Мел с ним вчера «переговорил», поэтому, думаю, вопрос исчерпан. Да и даже такой идиот привнёс что-то положительное. Егор, видимо, так распереживался о Рите, что теперь они вместе.        — Да ну нахуй! Не угараешь? — заулыбался он.        — Не угараю. Они проснулись вместе, хотя мы их оставляли на ночь по разным кроватям. Короче, милые, что ужас, — растрогалась Тася.        — Это ты во всем виновата, — Ваня ткнул пальцем Тасю в грудь. — Пока тебя не было, они ходили и тупили миллион лет. А ты появилась у нас и навела порядок.        Ага, навела. Это, наверное, единственное, что она сделала правильного. Но в то же время развела двух лучших друзей — Борю и Ваню — по разным фронтам, делая их кровными врагами. Киса считал с ее помутневшего взгляда эту мысль и остановил Тасю, взяв ее за плечи.        — Ты в этом не виновата.        — Виновата, — она обошла его и пошла дальше по стадиону. Ему не удастся ее переубедить.        — Это моя больная башка исполняет хуйню, но я это прорабатываю. Слышишь, Вась? — он спешил за ней так, что камни под его кроссовками летели в разные стороны.        — И каким образом, боюсь спросить?        Именно в эту секунду, как по заказу, телефон Кисы заорал в кармане.        — А вот и мой психолог или как там называют их… гельшталь-терапевт?        — Гештальт, — она закатила глаза и совсем случайно (ну, как обычно) зацепила глазом имя звонившего. «Юля».        — Алло, да, Юленька, солнышко, потеряла меня? — давил лыбу Киса, прижимая телефон к уху.        Кому в трезвом уме захочется слушать гадкий флирт Кисы с «одной из»? Такого добровольца хрен найдёшь, и Таисия пока была в добром интеллектуальном здравии, поэтому, набрав побольше воздуха в лёгкие, перешла на бег, оставляя обольстителя всего, что движется, сзади.        — Минут через 5 буду, я тут недалеко… — слышала она сквозь музыку в наушниках и своё тяжелое дыхание.        Что это за Юля может быть? В ее школе на год младше есть сразу две Юли, одна ботанка ботанкой, другая на переменах лобзается со своим одноклассником. Стандарты Кисы пали так низко? Девственница в очках, которая скорее всего в обморок упадёт, если увидит мужской половой орган, и беспринципные девочки, изменяющие своим парням? Безусловно, второе — худшее из всего возможного, именно поэтому это определено та самая Юля.        Не оборачиваясь и не вслушиваясь в низкий голос Вани сзади, Тася злилась на саму себя. Больше раздражения добавила ещё и боль в ладонях, когда она, сама того не замечая, ногтями впилась в саму себя. Эти злые мысли о девочках, с которыми она даже никогда не заговаривала, были продиктованы очевидным, уничтожающим чувством ревности.        И вместе с тем пробивались пожирающие мысли: вчера он был другой. Он не принадлежит ей, каждая часть его тела свободна от всяких женских уз, в конце концов, вспоминаются слова Риты про ветер. Ваня правда сделан из ветра. Его волосы постоянно лежат в беспорядке, будто только выбрался из урагана; он непостоянный, порывистый и нестабильный, словно его всегда уносит по воздушным волнам, выбрасывая из одной крайности в другую; он может быть пронизывающим, вызывающим ледяные мурашки, может быть морским, соленым от слез, может быть колючим, хлёстким, может быть теплым, ласковым, попутным, легко поддерживающим по пути, помогая ногам вышагивать по дороге. «Киса — он ничейный». Умом Тася это сознавала, но все равно не хотела слышать и даже допускать мысль о том, что он может быть с какой-то другой.        — Эй, Васёк! — Киса бежал поперёк поля, выбегая по левую сторону от неё, поправляя свои ветреные волосы. Мальчики-футболисты громко возмущались на парня, потому что из-за него не смогли разыграть подачу. — Сбавь немного шаг, я щас лёгкие выплюну.        — Я и так прервала тренировку из-за тебя. Ты мне мешаешь, — ровным голосом отрезала Тася, всеми силами скрывая режущую боль в боку.        — Я не умею мешать. Я скрашиваю минуты одиночества, — лыбился Ваня, а Тася сдерживала саму себя, чтобы не зарядить ему по голове.        Она недоверчиво промычала, стараясь сконцентрировать всё своё внимание на правильном дыхании через нос. Хвост хлестко бил по щеке, и волосы клеились к губам. Хотелось пить, но как назло забыла бутылку с водой.        — Мне кажется, или ты злишься?        — Тебе кажется.        — Теперь точно не кажется! — Кислов ткнул локтем девчонку, а та даже не обратила на это внимания. Даже на приставучих мух ругаются, а его как будто и вовсе нет. — Вась, ты чего? Вась…       Сквозь его навязчивые бубнения Тася прочитала пришедшее уведомление на часах:        henkkk.23 ответил(а) на вашу историю:       «Ты ещё на стадионе? Я в соседнем дворе»       — Так, все, давай чеши быстренько. Боря сейчас сюда придёт, — Тася остановилась и быстро ответила своему парню.        — В смысле? А он тут какого хрена нарисовался? — нахмурился Киса, и все его довольное настроение как рукой сняло.        — Нарисовался тут ты. А он мой парень. Ты же не хочешь, чтобы он задавал лишних вопросов, когда увидит тебя здесь?        Футбольный мяч мальчиков-второклассников прилетел ровно к ноге Таси, звонко ударившись о ее щиколотку. Ваня, уже гневно вцепившийся взглядом в девчонку, раздраженно пнул мяч, а тот улетел за забор стадиона. Малыши справедливо начали возмущаться и кричать «э-э-э».        — Ладно. Хорошо вам провести время, Таисия, — пренебрежительно произнёс он ее полное имя, прямо как по паспорту, и пошёл к мотоциклу.        — Извините! — крикнула она мальчикам, очередным случайным жертвам агрессии Кисы.        Боря появился на стадионе минуты через 3 с желанной бутылкой воды в руках. «Там вроде мотик Кисы выезжал из двора, вы не виделись? Ветровку-то надень, ещё ведь холодно». 

