Оставить детство в прошлом

Маленькие язычки пламени дрожат, когда сквозняк просачивается в Храм Предков через приоткрытые окна. Темно, и только свечи, зажженные перед памятными табличками умерших членов клана Цзинь, не дают мраку поглотить заклинателей. Каждый из них обращен к молитве, прося Небеса присмотреть за юной душой до того дня, когда она переродится и вновь спустится в мир людей. В Храме витает странный дух, от которого волоски на шее встают дыбом. Кто-то бы сказал, что это сущность нерожденного ребенка, но, скорее всего, это просто ветер. Цзян Чэн чует терпкий запах благовоний, исходящий от курилен, наблюдает за тем, как дым тонкой струйкой поднимается вверх, и никак не может заставить себя молиться вместе со всеми. Он переводит взгляд на черные таблички с начертанными на них именами. Среди них теперь есть одна пустая. Такие изготавливают специально для детей, которых не успели наречь. Давным-давно действовал закон, запрещавший родителям держать траур по умершему ребенку, если он не прожил три месяца после своего рождения, а если и прожил, то горевать по нему надлежало столько дней, сколько месяцев ему исполнилось на день смерти. Ныне порядки другие: семья должна исполнить все предписанные траурные церемонии, независимо от того, увидел младенец свет или нет. Так родители могут облегчить свою боль и защитить всю семью от злых напастей, которые, как говорят, нависают домом в момент открытия врат в небесные чертоги Владыки Хуан-ди. О защите сейчас как раз и молятся родители Цзян Чэна и Цзинь Цзысюаня. Цзян Чэн, сидящий позади Цзян Фэнмяня и Юй Цзыюань, видит лица Цзинь Гуаншаня и госпожи Цзинь. С глазами, смотрящими в никуда, они выглядят отрешенными. Мягкий свет касается их щек и белых поминальных одежд, окрашивая их в бледно-желтый. Несмотря на мрачный вид, Цзян Чэн уверен, что в его новых родственниках столько же горя, сколько и в нем, то есть ни единой капли. Может, толика сожаления и точит их сердца, но не слишком болезненно. Цзян Чэн не представляет, как печалиться по тому, кого он не знал, не видел. Он даже не ощущал чужого присутствия в себе, хотя принято считать, что между омегой и ребенком устанавливается какая-то необыкновенная связь, которую не дано испытать никому другому. Цзинь Цзысюань, судя по всему, разделяет его мнение. Никакой скорби его лицо не выражает — в тонких чертах угадывается лишь непреодолимое желание скорее со всем покончить и уйти отсюда, и когда сидящие впереди заклинатели наконец поднимаются с циновок, Цзинь Цзысюань, оживившись, тут же вскакивает на ноги. Цзян Чэн встает следом за ним мгновение погодя. Склонив головы, они пропускают старших и тоже устремляются к выходу из Храма Предков. Их небольшая процессия проходит внутренний двор, белый не только от снега, но и от белых драпировок, сменивших золотые. В наступивших сумерках погруженная в траур Башня Золотого Карпа похожа на еще одного скорбящего родственника. Она скорбит хрустом снега под ногами, тонким завыванием ветра, напоминающим грустный женский голос, — так, должно быть, мать оплакивает свое дитя, прижимая его к груди. Цзян Чэну вспоминается, как Башня Золотого Карпа пестрила алым в день его свадьбы, будто радовалась пышному празднику. Как оглушительно тогда стучали барабаны, возвещая всех и каждого о том, что двое молодых людей вот-вот сочтутся браком. Они и теперь стучат. Бум… Бум… Бум… Не только в резиденции клана Цзинь, но и во всем городе, чтобы жители Ланьлина могли разделить с правящей семьей их горе. Это всего на один день, а завтра все вернется на круги своя, и Цзян Чэн с нетерпением ждет утра, чтобы сбросить с себя навязанное уныние. Слуги накрывают стол в малом зале. Ужин проходит в полном молчании, слышны только постукивания деревянных палочек по тарелкам, но и они редки. Цзян Чэн через силу запихивает в себя еду. У других тоже нет особого аппетита. Эта трапеза — еще одна часть поминальных церемоний. Дух нерожденного ребенка не должен думать, что его смерть прошла для семьи бесследно, поэтому блюд и питья в избытке — столько шестерым не осилить. То, что не будет съедено, отдадут на псарню. Во время ужина Цзян Чэн то и дело поглядывает на Цзян Фэнмяня. Как и в прошлый раз он ест мало и по большей части просто неспешно перебирает еду в тарелке. В какой-то момент Цзян Чэн ловит себя на том, что буквально прожигает его взглядом, благо никто этого не замечает, а Цзян Фэнмянь, погруженный в какие-то свои мысли, тем более. Юй Цзыюань сидит рядом с мужем, и, глядя на ее лишенное всяческих эмоций лицо, Цзян Чэн испытывает смешенные чувства. Его все так же жгут обида за нее и неприязнь к Цзян Фэнмяню, однако при всем этом он не может отделаться от подозрений, что в этой истории не все так просто.

