Оставить детство в прошлом

На следующее утро Цзян Чэн просыпается, не ощущая на себе тяжести одеяла и того тепла, что оно дарило ему всю ночь. Он приподнимает голову и, подслеповато щурясь, находит одеяло, сбитое в кучу, у своих ног. Должно быть, сбросил его во сне. Подцепив край одеяла пальцами, Цзян Чэн тянет его на себя и со стоном откидывается обратно на подушку. Снова засыпать он не собирается — просто хочет еще немного погреться, прежде чем начать новый день. В комнате никого, кроме него, нет, и это не может не радовать, хотя отсутствие Цзинь Цзысюаня заставляет задуматься о том, куда он мог деться. Оставался ли он здесь после того, как, вернувшись, обнаружил Цзян Чэна растянувшимся на постели? И понимал ли он тогда, что своими словами лишит себя комфорта, которого так жаждал? Когда вокруг тебя бегают слуги, готовые исполнить любой каприз, вряд ли ожидаешь такого обращения. Ничего, для Цзинь Цзысюаня это был хороший урок. Возможно, в следующий раз он поостережется грубить. Впрочем, Цзян Чэн не уверен, что сможет повторить подобное сегодня. Он с удовольствием вспоминает, как злость, которую он испытывал, вернувшись в цзинши, сменилась предвкушением будущих страданий Цзинь Цзысюаня. Несомненно, циновка на полу не оставила его равнодушным, потому что перед тем, как заснуть, Цзян Чэн слышал тихую брань. Жаль что не довелось увидеть перекошенное от гнева лицо. Слуги приносят воду для умывания, и после нее Цзян Чэн ощущает прилив бодрости. От них же он узнает, что время близится к полудню, а Цзинь Цзысюань покинул павильон еще ранним утром. «Значит, ты все-таки здесь спал, — злорадствует Цзян Чэн. — Надо будет спросить, как ощущения. Говорят, сон на твердой поверхности полезен для здоровья. Вот и проверим, так ли это». В животе у Цзян Чэна урчит, но особого голода он не испытывает. Он смотрит на лепешки с рубленным мясом и чашу с соевым молоком, раздумывая, стоит ли есть, ведь праздничный стол этим вечером снова будет ломиться от еды, которую захочется попробовать. Пир начнется совсем скоро, и время до него можно потратить, например, на то, чтобы навестить матушку и сестру, встретиться с Вэй Ином и Не Хуайсаном или вообще в одиночестве погулять по Нечистой Юдоли, пока ее галереи не заполнились гостями. За предстоящие дни Цзян Чэн успеет устать от разговоров и обилия лиц, так что стоит воспользоваться шансом на уединение. По пути Цзян Чэну встречаются лишь слуги, занимающиеся последними приготовлениями к вечеру, отчего создается впечатление, что во всем огромном дворце остались только они и он сам. Вокруг царит удивительная тишина: не слышно разговоров за дверьми чужих покоев, галерея безмолвствует. Тишина здесь ощущается иначе, чем в Башне Золотого Карпа. Она не тяготит душу, а дарит ей умиротворение. Как глоток свежего воздуха, не испорченного приторными сладостями благовоний. Цзян Чэн кутается в плащ и, запрокинув голову, жадно дышит. На лицо падает мелкий снег. Непривычно холодно, но такова природа провинции Хэбэй. Эти земли суровы, как управляющий ими Не Минцзюэ. Часы пролетают незаметно. Негромкий стук в дверь и вежливый голос за ней извещают Цзян Чэна о скором начале празднования. Он уже облачился в нежно-желтое нижнее платье и халат оттенком темнее. На ткани ни единой складочки, она — яркое пятно на фоне серо-черных красок спальни. В собственном отражении Цзян Чэн снова с трудом узнает себя. Телу была привычна клановая форма, которую он носил что в Пристани Лотоса, что в Башне Золотого Карпа. Сначала фиолетовая, потом алый мазок свадебных одежд, словно куколка бабочки — переходный этап, чтобы сменить одну сущность на другую. И, наконец, желтая, превращающая адептов ордена Ланьлин Цзинь во множество солнц. Вэнь Жоханю такое сравнение не пришлось бы по нраву. В Поднебесной есть только два солнца: то, что светит на небе, и то, что освещает землю. Не зря же на флагштоках клана Вэнь изображен именно этот символ. В золотых шелках Цзян Чэн не чувствует себя мировым светилом, скорее куклой, которой покупают наряды, чтобы она не терялась на фоне других игрушек. В зеркале за его спиной появляется еще один человек. Остановившись сразу за порогом, Цзинь Цзысюань бросает быстрый взгляд на Цзян Чэна, который не понимает, как именно на него смотрят и зачем. Но если в глазах Цзинь Цзысюаня и промелькнул какой-то интерес, то он тут же исчез. С равнодушным лицом он проходит мимо Цзян Чэна к шкафу, чтобы достать из него заранее приготовленные вещи. — Распусти пучок и заплети хвост, — говорит Цзинь