«с любовью, герыч»

ОСНОВАНО НА РЕАЛЬНЫХ СОБЫТИЯХ

Old Yellow Break — Arctic Monkeys

      — Доброе утро, Юрий Николаевич!       Молоденькие медсёстры приветственно улыбаются, встречая врача, который, также мило улыбаясь а ответ, спешит к себе в кабинет, чтобы встретить с ночной смены старшего врача. Больница продолжает жить своей жизнью, будто живой человек, дышит запахом спирта и двигается в такт аппаратам ИВЛ.       Геннадий Константинович здоровается менее приветливо, когда высокая фигура в голубом хирургическом костюме влетает внутрь узкого помещения. Потирая мешки под глазами, мужчина возвращается к размешиванию в кружке с изображением котёнка очередной порции кофе.       — Сколько Вы сегодня спали ночью?       Компьютер издал звук включения. На клавиатуре ровной башенкой лежат истории болезней пациентов, которые Юрий Николаевич аккуратно откладывает на край стола, будто в его руках не просто бумага, а целые жизни — детские жизни. Судьба после университета занесла его в детское отделение интенсивной терапии, где с первого дня молодой специалист всецело понял, как хрупки человеческие тела; на сколько часто природа или сами люди наносят необратимый сбой тем, кто ещё не родился или жил яркое, беззаботное детство, пока не попал сюда.       — Над чем задумался, Юрка? — Геннадий Константинович устало сел на стул рядом с коллегой, на автомате попивая крепкий кофе. — Увидел уже, кто у нам поступил сегодня ночью?       Свободной рукой мужчина берёт самую верхнюю историю болезни из идеальной стопки и, отпив ещё содержимое кружки, чтобы буквы складывались в предложения, зачитал:       — «Квятковский Егор-Никита Владиславович». Приехал вчера на скорой с эпилепсией. Кольнули «Сибазон» ребята, как положено. Но вот его мать говорит, что до этого приступов у него не было вообще.       — А сам парень что говорит? — развернув сделанную ночью кардиограмму, спросил Юрий.       — Это самое интересное! — уставшие глаза загорелись светом глубинного энтузиазма, будто Геннадий Константинович только и ждал этого вопроса. — Он не реагирует на нас вообще. Медсестер при памяти не подпускает к себе, врачей тоже. Даже не знаю, как ты сегодня будешь обход делать.       Махнув рукой, Юра собирает все бумажки обратно, и отправляет предмет интереса старшего врача к остальным историям. Не может все быть настолько плохо, чтобы до полного отказа контактировать с внешним миром, думает Юра, да и мальчику только семнадцать лет — иногда подростковый максимализм достигает немыслимых масштабов, заставляя делать и не такие глупости.       — Ну ладно, Юрка, — поставив кружку в ящик с остальной посудой, мужчина похлопал коллегу по плечу, — я пошёл. В «Центр» не забудь сегодня зайти, Настя ждать будет.       — Спасибо, дядь Гена, зайду обязательно.       Хлопок двери, тяжёлый вдох под монотонный гул компьютера. Ещё один день на страже детского здоровья. Ещё один день, как живого ангела, который борется из последних сил за каждую минуту счастья своих пациентов. В этом всё призвание врача: бороться за другого, давать объятия помощи и надеется на лучшее, но думать о себе — последнее дело, когда каллиграфическим почерком медсестры выведено «Эпилепсия».       Завязав длинные волосы в пучок, Юра кладет в карман пульсоксиметр и выходит из кабинета, чтобы лично удостовериться в адекватности поступившего ночью пациента. Леночка, импозантная дама за тридцать, только увидав доктора, сразу же любезно провела его к палате в самом конце длинного коридора. «Полезно иногда быть главным красавчиком отделения», — шутит про себя мужчина, открывая дверь, которая сначала поддалась с трудом, будто была забаррикадирована. И в самом деле: Егор-Никита умудрился подпереть дверь стулом для посетителей, но скользкий кафель на полу не позволил ей закрыться полностью, чем, похоже, никак не огорчил юношу, который даже не дрогнул от голоса Лены и врача.       — Привет, меня зовут Юрий Николаевич.       — Уйди.       Длинные, темные волосы закрыли лицо парню, который во время чужого присутствия начал дрожать под белой больничной сорочкой, будто ему очень холодно.       — Почему? — Юра медленно, как к пугливому животному, подошёл к кровати пациента, но тот дёрнулся и поднял голову так, что через копну волос виднеются злые глаза.       — За тобой смерть стоит. Ты умираешь.       — И ты видишь её? — лучшая тактика сейчас — поддакивать, поэтому врач держится дружелюбно, стараясь не спугнуть явно бредевшего парня.       — Да, — ответил юноша, смотря будто сквозь мужчину перед собой. — Ты пытаешься от неё избавиться. Таблетки пьёшь.       Светлые волосы на затылке стали дыбом. Неужели его самая сокровенная тайна стала каким-то образом явной? Нервно сглотнув, Юрий Николаевич установил зрительный контакт с Егором-Никитой, будто хотел увидеть в темной радужке напротив все истины, что хранит его пугающее сознание.       — Называй меня Германом, — внезапно сказал юноша, прерывая игру в гляделки, отвернувшись к окну напротив койки.       Просто кивнув, мужчина развернулся к выходу, пологая, что разговор на этом закончен.       Ты умираешь. Ты умираешь. Ты умираешь…       Через ткань хирургических штанов Юра сжал крепко блистер с таблетками и, оглянувшись, побрел к себе обратно в кабинет, открытая историю Квятковского снова, вчитываясь по-новой в каждую строчку.       Теперь молодой врач верит каждому слову Геннадия Константиновича — этот «Герман» не такой простой мальчик с рядовой эпилепсией, как кажется на первый взгляд.       И, чует измученное сердце молодого врача, что-то совсем так, чем кажется на первый взгляд…