Оставить детство в прошлом

Юй Цзыюань давно покинула эти покои, однако Цзян Чэн по-прежнему продолжает смотреть пустыми глазами в направлении, в котором она исчезла. За это время в его голове не рождается ни единой мысли, внутренний голос, будто не решаясь потревожить, хранит молчание. Но разум не может оставаться в безмолвии вечно, и постепенно робкие слова начинают прорезать тишину сознания. Они складываются в короткий вопрос, который Цзян Чэн задал Юй Цзыюань. «Что он сделал?». Сейчас рядом с Цзян Чэном нет никого, кто мог бы дать ему чёткий ответ или хотя бы поделиться предположениями, поэтому остается самому во всем разбираться. Самое простое и самое сложное — это догнать Юй Цзыюань и попытаться снова получить от нее ответ. Однако Юй Цзыюань ясно дала понять, что тема ей неприятна и что она не собирается делиться всей правдой. Вместо этого она — намеренно или нет — впихнула Цзян Чэну в руку конец алой нити, позволяя ему самостоятельно решить, потянуть за неё или нет. С одной стороны, Цзян Чэна мучает любопытство, которое подталкивает его распутать этот клубок тайн. А с другой он боится разочароваться в Цзян Фэнмяне. Сколько уже было разочарований? Не слишком ли много? «Что он сделал?». Глубоко вздохнув, Цзян Чэн прикрывает глаза. В глубине его сознания, словно легкий сизый дымок от зажженных благовоний, витает одна-единственная догадка. Она кажется вполне логичной, если исходить из смысла того, что буквально выплеснула на него Юй Цзыюань, но совершенно невероятной, если говорить о Цзян Фэнмяне. Даже тот, кто едва знаком с ним, не поверил бы в подобное. Цзян Чэн тоже не может поверить. Не хочет верить, иначе в его глазах Цзян Фэнмянь упадет так низко, что в дальнейшем уже ничто его не оправдает. «Каждый должен отвечать за свои поступки, и Цзян Фэнмянь ответил за свой, иначе от его непогрешимой репутации остался бы один лишь пепел!», — словно издалека доносится разгневанный голос Юй Цзыюань. Цзян Чэн крепче зажмуривается, пытаясь отгородиться от этих мыслей. «Ничего не хочу думать! Ничего не хочу знать!», — отчаянно пытается убедить он себя. — Матушка… — едва шепчет он пересохшими губами. «Неужели он посмел так тебя обидеть? Как же?.. Разве он способен на такое? Он ведь не такой…». Внезапное осознание вмешивается в поток путающихся мыслей: «Я его почти не знаю». Однажды Вэй Ин попросил Цзян Фэнмяня рассказать ему о его отце. Он умер, когда Вэй Ину было всего пять лет, поэтому у него не сохранилось никаких воспоминаний о родителях. Вэй Ин наверняка хотел расспросить и о своей матери, но ее имя в стенах Пристани Лотоса и так звучало слишком часто. Казалось, не проходило и дня без того, чтобы Юй Цзыюань не напоминала Цзян Фэнмяню о Цансэ Саньжэнь. О Вэй Чанцзэ же говорили не в пример реже, и возможно, именно это обстоятельство вызвало у Вэй Ина интерес. Цзян Фэнмянь охотно поделился тем, как в юности они с Вэй Чанцзэ становились участниками многих шалостей, подобно тому, как теперь делали это Цзян Чэн и Вэй Ин. Цзян Чэн с изумлением слушал истории о передрягах, в которые попадали Цзян Фэнмянь и Вэй Чанцзэ во время ночных охот, об украденных на спор мелочах из торговых лавок и о неловких, но забавных попытках произвести впечатление на местных омег, и не мог поверить, что Цзян Фэнмянь, этот степенный человек, в чьих жестах неизменно сквозили благородная стать и неторопливость, а в словах — мудрость накопленного жизненного опыта, когда-то был совсем