Оставить детство в прошлом

С тех пор, как умерла матушка, прошло полгода. Мэн Яо по-прежнему живет в весеннем доме, каждый день боясь того, что управляющая заведением нет-нет да согласится на предложение какого-нибудь щедрого гостя продать его на ночь. Однако капризная удача, время от времени поворачивающаяся к нему задом, пока удивительно благосклонна. В зале всегда найдется работа, особенно по вечерам. Мэн Яо разносит вино и закуски, иногда вместо музыкантов играет на пипе или цине, читает вслух отрывки из «Искусства спальни» и «Битвы на атласных простынях». Когда зал пустеет, забот меньше не становится. Нужно убрать посуду, протереть столы, вымести грязь, оставленную на полу сапогами. Это время самое приятное, потому что никто не пытается усадить Мэн Яо к себе на колени и не хватает за всевозможные места. И некому спросить его цену, чтобы пообещать больше. Порой в глазах управляющей, которая наравне с Сысы пресекает попытки мужчин зайти дальше простых заигрываний, Мэн Яо замечает сомнение: она явно прикидывает, насколько выгодна предлагаемая сумма, и размышляет, не прогадала ли, ответив отказом. У Мэн Яо уже три года как подошел возраст, когда омега может лечь с альфой в постель. В то время как свободные омеги ждут семнадцати лет, чтобы вступить в брак и познать плотскую любовь с законным супругом, в борделях омеги лишаются невинности в двенадцать. Раньше к этому моменту омега успевала постичь все тонкости весенних игр, чтобы ее можно было продать гостю без риска, что она оставит его недовольным. Однако сейчас запросы у посетителей другие, и многие теперь хотят получить неопытную омегу, которой не нужно будет притворяться, что она не знает, что делать в постели с альфой. Мэн Яо никогда не учили, как доставлять удовольствие гостям, и, в отличие от некоторых его сверстников, не спешили приобщать к этой работе. Управляющая объясняла это тем, что негоже мальчику, почти ребенку, заниматься ремеслом, посильным взрослым омегам. Когда-то Мэн Яо по наивности верил, что управляющая заботится о нем бескорыстно, но после одного трагичного случая он понял, что за ласковыми речами скрывается ожидание удачного случая продать его подороже. Только Сысы искренне желает уберечь Мэн Яо от незавидной участи продажной омеги. Мэн Яо благодарен ей за защиту, однако он знает, что в один прекрасный день даже Сысы не сможет помешать планам управляющей. Непорочность — ценный товар. Едва невинные омеги попадают в бордель, будь то по воле своих же родственников или от безысходности, их, особо не медля, выставляют на аукционе. Мэн Яо доводилось наблюдать за подобными мероприятиями, и каждый раз все внутри него сжималось в тревоге, что в следующую секунду его схватят за руку и потащат к другим девушкам и юношам. В такие моменты рядом с ним оказывалась Аньсинь, чей шепот обжигал ухо дыханием и ядовитыми словечками. — Смотри внимательно, Сяо Мэн, — говорила она, сжав пальцами с ярко-красными ногтями его плечо. — Этой ночью они перестанут быть особенными и утро встретят обыкновенными шлюхами. Сейчас их называют цветущими розами, но ни одной сорванной розе не суждено цвести, как прежде. Больше денег, чем сейчас, они впредь не увидят. Мэн Яо так и не понял, чего Аньсинь добивалась. Предрекала ли она ему одно будущее с теми омегами или же просто пугала ради забавы? У нее жестокая натура, взращенная обидой на судьбу за то, что ей приходится прозябать дни в борделе, когда она со своими талантами могла бы найти себе занятие достойнее торговли телом. Конечно, если бы свобода принадлежала ей, а не хозяину. Продажные омеги похожи на птиц с подрезанными крыльями. Некоторые продолжают мечтать о бескрайнем небе, в то время как другие привыкают ходить по земле и больше не помышляют о чем-то ином. В их заведении, как и в любом другом подобном месте, о близости говорили безо всякого стеснения. Девушки и юноши свободно обсуждали своих клиентов, делились впечатления и жаловались, если кто-то вел себя грубо или не доплачивал за их старания. Казалось бы, Мэн Яо, росший в этих условиях, с раннего детства должен был воспринимать такого рода отношениям совершенно спокойно. Возможно, так и было бы, если бы не наставления Мэн Ши и Сысы, а также не смерть одного мальчика, которого продали на аукционе какому-то старому извращенцу. Еще год назад, когда «сестрички» заговаривали о девственности Мэн Яо, на его глазах выступали слезы. Сдерживать их всегда было непростой задачей, а когда он представлял, что его купят и отведут в комнату, чтобы сделать все, на что хватит фантазии, слезы и вовсе перерастали в тихий плач. Сострадательные девицы тут же принимались утешать его и спешили сменить тему, но вскоре вновь возвращались к ней. Сейчас Мэн Яо держит переживания в себе, не желая в очередной раз обсуждать, как хорошо он сможет заработать благодаря молодости и приятной наружности. Его удивляет, что они не видят ничего плохого в том, что ему когда-то предстоит лечь с альфой не по своей воле, ведь всего каких-то три года назад они не могли поверить в смерть Пу Шэна. Пу Шэн… Сожаление о его безвременной кончине не перестает колоть сердце острой иглой. После того как от него вышел клиент, девицы заглянули к нему в комнату и закричали так пронзительно, что Мэн Яо, находившегося в другом конце этажа, пробрало до костей. Сам он ничего не видел: матушка не пустила его посмотреть и правильно сделала. Ему хватило перешептываний, что Пу Шэн лежал среди осколков фарфоровой вазы с перерезанными руками. Вида его мертвого тела Мэн Яо не вынес бы. Наверное, это к лучшему, что Пу Шэн покончил с собой после того, что с ним произошло. Кажется, его истошные крики до сих пор стоят в