Оставить детство в прошлом

Спеша покинуть провинцию Хубэй, Цзян Чэн добирается до Ланьлина за один день. Поездка домой не принесла ему облегчения, а лишь заставила пожалеть о своем решении. Он летел в Юньмэн, как в единственное пристанище, где мог бы на время позабыть о браке и обязательствах, но теперь его считали членом клана Цзинь, чье место в Башне Золотого Карпа, а не в Пристани Лотоса. Несмотря на тяжелый характер Юй Цзыюань, Цзян Чэн скучал по ней и думал, что сможет легче, чем обычно, воспринимать ее резкие высказывания, однако, столкнувшись со стеной из недовольства и холода, его уверенность в своих силах пошатнулась. Да, он никудышный сын, но неужели Юй Цзыюань настолько его не любит, что даже видеть не хочет? Может, когда Цзян Чэн уехал из Пристани Лотоса, она вздохнула с облегчением, потому что больше не придется разочаровываться в нем? Пожалуй, следовало отправиться в Мэйшань, а не бежать назад в Ланьлин, поджав хвост. Не так Юй Цзыюань воспитывала его. Да, было бы гораздо лучше, если бы он повернул на юг, пересек границу с Чунцин и направился прямиком в Сычуань. Несомненно, бабушка Юй приняла бы Цзян Чэна радушно, как и его кузины. Тетя вряд ли обрадовалась бы, заявись он без предупреждения в Расколотые Небеса, но выгонять точно не стала бы. Когда мысль об этом пришла в голову, поворачивать назад уже не было смысла. Над Башней Золотого Карпа раскинулось чистое ночное небо, усыпанное звездами. Территория резиденции, ярко освещенная сотней фонарей, становится видной издалека. Цзян Чэн летит на желтые огоньки, словно мотылек, стремящийся к свету, но в отличие от мотылька, в нем нет ни воодушевления, ни надежды. Свой дом среди засыпанных снегом крыш он находит быстро. Внутри пряно пахнет гвоздикой, а дым от палочек благовоний струится в теплом воздухе, который после уличного мороза расслабляет так быстро, что Цзян Чэн заключает сделку с совестью, чтобы раздеться и не пачкать постельное белье дорожной одеждой. Плащ, сапоги и форма адепта неряшливо падают на пол рядом с кроватью, и обессиленный Цзян Чэн тут же заваливается на нее. Хочется спать, но стоит ему провалиться в блаженную темноту, как она выплевывает его из своей пасти и обратно уже не пускает. Пробуждение заявляется в компании воспаленного горла, заложенного носа и головной боли. У этих спутников явно дурное воспитание, раз они пришли туда, где им не рады. Ощущение такое, будто тысячи лошадей часами топтались по телу и превратили его в кожаный мешок, набитый фаршем и перемолотыми костями. Цзян Чэн пытается сделать три глубоких вдоха и выдоха. На последнем он с трудом открывает глаза и тут же закрывает их. Снова темно, а легче не становится. К реальности Цзян Чэна возвращает прикосновение чьей-то ладони, опустившейся на лоб. В смазанных чертах лица он не сразу узнает госпожу Цзинь. — Хвала Небесам! — с облегчением восклицает она и оборачивается. — Учитель Линь, он проснулся! Окна в комнате наглухо закрыты, большинство фонарей потушены — только три из них горят. — Воды… — еле шевелятся сухие губы. Цзян Чэн морщится от боли, пронзившей виски, и повторяет. — Воды… — Сейчас, милый. Потерпи, — мягко говорит госпожа Цзинь и бросает куда-то в сторону: — Воды, живо! Цзян Чэн тяжело сглатывает и закрывает глаза. Желание пить затмевает собой все, поэтому когда капли живительной жидкости попадают в рот, Цзян Чэн ощущает себя так, будто его вытащили с того света. Чаша пустеет, и он откидывается обратно на подушки. — Сколько я проспал? — Ты спал почти сутки, — госпожа Цзинь, сидящая на краю постели, смотрит на него с нежностью и заботой. — Когда ты не появился утром в трапезной, мы решили, что ты просто устал с дороги. Это наша вина: мы не проявили должной бдительности. Страшно подумать, в каком состоянии вы с малышом были бы, не спохватись мы вовремя. Цзян Чэн поджимает губы и отводит глаза. Он не знает, что сказать в ответ, так что по привычке молчит. К ребенку внутри себя он так