Оставить детство в прошлом

Душный воздух на пару с одеялом пригвождает к кровати. Подушка под головой точно сделана из камня, неудобно твердая. Вчера, несмотря на мысли, тяготившие разум, засыпать на ней было хорошо. Гуанъяо морщится, открывая глаза. В спальне из-за наглухо закрытых окон царит непроглядная темень: сколько ни всматривайся, а увидишь лишь очертания постели, занавесей и колонн, за которыми такой же мрак. Зажечь бы парочку фонарей, чтобы рассеять тьму, но Цзинь Гуаншань еще спит, и его только рассердит пробуждение светом. Гуанъяо не настроен с утра пораньше слушать ругань в свой адрес. Цзинь Гуаншань любит просыпаться по-другому, и Гуанъяо отлично знает, как именно. Гуанъяо приподнимается на локте и, повернув голову, окидывает взглядом лежащего рядом Цзинь Гуаншаня. Во сне тот принимал свою излюбленную позу на животе и с руками под головой, однако сейчас весьма вольготно раскинулся на спине, бессознательно предоставив всего себя во власть Гуанъяо. Будь Гуанъяо более решительным или, лучше сказать, безрассудным, он мог бы воспользоваться представившимся случаем и попытаться задушить спящего заклинателя. Причин для этого у него предостаточно. К тому же, дело несколько упрощается тем, что Цзинь Гуаншань, ведя разгульный образ жизни, разнежился настолько, что уже не может похвастаться ни быстротой реакций, ни силой. По пьяной лавочке Цзинь Гуаншань охотно делился с Гуанъяо своими мыслями, говоря с откровенностью, присущей нетрезвому человеку. В один из вечеров он, сравнивая себя с юным Цзинь Цзысюанем и восхваляя его таланты и достижения, с некоторой неловкостью признавался, что сам в его возрасте не был так хорош в заклинательском мастерстве. Когда он достиг средней ступени развития золотого ядра, позволяющей заклинателям стареть гораздо медленнее обычных людей, то почти перестал ходить на ночные охоты и меч использовал по большей части для полетов, и то нечасто, отдавая предпочтение повозкам и езде верхом. Без лишней скромности Цзинь Гуаншань считал себя прирожденным политиком и хорошим правителем, каким, по его собственным словам, не был его отец, и каким никогда бы не стал его старший брат, но даже с таким раздутым самомнением у него доставало чести не причислять себя к воителям. Гуанъяо же благодаря регулярным тренировкам стал куда выносливее и сильнее, чем раньше, — у него были бы кое-какие шансы справиться с сонным Цзинь Гуаншанем. Однако безрассудство мало чем отличается от глупости, а Гуанъяо считает себя кем угодно, но только не глупцом. Поэтому, облизав кончики пальцев, он придвигается к Цзинь Гуаншаню. Рука пробирается под одеяло, сразу же нащупывая вялый член. Гуанъяо давно заметил, что нет никакой сложности в том, чтобы возбудить Цзинь Гуаншаня, — то ли Небеса наделили его необычайно чувствительным телом, то ли многолетний опыт играет свою роль. Пройдёт совсем немного времени, и член будет стоять крепко, как нефритовый жезл, с которым они однажды играли. Влажные пальцы скользят по ненапряженному стволу, начиная снизу и поднимаясь вверх, затем возвращаются обратно и ложатся на мошонку, сжимая ее не больно, но ощутимо. В голове пусто — ни единой мысли, зато движения уверенные: привычный утренний ритуал, для выполнения которого не нужно ждать указаний Цзинь Гуаншаня. Еще в прошлом году, по осени, тот оборонил, что был бы не прочь просыпаться вот так каждое утро. Гуанъяо запомнил его пожелание и впоследствии стал прибегать к этой нехитрой уловке, чтобы снизить и малейшую вероятность того, что Цзинь Гуаншань проснется в дурном расположении духа. И теперь, услышав сдавленный стон, Гуанъяо даже улыбается, а Цзинь Гуаншань сладко потягивается, пробуждаясь