Оставить детство в прошлом

— Все, конечно же, уже в курсе, — говорит Цзян Чэн очевидное и недовольно кривит губы. — Само собой, — не отпирается лекарь. — И вашей матушке о вас тоже написали, но я вам этого не говорил, не мое это дело и не мне о таком рассказывать, — он прикладывает указательный палец к губам, призывая к молчанию. Цзян Чэн кивает, давая понять, что выдавать не собирается. Он отстраненно наблюдает за тем, как Линь Вэньян возвращается к столику, на котором стоит его ларец, и ставит рядом с ним чашу с листьями и мелкими веточками, прилипшими к глиняным стенкам. Раз Юй Цзыюань поставили в известность, значит, скоро она прибудет в Ланьлин. Цзян Чэн думает, что она окончательно разочаруется в нем, но мысли об этом вялые, и они лишь совсем немного отдают досадой. Цзян Чэну невпервой становиться причиной для разочарования, однако сейчас все прошлые огрехи кажутся чем-то незначительным по сравнению с тем, что он допустил в этот раз. Его задача была предельно проста — выносить и родить наследника клана Цзинь, ребенка, что укрепил бы связь двух родов, а Цзян Чэн с ней не справился. На что он вообще годен? Наверное, госпожа Цзинь и Цзинь Гуаншань сто раз пожалели о том, что согласились породниться с кланом Цзян. Заключение брака всегда было важнейшим орудием в политическом арсенале каждой семьи, он позволял по своему разумению пользоваться не только дружескими, но и родственными узами. Союз с кланом Цзян был выгоден Цзинь Гуаншаню в особенности потому, что Цзян Фэнмянь является сподвижником и самым близким другом Вэнь Жоханя, самого влиятельного человека во всем заклинательском мире. Скоро новость о том, что Цзян Чэн потерял ребенка разнесется по провинциям, подобно заразной болезни, и тогда благородные имена кланов Цзинь и Цзян обваляют в грязи, а виноват в этом будет Цзян Чэн. Едва он успевает подумать, что Цзинь Цзысюань единственный обрадовался этому известию, как раздается голос Линь Вэньяна, и эта мысль юрким угрем ускользает от Цзян Чэна. — Вечером проведем операцию. Отвар к тому времени успеет подействовать, и тело будет реагировать, как надо. Ничего дурного не случится, за это я ручаюсь. Только теперь Цзян Чэн в полной мере осознает, что плод все еще в нем и что вытащить его можно, лишь вскрыв утробу, то есть, проще говоря, выпотрошив, словно жертвенного быка. Цзян Чэн инстинктивно прижимает руку к животу, очень некстати вспоминая трагичные рассказы адептов ордена Юньмэн Цзян, чьи родственники умерли от потери крови после того, как из них вырезали детей. Цзян Чэн признается Линь Вэньяну, что опасается умереть под его ножом, а тот принимается ворчать, не прекращая собирать мешочки с неизвестным содержимым и убирать их на дно ларца. — Умирают только у мошенников, которые по наглости своей нарекли себя лекарями, а сами поди только и умеют тряпки с лещиной на раны класть, вот и все врачевание! Цзян Чэну становится неловко перед Линь Вэньяном, однако он все равно рискует спросить: — А вы с этим сталкивались? Линь Вэньян молчит, и с каждой прошедшей секундой молчания напряжение в Цзян Чэне растет. Деревянный ларец захлопывается со звонким стуком, отчего Цзян Чэн вздрагивает. — Всякое бывало, — уклончиво роняет Линь Вэньян. Цзян Чэн рассеянно кивает, но никак не комментирует полученный ответ. «Всякое бывало, — повторяет он. Его передергивает, а следом тело покрывается мурашками, словно в комнату ворвался зимний ветер и обдал злым холодом. — Я могу умереть?». За свои восемнадцать лет Цзян Чэн никогда всерьез не задумывался о смерти. Случалось, отец напоминал им с Вэй Ином об