New Game+ - Wishes of the Black Heart

Когда веселье затихает, возвращается неуверенность, от которой так удачно отвлекала Хан Суен. От Игриса не было ни слова, но Докча мог надумать себе всякого и не решиться честно сказать, чтобы на ночь он катился куда подальше. Джинву нерешительно замирает перед дверью. Входить или нет? Уйти или остаться? Ноги сами уносят в темноту коридора. Это не бегство, это разведка. Патруль. И где-то в холле этажа он видел потрепанный торговый автомат — надо проверить, отель выглядит довольно заброшенным, там могло что-нибудь остаться. <Ваше величество…> Игрис. Внутренности скручиваются между собой и стремительно леденеют. <Ваш Избранник беспокоится, что вас долго нет> Он еще не спит? От Игриса приходит целая волна неодобрения, от которой ему снова хочется смеяться. Хм. Кажется, это уже нервное и ему тоже не помешал бы отдых. Только желания нет. Обо мне… не спрашивал? <Сомневаюсь, что Избранник станет со мной говорить> Он хмурится. Докча очень хорошо воспринял его тени — ну, Игриса, с остальными Джинву его пока не знакомил, опасаясь чересчур бурной реакции от некоторых (да, Беру, да), — и вроде бы уже неплохо поладил с Игрисом, так почему… Игрис молчит, но совершенно очевидно, что ему весело. Джинву останавливается. Что-то не так. У Игриса своеобразное чувство юмора, но… О. Скажи Игрису, да? От затапливающего облегчения снова хочется смеяться, но он ограничивается глупой улыбкой, которая не сходит с его лица все время, что он копается в автомате. Запашок из разбитого стекла тянет чудный, но и вполовину не такой яркий и сногсшибательный, как можно было ожидать — очевидно, срабатывает та же магия, что контролировала разложение тел в метро. За месяц вся готовая еда безнадежно испортилась, но бутылки и шоколадки уцелели — что им сделается-то. Он выгребает все, что было в неповрежденной упаковке — инвентарь резиновый и в нем ничего не портится, а иметь запас еды, не зависящий от доступа к игровому магазину, точно не будет лишним в сценарии, где отсутствие трехразового питания может убить в буквальном смысле, — немного, но на пару перекусов хватит, остальное придется докупать или ловить самостоятельно. Больше в холле смотреть не на что. Панорамные окна разбиты снаружи — осколки серебрятся по всему полу и хрустят под подошвами, если он не заглушает шаги специально, — и служат единственным источником света, но снаружи пасмурно и, кажется, снова собирается дождь. Джинву прислушивается к ощущениям — на этаже точно никого, копошение сверху тоже стихло, — и поворачивает обратно. На середине пути его настигает недовольное ворчание Игриса — кое-кто так и не лег спать — и не сорваться на бег оказывается сложнее, чем убивать Цербера без прокачки. Но Цербер уже много тысячелетий как мертв, а Джинву подходит к двери быстрым шагом. Быстрым. Шагом. Ясно вам? Дверь он открывает под многоголосое хихиканье — очень тихое, но все равно слышимое. Они же не думали, что он не услышит происходящее в его собственной голове, нет? — и едва не захлопывает ее обратно, запоздало подумав, что можно было и постучать. — Джинву…а? — неуверенно окликает его Докча, но с тем же успехом он мог кричать и бросаться вещами — Джинву, забывая дышать, глотать и моргать, пялится на него. — Джинву-сси? Его передергивает. Это что еще за хуйня? — Хен, — укоризненно выдает он, и Докча только что не подпрыгивает на кровати. Упс. Он не собирался вкладывать лишнего в интонации, но… его бедро такое белое, что почти сливается с полой гостиничного халата, а ведь совсем недавно на этом месте обуглившаяся от нестерпимого жара кожа трескалась от малейшего движения и потребовалось не один и не два эликсира, прежде чем ожог начал затягиваться, а тело Докчи перестало