ото сна. Член в маленькой ладони уже налился тяжестью, отчего двигать рукой становится легче. Правда, слюна успела высохнуть, и приходится прерваться, чтобы смочить пальцы. — Да… — едва слышно бормочет Цзинь Гуаншань, когда Гуанъяо снова прикасается к возбужденному органу, и шумно сглатывает, поддаваясь бедрами вверх. — Да… Их с Гуанъяо движения слаженные и размеренные, они не мешают другу другу — напротив, помогают Цзинь Гуаншаню приблизиться к пику наслаждения. Наблюдая за темными очертаниями его силуэта, Гуанъяо раздумывает, не стоит ли предпринять что-то еще. Может, поцеловать или захватить губами наверняка затвердевший сосок? Но ни того, ни другого он сделать не успевает. — Быстрее, — выдыхает Цзинь Гуаншань и начинает чаще толкаться бедрами в сжатый кулак. Гуанъяо слушается и все-таки целует его, заглушая несдержанный стон, когда Цзинь Гуаншань кончает. Рука становится влажной уже не от слюны. Разомлевший Цзинь Гуаншань притягивает Гуанъяо к себе, укладывая его голову на свое плечо. Некоторое время они лежат молча. По спине, касаясь кожи самыми кончиками, гуляют пальцы, и это приятно так же, как прижиматься к теплому боку. Попервости было жарко, а потом на плечах осела непонятно откуда взявшаяся прохладца. В попытке согреться Гуанъяо льнет к Цзинь Гуаншаню, обвивая его тело левой рукой, и касается его ног холодными ступнями. Цзинь Гуаншань вздрагивает, но ничего на его самовольство не говорит. Он доволен пробуждением, а Гуанъяо доволен тем, что от него не требуют большего. В купальню все равно придется идти, но Гуанъяо предпочел бы обойтись без семени внутри себя, которое надо будет вымывать. «Возможно, это последние разы, когда мы делим постель», — вдруг приходит ему в голову. От этой мысли становится немного грустно. Он привык к таким отношениям, они стали неотъемлемой частью его жизни, как сон, пища и вода. Гуанъяо уже не представляет, как может быть иначе. Каждая близость с Цзинь Гуаншанем словно по чуть-чуть стирала прошлое и фрагмент за фрагментом рисовала на его месте новое настоящее. Каким будут дни Гуанъяо без всего этого? Он продолжает размышлять об этом за завтраком, сидя напротив Цзинь Гуаншаня. Того, судя по всему, нисколько не огорчает предстоящее расставание со своей старой игрушкой, и в этом, пожалуй, нет ничего удивительного. А сказанное прошлым вечером… Было просто порывом опьяненной горьковатым шаньдунским вином не самой чистой души. Настало утро, и Цзинь Гуаншань позабыл о своих ночных откровения. Вместо него о них помнит Гуанъяо. Помнит и не допускает и малейшей вероятности, что они были искренними. На счету Цзинь Гуаншаня много обманутых девушек, и, вероятно, каждую он уверял, что она особенная для него. Гуанъяо не влюбленный омега и не наивный дурачок, чтобы верить всему, что ему говорят. Поэтому с его стороны разумнее всего не предавать значения чужим пьяным бредням. И все же какой-то малой частью себя Гуанъяо легкомысленно желает последовать примеру бывших любовниц Цзинь Гуаншаня и обмануться сладкими речами, смакуя каждое слово, произнесенное проникновенным голосом, однако когда он поднимает на мужчину глаза, холод пробирается внутрь его тела, остужая все неуместные мысли, которые ломаются, подобно тонкому льду под сапогами ребенка. «Нет. С кем угодно, но только не с ним», — одергивает себя Гуанъяо так же, как несколько месяцев назад, и в этот момент ясно осознает, что все неправильно. И его нагота, недостаточно тщательно прикрытая верхним праздничным халатом, и небрежный вид отца — отца, а не любовника! — напоминающий об утреннем бесстыдстве, и завтрак, за которым они сидят только вдвоем, и все еще незаправленная