***

В день отъезда Цзян Фэнмяня и Юй Цзыюань с угрюмого серого неба беспрерывно падают крупные хлопья снега. Беспощадный ветер дует резкими сильными порывами, трепля полы теплых плащей. Цзинь Гуаншань и госпожа Цзинь обеспокоены тем, что Цзян Фэнмянь и Юй Цзыюань собираются лететь в Юньмэн в столь ненастную погоду, и они гостеприимно предлагают остаться хотя бы до тех пор, пока не прекратится снег, но те не хотят задерживаться. Цзян Чэн, стоящий рядом с госпожой Цзинь, вспоминает, как совсем недавно они провожали Цзян Фэнмяня, но из-за него тот так и не улетел. Теперь у родителей нет причин оставаться здесь, ведь с Цзян Чэном уже все в порядке, и больше не нужно сидеть у его изголовья. К тому же, сестре ещё никогда не доводилось управлять Пристанью Лотоса в одиночку: Цзян Фэнмянь, обучая дочь всему, что должен знать и уметь глава ордена, доверял ей самостоятельно принимать различные решения, но всегда был на подхвате, готовый в случае чего вмешаться и направить. Цзян Чэну грустно прощаться с матерью после того, как их отношения претерпели изменения в лучшую сторону, но он убеждает себя, что они скоро увидятся вновь. Положив ладони Цзян Чэну на щеки, Юй Цзыюань притягивает его к себе и целует в лоб, а Цзян Чэн прижимается к ней, обвивая руками ее талию, скрытую под сиреневым плащом. С Цзян Фэнмянем он ограничивается скупым поклоном, не найдя в себе ни сил, ни желания оказать большее уважение. В непочтении его, однако, не обвинишь: он соблюдает приличия — этого достаточно. Если Цзян Фэнмяня и удивляют его сдержанность и бесстрастность, то он ничем не выдает этого. Так даже лучше. Для всех них. С Вэй Ином выходит иначе. Не стесняясь окружающих, он стискивает Цзян Чэна в крепких объятиях и шепчет ему на ухо, что они как следует повеселятся в Цинхэ вместе с Не Хуайсаном. Напоследок он наказывает Цзян Чэну не давать спуску Цзинь Цзысюаню. Цзян Чэн едва заметно кивает в ответ и, прежде чем отпустить Вэй Ина, с силой стискивает его. Этим жестом он благодарит за поддержку и подбадривает перед долгим полетом в обществе Юй Цзыюань, которая, несомненно, найдет к чему привязаться, и дает понять, что будет скучать. И неважно, что их следующая встреча состоится уже через пару недель. Цзян Чэн провожает взглядом поднявшиеся в небо фигуры, пока они не исчезают за стеной непрекращающегося снега.