осторожности, а они для вида кивали, обещая не впутываться в неприятности, и тут же спешили в них вляпаться. Детьми они сбегали из Пристани Лотоса и бродили по улицам Юньмэна, где могли не только заблудиться, но и наткнуться на кого-нибудь не сильно доброжелательного. На ночных охотах они бесстрашно — или, правильнее сказать, безрассудно — лезли в самое пекло. Даже полученные раны не вразумляли их, и совсем скоро они вновь бежали навстречу опасностям, хотя называли их приключениями. Смерть в бою с нечистью, если это не какой-нибудь примитивный гуль или живой мертвец, считалась почетной. Многие заклинатели, если у них спрашивали о том, как они предпочли бы умереть, отвечали, что нет лучшей доли, чем погибнуть с мечом в руке. Цзян Чэн не был исключением, однако теперь ему грозит не чудище, а лекарский нож. Постыднее доли и представить нельзя. Когда Линь Вэньян поворачивается к Цзян Чэну, тот пытается по морщинистому лицу просчитать свои шансы на положительный исход. Но Линь Вэньян спокоен. Так пугающе спокоен, что Цзян Чэн теряется. Он не знает, как это будет. Его разрежут, полезут ему в живот, будут трогать внутренности… Линь Вэньяна эта задача совсем не смущает? — Лекарство нужно будет принимать перед завтраком один раз в день. Этого достаточно. Распорядитесь, чтобы ваш слуга каждое утро заходил ко мне в кабинет за ним. И на сегодня воздержитесь от еды. — А… — Потом, — отмахивается Линь Вэньян, как от чего-то несущественного. — Все потом. Простите, молодой господин Цзинь, мне еще нужно к госпоже Цзинь зайти: успокоить ее, что вы неплохо себя чувствуете. Ничего сильно плохого не случилось, так ведь? — вдруг улыбается он, и без того напряженный Цзян Чэн напрягается еще больше. Линь Вэньян кланяется и уходит, а Цзян Чэн смотрит ему вслед и, когда лекарь исчезает за золотыми занавесками, крепко задумывается. Проницательный старик очень легко раскусил его, и это значит, что надо быть аккуратнее не только в словах, но и в поведении. Цзян Чэн успевает умыться, переодеться и снова забраться под одеяло, когда к нему заглядывают госпожа Цзинь и Цзинь Гуаншань. У обоих на лицах застыло печально-сочувственное выражение. Цзян Чэн смотрит на них и с трудом подавляет в себе раздражение, которое становится только сильнее, когда госпожа Цзинь, присев на краешек его постели, спрашивает, как он. Что за глупый вопрос? Разве Линь Вэньян не расписал во всех подробностях его состояние? И разве им с Цзинь Гуаншанем неизвестно, что Цзян Чэн не расстроен из-за потери ребенка? Тут ведь все хорошо читают по лицам, так чего же сейчас разыгрывают незнание?! На смену злости быстро приходит стыд. Госпожа Цзинь искреннее беспокоится о нем, она одна из немногих, кого действительно волнует его судьба. Цзян Чэн не хочет быть неблагодарным. — Я в порядке, — заверяет он обоих. — Только… Госпожа Цзинь накрывает ладонью его руку и слегка сжимает ее. — Не думай об этом, — мягко произносит она. — Сейчас самое важное — чтобы ты скорее поправился. Цзян Чэн натянуто улыбается и послушно кивает, кладя на язык возражение, что прежде ему бы просто остаться в живых, а потом уже вставать на ноги. Разумно полагая, что после госпожи Цзинь его поторопится навестить Вэй Ин, Цзян Чэн решает действовать на опережение и уйти до того, как к нему опять придут. Вэй Ину наверняка известно об их с Цзян Фэнмянем ссоре и о том, что Цзян Чэн опустился до криков, и, скорее всего, он захочет это обсудить. К этому разговору Цзян Чэн не готов, как и к тому, чтобы услышать о состоянии Цзян Фэнмяня. Ни госпожа Цзинь, ни Цзинь Гуаншань, ни Линь Вэньян ни словом не