Non progrĕdi est regrĕdi

      Count Your Blessings — Mattiel

             Итак, чтобы полностью показать, насколько импульсивные поступки Эйлин были не лучшей ее стороной, стоит начать с самого утра этого безумного денька.       Чуть не раздолбасив будильник той подушкой, что она вчера голову закрывала перед сном, Блэр, с десятой попытки просунув ноги в тапочки, пошлепала на кухню, чуть не уронив себе на голову чистый стакан — потому что ставить надо посуду с вечера на полки ровно — наливает в тот воды.       Рутина, стабильность и вытекающая из нее скука. Одновременно и приносящая покой нервной системе, ведь уже известно, что будет дальше и раздражающая известность этих событий без возможности устроить некую авантюру.       Все утро состояло из незавершенных катастроф: едва не разбитый будильник, чуть не разлетевшийся любимый и единственный стакан, едва не забытая сумка со всеми материалами для семиклассников, так и оставшийся висеть на крючке шарф, ключи, за которыми ей пришлось забегать обратно.       Обязательно перед тем, как выбежать из квартиры окончательно, посмотрела в зеркало — не сказать, что она верила в приметы, она соблюдать их соблюдала — и наконец едва не кубарем полетела с лестницы, столкнувшись с нерадивым соседом, что был также неловок, как и она временами.       Блэр задавалась который раз вопросом о том, что на нее нашло такого, что рассеянность пробивала потолок обычных показателей, а любое понятие сосредоточенности или концентрации покинуло страну.       Возможно, только возможно, дело было в том, что она время от времени — читаем между строк, что каждую секунду — думала о том враче, что лечил ее. О том, кому она думала написать.       Это настолько тяготило, что Эйлин позволила мыслям выбить ее из колеи. Она спустила и детские шалости на уроках, и болтовню. Раздала контрольные и вышла к черту из кабинета, совершенно не заботясь о том, что ее ученики просто спишут.       В целом, так даже лучше. В конце концов, ей меньше усилий прикладывать, когда будет проверять.       А пока, стоя в коридоре и глядя на серые деревья, покрытые вечно зеленым мхом, она достает мобильный, наконец отправив это жалкое сообщение, которое совершенно точно звучало как подброшенная записка учителю, в которого влюблена половина школы, очередной ученицей-фанаткой из старших классов.       На предложение сходить в бар ей приходит положительный ответ и Блэр едва не прыгает от восторга и предвкушения.       Она однозначно сошла с ума.       Скоро сочельник.

***

      Возвращаясь с работы, Эйлин осматривала город, который, как и всегда, преобразился. Украшенный, весь светящийся и такой оживший, что даже привычная серость их зимы не ощущалась так остро, не угнетала темными, влажными фасадами старых зданий особенно исторической части города, в которой проживала Блэр.              До Рождества было приблизительно часов девять, так что каждый из жителей, независимо от собственной веры в Бога и тяги к христианству, следовал примеру остальных, развешивая ветви хвои на перила, заворачивая в причудливые формы гирлянды на елке, вешая над входом омелу, лишь бы подразнить своих друзей, что не могли давно признаться друг другу в чувствах.              Блэр шла по этим пропитанным счастливым предвкушением праздника улицам, глядя на снующих тут и там в подготовке к выходным людям с улыбкой на лице и задавалась вопросом, будет ли и на ее улице праздник? В квартире? Стоит ли потратить остатки своих накоплений на парочку гирлянд, искусственных веток и елочных игрушек?              В голове проносятся сцены, когда коллекторы приходили в ее квартиру. Она вспоминает и отмахивается от этой затеи.              Потому что в сознании все еще свежи те отчаяние и страх, что ее лишат последнего, что у нее есть. Что из нее вытрясут последние копейки из карманов за неуплату долгов.              Что она заняла у кого-то слишком крупного в районе, что за ней придут с оружием, что выбивать деньги будут с помощью ее органов.              