Оставить детство в прошлом

То, что члены клана Цзинь любили роскошь, было такой же простой истиной, как и то, что солнце никогда не встает на западе и не садится на востоке. Деньги, подобно ключу, открывают двери в безоблачное будущее, предоставляя их обладателям возможности, недоступные тем, кто этого ценного ресурса лишен. Но у богатства, как и у всего в этом мире, есть обратная сторона. Чем звонче монета в кошельке, тем выше человек возносит себя над остальными. Лао-цзы, положивший начало дао, неспроста указывал на этот порок, но, видимо, Цзинь Цзысюань был плохо знаком с его трудами, иначе он не спешил бы при всяком удобном и неудобном случае задирать нос перед окружающими. Цзян Чэн вырос в достатке, однако Цзинь Цзысюань никогда не считал его ровней себе. Мудрецы уверяют, что Небеса наблюдают за каждым человеком на земле. Они ведают справедливостью, даруют свою милость тем, кто самозабвенно исполняет их волю, и карают тех, кто совершает дурные поступки. Цзян Чэн не знает, чем прогневал Небеса, что они наказали его так жестоко, а брак с Цзинь Цзысюанем иначе, как наказанием, не назовешь.

***

— Цзинь Цзысюань станет А-Чэну хорошей парой, — убежденно говорит Юй Цзыюань во время завтрака. — Клан Цзян и клан Цзинь связаны многолетней дружбой, как и клан Юй с кланом Линху. Почему бы в добавок к этому не связать их кровными узами? Несмотря на предсказуемость материнского предложения, первые мгновения Цзян Чэн не понимает смысла услышанного, а когда понимает, то не верит собственным ушам. Союз с кланом Цзинь был лишь одним из вариантов укрепления позиций ордена Юньмэн Цзян, так что обе семьи всерьез никогда не поднимали этот вопрос. Матушка иногда роняла за столом, что Цзян Чэн скоро войдет в брачный возраст и что уже следует подыскивать ему достойную партию, но на этом все разговоры и прекращались, и Цзян Чэн тотчас же забывал про них, стоило ему покинуть обеденный зал. Замужество всегда было для него чем-то далеким, казалось, что вся жизнь пройдет в забавах и проказах, в которых он участвовал вместе с Вэй Ином и другими учениками ордена. Призрачный образ жениха всякий раз развеивался дымом от беззаботного юношеского смеха — теперь же он предстает перед глазами очень четко, и отмахнуться от него вряд ли получится. В великих кланах достаточно альф подходящего возраста, и любой, за исключением Вэнь Чао, кажется предпочтительнее высокомерного и самодовольного Цзинь Цзысюаня. Даже за холодного педантичного Лань Ванцзи Цзян Чэн охотнее пошел бы замуж, а в аскетизме и чрезмерной строгости, усиленной тремя тысячами правил на Стене Послушания, ему жилось бы привольнее, чем в непомерной роскоши Башни Золотого Карпа. Цзян Чэн, забыв, что последнее слово всегда остается за главой клана, вспоминает об этом, только когда слышит ровный голос Цзян Фэнмяня: — Я еще не принял решение, моя госпожа. Есть вопросы, которые не терпят спешки, и помолвка — один из таких. Цзян Чэн замирает в опасливом ожидании. Надежда маленьким цветком расцветает внутри, но он столь хрупок, что от слабейшего дуновения ветерка может пригнуться к земле, и Юй Цзыюань, по всей видимости, собирается помешать ему протянуть свои лепестки к солнцу. Она холодно хмыкает. — К чему медлить? А-Чэну давно исполнилось семнадцать. Нет никаких причин отказываться от этого союза. Или, — вдруг усмехается Юй Цзыюань, — ты задумал подступиться к Вэнь Жоханю? — Нет, — спокойно отзывается Цзян Фэнмянь, по-прежнему не поднимая ни на кого глаз. — Нет? — вскидывает брови Юй Цзыюань. — Тогда объясни мне, чем тебя не устраивает родство с кланом Цзинь? Разве что-то случилось между тобой и Цзинь Гуаншанем? — Нет, — повторяет Цзян Фэнмянь и встречается с ней взглядом. — Дружба с кланом Цзинь строилась годами, и во многом благодаря ей позиции клана Цзян прочны. Этого достаточно. Надежда, поселившаяся в Цзян Чэне, крепчает: если отец продолжит стоять на своем, у матушки не будет иного выхода, кроме как подчиниться его воле, ведь кланом Цзян управляет он, а не она. К сожалению Цзян Чэна, Юй Цзыюань вовсе не спешит отступать. — Спроси его, — раздраженно выдает она. — Спроси нашего сына, раз уж не желаешь слушать меня. Прищуренные аметистовые глаза обжигают невысказанной угрозой. Юй Цзыюань загнала Цзян Чэна в угол, и воодушевление от участия Цзян Фэнмяня уходит почти окончательно. Цзян Чэн не может не подчиниться матери, и, осознавая это, он ощущает полное бессилие. Цзян Чэн переводит взгляд на Цзян Фэнмяня, который внимательно следит за сменяющимися на его лице эмоциями. Стараясь взять их под контроль, Цзян Чэн поднимается на ноги и складывает перед собой руки, обращаясь к Цзян Фэнмяню: — Отец, если позволишь, для меня будет честью исполнить долг перед кланом Цзян, — для большей убедительности он подпускает в голос торжественности. — Я готов пойти за молодого господина Цзинь и провести с ним остаток дней, отведенных Небесами. Не опасаясь Цзян Чэн навлечь на себя гнев матери, он бы не раздумывая сказал, что лучше отправиться в пасть Черепахи-губительницы, нежели стать супругом Цзинь Цзысюаня. Но он лжет, глядя Цзян Фэнмяню в глаза, видит, что тот не верит, и, наступая себе на горло, добавляет: — Иной доли я себе не желаю… — О чем я и говорила! — восклицает Юй Цзыюань. — Теперь ты убедился, что это верное решение? Ее голос звучит удовлетворенно, и понятно, почему: она задумала все это еще до рождения Цзян Чэна и явно надеялась на брак больше, чем на почетное побратимство. Если бы Цзян Чэн и Цзинь Цзысюань совпали полом, они стали бы названными братьями, но судьба распорядилась иначе и предоставила их матерям возможность исполнить клятвы юности. Остаток завтрака проходит для Цзян Чэна как в тумане. Он провожает потухшим взглядом величаво проплывающую Юй Цзыюань и ободряюще улыбающуюся Цзян Яньли и от неожиданности