Оставить детство в прошлом

Март начинается стремительно, и так же быстро он подходит к концу. Дни идут своим чередом. За повседневными заботами немного меркнут мысли о судьбе лекаря, который стал жертвой отношений Гуанъяо и Цзинь Гуаншаня. Впрочем, несколько раз он особенно настойчиво напоминает о себе, наведавшись в сны юноши и оставшись в них до самого рассвета. В первый раз Гуанъяо снились его опухшее лицо и веревка, затянутая на шее, во второй — торчащий из живота нож и свежее пятно на халате. Оно все ширилось да разрасталось, пока не окрасило в алое всю одежду несчастного, его руки, ноги и даже голову. Затем тело его вдруг взорвалось, разлетевшись во все стороны сотней кровавых кусков. Кровь горячей волной окатила стоявшего напротив лекаря Гуанъяо, и он, в ужасе уставившись свои окровавленные руки, закричал, что было сил. В правой ладони покоился нож, длинный и острый. Драгоценные камни сверкали на темной рукояти, и густые капли медленно стекали с нее на пол. В этих снах убийцей был именно Гуанъяо. Картины убийств, рисуемые сознанием, были чудовищными, а знание того, что постельные утехи стоили человеку жизни, не укладывалось у Гуанъяо в голове. На собственном опыте он убедился, что нет на свете страшнее зверя, чем человек, и казалось, после пережитого не должно было остаться ничего, что могло бы его поразить, но то, с какой лёгкостью люди избавляются друг от друга, все же потрясало. Это был второй раз, когда он столкнулся со смертью. Впервые Гуанъяо осознал хрупкость жизни, когда, тяжело переживая симптомы срамной болезни, умирала его мать. Тошнотворный запах смерти больше года жил в их комнате третьим лишним, угнетая невольных соседей своим постоянным присутствием. Когда Мэн Ши скончалась, Мэн Яо сам омывал ее тело, и тогда он во всех подробностях рассмотрел, какой отпечаток оставляет смерть на человеческой плоти. После этого матушка не единожды снилась ему, но во снах она всегда представала перед ним живой, и Гуанъяо клял себя за то, что не спас ее, хотя, говоря по-справедливости, он ничего сделать не мог. В обоих случаях его вины не было, однако за смерть Мэн Ши он чувствовал ответственность, а за смерть лекаря — нет, да и не видел он, как с ним расправились. Почему же этот мужчина не оставляет его в покое? Терзает ли он с таким же усердием Цзинь Гуаншаня, повинного в его кончине? Гуанъяо надеется, что да, вот только трудно поверить, что совесть Цзинь Гуаншаня, по размеру сравнимая с фасоленкой, гложет своего хозяина. По вечерам Гуанъяо навещает Лань Сичэня. В покоях заклинателя на темном столике всегда стоят горячий нефритовый чайник и две пиалы, приготовленные специально к визитам Гуанъяо. Это стало их каждодневным ритуалом. Гуанъяо садится напротив Лань Сичэня, и они обмениваются рассказами о прошедшем дне. Через несколько дней после прибытия Гуанъяо в Облачные Глубины Лань Сичэнь за чашкой чая поведал, что ему удалось излечить жену того самого ремесленника, которого они вместе похоронили. Или, честнее сказать, просто закопали. Они, конечно же, вспоминают об этой подробности, но не вслух, а про себя. Лань Сичэня на пару мучают совесть и жгучий стыд, а Гуанъяо, замечая влажный блеск янтарных глаз и едва уловимо дрожащие губы заклинателя, молчит, опасаясь разговорами усугубить его состояние. Если бы он мог, то забрал бы себе тяжелый груз вины, что лежит на сердце Лань Сичэня, но это, к его огромному сожалению, не в его власти. Все, что Гуанъяо остается, — это беспомощно наблюдать за тем, как Лань Сичэнь переживает о случившемся в одиночку. Некоторое время спустя Гуанъяо находит способ помочь Лань Сичэню меньше думать об умершем ремесленнике, и тем же методом он старается расправиться и со своим покойником. Когда рука, благодаря заботе Лань Сичэня, совсем заживает, Гуанъяо решается просить его потренироваться вместе. Ожидаемо, Лань Сичэнь не отказывает. Им еще не доводилось сходиться в тренировочном бою, и Гуанъяо немного неловко за свои навыки, несмотря на то, что Цзу Чжиган добросовестно подошел к вопросу его обучения. По словам Лань Сичэня, техника Гуанъяо весьма достойная — не хватает лишь уверенности в том, что он делает. В ответ на это Гуанъяо смущенно улыбается, понимая, что даже точное исполнение выученных приемов не способно компенсировать недостаток духовных сил. Хотя весна уже вступила в свои права, зима по-прежнему не торопится покидать Облачные Глубины. Снег тает, превращаясь в лужи, однако в тенистых местах еще можно увидеть небольшие серые сугробы. Птицы, сидя на голых ветвях лиственных деревьев, бодро щебечут, пробуждая