Потому что Эйлин Блэр чертовски любила жизнь. Она обожала жить, чувствовать, несмотря на последние сомнения в умении это делать, проживать каждый момент своей короткой жизни. Она любила скоротечность времени, хоть вынужденно, но полюбила серость их климата, любила саму себя, порой неуклюжую, но веселую, твердую по жизни, но мягкую во взаимоотношениях, постоянно тянущуюся к свету.              Она знала, что станет своего рода Икаром. Рано или поздно ее постигнет та же участь, но, боже, как же Эйлин любила жить.              Поэтому вся эта история с долгами, безусловно, осталась черным пятном в ее памяти.              В ушах порой проносились каждый раз вместе с очередным «мисс Блэр» удары в дверь тех громоздких сотрудников банка, что собирали весь этаж, а затем и подъезд, пока она испуганно смотрела в зрачок двери и сдерживала панически накрывающий ее страх, застревающий в горле. Она, признаться честно, совершенно не знала, что делать. Потом дрожащими руками глотала успокоительное и пережидала, молясь, чтобы не пришло постановление на полный сбор ее имущества или еще что-то в этом духе.              Блэр не разбиралась в законах от слова совсем и всех этих процессов не знала. Знала, что деньги надо было добывать и только тем и забывалась в бесконечной текучке попыток взять долг, чтобы закрыть долг.              Эйлин была по уши в, не литературно выражаясь, дерьме и она, к сожалению или счастью, это знала.              Конечно, это было тогда. Сейчас, прямо здесь и сейчас, у нее был даже некий запас, но явно не для того, чтобы она покупала украшения к Рождеству. Может, съездит в родной дом и отметит там.              Также быстро и отказалась от этой затеи. Эйлин знала, что замерзнет там в первые десять минут и никакой алкоголь отогреться в промозглость шотландского моросящего дождя с ветром не поможет.              Но каждый раз, когда к ней лично кто-либо обращался по фамилии, она слышала голос лишь коллекторов. Когда она ходила уже который день с голодным желудком, шлифуя лишь жидкостью да таблетками, периодически чувствуя небезызвестные спазмы, когда спала по четыре часа, бегая с работы на работу, чтобы хоть что-то закрыть.              Блэр продержалась в таком темпе тогда месяц.              Она помнила, как рассказывала в один из визитов доктора Каллена в ее палату, по какой именно причине и каким именно способом довела себя до такого физического состояния. Помнила, что началось все с его ненавязчивого и очень аккуратного вопроса о том, как дела на работе или что-то вроде того, Блэр уже не могла воспроизвести в точности, но отчетливо помнила какую-то странную печать горя на его лице.              Доктор Карлайл Каллен славился своей эмпатией к каждому живому существу на планете, стараясь помочь всем и каждому. Ей об этом прожужжали уши медсестры, которые ставили капельницы ей в первую неделю, ей говорили об этом интерны, которые проходили свою практику у Каллена, казалось каждый стремился рассказать Эйлин о том, каков ее лечащий врач и как ей с ним повезло.              Она не стремилась спорить с этим, лишь наблюдая и замечая, как он рвется оказать поддержку каждому.              Поэтому, она поступила крайне подло, но рассказала ему о том, что у нее было в жизни. Детально расписала собственный ужас от прихода сотрудников банка, рассказала о том, как хотелось часто есть, о том, что порой перед ней стоял выбор: купить продуктов на вечер и наконец поесть и после скатиться в истерику или остаться голодной, но зато спокойно проспать положенные четыре часа перед ночной сменой на другой работе.              Поэтому для Блэр не было сложной задачей догадаться о внезапно оказавшемся оплаченным больничном, о внезапной премии для учителя месяца. Но, признаться честно, это ее угнетало. Эйлин Блэр чувствовала, как ее горло сжимает чувство вины, осознание, что она использовала деньги самого бескорыстного и открытого человека к ней, чтобы выжить.              И теперь она написала ему с предложением сходить сегодня в бар. Вечером, в бар, на те деньги, которые остались после внезапных выплат для нее.              