***

      — Это лиса?        Рыжее пятно краски из баллончика приобретало форму то ли кошки, то ли волка, но в природе не так много животных с ярко-оранжевой шерстью. Меленин так сосредоточенно вырисовывал лапы (вроде они), как серьезно делает все остальное, умея в момент уйти в какую-то прострацию, выстраивая за секунду высоченные заборы, через которые бывает сложно докричаться до его сознания. Он не обращал внимания на то, что рукав его серого пальто потёр краску, и Тася опустила взгляд на свои тоже испачканные баллончиком пальцы, надеясь, что она сможет их оттереть хотя бы ацетоном. Хорошо, что хоть маникюр в этот раз темно-бордовый сделала, светлый бы точно не пережил таких издевательств.        Заброшенный Ан-24 не так давно был местом сосредоточения местных уличных художников, в качестве холста использующих огромную железную птицу. Тася не считала это актом вандализма, ребята не рисовали и не писали что-то, что нужно подвергать цензуре. Красивые граффити, интересные изображения, превращающие позабытый Богом старый заржавевший самолёт, раньше использующийся в качестве кинотеатра, в одно из немногочисленных ярких пятен Коктебеля. Рисунки в основном были старые, выцветшие, где-то были даже граффити «BOOM» из нулевых, и небольшая звёздочка, которую нарисовала Таисия, сейчас была самым свежим автографом.        — Да, — Егор не жалел своих светлых джинс, то растягивая их на коленях, сидя на корточках, то вовсе садится задницей на пожухлую траву. — Вдохновился одним поэтом.        — Извини, если это вдруг секрет… Рита говорила о каких-то стихах… Ты про этого поэта?        Мел закивал и даже прервал свой сеанс психотерапии, с энтузиазмом и с какими-то даже безумными глазами начав объяснять замысел.        — «Погибнет рыжая лиса, настанет чёрная весна». Это такая аллегория. Лиса — рыжая, это яркость жизни, весь ее смысл, ее краски. Она умирает, а значит умирает сама жизнь. И наступает чёрная весна — весна, которая должна быть началом жизни, когда трава пробивается через холодную землю и распускаются почки на дереве и солнце такое непривычно яркое и жаркое после зимы. Но весна чёрная, безвыходная, лишенная тех самых красок и смысла. Трава так и не позеленеет, почки так и засохнут нераскрывшимися, солнце никогда больше не появится из-за туч. В этом смысл чёрной весны.       Аристова выдала задумчивое «мг», ковыряя обертку на баллончике и обдумывая слова Мела. Красиво говорит.        — А я думаю, что это все — лишь твое талантливое, безграничное воображение, которое наделяет смыслом вещи, совсем того не стоящие. Прости, если грубо, — она, извиняясь, погладила чистой левой рукой его плечо.        — Все в порядке, не извиняйся. Это нормально, когда творчество вызывает диаметрально противоположные чувства у людей, — и вдруг в его светлых глазах заиграла какая-то дьявольщина, Мел сдержал улыбку и скосил неявный взгляд на девчонку. — Не у всех хороший вкус, ты же, например, не любишь «Властелин колец».        Тася засмеялась, кашляя, будто ей ударили под дых.        — И правильно делаю, вообще-то! Может у меня вообще психологическая травма от этого хоббита с колечком?        — А ещё ты не любишь «Звездные воины», тоже большие вопросы к тебе и твоему вкусу. Хотя бы с Хэнком не промахнулась.        Мел отлетел от толчка в то же плечо, которое ещё минуту назад Тася гладила. Он отсмеялся, облокотившись спиной о самолёт, и посмотрел на Тасину звезду.        — Не хочешь написать что-нибудь?        — Как раз-таки хочу, просто в голову ничего не идёт. Надо что-то глубокое, — кивнула своим же мыслям она, случайно оставляя у себя на щеке чёрную черточку краски.        — «Выхода нет», — усмехнулся Мел, понимая, что Тася оценит сарказм над такой популярной фразой, излюбленной многими подростками в пабликах.        Она улыбнулась и начала писать баллончиком: «выход есть».        — Но я не знаю, где мне выйти? — предложил Егор, и Таисия, довольная идеей, воплотила ее, не замечая, что краска стекает с букв, образуя множество тянущихся к земле клякс.        Они молча разглядывали сохнущую надпись, сидя рядом друг с другом. Сегодня было пасмурно, но тепло. Начинает пахнуть весной, даже люди их городка будто выходят из спячки, их чаще можно встретить на набережной гуляющими вдоль спокойного побережья. Туристов пока очень мало, но сезонные кафешки и сувенирные лавки неохотно открываются, набираясь сил для предстоящего мая и летнего сезона, когда продохнуть совсем не получится. Здесь многие зарабатывали целое состояние на туристах с мая по сентябрь, а потом жили на эти деньги оставшиеся полгода. Папа Мела, например, работал в отеле, и, очевидно, летом они себе почти ни в чем не отказывают. Только у их с Хэнком пап все стабильно — трупы, мошенники и воры есть всегда, вне зависимости от времени года и близости к морскому побережью.        