Кости судьбы

      Три недели. Целых три недели он не был на Пир-Пойнте. В его жизни кипел привычный хаос: важная миссия корпорации, несколько темных сделок, вечера с Сампо, который всегда находил, чем заполнить их бессонные ночи. Женщины — продажные, жадные, или же юные, слишком наивные, чтобы понять, с кем они имеют дело. Они смотрели на него глазами, полными обожания, и шептали слова, которые, должно быть, казались им важными.       Авантюрин отвечал им полуулыбкой, обманчиво внимательным взглядом, но внутри не слышал. Словно каждый звук тонул в густой тишине, которая преследовала его все эти три недели.       Каждый раз, протягивая руку к телефону, он знал, что там не будет ничего. И всё равно проверял. Входящие пустовали, как и всегда. Госпожа Яшма не писала. Она не звонила. Она не ревновала, не задавалась вопросами, где он, не разрывала этот вакуум.       Это бесило. До дрожи в пальцах, до зубного скрежета. Её спокойствие было издёвкой. Авантюрин ненавидел её за это. Ненавидел до боли.       Но стоит ему вновь появиться на Пир-Пойнте, как всё переворачивается. Дорогой номер в лучшем отеле. Шофёр, встречающий его у трапа корабля. — Госпожа Яшма ожидает вас в отеле, — произносит он ровным тоном, будто речь идёт о самой обыденной вещи в мире.       Ожидает. Слово раздражает. Всегда одно и то же: она, на пьедестале, а он — пешка в её игре. Даже не спрашивает, хочет ли он приехать. Не сомневается. И хуже всего то, что она права.       Авантюрин усаживается на мягкое кожаное сиденье. Роскошь, к которой давно привык. Машина трогается, и в окнах начинают проплывать сверкающие огни Пир-Пойнта.       Он знает, куда заведёт этот вечер. И всё равно хочет этого так, что едва ли не ёрзает на месте, как мальчишка. — Госпожа Яшма ждёт вас в люксе, — сообщает портье таким тоном, словно она может быть где-то ещё.       Авантюрин поднимается на лифте на нужный этаж. Открывает дверь ключ-картой, выданной шофёром.       Номер настолько помпезный, насколько только можно представить. Ковры, бархат, золото, расписные потолки. Всё это утопает в полумраке. Авантюрин прислоняется к дверному косяку, сунув руки в карманы.       Яшма сидит к нему спиной. В роскошном вечернем платье, с бокалом красного вина в тонкой украшенной драгоценностями руке. И он невольно вспоминает, как эта рука лежала на его щеке в тюремном лазарете, пока он представлял как легко было было бы свернуть ей шею цепями от кандалов. Желание, признаться честно, так никуда и не делось. — Какой пафосный приём, — говорит он вместо приветствия. — Но ковровой дорожки не хватило.       А после в несколько широких шагов пересекает комнату и подойдя ближе разворачивает Яшму к себе за подбородок и целует так, что во рту остаётся отчётливый вкус метала. — Соскучился? — спрашивает она наконец. — Вроде того. Думал о тебе каждый раз, когда трахался. — Бедный мальчик. — Я тебе шею сверну... однажды... И это не угроза. Это факт. — Это факт, — Яшма усмехается и на этот раз целует его первой.       Его пальцы сжимаются на её запястье, заставляя вино пролиться на ковёр. Красное пятно расползается, как кровь, которую он размазывает по её губам вместе с помадой. — Мне нужно знать, — тихо говорит он. — Почему я не могу выкинуть тебя из головы. Почему, чёрт возьми, ты — единственное, что имеет значение. — Это риторический вопрос.       Он заводит её руку за спину. Все люди способны испытывать боль. Даже такие, у которых вместо сердца ледяная глыба. Даже Яшма. Он с наслаждением смотрит, как по её красивому лицу пробегает заметная тень. Как она пытается скрыть эмоцию, делая слишком глубокий вдох. Спрашивает: — Хочешь сломать мне руку? — Это тоже риторический вопрос, — невозмутимо ухмыляется Авантюрин. — Но мне интересно узнать, как много ты позволишь. — Проверь. — Ты в курсе, что я не боюсь? — Если бы не боялся, то не спрашивал бы позволения.       