напоминать перетянутую струну от боли. — Мы же договаривались. Лицо Докчи отражает целую бурю эмоций — от облегчения до смущения — прежде чем он вскакивает на ноги, машинально поправляя полы плотно запахнутого халата и заодно возвращая Джинву способность нормально соображать. Это странное движение — словно оборванное на середине, — и он вцепляется в него со всей вновь обретенной ясностью. Он почти уверен, что Докча хотел броситься к нему (хотелось бы думать, что в объятия, но некоторые мечты пока могли оставаться только мечтами), но почему-то передумал. Странно. Джинву бы легко понял нежелание близкого контакта: несмотря на дикий тактильный голод, Докча все еще продолжал сторониться чужих прикосновений, плохо справляясь с эмоциями, и после всего пережитого мог отчаянно нуждаться в покое и пространстве. Но почему-то все выглядело так, словно его звезда внезапно засомневалась, что ИМЕЕЕТ ПРАВО его касаться. Что, разумеется, полнейшая чушь — он не только не пытался ставить какие-то границы, но и всячески подобные желания поощрял, но болезненная нерешительность мерцающих созвездий говорила об обратном. — Докча-я, — говорит Джинву, сокращая просто недопустимое расстояние в два шага и подхватывая ладони звезды в свои. — Я, кажется, просил меня не ждать. Ответом становятся опущенные ресницы, прячущие от него звездные озера. Докча смотрит на их переплетенные руки, и Джинву немедленно поднимает одну из них к лицу и касается губами пальцев. Докча отдергивается так быстро, словно он его укусил. — У тебя руки замерзли, — указывает на очевидное Джинву. Пальцы были словно ледяные, а ноги наверняка еще хуже. Он не уверен, можно ли так заболеть в этом новом мире, но разве это повод оставлять все как есть? Его звезда совершенно не умеет заботиться о себе, а единственное, что есть в междумирье, помимо тьмы, это пронизывающий холод. — В кровать, Докча-я. *** Загнать этого идиота в кровать оказалось проще, чем уложить спать: долгий душ вместо ожидаемого расслабляющего эффекта высвободил откуда-то заряд абсолютно нездоровой энергии, и теперь Докча упорно напоминает перегулявшего ребенка, неспособного заснуть. Не то чтобы Джинву имел что-то против: насколько он успел понять, его глупой звезде даже в голову не приходит отдыхать, пока он не отключается от усталости, и бороться с этим бесполезно. Лучшее, что ему удавалось до сих пор, это подлавливать его в моменты, когда тело уже сдалось, а мозги еще не поняли, и перемещать в ближайшее пригодное для сна место. Чаще всего это оказывалось его собственное плечо — более безопасного места Джинву придумать просто не мог, и Докча пока успешно подтверждал его теорию, доверчиво расслабляясь у него под боком. Бок, плечо и весь остальной набор Сун Джинву были полностью в его распоряжении 24/7, но Докча вспоминал об этом обычно не раньше… ладно, не вспоминал вообще, каждый раз удивляясь, когда просыпался, свернувшись у него под боком. Джинву заверял его, что все в порядке, он не против, и Докча стремительно носился по своим делам, отчаянно алея ушами. И всех все устраивало. — Ладно, давай тогда поедим, — примирительно предлагает он, когда зажатая в угол звезда нехотя сдается и забирается на кровать, подобрав под себя ноги. Докча немедленно трясет головой, но у Джинву уже готов железный контраргумент. — Я понимаю, что не хочешь, но сценарий уже начался и поесть все-таки придется. Три раза. — Не жалуйся потом, если меня вырвет, — недовольно бурчит Докча в ответ, но пачку крекеров и сладкий напиток с кусочками (предположительно) алоэ берет. Двадцать минут спустя Джинву может наблюдать, как он увлеченно собирает пальцами оставшиеся внутри упаковки крошки и отправляет в рот, довольно причмокивая каждый раз от сильного привкуса