ушах. Пока Пу Шэна насиловали, Мэн Яо отчаянно жался к матери и сквозь слезы повторял, что не хочет, чтобы с ним сделали то же самое, а та крепко прижимала его к себе и обещала, что никому не позволит навредить ему. Теперь милой матушки нет, и защитить его некому. Мэн Яо не перестает думать о том, что ему нужно как-то выбираться отсюда, иначе в скором времени он окажется в руках того, кто будет готов заплатить за ночь с ним. Но загвоздка в том, что сам он вряд ли сможет себя выкупить, а надеяться на то, что появится какой-нибудь богатый покровитель, значит разделить мечту каждой невольной омеги. Поэтому, когда наведываются люди в желтых одеждах с вышитыми пионами на груди, его сердце уходит в пятки. Аньсинь, которую отправили позвать Мэн Яо, поторапливает его, и он, оставив на полу тряпицу и склянку с воском, спешит к лестнице. Спускаясь по ней, он спешно утирает рукавом взмокший лоб и убирает с лица мешающиеся пряди. Когда остается полдюжины ступенек, он глубоко вздыхает, собираясь с духом, чтобы сделать последние шаги. На лице управляющей, стоящей рядом с четырьмя мужчинами, сияет неприкрытое удовлетворение. «Продала!», — понимает Мэн Яо и опешивает, услышав, что его выкупили не на день и не на ночь, а насовсем. В животе стремительно холодеет от неизвестности. Выкупили? Для чего? Его сделают рабом тела в доме одного из этих людей или попользуют все вместе, а потом перепродадут куда-то еще? — Идем, — бросает один из незнакомцев и, не дожидаясь ответа, направляется к выходу. Остальные молча следуют за ним. — Могу я взять кое-что с собой? — спрашивает Мэн Яо. — Только быстро, — с неудовольствием отвечают ему. — Хватит с нас этого города, чтоб его! Мэн Яо ожидает увидеть повозку, но у дверей весеннего дома ничего нет. Старший из заклинателей подзывает его к себе и велит встать на меч, парящий в паре цуней над землей. Мэн Яо оборачивается без особой надежды и чувствует, как тоска стягивает грудь. Сысы стоит на пороге и приподнимает руку, прощаясь. Мэн Яо было повторяет этот жест, а потом вдруг срывается с места и с ходу крепко обнимает женщину. Он не верит, что расстается с ней, возможно, навсегда, и мучительно осознавать, что он покидает место, к которому привык. Странно, конечно, думать о борделе в таком ключе, но так уж сложилось. Сысы гладит его по волосам и тихо шепчет: — Береги себя, — Мэн Яо часто кивает и глубже утыкается носом ей в шею. Отпускать женщину совсем не хочется. — И помни: никому нельзя верить… Ее голос обрывается резким выкриком: — Живее! Позднее Мэн Яо узнает, что его собираются доставить в провинцию Шаньдун и что его новообретенная свобода — воля главы ордена Цзинь, правящего в Ланьлине. Больше ему ничего не говорят, и весь путь Мэн Яо мучается в догадках, одновременно с этим всеми силами пытаясь убедить себя не опускать глаза. На мече лететь пришлось впервые, и расстояние, наверное, в сотни ли до земли сковывает тело животным ужасом. Не доверяя рукам, что удерживают его поперек груди, Мэн Яо цепляется пальцами за сверток с материнским ханьфу так отчаянно, будто бы он мог спасти его, если вдруг не повезет сорваться вниз.

***

Первое, что поражает Мэн Яо в Ланьлине, это лестница, ведущая в резиденцию клана Цзинь. Он прикидывает, сколько долго придется падать, если вдруг оступиться. Будет настоящим чудом, если удастся обойтись без свернутой шеи. Еще он не понимает, зачем строить настолько длинные лестницы. Неужели кто-то действительно проходит от первой ступени до последней? Затем он замечает у подножия лестницы платформу с сидениями. Наивно с его стороны было полагать, что гостей клана заставляют тащиться по всем этим ступеням. Кроме того, сами заклинатели, выросшие в достатке и потому наверняка избалованные донельзя, не стали бы утруждать себя подобным. Мэн Яо ведут через сады с открытыми беседками, декоративными прудами и низкими арочными мостами, мимо павильонов, достойных членов императорской семьи, и прочих построек. Его спутники, очевидно, не воспринимая его всерьез, переговариваются между собой. Сначала Мэн Яо не особо вслушивается в их разговор, но уловив в нем «ублюдок главы ордена», мгновенно теряет интерес к красочным видам и навостряет уши. — Представь, какие насыщенные деньки ждут нас, Сяо Вэй, — говорит один заклинатель другому. — Уже завтра всем придется искать себе укрытие, а все потому, что глава ордена не может удержать свое хозяйство в штанах и член слушает вперед головы. Как знать, когда за следующим его ублюдком придется ехать? Пусть бы отправили кого другого. Я уже наездился по стране — дома побыть охота. Мужчина, к которому обратились «Сяо Вэй», шикает и, быстро оглянувшись на Мэн Яо, понижает голос. — Не время и не место для таких слов, Ляо-сюн. Узнай глава ордена, что ты свой язык распускаешь, прикажет на месте тебя его лишить. А если его опередит наша достопочтенная госпожа, то могут и кишки через зад вытащить и так и спустить с лестницы. Все знают, что ей не занимать изобретательности. Больше Мэн Яо не обращает внимания на их болтовню, принявшись обдумывать услышанное. Ублюдок главы ордена Цзинь? Он? Матушка никогда не рассказывала, кем был его отец, лишь говорила, что у Мэн Яо такое же аристократичное лицо, как у него. Отец красивый — это все, что было о нем известно. В детстве Мэн Яо очень хотел увидеть этого мужчину, чтобы убедиться, что мама права. После того, как ее не стало, Сысы неохотно ответила на расспросы Мэн Яо, что его отец действительно родом из обеспеченной семьи, но на этом его достоинства заканчивались. Мэн Яо ее выводы удивили, ведь Сысы видела того человека лишь раз, когда он, будучи совсем молодым, посетил Юньпин. Этого явно было недостаточно, чтобы