Свет в окне

      В планах этого, конечно, не было, но Кадзуху никто даже спрашивать не собирался: мозг проснулся за полтора часа до будильника. Эти долбанные 05:37 на часах и невозможность заснуть обратно раздражали так, что обе подушки, лежавшие на его кровати, незаслуженным образом были отправлены полетом на другой конец комнаты. Какого хрена?       Кадзуха не выспался от слова совсем. Заснул слишком поздно, до усталости борясь с собственными мыслями, полных противоречий, а тут и шести часов не прошло, как его внутренний жаворонок решил, что пора просыпаться — издевательство, не иначе.       Мятая после сна кровать так и осталась не заправленной; подушки как лежали в углу комнаты, так и остались, не удостоившись чести вернуться в свою обитель. Кадзуха, раздраженный и недовольный всем, чем только можно с самого утра, идет в ванную, чтобы умыться, смотрит на свое унылое отражение в зеркале, едва сдерживаясь, чтобы не избить себя до полусмерти. Тупой организм, тупой мозг, что с таким садизмом издевается над самим собой же — это все так нечестно. Ничего хорошего в себя не впитывает, зато все самое отвратительное, что гложет тело и душу до последнего, запоминает на отлично.       Мудак.       Холодная вода немного остужает пыл. Настроения, правда, так и не прибавилось, поэтому Кадзуха решает, что нужно воспользоваться моментом и советом своего бывшего психиатра, чтобы не разнести квартиру в порыве злости. Агрессия ему не свойственна, но изредка, когда накатывает так, что глаза ничего перед собой не видят, он все же умудряется сходить с ума. И это ужасно неприятное чувство.       Даже не позавтракав, Кадзуха одевается потеплее и со скоростью света выбегает из дома на пробежку. Бежит без остановки двадцать минут, вслушиваясь в музыку, что орет в наушниках — лишь бы не думать, — останавливается, чтобы передохнуть, и продолжает бежать дальше. Чем быстрее устанет его тело, тем быстрее он перестанет обо всем думать: этот метод всегда срабатывал на десять из десяти. Но даже спустя сорок минут тело все еще не чувствовало должного уровня усталости — Кадзуха бежал на каком-то странном адреналине, не замечая ничего и никого вокруг, и это раздражало еще больше.       Рот пересыхает, он останавливается, чтобы попить воды, но руки не слушаются: трясутся так, словно год пил не просыхая. Кадзуха даже крышку открыть не может, чувствует, как паника постепенно накрывает его с головой, и бутылка просто падает на землю из его рук. Воздуха мало, он задыхается на ровном месте, теряясь в пространстве, не слышит громко играющую музыку в наушниках, колени подгибаются, Кадзуха едва успевает согнуться пополам и опереться руками в колени, чтобы не упасть. Его отпускает по ощущениям через целую вечность, и он стаскивает с головы наушники, пытаясь отдышаться. В горле колется морозный воздух, что затрудняет и без того тяжелое дыхание, но облегчение, которого Кадзуха и добивался, так хорошо скрашивает эти незначительные недостатки, что аж на душе легко становится. Он тихо смеется, выпрямляясь, и протирает замерзшее лицо ладонями — как гора с плеч.       Солнце уже выглядывает из-за горизонта, окрашивая небо в нежные оттенки рыжего цвета. Кадзуха шмыгает носом, поднимает дурацкую бутылку и удачно отпивает сразу половину — вода такая вкусная, оказывается. На часах без двадцати семь, он уже не успевает вернуться обратно домой, поэтому решает вызвать такси, чтобы сильно не задерживаться: через десять минут машина должна уже подъехать. Кадзуха оглядывается по сторонам, пытаясь сообразить, куда его занесло, и понимает, что даже своим ходом успел бы добраться домой ровно к семи утра. Район до нелепого знакомый, его аж передергивает от подобравшегося к нему со спины ужаса, в панике осматривая проходящих мимо людей. Меньше всего на свете ему бы сейчас хотелось встречаться с одним собачником — нога нервно дергается, стуча пяткой по земле.       «Боже, если ты существуешь, избавь меня от этой нелепой ситуации».       Но, как и бывает в большинстве дешевых романов, его молитвы пропускаются мимо ушей, и внезапно взыгравшая совесть за не так давно содеянное больно вмазывает ему по лицу своим крепким кулаком. Кадзуха замечает радостно скачущую по небольшим сугробам Куки, что ворошит лапами снег, пытаясь вынюхать недавнее присутствие других собак, и рядом идущего Хэйдзо. Который, к слову, был без очков — значит, точно в линзах, — и Кадзуха в панике открывает приложение, искренне надеясь на то, что хотя бы таксист поможет ему спастись: еще восемь минут.       Ну что за гадство.       Ему ужасно стыдно за то, что вчера вечером натворило его тело. Кадзуха отказывается брать на себя эту ответственность, обвиняя свое внезапно воскресшее либидо во всех смертных грехах, потому что… Ну не мог он сам до этого додуматься, ну правда. Признаваться себе в том, что ему это чувство понравилось, он тоже не хочет, потому что понимает, что нихренашеньки ему здесь не светит — избавляться от этого нужно было в срочном порядке, чтобы после не было проблем.       Но ведь оно колется, чешется под ребрами и в желудок отдает острым волнением, заставляя думать только об одном. Кадзухе тошно от своего поступка, а не от того, что сюда впутался Хэйдзо, которого здесь быть и не должно было. Оно появилось внезапно, огорошив своего хозяина живыми эмоциями, которых тот не испытывал так давно. Ему нужно о многом подумать, решить, что теперь делать и как себя вести, Кадзуха просто не готов сейчас встречаться с ним один на один. У Хэйдзо взгляд словно сканер, он точно поймет, что что-то здесь не так, и тогда проблем в его жизни станет гораздо больше.       