специй. Когда заканчиваются даже крошки, Докча принимается вертеть в руках банку от напитка, явно прикидывая, получится ли допить то, что еще плещется на донышке. Смотреть на это почти больно. Джинву почти физически плохо от того, как его звезда цепляется за мелочи, едва ли вообще заслуживающие его внимания. Пачка печенья, банка газировки… Докча так отчаянно пытается растянуть их на подольше, сражаясь с самим собой, словно это последние снеки во вселенной, что даже не осознает, насколько очевидны его действия для стороннего наблюдателя. Что ему достаточно даже не попросить — намекнуть, и Джинву достанет ему все, что он захочет, даже если этого не существует в их мире — в конце концов, всегда есть другие. Он бережно вынимает пустую банку из на мгновение задеревеневших и сразу же расслабившихся пальцев и заменяет ее на полную. Докча растерянно хлопает на него глазами, прежде чем снова их опустить, разглядывая новый напиток. С другим вкусом — Джинву замечает это только теперь, но (на других этажах тоже должны быть торговые автоматы, там наверняка будет именно тот вкус, который понравился его звезде) Докча уже делает осторожный глоток. Потом еще один, и еще, облизывает губы, и Джинву медленно, по одной расслабляет готовые к рывку мышцы. Удивленное выражение его звезды нехорошо царапает что-то внутри. Это неправильно, что ДОКЧА удивляется вкусу газировки. То, что он сам не помнит, какая она на вкус, это вполне нормально — он забыл и куда более важные вещи за проведенное в небытии время, но Докча пробует ее так, словно никогда не делал этого раньше. Словно за всю свою жизнь в этом мире ему ни разу не довелось попробовать обычной газировки. Ему категорически не нравится вывод, который можно сделать из этого наблюдения. — Вкусно, — говорит Докча, понятия не имея, что собственноручно подписывается под только что вынесенным этому миру приговором. Еще одним. Джинву устал считать, сколько раз уже собирался здесь все уничтожить, но это не страшно, Беру напомнит. — Но тебе не стоило… — Докча. — Он закатывает глаза. Он не готов снова начинать этот разговор из-за одной банки газировки. — Это просто газировка. — Ты мог выпить ее сам. — Но решил отдать тебе, — напоминает Джинву, глядя на знакомое упрямое выражение. — Потому что тебе захотелось еще. И, — добавляет он раньше, чем Докча успевает открыть рот, — у меня есть еще. На случай, если тебе снова захочется. Докча прячется за еще одним глотком. — Крекеры тоже, кстати. — Ты ужасный человек, Джинву-а, — в первый раз с момента встречи после выходки шерстяного ублюдка смеется Докча, и у него внутри наконец-то развязывается один из узлов. Но сколько же их там еще осталось! Молчание растягивается, захватывая все больше и больше минут, но Джинву не против провести их, рассматривая свою звезду. Мешки под глазами, потускневшая кожа, ставшая еще бледнее и прозрачнее, — ничего из этого не способно скрыть его ошеломляющую красоту, но служит тревожными звоночками, что он опять сделал что-то неправильно. А когда он делает что-то неправильно, его драгоценная звезда страдает. Если бы он только говорил из-за чего! Джинву может и готов подстраиваться под его нужды, но почему-то Докча упорно игнорирует все его предложения. Словно не хочет принимать от него ничего, что стоит больше обычного зелья, и это, на минуточку, просто какой-то абсурдный уровень абсурда. Звяканье полуденной встречи выдергивает его из мрачных размышлений. {КДЧ: у теб…} Сообщение обрывается так внезапно, что Джинву разворачивается к Докче даже быстрее, чем успевает оформить порыв в мысль — и это оказывается достаточно быстро, чтобы заметить, как у Докчи на мгновение удивленно распахиваются глаза. Он тоже не ожидал, думает Джинву, прежде чем ему резко