Эйлин хотела удавиться подушкой.              Она быстрым шагом поднимается по лестнице в свою квартирку, оставляя вещи валяться на полу и падает на кровать, дерясь с пуховым одеялом.              Она поступала как самая настоящая гнида. Просто использовала человека в собственных интересах. Безжалостно и не руководствуясь его чувствами, действуя лишь из своих эгоистичных побуждений.              Собираться идти совершенно расхотелось.              Эйлин вообще на секунду допустила тот факт, чтобы написать ему с просьбой об отмене, рассыпавшись в тысяче извинений, одно из которых было связано с грядущей встречей, а девятьсот девяносто девять других о ее гнилых сторонах, которые проявлялись уже не раз, и не два относительно Каллена.              Блэр допустила, что справится сама.              Но он же просил!..              Кое-как она заставляет себя подняться с кровати, посмотрев на тот бедлам, что она учудила своей возней на своей голове, отправилась с пыхтением в душ. Забыла, что у них авария в стояке и получила заряд бодрости ледяной воды, заверещав на кажется, весь подъезд.              Ей нужен тот, кто даст совет. Обычно, у других людей были друзья, но у Блэр были с этим проблемы, как и с любым поддерживанием межличностных отношений, так что ей нужен был друг.              Заткнув собственную совесть, орущую, как оглашенная, о том, что она использует чужую доброту, прикрываясь своим положением, игнорирует тот факт, что друзья у нее долго не держались по следующим причинам:              а) Эйлин часто не видела смысла поддерживать их связь;       б) Блэр обладала слишком невыносимым характером, к которому никто не хотел привыкать;       в) она была порой настолько самодостаточна, что намеренно игнорировала попытки других с ней поладить.              А еще она знала, что она просто невыносимая дура, которая плохо разбиралась в собственных чувствах и зачастую выдавала желаемое за действительное.              В общем и целом, это было с каждым хоть раз, а потому она снова игнорировала собственное чувство вины.              Которое, кстати, напоминало ей, что дело даже не в друзьях, ведь с семьей, а особенно с бабушкой Розеттой она тоже не поддерживала взаимоотношений!              И тут у Блэр все же дрогнули руки, и стрелка дошла аж кривой прямой до виска.              И только стены квартиры Эйлин Блэр знают, каких усилий ей стоило не разрыдаться в этих стенах, потому что она снова запуталась в собственных чувствах и в том, каких из них навязаны ее виной, общественными ожиданиями, а какие были истинными.              

***

      Карлайл Каллен был человеком сострадательным и об этом знала каждая живая душа, хоть раз слышавшая это имя в высказывании кого бы то ни было.              Он, казалось, возвел в абсолют такое качество, как сопереживание и его эмпатия, в отличии от многих людей, была его оружием, а не проблемой номер один по жизни.              Для доктора Каллена, оставившего свой след во многих областных больницах, без преувеличения жизнь имела смысл лишь в том, чтобы помогать нуждающимся и спасать отчаявшихся и сбившихся с пути.              По их собственному желанию, конечно.              Именно поэтому он не устанавливал никакой связи с как словно в воду канувшей Эйлин Блэр после ее выписки.              Более того, когда посреди смены на его телефон пришло уведомление о входящем сообщении, он был крайне удивлен.              В его представлении Эйлин была настолько замкнутой в собственных чувствах и закрытой девушкой, скрывшей любое проявление чего-то искреннего за фасадом тех чувств и эмоций, мыслей и реакций, которые от нее ожидали все вокруг, что просьба о походе в бар после проявленной ею слабостью перед ним, независимо от их ролей в ту секунду, была чем-то из разряда необъяснимого.              Ему отнюдь не нужен был многовековой опыт в чтении людей, чтобы увидеть в своем же пациенте собственное отражение.              