с уверенностью что-то утверждать. Сысы также говорила, что в те дни лицо Мэн Ши было озарено светом неподдельного счастья, а гадкая Аньсинь, подслушав их разговор, поспешила влезть в него, насмешливо сказав, что этот так называемый отец Мэн Яо в день своего отъезда выглядел полностью удовлетворенным — никак Мэн Ши использовала все свои умения, чтобы угодить ему. Еще она добавила, что мужчина обещал вернуться за Мэн Ши, а на деле он забыл о ней тем же вечером. Все, что Мэн Ши получила от него, кроме денег, это Мэн Яо под сердцем и жемчужную пряжку. Ни о какой пряжке Мэн Яо не знал, хотя матушка никогда ему не запрещала перебирать украшения в своей шкатулке. Возможно, она выбросила ее или еще что-то сделала с ней. Либо ее кто-то украл — такое тоже могло быть. Заклинатели передают Мэн Яо молодому мужчине по имени Пао Тай, и тот, окинув внимательным взглядом невысокую фигуру, велит следовать за ним. Они ступают на внутренний двор с огромными клумбами, пустующими в этот сезон, и оказываются перед роскошным дворцом с крышей, которую подпирают множество золотистых колонн. Пораженный невероятной пышностью строения Мэн Яо встает, как вкопанный, и едва не прослушивает предупреждение Пао Тая о том, что зайдя в покои главы ордена, необходимо глубоко поклониться. Головы поднимать нельзя, пока глава ордена не заговорит первым. Несложно. Похожие правила были и в весеннем доме, поэтому Мэн Яо имеет представление, что можно делать при важных господах, а чего нет. Он, конечно, не ждал длительной аудиенции, но все же удивляется, когда Цзинь Гуаншань, впечатляющей наружности мужчина с продолговатыми лисьими глазами, проходится по нему равнодушным взглядом и возвращается к свиткам, которые изучал. — Выдели ему комнату и объясни наши порядки, — велит он Пао Таю. — Мне некогда им заниматься. Мэн Яо размещают с комфортом, предоставив условия, которых он сроду не видел, и на какое-то время словно забывают о его существовании. Слуги приносят ему изысканные блюда, выдают новую одежду и смотрят при этом с нескрываемой брезгливостью, как на помойную крысу, прошмыгнувшую на кухню. Мэн Яо понимает, что дело в его низком происхождении, и все равно злится. С чего они решили, что лучше него? Ползают ведь в грязи, как и он, а ведут себя так, будто это Мэн Яо им прислуживает, а не наоборот! В один из дней Мэн Яо решается выбраться из комнаты. Он бесцельно бродит по павильону, пока не натыкается на небольшую беседку, нависшую над водой. Укромно расположенная она, к его сожалению, быстро полнится людьми. Остановившаяся на пороге женщина в роскошных нежно-желтых одеждах какое-то время рассматривает его, а Мэн Яо стоит, боясь шелохнуться, и старается всем своим видом выказать почтение. — Цзинь Гуаншань совсем совесть потерял, — с отвращением говорит женщина, скривившись то ли от упоминания заклинателя, то ли от Мэн Яо перед собой. — Мало он к своим потаскухам бегал, так теперь решил всяких отбросов приводить в наш дом, будто нам позора мало! Не хватало только новых поводов для сплетен! Хлесткие слова отвешивают Мэн Яо невидимую пощечину. Наверное, предпочти эта женщина поднять на него руку вместо того, чтобы осыпать оскорблениями, щека Мэн Яо немедленно отекла бы. Женщина резко разворачивается и в сопровождении служанок покидает беседку, в которой Мэн Яо сидел. Он наблюдает за тем, как она, твердо ступая по дощатой дорожке, уходит все дальше. При ходьбе дорогие заколки в ее волосах с тихий перезвоном трепещут. Та самая госпожа Цзинь, чьего гнева опасаются адепты… Значит, Мэн Яо очень повезло, что она всего лишь унизила его, а не сделала чего похуже. В борделе самое большее, что ему доставалось, это плевки в спину и ядовитые насмешки, а здесь, кто знает, на что способны люди. Жена Цзинь Гуаншаня, несомненно, хороша собой. Черты ее лица изящны, хотя и надменны, фигура стройна, а руки белы, как первый снег, но внешняя привлекательность портится очевидной склонностью к жестокости. Может, лично она никого не избивает, но повеления явно раздает с большой охотой. Лишь бы за прихоть Цзинь Гуаншаня эта женщина не захотела отыграться на Мэн Яо, иначе прятаться ему будет негде.

***

На исходе второй недели Цзинь Гуаншань приказывает привести Мэн Яо в Благоуханный дворец. Пао Тай, которому поручили присматривать за ним, не объясняет причину, но нетрудно догадаться, что Цзинь Гуаншань либо собирается обсудить условия его дальнейшего пребывания в Башне Золотого Карпа, либо, не увидев в нем надобности, все-таки решил выслать из Ланьлина. Если последнее предположение верно, то зачем звать, если можно сразу вышвырнуть вон? Мэн Яо размышляет об этом, пока Пао Тай ведет его в главный павильон. От неизвестности грядущего внутренности скручиваются в узел, и это ощущение становится еще невыносимее, когда за спиной закрываются двери. — Проходи, Яо. Мэн Яо настороженно поднимает глаза. За полупрозрачными занавесками, разделяющими огромные покои на несколько зон, виден нечеткий силуэт Цзинь Гуаншаня. Кажется, что он совершенно неподвижен, однако когда Мэн Яо входит в полутемный кабинет, то обнаруживает, что Цзинь Гуаншань сосредоточенно что-то пишет. — Господин… Цзинь Гуаншань обмакивает в тушницу кисть и выводит на бумаге еще несколько иероглифов, затем посыпает написанное песком и откладывает документ к остальным свиткам. Он ни словом, ни делом не выдает, что услышал Мэн Яо. Его внимание переходит к стопке аккуратно сложенных конвертов, а не к юноше, который томится в ожидании. Наконец Цзинь Гуаншань берет в руки последний конверт, вскрывает его и достает письмо. С каждым прочитанным словом его лицо становится все более мрачным. Он с раздражением отбрасывает