другим. Молодость Цзян Фэнмяня давно осталась в прошлом. О том, каким он был, Цзян Чэну известно лишь из воспоминаний самого мужчины и рассказов тех, кто знал его раньше. Одним из таких людей была Юй Цзыюань, и она заставила Цзян Чэна усомниться в том, что Цзян Фэнмянь, с юности славившийся своей добропорядочностью, действительно был таковым. Душа каждого измарана черными пятнами, у кого-то больше, у кого-то — меньше, нет безупречно чистой души. Даже если кто-то и производит впечатление по-настоящему хорошего человека, то это лишь иллюзия. Так почему же Цзян Фэнмянь должен стать исключением из этого правила? С возрастом люди меняются, и Цзян Фэнмянь сам признался, что когда-то и он не чуждался мальчишеских проделок. Возможно ли, что горячая кровь, бежавшая по его венам десятилетия назад, толкнула его совершить поступок столь ужасный, что за него пришлось заплатить своей и чужой свободой? Нет-нет-нет! Может быть, Цзян Чэн все же неправильно понял Юй Цзыюань?! Его разум лихорадочно ищет иное объяснение ее словам, отчаянно цепляясь то за одно предположение, то за другое, но ни одно из них не кажется достаточно убедительным, и Цзян Чэн, сам того не желая, вынужден вернуться к началу. Если поразмыслить как следует, то кое-что встает на свои места. Например, внезапное намерение Цзян Фэнмяня, тогда еще молодого наследника клана Цзян, жениться на одной из дочерей Юй Лэймина, ныне покойного главы ордена Мэйшань Юй. Цзян Нинлин, отец Цзян Фэнмяня и дедушка Цзян Чэна, в последнюю очередь искал выгоду в брачных союзах. Ему повезло встретить на своем жизненном пути омегу, ответившую взаимностью на его чувства, что нечасто случалось и с простыми людьми, не говоря уже о знати. И хотя брак был недолгим, Цзян Нинлин и его супруга были по-настоящему счастливы. Познав радость взаимной любви, Цзян Нинлин захотел того же для своего сына. Он решил дождаться дня, когда Цзян Фэнмянь, следуя велению сердца, а не разума, приведет в Пристань Лотоса избранницу или избранника и попросит благословения жениться. Такая политика не сулила ничего хорошего. Цзян Нинлин рисковал оставить орден Юньмэн Цзян и свой клан в частности без влиятельных союзников, ведь родственные узы завсегда будут крепче заверений в вечной дружбе. Пока другие искали для своих детей подходящие партии, Цзян Нинлин дозволял Цзян Фэнмяню проводить время в компании бродячей заклинательницей Цансэ Саньжэнь, у которой за душой, кроме верного меча да свободолюбивого духа, не было ничего. Молодые люди сблизились настолько, что не только в Юньмэне, но и далеко за его пределами начали ходить слухи о том, что юный наследник скоро назовет девушку невестой, а затем женой и хозяйкой Пристани Лотоса. Дальше дружбы, однако, дело не зашло. Цансэ Саньжэнь без памяти влюбилась в Вэй Чанцзэ, шисюна Цзян Фэнмяня, и вместе с ним перебралась в городок Илин, где молодожёны решили осесть. Поговаривали, что своим поступком Цансэ Саньжэнь разбила сердце Цзян Фэнмяню, который надеялся, что она выберет его, а не его друга. С тех пор Цзян Фэнмяня больше не видели с омегами, за исключением Вэнь Жоханя, но здесь не было никакой романтической подоплеки, да и сдружились они уже после свадьбы Цзян Фэнмяня и Юй Цзыюань. Непрекращавшиеся слухи обрастали все новыми и новыми подробностями. Одни говорили, что третья дева Юй произвела на Цзян Фэнмяня такое сильное впечатление, что он не смог устоять перед ее красотой и необычным для омеги темпераментом и на