Он выгибает её руку сильнее, в то время как другая ладонь опускается на шею и сжимает. Он видит как кровь отливает от её лица. В уголках глаз блестит невольная влага. — Ты должна была меня остановить, — злится Авантюрин, разжимая хватку, когда чувствует что у неё подкашиваются ноги. — Какого хрена ты творишь? — Отвечаю на твой вопрос, — чуть хрипловато отзывается Яшма.       Её рука свободна, но она даже не отходит. Только трёт запястье, где остались красные отметины от его пальцев. — Ты ничего мне не сделаешь. — Думаешь, я не могу? — Авантюрин снова делает шаг ближе, его пальцы сжимаются в кулак. — Нет, — она бросает это мягко, почти нежно, отчего только злит ещё больше. — Ты можешь. Но не сделаешь. Потому что, если сделаешь... тебе будет больнее, чем мне.       Он притягивает её ближе, так, что между ними не остаётся места. Ладонь скользит по её спине. — Ты слишком уверена в себе... — Я уверена в тебе, — парирует она, медленно поднимая руку и касаясь его щеки. — Может, мне стоит тебя разочаровать? — Не сможешь, — её пальцы едва ощутимо скользят вниз, к клейму на его шее. — Ты слишком любишь доказывать мне обратное. А знаешь, почему? — Заткнись, Яшма.       Она тянется к нему, и её губы едва касаются его уха, прежде чем прошептать: — Заставь меня.       Он надавливает пальцами на её нижнюю губу, заставляя её открыть рот. Его пальцы медленно скользят внутрь, и он видит, как она вбирает их целиком, не отводя от него взгляда. На миг он чувствует себя героем какого-то дешёвого гангстерского романа. Того самого, где герой в конце всегда оказывается проигравшим. Он знает, что это всё — спектакль. Идеальная иллюзия. Красивый обман.       Яшма слегка прикусывает его пальцы, едва ощутимо, но достаточно, чтобы выдернуть его из размышлений. — Нравится? — спрашивает она, облизав губы, как будто только что попробовала что-то особо изысканное. — Будешь хорошо себя вести, получишь ещё.       Одна фраза, и вся расстановка сил снова летит в пропасть. Она не просто контролирует игру — она и есть игра. И в ней победа невозможна. Отравляет хуже любого яда.       Он идёт за ней в помпезную спальню. На ходу расстёгивает рубашку. Швыряет её на голову какой-то скульптуры даже не глядя. Авантюрин давно усвоил главное правило богачей — всё вокруг не более, чем декорации. Пыль под ногами.       Он плюхается на огромную кровать. Опирается на локти, демонстрируя подтянутый торс и возбуждение, которое не в состоянии скрыть обтягивающие брюки. Желание свербит в груди — такое же яростное, как жажда разрушить этот мир до основания.       На её шее и запястьях уже проступают первые тени будущих синяков. Он замечает это и ухмыляется, играя роль победителя, хотя прекрасно знает, кто здесь действительно держит все карты — Дай угадаю, пришла моя очередь проигрывать? — Авантюрин хлопает ресницами. Дешёвое кокетство и притворная невинность, подцепленные у одноразовых красоток. — Хочешь спастись бегством? — Яшма ухмыляется. Длинный ноготь чертит ровную линию от ключицы до ремня брюк. — Не дождёшься.       Авантюрин расстёгивает ремень, стаскивает брюки, с облегчением избавляясь от тесного плена ткани. И демонстративно поднимает обе руки вверх. — Сдаюсь на вашу именитую милость, Госпожа *Добрая* Яшма.       Сердце с тяжёлым стуком ударяется о рёбра, когда Яшма завязывает на его запястье шёлковую ленту, второй конец которой тот час же оказывается привязанным к столбику кровати.       