постель. Такие вещи должны происходить между законными супругами, но никак не между отцом и сыном. Аппетит разом пропадает. Сидеть за одним столом с Цзинь Гуаншанем становится неприятно, и Гуанъяо, словно пытаясь оградиться ото всего с ним связанного, плотнее запахивает ханьфу. После завтрака они отправляются в конюшни, возле которых встречаются с госпожой Цзинь, Цзинь Цзысюанем и Цзинь Цзысюнем. На празднике Цзинь Гуаншань обмолвился, что приготовленный им подарок заставит Цзинь Цзысюаня обомлеть, и оказался прав. В стойле, среди других лошадей, стоит великолепный ферганский скакун. Стройный, длинноногий, с изящной линией шеи и сильной спиной он сразу приковывает взгляд, несмотря на то, что все лошади, которых покупал клан Цзинь, считались лучшими в своем роде. Когда Цзинь Цзысюань видит этого жеребца, его глаза становятся огромными, точно два блюдца, а рот от изумления приоткрывается. Гуанъяо знает о страсти Цзинь Гуаншаня к лошадям и верховой езде, как знает и о том, что Цзинь Цзысюань разделяет с ним это увлечение — видно, что ему не терпится оседлать подаренного скакуна. Он оборачивается к Цзинь Гуаншаню с немым вопросом в широко распахнутых глазах, и тот степенно кивает, дозволяя испытать нового коня. Пока его готовят, Гуанъяо проходит мимо ряда лошадей. Ему нравятся эти животные, и он иногда наведывался сюда, чтобы покормить их или просто постоять рядом, поглаживая по мордам. С ними всегда было спокойно, порой казалось, что они понимают каждое слово. Им можно рассказать абсолютно все, не опасаясь, что об этом узнают другие. Наверное, так же родители разговаривают с младенцами в утробах омег и после, когда они уже появляются на свет. Нельзя лишь забывать, что вместо лошадей о твоих переживаниях могут узнать конюхи и другие прислужники. Памятуя об этом, Гуанъяо всегда говорил так тихо, что сам едва слышал свой голос. После таких «разговоров» ему становилось легче дышать, словно с его души спадал огромный камень, однако этого хватало ненадолго — вскоре находились доброжелатели, которые водружали на плечи Гуанъяо очередной камень. Коня выводят из конюшни, и Гуанъяо, выйдя следом, останавливается у входа. Поодаль стоят Цзинь Гуаншань и госпожа Цзинь. Лишенный возможности услышать их разговор, Гуанъяо гадает, что супруги обсуждают между собой. Не собирается ли Цзинь Гуаншань рассказать своей жене о намерении привести в их дом еще одного бастарда? «Нет. Точно нет», — понимает Гуанъяо. Госпожа Цзинь, беседуя с Цзинь Гуаншанем, на редкость терпелива, во всяком случае, она не торопится разразиться бранью или того хуже, кинуться на него с пощечинами. Если бы он хоть чем-нибудь напомнил ей о своих похождениях, она бы тут же пришла в ярость. Цзинь Цзысюань, передав слуге свой плащ, подходит к жеребцу и берет у конюха поводья. Конь, не спеша повиноваться новой руке, дергает головой и недовольно фыркает, когда Цзинь Цзысюань вдевает ногу в стремя и, оттолкнувшись от земли, грациозно садится в седло. Затем он поднимает глаза на родителей и, весь светясь от восторга, широко улыбается. Гуанъяо, наблюдая эту улыбку, внутри себя исходится черной завистью. В свой день рождения его брат получил в подарок редкого жеребца, а Гуанъяо достались лишь очередная ночь в постели их отца и несколько бурных оргазмов. Разве это справедливо? Гуанъяо — такой же сын Цзинь Гуаншаня, как и Цзинь Цзысюань, и он имеет законное право на все, что полагается сыну главы клана. Он не претендует ни на какие должности — пусть Цзинь Цзысюань забирает их себе, — но он заслуживает соответствующего отношения к себе, а с ним, сыном и господином, обращаются как с самой обыкновенной потаскушкой, засовывая в него