обмолвились о нем. В голове никак не укладывается, что Цзян Чэн, которого учили уважать и почитать родителей и старших и который всегда старался неотступно следовать этим наставлениям, отравил иньской энергией своего отца. Для такого умелого заклинателя, как Цзян Фэнмянь, это не должно быть чем-то по-настоящему серьезным, однако Цзян Чэну от этого не легче. Обсуждать это? Нет. Не сегодня. Не сейчас. Цзян Чэн выбирается из вороха одеяла и зовет слугу, чтобы тот помог ему одеться и заплестись. Прибегать к помощи в таких мелочах уже привычно. Первое время, пока он обживался в Башне Золотого Карпа, было странно от того, что вокруг него всегда есть слуги, которые готовы позаботиться обо всех его нуждах, но со временем он принял такое положение вещей и пришел к выводу, что это весьма удобно. В Пристани Лотоса действуют другие порядки: слуги так же, как и здесь, следят за одеждой своих хозяев, но одеваться они не помогают, а волосами занимаются лишь в редких случаях. Юноша круглым лицом и услужливой улыбкой расчесывает Цзян Чэну волосы и предлагает на выбор желтую ленту и заколку. Лента напоминает о доме, о Цзян Фэнмяне и о вчерашнем, поэтому Цзян Чэн молча указывает на блестящее украшение. Он считает, что нужно перестать цепляться за Юньмэн, за дорогую сердцу Пристань Лотоса и за клан Цзян, которому он больше никогда не будет принадлежать. Прошлого ему ни за что не вернуть — следует сосредоточиться на настоящем и строить свою жизнь здесь и сейчас. Цзян Чэн выходит на улицу и встает, как вкопанный, поняв, что выйти-то он вышел, а вот куда идти, не решил. Несмотря на внушительный масштаб, Башня Золотого Карпа, как и многие другие резиденции, не отличается разнообразием мест, которые можно посетить. В распоряжении Цзян Чэна есть крайне запутанный лабиринт из деревянных дорожек, беседки, приемные залы, хозяйственные постройки, зал для тренировок… Зал для тренировок! Цзян Чэн улыбается и едва не захлебывается радостью, когда вспоминает о нем. Он так и не побывал там, хотя времени на это было полно, но тогда его больше заботили не тренировки, а необходимость освоиться на новом месте. Конечно, сейчас взяться за меч никто не позволит, но кто запретит осмотреться на будущее? Слуга приводит Цзян Чэна к одноэтажному зданию и останавливается позади, ожидая приказаний, а приказ для него всего один — ждать, когда Цзян Чэн утолит свое любопытство. Не заботясь, как это выглядит со стороны, он чуть-чуть приоткрывает двери и настороженно вглядывается в образовавшийся проем, впустивший лязг мечей и чьи-то подбадривающие возгласы. — Отлично! Продолжай! Человека, что кричит, не видно, зато практически сразу после прозвучавшего окрика становится видно его подопечных. Под натиском взаимных ударов они смещаются в сторону и оказываются напротив Цзян Чэна. — Еще раз увижу, что ты поддаешься, Цинмин, на бои будешь только смотреть. Ты меня понял?! Вместо ответа один из юношей встряхивается и тут же бросается в атаку, однако его противник ловко уклоняется от нее и пропускает его мимо себя. Заклинатель поневоле пробегает несколько шагов вперед, прежде чем остановиться. — Отдохнуть решили? Цзысюань, ты долго стоять на месте собираешься? У тебя есть шанс его добить! Цзысюань? Сначала Цзян Чэн не верит своим ушам, а потом приглядывается и убеждается в том, что сражается действительно Цзинь Цзысюань. Он набрасывается на Цинмина, направив на него меч, лезвие со свистом пролетает у того мимо левого плеча, едва не задевая плоть под желтой формой, однако в итоге оно лишь вспарывает рукав. Цинмин разворачивается грудью параллельно