Оставить детство в прошлом

Поладить с Лань Сичэнем оказывается очень просто. Мягкий по натуре и внимательный к окружающим он сразу предлагает Гуанъяо помочь освоиться в новом месте. В противовес ему ученики из других орденов держатся в стороне, шепчась за спиной Гуанъяо о его положении в клане Цзинь и о его прошлом, о котором им известно лишь в общих чертах. Слухи плодятся и множатся, подобно тараканам в кварталах бедняков, и Гуанъяо частенько подслушивает чужие разговоры, незаметно подкрадываясь к болтунам. В лицо его не называют «сыном шлюхи» или «бастардом главы ордена Цзинь», но и по имени к нему редко кто обращается, словно оно проклято и способно навлечь на головы говорящих страшные несчастья. Гуанъяо пытается убедить себя, что подслушивает из чистого любопытства. В конце концов, другие люди всяк знают о нем больше, чем он сам. Из общей гостиной Облачных Глубин доносятся приглушенные голоса и смешки. Гуанъяо не заходит внутрь: ему там не будут рады. К тому же с его появлением разговоры прекратятся. По счастью, кто-то оставил окно незакрытым, и Гуанъяо, прижавшийся к стене, прекрасно все слышит. — Цаоинь-сюн, ну давай, придумай что-нибудь! — дрожит от возбуждения чей-то голос. — У тебя настоящий талант к стихосложению — должно хорошо получиться! Остальные выражают согласие, однако юный заклинатель по фамилии Цаоинь не спешит с ответом. Гуанъяо не ждет, что он возразит, и потому не удивляется, когда слышит задумчивое: — «Сын цветочной девы из Юньмэна и главы богатейшего ордена заклинателей прокладывает себе путь к солнцу и звездам». Заклинатели в знак одобрения тихо хлопают, а Гуанъяо, нахмурившись, стискивает зубы и сжимает кулаки. Не надоело им попусту чесать языками? И ведь даже нескладно вышло, чтобы именовать наспех сочиненные строки талантом! — Нужно называть вещи своими именами, — фыркает кто-то.— А это прозвучало слишком поэтично для того, кто вырос в жалком притоне. — Ошибаешься, Лин-сюн. То был не притон, а вполне приличное заведение, — поправляют его. — Можно ли считать это заблаговременной заботой о будущих отпрысках? — Тебя обманули, потому что я слышал, что Цзинь Гуаншань ничем не брезгует и своим высочайшим посещением осчастливливает даже деревенских потаскушек. Кто знает, может, он и этого осчастливил? В противном случае я не вижу причин признавать бастарда от девицы, которая отдавалась сотням альф. Гнев вспыхивает в сердце Гуанъяо моментально, как если бы в затухающий огонь с щедрой руки подлили масла и оно взмыло бы ввысь. Его мать не заслужила, чтобы ее имя смешивали с грязью. Гуанъяо не отрицает того, чем она занималась, но разве она делала это по собственной воле? В голодные времена родители часто отдавали омег в слуги или в публичные дома, и Мэн Ши такая печальная участь тоже не обошла стороной. Легко рассуждать о падении ближнего, когда сам держишься на плаву благодаря стараниям других. — Это уже слишком, — вмешивается девичий голос. — Глава ордена Цзинь, как всем известно, довольно… — Распутный? — Развратный? — Сластолюбивый? — Это одно и то же! — Я хотела сказать по-другому, но пусть будет по-вашему. Связи с омегами вне благословленного брачного союза возмутительны, но кровосмесительные отношения немыслимы для любого уважаемого человека. Это лишь пустые домыслы. Я не стану больше разговаривать с вами, если вы продолжите делать непристойные намеки. Несмотря на то, что в словах девушки распознавалась неосознанная защита, они наносят Гуанъяо последний, добивающий удар. Он прижимается затылком к стене и, стараясь дышать ровно и медленно, прикрывает глаза. Охваченный гневом он упустил из внимания небрежно брошенную фразу о них с Цзинь Гуаншанем. О Гуанъяо многое болтали, но это уже слишком. Хотя догадка и попала точно в цель, она не должна была стать предметом обсуждений. Только бы она не просочилась дальше, иначе никто в мире не захочет иметь с Гуанъяо ничего общего. — Шицзе Сянь, пожалуйста, постой, не уходи! — доносится до