И потому, перед тем, как зайти в очередную палату, Каллен пишет короткое согласие с указанием, чтобы она выбирала все на свой вкус и цвет и не волновалась о том, что ему может не понравится: ведь, если она была так похожа на него, то уже точно перепробовала десятки вариантов мест, задаваясь вопросом, что незнакомому человеку понравится больше: ресторан с заоблачными ценами или захудалый бар у дороги.              Каллен точно знал, что первый вариант для Блэр недоступен ввиду ее материального положения, несмотря на то, что он и так постарался ненавязчиво оказать ей поддержку — лишь бы она не свалилась от переусердства снова прямо ему в приемную, — но и был уверен в том, что выбор Эйлин будет достойным.              А после, сжав телефон в руке на секунду, включает беззвучный, складывая его и убирая в халат.              В конце концов, впереди еще как минимум четыре часа дежурства, а то и больше, и пациенты ждать не будут.              В отличии от Эйлин Блэр.              Которая была готова и собрана с иголочки за три часа до согласованного времени.              Она так боялась опоздать и не успеть, думая, что будет переделывать каждое совершенное действие в отношении собственного внешнего вида — собственно говоря, так и было, — что едва ли не до фанатизма довела свое лицо.              Боже, она даже на человека не была похожа с этим макияжем. Чисто на куклу с телевизора!              Блэр срывает с себя уже надетое пальто, бросает сумку, которая досталась ей в наследство от матери и бежит в ванную, маниакально стирая с себя всю косметику.              Усталое лицо с уже навеки вечные засевшими под глазами мешками, через тонкую кожу которых проглядывались сосуды, уставилось в отражение. По щекам, только-только ставшими чуть более отъетыми, чем у скелета из кабинета биологии, стекали мутные капли с оставшимися следами от пудры.              О, Эйлин, такой видок врачу зайдет куда больше. Как минимум, проявит профессиональное внимание в отношении к рациону и режиму сна. Не забудь его начальнику доложить о том, что он работает сверхурочно и пусть выплатит премию. О, а еще чек на твое имя за выезд из больницы. Не на вызов официальный, но по факту то он и есть.              Так ведь, Блэр?              С тяжелым вздохом она прикрывает глаза, потирая их и надавливая на глазные яблоки до россыпи созвездия Орион перед глазами. Считает вслух каждые четыре секунды, втягивая воздух, задерживая дыхание, выдыхая и снова задерживая. И так по кругу, пока навязчивость негативных ощущений не отходит на второй план. В конце концов, она была так рада этому буквально сутки, так куда же делся ее весь настрой?              Впрочем, долго она пялится на саму себя не стала. Как создала проблему, так и решила. И несмотря на собственный начавший развиваться алкоголизм, наливает бокал за здравие, включает что-то из разряда мирно позитивного, чтобы еще и не заставило содрогнуться от воспоминаний и начинает сборы заново.              Не зря же в этот особенный день у нее работа всего лишь до обеда с этими треклятыми детьми?!              У нее точно не будет потомства.              

***

      И все же, в восемь вечера, по струнке стоя у входа в плюс-минус престижное заведение даже не на самом отшибе города — на самом деле, оно было в десяти минутах ходьбы от больницы и проходило отбор по сотне пунктов — Эйлин смотрела на дорогу, топчась на месте.              Ну либо ты красивая и в пальто, но замерзнешь без движения, либо укутанный снеговик, зато в тепле! Зимой в моду не играем, говорили они, ровно до того момента, когда надо хоть как-то выглядеть получше, чем полумертвая на больничной койке.              Или, коротко говоря, у Блэр был пунктик на то, чтобы вывести то самое первое впечатление о себе из сознания Каллена, перебив хорошим видом и выглаженной одеждой.              И что-то ей подсказывало, что последнее, что врача волновало после двенадцатичасовой смены в приемной больницы, наблюдении всех «красот» человеческого состояния, отклонившегося от нормы было то, как была она одета с точки зрения моды нулевых.              Но как будто ее это остановит. Не на ту напали!              