Свет в окне

      Как же все… Достало.       Бэй Доу отличилась особыми условиями труда в первый же рабочий день, даже отдохнувший после выходных Кадзуха едва не сошел с ума от ее вечных перебоев в настроении. Орала на всех подряд с утра пораньше, требуя вытаскивать из архивов каждую «вшивую бумажку» для внезапно нагрянувшей проверки. И вот казалось бы, зачем так нервничать, если и так все было хорошо? Причина оказалась — по мнению большинства пострадавших — дурацкой: разбитая машина. Сон у их начальницы был крепкий, поэтому ночью, когда какой-то пьяный водитель врезался в ее дорогущий лексус, а потом просто свалил с места аварии, она не проснулась. Но зато на утро устроила целый армагеддон всем, кто под руку попался, а после новостей от внезапной проверки была готова, кажется, разнести всю планету на мелкие кусочки.       Таких криков Кадзуха не слышал, пожалуй, никогда.       После успешных проводов важных дядек, ошейник ослабили: Бэй Доу устало упала прямо на пол, раскинув руки и ноги в разные стороны. А потом без всяких угрызений совести за свое поведение уехала в JAAI, чтобы разобраться со своей побитой машиной, и дышать стало как будто проще. Хотя бы до следующего рабочего дня.       Оставшиеся три часа Кадзуха продремал в своем кресле. Во-первых, он ужасно не выспался из-за раннего подъема, во-вторых, у него растягивались мышцы от всей беготни, что ему пришлось пережить за этот день, ну и в-третьих — голова. Гудела так, словно ему на голову скинули церковный колокол, Кадзуха выпил сразу три таблетки, чтоб наверняка, но даже так спасения не пришло. Поэтому, выбрав наилучший метод борьбы с усталостью, уснул.       Разбудила его Хината, что зашла в его кабинет после окончания рабочего дня. Кадзуха, помятый и сонный, едва не завыл от горя, вспомнив, что на сегодня боженька с ним еще не закончил. Поэтому собрал себя в кучку и, тяжело вздохнув, стал быстренько собираться, параллельно читая молитвы о скором завершении этого дурацкого дня.       Честно признаться, Кадзуха… Ладно, да, хорошо, после всего того, что успело потрясти его душу только за один, черт возьми, день, ему стало не по себе. Не хотелось идти ни на какие свидания, только отменить эту встречу воспитание не позволило — Кадзуха не умеет бросать слова на ветер. В голове был бардак, с которым разобраться времени не было от слова совсем, но даже так в перерывах между насилием над мозгом и телом его мысли полнились одним лишь фактом: желание. Странное чувство, непонятное, но оно так приятно колется в ожидании чего-то, о чем не думал со времен бурной молодости.       Вечер с Хинатой прошел быстро: два часа пролетели почти незаметно, и то ли дело было в его усталости, то ли просто в том, что вкусный ужин и приятная компания сгладили все нежелание торчать вдалеке от дома. Разговоры ни о чем, взаимные жалобы на сегодняшний день и вредную начальницу, Кадзуха даже про свою жизнь что-то рассказать ей умудрился, ненароком затронув тему с Харукой. Хината внимательно слушала его рассказы о дочери, а когда Кадзуха, почуяв странное желание спрятаться от этих разговоров, решил сменить тему, она наоборот попросила рассказать ей о девочке чуточку больше. Это внимание к его ребенку было приятно, просто… Не странно ли вести беседы о детях на первом свидании?       Когда Хината захотела вызвать такси, чтобы уехать домой, Кадзуха вызвался отвезти ее до дома. Он не знает зачем, если честно, потому что усталость и слипающиеся от нехватки сна глаза хотели поскорее оказаться на кровати, чтобы без задних мыслей отключиться и проспать желательно до обеда. Ему просто хотелось сделать все правильно, чтобы Хината как-то оценила этот жест, чтобы совесть не мучила, потому что она тоже очень устала. Она весь день была на ногах, помогая ему с разными поручениями, брала на себя некоторые его обязанности, чтобы он мог хотя бы минутку передохнуть, и наверное, это меньшее, что он смог предложить ей в качестве своей благодарности.       