Но ленивая весна — это какое-то совсем особенное время. Кажется, что все поменяется, переродится. Новый год было бы справедливо отсчитывать именно с начала весны. Море кажется каким-то кристально чистым после зимы, хоть оно и не покрывалось льдом; где-то точечно проступают ярко-зелёные ростки упрямых сорняков; дожди уже не кажутся такими унылыми, под ними даже хочется неторопливо гулять, несмотря на то, что в глаза бьют капли. Весна вдохновляет, но скоротечное приближение неясного будущего за этой весной, за этим летом, когда действительно поменяется многое, опускает на землю. И иногда даже пригвождает по рукам и ногам, вызывая чувство страха и неопределённости, затерянности и неизвестности.        — Куда собираешься после школы? — как почувствовав, спросил Мел, облокотившись о руки.        — Думала про Питер. А ты?        Егор пожал плечами, закидывая голову назад, рассматривая узоры, рисующие облака.        — Папа Наташи тоже говорил, что мне надо в Питер. Помнишь ее, девушку Ильи Кудинова?        Тася кивнула, срывая колючую травинку под ладонью.        — Ну да, тебе определённо нужно в Питер. Ты будешь там как свой, — улыбнулась она, положив травинку за ухо парня. — Мы же правильно поняли… вы с Ритой вместе?        Он снял травинку с уха и начал ее кусать. Кивнул.        — Я знаю, какой вопрос тебя сейчас тревожит, — предвосхищая ее слова без обиняков. — Куда же подевалась моя болезненная, как ты считаешь, влюбленность в Анжелу?        — Это не только я считаю, об этом буквально кричит психология, — недовольно буркнула Тася, закрывая баллончик колпачком и крутя его как игрушку.        — Хорошо, пусть так. Ну, в общем, я, наверное, просто раскрыл глаза, не знаю.       — Да ладно тебе. Столько лет как слепой крот ходил, а сейчас очухался резко, — усмехнулась Таисия, оперевшись локтями о колени.        Егор рассмеялся, а Тася на него уставилась как на ненормального.        — Как будто с Кисой говорю, — покачал он головой, а она закатила глаза, уже слыша подобное от Риты. И так ведь с ним почти не общается, откуда взялась эта похожесть на него? — Кстати, он не писал тебе?        — Не меняй тему, Егор, от себя не убежишь, — толкнулась в его ногу Тася.        — Нет, я серьезно. Второй день его в школе не было.        — Никогда такого не было, и вот опять. Сами же знаете, почему он может неделями не объявляться в школе.       — Да, он может обдалбываться, но кому-то из нас всегда пишет, чтобы его не теряли. А в этот раз даже телефон не включает.        Слова Мела зародили тревогу внутри, и Тася даже похлопала себя по карманам, чтобы проверить, недоступен ли он, но телефон остался на диване на базе. Нахмурившись, она вновь занялась самым бесполезным занятием — попыталась понять логику Вани. На дне рождения Риты он был даже весёлым и точно трезвым. И дело не в том, что он был за рулем мотоцикла; его глаза не были стеклянными, руки не тряслись, когда листал «Анну Каренину». В воскресенье на стадионе она видела его последний раз. Да, он опять психанул, что Таисия его буквально прогнала, но это слабый повод, чтобы спустя такое короткое время после последнего «затишья» вновь уйти в изменённый мир с головой. И она соврёт, если скажет, что с воскресенья не ждала хоть какого-то напоминания о нем. Когда сидела на общем балконе, глаза, не слушая мозг, сами искали под подъездом знакомый чёрный мотоцикл. Каждый звонок телефона заставлял подпрыгивать в ожидании того, что это может оказаться Киса. Но он снова пропал, никого не предупредив.        — Может попробовать к нему домой попасть? — она начала грызть губу, хмурясь.        — Мы пробовали вчера. Никого дома не было. Но его мама сказала нашей классухе, что Кисы нет «по семейным обстоятельствам». Она никогда не прикрывала его этим, когда он плотно сидел.        — Значит, мама в курсе. Может у них и правда что-то случилось, а он не хочет говорить?        Мел снова пожал плечами.        — Смотрите, что у нас есть!       В их немного угнетающую атмосферу ворвалась как обычно такая солнечная и лучистая Рита, что Егор расплылся в улыбке. Она прятала что-то на руках под ветровкой, а за ней вышагивал Боря.        — Надеюсь, там не крыса, которую мы нашли полгода назад под диваном, — усмехнулся Мел.        — Какая крыса? — в один голос испугались девочки.        — Мел шутит, — успокоил Боря, целуя Тасю в висок, а сам многозначительно посмотрел на друга: «ну и какого хрена у тебя язык как помело?».        — Посмотрите, какой маленький и блохастенький, — восхищённо пищала Исаева, выворачивая куртку и ее содержимое.        И, действительно, там был маленький блохастый чёрный котёнок с белым (скорее серым от пыли) пятном на лбу. Он был немного диковатым, ошалевшими глазками стрелял во всех собравшихся, даже неохотно пытался смотаться с нагретого места, но Рита своими любящими руками схватила его за шиворот.        — Оставим его? — с надеждой спросила она, будто им было где оставлять его.        — Где? На базе? — недоверчиво спросила Тася, поглаживая котёнка между ушками одним пальцем. Он правда был пыльным, как будто шарахался по стройке или шахте. — Он же убежит. Или сдохнет от скуки, пока мы все в школе.        — Мы его не будем держать на базе, пусть будет предоставлен сам себе.        