следующий день после праздника в Мэйшань отправился к Юй Лэймину, чтобы просить ее руки. Другие не соглашались с этой версией, утверждая, что Юй Лэймин сам склонил к женитьбе кроткого Цзян Фэнмяня, и сделал он это за тем, чтобы уберечь свой клан от позора. Сплетникам нравилась история о том, как дева из благородной семьи рассталась с невинностью еще до брака и не только познала альфу, но и успела понести от него! Мнения разнились. Кто-то звал отцом самого Цзян Фэнмяня, а кто-то был уверен, что Юй Цзыюань была близка с одним из адептов своего ордена. Сплетни сплетнями, но факт остается фактом: Цзян Фэнмянь посватался к Юй Цзыюань, будучи едва знакомым с ней. Даже спустя почти два десятилетия люди продолжают время от времени бередить прошлое. До Цзян Чэна доходили не все разговоры, но многие из них. Вэй Ин тоже был возмущен гуляющими по свету кривотолками. Если бы что-то из этого было правдой, то либо он, либо Цзян Чэн, либо они оба могли бы оказаться незаконнорожденными, хотя и признанными впоследствии, а это не устраивало ни одного из них. С Цзян Фэнмянем и Юй Цзыюань они не заговаривали об этом. Матушка бы точно рассердилась, а в гневе она не следила ни за словами, ни за действиями, — обоим юношам могли бы всыпать кнутом. Цзян Фэнмянь, вероятнее всего, посоветовал бы поменьше слушать пустые сплетни. О, Небеса, Цзян Чэн никогда бы не подумал, что предпочел бы, чтобы его зачали по обоюдной страсти! В носу начинает щипать, а на глаза наворачиваются слезы. «Возможно, матушка и правда выходила замуж, уже нося меня под сердцем, — с горечью думает Цзян Чэн, чувствуя, как к горлу подступает мерзкий комок. — Не потому ли она всегда привечала А-Ли, а не меня? И отец тоже». Раньше Цзян Чэн думал, что Цзян Фэнмянь ласков и нежен с Цзян Яньли из-за того, что она — альфа и девушка. Он также понимал благосклонность Цзян Фэнмяня к Вэй Ину. Цзян Чэн же одним своим появлением на свет доставил неудобства обоим своим родителям. Может быть, Цзян Фэнмянь не спешил подходить к нему из-за угрызений совести за совершенное молодости? Цзян Чэн служил ему живым напоминанием о произошедшем, к тому же он не приносил никакой пользы, ведь он всего лишь омега. Но разве он виновен в грехе Цзян Фэнмяня? Цзян Чэн судорожно вздыхает и закрывает лицо руками. Лучше бы он ничего не спрашивал, а Юй Цзыюань ничего не отвечала. На сердце камнем ложится вина. Но почему он чувствует себя виноватым? Он не выбирал, родиться ли ему, и уж тем более не выбирал, каким образом… Юй Цзыюань он тоже терзал душу одним своим видом? Глядя на него, вспоминала ли она тот роковой день? Мир вокруг качается, словно корабль на бушующих волнах. Голова кружится, и, кажется, только руки, в которых Цзян Чэн спрятал лицо, удерживают ее на месте. Под веками пляшут красные пятна. В один момент они складываются в силуэт мужчины, лежащего сверху на женщине. Она пытается оттолкнуть его, упираясь руками в его плечи, но он, будто не замечая сопротивления под собой, продолжает двигаться между ее широко разведенными ногами. Так много сразу стало понятно… Цзян Чэн не двигается. Он сидит, сидит, сидит согбенно, стараясь усмирить безумие, охватившее разум, а потом слышит чьи-то шаги. Одни — тихие и размеренные, другие — нетерпеливые и торопливые. «Кого еще там принесло?», — раздраженно гадает он и поднимает голову, собираясь прогнать незваного гостя, однако при виде вошедшего теряет дар речи. На пороге его спальни стоит Цзян