Но вот… Хината весь вечер не сводила с него глаз. Она улыбалась ему устало, тихо смеялась с каких-то нелепых шуток или забавных историй из его жизни, и Кадзуха понимал, что она действительно в нем заинтересована. Осознание этого почему-то казалось ему странным, потому что у самого ответного интереса все еще не появилось. Оно словно и не пыталось, если честно, и помогать ему Кадзуха как будто не хотел, пусть и понимал, что это нужно в первую очередь ему самому — прошлое замучило до смерти. Когда пришло время прощаться, он понял, что нужно что-то сказать или сделать, но язык словно к небу присох, а тело наотрез отказалось шевелиться, и Хината сделала все за него, оставив след от помады на его щеке.       — Спасибо за сегодняшний вечер, — прошептала с мягкой улыбкой на прощание.       Кадзуха застыл как истукан, словно школьник, что впервые за ручку с красивой девочкой подержался, и ничего, кроме ответной улыбки выдавить из себя не смог. А потом, когда она скрылась за дверьми подъезда, устало прикрыл глаза и опустил голову на сложенные на руле руки, тяжело выдохнув. Оно просто не идет ей навстречу. Кадзуха знает, как работает его сердце, поэтому понимает, что здесь ничего, черт возьми, не изменится.       В голове внезапно появляется глупая мысль о том, что ему нужно двигаться в другую сторону. Туда, где неловкость отдается волнением в сердце и на кончиках пальцев от одного лишь внезапно волнующего душу взгляда, туда, где с другой стороны играются во что-то странное, но приятное. От одной лишь мысли об этом у Кадзухи что-то скручивается в животе, а сердце нервно стучится о ребра. Улыбка трогает его губы, и он усмехается самому себе, потому что вот оно: один в один похожее чувство, что ему удалось испытать лишь один раз в жизни.       Харука не встречает его по приезде домой. Мама говорит, что она очень устала, поэтому заснула раньше положенного, и Кадзуха не берет это в голову, пусть на краю сознания появляется мысль о том, что такого раньше за ней не наблюдалось. Хару сложно уложить раньше одиннадцати часов ночи, а сейчас даже девяти нет, и как бы… Ладно, нужно хотя бы зайти к ней, чтобы проверить.       Харука не спала: она лежала на своей кровати, отвернувшись к стене лицом, и все бы ничего, но зашедший в комнату папа заставил ее дернуться от испуга. Кадзуха, подойдя к ней поближе, садится на кровать и совсем легонько сжимает ее плечо, молчаливо попросив повернуться к нему, чтобы поздороваться. Но Хару, тихо шмыгнув носом, игнорирует его и зарывается с головой под одеяло, не желая идти на какую-то беседу.       — Эй, ты чего? — хмурится Кадзуха, почуяв неладное.       — Ничего, — едва слышно отвечает ему Харука.       И по ее гнусавому голосу он понимает, что она плакала. Кадзуха устало выдыхает, протерев лицо ладонью, и ложится рядышком, мягко поглаживая ее по дрожащему плечу.       — Персик, что случилось? — произносит вполголоса.       Харука, ничего не ответив, снова шмыгает носом, сжимается в комочек в попытке сдержать новую порцию слез, чтобы папа не слышал и не видел, но сдается и снова начинает плакать, когда ее крепко-крепко обнимают, поцеловав в торчащую из-под одеяла макушку. Кадзуха осторожно убирает край одеяла в сторону, открыв ей доступ к кислороду, и убирает прилипшие к лицу пряди волос, что выбились из косички. Приподнимается на локте, чтобы получше оценить обстановку, но Харука переворачивается на живот и прячет лицо в подушку, ухватившись пальцами за уголок.       — Хару, — с каким-то сожалением зовет ее по имени Кадзуха, а после, не дождавшись хоть какого-то ответа, полностью убирает одеяло в сторону. — Иди ко мне, милая.       