ничего и не чувствует, словно и нет его. За свое равнодушие ему немного стыдно, но, возможно, прошло слишком мало времени. Цзян Чэну помогают принять полусидячее положение, госпожа Цзинь забирает у подошедшего Линь Вэньяна глиняную чашу, над которой поднимается пар. — Корень вайды, — объясняет лекарь, когда госпожа Цзинь подносит чашу к губам Цзян Чэна. — Сильнее средства от простуды во всей империи не сыщешь — мигом на ноги поставит. Выпейте и поспите. Телу покой нужен. Горячее снадобье обжигает рот, и даже мелкими глотками пить его проблематично. Невыносимая горечь оседает на языке. Хочется унять ее водой, однако Линь Вэньян отказывает в этом и уходит. Через какое-то время и правда становится легче, но спать уже не хочется. Госпожа Цзинь рассказывает последние новости заклинательского мира, ни одну из которых Цзян Чэн не запоминает. Ему неинтересно, что происходит у других, потому что все его внимание сосредоточено на самом себе, хотя он совсем не против слушать госпожу Цзинь. Это меньшее, чем он может отплатить ей за хлопоты. Когда из полумрака появляется Цзинь Цзысюань, настроение мгновенно портится. Он останавливается возле кровати и учтиво кланяется матери. Цзян Чэна же он не удостаивает даже мимолетным взглядом. Не то что бы такое обращение сильно задевало, но все равно неприятно, что к Цзян Чэну относятся, как к пустому месту. Цзян Чэн ответно обделяет Цзинь Цзысюаня любезностью, и, к его изумлению, госпожа Цзинь поступает так же. Она смотрит на сына сердито, недовольно говоря: — Пао Тай сообщил мне, что собрание кланов закончилось пару часов назад. Разве я не велела тебе сразу прийти? Цзинь Цзысюаня ее тон оставляет в растерянности. — Я пришел, как только смог… — Ты мог передать послание через слугу, — перебивает его госпожа Цзинь, и Цзян Чэн чувствует, как ее негодование накрывает его с головой, хотя направлено оно только на Цзинь Цзысюаня. — Тогда мне не пришлось бы ждать тебя, но ты не соизволил позаботиться об этом. Просвети же меня, что помешало тебе исполнить мой наказ. Золотые глаза Цзинь Цзысюаня встречаются с серыми глазами Цзян Чэна, который, удивившись перепавшему вниманию, вздергивает брови. Он глядит на Цзинь Цзысюаня и видит, что тот колеблется, не зная, стоит ли говорить при посторонних. — Отец пожелал, чтобы я отправился в Линьи. Глава клана Цао, вопреки утвержденному плану застройки, расширил свое имение больше дозволенного, а налог, причитающийся казне ордена, не отсчитал. Госпоже Цзинь явно не нравится то, что она услышала. — С этим делом по силам справиться любому чиновнику среднего ранга. Зачем привлекать к такой мелочи тебя? Фраза брошена до неуместного небрежно, будто речь идет не об управлении орденом, а о повседневных заботах. Никто не сомневается в том, что все решения принимает Цзинь Гуаншань, но Цзинь Цзысюань, как его наследник, не должен оставаться в стороне. Крупный вопрос или мелкий, не имеет значения. Полезно быть сведущим во всем, иначе не только чужие, но и свои вокруг пальца обведут. А в этих покоях Цзинь Цзысюаню нечего делать. Он не лекарь, чтобы лечить, и не личный шут, чтобы развлекать захворавшего господина. Цзян Чэн уж точно не нуждается в том, чтобы он часами сидел рядом. — Раз с этим справится кто угодно, значит, и у меня трудностей не возникнет, — с достоинством отвечает Цзинь Цзысюань. — Отец считает, что мне нужно набираться опыта, и я с ним согласен. Выражение лица госпожи Цзинь остается мрачным, однако Цзян Чэн готов спорить, что она гордится своим сыном. Цзинь Цзысюань не отмахивается от пустяковых задач, считая, что свое время он может потратить с большей пользой, а берется за них и выполняет. — А на собрании о чем говорили? — интересуется госпожа Цзинь, и Цзян Чэн невольно навостряет уши. — Глава ордена Тан подняла тоннажный сбор для владельцев судов, покидающих ее порты. У купцов, которые не могут его уплатить, забирают десятую долю товара за каждый день простоя. Порты Яньтая, Циндао