становится не до этого — Докча неожиданно хватается за голову и пытается скрутиться в позу эмбриона. Он оказывается рядом в мгновение ока, наплевав разом на любые приличия и неловкость, но проблема в том, что он понятия не имеет, что делать. Видимых ран на теле нет, о невидимых должно было позаботиться зелье исцеления и даже в энергии не чувствуется ничего постороннего… Строго говоря ее вообще не особо чувствуется, понимает Джинву, и, подчиняясь больше интуиции, чем здравому смыслу, прижимает пальцы свободной руки к мокрому от пота виску. Он помнит свою прошлую ошибку и, как бы ему не хотелось снова услышать тот стон, жестко контролирует поток энергии. Чистая сила вливается в опустошенные далеко за пределы безопасного и безболезненного уровня каналы по капле, больше обозначая свое присутствие, чем по-настоящему наполняя, но Докча немедленно перестает пытаться скрутиться в плотный клубок. И через пару секунд отталкивает его дрожащей рукой. — Все в порядке, не нужно, — тихо, словно собственный голос причиняет ему боль, просит Докча, и Джинву крайне неохотно забирает руки. — Я просто… устал. Заминка совсем небольшая, но она есть, и в случае его звезды подобные мелочи значат невообразимо много. Устал… Он не назвал бы это усталостью. Истощением — пожалуй, изнурением — может быть, но словом, так и просящимся на язык (и которое его звезда явно еще не готова услышать), было «измученный». Физически он в порядке — относительно, конечно, но хроническое недоедание и недосып могли считаться для него нормой, — но разум, хоть и не утратил своей завораживающей остроты, оказался не в состоянии справиться с внезапной встречей с прошлым. Джинву сам не уверен, как он отреагировал, если бы ему пришлось столкнуться с чем-то из прошлой жизни. Дерьма в ней хватало, но все оно было иного сорта, и раны, которые оно оставило на нем, уже давно перестали кровоточить. Слишком давно. Так давно, что было просто глупо сравнивать себя, прожившего две человеческих жизни и влачащего существование монарха на протяжении миллиона лет, и едва начавшую свое восхождение звезду, для которой воспоминания о нанесенных ранах все еще были слишком свежи. Что такое несколько лет для сияющей сквозь тысячелетия и галактики звезды? Осколки прошлого — зазубренные края, острые грани, раздирающие тела и души с одинаковой легкостью, — в его собственных ранах давно истерлись в пыль и были развеяны в пустоте между мирами, но тело его звезды все еще было усеяно зияющими ранами, невидимыми, но причиняющими вполне реальную боль. Сегодня он окровавленными руками вытащил один из осколков, но пройдет еще немало времени, прежде чем рана сможет затянуться окончательно. — У тебя должно быть так много вопросов, — продолжает Докча, когда понимает, что возражений не будет. Джинву мог бы поймать его на неуклюжей и наспех выдуманной лжи, но зачем? Поиграть на нервах и без того измученного компаньона? — Насчет того, что случилось… сегодня. Докча нервно облизывает пересохшие губы и не смотрит в глаза, делая вид, что всецело поглощен ощипыванием пояса от халата у себя на коленях. Джинву накрывает его руки своей. — А тебе хочется на них отвечать? Пальцы под его ладонью дрожат и продолжают рвать злополучный поясок, кажется, без участия их хозяина вообще. — У тебя есть полное право их задавать, — Докча увиливает от ответа, но его нежелание настолько очевидно, что замаскировать его легкомысленным тоном просто нереально. Хотя он и не особо пытается, явно ожидая шквала личных и откровенных вопросов. Не на того напал, Докча-я. — Тогда я не буду спрашивать, — вот теперь он вскидывается почти мгновенно, и Джинву демонстративно пожимает плечами под растерянным взглядом своей звезды. Созвездия в темных безднах