Через пару секунд очередного игнорирования, Кадзуха встает с кровати и берет ее на руки, не встретив даже капельку сопротивления: Харука цепляется за него руками и ногами, уткнувшись мокрым от слез лицом ему в шею. От ее плача сердце сжимается, и он просто не понимает, что ему нужно сделать, чтобы ее успокоить. Вряд ли причина ее слез кроется в проблемах в детском саду — Кадзуха ощущает укол вины за то, что снова оставил свою дочь без внимания. Она всегда встречала его после работы, даже если глаза слипаются и спать хочется гораздо больше, и такое поведение значило лишь то, что Харука на него обижена. Расстроена до крайней степени, не желая выходить на контакт до последнего, и это лишь его вина.       С ребенком на руках Кадзуха спускается на первый этаж и идет на кухню, чтобы погреть им немного молока — Амелия всегда успокаивала ее таким способом. Гладит ее по спине, чуть укачивая, и целует в висок, шепотом прося у нее прощения. Через пару минут она успокаивается и отстраняется, чтобы вытереть ладошками мокрое лицо, кривит губы, опустив взгляд вниз, лишь бы не смотреть папе в глаза. А когда Кадзуха тыкается к ее носу своим, закрепив свои извинения поцелуем в теплый лоб, Харука чуть улыбается и снова обнимает его за шею.       — Можно я сегодня с тобой посплю? — просит совсем тихо хриплым после плача голосом.       — Если попьешь со мной молоко.       Заснула она почти сразу — Кадзуха, укутав ее в одеяло, чмокнул в щеку и пошел в ванную, чтобы смыть с себя сегодняшний день. Мышцы болят, голова раскалывается и на душе погано от осознания своей большой проблемности. Хару все время по нему скучает, ей очень мало внимания и заботы бабушки, и сделать с этим он просто ничего не может: не получается. Кадзуха хочет быть рядом, правда, просто… Сложно это все. Самому с собой сложно, с ней сложно, с жизнью тоже очень и очень сложно — он просто не знает, как все это вытянуть. Но ему повезло: он не один, поэтому сдаваться и пускать все на самотек не станет. От этого никому легче не будет.       Вернувшись в комнату, Кадзуха гасит детский ночник и аккуратно, чтобы не разбудить девочку, ложится в постель. Харука булькает во сне что-то смешное, уткнувшись носом в подушку, а потом едва заметно хмурится и, вдохнув побольше воздуха, переворачивается на спину, раскинувшись в позу звезды. Кадзуха тихо смеется над тем, что его случайно ударили в плечо, и удобнее укладывается на подушке, а после берет телефон в руки, чтобы поставить будильник. Только на будильнике его дела не заканчиваются.       Сегодняшнее утро немного выбило его из графика самобичевания. Он не знает, что это было, но это и не важно вовсе: ему понравилось то, что почувствовало его сердце. Кадзуха не думает, что в этом таилось что-то очень серьезное, если честно, но чужие переживания, что раньше послужили некоторой размолвке, заставляют думать об обратном.       Хэйдзо слишком быстро смылся, не дождавшись хоть какой-то его реакции на то, что он устроил. И вот вопрос: он сделал это специально, чтобы припугнуть, или потому что… Нет, ладно, он все время твердит доставучее: «Не страшно?», — когда разговор заходит об их общении, и это довольно странно. Во-первых, он не похож на какого-то идиота-извращенца, иначе сразу бы начал катить к нему свои шары с тупыми намеками, так почему Кадзухе должно быть страшно? Во-вторых, мало кто постоянно переживает о своем положении рядом с безразличными им людьми. Поэтому здесь напрашивается два вывода: либо Хэйдзо просто издевается над ним, либо он ему нравится. И оба эти варианта не хотят уступать друг другу, поэтому Кадзуха теряется на ровном месте: что ему думать?       