Фэнмянь. Позади его плеча мелькает лохматая голова Вэй Ина. Когда они с Цзян Чэном встречаются взглядом, он широко улыбается и с торжествующим кличем проносится мимо Цзян Фэнмяня к постели, на которую с ходу заваливается. Не испытывай Цзян Чэн столько тягостных чувств, он бы обязательно возмутился и согнал Вэй Ина с кровати. Но сейчас в нем нет нужных эмоций, поэтому ни на бесцеремонность, ни на руки, железным кольцом стиснувшие плечи, Цзян Чэн не обращает никакого внимания. — Живой! — радостно восклицает Вэй Ин, как будто он только сейчас узнал, что Цзян Чэну повезло пережить операцию. — Хвала Небесам, нашелся среди бездельников этого ордена один толковый заклинатель! Не подвел, все сделал, как обещал! Помяни мое слово, Цзян Чэн, — этому сердцу, — пару раз хлопает он ладонью по груди юноши, — суждено долго биться! Вэй Ин крепче обнимает Цзян Чэна, который едва ощущает чужие прикосновения на себе. Вэй Ин говорит что-то еще, голос его взвинчивается в ухо раздражающим громким шумом, и Цзян Чэн непроизвольно морщится, однако глаз с Цзян Фэнмяня так и не сводит. Видимо, взгляд его настолько тяжел, что Цзян Фэнмянь теряется. Его узкое лицо почти неуловимо вытягивается. В глубине фиалковых глаз плещется немой вопрос, на который Цзян Чэн не может ответить при Вэй Ине, хотя и без него он не нашел бы в себе смелости заговорить об этой грязи. Они с Цзян Фэнмянем смотрят друг на друга так, словно не могут наглядеться, и чем дольше Цзян Чэн смотрит, тем больше видит. С лета Цзян Фэнмянь заметно похудел, цвет его кожи, обычно тронутой легким золотистым загаром, посерел, сделав заклинателя похожим на свежий труп. «Что с ним?», — удивляется Цзян Чэн. Он вдруг осознает, что не помнит, чтобы за последним совместным завтраком Цзян Фэнмянь притронулся к еде. Он лишь пил чай, в то время как тарелка с его стороны стола оставалась полной. Цзян Чэн пока не знает, как относится к Цзян Фэнмяню после открывшейся правды, но болезни он ему не пожелал бы. Не могло же его так подкосить отравление иньской энергией? Для заклинателя, достигшего средней ступени развития, не составит труда перенаправить поток ци, чтобы вывести из тела враждебную ша ци, а Цзян Фэнмянь, по первой возможности ходивший с адептами на ночные охоты, опытен и достаточно умел. По всей видимости, Цзян Чэн долго не отвечает, потому что Вэй Ин отстраняется и озабоченно вглядывается в его лицо. — Цзян Чэн, тебе нехорошо? Только теперь Цзян Чэн приходит в себя и, устыдившись пристального внимания к другому человеку, отводит глаза от Цзян Фэнмяня. — Нормально все со мной, — глухо отзывается он и грубее, чем хотел бы, спрашивает: — Разве не видишь? Вэй Ин на резкий тон даже бровью не поводит. Он открывает рот, явно собираясь ответить какой-нибудь колкостью, но впервые прозвучавший за прошедшие минуты тихий голос Цзян Фэнмяня не даёт ему этого сделать: — А-Ин, присмотри за А-Чэном. Сейчас будет лучше не оставлять его одного. Цзян Чэн не верит своим ушам. Присмотреть за ним? Не оставлять одного? Чем же он заслужил такую участливость? Или это неловкая попытка сгладить их конфликт? — Не волнуйтесь, дядя Цзян, — бодро отвечает Вэй Ин. — Я не оставлю его, даже если он будет гнать меня палками. Цзян Фэнмянь выдавливает из себя слабую улыбку, одобрительно кивает и выходит из комнаты. Через несколько мгновений слышится, как за ним закрываются двери. Цзян Чэн с видимым облегчением выдыхает. Он не предполагал, что выдержать присутствие