беспорядочно вспыхивают и гаснут, выдавая его с головой. — Но если захочешь выговориться — я всегда рядом. Докча смотрит на него своими нереальными глазами, эмоции в которых сменяют одна другую в бешеной звездной пляске. Джинву даже не пытается их распознавать — слишком быстро, слишком много — и терпеливо ждет, продолжая поглаживать оставленные ему на растерзание руки, пока его звезда пытается справиться с неожиданным штормом. Он готов просидеть так еще одну вечность, но Докча моргает — и водоворот сменяется темной гладью бездонного омута, в которой отражается настолько отчаянная, настолько яростная надежда, что Джинву немножко забывает, как дышать. И черное сердце, забившееся пойманной птицей где-то в горле, совершенно не помогает. — Ты правда не злишься? — А я должен? Вопрос настолько бессмысленный, что он даже не видит смысла отвечать. Единственный, на кого он должен злиться — это он сам, оказавшийся неспособным оградить самое драгоценное, что когда-либо было в его жизни, от ненужной боли. Если кто-то и имеет право сейчас злиться — это Докча, но, кажется, подобное этому дураку даже в голову не приходило. — Я использовал тебя… — Разве я не сказал тебе делать именно это? — перебивает Джинву. — Используй меня, как тебе заблагорассудится, Докча-я. — Это не… — Докча-я. — Ты не.! — Докча-я. — Да послушай.! — Докча, — зовет он, ослабляя контроль и шепча имя как молитву своему единственному божеству. В голосе — лишь малая часть того, что он чувствует на самом деле, но даже эти крохи заставляют его звезду замереть. — Докча. Джинву придвигается ближе. Кровать прогибается под его весом, Докча пошатывается, и их колени соприкасаются. Случайное касание обжигает даже через три слоя ткани, заставляя оба сердца ускоряться в геометрической прогрессии. Джинву не знает, что творится с его лицом — или у него за спиной, где беспорядочно плещется теневая энергия, подстегнутая черным сердцем, — но Докча отворачивается, пряча глаза, и улегшееся было недовольство вспыхивает с новой силой. Разве он так много просит? — Докча, — как заклинание повторяет Джинву, обхватывая его за подбородок и вынуждая поднять лицо. Созвездия мерцают и кажутся лиловыми, отражая огонь в его собственных глазах. — Докча. Докча укладывается подбородком на его ладонь, и пугающе отстраненное выражение сменяется привычной хитроватой ухмылкой. Взгляд снизу вверх через завесу длинных ресниц должен быть кокетливым, но Джинву без колебаний записывает его в орудия массового поражения: если его звезда когда-нибудь посмотрит на кого-то еще таким взглядом, ему придется убить всех свидетелей. — Я понял, — заявляет Докча, даже не догадываясь, куда стремятся его мысли. — Тебе просто нравится повторять мое имя, да? Джинву улыбается. — Поймал меня, — он бы развел руками, но для этого пришлось бы оторвать их от Докчи, поэтому обойдется без театральных жестов. — А что? — Это смущает! — Ну, тогда можешь повторять мое, — предлагает он, и Докча все-таки бьет его по спине. — Джинву-а, — смеется он при этом, и Джинву даже не пытается уворачиваться, лишь притворно ойкает после каждого тычка. — Джинву-а, Джинву-а… *** [Созвездие Скрытый интриган считает, что вы хорошо справились.] — Давно тебя не было, — говорит Джинву висящей перед носом табличке, чувствуя себя невероятно глупо. По ощущениям — как разговаривать с домашним питомцем или комнатным растением и на полном серьезе ожидать ответа. Он ведь даже не знает, слышит ли его этот надоедливый ублюдок или покатывается со смеху, глядя как он тут изгаляется перед зеркалом. Но… честно говоря… с его раздражающими комментариями к месту и не очень было веселее, чем без них. [Созвездие Скрытый интриган спрашивает, неужели вы успели соскучиться.] На это он отвечать не