Гуанъяо. — Мы больше не станем о таком говорить! Вот, мы уже прекратили! «Спасибо, шицзе Сянь, за этот бессмысленный порыв, — сокрушенно думает он, и брови его болезненно надламываются. — Уже завтра мое и так постыдное имя снова начнут поносить». С другой стороны, а чего он ждал? Что его примут как равного? Госпожа Цзинь и его братья сразу дали понять, что этого никогда не произойдет, что бы он ни делал. С этим просто нужно смириться. Со временем ведь он свыкся с тем, что его трахает родной отец, а это явно труднее, чем терпеть людские наветы. Чужое присутствие ощущается интуитивно, и Гуанъяо встревоженно распахивает глаза. В вечерних сумерках, опустившихся на Облачные Глубины, на расстоянии вытянутой руки застыла белая фигура. Легкий ветерок, поднявшись, шевелит полы клановой формы, отчего голубая кайма на них изгибается подобно морским волнам. Обычно мягкие янтарные глаза, к изумлению Гуанъяо, непостижимы и темны. Они глядят куда-то сквозь него, и взгляд этот почти осязаемо давит ему на грудь. Вместе с этим странным, даже пугающим до мурашек ощущением тяжело содрогается сердце. В висках, с каждым мгновением ускоряясь, пульсирует кровь. Слышал. Определенно. «Вот и все. Он тоже отвернется от меня», — понимание этого режет по живому. Плечи Гуанъяо поникают, и он опускает взгляд, чтобы тут же вскинуть его, краем глаза заметя, как белая тень целеустремленно проскальзывает мимо него прямиком к дверям гостиной. Гуанъяо открывает рот, спеша остановить Лань Сичэня, однако наружу не просачивается ни единого звука. «Что он собирается делать?», — заполошно гадает Гуанъяо и бросает взгляд в направлении, в котором ушел Лань Сичэнь, не зная, как поступить. Еще несколько мгновений он топчется на месте, заламывая от волнения руки, а затем все же тихо возвращается к окну. — Цзэу-цзюнь, при всем моем уважении, я должен указать вам на то, что не только мы нарушили правила ордена Гусу Лань, — слышится из комнаты голос, в котором так и сквозят самодовольные нотки. Гуанъяо пропустил начало разговора, но речь, судя по всему, шла о подслушивании. Заносчивому юноше отвечает спокойный голос, принадлежащий Лань Сичэню: — Молодой господин Лин, можете не беспокоиться. За свой проступок я понесу заслуженное наказание, однако прежде позвольте мне сказать вам кое-что: злословие никому не делает чести. Стремясь унизить третьего молодого господина Цзинь, вы в первую очередь унизили самих себя. Юношам и девушкам, независимо от их происхождения, не стоит утверждать то, о чем им доподлинно неизвестно. Когда пристыженные заклинатели покидают гостиную, Гуанъяо несмело останавливается на ее пороге. — Цзэу-цзюнь… — зовет он, и Лань Сичэнь, стоящий посреди комнаты, удивленно оборачивается, явно не ожидав, что Гуанъяо последует за ним. — Спасибо… Губы Лань Сичэня складываются в ободряющую улыбку. — Тебе не за что благодарить меня. Если бы я раньше узнал о том, что тебе приходилось сносить, сегодняшней сцены не произошло бы. Гуанъяо смущенно улыбается в ответ, а потом спохватывается, вспомнив кое о чем. — Тебя правда накажут? — взволнованно спрашивает он, всматриваясь в безмятежные янтарные глаза. — Правила непреложны, — мягко говорит Лань Сичэнь. — Тот, кто их нарушает, должен осознать свою ошибку через наказание. Я нарушил… Он замолкает, а у Гуанъяо перед глазами встает ужасная картина, как Лань Сичэня при всем ордене секут по обнаженной спине, как лопается фарфоровая кожа и алые ручейки крови бегут по ней вниз, пачкая белые форменные штаны. От этой мысли Гуанъяо содрогается. Все из-за него. Лань Сичэнь пострадает, потому что хотел помочь. — Но я не жалею об этом, — качает головой Лань Сичэнь. — И ты не жалей. Он снова улыбается, и улыбка его подобна заживляющей мази, которую наносят на раны. Они открываются от очередного злого слова, но Лань Сичэнь улыбается так, как, очевидно, умеет только он, — с искренней добротой и ненавязчивой участливостью, и раны, перестав кровоточить, затягиваются.