вздрагивает, увидев перед собой Цзян Фэнмяня. — Ты можешь говорить откровенно, А-Чэн, — Цзян Фэнмянь испытующе глядит на него. — Ты действительно хочешь этого брака? — Дядя Цзян, он не хочет! — вклинивается в разговор Вэй Ин. — Он все это сказал только из-за госпожи Юй! Вэй Ин отчаянно хочет помочь — Цзян Чэн понимает это, но принять его помощь не может. Он смотрит на Цзян Фэнмяня, надеясь, что глаза его не выдадут. Он не уверен, что Цзян Фэнмянь не проверяет его на малодушие, и это заставляет его упорствовать: — Хочу, отец. — Цзян Чэн, тебе не нужно… — возражает Вэй Ин, но Цзян Чэн не обращает на него внимания, а Цзян Фэнмянь больше не задает вопросов. Скупо кивнув, он выходит из зала. Вот и все. На глазах выступают слезы. Не столько из-за неприглядной участи, на которую Цзян Чэна обрекли, сколько из-за внезапной ненависти к Юй Цзыюань, вынудившей его буквально выпросить свадьбу с Цзинь Цзысюанем. Цзян Чэн грузно опускается на циновку возле своего столика и уставляется куда-то в пустоту. В голове становится пусто, хотя несколько мгновений назад мысли кишели в ней целым роем пчел. Сбоку мелькает черная фигура, замирает в нерешительности, и Цзян Чэн нехотя косится на нее. Вэй Ин подходит к столу и, поколебавшись, опускается на пол рядом. — Цзян Чэн? Цзян Чэн стискивает зубы и намеренно игнорирует обращение в надежде, что Вэй Ин все поймет без слов и уйдет восвояси, однако тот снова заговаривает: — Цзян Чэн, я не знаю, каково тебе, но послушай. Ты сильный. Это не сломит тебя. Цзинь Цзысюань не стоит твоих переживаний, уж кто-кто, но точно не он. Желая поддержать, Вэй Ин наверняка не подозревал, что Цзян Чэн перевернет его слова и воспримет их как унизительную жалость. — Тебе нечем заняться, как я погляжу, раз ты лезешь мне в душу, — резче, чем мог бы, отзывается он и бросает на Вэй Ина быстрый взгляд, который тут же отводит в сторону. — Ступай на поле для тренировок, как было велено, пока матушка тебя кнутом не отходила. — Ты злишься на нее, потому что она предложила эту свадьбу, — бесцеремонно заявляет Вэй Ин, не обратив внимания на грубый тон. — Я сказал тебе проваливать, — огрызается Цзян Чэн и совсем отворачивается, давая понять, что не хочет продолжать разговор, однако надоедливый Вэй Ин не перестает рыться в его голове. — И на себя, потому что согласился. Цзян Чэн сжимает кулаки и думает, что Вэй Ин напрасно считает себя бессмертным. — Хочешь, чтобы я сам тебя побил? — И ты боишься. Отчего-то сразу догадавшись, о чем Вэй Ин толкует, Цзян Чэн резко оборачивается к ему. До того, как Вэй Ин заговорил о брачной ночи, он вообще не задумывался о ней. Не собираясь показывать, что все понял, Цзян Чэн бросает максимально небрежно: — Что за бред ты тут несешь? По-твоему, мне есть чего бояться? — Ты боишься того, что будет в первый раз, — без обиняков отвечает Вэй Ин. Сердце пропускает удар, а потом начинает стучать быстрее. — Я… не боюсь близости. До сегодняшнего дня в плотской любви Цзян Чэн не видел ничего дурного, наслышанный о том, что в первый раз может быть даже приятно, если партнер будет чутким и ласковым. Но сейчас он ясно осознает, что Цзинь Цзысюань вряд ли станет с ним особо церемониться. Когда Цзян Чэн трогал себя, внизу живота скапливалась тяжесть и слегка подрагивали бедра. Ничего подобного не произойдет, когда он разделит постель с Цзинь Цзысюанем. — Если не боишься, тогда почему у тебя дрожат руки? — кивает Вэй Ин на сжатые кулаки. Опустив глаза, Цзян Чэн замечает, что так и есть. О, Небеса, почему он не мог оставить свои очень нужные наблюдения при себе?! Вэй Ин подсаживается ближе и обвивает его плечи рукой. — Ты страшишься боли или чего-то еще? — вкрадчиво спрашивает он. — Цзян Чэн, я уверен, что Цзинь Цзысюань не станет намеренно вредить. Скорее всего, он постарается быстрее со всем расправиться. Цзян Чэна передергивает, и он обхватывает себя руками. — Дело не в боли. Просто не хочу… Ни ложиться под него не хочу, ни жить с ним. Он никогда не обманывался, что будет волен выбирать время, место и того, кому отдастся, и все же где-то в глубине души теплилась надежда, что это будет кто-то другой. Не Цзинь Цзысюань. Цзян Чэн не представляет, как разденется и раздвинет ноги, как будет сносить прикосновения и принимать в себя его член. — Посмотри на это с другой стороны, — говорит ему тем временем Вэй Ин. — Раз вы едва терпите друг друга, значит, в постель никто из вас торопиться не будет. Цзинь Цзысюань сможет завести себе наложницу или наложника, и ты тоже будешь волен взять омегу. Вроде Иньчжу. Дядя Цзян ведь позволил госпоже Юй держать ее подле себя. Закон того не воспрещает. Да, не воспрещает. Очень удобно для омег, попавших в брак без любви. Они могут просить у альфы разрешения, чтобы привести в дом еще одну омегу. В таких союзах, как правило, недовольных нет. Пришлым омегам живется привольно, о них тщательно заботятся, и особое положение не дает равнять их с обычными слугами. Альфы больше доверяют своим женам или мужьям, зная, что на сторону они не пойдут, а у самих при этом развязываются руки. Юй Цзыюань, выйдя замуж за Цзян Фэнмяня, прибыла в Пристань Лотоса не одна, а вместе с гордой и резкой Иньчжу, и никакого разрешения на это она не спрашивала — просто поставила перед фактом своих мужа и свекра и все тут. Цзян Чэн слабо усмехается. — Я сомневаюсь, что госпожа Цзинь допустит такое в своем дворце. В зале наступает молчание. Вэй Ин дает время все обдумать, а Цзян Чэн напротив старается не думать ни о чем. Выждав достаточно, Вэй Ин решительно поднимается на ноги. — Нам нужно посетить одно место, — заявляет он и протягивает Цзян Чэну руку. — Сегодня же пойдем, как только стемнеет. Цзян Чэн кривит рот, не уверенный, что хочет куда-то идти, а потом все же кивает, полагая, что хуже ему не станет. Хуже просто некуда.