собирается. [Созвездие Скрытый интриган говорит, что за вмешательство приходится дорого платить.] Джинву поднимает бровь — его отражение в зеркале делает то же самое, — и возвращает ее на место. В этой фразе есть смысл, даже если она звучит как заезженное клише. Они ведь на стриме, ничего удивительного, что за каждый чих приходится платить, а без помощи наглого ублюдка он мог бы еще долго бегать по городу в поисках Докчи. — Спасибо, — скорее артикулирует, чем на самом деле произносит он, но ублюдок, разумеется, прекрасно его слышит. [Созвездие Скрытый интриган советует вам не привыкать к халяве.] Вот и благодари его после этого. *** Когда он выбирается из ванной, Докча все еще не спит. Лежит, где Джинву его оставил, когда тот окончательно выдохся от смеха и мог только всхлипывать, и увлеченно копается в телефоне. Сна, естественно, ни в одном глазу, равно как и попыток хотя бы влезть под импровизированное одеяло, хотя в номере далеко не жарко. Все-таки надеяться на что-то другое было глупо, а дело стоило взять в свои руки с самого начала. Докча взвизгивает и обеими руками вцепляется в телефон, когда Джинву одним движением переворачивает его на спину. — Хватайся, — говорит он, наклоняясь так низко, что может почувствовать сбившееся дыхание на своей шее, и Докча без колебаний обвивает руками его шею. Джинву подхватывает его под спину, приподнимая вместе с собой, и свободной рукой высвобождает прижатое одеяло. — Отпускай. Улыбка Докчи, когда Джинву бережно опускает его, а не просто роняет обратно, кажется отвратительно ломкой, но тот слишком быстро прячет ее в подушке, чтобы можно было утверждать наверняка. Ну, он и не собирается выяснять — не сегодня, по крайней мере, — и просто накрывает свою звезду спальником с головой. Докча высовывается наружу только через несколько минут, красный и взъерошенный, и немедленно прищуривается. — Что это ты делаешь, Джинву-а? — Ничего? — он не уверен, что сделал не так, но Докча недовольно меряет его взглядом и тяжело вздыхает, прежде чем снова сесть. — Ты не собираешься спать? — А ты? — моментально отзывается Докча, и Джинву так же быстро кивает в ответ. Разумеется, он не собирается, хотя и стоило бы, но перекрученные нервы или не дадут заснуть, или подкинут какой-нибудь неприятный сюрприз во сне, когда большая часть его защиты ослабевает. — В этом кресле? Это нормальное кресло. Красивое даже, дизайнерское, на трех ножках и рассчитанное, кажется, исключительно на комнатных собачек, а не на высоких и красивых монархов. Выглядеть в нем спокойно и расслабленно ему помогает исключительно прокачанная ловкость и немножко лапа Беру под спиной, но о сне, конечно, и речи быть не может. Только другой мебели в номере нет, а снова расстаться со своей звездой Джинву себя заставить никак не может. И, скорее всего, сможет еще не скоро — он шторку в душе задернул, только чтобы не смущать своего и так настрадавшегося сегодня компаньона. Не то чтобы он считал (свое) красивое обнаженное тело поводом для страданий, но сильные эмоции — это сильные эмоции, независимо от полярности. Да и момент был откровенно неподходящий, пусть даже оказаться в настолько комфортабельных условиях им явно доведется еще нескоро. Но что такое время для бессмертных существ? — Джинву-а, не дури, — говорит Докча и, потянувшись, откидывает свободный край одеяла. — Кровать огромная, мы оба поместимся. Он оказывается рядом с кроватью раньше, чем успевает придумать, почему нет. Докча смеется, похлопывая ладонью рядом с собой, и Джинву очень хочет сказать ему, что провоцировать изголодавшегося по его теплу и одержимого желанием присвоить себе все, до чего только сможет дотянуться, монарха подобным образом — огромная ошибка, которая может привести к