все живое. До сладостной тяги в груди хочется вдохнуть аромат цветущих деревьев и трав, подставить лицо теплым лучам солнца, ощутить свежесть дождя на коже… Гуанъяо с нетерпением ждет этой поры, пока не вспоминает о своем поручении. Из письма второй госпожи Мо стало ясно, что Цзинь Гуаншань не исчез из ее жизни сразу после рождения внебрачного сына. Более того, он регулярно высылал деньги на их содержание и, возможно, даже навещал лично. На него это не похоже. Цзинь Гуаншань, которого Гуанъяо знает, только ради трёх людей потрудился бы что-то сделать: ради Цзинь Цзысюаня, своего племянника и самого себя. Взяв от своих любовниц все, что ему было нужно, Цзинь Гуаншань без всякого сожаления расставался с ними. Его не заботили ни разбитые женские сердца, ни последствия мимолетных романов. Со всем этим его женщинам приходилось справляться в одиночку. Замужние дамы были вынуждены не только скрывать от своих мужей душевные печали, но и думать, как выдать ребенка, зачатого по большой любви — или, скорее, по большой глупости — с влиятельным, но безответственным любовником, за плод их совместных с супругом трудов. И если с девицами из приличных семей Цзинь Гуаншань вел себя осторожно, держа в тайне связи с ними, чтобы в один прекрасный день осрамленный муж не явился к нему с разборками и твердым намерением кровью смыть с себя клеймо рогоносца, то крестьянским девушкам везло гораздо меньше. Родители соблазненной и обесчещенной омеги не решались обратиться к главе великого ордена за возмещением, как и не решались просить, чтобы он сладил новый брак взамен того, что разладился по его вине. Когда истории о том, что та или иная девушка легла в одну постель с женатым мужчиной, становились достоянием общественности, всех потенциальных женихов как ветром сдувало. Кто захочет есть уже кем-то надкушенный персик, когда вокруг целый сад спелых плодов? Что до госпожи Мо, то удивительно, что Цзинь Гуаншань не стал ничего скрывать от ее родни. Судя по всему, семья Мо относится к классу сильных домов: именно такие держат власть в деревнях, и уж они не постесняются поднять голос, если их несправедливо обидеть. Хотя… Нет, даже этого статуса недостаточно, чтобы по рукам и ногам скрутить главу ордена, который властвует над целой провинцией. Если бы клану Мо вздумалось шантажировать Цзинь Гуаншаня, то он попросту стер бы всех в порошок. Но если не шантаж, тогда что? Неужто у него и вправду есть теплые чувства к этой женщине и ее ублюдку? В таком случае почему он не забрал мальчишку раньше? Хотел, чтобы тот был как можно дальше от госпожи Цзинь и ее гнева? Насколько возможно то, что и Мо Сюаньюя Цзинь Гуаншань возьмет в свою постель? Не то чтобы Гуанъяо испытывает ревность при мысли об этом — тот случай в беседке с женой одного из вассалов клана Цзинь остался в прошлом пренеприятнейшим воспоминанием о собственной глупости, — просто ему любопытно, что у Цзинь Гуаншаня на уме. И, конечно, он хотел бы знать, какова разница между ним, Гуанъяо, и этим Мо Сюаньюем. Если его жизнь в Башне Золотого Карпа окажется проще жизни Гуанъяо, то он удавится от зависти. А затем он вспоминает слова Цзинь Гуаншаня и понимает, что дни Мо Сюаньюя и так станут протекать легче, и уже его Цзинь Гуаншань будет воспитывать как благородного господина, в то время как Гуанъяо придётся довольствоваться ролью постельной игрушки, которую в любой момент могут выпнуть вон за ненадобностью. Нет. Этого допустить он никак не может. Он перенес так много тяжб не для того, чтобы его будущее досталось какому-то проходимцу. Нельзя просто сидеть и ждать, когда так и произойдет. Вот если бы А-Юй, как назвала его вторая госпожа Мо в своем послании, чудесным образом исчез, то все могло бы остаться по-прежнему. «Что мне этот мальчишка? Я его не знаю, чтобы за него переживать, — пытается предать себе уверенности Гуанъяо. — Либо он, либо я. Такова жизнь». Решение приходит за неделю до отбытия из Облачных Глубин. Гуанъяо лежит в абсолютной темноте холодной комнаты, уставившись пустым взглядом в потолок. Черные зрачки дёргаются, оживившись, когда в голове выстраивается подобие плана. Всего-то нужно найти людей, не обремененных моральными принципами, и доверить это дело им, а потом просто пожинать плоды их трудов. Цзинь Гуаншань так и сделал. Весьма удачно играет на руку, что безупречное поведение, обеспечившее Гуанъяо хорошую репутацию в глазах учителей, позволяет ему свободно выходить за пределы Облачных Глубин, но времени, чтобы в одном из близлежащих селений найти тех, кто согласится ему помочь, не так много. Надо действовать.