лезвию, защищая плечо, в которое целится Цзинь Цзысюань, и шагает вбок. Они двигаются очень быстро, отражают все удары друг друга, предугадывают выпады, и Цзян Чэн, наблюдая за ними, понимает, что тот раз, когда Цзинь Цзысюаню удалось обмануть Цинмина, был не более, чем делом удачи. Вполне возможно, что Цинмин тогда и правда расслабился, но больше такому повториться он не позволяет. Правда вскоре Цзинь Цзысюань с силой отталкивает от себя меч Цинмина, и юноша, не удержавшись на ногах, падает на пол. Не ожидавший этого Цзинь Цзысюань кидается ему на помощь, а Цинмин в свою очередь плашмя бьет его по ногам мечом, вынуждая упасть рядом. — Какой благородный поступок! — раздаются звонкие хлопки, после чего голос с издевкой продолжает: — Сражайся вы по-настоящему, ты был бы мертв. Ты бы добился большего, если бы обезоружил его. Я тебя, что, первый год учу? Цзинь Цзысюань шмыгает носом и уязвленно опускает голову. Мужчина наконец появляется в поле зрения, невысокий, с прямой спиной и собранными в тугой узел блестящими волосами. Он подходит к ученикам, сидящим на полу, и останавливается в шаге от них. — Вот, что я скажу: ты всегда стараешься бить первым, хотя я каждый раз тебе говорю этого не делать, — указывает он пальцем на Цинмина. — Жди. — Мы так до ночи простоим, пока друг друга ждать будем! — огрызается Цинмин и в следующий момент вжимает голову в плечи, когда наставник рявкает на него: — Ты ждешь, чтобы прощупать соперника! Готовность к удару прежде всего отражается в глазах, Цинмин! Теперь ты, — обращается мужчина к Цзинь Цзысюаню. — Затягиваешь с решающим ударом, это ты сам уже понял. Цзинь Цзысюань активно кивает, соглашаясь. — Когда он сбился, — мужчина вновь тычет пальцем в Цинмина, — тебе следовало атаковать без остановки, тогда он не смог бы вернуться в прежний ритм и оборонялся бы более вяло. — Да, я понял, учитель Шу, — говорит Цзинь Цзысюань. — «Да, я понял, учитель Шу, но в следующий раз сделаю по-старому», — передразнивает Цинмин и посылает Цзинь Цзысюаню широкую улыбку. Мужчина, очевидно, совсем не удивляясь такому откровенно ребяческому поведению, только качает головой и велит убрать мечи, после чего исчезает за пределами видимости, а юноши, никуда не торопясь, поднимаются на ноги и, переговариваясь между собой, уходят в конец зала. Цзян Чэн нехотя признается самому себе, что увиденное его впечатлило. Каждый шаг, поворот, взмах рукой, что совершал Цзинь Цзысюань, походил на элемент танца. Среди выдающихся заклинателей молодого поколения Цзинь Цзысюань идет пятым, уступая наследникам Вэнь Жоханя и племянникам Лань Цижэня. Цзян Чэн, расположившийся на седьмой позиции, считает позицию Цзинь Цзысюаня весьма достойной, но, вероятно, он мыслил бы иначе, если бы подобрался столь близко к тем, кого считают безупречными и почти безупречными. У Цзинь Цзысюаня, несомненно, есть чему поучиться, но вероятность того, что они когда-либо сойдутся в тренировочном бою, крайне мала. Даже если бы этого захотел Цзян Чэн, Цзинь Цзысюань не подпустил бы его к себе. Вместе с этим Цзян Чэн ощущает еще кое-что. Его жизнь трещит по швам, в то время как жизнь Цзинь Цзысюаня течет по-прежнему. Не он носил ребенка, не он его потерял и не он этим вечером встретится лицом к лицу со смертью. От этой мысли становится до противного тошно. Более не придумав, чем в ожидании себя занять, Цзян Чэн возвращается в свои покои. Раньше, тренируясь от рассвета и до заката, подгоняемый вечно недовольной его результатами матерью он не понимал, как люди могут радоваться постоянной занятости. Цзян Фэнмянь пояснил, что когда