и Лункоу почти месяц не выпускают торговые корабли нашего ордена. Госпожа Цзинь удивленно моргает, потом хмыкает. — Она совсем распоясалась. Трюмы опустеют, и ничто не помешает ей поднять на корабли свои флаги, а нам и возразить будет нечего: закон империи не нарушен, восток Шаньдуна вверен в ее руки — сколько она укажет, столько сборщики и станут взимать. Цзинь Цзысюань кивает и, помедлив, неуверенно спрашивает: — Я могу идти? Цзян Чэн ждал этого вопроса и, наконец услышав его, фыркает. Как же Цзинь Цзысюаню не хочется находиться в этих комнатах, раз он спешит убраться восвояси. Пусть уходит. Цзян Чэн без него скучать не станет. Госпожа Цзинь хмурится. — Ты ведь только пришел. Куда ты так торопишься? — Матушка, но толку-то от меня? — удрученно вздыхает Цзинь Цзысюань. — Не могу же я дневать и ночевать тут. — Это называется внимание, Цзысюань. Внимание и забота. Что-то ты сам никогда не отказывался от них, — строго замечает госпожа Цзинь. После небольшой паузы она продолжает: — Ты осознаешь, что не выйдет бегать вечно? Цзинь Цзысюань опускает голову, разумно не переча матери. В ее присутствии он тоже предпочитает подбирать свой язык. Госпожа Цзинь жестом отпускает его и долго глядит ему вслед, потом вздыхает и поворачивается к Цзян Чэну. — Пускай тебя не задевает его невежество. Он тот еще упрямец, но вскоре образумится, и отношения между вами наладятся. Деваться ему некуда. «Как и мне», — уныло думает Цзян Чэн и кивает, соглашаясь с ее словами.

***

Благодаря Линь Вэньяну, болезнь снова отступает, а новость о приезде Вэй Ина дает едва оправившемуся телу силы, чтобы нестись в приемный зал через всю резиденцию, оставляя позади заснеженные постройки, сады, деревянные дорожки и покрытые льдом пруды. Слуга, что должен был укрывать Цзян Чэна от снега зонтом, не поспевает за ним и постоянно просит быть осторожнее, однако его предостережения самоуверенно пропускаются мимо ушей. Одна только мысль о предстоящей встрече наполняет сердце непередаваемой радостью и заставляет прибавить шагу. Перед высокими дверьми Цзян Чэн останавливается и делает глубокий вдох, придавая себе невозмутимый вид. Затем он передает подошедшему слуге свой плащ и, вздернув подбородок, степенно заходит внутрь, будто не его секунду назад разрывало от нетерпения. Вэй Ин обнаруживается посреди зала возле Цзян Фэнмяня и Цзинь Гуаншаня. Его скучающий взгляд обращается к Цзян Чэну, когда тот переступает порог. — Цзян Чэн! — радостно восклицает Вэй Ин и бросается навстречу, чтобы стиснуть его в объятиях. Цзян Чэн пытается обнять в ответ, но Вэй Ин сжимает его слишком сильно, отчего невозможно и рукой пошевелить. — А-Ин, осторожнее, — слышит Цзян Чэн и выглядывает из-за плеча Вэй Ина. — А-Чэн едва оправился после болезни. На секунду эти слова дарят Цзян Чэну надежду на то, что Цзян Фэнмянь беспокоится о нем, а следом привычное восприятие вещей отнимает ее и взамен подсовывает более правдоподобное объяснение. С чего бы Цзян Фэнмяню волноваться о родном сыне, когда есть воспитанник? Даже будущий внук не расположил его к Цзян Чэну, разве под силу это изменить обыкновенной простуде? И то, что Цзян Фэнмянь поинтересовался мнением Цзян Чэна о возможном замужестве, мало что меняет. Цзян Чэн не готов отдать руку на отсечение, что Цзян Фэнмянь не задумывался о союзе с кем-нибудь другим. С Вэнь Жоханем, например, своим давним другом, или с Лань Цижэнем, к которому питает глубокое уважение. Высказав свое предположение, матушка могла попасть прямо в цель, а Цзян Фэнмянь, не желая его подтверждать, решил все отрицать. Вэй Ин неохотно отпускает Цзян Чэна, но не отходит от него, несмотря на предупреждение. — Глава ордена Цзян, — вмешивается Цзинь Гуаншань и расплывается в дружелюбной улыбке, — для беспокойства нет причин. Лекарь нашего клана заверил меня, что здоровью А-Чэна ничто не угрожает. Пускай юноши насладятся обществом друг друга. Они ведь не виделись больше месяца. Я прикажу накрыть