***

Храм Предков пестрит обилием красного цвета, такого же насыщенного, как одеяние Цзян Чэна. Из-за свадебной вуали, расшитой изображениями цветов, драконов и фениксов, ничего не видно, но даже будучи лишенным зрения, Цзян Чэн отлично ориентируется, точно зная расположение алтаря с табличками основателя клана Цзинь и его ближайших потомков, столов для подношений, курильниц и свеч. За несколько дней до церемонии их с Цзинь Цзысюанем привели в храм и подробно объяснили значение различных свадебных атрибутов, описали последовательность действий от самого первого шага до последнего, а затем для верности несколько раз уточнили, все ли они запомнили. Юноши послушно кивали, но было очевидно, что им до всего этого нет никакого дела. Госпожа Цзинь попросила ответственнее отнестись к происходящему, а Цзинь Гуаншань снисходительно сказал, что лучше оставить их в покое до назначенного часа. Десятки гостей во все глаза наблюдают за тем, как Цзян Чэн и Цзинь Цзысюань неспешно проходят к алтарю и останавливаются перед ним. В тишине храма голос распорядителя брачной церемонии звучит оглушающе громко и до неприятного четко. Он велит Цзян Чэну и Цзинь Цзысюаню опуститься на колени, чтобы совершить обряд поклонения. Благодарить Небеса за милость, позволившую вступить в этот брак, ничто иное, как издевательство, и вместо того, чтобы молиться, Цзян Чэн с чувством проклинает их, радуясь, что люди не могут слышать мысли друг друга, иначе у всех бы завяли уши от его искренности. Свадебный наряд кажется невероятно тяжелым. Он давит на плечи, пригвождая к полу, как будто на Цзян Чэне не привычные три слоя одежды, а все десять или того больше. Что за унижение! Он никогда не был слабаком, но сейчас не может справиться с каким-то платьем. Хорошо еще, что покрывало на голове скрывает его лицо и раздражение, отпечатавшееся на нем, никто не видит. Вместо этого ему приходится держать спину ровно и следить за тем, чтобы в движениях не походить на деревянную куклу. Цзинь Цзысюань на удивление помогает в этом. Он придерживает Цзян Чэна под локоть, когда тот встает на ноги, и никоим образом не показывает, что недоволен его медлительностью. Цзян Чэн благодарен ему за это. В какой-то степени. Однако он не забывает, как Цзинь Цзысюань относится к нему в остальное время. Длинные пальцы берутся за край вуали и неторопливо поднимают ее. С каждым цунем образ Цзинь Цзысюаня становится все более четким. Когда ткань пропадает с лица, явив отделанную медальонами и коралловыми бусинами корону фэнгуань и собранные в сложную прическу волосы, Цзян Чэн поднимает на заклинателя глаза. И кого здесь бояться? Этого мальчишку? Да что он может сделать? Пусть только попробует обойтись с Цзян Чэном грубо, тот треснет его хорошенько и уйдет. Хочется верить, что он и правда будет волен так поступить, но разум не позволяет обмануться. Нельзя, иначе своей необдуманной выходкой он подведет родителей и весь клан Цзян. Нужно принять свою судьбу. Если бы Цзян Чэну было все равно на репутацию клана и свою собственную, он бы не подпустил Цзинь Цзысюаня к себе. Безразличный взгляд Цзинь Цзысюаня оживляется, когда помощник распорядителя подносит чаши с вином. Цзян Чэн выпивает его залпом и почти сразу же ощущает горечь во рту. В горле и желудке разливается неприятное тепло. Цзян Чэн делает над собой усилие, чтобы не поморщиться, и удивляется, что медовое вино настолько отвратительно на вкус. Церемонию завершает очередная молитва, и в оглушительной тишине Цзян Чэн выдыхает. Вот и все. Теперь от Цзинь Цзысюаня ему не отвертеться. Каких-то часов шесть, может, восемь, отведенных на пир, и их брачный союз подтвердится не только клятвами в любви и верности.