Вот с Хинатой сразу все ясно, она с самого начала взяла все в свои руки, показав причину ее заинтересованности. А с этим парнем вообще ничего не ясно, он граничит где-то на золотой серединке, боясь выбрать какую-то определенную позицию, и это вводит в ступор. И нет, Кадзухе, блин, не страшно, ему интересно, он хочет понять, к чему и почему они сталкиваются носами да еще и так часто. С прошлой воспитательницей, что работала до появления Хэйдзо, разговоры были лишь по рабочим моментам, а тут и шутки, и личная тайна, и общение, выходящее за пределы детского сада. Он не дурак, понимает ведь, что не просто так общение у них завязалось с такой ноты. Хотя, что больше похоже на правду, Кадзуха просто все переворачивает с ног на голову, придавая слишком большое значение всему, что происходит.       Хочется поговорить обо всем этом с Хэйдзо, но он понимает, что ему ничего конкретного не скажут: не тот уровень доверия, отношений. Кадзуха давно словил себя на мысли, что он интересен ему как человек, с ним хочется общаться, иногда проводить время, дружить, поэтому ему хочется с ним сблизиться, перейдя из «родитель-воспитатель» в дружеские отношения. Только как это сделать так, чтобы не оттолкнуть парня от себя, он не знает — боится навязываться с такой подозрительной частотой. Хэйдзо вроде не косится на него из-за их общения, может, стоит взять все в свои руки? Сейчас, кстати, не так уж и поздно, может, стоит ему написать? Ну хотя бы попытаться.       Набравшись решимости, Кадзуха отправляет ему привычное: «Спишь?», — и отключает экран телефона в ожидании. Сейчас, когда обо всем подумал, ему словно невтерпеж хочется поговорить с ним о чем-нибудь отвлеченном, чтобы не загружать ни его, ни себя. Но ни спустя десять и даже двадцать минут ему не отвечают. Кадзуха проверяет его статус, понадеявшись, что он хотя бы увидел его сообщение, но мимо: в последний раз Хэйдзо заходил еще два часа назад.       Значит, не зайдет. Возможно, он просто очень устал и сил на беседы у него просто не осталось. Кадзуха гонит от себя мысль о том, что его могут намеренно игнорировать, чтобы не вести себя как маленький мальчик — удалить сообщение захотелось в ту же секунду, как эта мысль проскочила в его голове. В конце концов, они не ругались, Хэйдзо просто попрощался и побежал к себе, так что… Ладно, кажется, пора ложиться спать.       Кадзуха не дожидается ответа ни утром, ни в обед, поэтому, удачно расправившись со всей своей работой пораньше, быстро ретируется из здания, чтобы поехать за Харукой в сад. И дочь порадует своим приездом, и с этим парнем поболтает пару минуточек, чтобы попытаться выяснить причину этого небольшого игнора.       Было крайне волнительно ожидать с ним встречи, видеть — тоже, но Хэйдзо лишь улыбнулся ему и, поздоровавшись, ушел обратно к детям, прикрыв за собой дверь перед самым носом Кадзухи. Который, к слову, сразу понял, что что-то пошло не так. Отлично, что он успел сказать не так? Или, может, сделать? После той пробежки они не общались и не виделись, Кадзуха чисто физически не смог бы что-то испортить, но, кажется, в очередной раз умудрился поставить антирекорд в человеческих взаимоотношениях.       Ну нет, так дело не пойдет, он уже взрослый человек, что умеет решать проблемы через рот. Поэтому дрогнувшей в каком-то секундном сомнении рукой открывает дверь в класс и просит воспитателя подойти на пару слов, поймав на себе косой взгляд Синобу, что попивала успокоительный чай, усевшись на самый центр большого ковра, где ползали орущие дети. Хэйдзо нехотя подходит к нему, едва переступив порог, и голову поворачивает в сторону детей, иногда — только ради приличия — поглядывая на мужчину.       — Что-то случилось? — лепит сразу в лоб Кадзуха.       Хэйдзо резко поворачивает к нему голову, чуть нахмурившись, а потом что-то соображает, кажется, и опускает взгляд себе под ноги, поджав губы. Машет головой в отрицании, сложив руки на груди, и прокашливается, неловко почесав нос.       — Тогда в чем дело?       — О чем Вы? — Хэйдзо наконец-то смотрит ему в глаза, чуть склонив голову вбок.       