им стол в покоях А-Чэна, а вас, глава ордена Цзян, приглашаю к себе. Цзян Чэн и Вэй Ин склоняются в поклоне и вместе покидают зал. Путь проходит в гнетущем молчании: они не торопятся заговорить друг с другом, несмотря на то, что, оставшись наедине, могут вести себя как угодно, не боясь осуждения со стороны. Это все из-за Цзян Фэнмяня. Он опять, пусть и неосознанно, сталкивает их с Вэй Ином лбами, как двух баранов. Если бы он в очередной раз не продемонстрировал, что благополучие Цзян Чэна для него неважно, тот бы сейчас не закрылся и не задался вопросами, которые с самого детства не дают ему покоя. Что такого есть в Вэй Ине, что Цзян Фэнмянь отдает предпочтение ему? Природный потенциал, духовные и моральные качества — дело в них или в чем-то другом? Цзян Чэн всегда и во всем был на шаг или два позади, но Цзян Фэнмянь никогда не сравнивал их, чтобы это имело значение. Тогда что? Вэй Ин говорил, что Цзян Фэнмянь не равнодушен, а строг, потому что Цзян Чэн принадлежит к его клану. А какой спрос может быть с того, кто не является членом семьи? Вэй Ин мог бы упросить Цзян Фэнмяня дать свою фамилию, и тогда бы к нему снисходительности тоже поубавилось. Цзян Чэн кивал, делая вид, что согласен с этими доводами, а внутри себя не переставал сомневаться. — Цзян Чэн, прости меня, — раздается тихий голос за спиной. На лице развернувшегося Цзян Чэна отражается раздражение, которое усиливается при виде виноватого Вэй Ина. — За что ты извиняешься? — спрашивает он, вскинув бровь. — За то, что отцу плевать на меня и твою жизнь он ставит выше моей? Или за то, что я торчу здесь, пока ты можешь делать все, что захочешь? Должно быть, какой-то злой дух вкладывает слова ему в рот, заставляя говорить такие обидные вещи. Цзян Чэн не считает Вэй Ина причиной своих бед, как и не считает, что тот должен отвечать за поступки Цзян Фэнмяня, однако в этот момент обуздать себя кажется невыполнимой задачей. — Мне понятна твоя злость, — говорит Вэй Ин, не заостряя внимание на грубом тоне. — Хочешь злиться на меня — злись, если тебе от этого станет легче. Только не отталкивай меня от себя. Не строй стену между нами… Слушать это невыносимо, и Цзян Чэн решительно перебивает его. — Прекрати выдумывать. Я ничего не строю. И хватит унижаться передо мной! До личных покоев они добираются, более не проронив ни слова. Раздражение и впрямь перерастает в злость, и Цзян Чэн не знает, на кого злится больше. Наверное, на себя, потому что Вэй Ин снова невольно стал камнем преткновения между ним и Цзян Фэнмянем. Может, это к лучшему, что они теперь живут порознь: будет меньше поводов для ссор, возможно, и Цзян Чэн прекратит переживать из-за того, на что не в силах повлиять. Пока слуги расставляют блюда из свинины, рыбы, лапши и риса, Вэй Ин с любопытством осматривается. Роскошь, нашедшая воплощение в каждой детали, могла бы скрасить жизнь человека, вынужденного жить в клетке из обязательств. Однако какой толк от помпезного убранства, если на руках и ногах кандалы? Не хватает только веревки вокруг шеи, конец которой держал бы Цзинь Цзысюань. Цзян Чэн старается не думать о себе в таком качестве, но трудно это делать, когда за тебя решают практически все. — Никак не могу к этому привыкнуть. Цзян Чэн поднимает на Вэй Ина глаза. — К чему? Вэй Ин кивком указывает на форму адепта ордена Ланьлин Цзинь. — К тому, что ты сменил наш лотос на пион. Выглядишь почти как Цзинь Цзысюань. Не хватает нелепого хвостика да задранного к небу носа. Цзян Чэн хмыкает. — Ты как-нибудь в зеркало погляди: немало удивишься своему отражению. Хотя прежде ты увидишь птичье гнездо, а не хвост. Может, кто-то успел и яйца на голове отложить? Вэй Ин смеется заразительно, лишая Цзян Чэна шанса удержаться от смеха. Легкость, наполнявшая его совсем недавно, возвращается. Ему становится хорошо и спокойно, будто настроение и не портилось. — Как у тебя с ним? — спрашивает Вэй Ин, отсмеявшись. — Никак, — бросает Цзян Чэн. Что еще