***

К поездке клан Цзинь готовится неспешно: соседство с Цинхэ позволяет не торопиться, как, например, клану Цзян и клану Вэнь. Все время до назначенного дня отправления Цзян Чэн ощущает предвкушение, которое скручивает внутренности тугим узлом и не дает расслабиться. Стоя посреди своих покоев, он указывает слугам, какие вещи нужно подготовить, а от чего лучше отказаться. В итоге перед ним оказываются два наполненных доверху сундука: один с дневными нарядами, другой — с вечерними. Цзян Чэн считает это глупостью и пустым расточительством, но каждый комплект одежды был подготовлен лично для него еще месяц назад. Он берет в руки нежно-желтое платье с золотым пионом на груди и узорами на вороте, какое-то время рассматривает его, затем переводит взгляд на шелковый халат с широкими рукавами, лежащий на кровати. Выглядит впечатляюще, но вряд ли кто-то обратит на это внимание. Обычно омеги стараются выглядеть привлекательно для своих супругов, а незамужние стремятся привлечь внимание потенциальных претендентов на их руку, но Цзян Чэну уже не грозит ни то, ни другое. Он не видит смысла в том, чтобы наряжаться, ведь Цзинь Цзысюань абсолютно равнодушен к нему, а до других альф ему нет никакого дела. Слуга забирает у него наряд и кладет его поверх другой одежды. С погодой им везет больше, чем Юй Цзыюань и Цзян Фэнмяню. Солнце благодушно к Ланьлину, поэтому светит ярко, не прячась за редкими облаками. Цзян Чэн смотрит на небо, запрокинув голову и жмурясь из-за слепящих глаза солнечных лучей. Вместе с госпожой Цзинь он стоит у запряженной повозки, ожидая, когда подойдут Цзинь Гуаншань и Цзинь Цзысюань, чтобы отправиться в путь. Госпоже Цзинь не нравится медлительность мужа и сына, и она поджимает губы, раздраженно выдыхая носом. Цзян Чэну же все равно: он не прочь еще немного погреться на солнце и понаблюдать за очищенной от снега резиденцией. До замужества это место казалось ему неуютным из-за чрезмерной помпезности, а теперь он называет Башню Золотого Карпа своим домом и любуется местными постройками с резными балками и расписными стропилами. Еще до переезда Цзян Чэн слышал, как заклинатели из других орденов шептались за спиной Цзинь Гуаншаня о его непомерном тщеславии, следуя которому заклинатель несколько раз расширял территорию резиденции клана Цзинь, с каждым разом придавая ей все более роскошный вид. «Это чистой воды расточительство!», — поражались заклинатели. «Не на наши ли деньги глава ордена Цзинь затеял очередное строительство?». «Будет ли предел этим тратам?». «Совести у клана Цзинь никогда не было. Мы должны отчитываться за смену фонарей в своих домах, а Цзинь Гуаншань велит инкрустировать золотом крышу своей конюшни!». Цзинь Гуаншань наверняка знает, о чем тайком болтают его вассалы, но это не останавливает его перед новыми расходами. Он не хочет, чтобы Ланьлин казался блеклой тенью Башни Золотого Карпа, и потому прошлой весной выделил из клановой казны немалые средства на реставрацию зданий, имеющих первостепенное значение для жителей города. Однажды за ужином они с госпожой Цзинь обсуждали летнее строительство новых общественных садов и закладку дорог в наименее развитых районах Ланьлина, но и без всего этого сердце провинции Шаньдун потрясает своим великолепием. Тем легче понять высокомерие Цзинь Цзысюаня. Пожалуй, будь Цзян Чэн хозяином — или будущим хозяином — одного из богатейших городов во всей Империи, он тоже возгордился бы. Едва Цзян Чэн вспоминает о Цзинь Цзысюане, как тот появляется в поле зрения, бегом пересекая