***

На уроках Лань Цижэня немного страшно. Он сразу дал понять, что нянчиться ни с кем не станет. Хочешь учиться — будь прилежным, а если нет — то либо получай позорное наказание, либо собирай вещи и возвращайся домой. Гуанъяо с первого же дня решил, что приложит все усилия, чтобы не опозорить клан Цзинь и самого себя. Он ловит каждое слово Лань Цижэня и скрупулезно выполняет все задания, благо времени для этого предостаточно: у него нет товарищей, на которых можно было бы отвлечься, а Лань Сичэнь часто бывает занят своими делами. Каждый день ученики и младшие адепты ордена Гусу Лань просыпаются на рассвете и отправляются медитировать на гору Юньсядебайфенг. Они противостоят леденящему холоду, используя духовную энергию, а вернувшись в Облачные Глубины, изучают с Лань Цижэнем виды чудовищ и способы их укрощения. Затем отводится несколько часов на боевое мастерство, во время которого юноши и девушки спаррингуются друг с другом. По чистой случайности Гуанъяо узнает об увлечении Лань Сичэня ботаникой. Того очень интересовало использование трав и растений в медицинских целях, и он подходил к этому занятию с детской пытливостью, что отличало его от заклинателей, которые изучали врачевание в рамках традиций ордена. Конечно, до Лань Цижэня и других лекарей, посвятивших свою жизнь спасению людей, Лань Сичэню еще далеко, но его намерение освоить непростую науку двигает его вперед с удивительной быстротой. Когда Гуанъяо просит взять его с собой в лес, Лань Сичэнь удивляется. Из всех приглашенных учеников никто не стремится узнать больше, чем им дают старейшины на занятиях. Они и это делают через силу, потому что на обучении настояли их родители, а молодые заклинатели жаждут свободы и веселья, а не заумных книжек и длительных лекций. В отличие от них, Гуанъяо не собирался отказываться от предлагаемых возможностей. Он всегда любил учиться, и теперь, когда ему дали все карты в руки, глупо было бы этим не воспользоваться. В компании нескольких адептов он спускается с гор, окутанных туманом. Листва зелеными мазками скрашивает серость камней, но вскоре ее сменяют длинные иголки хвойных деревьев. Среди прямых высоких стволов встречаются изогнутые и искривленные, словно калеки, которых сторонятся жители городов и мелких селений. Их вид вызывает у Гуанъяо жалость. Жизнь бывает несправедлива не только к людям, но и к другим созданиям природы. Миновав посёлок Цайи, расположенный на озере, заклинатели выходят к лесу. После бьющей в глаза помпезности Ланьлина, несомненно красивого, но бездушного места, лесная чаща кажется настоящим сосредоточением всего живого. Едва ступив в нее, Гуанъяо ощущает, как чужие злоба и презрение исчезают без следа, уступая место умиротворению. Адепты, не боясь потеряться, расходятся в разные стороны. Гуанъяо же держится рядом с Лань Сичэнем. Он не знает этой местности и не хочет заблудиться, и хотя белые одежды ордена Гусу Лань легко легко заметить среди деревьев, ему спокойнее от того, что рядом есть тот, кто хорошо ориентируется в лесу. Гуанъяо осознает, что помощи от него никакой, ведь он не знает назначения растений, встречающихся на их пути, однако Лань Сичэнь и сам отлично справляется. Его внимательные глаза быстро замечают маленькие песочные шляпки грибов у корней деревьев. Он опускается на одно колено и жестом подзывает Гуанъяо к себе. — Из их тканей можно сделать порошок, — объясняет Лань Сичэнь и аккуратно поддевает маленьким ножичком первый гриб, — он хорошо останавливает кровотечение, хотя сами шляпки чрезвычайно ядовиты. Удивительно, не правда ли? Природа столь предусмотрительна, что создала и яды, и противоядия. Гуанъяо задумчиво кивает и дальше уже сам задает вопросы, убивая двух зайцев сразу, — удовлетворяет свое любопытство и располагает к себе Лань Сичэня. Тошно от того, что его искреннее желание сблизиться с Лань Сичэнем идет рука об руку с заветом Цзинь Гуаншаня.

