Полюби меня, если сможешь

За годы, проведенные бок о бок, Багира прекрасно изучила Булатова — насколько это вообще было возможно при его достаточно сдержанном и невозмутимом характере и с его привычкой на первое, второе и даже третье место ставить службу, а эмоции и чувства оставлять где-то на десятой позиции списка приоритетов. Но теперь, наблюдая за нервно расхаживающим по комнате отдыха командиром, Рита прекрасно видела, что он на взводе. А если проще — в самом настоящем бешенстве.       — Нет, Багира, я, конечно, за время службы всякого повидал! — Батя замер у окна в коридор, заложив руки за спину — суровый, прямой, весь как взведенная пружина. — Но такое… Оставить своего бойца, девчонку, одну, без прикрытия, без оружия толком, наедине с толпой отморозков! И даже не вернуться за ней, ничем не помочь… Это… Да у меня даже слов таких нет!       — Бать, да не накручивай ты себя так! — Рита встала, включила чайник, принялась греметь чашками, возясь с приготовлением чая. Булатова нужно было срочно как-то отвлечь. — В одном Мура права, все же обошлось…       — Ничего себе обошлось! — взвился контр-адмирал. Но Багира, не давая ему дальше развить тему, спокойно продолжила:       — … Все уже произошло. Так какой теперь смысл после драки кулаками махать? А по поводу командира этого недоделанного… — Багира нахмурилась и поджала губы, выражая свое отношение к выходке начальника Мурашовой, — с ним и без тебя разберутся. Не морду же ему бить, в самом деле! Суд разберется. В лучшем случае из армии выгонят с треском, а в худшем… Слушай, Бать, — Рита иронично прищурилась, резко меняя тему, — я тебя таким заведенным еще никогда не видела. Так сильно за Муру переживаешь?       — А ты как думаешь? — огрызнулся Булатов. Взял со столика чашку с горячим чаем. — Нет, но этот майоришка-то каков!.. Да и я тоже хорош, — заметил вдруг, хмуро глядя прямо перед собой. — Ведь даже не понял, что с Женькой что-то не то происходит. Она как перевелась, сама не своя была, на службу шла как на каторгу… А я… Эгоист несчастный!       — Бать, ну ты себя-то не вини. Кто же знал, что так получится.       — А я должен был знать, понимаешь! — снова повысил голос Булатов, резко развернувшись к Багире. — И знать, и видеть, и защищать ее! После того, как мы… у нас с ней… ну, ты понимаешь. Она же теперь для меня не боец! А я все по привычке какую-то дистанцию пытался держать, себя контролировать, в душу к ней не лез… И вот что из этого вышло. Багира только покачала головой, сочувственно смотря на контр-адмирала.       — Но ты же ни в чем не виноват… Булатов опустил голову, избегая понимающего взгляда коллеги.       — Виноват, Багира, еще как виноват. Мы в ответе за тех, кого приручили…

