Оставить детство в прошлом

С госпожой Цзинь поладить тоже не получается. Поначалу Цзинь Гуаншань пытался сблизить ее и Гуанъяо, но, несмотря на его усилия, женщина оставалась непреклонна. Цзинь Гуаншань приводил Гуанъяо на семейные трапезы, и всякий раз, когда они садились за стол, атмосфера в зале становилась напряженной, и даже светские разговоры не могли ее разрядить. Братья, сидевшие рядом с Гуанъяо, чувствовали себя некомфортно в его компании, но старались скрывать свою неприязнь, чтобы не огорчать Цзинь Гуаншаня. В отличие от них, госпожу Цзинь мало заботили чувства мужчины, поэтому, выждав совсем немного, она демонстративно покидала малый зал, уводя с собой Цзинь Цзысюаня и Цзинь Цзысюня, которым не оставалось ничего другого, кроме как покориться её давлению. В конце концов ее терпение лопнуло, и она, не стесняясь присутствия своих сына и племянника, а также непочтительного тона в адрес мужа, в сердцах высказала, что не потерпит общество оборванца с улицы, который одним своим видом унижает ее честь и достоинство перед всем светом. После этого случая Цзинь Гуаншань перестал брать Гуанъяо с собой, чтобы не обострять отношения с разгневанной супругой. Гуанъяо было обидно. Его ненавидели только потому, что само его существование напоминало о том, что Цзинь Гуаншань в юности развлекся с какой-то девицей из дома удовольствий и та заимела от него ребенка. Если бы только госпожа Цзинь знала, кем теперь занято место той самой девицы. В твердом намерении смириться с противоестественной связью с родным отцом и с постыдным положением почти что наложника Гуанъяо учится отключать эмоции и не поддаваться несвоевременным мыслям. Он хотел бы просто приходить, выполнять то, что от него требуют, и уходить, не задаваясь вопросом о правильности и насильственности происходящего, однако это не всегда ему удается. Физически подчиняться не так и сложно, особенно если убедить себя, что справиться с насильником все равно не получится. Гуанъяо не собирается проверять пределы чужого терпения своей нерасторопностью — слишком уж хорошо в памяти запечатлелась боль, которую испытывать больше не хотелось. Поэтому Цзинь Гуаншань говорит, а он послушно выполняет его указания, сопровождая свое подчинение возбужденными вздохами и нетерпеливыми взмахами бедер. В минуты сомнений, когда разум напоминает, что Цзинь Гуаншань — ублюдок и садист, которым владеет изощренная идея сделать из Гуанъяо свою шлюху, юноша говорит себе, что сидеть на его коленях куда лучше, чем стоять на своих собственных перед каким-нибудь купцом, зашедшим в весенний дом скоротать вечер, и получить за хороший отсос несколько золотых. У него отобрали все, что можно было беречь. Кроме своей жизни, Гуанъяо нечего терять, зато приобрел он гораздо больше. Он носит наряды из дорогих тканей, живет не просто в отдельной комнате, а в отдельном доме, получает образование и вряд ли уже когда-нибудь вернется к бедности. А то, что происходит в Благоуханном дворце… Что ж, могло быть хуже. Поэты называют близость альфы и омеги «битвой на шелковых простынях». В их случае она больше похожа на истязание побежденного, потому что Гуанъяо обычно долго не дают встать с кровати. Колоссальный опыт и вполне крепкое золотое ядро придают Цзинь Гуаншаню выносливости, позволяя ему отсрочить свои оргазмы. Он терзает Гуанъяо добрую часть ночи, и каждый раз после этого юноша с трудом переставляет ноги, пока Пао Тай провожает его обратно в его покои. Гуанъяо не желает спать с Цзинь Гуаншанем и все же неизменно кончает под ним. Это приятно и даже очень, порой головокружительно настолько, что он на пару мгновений обманывается, что близость случается по его согласию, пока потрясающее забвение не рассеивается дымом. «Я — невольник. Моя купчая все еще у него», — вспоминает Гуанъяо и тогда начинает чувствовать себя до невозможности паршиво. Тяжелее всего оказывается принять не пристрастия Цзинь Гуаншаня, а то, что о них известно не только Пао Таю. В третью ночь, когда Цзинь Гуаншань, уставший и разомлевший, наконец слез с Гуанъяо, в покоях раздался звук открывшихся дверей и чьи-то шаги. Услышав их, Гуанъяо перепугался до смерти и дернулся