***

Один месяц сменяет другой, жизнь в Облачных Глубинах перестает казаться чем-то необычным. Пожалуй, Гуанъяо здесь скорее нравится, чем нет, однако его место в Ланьлине. По крайней мере, пока. Находясь вдали от Цзинь Гуаншаня, он порой размышляет о том, как стремительно изменилась его жизнь с появлением в ней этого человека, и, в конце концов, приходит к неутешительному выводу, что в убедительных для окружающих играх в отца и сына со стороны Цзинь Гуаншаня не появилось ни капельки искренности. Гуанъяо не ждал ее, но в глубине души надеялся, что в нем, помимо любовника, разглядят кого-то еще. Не сына — это место занято одним лишь Цзинь Цзысюанем, — так кого-то близкого к нему. Гуанъяо предпочел бы не задаваться вопросом, зачем ему иные отношения с Цзинь Гуаншанем, — он бы просто просыпался по утрам, делал то, что от него требуется, и снова засыпал. Так и было какое-то время, пока весенние игры не слились воедино с родительскими ласками. В каждом невинном жесте таилась двусмысленность, предназначенная лишь для них двоих. В первый для Гуанъяо урок верховой езды Цзинь Гуаншань помогал ему принять правильное положение в седле. Его руки, поправлявшие бедра Гуанъяо, задерживались на них дольше необходимого, а ловкие пальцы тайком щупали. Цзинь Гуаншань знал, что Гуанъяо все чувствует и понимает, и, очевидно, получал от этого удовлетворение. Обычно осмотрительный и осторожный, он почему-то не мог отказать себе в удовольствии поиграть с огнем, и если ему без труда удавалось контролировать свои эмоции в подобных ситуациях, то Гуанъяо в своих навыках не был до конца уверен. Внезапные прикосновения вызывали у него предательский румянец, щеки неприятно пульсировали, и весь мир сосредотачивался в похотливых руках на его бедрах, отчего он на пару мгновений забывал обо всем на свете. Совсем рядом находились Цзинь Цзысюань и Цзинь Цзысюнь: они могли что-то замечать, но вряд ли они понимали, в чем дело. Когда Цзинь Гуаншань попросил звать его отцом, Гуанъяо решил, что тот всего-навсего хочет скрыть этим истинный характер их отношений, однако позднее в голову пришло другое объяснение. Оно показалось ему настолько простым и логичным, что он удивился, почему сразу не додумался до него. Гуанъяо не был какой-нибудь прелестной красавицей, способной запасть в сердце, бросив один-единственный взгляд, и уж точно ему было не сравниться с опытными куртизанками, чьи ласки могли бы свести с ума, оттого и влечение Цзинь Гуаншаня начало угасать. Если бы близость между ними прекратилась, Цзинь Гуаншань исполнял бы свои обязательства безвозмездно, а это совсем не в его характере. Будучи человеком цепким, он никогда ничего не делает без расчета на собственную выгоду. Необычный выход из положения, но теперь, когда Гуанъяо лучше узнал Цзинь Гуаншаня, он убежден, что это вполне в его духе. Есть, конечно, еще кое-что, что он может стребовать с Гуанъяо. «Обрати внимание на старшего… Будет очень славно, если ты сумеешь ему понравиться». Истолковать это напутствие как-то иначе сложно: мотив прозаичнее некуда. Гуанъяо уже задумывался о том, что его выкупили с целью устроить в будущем выгодный союз. Это объясняло, почему Цзинь Гуаншань так щепетилен в отношении его образования, воспитания и внешности: нужна омега, которую будет нестыдно предложить кому-нибудь, и, судя по всему, клан Лань для него — один из лакомых кусочков. В ночь перед отъездом в Гусу Цзинь Гуаншань ожидаемо позвал Гуанъяо к себе, и после бурного совокупления юноша решил воспользоваться хорошим настроением заклинателя и разузнать о планах на себя. — Отец... Могу я спросить? Задавать в лоб волновавший его вопрос Гуанъяо не рискнул: сначала следовало прощупать почву и убедиться, что Цзинь Гуаншань действительно пребывает в благостном расположении духа. Очень не хотелось рассердить его и впоследствии прочувствовать на себе его гнев. Даже словесный. Услышав несмелый голос Гуанъяо, Цзинь Гуаншань позабавленно хмыкнул, и уголок его губ растянулся в широкой усмешке. — Да, Яо. Ты можешь спросить. — Для чего вы выкупили меня? Цзинь Гуаншань вздохнул. — Я ждал, что ты раньше задашь мне этот вопрос, — сказал он и приподнялся на локте, чтобы посмотреть Гуанъяо в глаза. — Думаю, ты понимаешь, что будь ты обыкновенным бордельным мальчишкой, у тебя не было бы ни единого шанса завоевать мое внимание. Тонкие пальцы подцепили подбородок лежавшего на животе Гуанъяо, золотые глаза принялись разглядывать юношу, словно Цзинь Гуаншань видел его впервые. — Личико у тебя миловидное, особенно в моменты смущения. На нем можно