лист бумаги на стол и поднимает на Мэн Яо глаза. Длинные пальцы поддевают переднюю прядь, заправленную для удобства за ухо, и возвращают ее в изначальное положение. Равнодушный взгляд, такой же, каким был удостоен Мэн Яо в их первую встречу, ощупывает его фигуру. — Подойди ближе, — Цзинь Гуаншань жестом подзывает его и кивает, словно разрешая двигаться и говорить. — Как ты? Нравится здесь? Мэн Яо не медлит с ответом, на ходу стараясь подобрать слова, которые могли бы польстить. В весеннем доме он подметил, что гости с высоким статусом любят, когда перед ними заискивают. Это весьма красноречиво показывает разницу в положении между теми, кто выше, и теми, кто ниже. А кто не хочет смотреть на мир свысока? — Я нигде, кроме Юньпина, не бывал, чтобы сравнивать несомненное великолепие Ланьлина и резиденции клана Цзинь, однако того, что я успел увидеть, достаточно, чтобы назвать это место непревзойденным… Цзинь Гуаншань поддается вперед и, оперевшись локтями о поверхность стола, сцепляет пальцы в замок. — У тебя еще будет возможность убедиться в точности своих предположений, — улыбается он, но глаза остаются серьезными. Содержимое письма явно не отпускает его, и потому мужчине пока не удается взять эмоции под контроль. — Я хотел обсудить с тобой твое будущее в этом ордене. И прежде меня интересует, сколько тебе лет? — В конце зимы исполнилось пятнадцать, господин, — тут же отзывается Мэн Яо. Цзинь Гуаншань вздергивает брови, изумившись. — Ты мал для своего возраста, — замечает он. — Я бы не дал тебе больше тринадцати. Должно быть, случалось недоедать, я прав? — Нам всего хватало, господин, — в этом Мэн Яо нисколько не кривит душой. В детстве он очень стыдился ремесла, которым занималась его матушка. Порой стыдился и ее саму, когда выходил с ней в город и дети на улицах тыкали в них пальцами, видя в волосах Мэн Ши шпильки с цветочным мотивом, а на талии красный шелковый пояс. Но продавая себя наслышанным о ее талантах купцам и генералам, она обеспечивала их с Мэн Яо всем необходимым. Он никогда не голодал и не носил обноски, как оборванцы на улицах. Мэн Ши изо всех сил старалась сгладить неприглядную реальность, в которой они были вынуждены жить. На ответ Мэн Яо Цзинь Гуаншань хмыкает и задает следующий вопрос: — А что насчет чтения, письма? Тебя учили этому? Вероятно, под этим вопросом скрывается желание узнать, насколько бестолкового мальчишку он у себя приютил и доставит ли хлопот возня с ним. Мэн Яо как никогда благодарен своей матери за то, что она не пустила его воспитание на самотек и, по мере возможности, занималась с ним каллиграфией, счетом и чтением. — Да, господин. Матушка учила меня и тому, и другому. — Хорошо, — Цзинь Гуаншань удовлетворенно кивает, — но этого недостаточно. Если я хочу назвать тебя членом клана Цзинь, нужно обладать и другими навыками. Услышанное сбивает Мэн Яо с толку. Ему с трудом верится, что Цзинь Гуаншань сказал именно это. У него, как Мэн Яо успел узнать, есть законный сын, единственный наследник, которому однажды предстоит занять должность главы ордена. На что ему Мэн Яо? Он решает не спрашивать об этом напрямую, а подождать, пока Цзинь Гуаншань озвучит свои намерения. — Я понимаю это, господин. Цзинь Гуаншань между тем продолжает говорить немыслимые вещи: — Твоих братьев сейчас обучает Чжи Юйлун, прославленный заклинатель. Я распоряжусь, чтобы он стал и твоим наставником. Все складывается слишком хорошо, и Мэн Яо настораживается. Даром ничего не дают, каждый ожидает получить определенную плату за свое предложение. Такую истину пришлось познать, когда один из гостей рассыпался в общениях, которые, конечно же, никогда не собирался выполнять, настаивая на том, чтобы Мэн Яо дал ему себя потрогать. Сысы тогда доходчиво объяснила, что единственное, что ждало бы Мэн Яо, если бы он согласился, это пара монет и такое же клеймо шлюхи, какое носили все работницы и работники борделя. — Вы хотите, чтобы я стал заклинателем? — недоверчиво спрашивает Мэн Яо. — Сын главы великого ордена заклинателей не может быть простым человеком, как ты думаешь? — мягко отзывается Цзинь Гуаншань, чуть склонив голову на бок. — Не может, господин. — Верно. Что ж, — Цзинь Гуаншань хлопает в ладоши, и резкий звук ударяет по ушам, заставляя Мэн Яо вздрогнуть, — я жду от тебя усердия и послушания. Уверен, ты меня не разочаруешь. И все? Так просто решил дать Мэн Яо то, о чем другие могут лишь мечтать, зная, что мечты эти обречены остаться неисполненными? Подспудное подозрение, что в складных речах есть какой-то подвох, не позволяет радоваться перспективе жизни в богатстве и роскоши. У Мэн Яо не спросили, хочет ли он остаться в Башне Золотого Карпа, а сразу свели к тому, что ему придется это сделать. Мэн Яо низко кланяется. — Это честь для меня, господин! Я буду стараться изо всех сил! — Не сомневаюсь, — он слышит смешок и выпрямляется. — Правда, все в нашей жизни имеет свою цену, — в задумчивости Цзинь Гуаншань пальцем выводит на поверхности стола какой-то символ. — Что ты мог бы предложить мне за мою щедрость? — спрашивает он и поднимает на Мэн Яо честные глаза. — Взяв с улицы бродячего щенка, дав ему крышу над головой, пищу и свое тепло, мы ждем, что он будет играть с нами, когда мы того захотим. «Вот оно! — думает Мэн Яо. — С этого надо было начинать, а не подсовывать под конец! Да и чем ему платить? Он не хуже меня осведомлен, что мои карманы пусты, а единственные ценности, которыми я владею, это никому не нужная душа и тело, — страшная догадка пронзает его насквозь. — Тело!». Сопротивляясь этой мысли, Мэн Яо пытается убедить себя, что он ошибся, превратно истолковав слова Цзинь Гуаншаня из-за услышанных