крайне неприятным последствиям. Условия квеста его ограничивают, конечно, но он и не собирается причинять боль. — Ты же сам мне доказывал, что сон — обязательное условие сценария, — хихикает Докча и осекается, когда Джинву щелчком пальцев развеивает сотканную из теней футболку. Настоящая, прополощенная от крови оборотня, висит в ванной рядом с таким же наспех застиранным незнакомым костюмом, которому его система дала весьма скептическое описание, с которым сложно было не согласиться. [Костюм старого джентльмена Тип: броня Ранг: B Непрактичный, но стильный, если, конечно, вас не беспокоит, что пришлось снимать его с мертвеца.] Сейчас волноваться об этом было уже поздно — лимит приемлемых подарков у его звезды ужасно скромный, но на будущее стоило снова озаботиться дежурной сменой одежды для себя и Докчи. Но, прежде чем разорять игровой магазин, стоило еще раз проверить инвентарь на предмет подходящего им обоим снаряжения — даже средние по характеристикам штучки из его мира были лучше высокоранговых здесь. Ну, или на ранней стадии местная система в принципе не генерировала ничего интересного, оставляя самое сладкое на поздние этапы. — Не бойся, штаны настоящие, — хмыкает Джинву в ответ на распахнувшиеся далеко за пределы разумного глаза своей звезды, и делает вид, что совсем-совсем не замечает, как его взгляд соскальзывает с плеча на грудь и очень медленно проходится по животу, пока не упирается в пояс этих самых штанов. Докча весьма хорош в незаметных взглядах, но вряд ли может даже предположить, что Джинву чувствует каждый его взгляд. Ведь даже самый мимолетный и торопливый все равно ощутимее и тяжелее, чем призрачный интерес его звезды, который он учился ловить тысячелетиями. Чувствовать его интерес сейчас — тяжелый и хорошо ощутимый, цепкий, жадный, ни разу не ослабевший добровольно, — сродни величайшей награде. Привыкший довольствоваться жалкими крохами Джинву буквально купается в нем, но чем больше он получает, тем сильнее желает еще. — Не передумал? — Просто ложись уже! Джинву послушно опускается на свободное место, отказываясь от одеяла. Ему не холодно — кожа все еще горит от ощущения чужого взгляда, и неожиданная близость только подливает масла в этот огонь, хотя расстояние между ними такое, что даже случайно коснуться будет очень сложно. — Просто растолкай меня, если замерзнешь, — предупреждает Докча, подгребая все одеяло к себе. — Ясно? Джинву неубедительно соглашается — Докча демонстративно закатывает глаза, прежде чем повернуться к нему спиной и затихнуть. Он тоже закрывает глаза — сон не идет, но так проще сосредоточиться на чужом дыхании и сердцебиении. Диссонанс между размеренными вдохами и выдохами и заполошным пульсом царапает слух и означает, что его звезда снова не спит, но отчаянно пытается сделать вид. Вряд ли для того, чтобы усыпить его бдительность и выкинуть какой-нибудь самоубийственный номер, конечно, но… Проходит минута, пять, десять, и Джинву уже собирается окликнуть продолжающего притворяться спящим Докчу, когда тот делает это сам. — Ты спишь, Джинву-а? — шепот такой тихий, что его легко пропустить даже наяву, но только не когда все усиленные чувства обращены в слух. — Нет, — отзывается он тоже моментально, не давая своей глупой звезде напредставлять себе глупостей и сдать назад. — Что случилось? Он ждет в ответ осточертевшее «ничего», но Докча его удивляет. — Не могу заснуть, — тихо признается он, прячась еще глубже в одеяло. — Мысли слишком громкие. Джинву хорошо знает, каково это. Он так мало помнит из своей человеческой жизни, но почему-то именно бессонные ночи, когда в голове набатом гремели совершенные им ошибки, он помнит невероятно отчетливо. Джина, Мин Бьенгу, Го Гунхи… тысячи людей, имен которых он