Кадзуха немного теряется, бегая взглядом по его лицу, открывает рот, чтобы снова вывалить все как есть, но резко передумывает и закрывает его обратно. Почему он так хреново делает вид, что у него все нормально?       — Я снова тебя чем-то обидел? — применяет он другую тактику.       Нельзя вываливать всю правду без подготовки — не тот уровень отношений, держи у себя в голове, — поэтому Кадзуха решает начать оттуда, откуда они начинали.       — Нет, — пожимает плечами Хэйдзо.       И взгляда, на удивление, не уводит, не желая подтверждать свое очевидное вранье языком тела.       — Да бросьте, Вам опять что-то там показалось, — отмахивается от него, чуть нахмурившись. — Утром отвечать на Ваше сообщение времени не было, я чуть работу не проспал, а в остальное время… — Хэйдзо разводит руки, пожав плечами. — Мне просто было некогда.       — Это было глупо, да, — бормочет себе под нос Кадзуха, приложив ладонь ко лбу.       — Что? — переспрашивает Хэйдзо, не разобрав ни единого слова.       — Ничего, — натянуто улыбаются ему в ответ. — Извини за это.       Ну чего и следовало ожидать. От себя, не от него — Кадзуха тот еще придурок, на самом-то деле. Надумал себе всякого и примчался на какие-то серьезные разговоры, которыми здесь даже и не пахнет. Хэйдзо просто устал, ему некогда отвечать на странные сообщения не пойми от кого да еще и так поздно. Ну в самом деле, если так хочется с ним пообщаться, можно же сделать это иначе, правда?       — У Вас все… Нормально? — щурится с подозрением Хэйдзо, чуть нахмурившись.       Кадзуха кивает, натянув улыбку, и прячет руки в карманы пальто от неловкости — точно дурак.       — Папа, я все, — раздается детский голос сбоку.       Харука как никогда кстати спасла положение своего бедного отца, который в ту же секунду благодарит вселенную за столь щедрый подарок: самостоятельно придумать предлог для прощания все никак не получалось. Распрощавшись со всеми друзьями и любимыми взрослыми, Харука берет папу за руку и ведет его к выходу, споткнувшись о порог, пока махала воспитателю ручкой. Кадзуха едва успел поймать маленькую неваляшку, чуть потянув ее за руку вверх, чтобы помочь ей найти опору в ногах, а когда Хару снова и снова спотыкается чуть ли не на каждой ступеньке, берет ее на руки и, прошептав смешливое: «Медвежонок», — идет к машине.       Оставшийся вечер прошел непривычно спокойно и легко. Они посмотрели несколько коротких мультиков, заедая просмотр сладким мороженым, а после Харука приняла пенную ванну и, напевая с папой песенку про котов, готовилась ко сну. Кадзуха снова не успел рассказать ей придуманную на ходу сказку про Тануки и его друга Каппу: Хару уснула почти в самом начале истории. Выключив ночник, он вернулся к себе в комнату и, быстро переодевшись, расслабленно завалился в постель — так легко и спокойно ему не было очень давно.       Покопавшись немного в куче рабочих сообщений, Кадзуха ставит будильник и уже хочет попробовать заснуть чуть раньше обычного, но пришедшее уведомление о новом сообщении чуть-чуть меняет его планы.       shikachan:       не сплю       Кадзуха правда старался, но сдержать глупой улыбки не смог. Только отвечать ему он не спешил, не понимая, как лучше продолжить этот бессмысленный и даже глупый диалог из ничего. О чем им разговаривать? Нет, правда, почему-то для него это кажется жутко подозрительным: писать малознакомому парню ради знакомства. Кадзуха прекрасно понимает, как это может выглядеть со стороны Хэйдзо, и будь он на его месте, точно подумал бы не о том. Как люди вообще себе друзей заводят?       Глаза цепляются за новые истории, что висят на чужом аккаунте. Первые — фотографии какого-то бара, смутно похожего по тематике на Дикий Запад. На одной из них запечатлен сам Хэйдзо в ковбойской одежде: высокие сапоги, облегающие джинсы, бежевая рубашка с расстегнутыми у самой шеи пуговицами, коричневая кожанка и, куда ж без нее-то, шляпа с широкими полями. Дальше идут видео, где он стреляет из ружья — прямо в цель, к слову, глаз-алмаз, — где играет в карты с каким-то мужиком, с театральным драматизмом пуская себе пулю в лоб за проигрыш, где просто танцует с Синобу и незнакомым парнем под живую музыку. Хэйдзо сегодня явно отдохнул по полной — такой счастливый и энергичный, даже пьяненький немного, и Кадзуха почему-то рад за него как за себя самого.       