внутренний двор и на ходу завязывая ленты на плаще. Его щеки, румяные от мороза, ярко выделяются на обычно бледном лице. — Долго, — подмечает госпожа Цзинь, окинув взглядом одежду сына. — Во что ты одет? Цзинь Цзысюань в недоумении уставляется на нее, а затем опускает глаза, пытаясь отыскать в своем виде то, что вызвало недовольство матери. — А что не так? — прямо спрашивает не понимая, в чем дело. — В этом ты замерзнешь, — отрезает госпожа Цзинь. — Переоденься. — Матушка, я не замерзну, — возражает Цзинь Цзысюань. — Плащ теплый. Однако госпожа Цзинь непреклонна и на доводы сына только хмурит брови. — Я сказала: иди. Цзинь Цзысюаню ничего не остается, как подчиниться ей. Подавив в себе желание продолжить спор, он разворачивается и уходит обратно. Эта сцена вызывает у Цзян Чэна злорадную улыбку. Цзинь Цзысюаню всегда нравилось изображать из себя взрослого: он свысока смотрел на то, как Цзян Чэн дурачится с Вэй Ином, и лицо его при этом выражало крайнее презрение, будто сам никогда ничем подобным не занимался. Сейчас же он получил хороший щелчок по носу и, как предполагает Цзян Чэн, теперь будет дуться из-за этого всю дорогу. — А ты чего скалишься? — слышит Цзян Чэн голос, полный возмущения, и на мгновение теряется, не понимая, чем успел провиниться. Руки госпожи Цзинь тянутся к шарфу, небрежно повязанному на шее Цзян Чэна, и поправляют его, затягивая туже. Цзян Чэн терпеливо сносит и то, что госпожа Цзинь обращается с ним, как с ребенком, которому не хватает ума самому позаботиться о своей одежде, и ее причитания: — Как дети малые! Неужели я должна следить за тем, как вы одеты? — ворчит она, проверяя, надежно ли шарф прикрывает шею. Цзян Чэну приходится запрокинуть голову, чтобы не быть этим самым шарфом удушенным. — Хочешь опять несколько недель в постели пролежать? — Нет, госпожа, — тут же отзывается он. Этим ответом госпожа Цзинь остается довольна. Она отпускает Цзян Чэна как раз в тот момент, когда к ним подходит Цзинь Гуаншань. — Мы еще не готовы? — Я отправила нашего сына переодеваться, — отвечает госпожа Цзинь, отворачиваясь в сторону и подставляя лицо солнцу. Очевидно, она не настроена продолжать разговор, но Цзинь Гуаншань и не настаивает на нем. Цзинь Цзысюань возвращается к ним быстро, и госпожа Цзинь с Цзинь Гуаншанем с неимоверным облегчением вздыхают и направляются к повозке. Слуга открывает дверь перед госпожой Цзинь и подает ей руку, чтобы помочь забраться внутрь, но она вдруг оглядывается назад и отыскивает взглядом Цзинь Цзысюаня. — А перчатки где? — требовательно спрашивает она. Цзинь Цзысюань неловко касается пальцами затылка. — На пути в Цинхэ. — А голова твоя почему на плечах, а не на пути в Цинхэ? Цзинь Цзысюань пристыженно молчит. Цзян Чэн с нетерпением ждет развязки, однако все заканчивается довольно уныло. Цзинь Гуаншань подгоняет их: — Едем. И так долго собирались. Цзян Чэн залезает в повозку следом за госпожой Цзинь, которая тут же задергивает занавески. Он думал, что Цзинь Гуаншань и Цзинь Цзысюань поедут с ними, но к ним с госпожой Цзинь больше никто не присоединяется. Заметив, что Цзян Чэн озадачен, госпожа Цзинь объясняет: — Они поедут верхом. Когда я путешествую в повозке, а не на мече, они считают своим долгом сопровождать меня на земле. Повозка приходит в движение, и Цзян Чэн, не успев за что-либо схватиться, откидывается назад. Снаружи слышится звонкий смех и стремительно удаляющийся топот копыт. Всего несколько дней, и они будут в Цинхэ. Несколько дней, и он увидит матушку, сестру и Вэй Ина.