***

В день, когда прибывают семеро адептов, посланных Цзинь Гуаншанем, небо налилось свинцовой серостью. Загадочная природа Гусу становится угрюмой, тоскливой. Так же тоскливо и на душе Гуанъяо. Они стоят вместе с Лань Сичэнем у повозки, и сердце ноет от непреодолимого желания бросить все и просто остаться в этом холодном краю. По правде, Гуанъяо согласился бы поселиться где угодно, лишь бы там был Лань Сичэнь. Если бы Лань Сичэнь прямо сейчас сказал, что тоже хочет этого… От скольких проблем это уберегло бы Яо. И не надо было бы ни от кого избавляться… Эта мысль прошибает Гуанъяо насквозь, как молния, ударившая в ствол дерева и расколовшая его надвое. Он прекрасно осознает, что Лань Сичэнь не испытывает к нему тех же чувств, что многие месяцы одолевают его, но, быть может, со временем это изменится? Пытливо заглядывая Лань Сичэню в глаза, Гуанъяо наивно ждёт от него заветных слов, и тот наконец приоткрывает губы, из которых льется ласковое: — Доброй дороги, А-Яо. Пусть солнце озарит твой путь, а Небеса хранят тебя от всяческих опасностей. Разочарование складывается в печальную улыбку, которую Гуанъяо всеми силами пытается скрыть. Он благодарит Лань Сичэня за доброту и отворачивается к повозке, в этот момент предельно ясно осознавая, что пути назад у него и впрямь больше нет. Копыта коней и колеса повозки стучат, как церемониальные барабаны, возвещая всех и каждого о приближении смерти.

***

Деревня Мо, по мнению Гуанъяо, выглядит непримечательно, хотя и вполне ухоженно. Скромные серые дома, на главной улице расположились лавки с разнообразными товарами, торговцы шумно нахваливают свои изделия. Жители неспеша проходят мимо богатой повозки, в которой сидит Гуанъяо. Он без интереса смотрит в окно, раздвинув занавески так, чтобы видеть окружающих, но чтобы они не могли увидеть его. Кто-то в любопытстве вытягивает шею, чтобы разглядеть лицо Гуанъяо, и тот, поморщившись, со вздохом откидывается на подушки. «Скорее бы покончить со всем и убраться отсюда», — уныло думает он, прикрывая глаза. Еще какое-то время до него доносится шум улиц, но все звуки стихают, когда повозка сворачивает с главной дороги к дому семьи Мо. У ворот поместья их процессию встречает слуга. Он вежливо кланяется заклинателям и приглашает пройти за ним во внутренний двор. Высокая женщина средних лет в темно-сером ханьфу с безвкусными шпильками в седых волосах склоняется перед Гуанъяо в поклоне. Вряд ли ей известно, что он сын Цзинь Гуаншаня, однако изысканные манеры и богатые одежды не дают спутать его с простым адептом. Рядом с госпожой Мо стоят хиленький мужчина с жидкими волосами, собранными в маленький пучок на затылке, и непомерно толстый юноша с надменным лицом. Его, по всей видимости, мало волнует, кто к ним пожаловал. Позади хозяев скромно замерли слуги. — Мы рады принимать вас в нашем доме, уважаемые господа-заклинатели, — за всю семью воркует госпожа Мо. Несмотря на обращение, смотрит она только на Гуанъяо. От него не укрывается оценивающий взгляд, хотя женщина старается разглядывать его ненавязчиво. Гуанъяо с вежливой улыбкой отвечает: — Благодарим вас за гостеприимство, хозяйка Мо. — Должно быть, вы устали с дороги, — подмечает она. — Прошу, окажите нам честь и оставайтесь на ночь. Удобные постели и теплый ужин — то, в чем прежде всего начинаешь испытывать нужду во время долгого пути. Гуанъяо предпочел бы не задерживаться, но сопровождающие его воины действительно нуждаются в отдыхе, поэтому он благодарит госпожу Мо за заботу и вместе с ней, ее молчуном-мужем и их неприятным отпрыском проходит в трапезную, в то время как адептов ордена уводит за собой один из слуг. Ужин хозяйка дома велит подать в главный зал. Гуанъяо хочет спросить, где вторая госпожа Мо и Мо Сюаньюй, однако ему с трудом удается вставлять слова в восторженные речи первой госпожи Мо. Когда она принимается нахваливать своего сына, с гордостью рассказывая о том, что ее мальчик очень талантлив и у него любая работа в руках спорится, Гуанъяо, предупрежденный Цзинь Гуаншанем, мысленно закатывает глаза. Как будто невзначай женщина обороняет фразу, что Мо Цзыюань всегда мечтал стать заклинателем. Гуанъяо улыбается, но никак не комментирует это. Мо Цзыюань все то время, что его мать забалтывает Гуанъяо, только и делает, что набивает живот. Гуанъяо украдкой бросает на него взгляды, не переставая изумляться, что места для еды в желудке юноши