Снова повернувшись вокруг своей оси, Блэр подносит ладони в однозначно раритетных с точки зрения коллекционеров древностей перчатках, приподнимая их у запястья и задувая внутрь теплый воздух, когда в поле ее зрения появляется такая долгожданная и знакомая фигура.              Ладно, чего таить, она не узнала Каллена без халата. Его амплуа врача настолько въелось в сознание Блэр, что отделить одно от другого было сложно. Честно говоря, Эйлин даже задумалась о том, как он ест? Почему-то в ее голове была лишь картинка того, как он нарезает мясо скальпелями вместо вилки и ножа и с него, наколов, и ест.              О-о нет, мороз в голову ударил, точно.              — Мисс Блэр.              Эйлин в жизни не хотелось провалиться сквозь землю так, как прямо сейчас.              — Замерзли? Я сильно задержался? Простите, если это действительно так, главврач задержал на вечернем собрании и…              — Нет, что вы, не стоит, я совсем недолго здесь стою.              Сюр! Картина маслом, написанная Айвазовским: море перед штормом, где шторм это грядущее мягкое нравоучение о том, что одеваться надо по погоде и красота менее важна, чем только окрепнувшее здоровье, а морем представляется Блэр ее собственное состояние ввиду его слов.              И где-то там среди нарастающих волн трепыхается шлюпка, коей является ее ментальное здоровье.              Хэппи энд обеспечен всем, кроме лодки.              — Пойдем внутрь, вся продрогла, чего ты не зашла хоть? — если эта внезапная фамильярность и могла привлечь внимание Блэр в любое другое время, то только не сейчас.              Каллен берет ее за плечи, едва касаясь на самом деле. Блэр уверена, что его рука тяжелая и прикосновение однозначно ощутимее, чем сейчас, когда даже резко перескачившее обращение с «вы» на «ты» кажется все еще дистанцированным, подтверждаясь через подталкивающие ко входу в бар движения.              Эйлин не видит смысла сопротивляться, а потому широким шагом входит внутрь, пока Каллен держит ей дверь.              «Манерный, хоть и ее ровесник, что редкость в это время», отмечает про себя, позволяя забрать ее пальто, даже несколько теряясь в его отточенных жестах.              — Вас ждала, чтобы не пропустить, доктор Каллен.              — Карлайл, пожалуйста, мисс Блэр, я больше не ваш врач. — Эйлин кажется, или он смутился? Нет, точно кажется.              — Тогда, мистер Каллен.              — Ты неисправима. — и Каллен посмеивается, пока Эйлин уточняет их столик у администратора зала. — но сегодня ты неотразима.              Светский разговор, пикировка репликами, лишь бы наполнить воздух между ними, разряженный и напряженный.              — Как смена?              — Более чем, все живы и никаких ухудшений. К счастью, никто не поступил за сегодняшний день в отделение.              — О, я рада, что жители Глазго стали более ответственными к своему здоровью.              — Иногда я думаю, что буду счастлив, если останусь без работы, что будет означать, что здоровье у всех на высоте.              — Как бы не хотелось разочаровывать вас, мистер Каллен…              — Карлайл, пожалуйста.              — …Но всегда найдутся отъявленные…              — Себя имеешь в виду?              — В том числе, да.              — Студенты особый народ. Необузданная энергия и вседозволенность по закону приводит в одно место: больницу.              — Ну не всегда. Иногда сразу в морг.              — И всегда держат оптимистичный настрой на долгое и процветающее будущее.              — Сами знаете, как сессию сдадим, так и подумаем о будущем.              Первый акт окончен.       Занавес.       Антракт.              Официант приносит аппетайзер. Блэр смотрит, как Каллен берет в руки нож и вилку и едва ли сдерживает разочарованный вздох.              Черт! Он не ест скальпелями!              А так хотелось посмотреть, ей богу.              А он просто обычный человек. Нет, стоит отметить тот факт, что врачи все же являются особым народом, который выделяется из массы очень ярко, но все же Каллен такой же человек, как она сама и остальные присутствующие.              «С набитым ртом не разговаривают», — уроки хороших манер прозвучали в голове голосом Розетты Кваттроки, когда Блэр уже хотела начать подводить разговор к самой сути их встречи, как Каллен, не поднимая головы от своего салата, заставляет Эйлин поперхнуться.              — Ты можешь объяснить мне, что ты делала на крыше тогда?              Эйлин прикрывает рот тыльной стороной, потянувшись за салфеткой, чтобы прикрыть ею губы, пока Каллен, искренне обеспокоенный, протягивает ей стакан воды, приподнимаясь из-за стола.              У Блэр в голове мысли собрались в один комок и ака перекати поле по пустыне покатилось весело в дурку. Тонкий намек, которого, скорее всего, даже и не было и она услышала это сквозь призму язвительного взгляда на мир ее альтер-эго, на то, на Глазго посмотреть или сразу уверенно показать дорогу до некрополя своей расшибленной головой был понятен, принят к сведению и практически обработан.              Она, право слово, и сама не знала, на кой черт туда полезла. Какая-то отчаянная потребность в свободе в то утро превышала все привычные нормы, пробивая потолок ее терпения и возможности сдерживать импульсивные порывы. Быть может, этот глоток свежего воздуха ей был необходим во всех смыслах: как буквальном, так и фигуральном. В теории, может быть ее манили виды Глазго, исторические здания, которые несли в себе вековые эпохи. Быть может она так внезапно ринулась туда, чтобы окунуться в прошлое и стать его частью.              Чтобы почувствовать себя принадлежащей хоть к чему-то.              Вероятно, стоило сказать правду. Прямо и откровенно, без изворотов и лишних шагов влево-вправо от темы. Ведь впоследствии она собиралась спрашивать у него то, что было личным и куда более серьезным, чем этот порыв подняться ввысь от мира сего, чтобы вознестись над людьми и найти покой среди крыш других зданий, облаков и ветра.              Но Блэр не делает этого. Причина кажется ей еще более сокровенной, чем то, зачем она, собственно говоря, и вытащила и себя, и Каллена в предрождественский вечер.              — А, да так, прорвало желание нашкодить. Думала, что прогулки с ветерком могут поспособствовать скорейшему выздоровлению. Стремилась к своим семиклассникам, которые однозначно за время моего больничного забыли о правилах причастий и герундия, а также точно забыли о необходимости прочитать Харпер Ли. — в ответ получая абсолютно не убежденный взгляд исподлобья и, будь у Каллена очки, он бы точно смотрел поверх нее и именно это добило ее точно также, как заставило рассказать всю правду о хулиганье, которое она вместе с друзьями устраивала в школе десяток лет назад, директору школы.              Но Каллен молчит. Впрочем, и говорить ему не надо, одного взгляда с лихвой хватило, чтобы понять все его мысли и чувства.              — Я бы хотела поговорить о личном.              Блэр выпаливает это внезапно, сама от себя того не ожидая. Ее глаза сверлят дыру в желтке ее салата Цезарь, словно он сумеет дать ей ответ без необходимости ожидать его от Каллена.              — Какого рода личное, мисс Блэр?              О нет, этот тон! Эйлин захотелось заползти в скорлупу свою еще больше, запереться там навеки вечные и не выползать, не издавать ни звука.              — Дело в том, что у меня есть некоторые проблемы с распознаванием собственных эмоций и я не всегда осознаю, что я испытываю, а что заставляю себя испытывать, навязывая, ведь того от меня ждут. Вследствии чего я подозреваю, что скрываюсь за некоторой ширмой так называемой публичной личности и не могу понять, необходимо ли вовсе подстраиваться под общество и… — быстро произнесенные слова, жеванные окончания, и Блэр искренне надеется, что Каллен поймет, ведь в противном случае Эйлин не сумеет повторить ни слова. И не потому, что не хочет, а потому что не сможет найти еще силы, чтобы выдавить эти звуки из себя, — и если это лишнее, то я хотела бы избавить себя от попыток оправдать чужие ожидания. Я хочу быть собой везде, а не только дома.              