***

Они прибывают в Нечистую Юдоль позже всех. Поднимаясь по лестнице к дворцу, Цзян Чэн испытывает смешанные чувства, которые возникали у него каждый раз при посещении этого места. Он смотрит на высокие крепостные стены и про себя отмечает, насколько непохожи друг на друга резиденции именитых орденов. Глядя на владения Не Минцзюэ, невольно складывается впечатление, что каждое здание здесь строилось не для удобства членов клана Не, а с целью сдержать оборону, если кто-то окажется настолько безрассуден, чтобы напасть. В Ланьлине Цзян Чэн привык к богатой вычурности, с которой возводили дома, поэтому Нечистая Юдоль, несмотря на свои монументальность и мощь, с ее черными, серыми и белыми цветами угнетает. Дворец может нравиться или нет, но нельзя отрицать его внушительность. Тёмная форма молчаливой охраны, расставленной по всему периметру резиденции, сливается с общим пейзажем, и на первый взгляд суровые воины Цинхэ оказываются почти незаметны. Цзян Чэн украдкой поглядывает на Цзинь Цзысюаня и понимает, что их чувства схожи. Цзинь Цзысюань выглядит так, будто каменные стены давят на него, грозя похоронить под собой, и даже ажурные окна и заснеженные сады не радуют его. Он безразлично проходит мимо них, не обращая ни на что внимания, и оживляется, только когда видит Не Гуанъяо. Обаятельная улыбка молодого супруга главы ордена Не мало кого могла оставить равнодушным, и когда он одаривает ею подошедших членов клана Цзинь, Цзян Чэн вдруг чувствует, как от нее в груди разливается приятное тепло, точно от хорошего вина, а дворец перестает казаться неприветливым и угрюмым. Не Гуанъяо, сложив перед собой руки, с почтением кланяется Цзинь Гуаншаню и госпоже Цзинь, затем поворачивается к Цзян Чэну и Цзинь Цзысюаню и также приветствует их поклоном, но уже не таким глубоким. По статусу он выше и своего брата, и самого Цзян Чэна, поэтому им приходится склониться ниже. Когда обмен любезностями заканчивается, Не Гуанъяо сообщает: — Для вас подготовлены покои в восточной части дворца, — он жестом подзывает к себе двух слуг, стоящих за его спиной. — Прошу дорогих гостей пройти в них и отдохнуть с дороги. Слуги уводят их по дорожке прочь от главного здания дворцового комплекса, и прежде чем Не Гуанъяо и оставшийся с ним Цзинь Гуаншань скрываются из виду, Цзян Чэн краем глаза улавливает, как мужчина кладет ладонь на плечо сына и с лукавой улыбкой заглядывает ему в глаза. Не Гуанъяо выглядит смущенным и отводит взгляд, не переставая вежливо улыбаться. Вскоре госпожа Цзинь уходит у себе, и Цзян Чэн оказывается почти наедине с Цзинь Цзысюанем: слуг обычно не замечают, и господа при них ведут себя свободно. В полном молчании они добираются до гостевых покоев, и уже внутри обоих накрывает разочарование. Комнаты просторны и обставлены со вкусом, но все впечатление портит кровать, которую придется делить на двоих. Лица юношей одновременно искажаются от отвращения, когда они воображают друг друга в одной постели. — Хуже и представить нельзя, — с мрачным видом произносит Цзинь Цзысюань. Слуга, явно волнуясь, осторожно спрашивает у него: — Вам не понравились покои, господин? — Мы ожидали чего-то… другого, — вместо Цзинь Цзысюаня отвечает Цзян Чэн. Несколько мгновений Цзинь Цзысюань молча оглядывается по сторонам, затем бросает: — Пойду поговорю с братом. Меня не устраивают эти покои, — он стремительно проходит мимо застывшего у дверей слуги и выходит в галерею. Проводив его взглядом, Цзян Чэн запрокидывает голову и шумно выдыхает сквозь зубы. Он, конечно, не сомневался, что их поселят вместе, как супружескую пару, и за время поездки успел с этим смириться, но терпеть Цзинь Цзысюаня под боком каждую ночь, что им предстоит провести в Нечистой Юдоли, он определенно не готов. Когда слуги заканчивают раскладывать их с Цзинь Цзысюанем вещи, Цзян Чэн велит отвести его в купальню, чтобы смыть с себя следы долгой дороги и заодно расслабиться в горячей воде. Он аккуратно складывает дорожное ханьфу и сменные вещи на скамью и снимает с затылка золотую заколку. Длинные волосы рассыпаются