Машина едет словно черепаха: прошла всего лишь минута. Кадзуха пугается того, с какой скоростью приближается к нему собака, что почуяла знакомый запах. Срочно нужно было что-то придумать — он не умеет врать и делать вид, что все в порядке, когда стыд охватывает его с ног до головы. Может, просто молчать? Прикинуться идиотом всяко получше будет, чем пытаться скрывать свой страшный грех. Но ведь это тоже глупо! Кадзуха паникует слишком сильно, чтобы попытаться разобрать льющиеся одна за другой мысли: Куки уже обнюхивает его ноги, радостно виляя хвостом в разные стороны.       — Куки! — слышится неподалеку чужой голос.       Кадзуха молится до последнего, надеясь на то, что Хэйдзо не надел линзы, это бы решило так много проблем в один момент.       — Глупая собака, сколько можно на тебя ругаться?       Хэйдзо подбегает к ним, сокращая приличное для распознавания лиц расстояние, и Кадзуха нервно задерживает дыхание: хоть бы не узнал. Но судя по тому, как чужие брови поднимаются вверх от удивления, все его молитвы читались зря. Стоит, наверное, пересмотреть свою веру в то, что так старательно его игнорирует.       — Доброе утро, — выдыхает тихо Хэйдзо, не обращая на него ни капли своего внимания.       Надевает на свою собаку поводок, параллельно рассыпаясь в легких ругательствах, которые старательно игнорируются, и стряхивает с ее мордочки маленькую горочку снега, до последнего не поднимая своего взгляда. Кадзухе кажется это очень странным, если честно — еще со вчерашнего дня, — и тут он вспоминает, что совсем забыл о его сообщении, которое до сих пор висит непрочитанным.       С какой ноги он сегодня встал вообще?       — Доброе, — хрипло отвечает ему Кадзуха, рассматривая его покрасневшее от мороза лицо.       — Снова бегаете? — кивает в его сторону Хэйдзо с едва заметной улыбкой, натягивая на кулак поводок.       — Да, я просто… — слова застревают в горле. — Настроение какое-то такое.       — Вот как, — поджимает губы парень, шмыгнув носом. — Что ж, не буду Вас отвлекать. До встречи.       Кинув Куки тихое: «Пойдем, капуша», — он тянет ее за поводок и ускоряет шаг, срезая путь во дворы домов. Кадзуха смотрит ему вслед до тех пор, пока он не скрывается за углом, пытается понять, что это такое сейчас было. С одной стороны, ему повезло: не пришлось краснеть как школьнику, боясь смотреть ему в глаза, а с другой — здесь явно что-то не так. Хоть головой о стенку приложись, но Хэйдзо ведет себя очевидно странно: он не был таким отстраненным первое время их знакомства. Хочется спросить, но ответ уже известен: ничего не случилось, у него просто настроения нет или еще какая-нибудь глупая отговорка. Только Кадзуха готов поклясться, что дело в нем самом.       Ладно, он подумает об этом немного позже — такси приехало.

***

      Хэйдзо удавиться хочется своими глупыми мыслями и поведением. Он ведет себя как ребенок! Единственное отличие — не капризничает и не кидает этого папашу в черный список, чтобы не напоминал о себе каждый сраный раз, раздражая бедное сердце. Хэйдзо успел влюбиться в него за такой короткий срок, что аж смешно становилось, порой даже до слез. Потому что снова мимо, снова не в того, с кем можно было бы попытаться пойти на контакт. Кадзуха милый, до ужаса добрый и понимающий, он даже тортик ему принес, чтобы он не расстраивался из-за своей ошибки. И его бесит тот факт, что он не расставляет границ, что он позволил ему зайти так далеко, что не оттолкнул тогда, явно ожидая чего-то большего. Как будто был заранее на это согласен, и кто его знает-то почему и зачем.       Раздражает.       Кадзуха хочет с ним подружиться — это слишком очевидно. Но Хэйдзо дружить не хочет, ему и без того хватает этого дебильного мультика, где каждую секунду напоминают о том, что дружба — это чудо. Он настолько устал от одиночества, что держать его под боком, ожидая какого-то волшебства, сил нет. Проще сразу выкинуть его из своей головы, чтобы не мучиться от ожидания и пустых надежд.       Дети в саду помогают отвлечься. Хэйдзо окунается в работу с головой, не находя ни одной минуты для того, чтобы упасть в самобичевание даже на тихом часу. То живот болит, то поговорить с неспящим другом охота, то капризы, то смех без особой на то причины. Синобу гонит его в комнату отдыха, чтобы подремал хотя бы час, но он отказывается из раза в раз, не желая оставаться наедине со своими мыслями.       Кадзуха без мыла лезет ему в душу со своими раздражающими: «Что случилось?», — но Хэйдзо каждый раз оставляет его без ответа. Он игнорирует его сообщения и все попытки поговорить хоть о чем-то, что не касается Харуки, отталкивает его как может, чтобы пропал интерес копаться в его голове.       — Вы должны мне желание, — напоминает ему Хэйдзо, когда совсем тяжело становится играть в кошки-мышки. — Перестаньте мне писать. Давайте вернемся к тому, с чего все началось.       Без лишних вопросов Кадзуха принял все, как есть. И со временем эта иллюзия необходимости разъяснений исчезает: он наконец-то сдался. Только легче от этого, увы, совсем не стало.       