к Цзинь Гуаншаню, едва успев прикрыться краешком простыни. В голове пронеслась паническая мысль, что госпожа Цзинь каким-то образом узнала о том, чем они с Цзинь Гуаншанем занимаются в его спальне, и пришла самолично убедиться в этом. «Это конец! Конец!», — ужаснулся Гуанъяо, во все глаза следя за золотыми занавесками и ожидая, что они вот-вот распахнутся и на пороге появится госпожа Цзинь. Но вместо нее появились Пао Тай и личные слуги Цзинь Гуаншаня, которые несли тазы с водой и чистые ткани. Гуанъяо в замешательстве оглянулся на мужчину рядом с собой. Тот, совершенно не стесняясь своей наготы, поднялся с постели и замер возле нее, чтобы слуги, намочив отрезы ткани в тазу, могли обтереть его покрытое потом тело и испачканный маслом член. Кто-то коснулся руки Гуанъяо, и он встревоженно обернулся. Перед ним стоял еще один слуга, в чьих руках также была мокрая ткань. Гуанъяо растерянно посмотрел на белый отрез, потом на слугу. Тот понимающе кивнул. — Я помогу вам. — Дай ему обмыть тебя, Яо, — произнес Цзинь Гуаншань, не поворачиваясь. — Своим слугам я доверяю не меньше, чем Пао Таю. Доверяй и ты. Гуанъяо не был уверен, что в подобные вещи стоило посвящать так много людей, но вслух он ничего не сказал. Пока с него смывали пот, масло и семя, стекавшее по бедрам, Гуанъяо размышлял о том, что Башня Золотого Карпа — поистине ужасное место, где отец может приказать своему сыну разделить с ним ложе, а слуги помогают скрыть это деяние от остальных членов семьи. Вопреки страху быть обнаруженными, какая-то малая часть его души неистово желает, чтобы об этих отношениях стало известно госпоже Цзинь или Цзинь Цзысюаню — или даже обоим одновременно, — чтобы кто-то из них нанес внезапный визит Цзинь Гуаншаню и застал его в постели с Гуанъяо. Иногда, лежа под Цзинь Гуаншанем или удовлетворяя его ртом, Гуанъяо просит Небеса об этом. Но они, похоже, покровительствуют Цзинь Гуаншаню, оберегая его от камней и плевков, которые полетели бы ему в лицо, узнай кто-нибудь о том, что он спит со своим сыном. В самых смелых своих мечтах Гуанъяо представляет, как Цзинь Гуаншань лишается положения, статуса и доброго имени. Как лишается всего, а вершиной этому становится презрение в глазах его дорогого А-Сюаня. Жаль, что такой исход маловероятен. Вероятно, у омег, с которыми Цзинь Гуаншань спал, он считался хорошим любовником. Гуанъяо не может судить об этом, потому что ему не с кем сравнивать, зато он может назвать Цзинь Гуаншаня вполне хорошим отцом. Хорошим для Цзинь Цзысюаня и Цзинь Цзысюня. Сам Гуанъяо предпочитал видеть в нем вынужденного покровителя, пока он не решил затеять новую игру. — Я хочу, чтобы ты звал меня отцом, — говорит Цзинь Гуаншань в один из вечеров. Он сидит на краю постели, обнимая стоящего перед ним Гуанъяо за талию, и, запрокинув голову, всматривается в его глаза. — Все-таки мы не чужие друг другу. Ты один обращаешься ко мне как к главе ордена, а это выглядит неуместно. Называй меня отцом хотя бы на людях и в кругу семьи. Дрожь пронзает тело Гуанъяо метко спущенной стрелой. И как только язык повернулся такое сказать? Как Цзинь Гуаншань себе это представляет? Может, вскоре и в постели потребует отцом называть? Перед глазами живо встает картина, как Гуанъяо, насаживаясь на член, выкрикивает это слово снова и снова, а Цзинь Гуаншань самозабвенно входит него и в ответ зовет сыном. Какая гадость. Зачем сейчас начинать этот бред, если они прекрасно и без него обходились? Госпожа Цзинь точно не поверит, что он воспылал родительской любовью к своему бастарду, Цзинь Цзысюаня и Цзинь Цзысюня такое равенство и вовсе может оскорбить. К чему этот спектакль? Как объяснить Цзинь Гуаншаню, что Гуанъяо не стремится стать ему ближе, чем есть, даже на словах? Однако он помнит о своем обещании быть послушным и потому тянет губы в улыбке, отзываясь без запинки: — Я вас понял, отец. «Пускай и мысли не допускает, что я верю его россказням», — думает при этом Гуанъяо и нарочно подставляет шею в притворном желании получить ласку, в которой Цзинь Гуаншань ему не отказывает. Это вызывает незаметную ухмылку: игра еще не началась, а слова уже расходятся с действиями.