Цзысюань, не оборачиваясь. Цзян Чэн поворачивается к нему. — Что? — Все должны видеть твою принадлежность к нашему клану, — вздыхает Цзинь Цзысюань, снимая с себя верхний халат. — Как ты сам говорил, твоя фамилия теперь Цзинь, так будь добр и внешне походить на нас. И ведь правда. В Башне Золотого Карпа Цзян Чэн исправно убирал волосы в хвост, а тут по старой, казалось бы, уже брошенной привычке вернулся к пучку. Цзян Чэн тянется к уложенным волосам, отстегивает заколку и откладывает ее на столик перед зеркалом. Гребень входит в пряди, как нож в масло, проходится по всей длине и перемещается к корням на задней стороне шеи. Цзян Чэн попеременно расчесывает волосы и рукой помогает себе поднять их к затылку. Цзинь Цзысюань никак не комментирует ни его наряд, ни собранные в хвост волосы, хотя Цзян Чэн и не ожидает от него комплиментов или критики. Как он и думал, Цзинь Цзысюаню нет дела до его вида, как, впрочем, и ему самому. Из павильона они выходят вместе, но держатся на приличном расстоянии друг от друга, и лишь когда они приближаются к приемному залу, Цзинь Цзысюань берет Цзян Чэна под руку. Цзинь Гуаншань также держит свою госпожу под руку, но их пара, как наверняка и пара Цзян Чэна и Цзинь Цзысюаня, со стороны выглядит странно и будто бы неуместно. Это как пытаться собрать чашу из совершенно разных материалов: получится откровенная безвкусица, которую со стыда захочется спрятать от посторонних глаз. Стараясь не думать о том, кто рядом с ним, Цзян Чэн разглядывает мужчин и женщин, выстроившихся в ровную колонну возле дверей зала. Гости одеты пышно, у омег в волосах поблескивают шпильки бу-яо и диадемы шань-ти, а в ушах подрагивают длинные серьги с драгоценными камнями. Чем дальше от дверей, тем проще наряды и украшения. Семьи, стоящие в самом конце, одеты намного скромнее — Не Минцзюэ пригласил всех своих вассалов, независимо от их положения и состояния. Перед Цзинь Гуаншанем и госпожой Цзинь стоит Вэнь Жохань, а за его спиной, словно охрана, двое сыновей. Цзян Чэну видны только их спины, но даже этого достаточно, чтобы убедиться в том, что одежды на них роскошнее, чем на всех остальных. Конечно, это обусловлено их статусом и богатством, однако Цзян Чэн думает, что причина не только в этом, но и в непомерном тщеславии и желании выделиться. И это неудивительно, ведь вся семейка — сплошь интересные личности. Вэнь Жохань, которому через несколько месяцев исполнится сорок семь, по-прежнему слывет в заклинательских кругах самой завидной омегой, чьи красота и таланты не имеют себе равных. Но исходи от человека хоть божественное сияние, его достижения не будут интереснее личных дел. Если первые вызывают зависть, то вторые позволяют вылить на чужую голову ушат помоев, и делать это в тысячу раз приятнее, если человек знаменит. О Вэнь Жохане слухов ходит даже больше, чем о Цзинь Гуаншане с его любовными похождениями. За годы, что он возглавляет орден Цишань Вэнь, интерес к нему не только не угасает, но и продолжает расти. Особенно любопытна его молодость, о которой известно не так уж и много. Вэнь Жохань, как и многие омеги его поколения, рос в закрытом павильоне, куда никого постороннего не пускали, и это одна из немногих правд, которую не оспорить. Однако в остальном полно противоречий и домыслов, не подкрепленных какими-либо доказательствами. Поговаривают, что его мать была ведьмой, и он унаследовал от нее кое-какие способности; что, несмотря на строгое воспитание, в юности он успел познать не только юношей-омег, обучавшихся с ним, но и альф, вступивших в ряды адептов его ордена; что он никогда не нарушал правила «Четырех добродетелей» и был послушным, кротким и молчаливым; что из всех детей покойного Вэнь Тайолуна именно он отличался вздорным, даже бунтарским нравом и тем самым доставлял своей семье множество неудобств; что за ним ходила толпа женихов, каждый из которых был готов бросить к его ногам свою жизнь; что ни один приличный клан не хотел женить на нем своих сыновей и выдавать замуж дочерей; что к нему сватался Не Шуэньчжи, отец Не Минцзюэ и Не Хуайсана, однако, узнав о его испорченности, отказался от помолвки; что во времена гражданской войны и своего бегства он попал в рабство в южных землях — некто утверждал, что видел, как он вместе с младшим братом Вэнь Юйланем сходил на берег с невольничьего корабля; что от безысходности он подался в публичный дом в городе Гуанчжоу; что он отдался воеводе гуандуньской армии, чтобы заручиться его поддержкой и вернуть контроль над своей родной провинцией; что