когда-то сплетен. — Глава ордена, господин… О каких играх вы говорите? — Мэн Яо озадаченно хмурится и замечает, как мгновенно меняется взгляд Цзинь Гуаншаня. В золотых глазах появляется нездоровый блеск, и уж его-то Мэн Яо ни с чем не спутает: так клиенты смотрят на юных омег, предвкушая, что сорвут этот сочный плод первыми. В весеннем доме Мэн Яо часто ловил на себе такие взгляды, но, покинув его, он понадеялся, что больше никогда с ними не столкнется. — Не волнуйся, правила этой игры ты прекрасно знаешь, — Цзинь Гуаншань поднимается со своего места и обходит стол, неторопливо приближаясь. Мэн Яо чудом не отступает назад. — Многие находят ее довольно простой, но это лишь мнение тех, кто согласен довольствоваться малым. Расстояние между ними становится меньше вытянутой руки. Цзинь Гуаншань выше, поэтому он приподнимает подбородок Мэн Яо одним пальцем. — Будем честны друг с другом, Яо, тебе пока нечего дать мне, потому что все, что у тебя есть — это тело. Живя в весеннем доме, ты бессчетное количество раз видел, как оно становится средством обмена: одни люди дают другим удовольствие от пользования им, а те платят за это удовольствие золотом. Я дам тебе фамильное имя, место на семейном древе, жизнь без нужды в одном из самых богатых орденов империи. Тебя будут обучать лучшие в своем деле заклинатели. Твое будущее не будет иметь ничего общего с тем, что ожидало бы тебя в весеннем доме, где ты рос, или на улицах в подмастерьях у какого-нибудь захудалого ремесленника. Уверен, ты и не мечтал о таком. Неужели твое тело стоит дороже всего этого? Он не ошибся. От этого хочется засмеяться. Зло, обреченно, с обидой на то, что всем альфам, которых Мэн Яо встречает, нужно от него только одно. Золотой дворец оказался не лучше борделя, из которого его забрали. И этот человек еще назвал Мэн Яо своим сыном! Как часто отцы раздвигают ноги сыновьям, предлагая им укрыться под своим крылом? Судя по всему, чаще, чем Мэн Яо мог предположить. — Я не хотел идти по стопам матушки, — досаду в голосе он не старается скрыть. — А я разве назвал тебя шлюхой? — Цзинь Гуаншань выгибает бровь, внимательно следя за реакцией Мэн Яо. — Или собирался отдать адептам, чтобы каждый мог тобою пользоваться? — Я все равно что продаюсь, — на грани шепота отвечает Мэн Яо и опускает глаза. — Тогда я покупаю тебя за очень большую цену, — продолжает стоять на своем Цзинь Гуаншань. — Ты согласен на такую сделку? Мэн Яо смотрит в сторону. Слова Цзинь Гуаншаня кажутся ему до невозможности мерзкими. Они будто оставляют грязные следы на коже, отчего возникает непреодолимое желание смыть их с себя, но никакая вода не поможет забыть об услышанном. Непристойные речи богачей в весеннем доме и те не вызывали в нем такого отвращения. — Я могу отказаться? — тускло спрашивает он. Тонкие губы Цзинь Гуаншаня изгибаются в недовольстве. — Кажется, я ни к чему не принуждал тебя, Яо, — фыркает он. — Я озвучил свое предложение, и здесь тебе решать, соглашаться на него или нет. Но подумай вот о чем: когда ты выйдешь за ворота Башни Золотого Карпа, куда ты пойдешь и чем займешься? Вариантов у тебя не так уж и много. Тебе необязательно возвращаться обратно в свой публичный дом, но тогда все, что тебя ждет — это улица и бродяжничество. Разумеется, ты можешь попробовать наняться в какую-нибудь мелкую лавку или просить приюта в ночлежном доме, однако, мне думается, это не то будущее, которое ты хотел бы для себя. И вот все опять сводится к торговле телом. В этом тоже нет ничего заманчивого, правда? — он снова подцепляет пальцами подбородок Мэн Яо. — Мне даже говорить ничего не нужно, ты ведь и так знаешь, что похотливые клиенты делают с омегами, тем более с такими юными и миловидными, как ты. Сколько они готовы заплатить за то, чтобы ты кричал под ними, изображая восторг… «Будто бы ты не хочешь сделать то же самое! — злится Мэн Яо, глядя в золотые глаза. — Чем ты лучше тех, кто хватал меня за задницу?». Молчание Цзинь Гуаншань принимает за отказ. — Что ж, воля твоя, Яо, — небрежно бросает он и отворачивается, собираясь выйти из комнаты. — Пао Тай отдаст слугам распоряжение, чтобы собрали твои вещи. Мне очевидно, что ты не способен по достоинству оценить мое великодушие. Уверен, в веселом доме будут рады твоему возвращению. Это становится последней каплей, и Мэн Яо, запаниковав, порывисто выкрикивает: — Господин, прошу вас! — он и сам не знает, о чем именно просит: чтобы Цзинь Гуаншань остановился или чтобы спросил с него в качестве платы что-то другое. Цзинь Гуаншань замирает на пороге. Матушка не такого хотела для Мэн Яо, но что еще ему остается? Цзинь Гуаншань прав. Ничего хорошего не ждет Мэн Яо за пределами этой резиденции. Где бы он ни оказался, всегда найдутся те, кто захочет воспользоваться им, и спрашивать о его желании никто не будет. А если отринуть эту сомнительную перспективу и попытаться подыскать другую работу, то нет никаких гарантий, что ему это удастся. Даже мужчин-омег, ничем не уступающих альфам, нанимают неохотно. Так переулки и полнятся нищими и самыми дешевыми шлюхами, готовыми отдаться за ломоть хлеба или за подаяние, чтобы этот хлеб купить. В этом сравнении Цзинь Гуаншань и близость с ним кажутся куда безопаснее и предпочтительнее, но Мэн Яо не отпускает страх того, что Цзинь Гуаншань может оказаться таким же извращенцем, как и те, кто не упускал возможности полапать его. Если Мэн Яо согласится, то на какие вещи он подпишется? Что с ним будут делать? В спешке он не успевает прикинуть варианты и решает действовать в зависимости от обстоятельств. — Я согласен. И хотя лица Цзинь Гуаншаня Мэн Яо не видит, он отчего-то уверен, что тот удовлетворенно улыбается. «Что