***

После того вечера их отношения стремительно меняются. Постельные утехи чередуются с невинными отеческими ласками, такими убедительными, что и обмануться недолго. Да и как тут не залюбоваться преданными взглядами, словно мир Гуанъяо вертится вокруг Цзинь Гуаншаня, и подбадривающими хлопками по плечу от заботливого родителя? Вот Гуанъяо и не любуется. Его до глубины души изумляет естественность, с которой Цзинь Гуаншань исполняет свою роль. Он балует Гуанъяо наравне с Цзинь Цзысюанем и Цзинь Цзысюнем, выкраивает время, чтобы провести его с ними, охотно выслушивает, когда они делятся своими успехами, и сам рассказывает много интересных вещей. И, что самое важное, никоим образом не выдает того, что Гуанъяо чем-то отличается от законного сына и племянника. Может, кто-то и принимает это за чистую монету. Гуанъяо точно не знает. Когда Гуанъяо только осваивался в Башне Золотого Карпа, его взаимодействие с Цзинь Гуаншанем в большинстве своем сводилось к постели, однако теперь мужчина часто оставляет его в Благоуханном дворце, пока разбирает прошения горожан и проверяет отчеты чиновников. Гуанъяо в свою очередь устраивается неподалеку и либо читает книги, взятые из огромной библиотеки, либо просто наблюдает за тем, как заклинатель работает. Его немало удивляет, что охочий до развлечений Цзинь Гуаншань ответственно относится к своим обязанностям главы ордена. Однажды Гуанъяо из интереса заглядывает в бумаги, оставленные на столе, и долго рассматривает их, пытаясь отыскать смысл в знакомых иероглифах, но тот ускользает от него, словно верткая рыбка из рук. Зато он понимает, почему у Цзинь Гуаншаня часто болит голова. Видимо, именно поэтому он время от времени прибегает к различным курительным смесям, дымом от которых пропахли роскошные комнаты. Немалое любопытство у Гуанъяо вызывают советы кланов, устраиваемые в Золотом павильоне, однако туда никого, кроме приглашенных заклинателей, так что некоторые вещи он узнает уже после собрания, когда донельзя разозленный Цзинь Гуаншань возвращается в Благоуханный дворец. — Порой завидую хватке Вэнь Жоханя, — раздраженно говорит тот, едва за ним закрываются двери. — Ни один вассальный клан не смеет ему перечить, иначе рискует быть сожженным дотла, а я должен с этими стервятниками любезничать и в ответ получаю лишь неблагодарность за свое покровительство. — Отец, простите, — осторожно вмешивается Гуанъяо. — Что произошло? Цзинь Гуаншань резко оборачивается к нему и пару мгновений смотрит недоуменно, словно не заметил, что все это время был в покоях не один, а потом его лицо становится откровенно злым. — Ты здесь что забыл? — сквозь зубы цедит он. — Чего тебе надо?! Его слова застают Гуанъяо врасплох. Цзинь Гуаншань ведь сам велел ему до начала собрания ждать неподалеку. Если его вывели из себя, то причем здесь Гуанъяо? Хочет на ком-то отыграться, так делал бы это на виноватых. Однако в обществе Цзинь Гуаншань должен вести себя пристойно, поэтому он дает волю своему гневу только за закрытыми дверьми. В каждом человеке есть недостатки, и, помимо неуемной похоти, высокомерия и лицедейства в Цзинь Гуаншане есть еще и вспыльчивость. Малейший проступок может вывести его из себя, и в большинстве случаев именно Гуанъяо становится свидетелем его гнева. Никто не видит Цзинь Гуаншаня таким, кроме Гуанъяо и слуг, ведь он хорошо сдерживается на людях. Можно ли считать это актом доверия? Наверное, да. У них с Цзинь Гуаншанем достаточно тайн на двоих, что изменит еще одна? Главное, что Гуанъяо достается только словесно, ведь Цзинь Гуаншань не занимается рукоприкладством, а если спрятаться от него в глубине просторных комнат, тогда вообще ничего не будет. Гуанъяо никогда не пытается его успокоить, боясь, что этим сделает себе только хуже, и лишь однажды решает вмешаться.