Цзян Фэнмяня будет непросто. — Цзян Чэн, в чем дело? — вновь спрашивает Вэй Ин. Теперь его голос звучит очень серьезно. — Что случилось? Ведь не из-за ребенка на тебе лица нет. Скажи. Ты же знаешь, что я на твоей стороне, что бы там ни было. Губы Цзян Чэна дергаются, как если бы он собирался выложить все, что не дает ему покоя, но язык словно распух, отяжелел — совсем не ворочается. Цзян Чэн не знает, какие подобрать слова, чтобы сказать о поступке Цзян Фэнмяня. Нужно ли вообще говорить об этом? Доверие к Вэй Ину проверено временем: они делились друг с другом самым сокровенным, хранили множество тайн, не выдавая их даже под угрозой наказания, но эта тайна принадлежит не только Цзян Чэну. Если Вэй Ин узнает о ней, то уже не сможет смотреть на Юй Цзыюань и Цзян Фэнмяня прежними глазами. Не решив, что ответить, Цзян Чэн по старой привычке отбрыкивается: — У тебя что, со слухом плохо? Я же сказал, что со мной все в порядке. — И ты думаешь, я в это поверю? — Вэй Ин вскидывает бровь. — Мы с тобой даже дрочили вместе, и после этого у тебя еще есть что скрывать от меня? — Вэй Усянь! Пропустив мимо ушей возмущение Цзян Чэна, Вэй Ин продолжает расспрашивать: — Госпожа Юй тебе что-то сказала? Или этот спесивец Цзинь Цзысюань успел тебя чем-то расстроить? Если он что-то натворил, я все перья из его павлиньего хвоста повыдергиваю. Лучше бы всему виной был Цзинь Цзысюань, который — благословение Небес — пока не притащился сюда. Было бы проще списать свое состояние очередной склокой с ним. — Не напоминай о нем, — кривится Цзян Чэн. — Еще и вправду заявится на мою голову. Его только не хватало, — уже тише добавляет он и отворачивается. — Здесь дядя Цзян и госпожа Юй, — напоминает Вэй Ин, — при них он не посмеет вести себя, как заносчивый засранец. Его родители из кожи вон лезли, стараясь убедить дядю Цзяна, что ваш брак принесет вам обоим счастье — они не допустят, чтобы поведение Цзинь Цзысюаня разнилось с их словами. В ответ Цзян Чэн шмыгает носом и рассеянно накручивает на палец завязку своей нижней рубашки. У него нет ни малейшего желания общаться с кем бы то ни было. Даже с Вэй Ином. Он хочет вернуться в кровать, чтобы Цзинь Цзысюань — если он все же решит явить свой светлый лик — увидел, что его никто не ждал, и ушел ни с чем, разрываясь от злости. Детская выходка, ну и пускай. — Ты уже видел? Цзян Чэн недоуменно поворачивает голову к Вэй Ину. Тот кивает на низ его живота, туда, где под тонкой одеждой и лоскутами ткани находится свежий шрам. Цзян Чэн не видел его — только трогал пальцами плотную перевязь и ощущал, что она немного мешает дышать и двигаться, но он может представить, какое уродство теперь носит на себе. Красная полоска свежего разреза, ровные стежки, соединяющие кожу, точно огромная прореха на дорогом ханьфу — сколько ни штопай, прежний вид наряду уже не вернешь. Цзян Чэн непроизвольно касается шрама пальцами, будто проверяя, действительно ли он все еще там. — Из всех ран, что у меня были, эта самая постыдная. Он обезображен, и всем об этом известно. Отныне ни один человек не сможет думать о Цзян Чэне, не вспоминая про шрам на его животе, точно он не где-то на теле, надежно спрятанный от чужих глаз, а прямо на лбу, как киноварная метка. — Редкие воины выходят из битвы без парочки новых шрамов, — говорит Вэй Ин, подсаживаясь ближе и ободряюще кладя ладонь на плечо Цзян Чэна. — Ты тоже был в ней. Сражался со смертью и победил. Победил, как же. Это все