он должен ответить? Что за тройку месяцев они с Цзинь Цзысюанем пересмотрели свои взгляды друг на друга и зажили душа в душу? Скорее у тигра крылья отрастут, чем это произойдет. — То есть как это «никак»? — хмурится Вэн Ин. — А вот так, — отзывается Цзян Чэн, стараясь казаться равнодушным. — Если бы не настойчивость госпожи Цзинь, я бы видел его только на обедах да ужинах, но по ее милости мне приходится терпеть Цзинь Цзысюаня куда чаще. Она не желает мириться с тем, что ему нет дела до меня, а мне до него. Вэй Ин качает головой. — Госпожа Цзинь действует из благих побуждений, но она не понимает, что насильно мил не будешь, — его лицо вдруг принимает возмущенное выражение. — В самом деле, Цзян Чэн, как ты еще не разглядел своего счастья? Тебе же достался такой видный, талантливый, умный, сильный альфа! Ну почти что лучший из лучших! Да за возможность лицезреть его прекрасный лик ты должен денно и нощно благодарить Небеса! Что за неблагодарность! В конце Вэй Ин неодобрительно цокает языком и шикает на прыснувшего от смеха Цзян Чэна. — Могу уступить, если напыщенные павлины в твоем вкусе. — Лучше вручи мне парочку непомятых перьев, и будет с него. Веселье затухает, и голос Вэй Ина теперь звучит тише и спокойнее. — А ребенок? Что с ним? Цзян Чэн молчит довольно долго, обдумывая, что можно ответить на этот вопрос. Не очень-то ясно, о чем именно Вэй Ин хочет узнать. — Должно быть, растет. Что ему еще делать? — Я не об этом. Ты… — Вэй Ин осекается и отводит взгляд, а затем снова смотрит на Цзян Чэна. — Ты хочешь, чтобы он родился? Дыхание вдруг сбивается, по плечам и спине пробегает дрожь. Сознание выдает лишь одно слово, которое срывается с губ Цзян Чэна: — Нет. Он нисколько не покривил душой. Если бы так много не стояло на кону, он бы не раздумывая избавился от этого нечто, что сидит у него в животе, однако общество требует подтверждения брака и в колыбели тоже. Надеждам Цзян Чэна суждено сбыться: Вэй Ин больше не поднимает эту тему и тянется к тарелкам, накладывая в свою миску все, что подвернется под руку. Цзян Чэн поступает точно так же. — Шимэй письмо прислала, — между делом сообщает Вэй Ин. — Похоже, ей нравится в Безночном Городе, а Вэнь Жохань привечает ее как родную дочь. — Она писала в Облачные Глубины, или письмо пришло до вашей поездки? — интересуется Цзян Чэн и замечает, что Вэй Ин не распознал подвоха. — В Облачные Глубины. Она знала, когда мы отправились туда, — Вэй Ин отщипывает ягодку винограда, лежащего на круглом блюде, затем еще одну и еще и после этого продолжает: — Какое-то время она поживет там, потом вместе с женихом вернется домой. Дядя Цзян и Вэнь Жохань решили, что до свадьбы им лучше жить на два клана. Так никто обижен не будет, и расставание с близкими не отяготит. — Ясно, — буркает Цзян Чэн и отправляет в рот ломтик мяса. Говорить о том, что сестре, в отличие от него, очень повезло, совершенно не хочется, но Вэй Ин, рассказав эту новость, ненароком заставил Цзян Чэна ухватиться за нее. Сестре обеспечили столько благоприятных условий, чтобы она безболезненно привыкала к мысли о будущем замужестве. Можно было бы и без этого обойтись: Вэнь Нин — застенчивый, боязливый юноша — с ним Цзян Яньли не заметит, что стала женой. Ее жизнь сильно не изменится, когда они поженятся. Это у Цзян Чэна изменилось все. Пока сестра будет и дальше жить в Пристани Лотоса подле родителей, он будет прозябать свои дни в сотни ли от родного дома, воспитывая ребенка от человека, что противен ему до глубины души. Крайне безрадостная перспектива, от которой в пору утопиться в пруду с карпами. Можно еще лотосы посадить. Цзян Чэн против не будет. Он меланхолично жует мясо и никак не может отделаться от этих размышлений, пока не вспоминает кое о чем. — Что ты кстати забыл в Облачных Глубинах? Теперь настает очередь Вэй Ина теряться от неожиданных вопросов, и, судя по тому, как взволнованно он выглядит, заправляя за ухо длинную челку, они с Цзян