***

Присутствие Гуанъяо рядом с Цзинь Гуаншанем уже никого не удивляет, поэтому обеспокоенное выражение лица вошедшего в Благоуханный дворец чиновника Жун Мо не меняется. Он почтительно кланяется сначала Цзинь Гуаншаню, затем Гуанъяо и замирает в ожидании дозволения говорить. В руках у него небольшая стопка конвертов и туба с клановой символикой. Цзинь Гуаншань откладывает в сторону бамбуковые свитки, которые изучал с полудня, и, подняв на чиновника глаза, кивает, готовый заслушать доклад. Гуанъяо, сидящий за соседним столом, также устремляет взгляд на говорящего. — Глава ордена, только что мы получили донесения от капитана судна «Цайде» Чан Цзю… — начинает Жун Мо, но Цзинь Гуаншань перебивает его. — Наши корабли уже достигли Даляня? — спрашивает он. Жун Мо, услышав этот вопрос, бледнеет. — Они затонули, господин, — осторожно отвечает он, крепче сжимая в руках бумагу. — Сколько? — обманчиво ровным голосом уточняет Цзинь Гуаншань. «Он сдерживается, — понимает Гуанъяо. — Как затишье перед бурей. А я даже уйти не смогу и попаду в само ее сосредоточие». Жун Мо мнется, подбирая слова, но, видя, что терпение Цзинь Гуаншаня на исходе, все же выдавливает из себя: — Все. Три новых судна, построенных специально для плавания в дальние провинции, до отказа груженных мешками с зерном на продажу, потерянные деньги, которые клан Цзинь должен был получить за поставку, все это в одночасье свалилось на Цзинь Гуаншаня. Он судорожно вздыхает, крепко сжав пальцами ткань клановой формы в том месте, где был вышит пион. Гуанъяо пугается не на шутку, обеспокоенно наблюдая за тем, как Цзинь Гуаншань морщится, точно от боли. Это новость так сильно потрясла его или для боли были еще какие-то предпосылки? За все вечера, что они проводили вместе, Гуанъяо ни разу не замечал, чтобы Цзинь Гуаншань испытывал какие-либо проблемы со здоровьем. — Есть еще кое-что, глава ордена. Цзинь Гуаншань вскидывает голову, в его глазах отчетливо видна мольба. Он вряд ли готов слушать дальше, но Жун Мо не может прервать свой доклад на полуслове. — Здесь, — чиновник протягивает конверты, которые Цзинь Гуаншань неохотно принимает из его рук, — письма от глав кланов, с которыми были заключены соглашения. Развернув первый конверт, Цзинь Гуаншань быстро пробегается взглядом по написанному. — Они надеялись на зерно клана Цзинь, но из-за крушения появилась вероятность возникновения голода на их территориях. Другие торговцы отказываются продавать свой товар, иначе у них самих ничего не останется… — Хватит, — останавливает его Цзинь Гуаншань и прикрывает глаза, выглядя при этом безмерно уставшим. Гуанъяо не может понять, что тот сейчас чувствует, и Жун Мо не может, да и никто не смог бы, ведь именно Цзинь Гуаншань несет ответственность за дела клана Цзинь, и теперь ему одному предстоит разбираться с последствиями. — Ты можешь идти, Жун Мо, — жестом отпускает чиновника Цзинь Гуаншань. Он откладывает конверт на диван рядом с собой и закрывает лицо ладонями. Судя по тому, с каким облегчением выдыхает Жун Мо, он явно рад возможности убраться отсюда и потому немедленно покидает Благоуханный дворец, где воцаряется гнетущая тишина. Гуанъяо не решается сдвинуться с места. Оба молчат: Гуанъяо не знает, что сказать — да и нужны ли вообще здесь какие-то слова? — Цзинь Гуаншаню же и вовсе не до разговоров. Он не велит убраться, а сам Гуанъяо не уверен, что имеет на это право. Внезапно раздается отчаянный крик, и со стола с грохотом падают на пол вещи. От неожиданности Гуанъяо дергается и крепко зажмуривается, боясь, что дальше