смерть Не Шуэньчжи — его заслуга; что он зла ему не желал; что он собирался, вопреки закону, взять в жены госпожу-омегу, которая попала в его гарем в качестве гарантии верности одного из вассальных кланов; что он уже состоит в тайном браке; что он нацелен стать диктатором и единолично решать судьбу других орденов; что на самом деле он и не человек вовсе, а очередное воплощение Лао-цзы, несущего свет просвещения; что он — порождение тьмы, неуклонно ведущий мир к хаосу. Интересно, как в Вэнь Жохане все это уживается? Если бы столько сказок сочиняли о Цзян Чэне, то он попросту сошел бы с ума. Сплетники также с удовольствием болтают о детях Вэнь Жоханя. Некоторым до сих пор не дает покоя то, что Вэнь Жохань родил двоих сыновей вне брака, и в глазах недоброжелателей они ничем не лучше бастардов. И неважно, что Вэнь Жохань официально признал их и они носят фамилию его клана. В детстве Цзян Чэн не мог понять, почему у Вэнь Сюя и Вэнь Чао нет родителя-альфы. Он спросил об этом у Цзян Фэнмяня, на что тот ответил, что оба сына Вэнь Жоханя были рождены благодаря какому-то темному ритуалу. Никто не знает, какие силы Вэнь Жохань призвал для этого, но факт остается фактом: Вэнь Сюя и Вэнь Чао нельзя считать людьми в привычном понимании этого слова. Хотя Вэнь Жохань не лишен недостатков, Цзян Чэн восхищается им. Ни одному омеге за всю историю человечества не удалось воспарить к тем высотам, в которых обосновался Вэнь Жохань. Стража распахивает двери, и знатные семьи одна за другой входят в зал. Впереди величественно проплывают Вэнь Жохань и его наследники, за ними следуют Цзинь Гуаншань с госпожой Цзинь и Цзинь Цзысюань с Цзян Чэном, за которыми идут Цзян Фэнмянь, Юй Цзыюань, Цзян Яньли и Вэй Ин. Вэнь Жохань и его сыновья садятся ближе всех к принимающему клану. Соседние места отведены Цзинь Гуаншаню и членам его семьи. Родители Цзян Чэна располагаются после них. Следом на циновку чинно опускается Лань Цижэнь, исполняющий обязанности главы ордена Лань. Лань Сичэнь и Лань Ванцзи занимают места подле него. Гости оживленно беседуют в ожидании вкусных кушаний, пока слуги, держа в руках подносы, вносят первые блюда. Слуха касаются звуки музыки: молодой музыкант из приглашенной труппы исполняет ненавязчивую мелодию на гуцине. Очевидно, их выступление состоится позже, а сейчас они развлекают гостей, не допуская того, чтобы те сидели в тишине. Она все же наступает, когда в зале появляется Не Минцзюэ, ведущий под руку Не Гуанъяо. Позади них семенит Не Хуайсан, привычно удерживая у груди веер с изумительным рисунком журавлей. Они проходят к почетному месту, и Не Минцзюэ обращается к гостям. Каждое его слово подобно удару кнута, четкое и меткое, что сразу выдает его нелюбовь к витиеватым фразам, которые обычно сотрясают воздух. Не Минцзюэ выражает благодарность семьям, приехавшим на праздник, желает им приятного вечера и первым садится на кушетку, открывая вечер. Празднование начинается неспешно. Гости общаются между собой, наслаждаются едой и вином, а их голоса сливаются с музыкой, наполняющей зал. Цзян Чэн смотрит на Цзинь Цзысюаня, увлеченного разговором с Вэнь Сюем. Он знает, что эти двое находятся в приятельских отношениях, и это не перестает его удивлять. Ему всегда казалось, что Вэнь Сюй должен быть таким же неотесанным, как его младший брат, однако, несмотря на манеру держаться надменно, открыто свою неприязнь к кому-либо он не проявляет. Цзян Чэн находит его скорее приятным, чем нет, но сказать о нем что-то конкретное не может, поскольку никогда с ним близко не общался, несмотря на многолетнюю дружбу между их кланами. Вскоре музыканты начинают играть более быстрый мотив, и в центр зала друг за другом выплывают, словно лебеди, прекрасные девы. Разноцветные рукава, расшитые дивными узорами, трепещут, а полы их нарядов кружатся в завораживающем танце. Круг, что образовали танцовщицы, поворачивается, позволяя гостям внимательнее рассмотреть каждую из них. Повернув голову вбок, Цзян Чэн замечает, что Цзян Фэнмянь не проявляет особого интереса к танцу, а вот Цзинь Гуаншань, в отличие от него, наблюдает за происходящим с жадностью. Когда одна из девушек оказывается напротив него и их взгляды встречаются, он поддается вперед, как будто готовясь выскочить из-за стола прямо к ней. Госпожа Цзинь сохраняет невозмутимость, словно ее совершенно не беспокоит, что ее муж, мало стесняясь, откровенно разглядывает другую омегу. Все присутствующие делают вид, что ничего неприличного не происходит. Когда танец заканчивается