Вот и тема для разговора нарисовалась, да? Как все просто оказалось-то, конечно, даже смешно в моменте стало, только вот последняя история, в которой, черт возьми, нет ничего такого, стянула с лица легкую улыбку, и ему стало совсем не до смеха.       Верховая езда всегда привлекала Кадзуху. Это красиво, в каком-то смысле элегантно и эстетично. Оказавшись в заведении с ковбойской тематикой, грех не попробовать поучаствовать в общей шумихе, когда проводятся конкурсы на механическом быке. Хэйдзо — парень явно не из стеснительных, поэтому нет ничего удивительного в том, что он окажется в самом центре всеобщего внимания. Только удивляться тут есть чему, в первую очередь Кадзухе.       В этом видео нет ничего такого. Хэйдзо просто седлает долбаного механического быка, устраивая из этого целое шоу, чтобы поддержать общее веселье — он пьян, и ему хочется оторваться по полной. Так и какой черт за ногу его дернул? Почему Кадзуха... Почему ему это понравилось? Почему именно в таком ключе?       Хэйдзо пластичный, он двигается плавно, красиво, отлично удерживая равновесие на только разгоняющемся быке. Кадзуха чувствует себя долбаным извращенцем, потому что возникшая из ниоткуда фантазия в ту же секунду принимает неожиданный образ, подрисовывая совершенно не то, что нужно. Ему становится дурно в ту же секунду, и к своему величайшему стыду, откинув телефон подальше от себя, он переворачивается на живот и тихо стонет в подушку от разочарования в самом себе.       В свободных домашних штанах стало до постыдного тесно. Перед глазами проигрывается видоизмененная картинка, и Кадзуха бьет ладонью по кровати, сильно зажмурившись, лишь бы оно исчезло, не провоцировало на неправильные вещи. Он весь поджимается, чуть проезжаясь телом вверх по кровати, и едва слышно скулит в подушку, что руками к горящему лицу прижимает, — внизу так сладко потянуло, обожгло и пропало, когда он, одернув себя, замер в одном положении.       — Твою ма-а-ать, — тянет жалобно, прикусив зубами наволочку. — Прекрати сейчас же.       Взывать к собственной совести получается хреново. Кадзуха едва ли с ума не сходит от одной лишь — это правда смешно — картинки, что словно намертво отпечаталась на сетчатке глаз. Негодный мозг вдруг решает добить его окончательно: в его голове против воли начинает звучать чужой голос, как он мог бы звучать, если бы ему было хорошо, и в этот момент Кадзуха просто заканчивается как человек. Он резко поднимается с кровати и, до сжатых челюстей игнорируя тянущее внизу возбуждение, начинает дышать то диафрагмой, то под счет восемь через четыре, но это не помогает совсем. Он задыхаться начинает от того, насколько тяжело контролировать собственное тело, ему просто... Да, блять, ему хочется уткнуться в подушку и отдрочить так, чтоб звезды перед глазами посыпались, но сидящий на правом плече ангел, что до последнего борется за его святость, заставляет его не поддаваться этому искушению.       Кадзуха прикрывает глаза, уперев руки в бока, и голову вниз опускает с тяжелым вздохом, считает в уме до десяти, обратно и по кругу, чтобы успокоиться. Это неправильно, так просто нельзя — Хэйдзо не заслужил к себе такого отношения. Но как же сильно чешется проиграть эту картинку снова и прикоснуться, чтобы спустя долгое время снова ощутить это жгущее чувство. Хочется снова почувствовать себя живым хотя бы через эту грязную похоть.       Хэйдзо хороший парень. Но об этом он все равно не узнает.       