Фэнмянем приезжали в резиденцию клана Лань явно не о здоровье Лань Цижэня справиться. Невероятное подозрение зудит под кожей, и Цзян Чэн отчего-то уверен, что не ошибается в нем. Он прожигает взглядом Вэй Ина, который не спешит с ответом, и нетерпеливо спрашивает: — Ты ответишь мне или нет? Вэй Ин опускает глаза, избегая смотреть на Цзян Чэна, и кивает: — Я не знаю, как сказать… — Говори, как есть. Вэй Ин снова кивает. — Недавно дядя Цзян получил послание от Лань Цижэня, — негромко начинает он. — В нем он просил дядю Цзяна и меня приехать в Гусу, чтобы обсудить возможность помолвки со своим племянником. Не нужно уточнять, о каком именно племяннике идет речь, потому что Вэй Ин только с одним из них был замечен в близком общении. — Мы приехали, поговорили. — И до чего договорились? — Ни до чего, — тяжело роняет Вэй Ин. — Дядя Цзян сказал, что решение должен принять я, а не он или кто-нибудь еще. Ну я и принял. Цзян Чэн шумно выдыхает и опускает голову, думая, что Вэй Ин, возможно, какой-то малой частью себя жалеет о том, что отказал Лань Ванцзи и всему клану Лань. — Он неплохой парень, но его взгляды на мир, его орден не по мне, — зачем-то оправдывается Вэй Ин и делает над собой усилие, чтобы продолжить: — Я мог шутить над ним, задевать, навязываться, это ведь не значило, что я пытался привлечь внимание из соображений провести всю свою жизнь в монашеском аскетизме с угрюмым мужем, который будет требовать от меня детей только для того, чтобы защитить репутацию семьи. Совсем не значило! Вэй Ин подавленно молчит, а Цзян Чэн после его исповеди чувствует себя неприятно. Вэй Ин не хотел, и его не стали заставлять. Цзян Чэн не хотел, и его мнение втоптали в грязь. Все еще ничего удивительного.

***

Цзян Фэнмянь сидит напротив, держа в руках фарфоровую чашечку и время от времени отпивая из нее исходящий паром чай. Расположившийся по правую руку от Цзян Чэна Вэй Ин с удовольствием набивает живот свежими булочками с мясом и между делом успевает поддерживать с Цзян Фэнмянем оживленный разговор, пока сам Цзян Чэн, за утро проронивший не больше пары фраз, удрученно молчит. Ему впервые предоставилась возможность позавтракать с отцом почти что наедине, и сейчас, казалось бы, ничто не мешает с ним поговорить, кроме абсолютного непонимания, как это лучше делать. Поэтому присоединиться к обсуждению предстоящего дня рождения Не Минцзюэ Цзян Чэн все никак не решается. Цзян Фэнмянь, впрочем, тоже не торопится что-то спрашивать у него. Видя, как легко удается Вэй Ину общаться с Цзян Фэнмянем, Цзян Чэн ощущает, что где-то внутри него неприятно ворочается червячок зависти, обращающийся полноценной змеей, когда он слышит: — А-Ин, мы еще не обговаривали твое будущее, — Цзян Фэнмянь слегка улыбается, — но, возможно, ты бы хотел посетить и другие ордены. Я могу обратиться к главе ордена Не с просьбой взять тебя на обучение к наставникам из Цинхэ. Я уверен, он не будет против. Взгляды Цзян Чэна и Вэй Ина пересекаются. Одного мгновения оказывается достаточно, чтобы в глазах последнего распознать неловкость и вину. — Спасибо, дядя Цзян, — с натянутой улыбкой отзывается Вэй Ин, — но, пожалуй, мне лучше вернуться в Пристань Лотоса и продолжить тренироваться там. Рот Цзян Чэна непроизвольно кривится в злой ухмылке, и необдуманные слова вырываются из его рта: — Отчего же? В Нечистой Юдоли немало сильных заклинателей, которые почтут за честь взять под крыло первого ученика главы ордена Цзян. Тебе не составит труда удивить своими выдающимися способностями и их тоже. Цзян Фэнмянь выглядит удивленным. В его глазах плещется недоумение, и оно еще сильнее выводит Цзян Чэна из себя. Молчание окутывает всех троих тяжелым покрывалом, давит гнетом, под которым Цзян Фэнмянь сдается первым. — А-Чэн, в чем дело? — интересуется он, и так искренне звучит его спокойный голос, словно и впрямь не понимает. «Как они могут обсуждать будущее Вэй Усяня, зная, какое предопределено для меня?! Какое они