член, когда приспичит. Цзинь Цзысюань легко относится к тому, что у него есть. Дорогие вещи, роскошный дом, превосходное образование, беззаветная любовь родителей и их забота — все это он воспринимает как должное, в то время как Гуанъяо вынужден довольствоваться объедками с господского стола. Если бы судьба была более благосклонна к нему, он тоже мог бы сейчас греться под лучам родительского внимания, однако все, что ему остается, это наблюдать со стороны, как тем, чего он желает, наслаждается другой. С каждым мгновением это раздражает все сильнее. Не в силах больше выносить счастливые лица, Гуанъяо отворачивается и принимается рассматривать заснеженные крыши домов и проплывающие невысоко над ними пухлые облака, когда испуганный крик, взявшись из неоткуда, словно гром посреди ясного неба, ударяет по ушам, заставляя резко обернуться. Взгляд натыкается на вороного скакуна, который встает на дыбы, намереваясь сбросить всадника. Каким бы ловким Цзинь Цзысюань ни был на тренировочном поле и на ночных охотах, сейчас его тело намертво сковано толстыми цепями внезапного страха. Он совершенно растерян и потому не понимает, что делать с конем, вздыбившимся под ним, а животное, тем временем, предпринимает новую попытку скинуть его с себя, и на этот раз юноша действительно падает на землю, со всего размаху ударяясь правым боком. Вскрикнув от боли, Цзинь Цзысюань морщится и стонет, не замечая, что конь, высоко подняв копыта, вот-вот наступит на него. Времени на раздумья совсем не остается. Гуанъяо, неожиданно для всех и для себя самого, бросается прямо к Цзинь Цзысюаню и заслоняет его собой, бессознательно вскидывая руку вверх в бесполезной попытке закрыть их обоих. Секунда — и резкая боль пронзает руку, вырывая изо рта громкий крик, взмывший к небесам. Гуанъяо инстинктивно хватается за руку, отчего боль в ней становится еще невыносимее, и крик обращается воем. Под веками вспыхивают, пульсируя, белые пятна, а уши терзают долгий свист конюха, страшное ржание коня и встревоженные возгласы. Гуанъяо краем слезящегося глаза видит, как конюх пытается усмирить взволнованное животное и как Цзинь Гуаншань, Цзинь Цзысюнь и госпожа Цзинь спешат к ним. На их лицах написано сильное волнение, под влиянием которого госпожа Цзинь забывает о привычке держаться с достоинством. Приподняв ткань многослойного наряда, она совсем не изящно падает на колени перед Цзинь Цзысюанем, отпихивая Гуанъяо в сторону. — Прибейте это животное! — кричит она, наспех осмотрев сына. Услышав ее приказ, Цзинь Цзысюань восклицает: — Нет! — А-Сюань, он едва не убил тебя, — голос госпожи Цзинь звенит от напряжения, словно лезвие клинка, которое дрожащей рукой пытаются спрятать в ножны. Цзинь Цзысюань продолжает возражать, но обращается при этом к отцу, а не к матери, понимая, что после случившегося она и слушать его не станет. — Отец, пожалуйста! Он не виноват! Он сам испугался! Это была случайность! Цзинь Гуаншань часто кивает. — Позже с этим разберемся. А-Сюань, ты можешь встать? Цзинь Цзысюань сперва кивает и пытается подняться с земли, но как только он наступает на правую ногу, так снова вскрикивает и хватается за вовремя подставленные руки Цзинь Цзысюня. — Нога… — морщится Цзинь Цзысюань. — Я и шагу сделать не могу… Не тратя время на разговоры, Цзинь Гуаншань отодвигает Цзинь Цзысюня в сторону и, стараясь не задеть ушибленный бок, берет Цзинь Цзысюаня на руки. Гуанъяо, наблюдая за этим, уже не находит в себе сил на злость. Со слабой досадой он вспоминает прошлый вечер и то, как Цзинь Гуаншань и его нес на руках. Тогда в его действиях не было ни капли заботы — лишь желание поскорее добраться до спальни, чтобы