Мел взял этот чёрный шерстяной пыльник себе на руки, а тот коготками начал вандалить на шарфе Егора, оставляя затяжки и звонко мяукая.        — Он ещё совсем маленький, может его мама потеряла?        — А вот пошла такая мама знаешь куда! Кукушка, а не мать, — жаловалась Рита. — Ну так что? Оставим?       Было непонятно, кто в соревновании «сделай самые милые молящие глазки» выиграл, кот или Рита, но делать было нечего, пришлось идти в магазин за кормом, средством от блох и шампунем для животных. Мел и Рита были счастливы находиться во всей этой суете по спасению не очень-то счастливого от их заботы кота, а Тася и Боря неохотно были на подхвате. Тасе вообще не очень нравились кошки, она всегда была по собакам, с самого детства знала почти все породы, а в доме ее бабушки и дедушки были целых 2 добермана и 1 такса. Кошки же казались ей немного… неблагодарными, что ли. На месте этого котёнка щенок бы уже вылизывал все руки его спасателю, ходил бы по пятам и пытался защищать хозяинов от них самих же, когда они дурачились и в шутку дрались.        Но пол дня они убили на то, чтобы этот недовольный пыльный мешочек помылся от всей грязи, вычистился от козявок под глазами и накапался каплями от блох, которых, кстати, было охренеть как много. Спасибо, что хотя бы без лишая. На корм он накинулся как его прародитель — лев или тигр, от кого там из кошачьих он произошёл, даже опрокинул блюдце с водой. Рита насильно укутала его в старую футболку Гены и закрыла в палатке, чтобы он обсох и не убежал от них.        — Как назовём его? — заглядывая в палаточное окошко из сетки, спросила Исаева.        — Шахтёр, — пробубнил Боря, недовольный тем, что кот во время банных процедур расплескал половину воды из тазика на его толстовку.        — Это потому что он чёрный? — рассмеялся Егор, со спокойной совестью разваливаясь на кресле. Котёнка спас, дерево посадил в том году на субботнике, что там осталось ещё? Вырастить сына?        — Не-ет, давайте может… Найт? — предложила Рита.        — И опять потому что он чёрный.        Исаева кинула в Хэнка подушку, а он нисколько не выглядел пристыженным.        — Вообще хотелось бы назвать его просто Киса, но Кислов опередил его, засранец, — чёрный чудак начал царапаться сквозь окошко, охотясь за рукой Риты.        — Тогда мы своруем его имя. Будет ваш котик Ваней, — усмехнулась Таисия, закидывая ноги на подушку, лежащую на коленях Бори.        — Реально, пусть будет Ваней! Ванечка, тебе нравится твое имя? — Ванечка в текстильной клетке хотел только сбежать от этих ненормальных.        — Вообще я пошутила.        — А я нет. Он такой же чёрный и психованный, как Киса. Они должны подружиться. Кстати, вам Киса что-нибудь писал? 

***

      Дома, как оказалось, никого не было. Мама в трубке сквозь игру какого-то непонятного музыкального инструмента, напоминающего контрабас, прокричала, что они в гостях у Кудиновых и будут поздно. Мысленно пожелав Илюше побольше терпения, Тася сразу же направилась на кухню. В животе гудело, за операцией по спасению не просящего того животного они даже ничего не поели, просто закидались крекерами, оставшимися с прошлой недели. На плите ждал ещё не успевший остыть мамин фирменный лагман. Хоть родители никак не напрягали ее, но было так приятно ужинать в совершенно пустой квартире, облокотив телефон с включённым видео про очередных маньяков о сахарницу и закинув обе ноги на стул. Соус с лапшой, конечно же, разукрасил домашнюю футболку, но ещё один плюс гордого одиночества: никто не будет душнить насчёт неряшливости.        Лёжа на кровати, хотела начать читать, но лишь покрутила книгу в руках, проверила, сколько уже прочла, веером из страниц подула себе на лицо и с гордостью отложила обратно на столик. Не то настроение. Попробовала набрать Кису, но у него и в правду был отключён телефон. Позвонила по видеосвязи Боре. Он играл в приставку, но великодушно кидал взгляд в телефон, разговаривая с девушкой обо всем на свете. Спустя 15 минут ее глаза начали тяжело смыкаться, а потом и вовсе телефон упал на матрас, транслируя белоснежный потолок. Уснула.        Когда из быстрой фазы сна ее клешнями вытянул телефонный звонок, Таисия уже почти сказала: «прости, Борь, я опять отрубилась, да, опять как бабулька, не смейся», но звонившим был не Хэнк. Она тут же нажала зелёную кнопку, экстренно придя в себя.        — Алло? — постаралась сделать не сонный и не хриплый голос.        — Привет, — не было привычного наглого тона.        — Привет.        — Вась, можно я приеду к тебе? — она бы возмутилась такой наглостью, так прямо, без намеков напрашивается, хотя знает точно, что она откажет. Если бы Тасе не показалось, что он шмыгает носом. Не как обычно, взяв за дурацкую привычку, а будто у него глаза на мокром месте.        — Что-то случилось, Вань?        — Да, — точно не показалось. Он долго молча дышал в трубку рваными выдохами, издеваясь над динамиком телефона. Но собрался с мыслями и силами и договорил: — Я отца похоронил. 

