Полюби меня, если сможешь

Вечером, когда непривычно тихий рабочий день уже подходил к концу, Пригов и Батя сидели в кабинете у генерала, обсуждая несостоявшуюся диверсию, неожиданное появление лже-Круглова и то, что генералу удалось узнать по этому поводу. Узнать, впрочем, мало что удалось. Если совсем честно — почти ничего. Из внятных ответов, которые Пригов услышал от своих разнообразных знакомых, стало известно только то, что несколько лет назад лже-Круглов смог сбежать прямо во время этапирования — и на этом все. Розыск беглого преступника по горячим следам результатов не дал, а со временем история как-то заглохла, хотя «Круглов» до сих пор числился в розыске. Диверсант он и есть диверсант, столько времени ухитрялся скрываться, никак не засветившись…       — Михалыч, а ты вообще в курсе, что твоя Мурашова учудила? — сменил тему Пригов, разливая по чашкам душистый чай, присланный ему каким-то старым знакомым прямиком из Китая.       — Что учудила? — вроде бы удивился контр-адмирал, слово «твоя» пропустив мимо ушей с привычной невозмутимостью.       — На-ка, полюбуйся, — генерал потряс в воздухе каким-то листочком. — Рапорт мне сегодня притащила на перевод. И не куда-нибудь, а в аналитический отдел! То, понимаешь, сама в бой рвется, лишь бы с бумажками не сидеть, а тут нате вам! Булатов спокойно кивнул, делая глоток чая.       — Ну все правильно. Не хватало ей еще в ее положении по полям скакать.       — В каком таком положении? Михалыч, ты о чем вообще?       — В каком-каком! В деликатном. Беременна наша Мура. Генерал от неожиданности выронил чайную ложку, уставившись на Булатова во все глаза.       — Вот те раз! А ты-то откуда знаешь? Начальству, значит, ничего не доложила, партизанка, а…       — Пригов, там твой приятель из ФСБ на связи, говорит, какая-то важная информация, — донеслось от двери, и генерал встрепенулся. Багира, появившись на пороге кабинета как нельзя вовремя, избавила Батю от необходимости отвечать.

***

В парке было очень красиво и очень тихо. Первые пожелтевшие листья шуршали на асфальтированной дорожке, подхваченные легкими порывами ветра; шелестели деревья, слегка покачивая зелено-золотыми ветвями. Изредка попадались навстречу усталые жители ближайших многоэтажек, решившие срезать путь с работы домой через парк — а в остальном царило безлюдье. Для детей и мамочек с колясками уже поздно, для собачников и влюбленных парочек — еще рано. А самое главное — здесь точно не было риска встретить кого-нибудь из сослуживцев. Сотрудники КТЦ этот парк, находившийся совсем недалеко от Центра, почему-то не жаловали, а если приходила охота прогуляться после рабочего дня, предпочитали крошечный скверик в противоположном конце длинной улицы.       — Пока погода позволяет, каждый вечер здесь будем гулять, — непререкаемым тоном заявил Булатов, держа Женю под руку. — Тебе сейчас свежий воздух, витамины и положительные эмоции нужны в первую очередь. Мура, остановившись и развернувшись к нему, легко рассмеялась. Усталые глаза сверкнули лукавством.       — Вот как? Ну тогда последний пункт можем осуществить прямо сейчас… — и чуть приподнялась, потянувшись к губам. Мужские ладони тут же с непривычной осторожностью опустились на талию, и Женя блаженно закрыла глаза, безоглядно растворяясь в этой тихой уверенной ласке. Когда Булатов все-таки отстранился, Мура заметила, как изменился его взгляд: еще недавно был задумчивым, даже загруженным, а сейчас вдруг стал серьезным и напряженным. Теплая жесткая ладонь бережно коснулась ее щеки, и Мура встревоженно заглянула в глаза командиру.       — Ты чего? Булатов тяжело выдохнул, не отпуская ее. Даже просто озвучить навылет пробившее осознание он бы не смог. Простое и безжалостное осознание: всего этого просто могло бы не быть. Она могла его не дождаться. Она могла вычеркнуть его из своей жизни и все же выйти за Ионова замуж. Она могла бы не простить его никогда и не позволила бы приблизиться. Он мог бы не решиться и не сделать тот самый верный шаг. В конце концов, он мог бы просто не узнать, что это значит — отчаянная и беззаветная любовь этой девочки, пробудившая в нем что-то… Что-то, чего он сам о себе не знал.       — Ничего, Жень, — сказал очень тихо. — Ничего. Просто хотел сказать спасибо. За то, что ты… что вы у меня есть. Женя вспыхнула улыбкой, крепче прижимаясь к нему. И, как всегда в такие минуты, Булатов понял с пугающей остротой: только так правильно. То, что есть сейчас — единственное и неоспоримое доказательство, что так и должно было быть. И никакого другого исхода… Они в полном молчании шли по аллее, и Мура тихо улыбалась, вдыхая пряный осенний воздух и чувствуя руку командира на своем локте. Даже говорить о чем-то казалось необязательным — это умиротворенное безмолвие окутывало невесомым теплом, согревая изнутри. А он вспоминал. Вспоминал то, что осталось в далеком прошлом, истершееся за давностью лет. Как, совсем зеленый еще офицер, мотался по заданиям и горячим точкам, движимый лишь двумя вещами, по-настоящему важными: выполнить задание и остаться в живых. Именно в этом порядке. А где-то там, в другом мире, где не было выстрелов, взрывов, предательств, борьбы за жизнь, боевой задачи, оставалась Маринка — сначала просто жена, потом… потом уже мама. Короткая передышка между заданиями, когда она успела сказать ему, что ждет ребенка — и снова в бой. «Покой нам только снится»… А по возвращении — крошечный комочек, сопящий в кроватке. И усталый, даже без раздражения, вердикт жены: «Вечно у тебя, Булатов, все не как у людей…» Наверное, Марина по-своему была права. И он был прав по-своему. Если Родина позвала — ей не отказывают… Он ничего с ней не разделил. Не таскал ей килограммами фрукты; не возил к врачу на обследования; не выслушивал горестное «господи, какая я толстая!»; не чувствовал под рукой первые толчки дочери, беспокойно ворочавшейся в мамином животе; не покупал смешные погремушки и плюшевых зверей; не собирал детский манеж, ругаясь на все лады; не встречал жену с цветами возле роддома… Ничего из этого он не знал. Все забирала служба… И вот, спустя столько лет… Второй шанс, еще одна попытка, неловкая радость внезапной надежды. В этот раз все должно быть иначе. В этот раз все должно быть.