Он дёргает рукой, проверяя её на прочность и чувство дежавю царапает по живому. — Успокойся, малыш, — говорит Яшма, тоном, который больше подходит матери, успокаивающей капризного ребёнка. — Ты здесь только для того, чтобы развлекаться. — А ты, значит, сегодня опять в роли богини судьбы? — он чуть приподнимает брови.       Теперь и вторая рука плотно привязана к кровати длинной чёрной лентой. — Кто-то же должен держать баланс. А ты, милый, слишком увлекаешься разрушением.       Авантюрин расплывается в усмешке, чувствуя, как под его кожей закипает кровь. — Ну что ж, Госпожа Яшма, — протягивает он, приподнимаясь на кровати и глядя ей прямо в глаза. — Давайте начнём ваш суд.       Яшма поднимается с кровати, проходится по комнате с небрежной грацией, поднимая с комода кинжал и хрустальный бокал с вином. Она делает небольшой глоток, оборачивается к Авантюрину, который всё ещё полулежит на кровати, лениво следя за ней глазами, как кошка, решившая не тратить силы на охоту. — Ты знаешь историю заговора Пацци? — задумчиво спрашивает Яшма.       Говоря о чувствах она всегда говорит о политике. — Думаешь, меня сейчас волнуют древние разборки флорентийцев?       Яшма возвращается к постели. Острие кинжала проходится вдоль его плеча. Невесомо и пока что совсем не больно. — Лоренцо выжил. Его брат, Джулиано, нет. Знаешь почему? — Потому что один успел сбежать, а второй — нет.       Параллель слишком близкая, задевает края уродливой старой раны, что никогда не затянется внутри. Чёрные шёлковые ленты предупреждающе натягиваются. Впиваются в запястья, когда пальцы Яшмы сжимают его возбуждённую плоть через тонкую ткань боксеров. — Потому что Джулиано его любил.       Её голос становится чуть ниже, каждый звук оставляет царапину на тишине. — Джулиано знал, что что-то будет. Утром, перед заговором, он сказал Лоренцо, чтобы тот не шёл в собор. Просил. Буквально умолял. Лоренцо, конечно, отказался. Принципы, власть, гордость... — она делает паузу. Острие кинжала предупреждающе упирается в тонкую кожу под ключицей. — И Джулиано пошёл туда, хотя мог остаться дома. Он знал, что это конец. Но не мог оставить брата одного. Любовь к брату заставила его быть там, рядом. Даже зная, что это кончится кровью. — Трогательная сказка, — огрызается Авантюрин, проклиная себя, собственное возбуждение и треклятых флорентийцев. — Он умер за него, — говорит Яшма, просовывая руку под резинку боксеров и сжимая ноющий от желания член. — Ему перерезали горло, вспороли живот. Семнадцать ножевых ранений. Медлил. Выигрывал время. Его добили прямо там, на глазах у Лоренцо. Знаешь, что он сказал потом?       Авантюрин закусывает губу до крови и стонет, думая о Джулиано и о пропитанных кровью песках Сигонии. Это безумие, которое не хочется прекращать. — Я не простил их за брата. Я простил их за себя... — выдыхает он, толкаясь в её руку. — Вот что он сказал после...       Яшма одобрительно кивает. Проводит рукой по всей длине его возбуждённого члена, оттягивая крайнюю плоть. — Верно. Мы всегда убиваем тех, кого любим. Подумай об этом, прежде чем решишь стать чьим-то Джулиано. — Скажи, — Авантюрин подаётся вперёд, отчего острие кинжала входит в кожу глубже. — Ты думаешь, Лоренцо любил своего брата?       Он дёргает шеей и алая полоса становится длиннее, смещаясь к плечу. — Конечно любил. Они говорили, что он был душой семьи. Более мягкий, более добрый. Более… человечный.       Она наклоняется и слизывает каплю крови, скользящую по коже. — Значит мне повезло. Ты не любишь никого. Даже саму себя. — Как сказал один мудрый человек... В лицемерных сердцах усилием воли и упорством можно скрыть множество лишних мыслей, о которых стоило бы догадаться... — говорит Яшма и целует его в губы.       