и музыка снова меняется, одна часть гостей возвращается к еде, а другая принимается делиться впечатлениями. Цзян Чэн, стараясь никому не помешать своими передвижениями, осторожно поднимается из-за стола и выскальзывает из зала. В коридоре тихо, хотя из-за дверей продолжают доноситься голоса и смех. Стоя здесь один, Цзян Чэн словно огорожен от посторонних звуков и теперь может отчетливо слышать свои шаги, а не шум всеобщего веселья. Слева от него высятся массивные колонны из темного камня, украшенные симметричными металлическими узорами. Кажется, именно здесь несколько лет назад произошла драка между Цзинь Цзысюанем и Вэнь Чао. Цзян Чэн уже не помнит причину конфликта, но ясно помнит, что тогда на крики прибежало много народу. Цзинь Цзысюаню крепко досталось от Вэнь Чао, и если бы не подоспевшие родители, неизвестно, чем бы все закончилось. Цзян Чэн беззвучно хмыкает этим воспоминаниям и дергается, когда слышит внезапный шум за спиной. Обернувшись, он видит Лань Сичэня. Забавно, но эта ситуация очень напоминает то, что было в Ланьлине, когда Лань Сичэнь пришел к нему в беседку. Они обмениваются вежливыми поклонами, после чего Лань Сичэнь, заложив руки за спину, неторопливо подходит ближе. — Молодой господин Цзинь, простите, я не успел принести вам свои соболезнования, — в его голосе звучит сожаление. Цзян Чэн хмурится, не понимая, о чем идет речь. Лань Сичэнь округляет глаза. — Я имел ввиду вашего ребенка… — он многозначительно замолкает, и Цзян Чэн, наконец, спохватывается. Он пытается изобразить скорбь, но прекрасно понимает, насколько нелепо его потуги выглядят со стороны. Актер из него неважный, однако стоит отдать должное Лань Сичэню: он ни единым жестом не показывает, что сомневается в искренности Цзян Чэна. — Спасибо… — Цзян Чэн мнется, подбирая слова. — Это случилось так неожиданно… По правде говоря, вы первый, кто ко мне с этим подошел. «О, Небеса, какую чушь я несу! — сокрушается он. — У Цзинь Цзысюаня бы лучше вышло». — Ваш траур уже окончен? — спрашивает Лань Сичэнь. — Да, — с видимым облегчением выдыхает Цзян Чэн. — Сами знаете, по детям не принято долго горевать. Поджав губы, Лань Сичэнь кивает. На самом деле, Цзян Чэн вовсе не горевал, потому что так и не смог полюбить то, что находилось внутри него, несмотря на настойчивые попытки госпожи Цзинь убедить его, что общий ребенок с ее сыном — это хорошо и правильно. Она надеялась, что Цзян Чэн проникнется своим положением, но ее чаяния не оправдались. — А… Как вы? — В порядке, — замявшись, отвечает Цзян Чэн, не до конца понимая, о чем именно Лань Сичэнь спросил. Если он справлялся о здоровье Цзян Чэна, то его ответ был вполне уместен, но если нет, то Цзян Чэн выдал себя со всеми потрохами. Между ними повисает молчание, и оно неожиданно настолько неловкое, что Цзян Чэн начинает чувствовать себя неуютно. Он вдруг ловит себя на желании скорее вернуться в зал, чтобы избавиться от напряжения, но это было бы некрасиво по отношению к Лань Сичэню. В отличие от большинства других гостей в зале, он не вызывает у Цзян Чэна раздражения. Поэтому, чтобы разрядить обстановку и удовлетворить внезапно возникший интерес к одному вопросу, Цзян Чэн спрашивает: — Цзэу-цзюнь, скажите, в кругах заклинателей обо мне что-нибудь говорят? Брови Лань Сичэня удивленно приподнимаются. — Мой ответ зависит от того, что вы хотите узнать, молодой господин Цзинь. — Я потерял ребенка, — поясняет Цзян Чэн и, сжав губы в тонкую линию и прочистив горло, продолжает: — Что об этом говорят? На лице Лань Сичэня проступает понимание. Цзян Чэн готовится услышать, что его имя нещадно потрепали злые языки, однако Лань Сичэнь качает головой. — Прошу прощения, мне ничего об этом неизвестно. Цзян Чэну кажется, что Лань Сичэнь лукавит. Такая громкая новость и никто в своих обсуждениях не протёр её до дыр? Сомнительно. Но, возможно, Лань Сичэнь и правда предпочитает не вслушиваться в сплетни. Цзян Чэн медленно кивает и рискует задать еще один вопрос: — А если бы вам было что-то известно, вы бы мне сказали? — Вы действительно хотели бы знать, что о вас думают другие? — уточняет Лань Сичэнь. — Но позвольте спросить, зачем вам это? Иногда незнание — это благодать. Цзян Чэн пожимает плечами. — Предупрежден — значит вооружен, так, кажется, говорят? Не хочу чувствовать себя дураком, у которого злословят за спиной, а он понятия об этом не имеет. Лань Сичэнь мягко интересуется: — А разве от того, что вы будете знать, что-то изменится? Цзян Чэн не успевает ответить Лань Сичэню, как их уединение