забот много, времени на размышления просто не остается. Сегодня Цзян Чэн узрел истину в отцовских словах, потому что от безделья он продолжает думать и тем самым изводить себя. Линь Вэньян, говоря об операции, был очень спокоен, но когда Цзян Чэн спросил, умирал ли кто-нибудь на его практике, он ответил: «Всякое бывало». «Всякое бывало» — просто умирали, или «всякое бывало» — умирали именно после того, как лекарь вскрывал их? Цзян Чэн не может прикинуть, каковы шансы, что он выживет. Линь Вэньян опытен, однако это не значит, что он всемогущ. Госпожа Цзинь хвалила его и говорила, что он способен творить чудеса, но и у лучших порой случаются неудачи. Цзян Чэн вполне может стать ею. Маленькое недоразумение. Словно хочет утащить за собой, как голодный речной гуль. Один, помнится, пытался утопить Цзян Чэна, но при Цзян Чэне тогда был меч, и он сумел отбиться. В нынешней же ситуации использовать его равносильно тому, чтобы рисовать блин в надежде утолить голод. Ну почему, почему Цзян Чэн не родился альфой, как Цзинь Цзысюань? Независимо от исхода сегодняшнего вечера, тот продолжит жить, как ни в чем ни бывало. Если Цзян Чэн не переживет этот вечер, он будет радоваться? Скорее всего, да. Только Цзян Чэн мешает ему обрести свободу, и его смерть пришлась бы как нельзя кстати. Цзян Чэн судорожно вздыхает. От неминуемости грядущего тело слушается плохо, будто оно стало чужим. Утренняя легкость окончательно уходит, и сил хватает лишь на то, чтобы снять с себя одежду и завалиться на кровать. Время тянется до невозможного медленно, заставляет нервничать в ожидании назначенного часа. Сердце уходит в пятки, когда Цзян Чэн слышит звук открывающихся дверей. Он вжимается в подушку позади себя, будто это сделает его незаметнее. Вошедший в спальню человек молод и совсем не похож на Линь Вэньяна. С невероятным облегчением Цзян Чэн резко выдыхает, когда узнает в нем Вэй Ина. Их взгляды встречаются, Вэй Ин замечает в глазах Цзян Чэна животный ужас и бросается к постели, чтобы в следующий миг крепко стиснуть юношу в своих объятьях. У Цзян Чэна вырывается всхлип, из глаз начинают катиться быстрые крупные слезы, подступающие рыдания сдавливают горло. Вэй Ин прижимает голову Цзян Чэна к своей груди, гладит черные волосы в попытке успокоить, а Цзян Чэн хватается за его руки и сжимает их, впиваясь ногтями. Вэй Ину наверняка больно, однако он стойко терпит. — Я буду рядом, — обещает он. Появившийся из полумрака Линь Вэньян застает их такими. Цзян Чэн неосознанно ищет глазами злосчастный ларец и, найдя его, сильнее жмется к Вэй Ину. — Могу я остаться? — спрашивает Вэй Ин, не отпуская Цзян Чэна. — Оставайтесь, — легко разрешает Линь Вэньян. — Может, с вами молодому господину спокойнее будет. Пока я готовлю инструменты, помогите ему раздеться. Вэй Ин снимает с Цзян Чэна белую нижнюю рубашку, затем тянется к штанам. Понимая, что он сейчас сделает, Цзян Чэн перехватывает его запястья. Вэй Ин множество раз видел Цзян Чэна обнаженным, поэтому никакого стеснения между нет — просто в этот момент кажется унизительным, что Цзян Чэна раздевают, как немощного старика, у которого дрожат руки. Линь Вэньян велит Цзян Чэну лечь, и тот неуклюже располагается посередине кровати. Вэй Ин садится у его изголовья и сплетает с ним пальцы, безмолвно выражая свою поддержку. Цзян Чэн сглатывает, но слюны в пересохшем от страха рту нет. Он напряженно наблюдает за тем, как Линь Вэньян подносит к его лицу длинную акупунктурную иглу, и невольно вжимается лопатками в кровать. Темнота накрывает его черным покрывалом, вверяя его судьбу в чужие руки.