Линь Вэньян. Окажись он менее талантливым целителем, Цзян Чэна бы сейчас готовили к похоронам. — Это ты так думаешь, — не соглашается он. — Знаешь, о чем на самом деле свидетельствует этот шрам? — не давая Вэй Ину ответить, он продолжает: — О том, что я провалился. Не справился с такой простой задачей, как выносить чертового ребенка. Простые омеги, не заклинатели, рожают по десять детей, а я и одного не смог. На что тогда я годен? Цзян Чэн смотрит в лицо Вэй Ина и разбирает в его серых глазах то, что отвешивает ему хлесткую пощечину. Вэй Ин, паршивец, жалеет его. Руки невольно сжимаются в кулаки. — Вэй Усянь, ты… — голос дрожит от заклокотавшего в горле гнева, — Жалеть меня вздумал? Считаешь, что я настолько никчемен, что я нуждаюсь в твоей жалости? — Цзян Чэн… — выдыхает Вэй Ин, намереваясь оправдаться, и добивается этим ненавидящего взгляда. Цзян Чэн отталкивает его от себя и поднимается на ноги, указывая на выход из спальни. — Уходи-ка ты, пока я тебя не поколотил. — Колоти, — Вэй Ин решительно встает следом, — я все равно никуда не пойду. — Да, начинай, а я подхвачу. На внезапно раздавшийся насмешливый голос оба оборачиваются. Между двумя золотистыми колоннами, вокруг которых стянуты полупрозрачные тюлевые драпировки, стоит, скрестив руки на груди, Цзинь Цзысюань, и ухмылка на его надменном лице так и просит, чтобы ее стерли крепким ударом кулака в курносый нос. Если Вэй Ин и разделяет желание Цзян Чэна, то ничем его не выдает. Он кладет левую руку поверх правого кулака и почтительно склоняет голову в знак приветствия. — Второй молодой господин Цзинь, где же гостеприимство, которым славится клан Цзинь? — с беззаботной улыбкой интересуется он у моментально помрачневшего Цзинь Цзысюаня. Как и Цзян Чэн, тот быстро сообразил, что вежливость Вэй Ина ничто иное как подспорье для готовящейся издевки. — Глава ордена Цзинь встретил меня почти что с распростертыми объятиями, а вы хотите встретить тумаками да затрещинами? Но ведь тогда я буду вынужден предстать перед вашими родителями в совершенно неподобающем виде! Как бы мне не смутить их красными щеками и разбитыми губами. Да и есть трудновато будет — того и гляди, кровью все закапаю. Его разглагольствования ожидаемого эффекта на Цзинь Цзысюаня не производят. Лицо юноши принимает еще более презрительное выражение, а со скривившихся губ будто вот-вот сорвется брезгливое «Фу». Раньше на подначки Вэй Ина Цзинь Цзысюань реагировал довольно бурно и сам начинал злословить, напрочь забывая о том, что благородные господа не должны так себя вести. Однако после свадьбы с Цзян Чэном в глазах общественности он стал семейным человеком и потому старался держать себя в руках, когда рядом оказывались Вэй Ин или Вэнь Чао. Вот и сейчас вместо того, чтобы возмутиться или даже ударить, Цзинь Цзысюань произносит спокойное, но ядовитое: — На то есть слуги, чтобы следить за чистотой господского стола. Тебе же и слуги не понадобятся — сам за собой приберешь. Где это видано, чтобы один слуга прислуживал другому? Его ответ достигает своей цели. Вэй Ин на мгновение замирает в изумлении, когда смысл сказанного доходит до него, и он, выпалив: «Ах ты…!», кидается на Цзинь Цзысюаня. Если бы Цзян Чэн не преградил ему дорогу, Цзинь Цзысюань, вероятно, схлопотал бы по своему надменному лицу. Вэй Ин снова дергается вперед, но Цзян Чэну удается удержать его. — А ну уймись! — шипит он. — Мои покои не боевая арена, чтобы в них затевать драку. Цзян