нарушает появление Цзинь Цзысюаня. Его взгляд сначала останавливается на Цзян Чэне, а затем переходит к высокой фигуре Лань Сичэня. Что-то меняется в лице Цзинь Цзысюаня, и он отшатывается, будто ему отвесили пощечину. Пока Лань Сичэнь выражает соболезнования, Цзинь Цзысюань пристально глядит на Цзян Чэна, который тоже не отводит взгляда. — Благодарю вас, Цзэу-Цзюнь, — кивает Цзинь Цзысюань, повернув голову к Лань Сичэню. — Эти слова много значат для нас с Цзинь Ваньинем. Лань Сичэнь кивает в ответ и возвращается в зал. В этот момент Цзян Чэну очень хочется последовать за ним, чтобы избежать разговора с Цзинь Цзысюанем. Он не сомневается, что сейчас ему выскажут все, что о нем думают. Реакция Цзинь Цзысюаня подобна разыгравшемуся в мгновение ока урагану. Он стремительно шагает к Цзян Чэну и с силой толкает его к колонне, вынуждая приложиться об нее спиной. — Что ты себе позволяешь? — шипит он. — О чем ты? — Цзян Чэн скрещивает руки на груди, словно это поможет ему огородиться от направленной на него злости. — Говори прямо, я не собираюсь гадать. — Разговоры с Лань Сичэнем, — цедит Цзинь Цзысюань. — Наедине. Знаешь, как это выглядит со стороны? Цзян Чэн выгибает бровь. — Мне надо было развернуться и уйти? А как же репутация? — Ты только что поставил ее под удар! — глаза Цзинь Цзысюаня яростно сверкают. — Зачем тебе вообще понадобилось выходить? С тобой даже слуги не было! — Мне стало жарко, — небрежно отвечает Цзян Чэн. — В зале душно, потому и вышел. Он не врет, однако Цзинь Цзысюань нисколечко не верит ему. — И по невероятному совпадению Лань Сичэню тоже захотелось воздухом подышать? Цзян Чэну неясно, почему Цзинь Цзысюань так бесится. Вряд ли кто-то обратил внимание на то, что в зале стало на пару человек меньше, так чего Цзинь Цзысюань раздувает из этого самый настоящий пожар, словно застал их не за беседой, а за тем, как Лань Сичэнь лезет Цзян Чэну под одежду? Может, именно об этом он и подумал, когда они ушли? — Ты в чем меня обвиняешь? — вскидывается Цзян Чэн, отталкиваясь от колонны и заставляя Цзинь Цзысюаня отступить. — Что я здесь заигрывал с другим альфой? Серьезно, Цзинь Цзысюань? — У тебя лицо горит. Цзян Чэн дергает руками, чтобы дотронуться до щек, но на полпути останавливается. — Я же сказал: мне было жарко, — оправдывается он. Цзинь Цзысюань кивает. — Как и Лань Сичэню. Он уходит, а Цзян Чэн смотрит ему вслед и жалеет, что не может послать обоих куда подальше: и Цзинь Цзысюаня, умело вывернувшего ситуацию так, как было ему угодно, и Лань Сичэня, который увязался за Цзян Чэном со своими соболезнованиями. От души ударив рукой по колонне, Цзян Чэн вскрикивает от вспыхнувшей боли и морщится, растирая ушибленное место другой рукой. Из зала по-прежнему слышатся приглушенные голоса и смех. Пир заканчивается довольно поздно. Гости неспеша разбредаются по своим покоям, по пути обсуждая друг с другом прошедший вечер и радушие принимающего клана. Цзян Чэн окидывает взглядом Цзинь Цзысюаня, пытаясь определить его настроение, и обнаруживает, что оно такое же паршивое, как и его собственное. В воображении ясно вырисовывается картина, как Цзинь Цзысюань уже в гостевых комнатах продолжает выражать свое недовольство, и Цзян Чэн кривится, словно съел что-то кислое. Похоже, Небеса сжалились над Цзян Чэном и решили наконец явить ему свою благосклонность, иначе сложно объяснить его удачливость в лице Вэй Ина и Не Хуайсана, которые подхватывают его с обеих сторон, не давая уйти вместе со всеми. — Цзян Чэн, еще рано ложиться спать, — шепчет ему на ухо Вэй Ин. — Мы же хотели повеселиться! — Я как раз знаю одно чудесное место, — присоединяется к уговорам Не Хуайсан, и вместе они напоминают порочных духов, искушающих странников сладкими речами. — Там подают прекрасное вино! Ты непременно должен его попробовать! Цзян Чэн медлит с ответом, сомневаясь, стоит ли тащиться куда-то на ночь глядя, однако когда Цзинь Цзысюань оборачивается к нему, он вдруг с вызовом говорит: — А пойдем! Возможно, завтра Цзян Чэн пожалеет о своем решении, но это будет завтра, а сегодняшний вечер еще не закончен. Юноши выходят из дворца в компании мелкого снега, оседающего на воротниках их плащей, и, не таясь охраны, направляются в город. Темноту разгоняют уличные фонари, во множестве развешенные под крышами домов. Каждый из заклинателей держит по одному такому фонарю, освещая себе путь. Надобность в фонарях исчезает, когда они оказываются на рынке. Со всех сторон слышны тосты в честь главы ордена Не — и знать, и простой люд