имеют право?!», — вопросы яростными птицами бьются в голове Цзян Чэна, задевают огненными крыльями его обиду и злость, заставляя их вспыхнуть с новой силой. Весь этот завтрак кажется ему издевательством: Цзян Фэнмянь и Вэй Ин сидят в его покоях и увлеченно беседуют друг с другом, будто Цзян Чэна здесь вовсе нет, еще и не стесняются поднимать болезненные для него темы. Его хорошее не ждет — Цзян Фэнмянь допустил это, но Вэй Ину он старается устроить иное, лучшее, не похожее на то, в чем погряз Цзян Чэн. То же самое он делал и делает для Цзян Яньли. Ничего из этого Цзян Чэн не говорит. Он поджимает губы и опускает глаза в стол, после короткой паузы слыша: — А-Ин… Он вскидывает голову и растерянно наблюдает за тем, как Вэй Ин без лишних вопросов и возражений поднимается на ноги и, поклонившись Цзян Фэнмяню, направляется к выходу из комнаты. Взгляды Цзян Чэна и Цзян Фэнмяня встречаются, но ненадолго, потому что Цзян Чэн, оставшись с отцом вдвоем, чувствует себя крайне неуютно и поэтому снова отводит глаза. — Чем мои слова задели тебя? Вопрос настолько неожиданный, что Цзян Чэн не может ответить на него сразу. — То, что… — начинает Цзян Фэнмянь, но тут Цзян Чэн наконец открывает рот. — Перед Вэй Усянем открыты все двери, — он возвращает взгляд Цзян Фэнмяню. — Он может делать, что угодно. Охотиться, стрелять по воздушным змеям, тренироваться. Ничего не изменилось, а у меня, как прежде, уже не будет. Цзян Фэнмянь шумно вздыхает. — Зависть — очень тяжелое чувство, А-Чэн. Как бы ни складывались чужие жизни, им не следует завидовать, ведь ты не знаешь, что может тяготить других. У вас с А-Ином разные судьбы — тут нечего сравнивать. Небеса для всех нас избирают путь, а мы… — Мою судьбу определили люди — не Небеса, — отрезает Цзян Чэн и сам пугается внезапной смелости, толкнувшей его говорить прямо. И все же он продолжает, впервые за свои восемнадцать лет наплевав на приличия: — Судьбу Вэй Усяня определяет он сам. А что я? Я вынужден смотреть, как ты позволяешь ему делать выборы и поддерживаешь каждый из них! Разве я не могу завидовать этому?! Цзян Чэн вскакивает на ноги, и Цзян Фэнмянь незамедлительно поднимается следом. — У меня немало поводов для зависти, но кого это волнует?! Никому до этого нет дела! Меня никто не слушал и не слушает, потому что мои желания неважны! Я сын главы клана и должен исполнять свой долг, не ропща на судьбу, я и не роптал! И слова против не сказал! Я подчинился, и во что превратилась моя жизнь? Почему ты не настоял на своем, почему?! Почему ты вступаешься за всех, кроме меня?! На глаза наворачиваются слезы, Цзян Чэн дергается в сторону, намереваясь сбежать куда угодно, лишь бы подальше отсюда, но не успевает сделать и пары шагов, как Цзян Фэнмянь хватает его за плечи, удерживая на месте. — А-Чэн, тише, — говорит он. — Успокойся. Цзян Чэн отчаянно мотает головой и пытается вырваться, однако Цзян Фэнмянь не позволяет ему этого сделать и крепче прижимает к себе. В висках пульсирует кровь, сердце словно подскакивает к горлу и стучит уже в нем. Дышать становится нечем. Цзян Чэн не знает, почему так бурно реагирует, ведь это отнюдь не первый раз, когда его интересы оказались поставлены ниже интересов ближнего. Туман бессильной злости застилает глаза, Цзян Чэн бьется в руках Цзян Фэнмяня, чья ци осторожно и в то же время настойчиво проникает под кожу, соединяясь с его собственной, противящейся такому вмешательству. Осознавая, что освободиться никак не удается, Цзян Чэн предпринимает немыслимое: ледяной поток иньской энергии устремляется прочь от его золотого ядра, выбивая из груди Цзян Фэнмяня резкий выдох. Он до боли стискивает пальцы на плечах Цзян Чэна и тут же разжимает их, ослабляя хватку, а Цзян Чэн, пользуясь этим, выскальзывает из его объятий. До дверей не больше дюжины шагов, хватит пары вздохов, чтобы добраться до них, но ноги вдруг подкашиваются, и Цзян Чэн валится на пол, одновременно с этим проваливаясь в темноту.