***

Цзян Чэн с тоской смотрит на кровать под алым покрывалом и ловит себя на мысли, что теперь его будет воротить от этого цвета. Вся комната словно облита кровью: золотые драпировки сменили на красные, приглушенно горящие фонари изготовлены из красной бумаги, скатерть на столе красная, кувшин и яшмовые чаши обвязаны лентой, тоже красной. Взгляд возвращается к кровати. К ней совершенно не хочется приближаться, точно она ужасный дракон, который в одно мгновение может спалить своим пламенем до самых костей. В общих чертах Цзян Чэн имеет представление о том, что его ждет. Учитель Ван однажды показал ему книгу Хун Цзи, щедро снабженную детализированными иллюстрациями, но Цзян Чэн нашел их омерзительными и полистал страницы только для того, чтобы его оставили в покое и не тыкали в лицо изображениями совокупляющихся мужчин. Несколько десятилетий назад все было иначе. Это сейчас семьи ограничиваются учением, так сказать, на словах, чтобы юные омеги знали, что случается в первый раз. Раньше их полноценно обучали ритуалам «объединения ци». Учителя не просто рассказывали, как овладеть техниками открытия врат во дворец наслаждения, но и поощряли весенние игры между омегами. Считалось, что познав себя и свое тело, омега сможет правильно передать альфе энергию инь, не забрав при этом его энергию ян. В глазах общественности омеги, вступавшие в половые сношения друг с другом, оставались непорочными, потому что бытовало мнение, что именно близость с альфой лишает девственности. Такая практика сохранялась на протяжении не одной тысячи лет, пока о ней не стали говорить как о неуместной, ведь до альфы омеги уже кто-то касался. Вэнь Жохань, вступив в должность Верховного заклинателя, не хотел отменять этот обычай, но под давлением всеобщего совета был вынужден уступить. Увиденного в Хун Цзи явно было недостаточно, поэтому в день, когда Цзян Чэн узнал о свадьбе, Вэй Ин привел его в цветочную лодку. Хозяину заведения пришлось посулить увесистый мешочек монет, чтобы тот позволил им понаблюдать из-за ширмы за клиентами. В том месте никто не заботился о сокрытии своих личностей от окружающих. Смотреть на то, как сливаются в безудержной страсти неизвестные альфа и омега, было дико, но зрелище оказалось настолько захватывающим, что оторваться от него было невозможно. Цзян Чэн впервые вживую увидел, как один мужчина овладевал другим, и тогда он подумал, что это не так противно, как ему казалось сначала. Омега отдавался альфе по сомнительному, но все же согласию, и, похоже, получал от этого удовольствие. Все выглядело предельно просто и понятно. По крайней мере, на первый взгляд. Цзинь Цзысюань стоит позади, близко, хотя и недостаточно, чтобы он мог протянуть руку и коснуться Цзян Чэна. По возне за спиной несложно догадаться, что он останавливается у столика, на котором слуги оставили кувшин и две чаши. Очень предусмотрительно со стороны того, кто распорядился принести это сюда: новобрачные юны, а корень льна, добавленный в вино, легко разожжет в них желание. Возможно, Цзян Чэну следует и самому выпить. Так у него был бы шанс получить хоть какое-то удовольствие от происходящего, однако он не хочет видеть, во что его превратит это мерзкое пойло. Цзинь Цзысюань сам раздевает его. Все это время Цзян Чэн не двигается и старательно глядит в сторону, но его взгляд все равно цепляется за фигуру Цзинь Цзысюаня. Когда Цзян Чэн уже самостоятельно избавляется от белья и остается полностью обнаженным, его кожа покрывается мурашками, и он с трудом справляется с порывом прикрыть руками чресла. В золотых глазах Цзинь Цзысюаня нет плотского интереса, и это одновременно ожидаемо и неожиданно. Цзян Чэн не питает иллюзий, что одним своим видом сможет возбудить его, но разве альфам не все равно, кто перед ними? На миг вспыхивает надежда, что вино не справится со своей задачей и у Цзинь Цзысюаня этой ночью ничего не выйдет. Вряд ли, конечно, ведь подобного рода промашки — дело исключительной удачи, а она, как показали эти месяцы, отвернулась от Цзян Чэна. Цзинь Цзысюань обходит его и останавливается за спиной, некоторое время ничего не предпринимая. «Чего он медлит? — с раздражением думает Цзян Чэн, ощущая на себе пристальный взгляд. — Раздел уже. Мне больше нечего снимать». Внезапное прикосновение к волосам заставляет его вздрогнуть. — Что ты делаешь? — спрашивает Цзян Чэн, оборачиваясь через плечо. — А ты хочешь, чтобы все эти побрякушки впились тебе в макушку? — вопросом на вопрос отвечает Цзинь Цзысюань и вытаскивает из прически первую шпильку. Затем он приступает ко второй, третьей, пока горсть украшений не оказывается на столике рядом с кувшином вина и пустыми чашами. Он старается делать все медленно и аккуратно, но выпутать крючки короны, запутавшиеся в туго сплетенных прядях, не так-то просто. От неосторожного движения становится больно. Цзян Чэн айкает и ударяет Цзинь Цзысюаня в плечо. — Придурок! — Ты должен терпеть, — наставительно говорит Цзинь Цзысюань, вытаскивая очередной крючок. Сколько же их там? — Мне больно! Ты, что, нарочно это делаешь? Цзинь Цзысюань сердито заявляет: — Будь благодарным мне за то, что я трачу свое время и вожусь с тобой. По мне, проще было бы все разом выдрать вместе с волосами, но я не хочу слышать твои вопли. В противовес своим же словам, он действует осторожно. Вряд ли на это повлияли возмущения Цзян Чэна, но, по крайней мере, с него не пытаются снять скальп. В какой-то момент Цзинь Цзысюань облегченно вздыхает и откладывает корону на столик. Кропотливая работа потрепала ему нервы, поэтому, закончив с ней, он заметно расслабляется. Затем ненароком возвращается взглядом к голове Цзян Чэна и мгновенно меняется в лице. — Да чтоб тебя… Цзян Чэн хмыкает. Он тоже предпочел бы обойтись без этой дурацкой прически. Пусть женщины бы об этом заботились, а юношам достаточно простого пучка или хвоста, как у Цзинь Цзысюаня, который теперь расплетает ему волосы. Когда они накрывают плечи и спину Цзян Чэна, Цзинь Цзысюань неловко говорит: — Ты должен лечь. Цзян Чэн тут же падает духом. Он понимает, что отдаться несложно: от него требуется просто лежать с раздвинутыми ногами, а все остальное будет уже на Цзинь Цзысюане. Если кому и предстоит этой ночью трудиться, так это ему. Цзян Чэн вздыхает и заставляет себя собраться. Нужно просто перетерпеть и не думать ни о чем. Развернувшись, он переступает через ворох ткани у своих ног и шагает к кровати. За спиной слышится шелест падающего на пол ханьфу, и тогда попытки приободрить себя едва не обращаются в пыль. Из приоткрытых ставней веет сквозняком, и холод, просочившись внутрь покоев, добирается до кровати, чтобы тронуть невидимыми пальцами голые ступни. Цзян Чэн ерзает, устраиваясь удобнее. Взгляд его блуждает по комнате, избегая останавливаться на Цзинь Цзысюане, но несмотря на усилия, Цзян Чэн все равно видит, как тот выливает немного масла на свои пальцы и растирает его. Цзян Чэн закрывает глаза, словно это может ему чем-то помочь, и вздрагивает, почувствовав руку между своих ягодиц. Масляные пальцы, проникающие внутрь, ощущаются странно, но терпимо. Все движения Цзинь Цзысюаня терпеливые и неторопливые: он растягивает Цзян Чэна тщательно, не жалея времени на подготовку. Его почти хватает на то, чтобы Цзян Чэн смирился со своим положением, как пальцы вдруг пропадают. Сперва он не понимает, в чем дело, но, открыв глаза, замечает, что Цзинь Цзысюань выливает еще немного масла себе на ладонь и распределяет его по всей длине члена. Дыхание замирает в груди, когда головка касается входа и медленно проталкивается внутрь. Боли нет, однако ощущение растягивающихся мышц все равно нельзя назвать приятным, а от знания того, кто нависает над Цзян Чэном, становится только хуже. И отсутствие грубости нисколько не спасает ситуацию. От чужих прикосновений Цзян Чэна начинает мутить. Он запрокидывает голову, силясь справиться с подступившей дурнотой, и вжимается спиной в кровать, чтобы отстраниться, насколько возможно. Цзинь Цзысюань замечает это и убирает руки с его бедер, чтобы упереться кулаками в покрывало. Время растворяется в череде толчков. Кажется, что прошла целая вечность, а на самом деле едва ли больше пары минут. Цзян Чэн поворачивает голову набок и пытается сконцентрироваться на резной перегородке кровати, на причудливом сплетении цветов, вышитых на красном пологе, и на резных балках под потолком, но отвлечься от члена, скользящего между ягодиц, не удается. Ему все это порядком надоело, и он надеется, что еще недолго, еще совсем чуть-чуть и его отпустят. Когда Цзинь Цзысюань начинает чаще поддаваться бедрами, Цзян Чэн стискивает зубы. Движения становятся быстрыми и хаотичными, мышцы на руках Цзинь Цзысюаня напрягаются до предела. В какой-то момент он издает протяжный стон, плотно вжимаясь пахом в ягодицы, затем обмякает и вытаскивает член, но отодвинуться от Цзян Чэна не успевает, потому что тот с силой отталкивает его от себя и рывком подрывается с постели. Плевать на то, как это выглядит со стороны. Плевать, что от неожиданности Цзинь Цзысюань заваливается на бок и ошеломленно наблюдает, как Цзян Чэн подхватывает с пола верхнее одеяние и набегу скрывает под ним свою наготу. Долг перед родителями и кланом он выполнил. На сегодня с него достаточно Цзинь Цзысюаня.