Забравшись обратно в кровать, Кадзуха накрывается с головой одеялом и переворачивается на живот, подложив под подушку руки. Просит у него прощения и двигает бедрами на пробу, неровно выдохнув через нос. По телу словно электричество проходит, ноги расползаются в разные стороны, и он опирается на локти, прогибает поясницу, снова двинув бедрами, чтобы потереться членом о матрас. Кадзуха глушит себя подушкой, позволяя тихим стонам срываться с губ, вжимается в кровать, медленно и с оттяжкой двигаясь вверх-вниз — пальцы сжимают подушку от стрельнувшего вдоль позвоночника наслаждения. Воздуха ужасно не хватает, он поворачивает голову в сторону, зажав губами наволочку, и снова прокручивает желанную картину, заломив брови от стянувшегося узлом наслаждения.       Хэйдзо катается на нем плавно и так тягуче медленно, что внутри все сжимается, расползается негой по венам — тело ощущается таким тяжелым. Он закидывает голову назад, опираясь руками о его колени, и откровенно, но так красиво стонет, что Кадзуха не сдерживается от случайного прикосновения к его животу. Легко царапает его кожу, плавным движением спускаясь вниз, и сжимает ладонями его бедра, помогая двигаться. Хэйдзо склоняет голову вбок, наблюдая за ним сверху, мягко смеется, сжимается на нем до мурашек приятно, и наклоняется вперед, щекочет спадающими прядями волос его лицо. Кадзуха ловит его дыхание, не смея отводить взгляда, что словно гвоздями впивается в его тело, не разрешая лишний раз моргнуть.       Такой красивый.       Кадзуха прячет лицо в подушку, заглушив гортанный стон, толкается глубже резче, хватая ртом воздух. Ему жарко, бедра дрожат, руки — тоже, и ему всего этого несправедливо мало. Он раздраженно скидывает с себя одеяло, садится на пятки, подогнув под себя ноги, и закидывает голову назад, развязывая шнурок на штанах. Приспускает их вместе с бельем вниз и, заломив брови, сжимает кулак вокруг члена, крепкой хваткой проведя вниз и вверх.       — Х-хэй... — едва не срывается с губ чужое имя, и Кадзуха одергивает себя, с силой прикусив дрожащую губу, чтобы отпустило хотя бы чуть-чуть.       Он комкает одеяло перед собой и без зазрения совести трется о него, толкается внутрь, сжав вокруг ткани кулак, чтобы было давление. Жесткое и неприятное, но до ужаса нужное сейчас — Кадзуха упирается свободной рукой в матрас и начинает двигаться чуть быстрее, едва сдерживая себя от громких стонов.       Хэйдзо падает на спину, округлив глаза от неожиданности, когда Кадзуха накрывает его тело своим, подложив ему под спину руку. Он кусает его за шею, двигается быстро, накрыв свободной рукой его рот — Хэйдзо громкий, честный в своем удовольствии. Он хватается за него руками, когда Кадзуха находит нужный угол, отзывается на каждое движение закатанными глазами, задушенным стоном, сжатыми вокруг его талии бедрами.       — Пожалуйста, — хнычет ему в ладонь, сжимаясь на особенно приятных толчках.       Кадзуха утыкается лицом в подушку, не переставая трахать собственный кулак — до одури хорошо. Остро, горячо, так, что еще чуть-чуть и все, конечная.       — Мне т-так... — Хэйдзо давится стоном, когда чужая ладонь касается его члена. — Хорошо-да-пожалуйста.       — Хэйдзо, — скулит в подушку, в ту же секунду содрогнувшись всем телом.       Кадзуха толкается в последний раз и кончает — почти больно, едва удержав себя от жалобного стона. Валится на кровать безвольной куклой, переживая остатки острого удовольствия, и дышит-дышит-дышит. Осознание того, что он только что сделал, приходит по-королевски: выбивает дверь с ноги и железным посохом бьет по голове, прошептав гаденькое: «Лох». Кадзуха накрывает голову обеими руками и, зажмурившись, сильно прикусывает губу, чтобы не заныть побитым зверем. Потому что натворил херни, за которую стыд съедает целиком в один момент.       Он влип по полной программе без шанса на помилование. Теперь это действительно конечная.