не знал и никогда не собирался узнавать. Перевернутое время стерло последствия его неудачных решений, но не сами решения — и не его, принимавшего их в здравом уме и твердом рассудке и взвалившего на себя роль бога, хотя куда больше ему подошла бы роль дьявола. А ведь были и другие, растянутые на века в бесконечной ночи междумирья, когда компанию ему составляла лишь тьма и мысль, что, возможно, Антарес не так уж и ошибался. Да, он был тем еще мудаком, но в одном он точно был прав: предназначение монархов — разрушать, и это не изменится, как бы сильно он не отворачивался от неприятной правды. От безумия короля драконов его спасла одинокая звезда, в последний миг перед погружением в пучину беспросветного отчаяния засиявшая для него во тьме. Теперь пришла его очередь. — Если позволишь, я попробую помочь. — Конечно, Джинву-а, — легко откликается Докча. — Но разве у тебя есть ментальные способности? Смотря что ими считать, но этого он говорить, пожалуй, пока не будет. — Нет, но мне не нужна телепатия, чтобы сделать вот так… Докча ойкает, когда он притягивает его к себе, одной рукой плотно обхватывая за талию, чтобы сразу же предотвратить неминуемую попытку побега. Так и получается: тело в его руках каменеет и мелко дрожит от напряжения в мышцах, пока он пытается избежать соприкосновения, выгибаясь в обратную сторону как плечо лука с оборвавшейся тетивой. Разумеется, Джинву не собирается позволять ему издеваться над собственным телом слишком долго. Он сгибается сам, прижимаясь к своей звезде от плеч до лодыжек так плотно, как только позволяет скомканное одеяло между ними. Теперь Докча дрожит от попыток оставаться неподвижным — инстинкт жертвы, загнанной хищником в угол, — но продолжать так думать ему тоже не позволено. Джинву просовывает руку ему под голову и накрывает ладонью глаза. — Закрой глаза, — шепчет он в так удачно оказавшееся рядом с его губами ухо. — Со мной ты в безопасности, не нужно больше бежать и прятаться. Докча перестает даже дышать, но длинные ресницы царапают кончиками ладонь каждый раз, когда он моргает. Подозрительно часто. — Сосредоточься на мне, — продолжает он, когда лихорадочный трепет немного замедляется. — Думай только обо мне. — Это не сработает, Джинву-а. {СДВ: Не попробуешь — не узнаешь. Не отвечай, я знаю, что ты услышал} Он не говорит вслух, чтобы не разрушать атмосферу. Бессмысленные препирательства гарантировано сведут на нет все его старания, позволив его звезде снова ускользнуть из его рук, когда он отчаянно хочет растянуть это редкое ощущение на как можно дольше. — Только обо мне, — повторяет он, усилием воли замедляя собственное дыхание и сердцебиение, обращаясь к черному сердцу и его медленной, тягучей мане. — Здесь и сейчас есть только мы. Его тень разрастается, обволакивая собой всю комнату и отрезая их от внешнего мира. Это все еще жалкая пародия на то, что он на самом деле мог делать когда-то, и даже такая малость требует от него огромных усилий. Ослабленное тело плохо принимает чистую силу монарха, но не разрушается от нее, поэтому он не видит смысла прекращать ее использовать. Тем более что Докча наконец-то перестает напоминать готовый в любой момент лопнуть кусок металла и едва заметно — настолько, что сам этого наверняка не замечает, — подается назад. Тьма укутывает их с головой, но, в отличие от пустоты междумирья, она уютная и теплая, хотя во всем мире есть только два живых существа, для которых она была и останется таковой. Все остальное она — вечно голодная и алчная — поглотит без остатка. — Спи, моя звезда, — шепчет Джинву, когда Докча окончательно обмякает под его руками, а осторожные контролируемые вдохи сменяются безмятежным сопением. Он даже не замечает, когда проваливается в сон сам.