Авантюрин стонет в поцелуй, глухо, почти жалобно, словно голодный пёс, что ищет спасения в осколках чужой теплоты. Пальцы цепляются за её плечи, за шею, куда позволяют дотянуться проклятые ленты, — отчаянная попытка удержать. Ему хочется вспомнить нежные руки и глаза тех, кто шептал ему о любви, тех, кто смотрел на него с обожанием.       Но ничего не выходит. Эти лица — лишь призраки, пустые, безвестные. Они никогда не значили ничего.       Яшма отпускает его, и он задыхается от собственных эмоций, будто тонет. В голове только одна мысль — он бы пошёл за ней на кровавую мессу, за той, чьё сердце насквозь пропитано лицемерием. — Я хочу тебя... — шепчет он, голос рвётся на грани умоляющего тона.       Она садится на его бёдра. Её руки скользят по его груди, пробираясь вниз, а взгляд прожигает его насквозь. Её губы касаются его, медленно, лениво, но с каждым движением становится всё сложнее дышать. Шёлк платья холодит его разгорячённую кожу. Она никогда не снимает свои роскошные наряды и драгоценности в постели. — Сиди смирно, — шепчет Яшма с коварной улыбкой.       И ему не остаётся ничего, кроме как сдаться. От возбуждения перед глазами вспыхивают золотые звёзды. Яшма опускается на его член резко, до конца. Берёт всё, что хочет. Так, как хочет.       Его руки всё ещё привязаны к кровати и всё, что он может — кое-как опереться на локти, запрокидывая голову назад. Поймать бёдрами ритм её резких движений. Он ненавидит любое ограничение свободы. Не после всего того дерьма, что с ним было. Но почему-то чувство самосохранения предательски молчит. Рядом с Яшмой — спокойно, как бы абсурдно это не звучало. Её пальцы касаются его кожи, и боль исчезает, она заменяет её чем-то другим. Чувством, которое выжигает до самого дна.       Каждое движение — выстрел. Каждое прикосновение — пожар. — Пожалуйста... — просит он, сам толком не понимая о чём, подаваясь бёдрами ей навстречу.       Пальцы впиваются в шёлковые простыни. Он закрывает глаза и едва не рычит от разочарования, когда жар её тела исчезает. — Пожалуйста что? — дразнит Яшма. — Я сейчас сдохну! — он пытается огрызнуться, но выходит что-то больше похожее на жалостный всхлип.       Яшма проводит языком по краям раны под ключицей. Прикусывает, срывая с его губ полуболезненный - полутомный вскрик. И наконец сжаливается, опускаясь ниже и обхватывая губами пульсирующий от возбуждения член.       Длинные бриллиантовые серьги ударяются о нежную кожу паха при каждом движении.       Авантюрин едва успевает поднять голову, прежде чем его прошибает волной оргазма. Он кончает, глядя как она стоит на коленях с его членом во рту. Но сомнений в том, что поимели тут именно его никаких.       Он закрывает глаза, откидываясь на прохладный шёлк простыней. Разум плавает в послеоргазменной неге. Перед закрытыми веками ступени каменного собора, залитые кровью. Ему хорошо.       Сквозь томную истому он чувствует, как Яшма развязывает ленты на его запястьях. Бережно целует покрасневшую саднящую кожу. Разминает пальцы. Ещё одно отличие её от всех остальных женщин — она всегда заботится о нём. Даже если он будет тем, кто сделает ей больно, это именно так и никак иначе.       Он утыкается лбом в её плечо, когда она ложится рядом. Щелчок зажигалки. Сладковатая горечь табачного дыма разливается по комнате. Её пальцы едва касаются его волос, играя с локонами. — Добро пожаловать домой, — тихо усмехается Яшма.       Он слышит движение ткани — лёгкий шорох простыней, ощущает её рядом. Её тепло, её близость. — Теперь тебе хорошо? — Слишком хорошо, — он коротко выдыхает смех.       