там… — Гуанъяо… — вдруг подает голос Цзинь Цзысюань. — Ему тоже досталось… Цзинь Гуаншань оглядывается через плечо на Гуанъяо, который баюкает у груди покалеченную руку, и кивком головы велит ему следовать за ними. Гуанъяо очень повезло — так говорит Линь Вэньян. Перелом есть, но не такой серьезный, какой мог бы быть. Духовных сил Гуанъяо хватит, чтобы все вскорости зажило. Пока младший лекарь занимается Гуанъяо, сам Линь Вэньян осматривает Цзинь Цзысюаня. Рядом с кушеткой, на которой он лежит, стоят Цзинь Гуаншань и госпожа Цзинь, с беспокойством следящие за действиями старого лекаря. Цзинь Цзысюнь тоже здесь: крутится неподалеку, сложив руки на груди, и время от времени бросает взгляды в сторону кушетки. Рука Гуанъяо болит уже не так сильно, как в первый момент. Теперь она лишь ноет, неприятно и назойливо, но Гуанъяо, бесстрастно разглядывая плотную перевязь, нисколько не сожалеет о своем поступке. Напротив, он даже рад тому, как всё обернулось, и едва заметная ухмылка змеится по его губам. Цзинь Цзысюань быстро пришёл в себя после того, как его вытащили из-под копыт, и уже по дороге к кабинету лекаря он поспешил поблагодарить Гуанъяо за спасение. Госпожа Цзинь не произнесла ни слова, видимо, посчитав, что благодарить ублюдка мужа — ниже ее достоинства. Ну и пусть. Зато её сын не пожалел слов. Гуанъяо поднимает взгляд на Цзинь Гуаншаня, и тот, словно почувствовав внимание к себе, делает то же самое. Встретившись с Гуанъяо глазами, он растягивает губы в легкой улыбке. Гуанъяо улыбается в ответ, еще раз убеждаясь, что сломанная рука — действительно не такая уж высокая цена за чужое расположение. — Третий молодой господин Цзинь, откуда у вас эти синяки? — вдруг спрашивает младший лекарь. Гуанъяо непонимающе хмурится и опускает взгляд вниз, осматривая свой торс. Возле тазовых косточек с обеих сторон темнеют по пять отметин. Гуанъяо смотрит на них и чувствует, как у него холодеет сердце. «Это же после вчерашнего!», — понимает он, и взгляд его мечется к Цзинь Гуаншаню, который все прекрасно слышал. Очевидно, он полностью разделяет чувства Гуанъяо, и ясно, почему. В комнате находятся его жена, сын, племянник и двое лекарей, а пятна на теле Гуанъяо не оставляют сомнений в том, что оставлены пальцами. Гуанъяо лихорадочно пытается придумать оправдание, но в голову не приходит ничего убедительного. «Это похоже только на то, что я с кем-то спал! Больше здесь нет никаких объяснений, которые можно счесть за правду! Что же делать? Что же теперь делать?! Моя репутация будет разрушена, если этот лекарь кому-нибудь расскажет о том, что видел!». — Ваша задача лечить, а не вопросы задавать, — вмешивается Цзинь Гуаншань, пряча страх за строгим тоном. — Занимайтесь своей работой. Гуанъяо снова глядит в его сторону и с облегчением видит, что госпожа Цзинь все это время не обращала на них никакого внимания, полностью сосредоточившись на Цзинь Цзысюане, которому в этот момент наносили целебную мазь на ушибленные плечо, ребра и бедро. Что случилось бы, если бы она захотела узнать, в чем дело? Вряд ли, конечно, но все же? Она явно решила бы, что Гуанъяо пошел по стопам своей матери. Ей бы и в голову не пришло, что в этом замешан Цзинь Гуаншань, хотя если сопоставить те факты, что Цзинь Гуаншань всюду таскал Гуанъяо за собой, оставлял в своих покоях, вчера просил его проводить до них, а сегодня на теле юноши появились синяки, происхождение которых трудно объяснить, то можно прийти к неожиданному выводу. В любом случае репутация Гуанъяо находится под угрозой, и как ее спасти, он не знает. Ему остается лишь надеяться, что Цзинь Гуаншань с его изворотливым умом найдет выход из этой ситуации.