***

Когда Цзян Чэн просыпается утром, то кажется, что у него все неплохо, и это удивительно, учитывая, через что ему вчера выпало пройти. Он встает, умывается, завтракает и, пока слуги готовят его одежду, размышляет о том, что в близости нет ничего особенного. Почему говорят, что без нее трудно жить, что тело, однажды испытав удовольствие, будет жаждать его снова и снова? Какое удовольствие может быть от члена в заднице? Сверху всяк быть приятнее — Цзинь Цзысюаню точно было. Вэй Ин крутится возле его дома, и Цзян Чэн, столкнувшись с ним, тут же закрывает двери, не желая обсуждать вчерашнее. Стук ясно дает понять, что Вэй Ин просто так не отстанет, и потому приходится впустить его. В серых глазах горит немой вопрос. — Нормально, — буркает Цзян Чэн. — И все? — Вэй Ин приподнимает брови. — А что еще ты от меня хочешь услышать? — не понимает Цзян Чэн. — Все прошло быстро и… безболезненно. Как ты и говорил. Вэй Ин заботится о нем, но сейчас Цзян Чэну эта забота не нужна. Он смотрит в обеспокоенное лицо и понимает, что Вэй Ин не верит ему. — Я же сказал, что все в порядке! Цзинь Цзысюань не причинил мне вреда. Вэй Ин с облегчением вздыхает и кладет руку на сердце. — А я-то подумал, он себе лишнего позволил! Когда вы ушли с праздника, я заволновался, что он захочет отыграться на тебе за свое невольничество. С виду-то он — само благородство, а каков на самом деле, кто уж его разберет… Он не договаривает и качает головой. — Не проси рассказать тебе подробности, — Цзян Чэн скрещивает руки на груди. Он не хочет делиться этим даже с Вэй Ином, который знает его, как облупленного. Мучительно неловко от того, что всем гостям известно, что с Цзян Чэном делали в спальне. Перед глазами встают застеленная красным покрывалом постель, стыдная нагота тел и то, как Цзинь Цзысюань двигался между его бедер. От неприятного воспоминания Цзян Чэна передергивает, и он отводит взгляд. — Я бы и не стал просить, хотя меня разрывает от любопытства, — признается Вэй Ин, осматривая Цзян Чэна с головы до ног. — Но раз уж ты говоришь, что все хорошо, значит, так оно и есть. Хорошо… Если близость с человеком, которого навязали в мужья, можно охарактеризовать этим словом, тогда ладно. Пусть будет хорошо. Как бы Цзян Чэн ни старался убедить себя в обратном, отчасти ему повезло. Если бы Цзян Фэнмянь решил пойти на опережение и, вопреки воли Юй Цзыюань, заключил союз не с кланом Цзинь, а с самим Вэнь Жоханем, тот в качестве жениха наверняка предложил бы Вэнь Чао. В сравнении с ним, Цзинь Цзысюань — почти небожитель, избравший путь добродетели, но все же можно было подобрать кого-то менее спесивого.