***

Приходить в себя, чувствуя, как боль терзает виски, становится уже привычным. Веки такие тяжелые, словно кто-то надавливает на них пальцами. Цзян Чэн слышит приглушенные голоса, но слов не разобрать, поэтому он прислушивается к себе, к своим ощущениям. Живот распирает изнутри, будто Цзян Чэн отъелся до отвала. Он урчит, и Цзян Чэн кладет на него ладонь, чтобы приглушить громкие звуки, и издает короткий стон боли, только теперь вспомнив о полученной ране. Но не столько важна она, сколько то, что он жив. Жив! Облегчение вперемешку с радостью клокочет в груди, из глаз брызгают слезы и скатываются по вискам. А потом Цзян Чэн принимается беззвучно смеяться, и уголки его губ дергаются, то поднимаясь, то опускаясь. Слезы все продолжают течь, впитываясь в подушку под головой Цзян Чэна. Наконец он затихает. Только судорожные вздохи время от времени сотрясают его тело. Кое-как совладав с собой, Цзян Чэн снова прислушивается к голосам, но, кроме тишины, не слышит ничего. Затем вдруг раздается скрип половиц и четкие шаги, сопровождаемые тихим шелестом подола по полу. Кто-то приближается, и Цзян Чэн, покосившись в ту сторону, видит остановившуюся на пороге спальни Юй Цзыюань. Сердце его обрывается в тот же миг. Глаза в неверии широко распахиваются. — Матушка… — шепчет Цзян Чэн. Юй Цзыюань проходит в комнату и садится рядом с ним. Ее рука тянется к волосам Цзян Чэна и убирает с его лица влажные пряди. Она удивительно нежна, пальцы ее ласково перебирают волосы, однако Цзян Чэн инстинктивно замирает под ее рукой, думая, что это какой-то обман. Все его существо ждет, что вот-вот прозвучат обвинения, но вместо того, чтобы бросаться ими, Юй Цзыюань спрашивает: — Сильно испугался? Цзян Чэн неопределенно пожимает плечами и отводит взгляд. — Ничего, — понимающе кивает Юй Цзыюань. — Все позади. Лекарь сказал, беспокоиться не о чем. Ее голос звучит мягко, и эти новые интонации никак не соотносятся с тем, в какой манере Юй Цзыюань разговаривает с Цзян Чэном обычно, но Цзян Чэну, впервые в жизни получающему от матери ласку, а не нагоняй, не хочется копаться в причинах столь несвойственного ей поведения. В любой момент все может прекратиться, поэтому он жадно ловит каждое слово и каждый жест, с неудовольствием находя черное пятно. — Цзинь Цзысюань теперь разведется со мной? Цзян Чэн не уверен, на какой ответ рассчитывает. Он был бы не прочь избавиться от ярма, которое представляет собой его брак, если бы развод не означал пересуды и въедливое пятно на репутации клана Цзян. Цзинь Цзысюань вправе развестись с омегой, потерявшей его ребенка, и если он решится на это, его никто не осудит, а вот имя Цзян Чэна изрядно потреплют в сплетнях. — Он этого не сделает, — твердо говорит кто-то. Цзян Чэн вздрагивает от неожиданности и приподнимается на кровати. Госпожа Цзинь подходит ближе. — Я и твоя мать с самого вашего рождения ждали дня соединить наши кланы родственными узами, и потому ни клан Цзинь, ни клан Цзян не намерены разрывать этот союз после первого же испытания, посланного Небесами. Чтобы там Цзысюань ни думал, ты остаешься его мужем и членом нашей семьи. Цзян Чэн бросает быстрый взгляд на Юй Цзыюань и возвращает его госпоже Цзинь. — А как же…? — Ты молод, — обрывает его госпожа Цзинь, — и вы только начали жить вместе. Небеса решили, что сейчас не время одаривать вас детьми. Цзян Чэн не знает, как себя чувствует после этих слов. Общество матери волнует его куда больше, чем рассуждения о жизни с Цзинь Цзысюанем. Юй Цзыюань замечает его рассеянность и оборачивается к госпоже Цзинь. — Ему нужно отдохнуть. — Линь Вэньян сказал, что А-Чэну