меньше не становится. Сам же он ест немного и на вопрос обеспокоенной госпожи Мо отвечает, что ему нездоровится. Ужин удается закончить раньше только потому, что обманчиво бледный вид Гуанъяо не оставляет госпоже Мо ничего иного, как отпустить его в гостевую комнату. Гуанъяо идет по внутреннему дворику следом за мальчиком с двумя забавными пучками на голове и безынтересно скользит взглядом по выбеленным стенам, узким окнам с резными перегородками и посаженным то тут, то там декоративным деревьям, как вдруг его глаза случайно выхватывают в полумраке хрупкую фигурку в черной поношенной одежде. Незнакомец, прячущийся за каменной композицией, поняв, что его заметили, выскакивает из своего укрытия и бросается наутек. — Мо Сюаньюй! — сердито кричит слуга ему вдогонку. — Говорили же, чтобы ты до утра и носа не показывал! Что за дурак! Вспугнутый мальчишка, запутавшись в собственных ногах, спотыкается и едва не проезжается лицом по земле, чудом успев выставить перед собой руки, прежде чем с размаху упасть на четвереньки. — Первый молодой господин Мо? — растерянно произносит Гуанъяо, наблюдая за тем, как юноша предпринимает попытку встать, но снова путается в ногах и шлепается на землю. Слуга спохватывается и принимается лебезить перед Гуанъяо: — Господин, не обращайте внимания. Он с рождения слаб умом. За ним должны были приглядывать, чтобы он чего-нибудь не натворил, но, видимо, не уследили. Гуанъяо медленно кивает. «Какой смысл его скрывать, если госпожа Мо знает, что я приехал именно за ним?», — недоумевает он. — А-Юй! Гуанъяо вместе со слугой оборачивается на звук взволнованного голоса. К Мо Сюаньюю, приподняв полы скромных одежд, бежит невысокая женщина и, опустившись перед ним на колени, обхватывает его лицо ладонями. — Сынок, почему ты убежал? — пытливо спрашивает она, нервным движением убирая челку, упавшую мальчику на глаза. — Нельзя было выходить! А-Юй, я ведь говорила тебе! Она невзначай бросает взгляд в сторону и только теперь замечает Гуанъяо. Испуганно ахнув, она прижимает тонкие пальцы ко рту. — Я доложу госпоже Мо, что вы покинули комнату без ее разрешения! — дерзко говорит ей слуга и скрещивает руки на груди. Старое, давно позабытое чувство неприятно укалывает сердце при этих словах. «Старая шлюха все мнит, что она свежее мясо!», — эхом звучит в голове грубый голос. Мамочка. Гуанъяо сглатывает наполнившую рот слюну и возвращает взгляд к слуге, что с нескрываемым презрением смотрит на вторую госпожу Мо. Карие глаза женщины влажно блестят в приглушённом свете фонарей, и в чертах ее лица Гуанъяо на краткий миг мерещится другое, похожее на его собственное. Слова сами собой ложатся на язык и торопятся сорваться с него. — Эта женщина — твоя госпожа, — напоминает Гуанъяо. — Подобное обращение с ней недопустимо. Мне сказать первой госпоже Мо, чтобы тебя побили тонкими палками? — Господин, я же… — пугается слуга, однако Гуанъяо не даёт ему оправдаться: — Я не велел тебе говорить. За всю его жизнь не было ни одного человека, с который Гуанъяо говорил в таком тоне. Даже со слугами он всегда был предельно вежлив, потому что наивно полагал, что доброжелательность расположит к нему людей. Он не собирался грубить этому мальчишке, но сдержаться не смог. Образ покойной матери, наложившийся на лицо, голос и отчаянный жест незнакомой женщины, не дал ему смолчать. Он поворачивается к матери и сыну, все еще не смеющим подняться с холодной земли, и участливо спрашивает: — Вторая госпожа Мо, вы в порядке? Женщина медлит, прежде чем настороженно кивнуть. — Пожалуйста, не бойтесь. Я хочу помочь, — заверяет ее Гуанъяо. Он подходит к ним и опускается рядом на корточки. Протянув ладонь и дождавшись, когда госпожа Мо вложит в нее свою маленькую руку, Гуанъяо аккуратно, чтобы не напугать сильнее, приобнимает Мо Сюаньюя за плечо и поднимает его вместе с матерью с колен. — Благодарю вас, — шепчет женщина. Гуанъяо с улыбкой кивает ей. — Доброй ночи, вторая госпожа Мо, — напоследок глянув на Мо Сюаньюя, Гуанъяо разворачивается к слуге, который все это время с неприкрытым изумлением наблюдал за развернувшейся сценой. — Идем, — бросает Гуанъяо. Пока его ведут в гостевой домик, он размышляет. «Этот мальчишка выглядит даже младше, чем я, когда попал к Цзинь Гуаншаню. И взгляд у него затравленный, как у животного, которого держат в клетке. Неудивительно, что он испугался незнакомца. И то, что сказал слуга