***

Через пару дней гости покидают Ланьлин, и, судя по расслабившимся лицам, все этому несказанно рады. Каждое торжественное мероприятие требует, чтобы люди облачались в маски, а держать их долго может быть нелегко, особенно тем, у кого в этом не достает опыта. Гуанъяо тоже пора уезжать. Остался всего месяц, и его обучение в ордене Гусу Лань подойдет к концу. В день, когда он заканчивает собирать вещи, к нему заглядывает Пао Тай и сообщает, что Цзинь Гуаншань вызывает его в Благоуханный дворец. Обычно Цзинь Гуаншань не задерживал Гуанъяо. Провожая юношу, он желал хорошей дороги и, дождавшись, когда тот поднимется в небо на Хэньшене, возвращался к себе. На долгие напутствия Цзинь Гуаншань время не тратил, поэтому переданное послание озадачивает Гуанъяо. Он не задерживается и сразу же отправляется в золотой павильон. Посты у входа в Благоуханный дворец оказываются пусты, и это удивляет Гуанъяо. Адепты ордена добросовестно охраняли Цзинь Гуаншаня и покидали свои посты только по его личному распоряжению, а сейчас охрана выставлена только по периметру павильона, в то время у внутренних покоев никто не дежурит. Немного помявшись возле дверей, Гуанъяо все же решает войти, перед этим зачем-то оглядевшись по сторонам. Благоуханный дворец встречает его тишиной. Мягкий свет нескольких фонарей, зажженных перед рабочей частью покоев, отражается в навощенном полу. Сладковатый дым тонкими спиральками вьется над тяжелой золотой курильницей. Газовые драпировки слегка трепещут под дуновениями февральского ветра, который проникает во дворец через приоткрытые окна. Гуанъяо заглядывает в кабинет, но, к своему удивлению, никого там не обнаруживает. Нет Цзинь Гуаншаня и в спальне, и Гуанъяо, остановившись посреди покоев, удрученно вздыхает. Сильный порыв ветра врывается внутрь и зло выдыхает ему в лицо, пронизывая холодом до самых костей. Гуанъяо прижимает к себе снятый плащ, и, покачав головой, идет к настежь распахнутому окну. Когда он закрывает ставни, раздается легкий хлопок и чьи-то торопливые шаги. Обернувшись, Гуанъяо видит высокую фигуру в белой мантии — это Цзинь Гуаншань, направляющийся в свой кабинет. Он прошел, не заметив Гуанъяо, и теперь вздрагивает от неожиданности, когда тот бесшумно заходит следом. — Уже здесь? Похвально, — кивает Цзинь Гуаншань, усаживаясь за стол. — Подойди сюда. Гуанъяо послушно приближается. Взгляд его опускается на конверт с символикой клана Цзинь, лежащий на столе перед Цзинь Гуаншанем. — Поручение для тебя, — поясняет Цзинь Гуаншань, уловив вопросительный взгляд Гуанъяо. — В Цзянсу есть деревня Мо, и раз уж тебе по пути, мне нужно, чтобы перед возвращением в Ланьлин ты забрал оттуда одного мальчика, сына второй госпожи Мо, и привез его сюда. «То письмо!», — мигом вспоминает Гуанъяо, но разумно делает вид, что ничего не знает. Он не уверен, что его любопытство в праздничную ночь осталось незамеченным, поэтому для пущей убедительности подпускает в свой голос недоумения. — Почему я должен привезти его в Ланьлин? На его вопрос Цзинь Гуаншань закатывает глаза. По его лицу пробегает тень раздражения, и он вздыхает, говоря: — Я обещал его