задержать взгляд, но не более, чем на мгновение. Оно пройдет, и твои глаза, губы и услужливая улыбочка на них сотрутся новыми лицами и новыми улыбками. Твое предназначение во служении клану Цзинь, и говоря об этом, прежде я подразумеваю союз с подходящим кланом. «Я так и думал. Будь дело в одной только похоти, ты бы не стал прикладывать столько усилий. Нашел, забрал в свой дом, зная, что жена будет против и что это в самое сердце ранит твоих избалованных сына и племянника. Содержишь, разыгрываешь заботливого отца. Защищаешь, когда узнаешь, что обижают. Больше не причиняешь боли. Слишком много милостей для постельной игрушки». — Меня выдадут замуж? — Гуанъяо подпустил в свой голос досады. Отчасти он и правда испытывал ее: с Цзинь Гуаншанем все было ясно и понятно, но будет ли так, когда он окажется в чужих руках? Что если у Гуанъяо не получится подстроиться под привычки другого альфы? Что если ему в мужья выберут жестокого человека? Что если он будет бить или грубо обращаться с Гуанъяо в постели? Цзинь Гуаншань кивнул. — Когда придет время, а до того дня мы успеем насладиться обществом друг друга. Иди ко мне, — сказал он и потянул Гуанъяо к себе на бедра. Гуанъяо глубоко вздыхает и часто моргает, выныривая из воспоминаний. Пожалуй, идея выйти за Лань Сичэня ему очень даже по душе, вот только сам Лань Сичэнь, кажется, видит в нем больше друга, чем омегу. Лань Цижэнь, ставящий себя выше политиканства, не даст Цзинь Гуаншаню навязать этот брак. Получив от ворот поворот, Цзинь Гуаншань наверняка обратится к клану Вэнь или клану Не. Здесь сложно дать какой-то прогноз. Шансы равны, и Гуанъяо не знает, какой вариант для него лучше, — ему не доводилось встречаться с членами этих семей. А, впрочем, кто будет его спрашивать? С кем Цзинь Гуаншань договорится, за того Гуанъяо и пойдет. Гуанъяо уверен, что все решится в этом году. Ему бы радоваться тому, что он наконец выберется из постели Цзинь Гуаншаня, но вкус радости немного портится толикой тоски, которую Гуанъяо впервые ощутил еще осенью, когда вассалы клана Цзинь прибыли в Ланьлин. В первый же день совета Гуанъяо застал Цзинь Гуаншаня с женой одного из приглашенных заклинателей. Само собой, показываться на глаза он не рискнул, вместо этого спрятавшись в достаточно укромном месте, откуда мог наблюдать за происходящим в беседке, которая укрылась за стеной из ярко-желтой листвы. Когда Цзинь Гуаншань полез под подол своей любовницы, Гуанъяо до невозможности захотелось пойти прямо к госпоже Цзинь или, на крайний случай, отыскать того незадачливого мужа, которому наставляли рога, чтобы выдать обоих. Однако он не смог заставить себя даже просто отвернуться. Он продолжил смотреть на то, как Цзинь Гуаншань упоенно ласкал женщину между ног, а та, вцепившись белыми пальцами в перила, изо всех сил старалась сдерживать стоны. Смятение и злость попеременно охватывали его, а совсем невыносимо стало, когда в беседке разлился ласковый голос: — Моя камелия… нежная, хрупкая, само совершенство… созданная для заботы и пылкой, страстной любви… Эти слова острым кинжалом вонзились в самое сердце Гуанъяо. Никогда. Никогда Цзинь Гуаншань не говорил ему ничего подобного, предпочитая любопытствовать о том, что с Гуанъяо делали посетители в публичном доме, как они касались его и где, какие гнусности шептали ему на ухо. Цзинь Гуаншань внимал этим рассказам, как ребенок сказке, наслаждаясь унижениями, которые Гуанъяо пережил в отрочестве. Зависть и обида обожгли не хуже пламени, соскочившего со свечи и устремившегося к беззащитной коже. Чем Гуанъяо был хуже этой потаскухи, что предала клятвы, которые давала своему мужу? Почему он не слышал в свой адрес слов, полных нежности? Разве он не был достоин их? Гуанъяо с трудом сглотнул ком в горле, сжал кулаки и, незаметно покинув свое укрытие, ушел к себе. Вечером за ним так никто и не послал. С того дня прошло несколько месяцев, а Гуанъяо все еще не смог разобрать, почему тогда отреагировал так бурно. Умом он понимал, что поступки Цзинь Гуаншаня по отношению к нему аморальны, бесчеловечны, богопротивны. Однако что-то, вопреки здравому смыслу, все равно тянуло к нему, как будто Цзинь Гуаншань натягивал цепь, обернутую вокруг его шеи, — приходится держаться рядом, чтобы не быть задушенным. «Нет. Так быть не должно, — говорит себе Гуанъяо. — От него надо бежать. Куда угодно, лишь бы подальше. Цзинь Гуаншань — демон в человеческом обличье, а демоны несут только зло и страдания. Цишань, Цинхэ или еще что-нибудь — неважно. Там его не будет, и я смогу жить дальше. Без этой грязи».