пойдет на пользу немного пройтись после пробуждения, — госпожа Цзинь пристально оглядывает Цзян Чэна и слегка пожимает плечами. — Но полагаю, не случится ничего страшного, если этот день он проведет в постели. Юй Цзыюань согласно кивает. Госпожа Цзинь уходит, и Цзян Чэн, оставшись с матерью наедине, какое-то время подавленно молчит. Он всегда мечтал держаться с Юй Цзыюань свободно, как обычно это происходит у Цзян Фэнмяня и Вэй Ина, но теперь он совершенно не представляет, о чем можно с ней говорить. — Простите, что все так вышло, — выдает он первое, что приходит в голову. — Я всех подвел… Юй Цзыюань ничего не отвечает. Она привлекает Цзян Чэна к себе, позволяя ему положить подбородок на свое плечо, и принимается гладить его по спине. Цзян Чэн было напрягается, а потом сам обвивает Юй Цзыюань руками и прижимается виском к ее голове. Кажется, будто все дурное истлевает в теплых объятиях. Пальцы Юй Цзыюань перемещаются Цзян Чэну на затылок и какое-то время гладят его по волосам. — Это не твоя вина, — говорит Юй Цзыюань, когда Цзян Чэн перестает ждать от нее ответа. — Теперь это лишь часть прошлого. Двигайся дальше. Цзян Чэн кивает. Ничего другого ему и не остается: надо продолжать жить, попытавшись отпустить случившееся. В голову настойчиво лезет образ Цзян Фэнмяня, и Цзян Чэн не может не спросить о нем. — А что сказал отец? Юй Цзыюань холодно хмыкает. Рука ее замирает на середине движения. — А что он может сказать? Цзян Фэнмянь молчит. Лишь Небесам известно, о чем он думает. Плечи Цзян Чэна поникают. На языке оседает горечь. — Почему? — это единственный вопрос, который его волнует. Цзян Чэн виноват перед Цзян Фэнмянем, непростительно виноват, но неужели его обида оказалась столь сильна, что он даже не спросил о его состоянии? Цзян Чэн не просит, чтобы он сидел у его изголовья, но просто спросить! Он ведь точно такой же его ребенок, как и Цзян Яньли… — Потому что ты мой сын. Ответ одновременно ожидаемый и неожиданный. Цзян Чэн никогда не видел меж родителями любви: они редко могли говорить друг с другом спокойно, без криков и упреков, а когда такое случалось, их разговоры в основном сводились к обсуждению дел ордена или политики. Они не жили вместе, и между ними не проскальзывали супружеские жесты вроде обходительно поданной руки, комплимента или ласкового слова, какие порой бывали у Цзинь Гуаншаня по отношению к госпоже Цзинь. Ничего, что указывало бы на брак, кроме желчных напоминаний Цзян Фэнмяню, что ему досталась не такая жена, какую он желал бы видеть подле себя. Из всех возможных причин, почему Цзян Фэнмянь разделяет его и Цзян Яньли, Цзян Чэн считал самой вероятной его схожесть с Юй Цзыюань, как внешностью, так и нравом. — Зачем тогда вы поженились? Раньше бы Цзян Чэн не нашел в себе смелости задать такой неудобный вопрос, но сегодня вообще день странный. Юй Цзыюань отстраняется. Лицо ее становится холодным, голос звучит резко и нетерпеливо, когда она говорит: — Каждый должен отвечать за свои поступки, и Цзян Фэнмянь ответил за свой, иначе от его непогрешимой репутации остался бы один лишь пепел! Юй Цзыюань встает, стремительно разворачивается, собираясь уйти, и застывает на месте, когда совершенно растерянный Цзян Чэн выпаливает: — Что… что он сделал? Матушка! Стоящая к нему спиной Юй Цзыюань сжимает кулаки. — Какая разница, что он сделал? Разве разговоры об этом вернут нас к началу и что-то изменят? Цзян Фэнмянь сделал, что должен был. Это все. Цзян Чэн провожает ее беспомощным взглядом, поняв лишь половину из сказанного. Оставшуюся половину Юй Цзыюань забирает с собой и, очевидно, раскрывать ее не станет.