матери, что возьму его на обучение в свой орден. Гуанъяо не может удержаться от того, чтобы не спросить: — Почему вы это обещали? Цзинь Гуаншань недовольно хмурится, вонзив в него пристальный взгляд золотых глаз. Гуанъяо ждет, что с его губ вот-вот сорвется что-то вроде «Не твое дело» или «Я не собираюсь перед тобой отчитываться», однако звучит то, чего он услышать никак не ожидает: — Ее сын — также и мой сын. Одна короткая фраза, словно самый острый кинжал, пронзает его сердце. «Мой сын». Немыслимо. Цзинь Гуаншань не пожалел этих слов для какого-то бастарда, произнес их с такой легкостью и будто бы теплотой, что Гуанъяо, стушевавшись, опускает глаза в пол. У него слезятся глаза и щиплет в носу. О том, чтобы сохранить лицо, он и не думает, а Цзинь Гуаншань, тем временем, продолжает говорить: — Я видел, как на тебя смотрит Лань Сичэнь, и вот, что могу сказать: как омега ты ему ни чуть не интересен. Как будет с другими, я не знаю, но сомневаюсь, что кто-то польстится на юношу, чья мать за деньги обслуживала альф в публичном доме. Кто захочет марать своих детей браком с человеком твоего происхождения? «Никто», — мысленно отвечает Гуанъяо и тяжело сглатывает, слыша: — Никто, а клан Цзинь, пускай он силен, богат и влиятелен, нуждается в выгодных союзах, — Цзинь Гуаншань упирается локтями в стол и сцепляет пальцы в замок. — С тобой вышел промах, но у меня есть и другие… отпрыски. Кому-то из них удастся исполнить мою волю. Почему бы не Мо Сюаньюю? «Стало быть, я должен привести себе замену, — осознает Гуанъяо. — Что тогда будет со мной?». Его размышления прерывает невесть отчего повеселевший голос Цзинь Гуаншаня: — Может, Небеса определили тебе иное предназначение, и теперь твоя судьба — остаться со мной? Гуанъяо цепенеет. Сердце пропускает удар и в следующее мгновение пускается вскачь. В кожу вгрызаются сотни тысяч мурашек. Язык еле ворочается на словах: — Если таково будет ваше желание, отец. Тело гнется с трудом, словно Гуанъяо палку проглотил, и поклон Цзинь Гуаншаню выходит неуклюжим. Видит. Определенно видит, что Гуанъяо не по душе перспектива и дальше ходить у него в любовниках, и потому, холодно хмыкнув, переводит тему. — Вот, — говорит Цзинь Гуаншань, протягивая Гуанъяо письмо. — Отдашь это первой госпоже Мо, хозяйке дома. Если она начнет говорить о своем сыне и просить взять его с собой, сразу же отвечай «нет». Эта женщина не понимает, если пытаться вежливо ей что-то донести. Гуанъяо кивает и, помедлив, подает голос. — Можно задать вопрос? Он не относится к вашему поручению. Цзинь Гуаншань раздраженно вздыхает, однако в просьбе не отказывает. — Тот лекарь, который сказал про синяки… Не успевает Гуанъяо продолжить, как Цзинь Гуаншань перебивает его: — С ним все решено. Он никому ничего не расскажет. Его уверенный тон наводит только на одну мысль: того мужчину убили? Гуанъяо не осмеливается озвучить эту догадку, но она кажется слишком логичной, чтобы уточнять. Можно было бы дать денег за молчание, однако, в отличие от ножа или веревки, они не способны навсегда заткнуть человеку рот. Такова оказалась цена за репутацию Гуанъяо, и Цзинь Гуаншань заплатил ее.