про его слабоумие… — эту мысль перебивает другая, поразительно очевидная. Подобно оглушающему раскату грома, она заставляет Гуанъяо встать, как вкопанному. — Даже Цзинь Гуаншаню достанет благоразумия не предлагать его в мужья! На сына служанки, признанного влиятельным отцом, с горем пополам ещё бы согласились, но кто захочет портить свой род кровью безумца? Если я это понимаю, то Цзинь Гуаншань и подавно. И заниматься его воспитанием он не станет. Приставит к мальчишке кого-то из своих личных слуг для пригляду и запрячет куда подальше, чтобы никто его не видел… Тогда выходит, что Мо Сюаньюй пострадает без причины!». Кровь приливает к лицу Гуанъяо, неприятно запульсировав под кожей. Под золотым пионом глухими ударами отзывается сердце. Загвоздка в том, что Гуанъяо теперь не связаться с наемниками, которым он посулил хорошую награду за убийство Мо Сюаньюя. Они обговорили условия, но не уточнили, где случится нападение, чтобы даже для Гуанъяо это стало неожиданностью и он смог правдоподобно отыграть свою роль. Гуанъяо знает примерную местность, но она весьма обширна и ее нигде не обогнуть. «Я не могу этого допустить, — понимает Гуанъяо. — Он всего лишь ребенок. Я не уподоблюсь Цзинь Гуаншаню».

***

Утром Гуанъяо встречается со второй госпожой Мо в саду. Она сидит в небольшой беседке, скромно сложив руки на коленях, и терпеливо ждет его. Когда Гуанъяо заходит внутрь, женщина торопливо поднимается со скамьи и, парой быстрых движений разгладив складки на платье, склоняется перед Гуанъяо в низком поклоне. Жалость ко второй госпоже Мо сводит Гуанъяо скулы, и, спеша избавиться от этого чувства, он приглашает ее присесть вместе с ним. Не разводя долгих прелюдий, он заговаривает: — Вторая госпожа Мо, вы получили письмо от главы ордена Цзинь? — видя ее удивленный взгляд, он продолжает: — Судя по тому, что я увидел вчера, вашего сына не готовили к поездке. Это дает мне основания предположить, что послание главы ордена Цзинь находится у первой госпожи Мо. За ужином она и словом не обмолвилась о вас и вашем сыне, не говоря о намерении главы ордена Цзинь забрать мальчика в Ланьлин на обучение. Женщина опускает глаза на свои пальцы, нервно мнущие темную ткань ханьфу, и поджимает губы. — Я не осмеливалась мечтать, что он согласится забрать А-Юя, — при упоминании Цзинь Гуаншаня она грустно улыбается. — У главы ордена много дел, а он и так помогал нам все эти годы. Не его вина, что посылаемых денег мы не видели. — Вы правы, — подхватывает Гуанъяо. — У главы ордена Цзинь немало забот, и я сомневаюсь, что у него будет время, чтобы присматривать за первым молодым господином Мо. К тому же, его супруга, госпожа Цзинь, обладает крутым нравом, и ее может разозлить присутствие бастарда в их доме. Боюсь, вашему сыну придется очень нелегко в Ланьлине. Женщина упрямо качает головой. — Глава ордена не даст его в обиду. Здесь, в родном доме, я не могу позаботиться даже о себе, не говоря о сыне. Видя ее непоколебимость, Гуанъяо еле сдерживает порыв зарычать от злости. Как же она не понимает, что Цзинь Гуаншаню не будет дела до того, что там с этим мальчишкой?! Когда в Башне Золотого Карпа появился Гуанъяо, госпожа Цзинь при любом удобном случае попрекала этим мужа, еще и всячески старалась уколоть самого Гуанъяо, напоминая ему о его месте. Если Гуанъяо было трудно, то что говорить о несамостоятельном, неразумном Мо Сюаньюе? Для него мало что поменяется. Его как унижали, так и продолжат унижать, а вступиться будет некому. С Гуанъяо было иначе. Когда Цзинь Гуаншань становился свидетелем несправедливого обращения к нему, он всегда вмешивался, но причина его неравнодушия кроется в том, что они делят постель. — Госпожа, прошу вас, — Гуанъяо поддается чуть ближе к женщине, — подумайте, на что обречете своего сына. Глава ордена не всегда будет рядом с ним, чтобы защитить. Он останется один в месте, полном недоброжелателей. Госпожа Мо, до этого избегавшая смотреть Гуанъяо в глаза, вдруг поднимает голову. Вопрос, который она в следующий момент задаёт, застигает Гуанъяо врасплох: — Кем вы приходитесь главе ордена? — его растерянность не укрывается от нее. — Вы прибыли в наши края с сопровождением, но сами ехали не верхом, а в повозке, какой пользуются высокородные господа. На заклинателях, что приехали с вами, форма адептов ордена, а ваш наряд красивый и дорогой. Вы не простой адепт. Ее стройные, логичные рассуждения