***

Гуанъяо уезжает из Гусу летом, и поводом служит празднование Дня драконьих лодок, на которое Верховный заклинатель пригласил представителей всех четырех великих родов. Когда Гуанъяо жил в Юньпине, хозяин их заведения разрешал своим омегам участвовать вместе с остальными горожанами в церемонии поиска тела Цюй Юаня, жившего в княжестве Чу тысячи лет назад. Матушка брала Гуанъяо с собой, и вместе они бросали в реку жертвенный рис, чтобы успокоить душу умершего. После этого они гуляли по городу, наблюдали за гонками на лодках, по форме напоминавших драконов, и за выступлениями артистов, облаченных в яркие наряды. Вокруг было полным полно лавок с разнообразными соблазнительными вкусностями, и Мэн Ши покупала Гуанъяо все, чего бы он ни захотел. Вечером на площади запускали фейерверки, и Гуанъяо неизменно приходил в восторг от красочных брызг огней, которые распускались на темном небе пестрыми цветами. В прошлом году он впервые праздновал этот день без матушки, с людьми, которые не были рады его присутствию на великолепном торжестве. В Цишань нет реки, что подошла бы для жертвенных подношений. Такая проблема встречается почти повсеместно: провинция Шэньси из-за своего расположения на северо-западе Империи и тяжелого засушливого климата всегда испытывала трудности с доступом к рекам и озерам. По этой причине День драконьих лодок здесь празднуется не так, как в других землях. Вместо лодочных гонок устраиваются соревнования на колясках, запряженных лошадьми. Гуанъяо стоит вместе с приглашенными гостями на площади перед центральной дорогой и со своего места украдкой смотрит на Вэнь Жоханя. Несмотря на солидный возраст, Верховный заклинатель выглядит как мужчина в самом расцвете сил, и лишь пресыщенность в алых рубинах глаз выдает прожитые годы. Скользя взглядом по высокой фигуре в красно-белых одеяниях, Гуанъяо думает, что Вэнь Жоханя несправедливо называют самой красивой омегой Империи. Скорее всего, люди льстят ему, чтобы завоевать его расположение, ведь Вэнь Жохань с его ростом, широкими плечами и жестким лицом прошел мимо всех стандартов красоты, которые когда-то утвердили альфы. Только диковинные глаза с длинными ресницами, черный шелк волос и раскованность движений сглаживают образ практически всемогущего правителя. Странно осознавать, что его воспитывали в соответствии с традициями прошлого поколения. В те времена никто не заботился о том, чтобы омеги становились умелыми заклинателями. Заклинательскому искусству обучали лишь для того, чтобы омеги могли сохранять свою красоту на протяжении всей жизни, и даже этим вопросом не каждая семья была заинтересована — предпочтение отдавалось правилам «Четырех добродетелей». Возможно, именно они однажды встали Вэнь Жоханю поперек горла, и он решил пойти против устоявшегося порядка вещей. На сегодняшний день нет человека сильнее, чтобы занимать пост Верховного заклинателя. Вэнь Жохань превзошел всех альф, однако, какими бы выдающимися способностями он ни обладал, люди не забудут, что его предназначение изначально заключалось в деторождении. Несправедливый порядок, установленный альфами, отвел омегам роли, которые оставались неизменными на протяжении веков, поэтому отрадно видеть, что в истории появился пример того, как примитивные суждения опровергаются не только словами, но и делами. Старикам навряд ли по душе столь рьяная борьба с традициями, а вот молодые люди могут вдохновиться достижениями Вэнь Жоханя, который старается улучшить их жизнь. Правда, есть одна загвоздка: не все решаются воспользоваться новыми правами. Еще лет пять назад омеги не имели возможности обращаться в уездный суд или к сельскому старосте для расторжения брака. Закон разрешал подать соответствующее прошение исключительно альфам, и судьбы разведенных омег после этого складывались весьма печально. В лучшем случае им дозволяли вернуться в дом родителей, а в худшем — продавали свахам, которые затем перепродавали их управляющим борделей. Вэнь