Молчание. Она боязливо поднимает взгляд, но Каллен, кажется, секундой ранее отвел собственный на тарелку, что быстро опустела.              Официант приносит горячее, забирая грязную посуду, пока врач берет бокал сухого красного, держа в руках и слегка покачивая бокалом, насыщая алкоголь кислородом.              — Это лишнее. Если ты показываешь не себя, то получается, что ты губишь личность. Собственную. Не позволяешь ей раскрываться, реализовываться и учиться на ошибках, нет, просто примеряешь чужую одежду, которая тебе не по размеру. Или не в твоем стиле, но во всяком случае, если это приносит тебе дискомфорт, — Каллен замолкает. Облизывает губы, а его глаза пробегают по всему декору бара, — начни с того, чтобы открыться. Не всем подряд, а тому, кому доверяешь.              — А если таковых нет? — голос Блэр упал ниже плинтуса и, казалось, хрипотой и скрипом можно было оцарапать даже вольфрам.              — Ты уже начала. Прямо сейчас. — его голос словно одеяло в прохладную ночь, не меньше. Эйлин резко поднимает голову, стискивая зубы до скрипа, до такой степени, что сейчас края эмали начнут осыпаться прямо ей на язык.              Все дело в том, что он прав. Он действительно прав. Потому что она уже рассказывает ему. Единственный, о ком она подумала, когда хотела спросить и рассказать, это он.              Потому что кто не знает о сострадательности Карлайла Каллена, о его открытости к чужим проблемам и невзгодам?              — Это неправильно. — Блэр заминается, едва выговаривая слово. — Я поступаю с тобой неправильно. В действительности, я использую твою доброту и открытость и не отдаю ничего в ответ. Я чувствую груз вины за то, что, зная, что ты не оставишь меня в беде, рассказала о бедствии собственного положения тогда, в больнице, и рассказываю сейчас, требуя твоего внимания и времени после долгой и безусловно тяжелой смены в больнице. Я не могу просить тебя становиться моим другом, чтобы слушать мои смятения и попытки не быть конкретной сволочью и…              Каллен не перебивает. Он слушает, да так внимательно, словно Блэр рассказывает всю историю болезни.              Воистину, так и есть в каком-то смысле.              — Ты не можешь брать на себя чужие мысли и чужие действия, Эйлин. — Каллен откладывает приборы, ставит локти на стол и наклоняется к ней, но держит расстояние и не заставляет смотреть на него. Говорит лишь тише. — Ты не несешь ответственность за них. Они не зависят от тебя, ведь последнее слово всегда за другим человеком, не так ли? Я абсолютно уверен, что ты более чем знаешь это, но все равно не соотносишь с самой собой. Начни с этого. Осознай, что то, что я делаю — лишь потому, что я сам того хочу.              Эйлин замирает.              Правда, которую она всегда знала, ведь говорила другим, в отношении ее, высказанная со стороны, ошарашивала. Было что-то необъяснимое в том, чтобы услышать поддержку, такую искреннюю и не жалкую, а внятную и четкую. Блэр казалось, что любое ее слово разрушит не то что атмосферу, нет, весь настрой Каллена.              — Вы поможете мне?              О, Эйлин, это звучит как жалкий скулеж пнутого щенка.              — Если это то, чего ты действительно хочешь и желаешь.              На том и порешили. Блэр не хватило сил озвучить вслух, но это несчастное, жалостливое, умоляющее «да» так и повисло в воздухе.              Они доедают. Каллен интересуется ее классом и работой в целом, а также ее выпускной квалификационной работой. Спрашивает ненавязчиво и о ее «внеурочной» жизни, но удостаивается ответа «вино — лучший друг человека по вечерам» и «прогресс невозможен без пива».              Позволяет ей заплатить и Эйлин отлично понимает, что он не хочет усугублять ее вину на почве легкой зависимости от его денег. Потому что оплачено остатками от них как раз таки.              Но не уточняется. Все остается словно мелким шрифтом, невысказанной договоренностью.              Крайне учтиво Каллен помогает одеться, снова и снова ворча себе под нос о моде, которая никак не старается удержать здоровье женщин при них самих же.              