***

Когда первый снег припорашивает землю и в Ланьлин приходят холода, Цзян Чэн узнает, что его и Цзинь Цзысюаня будет связывать не только брак, но и ребенок. Эта новость потрясает его сильнее прошедшей свадьбы. Лекарь продолжает что-то говорить, но в Цзян Чэне оказывается столько потухших эмоций, что он не может и звука из себя выдавить. Правая ладонь ложится на плоский живот. Ничего. Пусто. Этот ребенок существует только на словах, а поверить в них трудно, хотя разум понимает, что сказанное — чистейшая правда. Это сложно принять. Почти невозможно, и Цзян Чэн пытается втолковать себе, что беременность — закономерный результат того, что двое людей разделили постель. Странно, но у него и мысли не возникло, что он сразу же понесет от Цзинь Цзысюаня. Не у всех пар с первого раза получается, вот и здесь не было уверенности, что одной ночи будет достаточно. Проклятый ребенок. Проклятый Цзинь Цзысюань. Проклятый его клан, его дворец и город. Цзян Чэн сжимает в кулак руку, покоящуюся на животе. Он не готов стать родителем, несмотря на то, что у многих его ровесников уже есть дети. За пару месяцев он немного свыкся с тем, где живет и с кем. Самым важным было сделать свое пребывание в Башне Золотого Карпа как можно более безболезненным, и до сегодняшнего дня это вполне удавалось. К тому же госпожа Цзинь и Цзинь Гуаншань всячески старались в этом помочь — только Цзинь Цзысюань продолжал воротить от Цзян Чэна нос, а тот отвечал тем же. По всем законам они принадлежат друг другу, однако ни одного из них такая истина не устраивает. Теперь будет устраивать еще меньше. Стоит лекарю сообщить госпоже Цзинь о положении Цзян Чэна, как та немедленно извещает об этом всю семью. Вместе с Цзинь Гуаншанем она радуется будущему внуку, а вот Цзинь Цзысюань белеет, как падающий за окнами снег. Цзян Чэн видит, что ему трудно поверить в предстоящее отцовство, и злорадствует, что не он один лишился покровительства Небес. Или ребенок, напротив, является проявлением их расположения? Кто знает. Пусть в каком-нибудь другом доме так считают. В честь этого события клан Цзинь устраивает пиршество едва ли менее грандиозное, чем было на свадьбе. Перед глазами мелькают разноцветные пятна праздничных нарядов, со всех сторон доносятся голоса и звонкий смех, который разбивается о стены Зала Несравненной Изящности. Людей так много, что становится нечем дышать. Цзян Чэну не нравится быть в центре внимания, осознавать, что гости в курсе его положения и того, каким образом он в него попал. Должно быть, в их глазах то, что он омега, делает его лишь сосудом, который нужно наполнить, чтобы он выполнял единственную свою функцию. Цзян Чэн оттягивает ворот белой нижней рубашки и жестом подзывает к себе слугу с подносом. Одной пиалы оказывается недостаточно, чтобы утолить жажду, и он велит наполнить ее снова. Время тянется невыносимо медленно, отчего в пору волком выть. Скучающий взгляд блуждает по залу, и только один гость привлекает внимание: просто потому, что поразительно высокую фигуру в толпе сложно не заметить. Не Минцзюэ о чем-то беседует с Цзян Фэнмянем, который внимательно его слушает и время от времени согласно кивает. Не Гуанъяо, держащий Не Минцзюэ под руку, почти не вступает в разговор, зато за его развитием следит очень пристально, как будто от него зависит его судьба. Не Гуанъяо выдали за Не Минцзюэ, когда ему исполнилось восемнадцать. Весь заклинательский мир тогда увлеченно обсуждал очевидно неравный союз. Люди терялись в догадках, не понимая, как Не Минцзюэ согласился жениться на омеге низкого происхождения. К тому же, всем было известно о его неприязни к Цзинь Гуаншаню, и никто представить не мог, что их кланы однажды породнятся. Разговоры об этом долго не утихали, заклинатели тыкали пальцами в Не Гуанъяо и говорили, что от проституток и их выблядков ничего хорошего ждать не стоит. Видимо, таким образом они утешали себя и своих отпрысков, которым не удалось войти во влиятельную семью. Цзян Чэн глубоко вздыхает и поводит затекшими плечами. От сидячей позы по пояснице растекается ноющая боль, от духоты хочется спать, а от смешавшихся запахов начинает кружиться голова. Он поднимается из-за стола, намереваясь размять ноги и подышать воздухом, и вздрагивает, когда слышит тягучий голос Цзинь Цзысюаня. — Куда это ты? — в руках у него чаша с вином, не первая за вечер, и все же назвать его пьяным язык не поворачивается. — Хочу пройтись, — через плечо бросает Цзян Чэн. Цзинь Цзысюань безразлично хмыкает и делает небольшой глоток. — Только недолго. Празднование в самом разгаре. Супругу наследника ордена Ланьлин Цзинь не пристало оставлять своих гостей без внимания. — Они не мои. Я их сюда не звал, — раздражается Цзян Чэн, не пытаясь говорить тише. — Пока меня не будет, с ними ничего не случится. Он ловко проскальзывает между мужчинами и женщинами, попутно кивая им в знак приветствия, отпихивает от себя энергичного Вэй Ина, зовущего в компанию Не Хуайсана, и устремляется на улицу. Холодный ветер упруго бьет в лицо, треплет полы ханьфу невидимыми пальцами и поднимается вверх, к груди, чтобы коснуться пышных лепестков пиона, вышитых на шелковой ткани. Цзян Чэн приподнимает подбородок, подставляя щеки морозу, и впервые за вечер свободно вздыхает. Голова абсолютно пустая, раздражение, наполнявшее его минуту назад, испаряется, и чем дальше оказывается дворец, тем легче переносится всеобщее веселье. Деревянная дорожка приводит к небольшой беседке. Она расположена в укромном месте, и это удачно, потому что зорким стражам негде нести свой пост, а, значит, и следить за Цзян Чэном им не удастся. Он проходит в беседку и останавливается у перил, за которыми виднеются темные очертания голых деревьев и каменных композиций. Ушей касается шорох ветра, и Цзян Чэн находит его приятнее сотни голосов, что превратили зал в разрываемый жужжащий улей. Кто-то останавливается на пороге. Цзян Чэн не слышал шагов, но на интуитивном уровне почувствовал, что больше не один. Он оборачивается, ожидая увидеть кого угодно, только не кротко улыбающегося Лань Сичэня. — Прошу прощения, я не помешаю вам? Цзян Чэн качает головой. Когда он покидал зал, им движело желание побыть в одиночестве, но прогонять Лань Сичэня он не собирается, понимая, что в противном случае проявит грубость. Лань Сичэнь медлит, стоя под аркой, затем все же проходит в беседку и становится рядом. Между ним и Цзян Чэном повисает молчание, и оно не такое неловкое, какое могло бы быть. Лань Сичэнь украдкой оглядывает Цзян Чэна, и тот замечает внимание к себе исключительно потому, что сам делает то же самое. — Не смею вам указывать, молодой господин Цзинь, но вам стоило взять плащ, чтобы не простудиться, — мирно говорит Лань Сичэнь. — Ваше беспокойство излишне. Мне не холодно. Едва Цзян Чэн успевает это произнести, как сильный порыв ветра толкает его в грудь. Тело покрывается мурашками, а кожа на неприкрытых руках белеет. Цзян Чэн прячет их в длинных рукавах праздничных одежд и на пару мгновений закрывает глаза, силясь справиться с дрожью. Когда он открывает их, на его плечах появляется неожиданная тяжесть. Плащ с широким меховым воротником укутывает его, подобно одеялу. В недоумении Цзян Чэн поворачивает голову и оказывается лицом к лицу с невозмутимым Лань Сичэнем, который жестом предупреждает любые его слова. — Не стоит. Цзян Чэн усмехается. — Я не собирался вас благодарить, — говорит он так просто, что губы Лань Сичэня трогает улыбка. — Хотел лишь указать на то, что ваша забота неуместна. — Отчего же? — Лань Сичэнь удивленно вскидывает брови. — Разве я позволил себе сделать что-то предрассудительное? — Другие