же я наделал? — Мэн Яо обреченно вздыхает, прикрывая глаза. — Неужто я и вправду на это согласился?». Когда он снова открывает их, перед ним оказывается узкая ладонь с длинными пальцами. Мэн Яо совсем не удивляет, что Цзинь Гуаншань хочет получить свое прямо сейчас, и он покорно протягивает руку, однако в последний момент внезапно отдергивает ее, как от огня. Тогда Цзинь Гуаншань ловит ее и притягивает к себе, вынуждая Мэн Яо сделать маленький шаг навстречу. — Не нужно сомневаться. Я не сделаю ничего страшного. Влекомый Цзинь Гуаншанем в спальню Мэн Яо начинает чувствовать, что с каждым шагом дышать становится все труднее. Воздух не спешит проникать в легкие, несмотря на частые вдохи. Он следует послушно, глядя на ровную спину перед собой и на покачивающиеся в такт движениям длинные волосы. Взгляд спускается ниже и останавливается на руке, сжимающей его собственную. В клетке из чужих пальцев она кажется совсем маленькой. Мэн Яо смотрит на нее неотрывно, чтобы не дать вороху беспорядочных мыслей заполонить голову, но в висках бьется осознание, что ему предстоит возлечь со взрослым альфой, со своим отцом, который хоть и воспринимается как незнакомый человек, по крови же все равно связан с ним. Ударить бы Цзинь Гуаншаня по голове чем-нибудь тяжелым и убежать в ночь. Возможно, Мэн Яо смог бы покинуть резиденцию, пока его не хватились бы. Он поджимает губы. Нет. Его из-под земли достанут и неизвестно, что сделают, если он причинит вред главе ордена. Наружу рвется полный бессилия вой, и Мэн Яо содрогается в попытке удержать его в себе. Перед Мэн Яо предстает широкая кровать, подобную которой он никогда в своей жизни не видел. На ней без труда поместились бы четверо, а то и пятеро человек, и страшно представить, что происходит на ней, когда Цзинь Гуаншань бодрствует, и еще страшнее представить, что собираются сделать на златотканном покрывале с ним. Мэн Яо резко втягивает ртом воздух, через пелену слез видя, как Цзинь Гуаншань, остановившись у постели, оборачивается к нему. Похоже, вид у Мэн Яо поистине напуганный, потому что Цзинь Гуаншань хмурится и черты его лица ожесточаются. Он вряд ли хотел тратить время на утешения, но Мэн Яо не может изобразить готовность к близости, потому что она испарилась в миг, когда он подал мужчине руку. — Чего ты боишься? — сердито спрашивает Цзинь Гуаншань. — Боишься не удовлетворить меня? К щекам приливает кровь, выдавая смущение с потрохами. Мэн Яо опускает глаза и мотает головой. — Это твой первый раз, верно? — уточняет Цзинь Гуаншань. От волнения Мэн Яо не сразу ему отвечает. — Да… — Вот, что я тебе скажу, Яо: через это проходят все. Сейчас настал твой черед. Смотри, — Цзинь Гуаншань берет его за руку и тянет к себе под желтую форму, кладя ладонь на набухший член и заставляя сжать пальцы, — вот, что один твой вид сделал со мной… Мэн Яо цепенеет, окончательно растерявшись, а Цзинь Гуаншань, пользуясь его бездействием, поглаживает себя его ладонью, продолжая уговаривать: — Нам обратно уже никак. Не думай о плохом. Отпусти себя. Мэн Яо не впервые касается другого мужчины так откровенно, однако каждый раз его реакция на это действо одинакова. Щеки принимаются пульсировать, а тело охватывает отвратительная слабость. Холод от пальцев пропадает, предоставляя возможность действовать самостоятельно. Золотые глаза Цзинь Гуаншаня выжидающе следят за тем, как Мэн Яо, немного придя в себя, неуверенно тянет обе руки к его плечам и, подцепив белую мантию, спускает ее вниз. Все движения медленные: Мэн Яо малодушно оттягивает момент, когда придется раздеваться самому. Клановое одеяние снимать не приходится, потому что Цзинь Гуаншань ловко скидывает его на пол и резко оборачивается к Мэн Яо, отчего тот, столкнувшись с жадным взглядом, инстинктивно отшатывается. Цзинь Гуаншань словно решает, с чего начать, какую часть Мэн Яо попробовать в первую очередь, как будто он одно из блюд на праздничном столе. Такое сравнение заставляет всерьез задуматься о том, на что способен этот человек. Если Мэн Яо больше ничего не предпримет и продолжит стоять, что тогда? Цзинь Гуаншань, несомненно, перехватит инициативу. Посчитает, что Мэн Яо оцепенел от страха, и будет действовать по-своему. Неизвестно, сколько терпения осталось в Цзинь Гуаншане, поэтому Мэн Яо спешит предупредить его следующий шаг: дрожащие пальцы развязывают тесемки на нижней рубашке и случайно задевают обнажившийся подтянутый живот. Цзинь Гуаншань удивленно охает. — Прикоснись еще раз, — велит он, и не успевает Мэн Яо подчиниться, как на запястье кольцом смыкаются пальцы и тянут к гладкой коже. Тело у Цзинь Гуаншаня не как у воина, для которого привычны физические нагрузки, а как у утонченного императорского наложника, никогда не державшего в руках ничего тяжелее кисти для занятий каллиграфией. — Нравится? — довольно улыбается он, по-своему истолковав взгляд Мэн Яо. Мэн Яо молча снимает последнюю деталь, оголяя торс. — Забавно то, как ты преодолеваешь себя, — усмехается Цзинь Гуаншань. — Говорил, боишься отдаться, но вместо того, чтобы жаться от каждого прикосновения, предпочитаешь делать все сам. Еще чуть-чуть и я начну сомневаться, что для тебя это впервые. Мэн Яо вскидывает на Цзинь Гуаншаня возмущенный взгляд, который вызывает у того весёлый смех. — Не смотри так на меня! Любой бы на моем месте не поверил, что ты, проживя всю жизнь среди потаскушек, остался нетронутым. Может, тебе уже приходилось ложиться под кого-нибудь, но ты просто боишься мне в этом признаться? Откуда мне знать, что ты не набиваешь цену, строя из себя девственника? Мэн Яо сжимает пальцами снятую нижнюю рубашку и тихо выдыхает. Он не уверен, что ему удалось сделать это незаметно: Цзинь Гуаншань стоит очень близко и наверняка видит, что его речи оскорбляют Мэн Яо и что тот старается не показывать виду. — Так что, Яо? — снова интересуется Цзинь Гуаншань, склонив голову на бок.