немало удивляют Гуанъяо. От женщины, терпящей унижения от собственной семьи, зашуганной и внешне не отличающейся особым умом, никак не ждешь, что она будет обращать внимания на детали. Гуанъяо решает ответить честно. — Я его старший сын. Цзинь Гуанъяо. На лице госпожи Мо проступает осознание. — Вы тот самый юноша, которого глава ордена забрал из… — она замолкает, поймав себя на том, что сказала лишнее, после чего торопливо добавляет: — Простите, молодой господин Цзинь, не стоило мне такое говорить… Гуанъяо ободряюще улыбается, давая понять, что его не задели ее слова. — Именно поэтому я знаю, о чем говорю, госпожа. Жизнь в Ланьлине очень непростая, и я сомневаюсь, что вашему сыну будет там хорошо. Какое-то время вторая госпожа Мо молчит, обдумывая услышанное, а Гуанъяо с нетерпением ждет от нее ответа, всей душой надеясь, что сумел убедить ее. — Вы сможете помочь А-Юю? — Гуанъяо недоуменно уставляется на нее, а госпожа Мо, пользуясь его растерянностью, хватает его за руку. — Вы прошли через это. Прошу, помогите! Защитите его там! Я вижу, что вы хороший, порядочный человек. Пожалуйста, не дайте его в обиду! Гуанъяо отводит взгляд в сторону, нахмурившись. Он не хочет соглашаться, потому что не уверен, что мальчик переживет поездку. Именно по этой причине он и пытался заставить ее передумать. Может, вообще не надо было говорить про письмо? Но если бы Гуанъяо просто взял и уехал, то Цзинь Гуаншань спросил бы с него, почему он вернулся один, не выполнив его приказ. А если согласится на просьбу второй госпожи Мо и ее сын умрет от рук наемников, то получится, что Гуанъяо не сдержал данное ей обещание. И все же она надеется на него, как мать, желающая уберечь своего ребенка от страданий. Тихо вздохнув, Гуанъяо с неохотой кивает. Полное благодарности лицо второй госпожи Мо навсегда запечатлевается в его памяти. Решив не тратить время понапрасну, Гуанъяо сразу же после этого просит о встрече с первой госпожой Мо и в том же зале, где прошлым вечером привилегированная часть семьи Мо с напускным радушием принимала его, разговаривает с ней о своем поручении. С каждой фразой, несущей в себе не самый приятный для госпожи Мо смысл, что Гуанъяо забирает в Ланьлин не ее драгоценного сына, а полоумного племянника, который не подаёт никаких надежд на успешное будущее, ее обрюзгшее лицо мрачнеет, пока не начинает напоминать сушёный чернослив. Когда женщина, хватаясь за последний шанс с упрямством утопающего, отчаянно пытающегося доплыть до берега, спрашивает насчет своего сына, Гуанъяо делает невинное лицо и с напускным простодушием отвечает, что о таком речи не шло. Наблюдать за тем, как она старательно борется со своими эмоциями, оказывается очень приятно. Мо Сюаньюя действительно не готовили к дороге. Это Гуанъяо понимает, ожидая возле ворот, когда мальчик соберет свои малочисленные пожитки. Прижимая к груди сверток на манер щита, Мо Сюаньюй выходит на улицу, где его ждет запряженная повозка. Два года назад Гуанъяо точно так же покидал свой весенний дом. Он не взял ничего из своей одежды — сверток с материнским ханьфу был единственной вещью, которую он забрал, страшась своего будущего. Прогнав нерадостные воспоминания, Гуанъяо широко улыбается Мо Сюаньюю, и какое-то тянущее, тоскливое чувство начинает волновать грудь, когда мальчик резко оборачивается к оставленной позади матери и опрометью бросается в ее объятия. Губы женщины сжимаются в тонкую нить в попытке сдержать рвущиеся наружу рыдания, но ради сына она всеми силами старается не показывать свою боль от расставания с ним. Они долго не отпускают друг друга, и Гуанъяо вынужден поторопить их. Он первым забирается внутрь повозки. Пару мгновений спустя занавески раздвигаются в стороны, и между ними показывается лохматая голова Мо Сюаньюя. Ещё одна ласковая улыбка придает ему немного уверенности, чтобы сесть напротив. — Не бойся, — просит его Гуанъяо, заметив, что тень решительности на лице Мо Сюаньюя стремительно уступает место нервозности. Мо Сюаньюй судорожно мнет пальцами с обгрызенными ногтями темный сверток и, поджав губы, слегка покачивается вперёд-назад. Гуанъяо становится жаль его, и он решает скрасить повисшее между ними молчание непринужденной беседой. — Ты когда-нибудь выезжал за пределы своей деревни? Мо Сюаньюй не отвечает, чем вынуждает Гуанъяо почувствовать себя неловко. «Глупо было начинать разговор». — Нет, — внезапно раздается