достанется уже ему, но больше ничего не происходит. Тогда он осторожно приоткрывает глаза и натыкается взглядом на сгорбившуюся фигуру с опущенной головой. Присмотревшись внимательнее, он замечает, как по светлой коже, оставляя влажный след, скатывается слеза. Несчастный вид Цзинь Гуаншаня побуждает его действовать. Гуанъяо медленно поднимается из-за стола, стараясь не делать резких движений, которые могли бы привлечь внимание и рассердить Цзинь Гуаншаня, однако тот вообще ни на что не реагирует. «Надеюсь, я об этом не пожалею», — думает Гуанъяо, приближаясь к нему. Его рука слегка дрожит: Гуанъяо готов в любой момент отдернуть ее. Опасливо опустив ладонь на голову Цзинь Гуаншаня, он проводит ею по его волосам в попытке утешить. Цзинь Гуаншань по-прежнему остается неподвижным и лишь глухо просит: — Продолжай. Гуанъяо гладит его по голове и невольно вздрагивает, когда руки обвиваются вокруг его талии. Цзинь Гуаншань прячет лицо у него на груди и крепче прижимает к себе. Это ничего не меняет. Гуанъяо сочувствует, но при этом не дает себе забыть, какие отношения связывают их на самом деле. Он никогда не забудет и никогда не простит Цзинь Гуаншаня за то, через что тот вынудил его пройти. Их первый раз едва морально не сломал Гуанъяо, который, вернувшись в тот вечер в отведенные ему покои, не нашел в себе сил добраться до кровати и рухнул прямо на пол. Какое-то время он просто лежал в полной тишине, глядя перед собой, но из-за мутной пелены, исказившей очертания предметов в комнате, не видел ничего. По виску потекла слеза, за ней вторая, третья. Вместе с ними наружу вышло все: горечь от того, что отдал свою невинность тому, для кого она не представляла никакой ценности; стыд за то, что оказался ничем не лучше омег из домов удовольствий; обида на то, что с ним, родным сыном, обошлись так жестоко. Ясное дело, Цзинь Гуаншань был иного мнения на этот счет, ведь он совсем не знал Гуанъяо и не испытывал к нему ничего похожего на родительскую любовь. Худшим чувством была обреченность от понимания, что им и дальше будут пользоваться таким унизительным образом, а он не сможет отказать. В тот момент Гуанъяо больше всего на свете желал умереть на полу в слезах и в небрежно накинутой одежде, скрывшей следы его бесчестия. Спас пробудившийся в измученном сознании инстинкт самосохранения и четкое понимание, что если он умрет, никто даже бровью не поведет. По нему не будут лить слезы, как делали это «сестрички» по Пу Шэну, и не принесут на могилу цветы. Его просто закопают, и все будет кончено. Возникшая в голове мысль получила справедливое возражение: раз никому не будет до него дела, то, возможно, и правда стоит исчезнуть? В этом мире у Гуанъяо не было ничего, за что можно было бы держаться. Если бы его матушка была жива, он бы цеплялся за нее, но она ушла, оставив после себя лишь болезненные воспоминания. Он мог бы последовать за ней, на ту сторону, быть рядом. Если действительно существует другая жизнь, то они обязательно встретятся, и больше ничто не разлучит их. Гуанъяо словно погружался в трясину уничтожающих чувств и мыслей, и только он сам мог найти из этого выход. «Это сделка, — убеждал он себя, ложась с Цзинь Гуаншанем в одну постель, — а мы просто исполняем свои обязательства по ней. Он позволяет мне носить фамилию своего клана и зваться его сыном, содержит, нанимает учителей, чтобы дать достойное образование, защищает от опасностей мира за стенами своего дворца, а я отдаю ему себя. Честный обмен». Они удобны друг для друга, только и всего. Иному здесь нет места.