расценили бы этот жест именно так, — отвечает Цзян Чэн и, вопреки сказанному, плотнее запахивает плащ. От него тянет тонким, сладковатым ароматом сандала, и, принюхавшись, Цзян Чэн ловит себя на мысли, что этот запах совершенно не подходит Лань Сичэню. — А вы? Цзян Чэн поднимает на него рассеянный взгляд. — Не знаю, — пожимает он плечами. — Я бы не стал о таком задумываться. Людям даже повод не всегда нужен, чтобы начать болтать. Они сочинили бы какую-нибудь нелепицу и пустили бы ее по свету. Злые языки только на это и годятся. — Стало быть, мне очень повезло, — говорит Лань Сичэнь. — Полагаю, вы никому не станете рассказывать о моем своевольстве. Конечно, не станет, он же не полный дурак. Цзинь Гуаншань и госпожа Цзинь определенно не будут в восторге, если узнают о поступке Лань Сичэня и о том, что Цзян Чэн ему не препятствовал. Они вновь смотрят вдаль, погрузившись в тишину. Умиротворение, исходящее от Лань Сичэня, постепенно передается Цзян Чэну, и чем-то это напоминает обмен духовными силами в условиях крайней нужды. Что-то вытягивает из него все эмоции и вместо них помещает в голову безмятежность. Становится все равно и на ребенка, и на Цзинь Цзысюаня, и на злосчастный праздник. Пожалуй, именно этого и не хватало Цзян Чэну. С тех пор, как он узнал о своей беременности, каждое утро начиналось с тягостных мыслей, преследовавших его весь день. Ночь приносила облегчение, а утром мысли возвращались. Душа жаждала хотя бы минуты покоя, и Цзян Чэн неожиданно обрел его в холодной беседке в обществе совершенно постороннего человека. Он продолжает молчать, время от времени поглядывая на неподвижного Лань Сичэня. Ветер развевает его длинные волосы и ленту, повязанную на лбу. От мороза щеки и нос чуть покраснели. — Вы хотите что-то спросить, молодой господин Цзинь? — тихо произносит Лань Сичэнь, не поворачивая головы. «Вовсе нет», — думает Цзян Чэн, а вслух выпаливает: — Почему вы не женились? — глаза застигнутого врасплох Лань Сичэня округляются, заставляя торопливо добавить. — Простите, мне не следовало о таком спрашивать. — Прошу вас, не нужно извинений, — Лань Сичэнь не выглядит сколько-нибудь задетым. — Я понимаю, что тема брака для вас сейчас весьма… животрепещущая. И, — он смущенно опускает взгляд, — мне уже задавали этот вопрос. Моя неспешность не могла не озадачить окружающих в особенности из-за статуса первого наследника ордена и достигнутого мною возраста. С каждым годом любопытствующих все больше, а уходить от ответа все тяжелее. — Я не настаиваю на нем, — предупреждает Цзян Чэн, но Лань Сичэнь все равно говорит: — Должно быть, все дело в воспитании, данном мне дядей. Он всегда придерживался мнения, что браки по договоренности без искреннего желания с обеих сторон неприемлемы. Цзян Чэн насмешливо хмыкает. — Учитывая общепринятый порядок вещей, такая политика не слишком уж выгодная. На пять великих кланов теперь приходится всего две незамужние омеги, и неизвестно, захочет ли Вэнь Жохань отдать их кому-либо. Кажется, он полностью разделяет мнение вашего дяди. Хотя в кланах помельче недостатка в омегах нет. Цзян Чэн считает Лань Сичэня счастливчиком. Ему двадцать три года, но он по-прежнему свободен и, возможно, еще долго останется таковым. Его ни к чему не принуждают, дают возможность выбирать, что делать со своей жизнью и с кем ее связывать, и связывать ли вообще. Цзян Чэну недавно исполнилось восемнадцать, а у него уже есть муж и скоро появится ребенок. — Разве они неправы? — спрашивает Лань Сичэнь, обойдя вниманием последние слова Цзян Чэна. — Так много жизней сломано из-за решений родителей, которые убеждены, что знают лучше собственных детей, что может сделать их счастливыми… — Никто не руководствуется этим, — качает головой Цзян Чэн. — Главное — благополучие ордена и клана. Каждый член семьи должен делать то, что от него требуется. Взгляд Лань Сичэня становится задумчивым. — Странно. — Что именно? — Это не ваши слова. Я уверен, что вы совсем так не думаете. — А какая разница, что я думаю? — вздыхает Цзян Чэн. — Меня не спрашивали, но я поступил так, как должен был. Брак — моя обязанность как сына главы клана. Будь вы на моем месте, тоже подчинились бы. — Здесь мне нечего вам противопоставить, — легко сдается Лань Сичэнь. — Реши мой дядя изменить себе, я бы исполнил его волю. — Вот видите, — выгибает бровь Цзян Чэн, не удивившись сказанному. — По-другому и быть не могло, если вы, конечно, не Вэй Усянь. Он сбежал бы, куда глаза глядят, лишь бы и дальше прыгать да порхать. Ему тоже хотелось бы поступить так безрассудно: убежать очень далеко, скрыться ото всех в самом неприметном уголке империи, чтобы ни одна живая душа не отыскала его. Эти мысли вызывают у Цзян Чэна досаду. Он был не в силах что-либо изменить, а сейчас и подавно. Лань Сичэнь замечает смену настроения и предлагает вернуться обратно в зал. Цзян Чэн передает ему плащ, жалея, что вынужден расставаться с его теплом, но идти в таком виде через всю резиденцию нельзя — это породит ненужные разговоры. До дворца Цзян Чэн добирается в одиночестве: Лань Сичэнь не пошел с ним — тоже понимал, что если их заметят вместе, слухов будет не избежать. Внутри все еще слышны разговоры, однако теперь гости ведут беседы за столами. Вино, щедро предлагаемое слугами, дало о себе знать, и особенно это заметно по Цзинь Гуаншаню. Подле госпожи Цзинь, наблюдающей за тщетными попытками своего мужа сохранить видимость трезвости, появляется Цзинь Цзысюань. Он склоняется к ней и принимается что-то шептать на ухо. С каждым его словом лицо госпожи Цзинь светлеет, и в конце концов она кивает. Цзинь Цзысюань трясет Цзинь Гуаншаня за плечо, пока тот не вздрагивает и не открывает глаза, и тянет его наверх, помогая подняться. После того, как они выходят из зала, госпожа Цзинь привлекает внимание гостей и объявляет об окончании вечера. Заклинатели неторопливо направляются к высоким резным дверям, а перед Цзян Чэном, который тоже собирался вернуться к себе, неожиданно возникает светящееся радостью лицо младшей сестры. — Брат, отец разговаривал с главой ордена Вэнь, — голос Цзян Яньли дрожит от волнения и восторга. — Верховный заклинатель просил моей руки для своего племянника Вэнь Нина, и отец дал согласие! Весной я отбываю в Цишань! Цзян Чэн на ее слова рассеянно кивает, не зная, как относиться к этой новости. С одной стороны он рад за Цзян Яньли, но в то же время он чувствует зависть. Через пару дней Цзян Чэн не встает с кровати, чтобы проводить родителей и брата с сестрой в Юньмэн. Его безрассудство в первый вечер не прошло бесследно: тело бьет озноб, вынуждает сильнее кутаться в одеяло. Цзян Чэн послал бы за лекарем, но у него едва хватает сил на то, чтобы пошевелить пальцем. Он пытается уснуть в надежде, что как-нибудь полегчает и без постороннего вмешательства. Находясь в полудреме, он с трудом различает голоса, сливающиеся в противный шум, что давит на уши. Кажется, среди присутствующих есть госпожа Цзинь и Цзинь Цзысюань. Какое-то время до Цзян Чэна доносится разговор, состоящий из неразборчивых фраз, а потом все звуки резко сменяются тишиной. Похоже, он снова впал в беспамятство, потому что в следующее его пробуждение в комнате оказывается совсем темно. Преодолевая ломоту в суставах, Цзян Чэн переворачивается на бок и застывает в удивлении, обнаружив на другой половине кровати спящего Цзинь Цзысюаня. Его присутствие в этих покоях — абсолютно точно происки госпожи Цзинь, ведь по собственной воле Цзинь Цзысюань ни за что бы не пришел сюда. Вряд ли что-то изменится, если насильно сталкивать их лбами, но госпожа Цзинь, по всей видимости, придерживается иного мнения.