***

Когда Цзян Чэн приходит в себя, за окном светит солнце. Приоткрывшиеся было глаза вновь закрываются, не в силах вынести света, после сна кажущегося слишком ярким. Снова темно. Тело словно покачивается на волнах, и все бы ничего, если бы от этого не усиливалась боль в висках и затылке. Цзян Чэн с неудовольствием думает, что еще одно такое пробуждение и он попросту возненавидит просыпаться. Какое-то время он прислушивается и постепенно разбирает тихие шорохи, скрип половиц и стук чего-то о нефритовый бок посуды. Цзян Чэн предполагает, что это чаша. Он заставляет себя открыть глаза. Над ним — резные балки и кусочек золотых занавесок. Должно быть, он в своих покоях. Что случилось? Цзян Чэн силится вспомнить. Они ругались с Цзян Фэнмянем, вернее — он ругался, а Цзян Фэнмянь пытался его образумить. Цзян Чэн не может дословно восстановить в памяти свои гневные речи — он лишь помнит, что они были столь же вызывающе дерзкими, сколь и справедливыми. Еще ему вспоминается, как Цзян Фэнмянь, не сильно жалующий прикосновения к себе и редко касающийся других, не просто сам дотронулся до него, а буквально сжал крепкой хваткой, удерживая Цзян Чэна, будто какого-то помешенного. Худшее сознание приберегло напоследок. По всей видимости, Цзян Чэн совсем потерял над собой контроль, раз использовал отравляющую энергию ша ци против старшего. Против своего отца. А потом он потерял сознание и очнулся уже в своей постели. Стыд вгрызается в плоть множеством острых клыков, треплет, рвет на куски. Хочется провалиться под землю, но кровать под Цзян Чэн так никуда и не девается. — А-а-а, — слышится протяжный голос. — Очнулись. Славно-славно. Скорее, чем в прошлый раз. Это очень хорошо. В поле зрения попадает Линь Вэньян, растирающий в ступке какие-то травы. — Простите, учитель Линь, — отзывается Цзян Чэн. — Я не хотел доставлять вам неудобства. Линь Вэньян приподнимает плечи, не прекращая свое занятие. — Какие неудобства, молодой господин Цзинь? Я делаю свою работу, а вот вы совсем не бережете ни себя, ни нашу достопочтенную госпожу. Едва она оправилась от волнения за вас, как вы снова в ужас ее ввергли. Линь Вэньян отходит к столу, на котором стоит белая чашка, и ссыпает в нее содержимое ступки, после чего берется за маленький чайничек. Чашка наполняется горячей водой, резкий запах трав стремительно распространяется по комнате и быстро добирается до Цзян Чэна вместе с Линь Вэньяном. — Пейте, — сует лекарь чашу ему в руки. — Полегчает. Он внимательно следит за тем, чтобы на дне не осталось ни капли лекарства, от которого моментально сводит челюсть, а рот полнится обильной горькой слюной. Цзян Чэн проглатывает ее вместе с напитком и тут же зажимает рот, пытаясь стерпеть тошноту. — Да, вкус ужасен, — соглашается Линь Вэньян, забирая у него чашу. — Но вам придется на какое-то время примириться с ним. — Тогда мне стоит держать при себе таз, — бурчит Цзян Чэн, не отнимая ладонь ото рта. Старик на его слова позабавлено крякает. — Скоро я поправлюсь? Взгляд Линь Вэньяна становится серьезным, отчего Цзян Чэн теряется. Одного простого вопроса оказалось достаточно, чтобы настроение лекаря разом переменилось. — Будете делать все в точности, как я скажу, быстро встанете на ноги. После нескольких приступов простуды меридианы в вашем теле сжаты. Как прежде, ци не может по ним течь. И ладно бы, если б этим дело ограничилось… Дурное предчувствие холодом растекается по животу. — Что еще не так? — настораживается Цзян Чэн. Линь Вэньян тяжело выдыхает: — Когда я осматривал вас, то обнаружил в теле лишь одну энергию — вашу. Со временем поток ци восстановится, но одного я изменить уже никак не смогу. Цзян Чэн слушает и едва понимает Линь Вэньяна. Лекарь видит замешательство на его лице и говорит уже прямо: — Плод внутри вас не развивается. Теперь от него остается только избавиться. Должно быть, Цзян Чэн — плохой человек, раз после этой новости испытывает облегчение. Дети — дар Небесного Владыки Хуан-ди — так считают люди. Цзян Чэн никогда не просил его об этом даре и вряд ли когда-нибудь попросит.