— Ты честен со мной? — Я честен с вами, господин, — без промедления отвечает Мэн Яо. Лицо Цзинь Гуаншаня принимает странное выражение. Непонятно, обрадовало его признание Мэн Яо или, наоборот, разочаровало. Возможно, он уже успел представить гадкие подробности бордельной жизни, а Мэн Яо своим ответом развеял эти фантазии по ветру. Цзинь Гуаншань распускает пояс его одежд, оглаживает неприятно холодными ладонями плечи под тканью простого ханьфу, заставляя его соскользнуть вниз, и проделывает то же самое с нижней рубашкой, обнажая светлую кожу. Затем освобождает волосы от шнурка и простенькой заколки и приказывает: — На кровать. Мэн Яо с трудом сглатывает подступивший ком и, повернувшись к постели, с опаской поднимает на нее глаза. Хочется развернуться и бежать, но Цзинь Гуаншань стоит позади, и он-то легко поймает Мэн Яо, если тот поступит так безрассудно. Услышав, как упала на пол драгоценная заколка, Мэн Яо оборачивается и видит, что обычно собранные на затылке волосы Цзинь Гуаншаня теперь свободно струятся по его спине. Почему-то именно распущенные пряди придают ему особенно порочный вид. Мэн Яо садится на край постели, не зная, что делать дальше. На нем все еще остаются штаны, но Цзинь Гуаншань не велел снимать их. Он толкает Мэн Яо в плечо, вынуждая того откинуться на спину, и принимается распутывать ленты на его штанах, после чего стягивает их вместе с обувью. К страху добавляется нервозность и стыд от того, что на Мэн Яо пристально глядят. Последнее чувство усиливается с каждой секундой, а разум услужливо напоминает, что Цзинь Гуаншань будет не только смотреть. Одежда была условной преградой, но с ней Мэн Яо было спокойнее — теперь же Цзинь Гуаншаню предоставлен полный доступ к его телу. Цзинь Гуаншань ласково ведет ладонью по узкой груди, животу, огибает выступающие косточки таза и останавливается на бедре, чуть сжимая его. — Повернешься спиной или лицом к лицу? Уловив в вопросе выбор, Мэн Яо не раздумывая отвечает: — Спиной. — Встань на колени и обопрись о локти. Уткнувшись лицом в одеяло, Мэн Яо испытывает облегчение: ему не придется смотреть Цзинь Гуаншаню в глаза, и тот не увидит его эмоций. Кровать тихо скрипит под чужим весом. Ладонь прикасается к пояснице, успокаивающе поглаживая. — Расслабься, — Цзинь Гуаншань произносит это снисходительно, но последовать его совету не получается. Задрожав, Мэн Яо прикрывает лицо руками и с удивлением обнаруживает, что на ладони упало несколько слезинок. — Так не пойдет, — Цзинь Гуаншань притягивает Мэн Яо к себе и за подбородок поворачивает его голову в сторону. — Разве я этого от тебя ждал? — Я не сопротивляюсь, — шепчет Мэн Яо в ответ. Цзинь Гуаншань недовольно хмыкает. — Вот оно что, — он склоняется к Мэн Яо и начинает вкрадчиво говорить на ухо: — Тогда знай, что я могу и передумать, если мне не понравится. Двери Башни Золотого Карпа навсегда закроются перед тобой и вместо меня тебя будет иметь любой, у кого есть член. Без щедрых обещаний, а просто потому, что сможет подмять под себя. Мэн Яо разворачивают резко, давят на лопатки уже без всякой нежности, заставляя прогнуться в пояснице. Он с тревогой ждет, что пальцы коснутся заднего прохода, но руки внезапно исчезают с тела. Краем глаза Мэн Яо замечает движение: Цзинь Гуаншань берет с прикроватного столика бутылек и возвращается к нему. Пальцы скользят вдоль промежности, размазывая по коже масло, и надавливают на отверстие, проскальзывая внутрь. Мэн Яо сжимается и дергается, пытаясь соскочить с них, но Цзинь Гуаншань свободной рукой хватает его за бедро, не давая отстраниться. — Яо, — звучит предупреждающий голос, и Мэн Яо сдается, поддаваясь назад и позволяя пальцам проникнуть глубже. — Сразу бы так. Его растягивают недолго. Продолжая стоять на коленях и упираться локтями в кровать, Мэн Яо вдруг чувствует прикосновение гладкой головки ко входу. Сердце пропускает удар. Всего одно движение, и он будет принадлежать Цзинь Гуаншаню. «Мамочка, прости, я не думал, что так получится!», — Мэн Яо зажимает ладонями рот, боясь, что не сдержится и заревет в голос. Цзинь Гуаншань направляет в него член, входя плавно и почти не больно, однако из горла все равно вырывается жалобный скулеж, который сплетается с чужим протяжным стоном. Мэн Яо морщится от распирающего ощущения и прикусывает костяшки пальцев, стараясь звучать тише. — Теперь я верю, что у тебя никого не было, — с придыханием говорит Цзинь Гуаншань и на пробу толкается еще раз. В голосе его распознается улыбка. — А если я ошибаюсь и ты лишь искусно изображаешь невинного мальчика… — очередной толчок пронзает Мэн Яо, — то это и неплохо. Я совсем не против маленькой лжи… Цзинь Гуаншань обхватывает руками его талию и начинает чаще поддаваться бедрами. Ноги неуклонно разъезжаются в стороны, Мэн Яо не может свести их, как и в принципе хоть как-то двигаться, и не знает, как сказать Цзинь Гуаншаню, что еще немного и его тело рухнет на постель, но этого и не требуется, потому что Цзинь Гуаншань и сам это понимает, поэтому подхватывает одной рукой под живот, не давая упасть. Со временем скользящий между ягодиц член становится чем-то привычным, пошлые шлепки бедер при каждом толчке тоже воспринимаются безразлично. В голове вертятся вопросы, и Мэн Яо удивляет, что он вообще в состоянии думать в такой момент. Сколько это длится? Когда его отпустят? Когда закончится этот позор? Пожалуйста, пусть это кончится. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пусть кончится… Цзинь Гуаншань зарывается пальцами в волосы Мэн Яо, сжимает их у корней и дергает на себя. От боли, прострелившей шею, Мэн Яо шипит сквозь плотно сжатые зубы. — Тебе больно? — Да, — кадык нервно ходит под кожей, мешая сглатывать. Хватка в волосах ослабевает, воздух заполняет легкие, и дышать сразу же становится легче. — А теперь попробуй сам, — Цзинь Гуаншань останавливается, не выходя из Мэн Яо. — Назад, медленно. И Мэн Яо слушается. Он насаживается на член сначала осторожно, затем быстрее, пару раз упуская момент, когда член с тихим хлюпаньем выскальзывает из него полностью. Это получается случайно, потому что с непривычки он не чувствует границ. В спальне царит полумрак из-за того, что фонари погашены. Свет струится где-то позади, за спиной, рождает возвышающуюся над Мэн Яо тень. Он смотрит на нее отрешенно, вяло гадая о том, как они выглядят со стороны, но все мысли выбивает из головы особенно сильный и глубокий толчок. Чужое тело тяжело наседает, вдавливает Мэн Яо в кровать, и он, прижавшись лицом к одеялу, зажмуривается. Цзинь Гуаншань жарко дышит ему на ухо и прихватывает зубами мочку, с громким выдохом кончая внутри юноши. Пот, выступивший из-за активных движений, остывает на коже. От него становится холодно. Все эмоции ушли, как будто их и не было. Сил хватает только на равнодушие, а это сродни пустоте. Цзинь Гуаншань скатывается на оставшуюся половину кровати и пытается выровнять сбившееся дыхание. Мэн Яо своей позы не меняет, продолжая лежать раздавленным лягушонком. Ему все равно, что он голый, что между ягодиц стекает скользкое семя и что он может после первого же раза понести от Цзинь Гуаншаня. Его треплют по голове, вороша и без того взлохмаченные волосы. — Тебе ведь не было больно? — уточняет Цзинь Гуаншань, словно и правда беспокоясь. Мэн Яо не отвечает. Тогда голос звучит громче, требуя от него реакции. — Яо! Посмотри на меня. Мэн Яо поворачивает голову и через короткие пряди, упавшие на лицо, смотрит в золотые глаза. Цзинь Гуаншань что-то замечает в его взгляде, лицо его принимает непонятное выражение. Он тянет руку к щеке Мэн Яо и небрежно проводит по ней пальцами, вытирая слёзы. — Все, не плачь, — тихо, но твердо говорит Цзинь Гуаншань. — В следующий раз будет иначе. Мэн Яо не хочет знать, как будет в следующий раз. Он вообще не хочет, чтобы следующий раз был. Попытку пошевелиться он предпринимает не сразу. Цзинь Гуаншань не велит убраться прочь, великодушно позволяя остаться в своей постели, чтобы прийти в себя. Мэн Яо предпочел бы обойтись без этой подачки, но он лежит, не в силах двинуться, и отстраненно прислушивается к звукам комнаты, которых почти нет, как нет и абсолютной тишины. Мир не рухнул. Он продолжает существовать, и ему плевать на чужое бесчестие. Небеса тоже равнодушны, а ведь Мэн Яо каждый день молился им, веря, что они приглядывают за ним и отведут любые невзгоды. Они забрали маму и с того дня отвернулись от него, лишив своего покровительства. Неужели они в течение всех этих лет оберегали его лишь для того, чтобы отдать в руки очередного извращенца? В носу начинает щипать. Мэн Яо с трудом приподнимается на локтях, по одной подтягивает к себе ноги и замирает, набираясь сил для следующего рывка. Его взгляд падает на чужой вялый член в остатках масла и семени. Пару мгновений Мэн Яо смотрит на него, а затем отводит глаза. Нет даже отвращения. Вообще ничего нет. Он спускается на пол, находит среди кучи вещей нижнюю рубашку и натягивает ее на себя. С поясом проблем больше: Мэн Яо долго возится с ним и едва не оставляет попыток завязать его, но все же заканчивает начатое, не обращая внимания на результат. Когда дело доходит до штанов и приходится встать, ноги подкашиваются — Мэн Яо чудом не заваливается на пол, но шума наделывает немало. Со стороны кровати по-прежнему не доносится ни звука. В спину не прилетает предупреждение, чтобы Мэн Яо молчал о случившемся, и для надёжности не приплетаются угрозы. Ему позволяют уйти из Благоуханного дворца с взлохмаченными волосами и в небрежно накинутых одеждах. В виде, который нельзя будет понять двусмысленно. Вряд ли кто-то поверит, что Мэн Яо подрался с главой ордена. Перед самым выходом из спальни Мэн Яо оборачивается, сам не зная зачем. Цзинь Гуаншань, бесстыдно-обнаженный, расслабленно лежит с закрытыми глазами. Его явно не мучают угрызения совести за совершенное насилие. Вероятно, он и вовсе не считает, что оно имело место, ведь Мэн Яо сам согласился отдаться, а значит, осознавал, на что шел. Мэн Яо поджимает дрожащие губы. На глаза опять набегают слезы, срываются на щеки. Опустив голову, Мэн Яо ковыляет к высоким дверям и уже за ними сталкивается с Пао Таем. Лицо его невозмутимо, на Мэн Яо он не смотрит, а сам юноша обмирает в ужасе и растерянности. Знает? Знает о том, что Цзинь Гуаншань делал с ним все это время? Пао Тай совсем не выглядит удивленным, будто подобные сцены настолько часто представали перед ним, что он уже попросту не придает им значения. — Молодой господин Мэн, прошу, следуйте за мной, — учтиво говорит он. Тон точно такой же, с каким он обращался к Мэн Яо в течение этих двух недель. Пао Тай не дожидается ответа и не оглядывается проверить, послушал ли его Мэн Яо, а у того и в мыслях не было возразить или как-то воспротивиться. Он шмыгает носом, вытирает тыльной стороной ладони соленую влагу над верхней губой и сходит с места. Благоуханный дворец, это громадное чудище со множеством желтых глаз, вдоволь наигравшись, отпускает свою добычу и пристально следит за тем, как она уходит от него все дальше по деревянным дорожкам, пока окончательно не скрывается за деревьями и темными тихими домами.