***

Устоявшееся мнение, что орден Ланьлин Цзинь — сборище бездарностей, терпит крах, когда дворцовый лекарь Линь Вэньян ставит Цзян Чэна на ноги за очень короткий срок. Чувствуя себя здоровым, он напрягает мышцы, радуясь тому, как послушно они отзываются, и, наконец, решает выйти из своих комнат, чтобы позавтракать с госпожой Цзинь. Ее дом отличается ото всех других строений резиденции. Убранство внутри изящное, но вместе с тем достаточно простое, что не вяжется с характером хозяйки. Взгляд Цзян Чэна скользит по мебели из светлого дерева и нежно-желтым драпировкам, по напольным вазам и искусным ширмам. Расписные птицы на них выполнены рукой талантливого мастера и выглядят почти живыми, отчего создается впечатление, что они вот-вот взмахнут крыльями и выпорхнут в окно. Осенью у них был шанс, но не теперь, когда в Ланьлин пришла зима и окна наглухо закрыты. Цзян Чэн с почтением кланяется госпоже Цзинь, и она, ответив ему приветливым кивком и ласковой улыбкой, жестом приглашает присоединиться к трапезе. Во время завтрака разговаривает в основном госпожа Цзинь, хотя Цзян Чэн старается поддерживать вежливую беседу. Возможно, он проявлял бы больше усердия, если бы не вопросы о ребенке, на которые не хочется отвечать. Но одна неприятная тема сменяется другой, и тогда его охватывает раздражение. — А-Сюань практически не отходил от тебя во время болезни, — довольно улыбается госпожа Цзинь. — Тебе очень повезло иметь такого внимательного мужа. Многие девушки и юноши мечтали выйти за него, но именно ваш союз был угоден Небесам. — Ваш брак с главой ордена тоже был угоден Небесам? — не удержавшись от колкости, спрашивает Цзян Чэн. Он ждет, что госпожа Цзинь возмутится, однако та не спешит указать ему на невежество, хотя от ее улыбки не остается и следа. — Прогнозы астрологов это подтвердили, — сухо отвечает она. — Как и скорое рождение А-Сюаня. В очередной раз Цзян Чэн убеждается в том, что игры Небес до невозможного странные. Он тоже был зачат сразу после свадьбы, но счастья его родителям это не принесло. У них с Цзинь Цзысюанем вышло так же. Разве это значит, что они подходят друг другу? Цзян Чэн в этом очень сомневается.

***

Раньше в Пристани Лотоса Цзян Чэн чувствовал себя свободно. В детстве, когда он маленьким мальчиком бегал с Вэй Ином по просторным залам, все казалось простым. Голову занимали мысли о том, как бы поскорее выйти из-под надзора наставника и умчаться к воде, усеянной нежными розовыми цветками, чтобы плавать с другими мальчишками, соревнуясь в выносливости, и прятаться от Цзян Яньли, которую они в силу возраста и ребяческих убеждений не хотели принимать в свою компанию. Несмотря на то, что эти моменты омрачались отстраненностью отца и придирками матери, Цзян Чэн был вполне счастлив. Разум сглаживал острые углы, поэтому многое осталось лишь смазанными воспоминаниями, в правдивости которых Цзян Чэн иногда был не до конца уверен. Теперь родные стены словно стали враждебны к нему. Цзян Чэну не по душе находиться в Ланьлине, среди золота и пионов, в обществе новой семьи, но и в Юньмэне не лучше. Пристань Лотоса внезапно перестала быть местом, которое он знал, хотя все здесь выглядит по-прежнему. Вокруг Юй Цзыюань черным туманом клубится недовольство, когда Цзян Чэн входит в приемный зал. Иньчжу стоит за ее левым плечом и внимательно наблюдает своими узкими глазами за тем, как он пересекает помещение. — Зачем ты приехал? — ледяным тоном спрашивает Юй Цзыюань. — Мы виделись только месяц назад. Вряд ли ты успел соскучиться по нам за это время. Цзян Чэн опускает голову и прячет глаза. Ему не нравится тон матери, потому что он ясно дает понять, что его не рады видеть. — Я хотел повидаться с Вэй Ином и мэймэй. — Ты зря потратил время на дорогу, — говорит Юй Цзыюань с резного трона, который обычно занимал Цзян Фэнмянь. — Вэй Ин в Облачных Глубинах вместе с главой ордена, а твоя сестра еще неделю назад отправилась в Безночный Город. Цзян Чэна эта новость удивляет. Никого нет? Ради чего тогда он летел? — Разве она не должна была ехать весной? — Мы решили не тянуть с этим, — объясняет Юй Цзыюань. — Чем раньше она привыкнет к своему жениху, тем легче будет им в браке. «А мне такого не позволили», — думает Цзян Чэн. — Переночуй здесь, а завтра возвращайся в Ланьлин. Твое место там, где твой муж, — припечатывает Юй Цзыюань и поднимается на ноги. Иньчжу молчаливой тенью следует за ней. — Ты должен быть при нем. В этот момент Цзян Чэну до безумия хочется развернуться, вскочить на меч и больше никогда не видеть Юньмэн. Уже в своей старой комнате он прижимается спиной к двери и позволяет чувствам взять над собой верх. Рука сминает ненавистный пион на желтой ткани — проклятое клеймо, символ принадлежности Цзинь Цзысюаню, то, что навсегда вырвало его из лона родной семьи. Где Вэй Ин, когда он так нужен? Что у них с Цзян Фэнмянем за дела в Облачных Глубинах? На робкий голос слуги, приглашающего его на ужин с Юй Цзыюань, Цзян Чэн не отзывается и той же ночью, никого не предупредив, улетает обратно в Шаньдун.