***

      Ваня рос в достатке всего. Лариса зарабатывала самые средние деньги, а в детстве сына — и вовсе перебивалась с копейки на копейку. Но бедность ни разу не коснулась Вани. Он всегда был одет в хорошую одежду, у него были карманные деньги на сладости, да, может всего 50 рублей, но они всегда были. Он занимался в платных секциях, каких хотел, ездил с классом на экскурсии в другие города. Лариса не могла записаться к стоматологу полгода, чтобы вылечить кариес, но сын никогда ни в чем не нуждался.        По сути, он никогда не чувствовал острой необходимости в отце. Когда в возрасте 5 лет девочка из его двора начала расспрашивать, чем занимается его отец, сколько ему лет и где он работает, Киса даже не мог подумать, что это не нормально, что у него отца нет и не было.        — Тогда кто зарабатывает у вас деньги?— недоумевала та девчонка, не очень-то воспитанная.        — Мама.        — А водит в садик?        — Мама, — грубее стал отвечать Ваня.        — А если тебя кто-то обидит, кто за тебя даст сдачу? — не успокаивалась эта дурочка, допытываясь, будто Ваня виноват в том, что у него нет папы.        Тогда, вполне очевидно, она его выбесила, и в ответ он толкнул ее прямо в песок лицом.        Он не считал их с мамой семью особенной. Точно так же, как и в других полных семьях, на родительские собрания ходила лишь мама, расписывалась в дневнике тоже мама. Единственное, их не трогали во время «веселых» стартов «мама, папа, я — спортивная семья», но это сложно назвать минусом.        Лариса собственными худыми руками подняла на ноги сына, воспитала его и выучила. Да, может педагоги скажут, что воспитала она его хуево, раз он проебывает уроки и огрызается с учителями, но никто не заставит его поменять мнение: его мама — героиня. Он любил и лелеял только ее одну, каждым своим объятием, добрым словом и переживанием за то, что она возвращается с работы поздно, благодарил.        Поэтому ему даже не нужен был этот эфемерный отец, им с мамой было хорошо в маленьком мирке, состоящем из них двоих. Но он появился. Вот только нахрена? Почему сейчас? Если поверить этому самому отцу, что он все это время не знал о существовании сына, то тогда насущный вопрос к Богу, судьбе или кто там за это ответственен: «какого хрена сейчас?». Почему не тогда, когда из-за плохой зарплаты им с мамой пришлось переехать в коммунальную квартиру, делить кухню и туалет с какими-то обрыганами, будто насквозь пропитанными запахом спирта? Почему не тогда, когда его отпинали старшие ребята на улице, а он лежал на асфальте и собирал по частям разъебанный телефон, который ему подарила мама на день рождения? Почему не тогда, когда его в первый раз принял с наркотой батя Хэнка, а он смотрел в пол подъезда, думая лишь об одном: «главное, чтобы мама не узнала, она будет сильно плакать». Тогда ему нужна была защита, в эти редкие моменты, когда он вдруг оказывался не таким смелым, резким и жестким, как думал сам. Но сейчас он может все сам.        Папы не стало вечером воскресенья. Вчера утром нашли тело в его квартире. Причина смерти — остановка сердца. Очевидно, из-за передозировки. Не рассчитал героина, когда вкалывал себе в вену руки. Ваня и не знал о героине. Знал, что какая-то чернуха, но и поверить не мог, пока опер не показал ему заключение судмедэксперта и не повёл на опознание.         В морге не пахло ничем. Никакого гнилостного запаха, никаких трупов, валяющихся из-за недостаточного количества холодильников. Там было прохладно, что аж руки тряслись. Такая атмосфера остановившегося времени наверняка стоит в каком-нибудь чистилище, если оно существует.        После опознания он блевал. Видимо, он с такой реакцией не первый, потому что опер, стоящий в это время рядом с ним и скуривающий сигарету, молча хлопнул его по спине и предложил прикурить. Киса согласился только чтобы перебить вкус рвоты во рту.        — Сколько он сидел на этом? — спросил лейтенант, имя которого Киса даже не собирался запоминать.        Пожал плечами, трясущимися руками держа сигарету у губ.        — Я его знал две недели.        Ваня не плакал все эти дни. Просто не мог из-за мамы. Теперь-то он точно у неё один, и он должен быть сильным, непоколебимым, как стена, о которую мама может опереться. Ее, конечно, это сильно подкосило. Он давал ей столько успокоительных, сколько было разрешено, консультировался с ее подругой фармацевтом, но даже таблетки редко вытаскивали ее из ямы. Ему самому хотелось накидаться чем-нибудь, но с мамой он должен быть трезвым.        На похоронах было человек 20, что даже удивило Кису. Какие-то его пациенты из прошлой жизни, когда он был врачом, соседи и немногочисленные друзья. Был даже Ванин новоиспеченный дед, который пытался с ним заговорить, а Кислов сдерживал в себе всю ту ярость, которую он не успел вывалить на отца — он умер раньше.        Смотря в пасмурное небо, думал, насколько это справедливо — отпевать наркомана? Самоубийц не отпевают, они — грешники, но ведь и наркоманы сами распоряжаются своей смертью. Очень слабо верится, что Антона Витальевича заставили принимать эту гадость, а потом просто было невозможно слезть. Он абсолютно точно оказался просто-напросто слабаком, как и его сын. Не может проживать сложные моменты жизни на чистую голову; случись что-то — ему обязательно нужно накуриться, накидаться и забыться. Спасибо, бать, отличное наследство оставил — наркоманию.        Как только гроб опустили под землю, Киса потянул маму к выходу с кладбища. Он чувствовал, как она еле стоит на слабых ногах, когда держала его за руку. Дома уложил ее в кровать, дал горячее молоко с мёдом, которое она ему готовила в детстве, когда он болел. Сидел рядом с ней, гладил по плечу, убаюкивая. Уснула она почти сразу. Хлюпая носом, опустила тяжёлые и воспалённые от пролитых слез веки, дыша все так же обрывисто.        