***

Утром Булатов проснулся на два часа раньше будильника. Спешить было некуда: в командировку, неожиданно назначенную Приговым, он собрался еще вчера вечером. И по идее, следовало хорошенько отдохнуть перед длительным перелетом и рабочей суетой на новом месте, но сна не было, что называется, ни в одном глазу. Мы в ответе за тех, кого приручили… Он, как оказалось, нести ответственность за других попросту неспособен. Вне службы, вне боевых задач, вне опасных заданий, в спокойной мирной жизни — нет, неспособен. Марина, бывшая жена, когда-то и бросила его именно из-за этого: он не смог поставить семью выше службы. Защищал своих ребят, бился за них до последнего, вытаскивал из самого пекла… А вот сберечь семью, удержать то, что рушилось, не сумел. Наверное, именно поэтому все его отношения с другими женщинами не заходили дальше постели. Он весь был в службе, весь, целиком и полностью, отдавался этому единственному смыслу холостяцкой неприкаянной жизни — и точно также, как его женщины не хотели делить Булатова с его работой, сам Булатов не испытывал никакого желания ради отношений жертвовать службой. А вот Женька пожертвовала. Легко, просто и не задумываясь. Поступила так, как ей подсказывало влюбленное сердце… Его еще никто и никогда так не любил. Самозабвенно, самоотверженно, преданно. Он видел, чувствовал, что нужен ей — просто нужен, честно, абсолютно, безоговорочно, любой ценой. И эту цену она едва не заплатила собственной жизнью… А он, старый дурак, даже не осознал всей серьезности ситуации, принимая ее любовь как нечто само собой разумеющееся и ее жертву принимая как должное. Действительно — самый настоящий эгоист… Невольно, сами собой всплывали в памяти какие-то детали, мелочи, кадры — такие обыденные, повседневные, ничем не примечательные. Дурацкая привычка Женьки выскакивать из ванной босиком и лучисто улыбаться в ответ на его ворчливое: «Мурашова, пол холодный, простудишься же!» Звон посуды утром на кухне и неизменный чай, который она училась как-то особенно заваривать специально для него. И еще одна привычка — будить, устроив голову у него на груди и щекоча шею спутанными со сна волосами. И какие-то бесконечные баночки, тюбики и флакончики, загромоздившие полочку в ванной. И нежный грустный голос в трубке, когда у них не получалось встретиться из-за очередного завала на службе. И… И он сам не заметил, как много Женьки стало в его жизни. Закружило, подхватило, затянуло бешеным водоворотом — он и сам не понял, как так получилось. Одна-единственная безумная, спонтанная ночь, один необдуманный поступок, когда все вырвалось из-под контроля — и как далеко все зашло… И с каждым днем ему все сложнее было представить свою жизнь без Женьки — вот такой неугомонной, переменчивой, взбалмошной, в чем-то лукавой, соблазнительной и хитрой женщины, в чем-то легкомысленной, несдержанной, непосредственной девчонки… Что-то совершенно новое, странное, незнакомое она привносила в его жизнь — легкую нотку хаоса в размеренно-устоявшиеся будни, какое-то свежее дыхание непоследовательности, юности, страсти и нежности… Она не была идеальной, правильной, безупречной — за многие годы в роли командира Булатов научился безошибочно читать людей, видеть их сильные и слабые стороны — и в Муре, пожалуй, этих слабых сторон было даже многовато для бойца элитного спецподразделения. И в этом, наверное, заключался секрет ее очарования, ее привлекательности — в этих эмоциях, нелогичностях, недостатках. В его жизни, где все давным-давно было разложено по полочкам, всем мыслям, поступкам и чувствам было отведено свое место, наверное, именно этого и не хватало — некой необдуманности, сумасбродности, искры. Они как-то удивительно уравновешивали друг друга: он ее — строгостью, сдержанностью, непоколебимой уверенностью в своей правоте; она его — своей горячностью, импульсивностью, живостью. И вот теперь это равновесие пошатнулось. Пошатнулось от одной очень простой мысли: не отпусти он Женьку тогда, ничего бы этого не случилось. Ни этого конфликта в новой группе, ни опасной спецоперации, ни угрозы для жизни, ни этого ранения, лишь чудом не обернувшегося ничем серьезным… Это в «Смерче», зная, что она рядом, полностью контролируя ситуацию, он мог быть уверен, что с ней ничего не случится — насколько в этом вообще можно было быть уверенным с их работой. А там, среди чужих, враждебно настроенных коллег… О какой уверенности могла идти речь? Он не имел права ее отпускать. Но — впервые за долгие годы — так сильно позволил себе поддаться эмоциям. И что из этого вышло… Булатов закинул руки за голову, рассеянно наблюдая, как сквозь плотные шторы робко сочится блеклый рассвет. Решение пришло очень простое и жесткое. Даже, наверное, слишком жестокое и несправедливое по отношению к Женьке… Но по-другому поступить он не мог. Иного выхода нет…