тихий голос. — Только окрестности видел, — Гуанъяо одобрительно кивает, и это, по всей видимости, придает Мо Сюаньюю уверенности. — А Ланьлин большой? — Да, очень, — снова кивает Гуанъяо. — В нем широкие, светлые улицы, вдоль домов знати и простого люда длинными рядами тянутся лавки торговцев и ремесленников. Сам я не видел, но знаю, что в Ланьлин часто приезжают труппы артистов, фокусники, акробаты. Глава ордена Цзинь часто устраивает грандиозные пиршества в своей резиденции, а народ гуляет в городе, ходит на ярмарки… Мо Сюаньюя жадно ловит каждое слово и даже восторженно приоткрывает рот, но стоит Гуанъяо упомянуть Цзинь Гуаншаня, как все внимание переключается на него. — А какой он, мой отец? На миг Гуанъяо теряется. — Ты красивый, — прямодушно заявляет Мо Сюаньюй. — Он такой же? Сглотнув вставший поперек горла комок, Гуанъяо кивает. — Да. Глава ордена Цзинь — очень красивый, сильный заклинатель. Насчёт силы, конечно, можно поспорить, но зачем Мо Сюаньюю об этом знать? Ему и так в свое время предстоит многое узнать о своем отце. Мо Сюаньюй вдруг грустнеет. — Я не понравлюсь ему. Уголки губ Гуанъяо опускаются сами собой. Он тоже в Ланьлине никому, кроме Цзу Чжигана, не понравился. Цзинь Гуаншань — совсем другое дело. Нравиться ему — себе дороже. Будет лучше, если Мо Сюаньюй не испытает на себе, каково это. Гуанъяо накрывает рукой тонкие пальцы, которыми Мо Сюаньюй впивается в сверток. — Понравишься. Он узнает тебя получше, ты познакомишься с братьями, — Гуанъяо прикусывает язык, понимая, что последнее сказал, не подумав. А Мо Сюаньюй, будто желая добить, добавляет: — Я никому не нравлюсь. Тетушка всегда ругалась на матушку и на меня, а младший братец бил и смеялся надо мной. И слуги тоже смеялись. Не успевает Гуанъяо и слово вставить, как слышит: — И людям в Ланьлине я тоже не понравлюсь! — упрямо говорит Мо Сюаньюй. — Я только матушке нужен! — он замолкает, поджав дрожащие губы, и в следующий момент выпаливает: — Почему она выгнала меня?! Я хочу быть с ней! Я хочу вернуться обратно! Он вскакивает на ноги и бросается к дверям, явно намереваясь выскочить наружу, и Гуанъяо приходится обхватить руками его плечи и насильно усадить обратно. Неуверенный, что Мо Сюаньюй не попытается выкинуть что-нибудь ещё, он для верности присаживается рядом. — Твоя мама не выгоняла тебя, — с выверенным терпением говорит Гуанъяо. — Она отправляет тебя к отцу, чтобы тебя больше никто не обижал. — А ты… Ты будешь рядом со мной? — хлюпая носом, спрашивает Мо Сюаньюй. — Не оставишь одного? Гуанъяо коротко вздыхает. Он не хочет давать ещё одно обещание, которое может не сдержать, однако ему снова приходится это сделать. — Буду. Обещаю.

***

За несколько дней пути Гуанъяо здорово треплет себе нервы. Время от времени он справляется у адептов, какую местность они проезжают, и каждый раз со смесью облегчения и беспокойства внимает их ответам. Путешествие в апреле по труднопроходимым дорогам изматывает всех. Ехать приходится медленнее, повозка то и дело застревает в грязи, чем выводит из себя как воинов, которые вынуждены спешиваться и толкать ее, так и Гуанъяо, грезящего как можно скорее уехать из Цзянсу. Ночевать под крышей удается не всегда, зато, когда ночлег находится, отсутствие комфорта и скромность постоялых дворов становятся делом последним. Весьма иронично, что даже тугому кошельку не под силу решить все проблемы. В особенно раздражающие моменты Гуанъяо вспоминает Цзинь Гуаншаня, с чувством костеря его на все лады. Если бы не его прихоть, Гуанъяо быстро бы добрался до Ланьлина, использовав Хэньшен, однако он вынужден тащиться по нескончаемому тракту, потому что иначе Мо Сюаньюя не привезти. Взять его к себе на меч, значит, подвергнуть обоих опасности свалиться вниз и разбиться насмерть. От Мо Сюаньюя Гуанъяо тоже устает. После обещания быть рядом, мальчишка стал таскаться за Гуанъяо по пятам. Когда они останавливаются на ночь в постоялых дворах, он приходит в комнату Гуанъяо и черной тенью проскальзывает к нему под одеяло. В первый раз Мо Сюаньюй спросил разрешения остаться у Гуанъяо, но, не став ждать ответа, быстро юркнул к ошеломленному юноше в кровать. «Я-я н-не пи-пинаюсь», — жалобно молвил он и, отвернувшись от Гуанъяо и свернувшись калачиком, притих. Тогда Гуанъяо не нашел в себе решимости прогнать его, как и не находил во все последующие ночи. Всё-таки Мо Сюаньюй и правда не пинался.