Хэйдзо хотел его себе. У него теперь такие грустные глаза, натянутая улыбка, он даже не здоровается по утрам, словно намеренно игнорируя чужое присутствие. Его хочется обнять, объяснить, почему все так произошло, почему для Хэйдзо это был единственный выход. И он почти решился на то, чтобы поговорить с ним как взрослые люди, признавшись в своих глупых чувствах, — возможно, он бы его понял, не смея осуждать и принижать за это. Хэйдзо думал, что поторопился с событиями: Кадзуха тянулся к нему, до последнего пытаясь все прояснить. У него было много друзей среди парней, и даже мягкие по характеру ребята не бросали на него таких говорящих взглядов, они не терпели вторжение в свое личное пространство, аккуратно объясняя, что такое им не по душе. Может быть, Кадзуха просто человек такой: наивный и уступчивый, но… Вдруг все иначе?       С каждым днем Харука становилась все печальнее. Она часто плакала на тихом часу, из-за чего Хэйдзо приходилось уделять ей чуть больше внимания, чем остальным детям, мало улыбалась и с большой неохотой принимала участие в играх. Ее бабушка говорила, что все дело было в отце: вечно на работе до позднего вечера. Хэйдзо хотелось стукнуть этого идиота по голове, чтобы перестал ломать своему же ребенку неокрепшую психику, зарываясь в свои проблемы, словно страус в песок, с головой. Он пытался говорить с ней почаще, чтобы выяснить больше подробностей того, что конкретно ее так расстраивает, но Харука все время молчала, иногда потирая глаза пальцами, чтобы не расплакаться.       Нужно было срочно поговорить с ее отцом.       Хэйдзо попросил его прийти за дочерью вечером, раз уж утром у него не было даже свободной минутки, чтобы провести серьезную беседу о необходимом для ребенка внимании, но в ответ услышал очевидное:       — Не получится. За ней приедет бабушка.       Он не знает, как у него получилось сдержаться, чтобы не схватить этого дурака за ухо и отвести в темный угол воспитания ради. Хэйдзо очень переживает за Харуку, за ее эмоциональное состояние, поведение. Боги, она слишком рано лишилась матери, почему Кадзуха не понимает того, насколько он важен в ее маленькой жизни? Бабушка — не замена родительскому вниманию, в конце концов, он обязан нести ответственность за жизнь дочери не только в материальном, но и в психологическом плане. Почему он настолько безучастен?       Тем же вечером к его злости прибавилось ужасное разочарование, и Хэйдзо окончательно решил поставить во всем этом цирке точку. Обычно бабушка приезжает чуть ли не раньше всех, чтобы забрать Харуку домой, но прошел уже час, детей почти всех забрали, а за девочкой так и не приехали. Хару уныло разрисовывала свою раскраску, елозя одним карандашом на небольшом участке бумаги. Хэйдзо уже хотел звонить ее бабушке, чтобы узнать, когда она будет, но не успел: незнакомая ему девушка, что впервые появилась на пороге класса, позвала девочку к себе. И Харука определенно точно ее знала.       — Простите, а Вы кто? — осторожно интересуется Хэйдзо, поглядывая на собирающуюся Хару.       Девушка, что помогала ей переодеваться, подходит к нему поближе и мило улыбается, чуть поклонившись в знак уважения.       — Меня зовут Хината. Мистер Каэдэхара должен был Вас предупредить, что ни он, ни его мама сегодня не смогут забрать Хару.       Раз-два-три. В голове что-то резко щелкает, и Хэйдзо в одно мгновение теряет дар речи: пазл сложился. Вот оно что…       — Меня… — он прокашливается, пытаясь собрать себя в кучу. — Меня никто не предупреждал. Я не имею права отдавать Вам ребенка без согласия родителей.       — О, не проблема, — тихо смеется Хината и достает из своей небольшой сумочки телефон. — Секунду.       Хэйдзо смотрит на нее стеклянными глазами: она такая красивая. Милая, кажется доброй и чуткой, и он понимает, почему именно она. У него с самого начала шансов не было, а он пытался строить из себя не пойми что — на голову словно ведро с говном перевернули. На душе становится до мерзкого липко, противно от самого себя.       «Ты такой придурок, Сиканоин».       Хината мило беседует с кем-то по телефону, а после протягивает ему трубку, поджав растянутые в легкой улыбке губы. Хэйдзо словно в воду опущенный прикладывает телефон к уху, до последнего не сводя с нее взгляда, а от его голоса становится так плохо, что головой о стенку приложиться захотелось. Тошно.       Его иммунная система дала сбой: пришлось на неделю взять больничный. То ли дело было в том, что простудился, то ли просто потому, что на фоне стресса его организм поддался болезни. Хэйдзо разбираться в этом не хочет, это все равно ничем не поможет. Лечил себя всем, чем только можно было, изредка улыбаясь сообщениям особенно любимых им родителей детей, что желали ему скорейшего выздоровления. За эту неделю он умудрился отвыкнуть от гнетущих мыслей — Куки не отходила от него ни на шаг, скулила, положив мордочку на край матраса, потому что на кровать не разрешали забраться, и все время строила ему щенячьи глазки, желая помочь своему хозяину поскорее вылечиться. Синобу же таскала ему лекарства и всякие вкусности, отпаивала чаями и лечебными настойками, чтобы не смел разносить бациллы по квартире. Болеть ей тоже не особо хотелось, вообще-то.       С такой заботой он уже через четыре дня поднялся на ноги, почти здоровый и физически, и — с натяжкой, конечно — ментально. Благодаря Синобу дети устроили целый праздник к его возвращению: слушались во всем, не капризничали, даже тарелки полностью пустыми оставляли и на тихом часу ни звука не произносили. С языка все время рвалось гаденькое: «Ну вот можете, когда хотите», — но Хэйдзо терпел, наслаждаясь этим по истине волшебным днем. Когда еще такое счастье случится, верно?       