Ваня тихо закрыл дверь в мамину комнату и тут же начал шариться в полках около своей кровати. Таблетки были спрятаны очень хуево, почти на самом видном месте, но мама в эти дни и не думала об уборке, поэтому не натыкалась на пакетик. Колесо залетело как родное. Но внутренний мандраж прекратится не сразу, он уже это проходил, поэтому взял вторую таблетку с собой.        Он вылетел в коридор, обулся, не перевязывая шнурки, накинул куртку и взял ключи от мотика. Он знал, куда ехать, с самого начала; хотел этого с того момента, когда переступал ржавые ворота кладбища.        Она разрешила приехать, и это дало ещё одну небольшую отсрочку, чтобы в трезвой памяти доехать до неё, управляя тяжелым рулем слабеющими с каждой минутой руками. От встречного ветра было сложнее дышать, потому что он забыл шлем, и пришлось щурится так сильно, что уголки глаз стали влажными. Когда он парковал мотоцикл у ее подъезда, ноги уже переставали слушаться, и Ваня ставил подножку около минуты. Стоя на душной лестничной площадке, уже сунул руку в карман брюк, нащупывая непослушными пальцами колесо, но она открыла входную дверь.        Тоже плакала. Нервно царапает чехол телефона, стоя на холодной плитке коридора босиком, боится сделать лишний шаг. И Кису, наконец, отпустило.        Таисия почти словила его объятия, когда он навалился на неё, сжимая огромную домашнюю футболку и чувствуя, как немеют ноги. Он впервые за эти дни заплакал. Скорее даже зарыдал, цепляясь за Тасины маленькие плечи, за ее шею и руки, скуля куда-то в девчачью ложбинку у ключиц, в таком состоянии не чувствуя никаких запахов, хотя наверняка она пахла невероятно. Он бы рухнул на пол, у шкафа в коридоре, но она опустилась вместе с ним, гладя по голове, шепча что-то успокаивающее, хотя сама плачет. Он завывал, чувствуя, как слёзы и сопли смешивались под носом, просто не мог остановиться. Она объяла всю его несчастную тушу, своими тонкими ручками старалась прогнать ненастье, думая о том, что она сейчас — его губка, его сосуд, в который он может вылить все то, что режет, колет и царапает внутри. Она в его руках была такая тонкая, будто такая непрочная и хрупкая — надави, и она посыпется, но хрусталь — очень прочный материал.        — Нахуя он вообще… пришёл в нашу жизнь… — рыдал Киса, а Тася убирала с его лба липкие волосы. — Зачем, если все равно умер?        Она не останавливала его поток, слушая и давая выговориться. Она — губка, сосуд.        — Мы только начали ужинать… вместе, — становилось жарко до невозможности, и он сбросил с себя куртку, оставшись в одной рубашке. — Я уже смирился… что у меня такой… хуевый батя… но он же всё-таки батя! Как ты и говорила…       С каждым словом было чуть легче. Видимо, седативное вступило в свои законные права, потому что голова тоже начала слабеть, и он оперелся лбом о ее голое плечо, с которого спустилась лямка. Он чувствовал, как она целовала его в лоб, в мокрые волосы, прижимала голову к себе, своими тёплыми мягкими пальцами стирала с лица влагу. Она убаюкивала, а он не мог не поддаться колыбельной.        — Эгоист хуев… — слабо злился Ваня, — зачем колоться, когда всё у тебя в жизни начинает налаживаться?..       Он не чувствовал собственного языка, когда говорил, слова неконтролируемо, хаотично сыпались на пол квартиры Таси, бежали по коридору эхом. Стало совсем легко, и его голова откинулась назад, придерживаемая слабыми ручками Аристовой. Он слышал сквозь туман и муть, как она звала его, просила очнуться (разве он терял сознание?) и шлепала его по бледным щекам. Он, конечно, не чувствовал и этого, лишь улавливал отрывистые звуки.        — Рит!.. он не отзывается… — паниковала она, и он правда хотел успокоить ее, погладить по ее участливому лицу, ее красивым тёмным волосам, но тело не слушалось. — …в холодную?… хорошо, попробую…       Он знал, что сейчас будет, но не был в состоянии противиться. Вселенская безмятежность и безразличие ко всему мирскому накрыла так сильно, что в пьяный мозг Кисы ворвалась мысль: он никогда не был настолько счастлив. Никаких забот, проблем и горестей. Он пустой, не наполненный абсолютно ничем человеческим, просто субстанция, возможно даже газообразная, которую невозможно пощупать, которую может унести вместе с ветром.        Холод плитки под задницей и за спиной приятно щекотал, а потом голова заледенела. Тася включила холодную воду, как ей и сказала Рита. К такому контрастному душу невозможно привыкнуть, особенно когда он ознаменовал возвращение на землю из нетрезвых грёз. Киса смог поднять руки, чтобы закрыть лицо от холодных струй, и постепенно начал приходить в себя. Наклонился вперёд, чтобы опереться локтями о колени, и опустил голову, непроизвольно улыбаясь от щекочущих нос капель, текущих с затылка.        — Выключи, пожалуйста, — прохрипел Ваня и удивился, что она услышала его — сразу же отключила лейку.        — Тебе лучше, Вань?        — И так и не жаловался.        Все с той же слабой улыбкой он поднял голову на неё, любуясь ее испуганным взглядом. Тася сидела на коленях, ночнушка была вся в брызгах, она убрала за уши волосы, которые вылезли, пока она тащила его в душевую кабину.        — Ты какое-то время даже не дышал. И пульс еле ощущался, — дрожащим голосом выдохнула она, растирая по голым рукам и ногам капли воды. — Это ты называешь «не жаловался».        Киса снова улыбнулся, на этот раз шире и разнеженее. Он потянулся к ее волосам и начал закручивать кончики, наблюдая за процессом, будто это было частью  гипноза.        — У тебя руки холодные, — пожаловалась Тася, вздрогнув, когда его пальцы задели ее плечо.        — А у тебя волосы красивые.        Таисия усмехнулась, разрешая играться с ее волосами, и наблюдала за его перевоплощением. Это ужасно, но сейчас впервые в жизни она была благодарна колёсам за то, что Ваня был спокоен. Конечно, это все — не его настоящие эмоции, они под широкой призмой наркотика, но он хотя бы не плакал.        