Чэн с огромным удовольствием поставил бы на место Цзинь Цзысюаня, однако тот, хоть и сам нарывался, приходится ему мужем, и последнее дело втаптывать в грязь его авторитет при посторонних, а Вэй Ин, пусть и является личным воспитанником Цзян Фэнмяня, для клана Цзинь чужой человек. Все, что остается Цзян Чэну, это осадить его. Он совсем не хочет этого делать, но Вэй Ин не Цзинь Цзысюань — он должен понять, почему Цзян Чэн не встает на его сторону. Цзинь Цзысюань снисходительно смотрит на Вэй Ина. — Вот, что бывает, когда простолюдинам даешь чуть больше свободы. Глава ордена Цзян ослабил вожжи, и его питомец возомнил, что ему дозволено все на свете. «Да закроешь ты свой рот или нет?!», — про себя взвывает Цзян Чэн и шумно выдыхает сквозь зубы, пытаясь успокоиться, чтобы не сказать этого вслух. Вэй Ин предпринимает ещё одну попытку добраться до Цзинь Цзысюаня, и Цзян Чэн опять не позволяет ему это сделать, усиливая хватку на плече. — Вэй Усянь, немедленно прекрати! В какое положение ты меня ставишь? Пару долгих мгновений Вэй Ин не двигается, переводя гневные взгляды с Цзян Чэна на стоящего позади него Цзинь Цзысюаня и, очевидно, решая, как поступить. Судя по тому, как сжимаются и разжимаются его кулаки, это сложный выбор. «Не делай глупостей», — мысленно просит его Цзян Чэн и, видя, что руки Вэй Ина безвольно повисают вдоль тела, медленно разжимает пальцы на его плече. — А теперь иди к себе. Вэй Ин бросает быстрый взгляд на Цзинь Цзысюаня. — А если он… — Он ничего не сделает, — возражает Цзян Чэн, и под его непреклонным взглядом Вэй Ин вынужден уступить. Он обходит Цзян Чэна, который всей душой надеется, что Цзинь Цзысюаню хватит благоразумия промолчать, а Вэй Ину, в случае чего, не отвечать. Цзян Чэн напряженно прислушивается к звукам за спиной и с облегчением выдыхает, не услышав ни взаимных оскорблений, ни шума драки. Затем он поворачивается и складывает руки на груди, отражая жест Цзинь Цзысюаня. — Обязательно надо было вести себя, как кретин? — А тебе? — отвечает вопросом на вопрос Цзинь Цзысюань. — Всю резиденцию поднял на уши. — Уж прости, я не специально скинул этого ребёнка, — парирует Цзян Чэн. — Я говорю не о ребенке, а о твоей истерике. Башне Золотого Карпа и так достаточно шума, чтобы слышать ещё и тебя. Гнев, не успевший утихнуть, пульсирует в висках. Цзян Чэн раздувает ноздри. — Это не твое дело. За собой бы лучше следил. Если бы не я, весь дворец сейчас судачил бы о вашей драке с Вэй Усянем. Ты должен быть мне благодарен за то, что твоё лицо осталось невредимым, как и твоя репутация. Потому что Вэй Ина ничто не остановило бы. Ни то, что стычка с Цзинь Цзысюанем расстроит Цзян Фэнмяня, ни мнение Цзинь Гуаншаня и госпожи Цзинь, ни Цзыдянь, только и ждущий повода, чтобы превратиться из кольца в кнут. За пределами Пристани Лотоса Юй Цзыюань лишь пообещала бы сурово наказать Вэй Ина за то, что он осмелился поднять руку на господина, но по возвращении, видят Небеса, она исполнила бы обещанное со всем усердием. — Моей репутации вредит вовсе не Вэй Усянь, а ты. Это заявление становится для Цзян Чэна последней каплей, что перевешивает чашу его терпения. Не отдавая отчет своим действиям, он в быстром порыве устремляется к Цзинь Цзысюаню, на ходу замахиваясь для пощечины, которой так и не случается, потому что Цзинь Цзысюань успевает перехватить его руку. Они стоят друг напротив друга, и взгляды их скрещиваются, словно два обнаженных клинка. — Придется