Блэр берется за предложенный локоть, когда они покидают бар, пока Каллен ведет обратно в сторону больницы.              — Я подвезу. — говорит тоном таким, словно устанавливает необходимый курс лечения на ближайшие приблизительно пару месяцев. Курс выскабливания Эйлин Блэр из той раковины моллюска, в которую она забралась основательно.              — Но, мистер Каллен…              — Я настаиваю.              Сказал как отрезал.              Эйлин больше не пыталась возразить.              В молчании они и дошли до парковки больницы, где Каллен придержал ей пассажирскую дверь, слабо улыбнувшись, пока закрывал оную за ней.              Эйлин называет адрес, и Каллен оборачивается ей с самой очаровательно смущенной улыбкой.              — Вынужден признаться, я не ориентируюсь в городе. — Блэр хлопает глазами пару раз, слегка приподняв брови. — Видишь ли, переехал не так давно. Так что, если тебе не затруднительно, просто указывай, где поворачивать.              Эйлин приоткрывает немного рот, еще пару секунд потаращившись на Каллена, а после поворачивает голову вперед, к лобовому стеклу, пока ее брови пробивают линию роста волос.              — Ладно, нет проблем.              С абсолютно невозмутимым видом она указывает дорогу, все ломая голову над сказанным Калленом.              Но не то вино, не то потрясающего вкуса и прожарки мясо заставляют Блэр плюнуть на это дело и отпустить ситуацию, оставив всякое обдумывание на потом. В конце концов, она никогда ни о чем не спрашивала Каллена, так с чего бы возмущаться и вдаваться в детали?              Кто она ему такая, чтобы лезть в душу?              — В этот двор направо, пожалуйста и у того подъезда с елкой у входа остановите, пожалуйста. — шутливое «шофер» остается за кадром. Эйлин хмыкает собственным мыслям, обмениваясь едва заметными улыбками с Калленом и уже подбирает свою сумку в руки, кладя другую ладонь на дверную ручку, как замирает, сверля взглядом собственные коленки. — Я благодарна. За все. Правда. И спасибо за вечер и уделенное мне время.              — Не за что, Эйлин. Доброй ночи.              Она хочет много что еще сказать: и о чувстве вины, и о том, что до сих пор не понимает, как принимать соболезнования, и о том, что до нее только начали доходить отголоски всего того горя от смерти бабушки и лишь сейчас ей казалось, что ее горе разгоралось.              Но Блэр молчит. И Каллен тоже. Он не спешит давить на нее, чтобы заставить говорить, он словно позволяет ей созреть, дойти до необходимости говорить самой, не принуждая и обеспечивая лишь комфортную среду для этого.              Эйлин кивает в последний раз. Вылезает из машины, чувствуя, как туфли начинают натирать сразу в трех местах на тонкой щиколотке, и борется с желанием снять их прямо здесь, но вовремя вспоминает о том, что этажом ниже живет отпетый алкаш, который постоянно бьет на лестничной площадке бутылки и если она все же решится на босую прогулку, то очень быстро встретится с Калленом в уже небезызвестной им обоим обстановке.              О-о нет, ни в коем случае. Ей надо было время обмозговать произошедшее — ориентировочно вся оставшаяся ночь — и точно сделать это в одиночестве.              — С Рождеством, мистер Каллен. — в последний раз оборачивается, опираясь рукой о дверь, запуская прохладный воздух в уже прогревшийся салон дорогой машины.              — С Рождеством, мисс Блэр.              Она запоминает его улыбку, широкую и до безумия красивую. То, как изменяется его лицо, когда он растягивает губы, то, как немного морщится кожа в уголках глаз, говоря об искренности его чувств, как разглаживается переносица, стирая частую хмурость ввиду специфики работы.              Блэр еще долго вспоминает, поднимаясь в квартиру, сбрасывая пальто небрежно на вешалку, уповая на то, что утром она не испугается ее и не заорет уже едва ли не по обычаю на весь подъезд.              Эйлин Блэр несколько счастлива и смущена.              И ей это нравится.