Жоханю не сразу удалось склонить членов всеобщего совета к пересмотру этого положения, но он все же добился своего. А до того с его подачи подняли брачный возраст, и теперь юноши и девушки обоих вторичных полов могут вступать в брак только при достижении семнадцати лет. Это хорошо, потому что у Гуанъяо еще есть время, чтобы принять свое будущее. Гости возвращаются в приемный зал продолжить празднование, а Гуанъяо, уже успевший поймать на себе множество заинтересованных взглядов, хочет поскорее вернуться в гостевые покои. В толпе он замечает Лань Сичэня, беседующего с поразительно высоким мужчиной в темно-сером ханьфу. На крепкой груди незнакомца висит золотая цепь, которая соединяет наплечники. Его можно было бы назвать красивым, если бы не мрачное выражение его лица, от которого впору затрястись от страха. «Подожду, когда он освободится, и тогда подойду», — решает Гуанъяо, не желая отвлекать Лань Сичэня, но внезапно ловит на себе его взгляд и видит, как тот, приветливо улыбнувшись, жестом подзывает к себе. «Нет, нет, нет! Можно я не пойду? — хочется воскликнуть Гуанъяо. — Я и слова сказать не смогу, пока он так жутко смотрит!». Однако подойти ему все-таки приходится. Остановившись напротив незнакомого альфы, Гуанъяо цепенеет, и скрыть свою реакцию за дружелюбной улыбкой не удается. Его руки, вытянутые вперед в знак почтения, мелко дрожат, и мужчина замечает это. — Не трясись, — строго говорит он, нахмурившись еще сильнее. — Не чудовище перед собой видишь. — Брат, не сердись на А-Яо, — мягко просит Лань Сичэнь. — Он впервые оказался на таком приеме и совсем не знает тебя, — теперь Лань Сичэнь заговаривает с Гуанъяо. — А-Яо, это глава ордена Не, Не Минцзюэ. Мой названный брат и самый близкий друг. Не Минцзюэ выразительно выгибает бровь. — А-Яо? — удивляется он. — Сичэнь, ты не упоминал, что завел дружбу с сыном Цзинь Гуаншаня. Лань Сичэнь смущенно улыбается и отводит взгляд. — Я хотел лично вас представить друг другу. Мои слова не смогли бы передать, насколько А-Яо замечательный человек. — Понятно, — коротко кивает Не Минцзюэ. — Но пока он выглядит так, будто по пути сюда ему отрезали язык. «Скорее, я его проглотил, когда увидел тебя», — думает Гуанъяо, все еще не решаясь что-то сказать. Он понимает, что это невежливо с его стороны, однако ни одно слово, которое он мог бы сказать этому человеку, не приходит в голову. Лань Сичэнь замечает, что их разговор обрастает неловкостью, и, положив руку на плечо Гуанъяо, обращается к Не Минцзюэ: — Брат, извини, А-Яо еще не познакомился с другими гостями… Не Минцзюэ кивает и, напоследок задержав взгляд на миниатюрной фигуре Гуанъяо, уходит куда-то в гущу толпы. «Вот так знакомство. Кому-то очень не повезет, если этот человек однажды захочет жениться», — думает Гуанъяо, провожая Не Минцзюэ глазами. Будь его воля, он бы тоже затерялся где-нибудь среди незнакомых лиц, но Лань Сичэнь, полный решимости представить его отпрыскам великих кланов, уверенно направляется к кучкующимся подросткам. Когда он приближается, они склоняются в приветственном поклоне, а затем три пары глаз с любопытством уставляются на Гуанъяо, словно он — какая-нибудь невиданная диковинка. «Ну да, так и есть, — понимает Гуанъяо. — Бастардов обычно не приглашают на такие мероприятия». — Цзян Ваньинь. — Вэй Усянь. — Не Хуайсан. На последнем имени Гуанъяо неосознанно заостряет внимание. Очевидно, что мальчик — младший брат главы ордена Не, и этот факт заставляет посочувствовать ему. Как, должно быть, страшно жить с таким человеком под одной крышей. Гуанъяо, только увидев его, перепугался до смерти. Не желая снова оказаться в неловком положении, он пытается завязать разговор. — Вэй Усянь? Боюсь, ваша фамилия мне незнакома… Юноша, широко улыбнувшись, отвечает: — Я воспитанник главы ордена Цзян, — он запинается и после короткой паузы добавляет, — третий молодой господин Цзинь. — С моим братом вы уже познакомились? — спрашивает Не Хуайсан, покачивая