***

Благодаря наставничеству Цзу Чжигана и упорным тренировкам Гуанъяо удается сформировать золотое ядро за год. Пускай слабое, нестабильное, но теперь оно есть, как и у всех заклинателей. Радости Гуанъяо нет предела, хочется поделиться ею со всем миром, однако, кроме Цзинь Гуаншаня и Цзу Чжигана, у него никого нет. Последний был свидетелем того, как желтый огонек духовной энергии вспыхнул под кожей, поэтому, закончив тренировку, Гуанъяо отправляется в Благоуханный дворец. Цзинь Гуаншань обнаруживается за низким столом. Он подносит к губам длинную трубку и, затянувшись, выдыхает сизый дым, пока один из его слуг наполняет глиняную чашу горячим чаем. Когда Гуанъяо заходит в комнату, лицо Цзинь Гуаншаня обращается к нему. — В чем дело, Яо? — спрашивает Цзинь Гуаншань, передавая слуге трубку и небрежным жестом отсылая его прочь. — У меня получилось, — робко произносит Гуанъяо, потупив взгляд. — Получилось сформировать золотое ядро. — Подойди. Внутренности скручиваются узлом, словно Гуанъяо пришел не с добрыми вестями, а чтобы солгать, глядя в глаза. Его рука непроизвольно взметается к низу живота. В ответ на это прикосновение ядро едва ощутимо пульсирует, и Гуанъяо успокаивается. Это не сон. Он действительно стал заклинателем. Цзинь Гуаншань обхватывает пальцами протянутое запястье. Выражение его лица остается серьезным все то время, что он считывает энергию, а затем на тонких губах появляется удовлетворенная улыбка. — Труды Цзу Чжигана не оказались напрасными, — о вкладе Гуанъяо в это дело он не упоминает. — Нужно отблагодарить его за службу. Эйфория долго не оставляет Гуанъяо, который наконец чувствует, что вправе находиться в клане Цзинь. Его знания не сильно уступают знаниям Цзинь Цзысюаня и Цзинь Цзысюня, манеры не выдают в нем простолюдина, а внешность соответствует образу господина из знатной семьи. Целый год ушел на то, чтобы устранить намеки на его низкое происхождение, так что его нестыдно показать обществу именитых заклинателей. Начинают с малого: первый выход в свет в честь дня рождения, который Гуанъяо делит с Цзинь Цзысюанем. Этот факт приводит в бешенство госпожу Цзинь. Гневные крики сотрясают Благоуханный дворец, терзают уши и вызывают непреодолимое желание зажать их ладонями. Цзинь Гуаншаня на удивление нисколько не трогает злость жены. Он молча выслушивает ее ругань, ожидая, когда она закончится, и тогда вкрадчиво спрашивает, должен ли он отменить торжество после того, как приглашения были разосланы. Их взгляды с госпожой Цзинь долго не отпускают друг друга, но в итоге именно она разворачивается и уходит, так и не найдясь с ответом. Цзинь Цзысюнь вылавливает Гуанъяо в галерее, явно нарочно поджидая его там. Он отталкивается от стены и, скрестив руки на груди, неспешно надвигается на Гуанъяо, отчего у того по спине пробегает холодок. Гуанъяо внутренне подбирается, готовый к очередному потоку оскорблений. — Не обольщайся, что дядя устраивает празднование в твою честь, — ядовито говорит Цзинь Цзысюань, склонившись над ним. — В первую очередь будут поздравлять моего брата, а потом уже вдовесок тебя. Думаешь, кому-то есть дело до жалкого бастарда? Гости клана приедут поглазеть тебя, как на цирковую обезьянку, только и всего. Сидя на почетном месте рядом с Цзинь Цзысюанем, Гуанъяо вновь ощущает себя лишним, однако он не позволяет переживаниям отразиться на его лице и с преувеличенным любопытством разглядывает пышно украшенный зал. Среди взрослых мужчин и женщин встречаются красивые, пышущие молодостью и самодовольством лица юных аристократов. Они похожи на птиц, горделиво распускающих яркие перья друг перед другом, чтобы доказать свою исключительность. Гнусное общество лицемеров, но теперь Гуанъяо — его часть, как бы тошно ему ни было ото всего этого сборища. В отличие от него, Цзинь Цзысюань явно чувствует себя комфортно. Он смотрит на гостей свысока и упивается превосходством, которое дает ему рождение в знатной семье, а Гуанъяо собирает по крупицам все свое терпение, чтобы суметь дождаться окончания праздника. День обещает быть долгим.