А тем же вечером это счастье все же пошатнулось. Харука весь день была в хорошем настроении, чему Хэйдзо был очень и очень рад — неужели у нее все наладилось? — но как только день начал подходить к концу, она снова начала уходить в себя. Весь вечер она ни на шаг от него не отходила, много обнималась и просила рассказывать что-нибудь интересное, внимательно выслушивая каждую его историю. Хэйдзо собрал всех детей в кучку, оказавшись зажатым в многочисленных обнимашках, и показывал новые фотографии и видео Куки, что были сделаны за последний месяц. Особенно веселым было видео, где она радостная валялась в луже, измазавшись в грязи сверху донизу, — Хэйдзо ругался на фоне, иногда поворачивая камеру на свое весьма красноречивое лицо, полное отчаянного смирения.       — Здравствуйте, — послышался знакомый женский голос.       Харука тут же повернула голову в сторону двери, услышав голос бабушки, и сникла. Хэйдзо крепко-крепко обнял ее на прощание и передал в руки женщины, вернувшись к остальным детям, что все еще просматривали фотографии его глупой собаки. Сердце было не на месте, ему так сильно не хотелось отпускать девочку домой, что аж тревожно стало. Синобу осталась с детьми, отпустив его в комнату отдыха, чтобы посидел и успокоился, и сказала накапать себе немного валерьянки — у нее там целый запас.       Через минут пять его наконец-то отпустило, даже дышать стало легче, и он вернулся в игровую к расшумевшимся отчего-то детям, приготовившись раздавать смачных люлей за такой шум. Но проблема оказалась гораздо серьезнее, и причиной тому было явно не всеобщее веселье.       — Я не хочу!       Хэйдзо едва не завыл от досады — когда там уже спокойствие к нему заглянет, в самом деле? Харука ревела в три ручья, отказываясь собираться домой, разбрасывала верхнюю одежду и напрочь игнорировала свою бабушку, что пыталась ее успокоить. Он не хотел вмешиваться до последнего, понимая, что это всего лишь детские капризы, но когда Хару начала биться, отталкивая женщину от себя, Хэйдзо понял, что нужно что-то сделать. Попросил миссис Каэдэхару вызвонить своего сына, чтобы приехал за дочерью, а сам присел перед девочкой на корточки, осторожно положив ладони ей на колени.       — Эй, посмотри на меня, — с легкой улыбкой просит Хэйдзо, чуть пощекотав указательным пальцем ее коленку.       Харука, захлебываясь слезами, трет глаза ладошками и сгибается, уткнувшись лицом в колени. Он осторожно гладит ее по голове, ждет, пока она вдоволь наплачется, а потом, когда она немного успокаивается и выпрямляется, улыбается ей и тыкает пальцем в сопливый нос, раскрывая руки для обнимашек, которые она решает не игнорировать. Подняв ее на руки, Хэйдзо поворачивается к бабушке и, поглаживая девочку по спине, просит пройти ее вместе с ним в комнату отдыха, пока они ждут ее отца.       — Спасибо Вам, — тихо благодарит его женщина, прикрыв за собой дверь. — Не знаю, что на нее нашло.       Хэйдзо садится на свое любимое кресло и прикрывает Харуке уши, чтобы не нервировать ее подобными разговорами.       — Я давно хотел поговорить с Вашим сыном об этом, но он старательно избегает этого разговора, поэтому скажу Вам, — произносит шепотом. — Я думаю, Вы понимаете, что дело все именно в нем, потому что Харука раньше делилась со своими подружками тем, что очень скучает по своему отцу. Он уделяет ей слишком мало времени, это ненормально. Такими темпами она совсем замкнется в себе и с большой вероятностью потеряет к нему как минимум уважение.       Женщина устало улыбается, тяжело вздохнув, и кивает, уведя взгляд в пол. Она это прекрасно понимает: сама росла без отца, что был в вечных разъездах. Но у Хару все омрачалась отсутствием второго важного в ее жизни человека, поэтому… Ситуации одинаковые, а переменные нет.       — Я все время ему об этом говорю, — произносит она с сожалением в глазах. — Он не идиот, сам все видит и понимает, просто… Ему очень тяжело одному. Я стараюсь помогать им как могу, но этого всегда недостаточно. Не хочу давить на него, потому что он многое пережил, едва сумев из всего этого выбраться. — Она опускает взгляд на сложенные на коленях руки, нервно царапая ногтями пальцы. — Не знаю, что мне делать, — пожимает плечами с горькой улыбкой.       Хэйдзо сейчас разноется как ребенок, честное слово. Ее слова насквозь пропитаны сожалением, горем, которое пережила их семья. Он понимает, что им всем было безумно тяжело, но почему-то только она смогла вытянуть на себе все их общие проблемы, не позволив опустить руки ни себе, ни своему сыну. Поддерживает его изо всех сил, стараясь не унывать, потому что кто, если не она?       Сильнее этой женщины, наверное, Хэйдзо никого не встречал.       Через минут двадцать Синобу открывает дверь и пропускает к ним в комнату растерянного Кадзуху, что глазами сразу же цепляется за свою девочку. Харука смотрит на него расстроенными глазами, скривив губы, и обиженно отворачивается, прячась в объятиях своего воспитателя.       — Хару, посмотри на меня, пожалуйста. — Кадзуха дышит загнанно, присаживаясь перед ней на корточки.       Харука машет головой, хватаясь руками за чужую одежду, и Хэйдзо поднимается с кресла, чтобы попытаться передать ее в отцовские руки.       — Милая, поехали домой, — устало просит Кадзуха, выпрямляясь в полный рост.       — Я не хочу, — произносит она сдавленно, подрагивая.       — Почему?       Кадзуха подходит ближе и тянет к ней руки, чтобы забрать, но она нервно дергается и сжимается, шмыгая носом.       — Не хочу, — мычит сдавленно в чужое плечо.       — Это не ответ, — хмурится он, опустив голову вниз. — Харука, пожалуйста, я очень устал.       — Я не хочу! — срывается на плаксивый крик девочка, крепче сжимая руками чужую шею. — Ты плохой папа, мне такой не нужен. Там снова будет эта тетя, я не хочу!       Хэйдзо прикрывает глаза от усталости, до боли прикусив губу. Кадзуха выглядит безумно уставшим, его едва не трясет от злости и нежелания решать детские истерики.       — Прекращай этот цирк, — срывается раздраженное с его губ. — Хочешь или нет, но ты поедешь, мне это уже надоело.       — Бабушка! — кричит Харука, захлебываясь слезами, когда ее насильно пытаются забрать из чужих рук.       Женщина тут же подлетает к своему сыну, аккуратно перехватывая его руки в свои, и поворачивает к себе лицом, нервно приложив ладони к его щекам. Губы дрожат, глаза нервно бегают по ее лицу, он дышит часто и глубоко, пытаясь не сорваться. Кадзуха невозможно сильно устал, ему так все надоело, что повеситься хочется — вечная бессонница, что съедает абсолютно все силы и нервы, проблемы на работе, в семье, он зашивается во всем этом дерьме, не в силах вдохнуть хотя бы каплю свежего воздуха, чтобы очнуться от этого бесконечного кошмара. Его так сильно все достало.       — Хару, хочешь поехать ко мне в гости? — вдруг подключается Хэйдзо, в панике выдумывая план действий. — Там большая и добрая Куки, поиграешь с ней, а она тебя оближет с ног до головы.       Кадзуха смотрит на него округлившимися от неверия глазами, не понимая, на кой черт он вообще сюда вмешивается. Хэйдзо игнорирует его злость, выдавливая улыбку перед истерично плачущей девочкой, что намертво сжала его своими руками, ища поддержки.       — Не вмешивайся, — хрипло произносит Кадзуха, едва не задыхаясь от нахлынувшей на него злости.       Он знает, что так будет лучше, но понимать совершенно нихрена не хочет: внезапная агрессия застилает здравые мысли, его просто бесит то, что Харука доверяется совершенно чужому для себя человеку, напрочь игнорируя собственного отца. Бесит, потому что знает, что сам виноват, но признавать это слишком гадко.       — А м-можн-но? — хнычет Харука, вытирая мокрое от слез лицо ладонями.       — Конечно, — улыбается ей Хэйдзо, убирая прилипшие ко лбу кудряшки.       — К черту вас, — бросает раздраженно Кадзуха и уходит.       Хэйдзо не обращает на него никакого внимания, не смея осуждать его за такое поведение: он просто очень устал.       — Переночуете в моей комнате, — произносит устало, передавая успокоившуюся девочку женщине в руки. — Синобу постелет Вам чистое постельное белье.       Куки, что все это время стояла в дверях, параллельно присматривая за кучкой детей, весьма красноречиво выгибает бровь и складывает руки на груди, но тут же сдувается под его умоляющим об одолжении взглядом, махнув на него рукой. Где будет ночевать этот герой, ее теперь мало волнует.       Кадзуха оказывается в коридоре. Отвернулся к окну, опираясь руками на подоконник, а когда за спиной раздаются звуки, поворачивается и, сложив руки на груди, молча наблюдает за тем, как мама помогает Харуке одеться. Кидает взгляд на уже собранную к выходу Синобу, и тянется к своему мобильнику, чтобы вызвать им такси — вряд ли Харука согласится на то, чтобы он отвез их сам.       — Где ночевать собираешься? — все же интересуется Синобу у своего друга.       Хэйдзо опирается спиной на стену и, устало выдохнув, пожимает плечами: пока еще не придумал.       — Не знаю, — хмыкает, потирая рукой шею. — Сниму номер в гостинице, чего уж.       — Денег дать? — тихо спрашивает девушка.       Не ожидав от нее такого скромного предложения, Хэйдзо выгибает брови и едва сдерживается от удивленного смеха, когда она, прикрывшись, показывает ему средний палец, чтобы не расслаблялся. По своей вредной натуре он мог бы, конечно, сорвать с этой дамы пару миллионов долларов, например, но мама воспитала его настоящим джентльменом, поэтому он лишь отмахивается от нее, пробормотав тихое: «Не надо».       — Я не знаю, как мне Вас отблагодарить, честно, давайте я дам Вам денег, — лепечет женщина, потянувшись за своим кошельком.       — Не нужно никаких денег, Вы что, — тут же просыпается Хэйдзо, замахав ладонями. — Все в порядке.       — Не отказывайтесь, пожалуйста, — просит она с улыбкой. — Вы нам так помогли…       — Мне совесть не позволит взять с Вас деньги, умоляю, — перебивает ее Хэйдзо, страдальчески заломив брови. — Лучше погуляйте с моей псиной, этого будет достаточно.       В ответ он слышит тихий смех, но внезапно улыбка с лица этой потрясающей женщины сползает, и она тихо, но твердо зовет своего сына по имени, обращая на себя его внимание.       — Я надеюсь, ты понимаешь, что здесь есть твоя вина, милый, — хмурится. — Сними этому парню номер в гостинице.       — Мадам… — пытается вразумить ее Хэйдзо, но слушать его, кажется, никто не собирается.       — Молчи, сынок, — перебивает она его заевшую пластинку. — Если мест не будет, отвези его к себе и сделай все, чтобы он чувствовал себя как дома.       