по плечам черными волнами, Цзян Чэн зарывается пальцами в их мягкую густоту, слегка сжимая пряди у корней. Каменный пол холодит ступни, отчего он спешит залезть в бассейн, но едва пальцы погружаются в воду, как он тут же одергивает ногу. Тогда Цзян Чэн пробует опуститься сразу целиком, и несколько мгновений пытается привыкнуть к жару, обволакивающему тело. Цзян Чэн с наслаждением вытягивает ноги и ложится на спину, пока вода не окружает его лицо. Он закрывает глаза и некоторое время не двигается, ощущая себя невероятно легким. Волосы черным веером обрамляют его голову, плавая на поверхности. Время словно растворяется, и Цзян Чэну настолько хорошо, что он не спешит мыться. Вдруг сквозь толщу воды до ушей доносится посторонний голос, и Цзян Чэн, подорвавшись и неловко взмахнув руками, теряет равновесие. Чей-то смешок звучит уже отчетливее. Цзян Чэн резко оборачивается и возмущенно восклицает: — Ты здесь что забыл?! У скамьи, на которой сложены его вещи, стоит Цзинь Цзысюань, развязывающий завязки на штанах. — Я не собираюсь ждать, когда ты соизволишь освободить купальню. Не ты один хочешь наконец помыться, — с этими словами он снимает с себя штаны и, небрежно отбросив их к остальной одежде, направляется прямо к Цзян Чэну. Видеть его обнаженным непривычно, но не то чтобы это зрелище вызывало у Цзян Чэна какой-то интерес. К своей наготе Цзинь Цзысюань явно относится проще, чем Цзян Чэн к своей. Цзян Чэн мог без стыда ходить нагишом при Вэй Ине и других адептах-омегах и частенько делал это летом, когда они ходили на озеро плавать, а тут рядом с ним альфа, пускай и тоже юноша. Некомфортно это, даже несмотря на то, что они уже делили постель и на них не было ничего, чем можно было бы прикрыться. Цзян Чэн отводит взгляд и спрашивает, чтобы сгладить неловкость момента: — Ты говорил с Не Гуанъяо? — Да, — отзывается Цзинь Цзысюань. — Он сказал, что это матушка велела ему поселить нас вместе и что сейчас сделать уже ничего не может. Мы приехали позже остальных, и свободных комнат не осталось. — И что нам делать? — Кто-то может лечь на полу. Цзян Чэн вскидывает голову и с вызовом в голосе уточняет: — На меня намекаешь? — Где в моих словах ты уловил свое имя? — Цзинь Цзысюань выгибает бровь, придавая себе надменный вид. Эта его манера сейчас почти не раздражает, потому что Цзян Чэн знает: нельзя быть зазнавшимся засранцем постоянно, каждую минуту. — Признай, что тебя не радует перспектива спать на полу и ты предпочтешь, чтобы кровать я оставил тебе. Цзинь Цзысюань не отпирается. — Да, я хочу комфорта, — кивает он. — И циновка на полу мало этому способствует. — Какой избалованный. — И что с того? — кривит губы Цзинь Цзысюань. — Я не бродяга, чтобы спать, где придется. Цзян Чэн фыркает. — Поэтому эту роль ты щедро предлагаешь мне? — Думай, как хочешь. Они замолкают, продолжая сидеть друг напротив друга. Цзян Чэн старается не обращать на Цзинь Цзысюаня внимание, выжимая волосы от излишков влаги, и тянется к глиняному флакончику на бортике бассейна. Чтобы не намочить пряди, приходится встать и перебросить их через плечо, и Цзян Чэн, делая это, предпочитает не думать о том, что Цзинь Цзысюань, возможно, смотрит на его голый зад. А с другой стороны, какая разница? Цзян Чэн распределяет тонко пахнущую сандалом жидкость по всей длине волос и вздрагивает, когда слышит грубое: — Долго еще ты здесь собираешься мяться?! «Вот же урод!», — вспыхивает в голове Цзян Чэна. Развернувшись, он резко опускается в воду прямо с головой, благо глубины бассейна для этого достаточно, и выныривает обратно, напоследок тряхнув волосами так, что брызги летят в Цзинь Цзысюаня. — Недолго, — в тон ему отвечает Цзян Чэн и стремительно вылезает из воды. Наспех облачившись в легкий халат и подхватив стопку чистых вещей, он исчезает за дверьми купальни. Из-за наглого поведения Цзинь Цзысюаня Цзян Чэна буквально разрывает от злости. Он твердо решает во что бы то ни стало не подпустить высокомерного болвана к единственной кровати. Пусть делает что хочет, но этой ночью спать на полу будет именно он.