***

Прежде чем взять Гуанъяо на крупные мероприятия, Цзинь Гуаншань принимает решение отправить его на обучение в орден Гусу Лань к старейшине Лань Цижэню. — Это хорошая возможность расширить кругозор, — говорит Цзинь Гуаншань, — и шанс завести полезные знакомства. У Лань Цижэня двое племянников. Обрати внимание на старшего: выдающийся юноша. Будет очень славно, если ты сумеешь ему понравиться. Гуанъяо кивает, хотя ему непонятно, зачем стараться впечатлить очередного напыщенного юнца, если его все равно никто не примет в качестве товарища или друга. Первый самостоятельный полет на мече на такое далекое расстояние — волнительное дело, и Гуанъяо с сомнением смотрит на Хэньшен, не уверенный, что сможет долго держать над ним контроль. Цзинь Гуаншань, заметив тень сомнения на его лице, предлагает для подстраховки лететь вместе с одним из адептов ордена, однако Гуанъяо воспринимает это как проверку и решительно отказывается. По пути из Ланьлина он видит простирающие на многие ли поля, покрытые жухлой травой, тянущийся змейкой тракт, по которому движутся повозки и пешие путники. Гуанъяо смотрит с интересом до тех пор, пока пейзаж не превращается в сплошную череду деревьев. Скучная однообразная дорога сказывается на всех: никто из заклинателей рта не раскрывает, словно на них напало сонное оцепенение. Даже Цзинь Гуаншань молчит и сосредоточенно вглядывается в горизонт. Что до самого Гуанъяо, то единственное, что поднимает ему настроение, это предвкушение от посещения нового места, которое по рассказам Цзинь Гуаншаня впечатляет видами горных вершин, окутанных туманом, и многочисленных водопадов, издали напоминающих развешенные белые драпировки. Всматриваясь в еще далекие дома, Гуанъяо замечает фигуры адептов ордена Гусу Лань. Неспешно бродящие среди клубящегося над землей тумана они походят скорее на призраков, чем на людей. Гостей из Ланьлина встречают лично Лань Цижэнь, высокий мужчина с прямой осанкой и янтарными глазами на строгом, гладком лице, и его племянники. Оба похожи на него, особенно мальчик, при первом да и при втором взгляде на которого складывается впечатление, что он не знает о существовании эмоций, а если и знает, то не умеет их проявлять. Однако внимание Гуанъяо привлекает не он, а другой, тот, что стоит по правую руку от старейшины. Когда Гуанъяо сталкивается с ним глазами, сердце его пускается вскачь, будто намереваясь пробить грудь насквозь и прыгнуть в руки обаятельного незнакомца. — Сичэнь, — обращается к племяннику Лань Цижэнь, — покажи третьему молодому господину Цзинь его комнату и помоги ему разместиться. «Си-чэнь, — по слогам произносит Гуанъяо, словно пробуя это имя на вкус, — Лань Сичэнь. Значит, это тебя Цзинь Гуаншань назвал «выдающимся юношей». К тебе я должен присмотреться».