По груди стекает что-то влажное. И он только сейчас запоздало вспоминает про порез. Судя по-всему достаточно глубокий, раз до сих пор кровоточит. Авантюрин проводит по нему пальцами и едва-заметно морщится от боли. — Дай посмотрю, — Яшма перехватывает его руку, отводит её в сторону. — Жить будешь, но рану обработать стоит.       Она отстраняется от него. Судя по звукам роется в сумке в поисках антисептика и пластыря. Авантюрину всё ещё слишком хорошо, чтобы возвращаться в реальность. — Успокойся, это почти не больно, — говорит она, будто он и в самом деле жалуется. Пропитывает салфетку антисептиком и прижимает к порезу, чуть ниже ключицы.       Авантюрин втягивает воздух сквозь зубы, едва сдерживая шипение. — А поцеловать? — он надувает губы, изображая обиду. — В детстве тебя хоть кто-нибудь утешал? — Яшма послушно целует кожу вдоль пореза. — У меня не было детства. Ты прекрасно знаешь. — Компенсируешь упущенное? — Почему бы и нет?       Её пальцы ловко фиксируют пластырь. Она снова устраивается рядом, опуская его голову себе на грудь. — Заживёт и оглянуться не успеешь. — Это с тобой то? — он усмехается. — Сильно сомневаюсь. — Ещё жалобы? — Яшма наклоняет голову. — Если начну перечислять весь список, то не закончу до утра.       Он расслабляется, снова закрывая глаза. Даже когда телефон Яшмы оживает настойчивой трелью, он и не думает двигаться с места. Только забирает из её руки очередную сигарету и невозмутимо затягивается сам. — Да, — говорит Яшма невидимому собеседнику на том конце провода. — Авантюрин? Понятия не имею. Откуда мне знать где он?       Авантюрин едва сдерживает смешок. — Сам туда иди. Что? Под одеялом посмотреть? Ну знаешь ли...       Уже догадавшись, что она говорит с Алмазом, Авантюрин двигается ближе и просит включить на громкую. — Передай этому юноше, который сейчас точно не в твоей постели, что я жду отчёт не позднее завтрашнего вечера, — обречённо вздыхает Алмаз. — Он тебя прекрасно слышит, — Яшма смеётся. — Сделайте одолжения и избавьте меня от подробностей. Всё что я хочу — это мой отчёт.       Алмаз вешает трубку. И Авантюрин улыбается, как нашкодивший мальчишка, смачно затягиваясь чужой сигаретой.       Он и в самом деле чувствует себя спокойно. Так спокойно, как может быть только дома. Смешно. Кто бы мог подумать, что он будет испытывать это ощущение среди помпезной роскоши, рядом с женщиной, чьи чувства прекрасно заменяет политическая повестка. — Знаешь, — говорит он наконец, с трудом заставляя себя дотянуться до пепельницы. — Мне кажется, Джулиано всё таки повезло. — И почему же? — терпеливо спрашивает Яшма. — Ему не пришлось переживать смерть собственного брата.       После смерти отца, матери и сестры он поклялся себе, что больше никогда не останется "последним выжившим". Самый верный способ не потерять того, кого любишь — ни к кому и никогда не привязываться. И он отлично с этим справлялся... до поры до времени. — Всегда знала, что ты эгоист, — Яшма гладит его по спине.       Улыбка на её лице лёгкая, почти незаметная, но от неё становится теплее. Словно она не только понимает, но и принимает всё, что он только что сказал. — А я этого и не скрываю, — бурчит он, внезапно чувствуя необходимость защищаться. — Кстати, об эгоизме. Я, между прочим, так и не поужинал.       Она молча протягивает ему свой телефон и устало прикрывает глаза. — Заказывай, только не ешь в постели...       Авантюрин берет телефон, хмыкает, перебирая меню какого-то пафосного ресторана, пока боковым зрением наблюдает как она почти мгновенно отключается. — Хоть бы разделась, — ворчит он и повинуясь какому-то минутному порыву принимается осторожно снимать её тяжелые серьги и браслеты...