гуляет, празднуя его день рождения. Всеобщее веселье, не дав Цзян Чэну опомниться, захватывает его, и он быстро забывает о том, что еще недавно его одолевала злость. Кто-то что-то продает, кто-то покупает, прилавки полны разнообразных вкусностей, которые манят своим ароматом. Люди смеются и кричат, где-то играет музыка, но разглядеть музыкантов в толпе Цзян Чэн не может. — Идем! — восторженно зовет Не Хуайсан, потянув его за рукав. Петляя по узким улочкам, он приводит Вэй Ина и Цзян Чэна к двухэтажному зданию постоялого двора с круговой лестницей, ведущей к крыльцу. Напротив него находится бордель — Цзян Чэн понимает это по красным фонарям, громкому смеху и юноше-омеге, который игриво зазывает внутрь какого-то рослого мужчину. — Цзян-сюн! Нам не сюда! — слышит Цзян Чэн голос Не Хуайсана и, отвернувшись, поднимается вслед за ним по лестнице. На постоялом дворе царит шумное оживление. Между столиками, разнося еду и питье, ловко снуют юноши с деревянными подносами. Один из них подходит к заклинателям, занявшим свободный столик в углу заведения. — Только вина, — задорно говорит Вэй Ин. — Да побольше! Кувшина два, а лучше три. — Куда тебе столько? — удивляется Цзян Чэн. — Не мне, а нам, — поправляет его Вэй Ин. — Тебе нужно расслабиться, Цзян Чэн, и сейчас для этого самое подходящее время. Что ж, он не прочь выпить. Чем больше в нем будет вина, тем легче будет пережить ночь в одной комнате с Цзинь Цзысюанем. Цзян Чэн не задумывается о том, как они доберутся до Нечистой Юдоли, если напьются, а учитывая три пузатых сосуда, которые перед ними ставят, ни один из них не планирует остаться трезвым. «Ну и пусть! — отмахивается Цзян Чэн и тянется за чашей. — Даже если я первым свалюсь под стол, меня здесь не бросят». Юноши сидят долго, беседа переходит с одной темы на другую, и со временем Цзян Чэн перестает понимать, о чем шла речь ранее и что они обсуждают сейчас. Вэй Ин и Не Хуайсан болтают без умолку, позволив Цзян Чэну отмалчиваться, а ему только этого и надо. У них остается последний кувшин, заполненный лишь наполовину, когда в голове пустеет, тело наливается тяжестью и держать его в вертикальном положении становится невозможно. Цзян Чэна тормошат за плечо, но у него нет ни на что сил, поэтому он пристраивается на щедро подставленное плечо Вэй Ина. Темнота расползается под веками, и сопротивляться ей совсем не хочется. Когда Цзян Чэн просыпается, небо все еще черно. На нем слабо мерцают звезды. Сквозь пыльную муть перед глазами он различает зажженные фонари, которые вереницей тянутся друг за другом. Под щекой чья-то крепкая грудь, руки держат бережно. Цзян Чэн невольно льнет к неизвестному, что несет его, и прежде чем вновь погрузиться в сон, со слабым удивлением осознает, что сладкий запах, исходящий от чужих одежды и волос, ему знаком.

***

Отдав последние указания слугам, Гуанъяо с облегчением вздыхает и покидает приемный зал. Все прошло даже лучше, чем он ожидал, и ни одно из его опасений не оправдалось. Гости выглядели довольными, как и Не Минцзюэ. Он ничего не сказал, но его смягчившееся лицо говорило само за себя. В прошлом году приготовлениями занимался Шоу Цанъю, управляющий дворца, но в этот раз Гуанъяо решил взять организацию приема на себя, хотя от помощи он не отказался. Шоу Цанъю давал ему советы по размещению гостей, вместе они составляли список блюд для праздничного стола и перебирали идеи чем можно развлечь заклинателей. Что-то Гуанъяо почерпнул из торжеств, которые устраивались в Башне Золотого Карпа, в Безночном Городе и в Пристани Лотоса, и благодаря этому он чувствовал себя гораздо увереннее. Достичь такого впечатляющего результата не удалось бы без расторопных и трудолюбивых слуг, коих в подчинении Гуанъяо было не мало. Все приказы выполнялись безукоризненно, и работа спорилась в умелых руках. Подготовка шла несколько недель и была завершена точно в срок. Когда Гуанъяо вместе с Не Минцзюэ встречал величественного Вэнь Жоханя, мрачного Вэнь Сюя и непомерно надменного Вэнь Чао, он испытывал смутную тревогу. Подозрения, не покидавшие Гуанъяо весь остаток вечера, подтвердились на следующий день, когда к нему обратился молодой слуга-омега. При виде заплаканного лица и сотрясавшихся от рыданий плеч Гуанъяо почувствовал, как сердце его ухнуло куда-то вниз. Юноша был бледен и напуган, а речь его звучала сбивчиво. Опустившись рядом с ним на колени, Гуанъяо попытался узнать, что случилось, и ответ, который он получил, заставил его похолодеть. — Молодой господин Вэнь… Я не посмел ему