тебе потерпеть, — шипит Цзян Чэн. — Твой отец ни за что не даст тебе развестись со мной — очень уж дорожит расположением моего отца, потому что понимает, что если подуют ветры из Цишаня, только родство с кланом Цзян позволит клану Цзинь выстоять. Первое мгновение Цзинь Цзысюань настолько ошеломлен выпадом Цзян Чэна, что не сразу находится с ответом. От его растерянности в груди рождается наслаждение. Подобно ядовитой змее, оно распускает свои кольца и высовывает из клыкастой пасти раздвоенный язык. Слишком высокого Цзинь Цзысюань о себе мнения и слишком низкого о Цзян Чэне. Пусть вспомнит, каков порядок среди кланов заклинателей. Клан Цзян прочно обосновался на второй ступени величия, а Цзян Чэн — его урожденный потомок. По статусу и положению они с Цзинь Цзысюанем равны, но у семьи Цзян Чэна влияния поболее будет. Это Цзинь Цзысюаню нужен Цзян Чэн, а не наоборот. Цзинь Цзысюань разжимает пальцы, отпуская запястье Цзян Чэна, и, немного помедлив, говорит с неохотой: — Отец хотел, чтобы я обсудил с тобой предстоящий выход в свет. Настает очередь Цзян Чэна растеряться. Выход в свет? О чем он? Цзинь Цзысюань видит его реакцию и поясняет: — День рождения Чифэн-цзуня. Стараниями Не Гуанъяо празднование будет грандиозное — соберется много гостей. Главы кланов, их супруги, наложницы, наложники, дети. Кто-то из них не применет выразить соболезнования клану Цзинь… «Вот оно что», — сразу же понимает Цзян Чэн и, стараясь казаться равнодушным, произносит: — Я должен буду изобразить скорбь, чтобы все думали о том, как сильно мы желали стать родителями, но у нас ничего не вышло? — Рад, что ты это понимаешь, и мне не придется тратить драгоценное время, чтобы упрашивать тебя, — одобрительно кивает Цзинь Цзысюань, но Цзян Чэн не обращает внимания на его ироничный тон. — Передай главе ордена, что я сделаю все, чтобы никто не усомнился в моей искренности. И пусть не переживает: моральный облик клана Цзинь не пострадает, если только ты сам не лажаешь. А теперь, если ты закончил, я бы хотел вернуться в постель. Цзян Чэн отворачивается, давая понять, что разговор окончен, как вдруг ему в спину прилетает оклик: — Цзян Ваньинь! Цзян Чэн со вздохом закатывает глаза. Если Цзинь Цзысюань на празднике продолжит звать его старым именем, гостям будет уже неважно, насколько убедительно они сыграют горюющих супругов. Когда-то люди сплетничали о том, что Цзян Фэнмянь обращается к своей жене не "Цзян Цзыюань", а "Юй Цзыюань". О них тоже могут начать сплетничать. Цзян Чэн оборачивается. — Ты сам себе противоречишь, Цзинь Цзысюань. Говоришь мне, что я врежу репутации клана, а свои промашки в упор не видишь. Мне тоже не нравится, что теперь я ношу твое фамильное имя, но нам обоим придется привыкнуть к этому. До отъезда в Цинхэ можешь потренироваться называть меня «Цзинь Ваньинь», чтобы у уважаемых заклинателей не возникло ненужных вопросов. Более не говоря и слова, Цзян Чэн подходит к кровати и демонстративно забирается на нее, устраиваясь под одеялом, а Цзинь Цзысюаню ничего не остаётся, кроме как убраться восвояси. Когда в комнате становится тихо, Цзян Чэн с силой ударяет по кровати кулаком. Проклятый Цзинь Цзысюань! Цзян Чэну и так хватает неприятностей, а Цзинь Цзысюань, засранец эдакий, не упускает шанса добавить ему головной боли. Как Небеса допустили их брак? Зачем позволили ему случиться? И самое главное: где Цзян Чэну искать терпения, чтобы вынести этого несносного человека?