Когда она заметила дрожь в его пальцах, заставила подняться на ноги.        — Ты замёрз. Раздевайся, а то заболеешь.        Тася раскрыла ему полотенце, и он молча начал стягивать с себя прилипшие штаны. Это заняло у него немало времени, и он не обошёлся без ее помощи, но вместе они все же справились. Пуговицы рубашки будто специально выскакивали из пальцев, сколько бы он ни пытался освободиться от тесного и ненавистного заточения. Когда Тася, насмотревшись на их борьбу, взялась сама за пуговицы, Киса зло разорвал рубашку, и то не с первого раза. Парочка пуговиц улетела в дальний угол ванной, и он стянул с себя дебильную чёрную рубашку через голову.        — Я же говорил, что в этой ебаной рубашке только хоронить кого-то, — засмеялся Ваня без смешинки в глазах. — Нахуй ее сжечь, чтобы больше никто не умер.        Таисия накинула на его плечи полотенце и подобрала все его мокрые вещи.        — Трусы снимать?        — Останься при них, пожалуйста, — закатила она глаза, исчезая в своей комнате.        Дрожь по всему телу не прекращалась, и Ваня закутался в полотенце крепче, шлепая за Тасей, оставляя за собой мокрые лужицы. Давно он не был у неё дома. До сих пор помнит, как херачил по двери в ее комнату, когда она закрылась. И снова целые полки книг, какие-то статуэтки и фигурки, а на столе — коллаж из фотографий. Киса был лишь на одной из больше 20 фотографий, и то только потому, что это была общая фотография с дня рождения Риты. Большая часть — их с Хэнком фотографии. Многие из них Ваня видел в инстаграме, он уже наизусть знает каждую ее публикацию, может даже повторить некоторые подписи к ним. И на всех она счастлива, особенно с Хенкиным. На этой они оба по пояс закопаны в пляжном песке, улыбаются, а Тася смешно щурит глаза, прикрываясь от яркого летнего солнца. Здесь Хэнк посадил ее за руль трактора на поле, и она цепляется руками за баранку размером с саму неё. А эта их совместная фотография, кажется, самая свежая из всех — Хенкин посадил на свои плечи Тасю, а она цепляется за его шею, стараясь удержаться и не грохнуться на кожаный диван на их базе. Это был тот день, когда она поймала его врасплох у их школы; он не выходил из дома хрен знает сколько дней, давно он так плотно не садился на химию. И вот когда стало чуть легче, он пришёл-таки на уроки, чтобы хоть как-то развеяться, и даже тут она. Та, из-за которой он и выпал из жизни на почти две недели. Ему тогда было страшно неприятно видеть, как Хенкин абсолютно обыденно гладил поясницу своей девушки, не подозревая, какие тревожные мысли прорастают в Кисе.        — Вот, оденься, — причина его тревоги положила перед ним на стол домашние вещи.        — Думаешь, я влезу в твои шортики?        — Они мужские. Влезешь.        Киса лениво, не до конца прийдя в себя, поднял брови в немом вопросе.         — Это моего двоюродного брата. Он приезжал к нам прошлым летом и забыл некоторые вещи, — терпеливо объясняла Тася, развешивая его мокрые брюки и порванную рубашку на батарее. — И это не шорты, а штаны. Одевайся быстрее, сам же дрожишь.        — Боишься вида моего голого тела? — ему было плохо, но не издеваться над ней он не мог себе позволить.        Она недовольно цыкнула и вышла из комнаты, а когда вернулась с его курткой и кроссовками в руках, Киса уже был одет в чужие вещи.        — А я думал, что оденусь в шмотки Хэнка. Он че, не оставляет у тебя их?        — А должен? — Аристова понимала, к чему он опять ведёт, и старалась сохранять спокойствие. Конечно, у него болит, а Киса — не тот человек, который боль будет держать в себе. Отравит ядом всех вокруг, и может тогда ему станет легче.        — Ну, хуй знает, может второпях не успевает натянуть трусы, когда твои родоки приходят домой, — даже без усмешки сказал он, облокотившись о стол и играясь с игрушкой, у которой глаза вываливаются, когда нажимаешь на неё. С такой темой разговора и возможной агрессией Кисы бедняга-собачка рискует всё-таки остаться без глаз.        Таисия глубоко выдохнула, садясь на кровать и не отрывая разочарованного взгляда от Кислова. Опять он грубит, сколько уже можно? Она напрасно думала, что это уже пройденный этап. Но готова была терпеть, потому что возможно этот его цинизм — возможность выплеснуть весь негатив; этакая извращённая сублимация.        — Ну и зачем ты все это мне сейчас говоришь, Вань? Для чего? Почему? — устало спросила она.        — Потому что я хочу, чтобы ты была со мной, а не с ним, — холодно ответил он, а Тася, будто ужаленная его словами, оторвала взгляд от его мокрой челки, по которой текла вода. Из лёгких улетучился весь воздух, будто его насильно выкачали. Такие красивые слова, сказанные таким равнодушным голосом.        — В тебе говорят твои седативные или что ты там принял… — отмахивалась от его слов Тася, встав с кровати и отойдя как можно дальше — к окну, разглядывая темную улицу, растущую желтую Луну и светлые в ночи облака.        — Я и без колёс могу тебе это говорить каждый день.        — Не надо. Мы уже говорили и не раз, приходили к одному и тому же…       — Ладно, Вась, — Киса потёр лицо, будто это смоет наркотик из его крови и вернёт какую-никакую адекватность. — У меня ахуенная идея, ты же любишь язык книг, давай я опять признаюсь тебе, может ты так смягчишься, да?        Он бешено заулыбался, будучи похожим на какого-то психа, и взял со стола единственную книгу, которую ему ни в коем случае открывать было нельзя. Откуда ему было знать, что закладкой этой самой книги была самая важная фотография, которой не было в коллаже? Его демоническую душу будто тянуло к ее секретам, на которых потом можно было бы играть, как на струнах, воспроизводя самые болезненные ноты. А ее секретом был он — красивый, улыбающийся, смотрящий прямо в камеру, распечатанный в черно-белом. Поэтому эту книгу она читала только дома.        — Ваня, хватит, — отрезала она, хватая проклятую книгу, но Киса не отпускал корешок. — Ты уже и так наговорил многого…       — Ну ты же, блять, не слышишь меня, Вась! — он слишком резко рывками тянул книгу на себя, дыша горячим опасным воздухом прямо в ее лицо.        — Я в отношениях, Вань, проснись, блять! — Аристова уже не знала, что ей делать с этим бараном, кладущим огромный хрен на нормы морали и чувства других людей. Как до него достучаться?        — Ты не любишь его, признайся уже! — сквозь зубы прошипел он, а его глаза с сильно суженными зрачками ещё никогда не были такими по-звериному страшными.        Таисия почувствовала, как от безвыходности и злости в глазах начали собираться слёзы, и она отпустила книгу, делая несколько шагов назад. Только бы подальше от него. Но у Вани были другие мысли на этот счёт. Заполучив-таки «Поющих в терновнике», он тут же выбросил их на кровать и, не думая ни секунды, сделав рывок, отрезал напрочь понятие нормальности в их с Тасей отношениях. Он схватил ее за лицо по обеим сторонам и поцеловал так хищно и с такой жадностью, будто ее у него отберут. И она пыталась вырваться, видит Бог, единственный свидетель этого грехопадения, но Киса был сильнее, безумнее и влюбленнее. Он прижал Тасю, свою жертву и своё вожделение, к подоконнику, целовал безумно, грубо, взахлёб, тянул ее за корни волос, оттягивая и заставляя запрокинуть голову.        Она боролась недолго. Сквозь слёзы желания и ненависти к самой себе потянулась к его мокрому лицу, наконец вживую трогая его челюсть, ухо, еле ощутимую щетину. И от ответных ласк Киса и вовсе потерял рассудок — схватив Тасю на руки, уронил их на не застеленную кровать, откидывая на пол больно врезавшуюся в спину девчонки книгу. Он сцеловывал ее слёзы на щеках, глазах; кусал губы, о которых столько грезил; сжимал ее талию под собой, шалея от ее пальцев на своём затылке. Ее кожа на вкус была почти такая же, как он и представлял, только вкуснее; и он думать не думал, что лишь в соприкосновении его языка с тонкой шелковой шеей возникнет такая химическая реакция, похлеще любых колёс и самокруток.        — Васенька, — зачем-то звал он, хотя она уже не закрывалась от него, уже сдалась, только белый флаг поднять не осталось сил.        Он больно кусался, воруя у неё из-под носа воздух, который так сейчас был нужен. Дышать одним Кисой опасно, можно запросто потерять остатки самоконтроля, и Тася это отчетливо поняла, когда почувствовала привкус крови во рту. Она уперлась ладонями в его горящую сквозь футболку напряженную грудь и оттолкнула, насколько хватило сил. Кислов открыл воспалённые от желания глаза, глубоко дыша через рот. Нависая над ее трясущимся телом, капая на ее щеки ледяными каплями с кудрявых темных волос, обрамляющих его щеки, по которым пошли красные пятна, он был просто невозможным. Ненастоящим, недостижимым, несуществующим в реальности, вышедшим из ее видений. Ваня может быть настолько страшно красивым, это она поняла давно; но чтобы так близко, над ней, облизывающим свои губы, на которых остался привкус ее духов? Таисия эти больные мечты запечатала в пуленепробиваемый ящик, утопила его на дне Марианской впадины, а он как ни в чем не бывало всплыл. Ей было страшно даже думать об этом, потому что знала, насколько сложно будет удержать себя в руках, но это произошло. Киса был в ее власти прямо сейчас, и умоляюще смотрел на нее, чуть ли не хныкая от отчаяния и желания.       Она отползла к изголовью кровати, а Ваня сел, бегая глазами по ее лицу, пытаясь понять, что не так. Будто это и так не очевидно. Будто было что-то так.        — Вась, скажи что-нибудь. Не молчи.         Она покачала головой, прижимая руку ко рту, будто ее сейчас стошнит. Было правда плохо, сердце работало через раз, губы жгло от укусов, по телу бежали мурашки, а в голове шумно пульсировало. Она яростно зажмурилась, прижимая ноги к груди, и до яркой боли вцепилась ногтями в своё бедро. Господи, что она сделала? Как позволила этому произойти? Что будет дальше?        — Вась, — Киса правда испугался такой реакции девчонки, небось даже протрезвел. Он коснулся ее колена.       — Вань, зачем?.. ну, зачем… — Тася отпихнула его руку. — Я же не хотела… я просила тебя…       Но он в очередной раз не послушался. Понимая, что напугал ее, на этот раз мягче взял за плечи, притянул к себе, обнимая скукоженную, как цыплёнок, девочку. Она, как и птичка, имела крылья, но лететь не могла, потому что он сейчас вжимал их в ее лопатки, не разрешал улетать, и наверняка когда-то и вовсе пообломает их. Зато она никогда не покинет его землю.        — Тихо-тихо, — лишь это мог он сказать. Не извинялся, потому что не чувствовал себя виноватым. Он ее хочет и не скрывает этого, ему что, просить прощения за свои чувства к ней? — Давай приляжем, и ты успокоишься.        Ваня уложил уже не сопротивляющуюся Тасю на подушку, накрыл ее одеялом и лёг рядом. Она не смотрела на него, опустила глаза в матрас, думая лишь об одном Боре. Ее Боря, который пол жизни был рядом с ней, с которым она взрослела, познавала жизнь, который готов отдать ей последнее, что у него есть. За него болело сердце, за его добрую душу, о которую два его самых близких человека бессовестно вытерли ноги. Они не достойны его, но достойны ли друг друга?        — Выскажи все, что думаешь, — сказал Киса, нежно стирая чёрные разводы от туши под ее глазами. Он взял ее безвольную руку в свою и поцеловал каждую косточку.        — Ты все испортил, — тихо сказала Тася, шмыгая носом.        — Я не портил, Васенька. Я все расставил по своим местам, — холодная жестокость его слов никак не уживалась с мягкими поцелуями, которые он осыпал по ее ладони.        — То, что ты говоришь — это сущий кошмар. Это не твои слова. Ты не можешь быть таким, — она покачала головой, воткнувшись носом в подушку.        — Могу, родная… — поцеловал в лоб. — Могу.