воспротивиться… Гуанъяо сразу догадался, о каком именно наследнике Вэнь Жоханя шла речь. «И это в нашем дворце! — раздосадованно подумал он. — Видимо, Вэнь Чао решил, что раз его отец — Верховный заклинатель, то он может делать все, что захочет». Больше Гуанъяо ничего не стал спрашивать. Того, что он услышал, было достаточно, а допытываться у юноши, почему он один прислуживал в покоях Вэнь Чао, было бы жестоко. Гуанъяо обернулся к Шоу Цанъю и заметил на его лице негодование. Сталкивался ли он с чем-то подобным раньше или это был первый случай на его памяти? В Ланьлине ничего такого не происходило: среди прислуги было много красивых омег, но никто не позволял себе распускать с ними руки. Это дело необходимо было срочно уладить, и Шоу Цанъю, судя по всему, придерживался того же мнения. Он молча протянул Гуанъяо мешочек с монетами, который тот вложил в руку юноши. — Глава ордена не должен узнать об этом, Шоу Цанъю. Отношения между нашими кланами и так оставляют желать лучшего. Не стоит их усугублять, — сказал Гуанъяо управляющему, а затем повернулся к слуге. — Тебя я тоже прошу умолчать о том, что произошло. Если станет известно о причастности второго молодого господина Вэнь, обвинят в первую очередь тебя, а не его. — Я понимаю, господин Не, — ответил юноша и опустил голову. Про себя Гуанъяо посетовал на то, что праздник еще не начался, а проблемы уже начали сваливаться на его голову. Нужно было зайти к дворцовому лекарю и попросить его приготовить отвар полыни, чтобы избавить обесчещенного юношу от предсказуемых и не очень приятных последствий чужой безнаказанности. Обычно все происходит наоборот: это господа и госпожи посылают слуг с деликатными поручениями, но Гуанъяо чувствовал за собой вину, хотя и не до конца понимал, в чем именно она заключалась. Приезд Лань Сичэня значительно улучшил настроение Гуанъяо. Вот с кем неприятностей точно быть не могло, да и остальные заклинатели не вызывали чрезмерного беспокойства. Шоу Цанъю рассказывал Гуанъяо обо всех членах вассальных кланов, которые приезжали на собрания в Нечистую Юдоль, поэтому он примерно знал, кто на что способен. Цзинь Гуаншань, госпожа Цзинь, Цзинь Цзысюань и его молодой супруг прибыли в числе последних. Еще до наступления вечера Гуанъяо предполагал, что Цзинь Гуаншань потребует к себе одну из девушек, приглашенных выступить во дворце, и потому совсем не удивился, когда мужчина, заприметив красивую танцовщицу, которая не успела покинуть зал, попросил отвести ее в свои покои. Гуанъяо не отказал. Ему все равно, что назавтра Цзинь Гуаншань поругается с госпожой Цзинь. Сейчас его волнует только одно: куда пропал Не Хуайсан. Гуанъяо видел, как тот ушел вместе с Цзинь Ваньинем и Вэй Усянем, но не придал этому значения. Свое упущение он осознает, когда дворцовая стража сообщает ему, что молодые господа покинули Нечистую Юдоль. «Он отправился в «Белый журавль»! — догадывается Гуанъяо. — Знал ведь, что это выводит А-Цзюэ из себя, и все равно поступил, как обычно!». Гуанъяо не впервой вытаскивать Не Хуайсана из питейных, так что дорога ему хорошо известна. Нужно лишь взять неприметный плащ и действовать быстро. Проходя по пустынным галереям, Гуанъяо ругает Не Хуайсана за его легкомысленность. В этом году ему приходилось постоянно разрываться между Цинхэ и Гусу. В Облачные Глубины Гуанъяо ездил под благовидным предлогом повидать Лань Сичэня, но на самом деле он спешил уладить все вопросы с Лань Цижэнем, так как Не Хуайсан, который проходил обучение под его наставничеством уже второй раз, так и не набрался ума. Забавно: Гуанъяо вошел в Нечистую Юдоль мужем главы ордена, а в итоге стал еще и нянькой для его младшего брата. Теперь он вынужден спасать Не Хуайсана от гнева Не Минцюэ, тем самым обеспечивая мир и покой в семье. Из-за вечной суматохи его собственное душевное равновесие сильно пошатнулось. — А-Яо, — негромкий голос выводит Гуанъяо из размышлений. От неожиданности он вздрагивает и резко оборачивается. «Сичэнь», — с облегчением думает он и уже вслух произносит: — Брат! Я рад, что это ты. Улыбающийся Лань Сичэнь приближается к нему. — Куда ты направляешься в столь поздний час? — спрашивает он, окинув взглядом фигуру Гуанъяо, закутанную в темный плащ. — Это как-то связано с Хуайсаном? Лань Сичэнь знал, что Не Хуайсан время от времени сбегал веселиться в город, будь то Цинхэ или Гусу. Знал он и том, что Гуанъяо тайком возвращает его обратно. — Да, — отвечает Гуанъяо, расстроенно поджимая губы. — Он снова покинул дворец. Из-за праздника я совсем