раскрытым веером. — Да, — кивает Гуанъяо. — Удивительный человек. Я слышал, он возглавил орден Цинхэ Не в этом году. Выражение лица Не Хуайсана становится кислым. — Да, и уже успел взять всех в оборот. Мой брат был рожден для этого. — В нем чувствуется несгибаемая воля, — говорит Гуанъяо. — Полагаю, ваш орден в надежных руках. — Так и есть, — соглашается с ним Не Хуайсан. Гуанъяо переводит взгляд на Цзян Ваньиня, который, кроме своего имени, больше ничего не сказал. Все это время он глядит куда-то в сторону, и остальные, заметив это, поворачивают головы в том же направлении. В нескольких чжанах от них стоит Цзинь Цзысюань, а рядом с ним — двое в красно-белых ханьфу. Наследники Вэнь Жоханя, понимает Гуанъяо. — Цзян Чэн, этого не будет, — звучит напряженный голос Вэй Усяня. Цзян Ваньинь поджимает губы и нервно дергает плечами. — Ты так в этом уверен? — с недоверием спрашивает он. — Матушка слов на ветер не бросает. — Это просто разговоры. — От разговоров легко перейти к делу. Гуанъяо понятия не имеет, о чем они говорят. После этих фраз непринужденная беседа, которая началась довольно неплохо, сходит на нет. Нельзя сказать, что Гуанъяо в этом обществе было комфортно, но, по крайней мере, эти заклинатели не вели себя так, как Цзинь Цзысюань и Цзинь Цзысюнь или другие юноши и девушки в Облачных Глубинах. Для Гуанъяо это однозначно шаг вперед, ведь, кроме Лань Сичэня, он ни с кем толком не был знаком. Теперь остается надеяться, что и в дальнейшем все будет гладко. Ночью Гуанъяо окончательно убеждается в том, что Безночный Город ему совсем не по душе. Он не может не отметить, что выделенные покои в гостевом павильоне обставлены богато, но удушающая жара, характерная для уезда Цишань, портит все впечатление. Измотанный ею Гуанъяо выбирается из постели и выходит на улицу. Бесцельно бредя по Безночному Городу, Гуанъяо с тоской вспоминает умеренное тепло Ланьлина и терпимую прохладу Гусу. Каменные дорожки, проложенные через сады, где растут персиковые деревья, ведут к беседке с изогнутой темной крышей и двумя стенами, расположенными друг напротив друга. По высокой фигуре в белом и ниспадающим до колен волосам без труда узнается Вэнь Жохань. Гуанъяо, остановившись на безопасном расстоянии, слышит тихие стоны и неровные от сбитого дыхания голоса. — Жохань, полегче. Ты меня сейчас со стеной сровняешь. Ну же, мне тяжело! Незнакомец, что скрывается за широкими плечами Вэнь Жоханя, упирается руками ему в грудь, пытаясь хоть немного отстранить от себя. — Ты не такой хрупкий, каким кажешься, Фэн-эр, — в голосе Вэнь Жоханя улавливается улыбка. — Ты, скорее, сам ее сломаешь. — Когда это я стены ломал? — Ладно, не ломал — сотрясал. И здесь тебе даже возразить нечего. Вэнь Жохань с силой притягивает заклинателя к себе и напористо целует, а тот удивленно выдыхает ему в губы и податливо обвивает руками его шею. В глаза бросаются фиолетовые наручи с вышитыми лепестками лотоса, и Гуанъяо теряет дар речи, который переходит незнакомцу. — Не здесь, Жохань. Мы ведем себя безрассудно. Нас заметят, если ты меня не отпустишь. Гуанъяо, ошеломленный увиденным, приходит в себя и спешит убраться подальше, желая забыть о том, что открылось ему, но такое забыть не то что трудно, а вовсе невозможно! Быстро шагая по каменным дорожкам, он пытается осмыслить случившееся. Несколько минут его мысли не могут сложиться во что-то более-менее связное. Перед глазами все еще стоят двое мужчин, случайно застигнутые вместе. Только вернувшись к себе, Гуанъяо обретает возможность спокойно все обдумать. Во-первых, Вэнь Жохань в месте, где любой человек, зашедший вглубь садов, мог его обнаружить, целовал мужчину из клана Цзян. Узор в виде девятилистного лотоса не оставляет никаких сомнений в этом. Во-вторых, Гуанъяо знает только одного приглашенного заклинателя, в чьем имени есть префикс «Фэн». Сложить два и два в этой ситуации несложно Любовником главы ордена Вэнь был не кто иной, как Цзян Фэнмянь.