***

Дорога пролегает у кромки леса, и на удивление здесь путникам двигаться оказывается легче. Чаща шумит, покачиваются на ветру пушистые лапы елей, меланхолично поскрипывают многовековые стволы. Лесная симфония укачивает Гуанъяо, который впервые за несколько дней позволяет себе расслабиться и задремать, пока в один момент его не будит чей-то громкий свист и сочный хруст веток. Начальник стражи громко велит приготовиться к бою. «Началось», — с тревогой понимает Гуанъяо и бросает взгляд на испуганно замершего Мо Сюаньюя. Нащупав под плащом Хэньшен, он решительно поднимается на ноги, собираясь выйти из повозки. Перед тем, как открыть дверь, оборачивается к Мо Сюаньюю. — Сиди здесь и, чтобы ни услышал, не выходи, — Мо Сюаньюй часто кивает, и Гуанъяо соскальзывает со ступеней на землю. Адепты уже сошлись с разбойниками, преградившими дорогу. Сверкает сталь, с противным лязгом ударяются друг о друга клинки. Наемников семеро, как и стражей. Шансы кажутся равными, однако воспитанные в ордене Ланьлин Цзинь заклинатели заметно превосходят умениями шайку бандитов. Гуанъяо улавливает движение сбоку от себя и первым бросается в атаку. Пальцы крепко сжимают золотой эфес Хэньшена, тело ловко уворачивается от замаха чужого меча. Удар приходится мимо, и противник, слегка покачнувшись, отпрыгивает назад и встает в оборонительную стойку. Теперь Гуанъяо тоже не спешит нападать. Вместе с наемником они неспеша движутся по кругу, пока Гуанъяо не решает, что дальше медлить бессмысленно. Бандит не станет его убивать — такова была договоренность. Изначально они должны были только сделать вид, что сражаются не на жизнь, а на смерть, но ситуация изменилась. Кто-то из них умрет, и это будет не Гуанъяо. Он делает новый выпад. Острие Хэньшена метко вспарывает рукав темной формы, оставляя на плече глубокую рану, из-за которой быстро намокает одежда. Наемник вскрикивает от боли, однако вместо того, чтобы потерять темп боя, вдруг перехватывает меч здоровой рукой и, описав им идеально быструю дугу, опускает его на Хэньшен. Гуанъяо выдерживает натиск и, оттолкнув чужой клинок, ныряет под не опустившуюся руку, оказываясь у бандита за спиной. Сталь с влажным хрустом входит между ребер. Быстро. Настолько быстро, что он даже войти во вкус не успел. Из онемевших пальцев противника выпадает меч. Мужчина опускает глаза на темное пятно на своей одежде. Ослабевшие ноги больше не держат его тело, и он грузно оседает на землю. — Мы же сделали, как ты хотел… — хрипит он. Гуанъяо не дает ему закончить, вонзив Хэньшен в основание шеи. Когда он одним резким движением выдергивает меч, его лезвие оказывается красным от крови. Так и должно быть, но отчего-то это изумляет Гуанъяо. Он ждал, что его будет колотить. Однажды Гуанъяо спросил Цзу Чжигана, убивал ли он когда-нибудь, и тот рассказал, что после первого убийства его руки тряслись, как у немощного старика, а сам он не мог думать ни о чем-то другом, кроме как о мертвом теле у своих ног и о том, что пало оно от его клинка. Гуанъяо же не чувствует ничего. Пусто, словно он уже не раз отнимал человеческие жизни. Словно для него это — раз плюнуть. Только Хэньшен в руке дрожит от напряжения. Гуанъяо осматривает свою одежду, с досадой отмечая, что на светлой ткани остались капли крови. Он думает об этом буднично, не обращая внимание на мертвеца, лежащего перед ним лицом вниз, и вздрагивает, когда слышит, как его окликивают. Неосмысленный взгляд золотых глаз находит искаженное ужасом лицо одного из адептов, что стоит у открытых дверей повозки. Не задавая вопросов, ответы на которые услышать не готов, Гуанъяо медленно подходит к заклинателю. Он уже все понял, хотя и не успел осознать этого до конца. Шумно сглотнув, Гуанъяо заглядывает внутрь. У полулежащего на подушках Мо Сюаньюя перерезано горло. Даже мертвым он не выпустил из ладони медальон на простом шнурке, который перед отъездом дала ему мать.