забыл, что такое может произойти. А почему ты здесь? Лань Сичэнь вздыхает. — Меня снова мучает бессонница, — объясняет он, оглядывая галерею, посреди которой они остановились. — Я надеялся, что прогулка поможет мне уснуть, но уже третий раз я прохожу это место, а сна все нет. Гуанъяо кивает и ненадолго замолкает, пока не вспоминает о своем деле. — Раз уж ты здесь, могу я попросить тебя о помощи? Хуайсан ушел не один, и я не уверен, что смогу незаметно провести нескольких человек во дворец. Белый журавль, вино и трое нетрезвых юношей, безусловно, усложнят ему задачу. Если бы там был только Не Хуайсан, особых проблем бы не возникло. Даже будучи пьяным, он обычно вел себя спокойно и не создавал лишнего шума, а вот молодые заклинатели из Юньмэна, насколько слышал Гуанъяо, славились своим буйным нравом и охотой покутить. — Конечно, А-Яо, — с готовностью отвечает Лань Сичэнь. — Ты знаешь, где их искать? «Пожалуй, все не так плохо, — думает Гуанъяо, с сомнением обводя взглядом Вэй Усяня, катающего по столу пустую пиалу, Не Хуайсана, подпирающего ладонями голову, и Цзинь Ваньиня, уткнувшегося лицом в деревянную поверхность. — До потери сознания упился только один. Остальные, наверное, смогут идти самостоятельно». Гуанъяо поворачивает голову к Лань Сичэню. Если он и был поражен увиденным, то вида не подал. Как будто каждый день с подобным сталкивается. Лань Сичэнь подходит к Вэй Усяню и принимается осторожно трясти его за плечо. — Молодой господин Вэй. Юноша вздрагивает и заторможенно моргает, словно выходя из транса. Он пытается сфокусироваться на фигуре перед собой, но из-за темного плаща, надетого поверх белого ханьфу, не сразу узнает Лань Сичэня. — Цзэу-цзюнь, — бормочит Вэй Усянь и мотает головой в попытке прогнать назойливую дремоту. — А-Яо? — подает голос Не Хуайсан. Его лицо вытягивается, когда он распознает знакомые черты. — А-Яо, прости, — Не Хуайсан прикладывает ладонь ко лбу и морщится. — Я подвел тебя. Подвел, да еще как! Знал же, что Гуанъяо некогда за ним приглядывать, и все равно не преминул последовать за своими прихотями. Еще и других в это вовлек! Чувствуя, что начинает закипать от гнева, Гуанъяо глубоко вздыхает. Не сейчас. Не при Лань Сичэне. — Молодой господин Вэй, вы в состоянии идти? — обращается он к юноше. Вэй Усянь, немного поразмыслив, кивает. — Тогда вы поможете мне с Хуайсаном, а тебя, брат, — Гуанъяо кивком указывает Лань Сичэню на третьего заклинателя, — я прошу взять на себя Цзинь Ваньиня. Лань Сичэнь не возражает и, аккуратно подхватив Цзинь Ваньиня на руки, направляется к выходу из постоялого двора, в то время как Гуанъяо и Вэй Усянь помогают Не Хуайсану встать на ноги. После духоты забитого людьми зала морозный ветер, дунувший в лицо, кажется настоящим подарком. В его колючих касаниях Гуанъяо находит желанный покой, о котором успел позабыть за последние недели. Щеки обжигает холодом все время, пока их процессия шагает по улицам затихающего города. На улицах почти никого нет, лишь изредка кто-то встречается по пути. Яркие огни непотушенных фонарей освещают ясную ночь. Ведя вместе с Вэй Усянем Не Хуайсана, Гуанъяо украдкой поглядывает на спину Лань Сичэня, идущего впереди. Он так бережно держит бессознательное тело Цзинь Ваньиня, что сердце щемит. «Пускай хотя бы так будет рядом с тем, кого любит, если по-другому нельзя, — сочувствует ему Гуанъяо. — Наступит утро, и он уже не сможет прикоснуться к Цзинь Ваньиню, как сейчас». Удача продолжает сопутствовать им, и они, никем не замеченные, добираются до покоев Не Хуайсана. — Не знаю, как лучше сделать, — в растерянности произносит Гуанъяо. — Отнести Цзинь Ваньиня… — Цзян Чэн не хотел бы, чтобы его привели к Цзинь Цзысюаню, — вмешивается Вэй Усянь. — Если Цзэу-цзюнь не откажется помочь еще раз, то его можно отнести ко мне. — Конечно, — незамедлительно отзывается Лань Сичэнь. Гуанъяо согласно кивает. — Спасибо, брат. Вэй Усянь передает ему Не Хуайсана, и вдвоем они заходят внутрь. Перед тем как уйти, Гуанъяо бросает взгляд на юношу, который растянулся на кровати, и в груди у него разливается тепло. Кто бы мог подумать, что судьба окажется настолько непредсказуемой? Из юньпинского борделя она привела его сначала в один великий орден, затем в другой, а в мужья дала самого сурового заклинателя Поднебесной. Несколько лет назад Гуанъяо был уверен, что ему предстоит пополнить ряды «яшмовых мальчиков», отдающихся клиентам за монеты, но все сложилось иначе. Пройдя немало испытаний, он наконец может назвать себя почти счастливым.