Кадзуха молчаливо соглашается с ее наказом, виновато опустив глаза в пол, словно нашкодивший пес. На него даже смотреть жалко, если честно, Хэйдзо, поймав на себе его пустой взгляд, тяжело вздыхает и уходит к оставшейся группе детей, за которыми должны были совсем скоро приехать.       Последнего шкета забрали сильно позже, чем обычно это бывает. Прошло около часа после отбытия трех дам, поэтому Хэйдзо не был уверен в том, что его все еще ждали. Ему просто из принципа не хотелось предлагать Кадзухе пройти в его комнату отдыха, потому что знал, что скорее всего ему откажут. Или вообще проигнорируют, что было бы еще хуже. Так что можно сказать, Хэйдзо специально оставил его ждать в коридоре, понадеявшись — скорее нет, чем да — на то, что ждать его не станут: это решило бы многие проблемы.       Каково же было удивление, когда Хэйдзо, собравшись домой, заметил его сидящим на скамейке рядом со шкафчиками. Вид его был уставший, возможно, он даже уснуть умудрился в моменте, потому что, услышав звук закрывающейся двери, Кадзуха едва заметно дернулся и резко вскинул голову, тут же глубоко зевнув. Хэйдзо захотелось рассмеяться даже: выглядело это довольно умилительно.       Поднявшись со скамейки, Кадзуха застегивает свое пальто и, даже не посмотрев на него, выходит из помещения. Хэйдзо вскидывает брови, фыркнув от такого детского поведения, и идет следом за ним, стараясь не отставать. Правда, потеряться ему немного все же удалось: Кадзуха сразу же пошел к машине, пока он расписывался у охранника за окончание рабочего дня. Он уже подумал о том, что, быть может, его ждать все-таки и не собирались, раз так быстро рванули на выход, но Кадзуха нашелся неподалеку от детского сада — стоял рядом со своей машиной, высматривая его фигуру.       — Я просмотрел ближайшие гостиницы, — вдруг подал он голос, когда они оба сели в машину. — Из-за праздников ценники там высокие, мест тоже не хватает, поэтому переночуешь у меня.       Хэйдзо едва сдержался от саркастичного: «Правда, что ли?», — ибо сам просматривал наличие свободных номеров на одну ночь и даже нашел парочку подходящих вариантов. Даже интересно стало, зачем мистер до сих пор обиженный и злой Каэдэхара так нагло ему врет. В любом случае, Хэйдзо совсем не против переночевать у него под боком — возможно, у них получится поговорить о том, что сегодня произошло. Как будто Кадзуха в этом очень нуждается.       Но ни по дороге, ни дома он не произносит ни единого слова. Кадзуха просто проводит его к себе в дом, а после куда-то уходит, оставляя его один на один с пустотой просторной квартиры. Хэйдзо раздражает его поведение, но он забивает на это огромный болт: он слишком устал, чтобы злиться. Проходит в гостиную с высокими потолками и устало падает на диван, уложив голову на спинку — в какой момент его жизнь стала похожа на какой-то цирк? За что на него вообще так обиделись? Или Кадзуха так исполняет его желание? Справедливости ради, Хэйдзо ведь сам настоял на прекращении их общения, но ведь хоть пару слов сказать можно? Что ему вообще делать в этом доме?       Услышав шаги со стороны лестницы, он поднимает голову и замечает спустившегося со второго этажа Кадзуху, что принес ему сменную чистую одежду.       — Гостевая спальня занята моей мамой, но туда даже я не захожу, поэтому и тебя не пущу. Тебе остается либо этот диван, либо моя кровать, так что выбирай сам, — тихо произносит Кадзуха, аккуратно положив на край дивана его одежду.       Хэйдзо скептично выгибает бровь, сложив руки на груди, и отворачивает голову, многозначительно прокашлявшись: ком в горле застрял.       — На диване переночую, спасибо, — произносит почти шепотом.       Кадзуха кивает и, не произнеся ни слова, уходит, чтобы притащить из своей спальни подушку и одеяло. Бурчит тихое: «Кухня и ванна в твоем распоряжении», — и снова уходит, запершись в своей комнате. Хэйдзо устало трет лицо, срываясь на тихий смех: как же все это глупо получается. Этому человеку двадцать пять лет, но ведет он себя как последний обиженный дурак, что не может перестать дуться не пойми на что или кого. Хэйдзо уверен, что он держит на него небольшую обиду либо за то, что они перестали общаться, либо за то, что Харука послушалась чужого ей человека, оттолкнув от себя родного отца. Хочется поговорить с ним немного, чтобы объяснить, почему и как так все в итоге получилось, но навязывать свое внимание в этом вопросе он не станет: Кадзуха все равно его не будет слушать. Не сейчас точно.       Время пролетает почти незаметно. Хэйдзо пытается заснуть, ворочаясь на этом диване как какая-нибудь змеюка, но сна ни в одном глазу. В голове пусто, но даже так глаза не хотят держаться закрытыми, чтобы суметь заснуть, и он понятия не имеет, как ему с этим бороться. Завтра рано вставать, и если он не выспится, будет клевать носом весь рабочий день, вечно зевая и пропуская абсолютно каждую деталь мимо ушей и своих сонных глаз.       Он проверяет время на телефоне: почти час ночи. Хэйдзо вздыхает от усталости и зарывается под одеяло, промычав от досады. Ему так чешется подняться на второй этаж, чтобы поговорить с этим болваном. Кадзуха наврал ему про гостиничные номера, чтобы отвезти к себе, и Хэйдзо уже сто раз успел пожалеть о том, что так очевидно отказался от его компании на ночь. Чтобы лежать рядом, наблюдать за ним столько, сколько хочется, пока он спит, возможно, коснуться его руки. Еще не поздно поменять свое решение и постучаться в чужую дверь, чтобы выманить этого ребенка на разговор, а потом попытаться слинять с этого дивана к нему на кровать, но… Почему-то что-то не позволяет ему этого сделать. Как будто ничего хорошего из этого не выйдет.       — Да забей ты уже, — бубнит самому себе, уткнувшись лицом в подушку.       Наволочка пахнет приятно — так пахли его волосы в тот день, когда Хэйдзо позволил себе немного наглости. В одну секунду ему в голову приходит мысль, что Кадзуха специально дал ему свою подушку — зачем? — но он отгоняет ее от себя куда подальше, чтобы не тешить себя какими-то надеждами. Потому что этот мужчина сделал свой выбор, не в его сторону. И от этого становится так тоскливо, что сердце покалывает, ноет под ребрами от глупой влюбленности.       Хэйдзо слишком часто влюблялся не в тех. Первый его взаимный опыт произошел еще в подростковые годы, и закончился он большим разочарованием и разбитым сердцем: тот год был полон обмана. Его использовали в своих утешениях, произнося пустые слова о любви, а потом выкинули за ненадобностью, когда появилась девушка: «Ты просто так похож на девчонку, что я не смог устоять». Хэйдзо сломался об эти слова, но не сдался и дальше пытался наладить личную жизнь, ища в каждом человеке то, что зовется любовью. Иногда даже самые хорошие парни оказывались полными придурками, что в себе разобраться не могли, но из раза в раз повторяли заезженное: «Я знаю, что тебе страшно, но я не разобью тебе сердце, я ведь не такой». Но все они были такими, поэтому Хэйдзо просто забил на это и перестал на что-то надеяться. Он позволял пользоваться собой, забирая из них все, что ему было нужно, а потом, когда приходило время очередного: «Я больше не могу, прости меня», — забывал об этом через пару дней и шел дальше. Без симпатии, без привязанностей, лишь взаимная выгода с обоих сторон, что каждый раз не заканчивалась ничем хорошим.       Хэйдзо испуганно дергается, чуть не свалившись с дивана, когда его мысли прерывает случайный скрип лестничной ступеньки. Он резко поднимает голову, чтобы проверить наличие монстров, что пришли по его душу, но замечает лишь спустившегося на первый этаж Кадзуху, что замер на ровном месте, испугавшись подпрыгнувшего от страха парня. Без линз и очков Хэйдзо не может увидеть его выражения лица, поэтому, чувствуя какое-то странное волнение, обратно укладывает голову на подушку и отворачивается подальше от соблазна, чтобы не произнести ни единого слова. Но он снова позорным образом пугается, когда совсем рядом тихо произносят его имя, садясь на диван у самых ног.       — В чем дело? — произносит он приглушенно.       Кадзуха молчит какое-то время, мнется, не зная, какие слова подобрать. У него столько всего в голове происходит, что он теряется, не понимает, с чего лучше будет начать этот возможно бессмысленный диалог. Он вел себя как ребенок последние пару часов, и Хэйдзо явно не оценил это по достоинству.       — Прости за сегодня. Я наговорил лишнего.       Какое интересное, однако, начало. Хэйдзо заинтересованно высовывается из-под одеяла и садится, натянув на нос очки, чтобы различать на чужом лице хоть что-то, кроме темных пятен.       — Вы вели себя как ребенок, — тут же начинает он его отчитывать, подперев голову рукой, что локтем упиралась в спинку дивана.       — Я знаю, — хмыкает Кадзуха, чуть улыбнувшись.       В этих очках он выглядит до безумия мило и даже смешно, словно учитель, отчитывающий ученика за неподобающее поведение.       — И просить прощения у меня не за что. Вам нужно просить его у своей дочери, — припечатывает Хэйдзо, потерев глаз, что внезапно начал чесаться.       — Возможно, — кивает Кадзуха, выгнув брови. — Я просто… Не знаю, что на меня нашло.       Он вздыхает устало и чуть сползает вниз, укладывая голову на спинку дивана. Смотрит в потолок, перебирая в пальцах самый край одеяла, и волнительно сглатывает, чувствуя на себе чужой взгляд, — почему-то это так приятно.       — Я все понимаю, мистер Каэдэхара, — почти шепотом произносит Хэйдзо, заломив брови. — Но Вы уже взрослый человек. Я знаю, через что Вам пришлось пройти, знаю, что сейчас Вам особенно тяжело, потому что Харука уже не месячный ребенок, который вообще ничего не понимает. С ней нужно разговаривать, проводить время, и да, это нелегко, но… — пожимает плечами, поджав губы. — Как бы тяжело ни было, это Ваша ответственность. Вы не должны обижаться на свою дочь за то, что она не понимает Ваших эмоций и усталости.       Кадзуха, задумчиво прикусив губу, поворачивает голову в его сторону, внимательно разглядывая каждую деталь на его лице. Хэйдзо прав, он этого не отрицает, просто… Ну как найти в себе силы на что-то большее, чем базовые человеческие потребности, когда на него все давит со всех сторон? Эта усталость переходит уже все границы, он едва держится, чтобы снова не упасть туда, откуда его вытащили с такими большими усилиями.       — Я очень устал, — с горькой улыбкой произносит Кадзуха. — Из меня жизнь словно выкачали, все до последней капли. Я стараюсь делать все, что в моих силах, лишь бы она ни в чем не нуждалась, но каждый раз этого недостаточно. У меня не получается разрываться на несколько частей, чтобы уделять всему этому внимание. И эта ее истерика…       Горло сжимается от подступающего плача — еще чуть-чуть, и он просто заревет как маленький ребенок.       — Все было гораздо проще, когда она была рядом, — шмыгает носом, усмехнувшись. — Когда ее не стало, у меня начало все разваливаться. Что бы я не сделал, все не так. Я просто не хочу, чтобы Харука росла без матери, у меня же совсем не получается быть ей тем папой, которого она заслуживает.       — Мистер Каэдэхара, — перебивает его Хэйдзо, подсаживаясь ближе, чтобы положить руку ему на плечо. — Это не так.       Кадзуха прикрывает глаза ладонью, скривив губы, и отворачивается, чтобы он не видел его глупых слез. Ему так непривычно плакать, но сейчас, когда на него все навалилось, хочется забить на все и стать слабым и немощным месивом, не пытаясь изображать из себя что-то, что потянуть не может.       — Вы чудесный папа, — продолжает свою мысль Хэйдзо, мягко поглаживая его по плечу. — Харука всегда хвасталась мне тем, какой Вы у нее крутой, она безумно Вас любит. Некоторые вещи имеют особенный подход, Вы просто… — выдыхает, сглотнув ставший поперек горла ком. — Вам нужно было подготовить ее к тому, что в Вашей семье станет на одного человека больше. Недостаточно просто привести чужую женщину в дом и, грубо говоря, сказать: «Это твоя новая мама». Харука реагирует так, как и должна, потому что в ее понимании мама и папа — одно целое, нерушимое. Она боится, что Вы перестанете любить ее так же, как и… Ее маму. Понимаете?       Глубоко вздохнув, Кадзуха нервно усмехается и кивает, давит пальцами на заслезившиеся глаза. Хэйдзо говорит такие правильные слова, что самого себя ударить захотелось: такой маленький и глупый взрослый, что не в состоянии нести ответственность даже за самого себя.       — Мне безумно жаль, что Вам так много пришлось пережить, — тише добавляет Хэйдзо, бездумно поправляя светлые пряди его волос, что в легком беспорядке касались его шеи и ключиц. — Глупо и банально, но жизнь ведь на этом не заканчивается. У Вас такая замечательная девочка, которая любит Вас всем своим сердцем, — улыбается краешком губ, глядя в мокрые от невыплаканных слез глаза напротив. — Она примет любое изменение в Вашей жизни, если Вы правильно ей все объясните. Не бойтесь с ней разговаривать о таких вещах.       Кадзуха ловит его мягкую улыбку и улыбается сам, ощущая, как на душе становится чуточку легче. Хэйдзо был не обязан, но он все равно уделил ему свое время и внимание, искренне желая помочь, выслушать его проблемы. Он был расстроен его желанием прервать общение, ибо не понимал, почему он принял такое решение. Не понимает и сейчас, потому что его взгляд, его легкие прикосновения и отношение к нему были такими искренними, Кадзуха чувствует, что чужое сердце принадлежит ему. Тогда почему?..       А потом он прокручивает в своей голове только что сказанные им слова, и пазл складывается — Хэйдзо все это время думал о том, что он состоит в отношениях.       — Спасибо, — хрипло слетает с его губ. — Можно тебя обнять?       С его лица вдруг спадает улыбка: Хэйдзо смотрит на него чуть округлившимися от неверия глазами, задержав дыхание.       — Пожалуйста, — едва слышно умоляет Кадзуха, перехватив его руку, что все это время касалась его волос, в свою.       Его ладонь слегка подрагивает, и Кадзуха переплетает их пальцы, крепче сжав их ладони вместе. Хэйдзо опускает голову и кивает через несколько очень долгих секунд, позволяет ему обнять себя, неловко положив руки ему на спину. Кадзуха зарывается носом ему в шею, улыбаясь его ступору, и ненавязчиво гладит по спине, выдыхая в покрывшуюся мурашками кожу шеи. Эта близость ощущается до невозможности правильно — сердце приятно покалывает, ноет от невозможности сделать большее, и в желудке туго скручивается от его запаха, его тихого сопения на ухо, его объятий, таких осторожных и нежных. Внутри все словно рассыпается на маленькие осколки, мягкие, теплые — такое родное чувство.       — Этот диван отвратителен, — шепчет ему в шею Кадзуха, прикрыв глаза. — Пойдем ко мне.       — Я не... — голос застревает в горле, и Хэйдзо прокашливается, тяжело сглотнув. — Мне и так нормально.       Кадзуха отстраняется с легкой улыбкой и, скептично выгнув брови, тихо смеется: Хэйдзо похож на потерявшегося котенка.       — Пойдем, — поднимается с дивана, аккуратно потянув его за руку. — Я не умею спать один, — добавляет он едва слышно, побоявшись того, что его могут неправильно понять.       Но Хэйдзо лишь неловко улыбается, прикусив губу, и голову вниз опускает, усмехнувшись. А потом послушно поднимается, крепче схватившись за его руку, и идет следом, совершенно забыв о своем телефоне, что должен будет прозвенеть в шесть утра — хотел тихо смыться ранним утром, не желая пересекаться с хозяином квартиры.       Кадзуха забирает подушку и, не отпуская руки, тащит его наверх. Хэйдзо, улегшись на его кровать, жмется к самому краю и неловко заворачивается в край одеяла — это вызывает у Кадзухи глупую улыбку. Он подползает к нему почти вплотную и, прижавшись к его спине, обнимает, тыкается носом в затылок, улыбнувшись тому, как Хэйдзо выпрямил спину, вжав голову в плечи. Щекотно.       — Доброй ночи, — произносит шепотом, приложив раскрытую ладонь к его груди.       Перед тем, как полностью погрузиться в сон, Кадзуха ощутит что-то теплое на своей руке: Хэйдзо возьмет его ладонь в свою, прижав к самому сердцу. Ощущение живого и теплого, близкого сердцу — то, чего ему не хватало так долго.       Так спокойно ему давно не засыпалось.